Мы с тобой разные, разные.
Мы так хотели быть чистыми,
Стали грязными, грязными.
Ночи такие же темные.
Розы красные, красные.
Вместе хотели быть навсегда.
Стали разными, разными...
Quest Pistols — Мы с тобой разные
Смахивала тогда ещё длинную челку со лба, утирала слезы тыльной стороной своих изрезанных ладоней и молчала – зачем, почему, одному только Мерлину известно. Молчала, уперевшись мутным взглядом в носки запыленных ботинок, а в голову ничего абсолютно не шло – что было даже не смешно.
А ты там что-то бормотал про запреты, про положение, про войну, что нам нельзя, а я все ждала, пока же ты заткнешься. Чтобы поцеловать тебя в твой аристократический рот – отчаянно, яростно, прикусывая нижнюю губу.
Ты не любишь, когда тебя перебивают, никогда не любил, именно поэтому мы и не вместе. Ведь если бы ты не относился к этому так негативно резко, я бы тебя поцеловала. И сейчас бы лежала с тобой в обнимку после жаркого секса, а не сидела бы у косого надгробья в забытом богом уголке.
Но ты тогда не сказал мне главной причины, только упрямо твердил своё, глядя куда-то выше моего плеча.
Сейчас-то я уже все знаю, все понимаю. Сейчас-то я уже не та глупышка, какой была пять лет назад, я теперь понимаю, что у вас там как, что к чему.
Тут дело даже не в предрассудках, не в проклятьях и не во всяких там тупых сплетнях.
Дело в том, что я — Паркинсон, противная сизеринка, а ты – Малфой, благородный предатель.
А ещё –
Грейнджер.
Она тогда уже была в твоей жизни – нежная, женственная, ранимая. И когда она не приехала в Хогвартс на седьмом курсе… Я видела боль в твоих глазах, видела агонию, но молчала, проводя руками по крепким мускулам. Той ночью я как всегда принадлежала тебе, а ты принадлежал Грейнджер.
Ты отвел мне унизительно-прекрасную роль третьего лишнего, хотя мог сказать все как есть, обрубив мне все надежды в корню: «Я люблю другую, Пэнси», или «Я нашел девушку в сто раз круче тебя», или, на крайний случай «Пэнс, ты невыносимая засранка».
Я бы даже не обиделась, Малфой, клянусь своей паршивой мелкой душонкой – я бы не обиделась. Я бы собрала чемоданы из твоей жизни и вернулась бы под покров цепких еловых пальцев, в родное родовое поместье, ставшее ненавистным.
Грейнджер слабо улыбалась тебе, а на её карих глазах дрожали бессильные слезы. Ты стоял, стоял так, как будто убивали не её, а тебя. Как будто это ты чувствовал, как изламывалось все твое тело, как выворачивались кости. Как будто это ты терял веру в этот мир.
А я тога сидела в башне старост и плакала – глухо, отчаянно и по-детски нелепо. Когда ты вернулся – измученный, обоженный до самого сердца — ты спросил меня, почему я плакала. Я сказала: «Потому что ты мертв». Ты приподнял левую бровь в немом вопросе, хотя, по-моему, тебе было все равно.
Одиночество, Малфой, позволяет мозгу творить чудеса, например, можно представить, как твоему бывшему сносит голову бомбардой, или как в его крепкое, сильное впивается зеленый луч, очищая ему путь к смерти.
Для меня ты давно мертв, Малфой, с того момента, когда ты, слегка запинаясь, говорил о грядущей войне и об опасности привязанностей, а твой взгляд был далеко, твой взгляд тонул в карих глазах милой кроткой девчонки со смешной фамилией.
Знаешь, я даже как-то раз предположила, что все дело в ней, в фамилии. Ты всегда отличался глупой склонностью к благотворительности, так, может, именно поэтому сменил фамилию Грейнджер на свою?
Не отвечай, мне это и не интересно. Хотя ты и не можешь, ты мертв, спасибо Беллатрисе.
Знаешь, я даже рада, мне ведь теперь не придется давиться натянутыми улыбками, пока ты обнимаешь грязнокровку, шепча ей на ухо всякие милости. Мне не придется давить в своей душе тараканов неимоверной тоски, пока у моих ног шалит твой сын Скорпиус– он, кстати, вовсе не похож на тебя, чтобы там Грейнджер не говорила. Она просто ищет тебя во всем, ищет твои черты и привычки.
Но я не такая глупая как она, Малфой. Я понимаю, кого потеряла, понимаю, что второго тебя не будет.
И от этого даже легче.
Когда это случилось?Когда на самом первом нашем приеме я поймала твой взгляд, задорный, веселый, ведь ты с самого начала знал, что я вру другим девчонкам о своем наследстве, чтобы они не считали меня простолюдинкой. Глупая маленькая я сказала: « Не выдавай», а ты велел мне оправдать твои надежды.
Через десять лет, когда у меня уже был парень, я все равно приходила к тебе, и, знаешь, иногда мне кажется, что я зря променяла его на тебя, но потом я вспоминаю алый багряный закат первого мая, когда ты, яростными толчками проникая все глубже, сказал: «Когда-нибудь мы станем совсем разными».
Даже тогда я знала, что мы больше не пара, не союзники, не любовники.
А если бы ты умел говорить мне приятные вещи, я, быть может, перестала бы быть такой язвой. Война, Драко, война искалечила меня.
Я думала, что когда все закончится, я сразу же исправлюсь, стану хорошей, но с тропы смерти уже не сойти. Если ступил хоть раз – будь так любезен, доживай свои дни, давясь собственной мерзостью.
Мы хотим быть чистыми, а в конечном итоге все оказываемся грязными и раздавленными.
Только Грейнджер удалось остаться человечной, но посмотри, какую цену она заплатила за это – чистую кровь. И ты на это купился, как последний дурак.
Ты шептал мне, что я прекрасна, что я нравлюсь тебе именно такой – колючей, неподдающейся дрессировке. Ты говорил, что полюбишь меня, обязательно полюбишь, так где же ты сейчас, недо благородный рыцарь?
Мертв?Молчала, подставляя лицо восточному ветру, еле удерживаясь на месте, смагривала предательницу-слезинку, вперившись взглядом в покосившуюся настольную лампу, освещающую военное слово на развалинах прежней жизни.
«Смерть»Молчала, молчала и плакала, чувствуя в груди оседающий выедающий дым.
А зачем молчала, почему – одному только Мерлину известно.