Наши засушенные голоса,
Если шепчемся,
Пусто голосят,
Как ветер в сухой травеСырой воздух отравлял легкие. Драко поднялся по ступеням крыльца. Серый мрамор был усыпан рыжими кленовыми листьями. Мертвыми листьями, упавшими утром этого безжалостно ноябрьского дня.
Тишина и завывание ветра.
Драко редко скучал по Лондону – наверное потому, что Лондон был вечен: в серых улицах под серым небом он когда-то шел, одиннадцатилетний ребенок, в Косой переулок за первым учебником, первой мантией, первым ванильным мороженым, которое ему не купили, потому что есть на улице – дурной тон. За первой ошибкой, в которой был не виноват. По мокрым летним улицам, под серо-голубым небом он шел в Лютный переулок: шестнадцатилетний парень с черной меткой на предплечье, стискивая зубы от жжения и животного страха, натянув маску гордости и высокомерия – избранный, избранный, избранный… По скользким улицам под серо-белым, молочного цвета небом он шел, девятнадцатилетний молодой человек, разглядывая новый мир, и не мог найти красок, не мог найти смысла, он оставил за спиной все, он хотел начать другую жизнь, свободную от прошлого и жжения в предплечье, от ненависти к отцу и презрения окружающих, от ложных выборов и лживых принципов, от страха быть убитым, от…Но, к счастью, в новом мире ему не нашлось места. Места были ограничены, а приглашение он не получил и остался висеть в настоящем, пока все жили будущим, которое наконец наступило.
Толкнув дверь, Драко прошел пустой темный холл, пачкая ковер отпечатками ботинок, чьи подошвы недавно совокуплялись с лондонской грязью.
Драко шел по галерее, разглядывая потемневшие портреты: дом был ему незнаком. После того, как поместье бросили гнить, а родители окончательно остановились в столице, он бывал здесь лишь трижды.
Драко ненавидел переезды: старый дом врастал в него, как воспоминания детства. В особняке он мог ночью по запаху определить, в какой комнате находится: в библиотеке всегда пахло воском и пергаментами, в кабинете отца – огненным виски, в гостиной – кровью последний жертв Лорда, в столовой – тыквенными пирогами. Чем пах новый дом, он не знал: возможно, домашним теплом и мамиными духами…
– Пахнет пылью, – заметил он, входя в гостиную.
Пол, покрытый крошками от белого хлеба, коричневел под ногами крупными квадратами, режа глаза.
– Я ждал тебя завтра, – Люциус бросил «Пророк» в камин и перевел взгляд на сына.
– Утренние поезда отменили, – Драко протянул руки к огню. – Что пишут в газетах?
Люциус задумчиво взглянул сквозь него.
– Как всегда – ничего дельного. Ты надолго, сын?
Драко повел плечом, не поворачиваясь к отцу.
– Кажется, навсегда.
Люциус поднялся и достал из шкафа два бокала с изящным вензелем.
– Выпьешь со мной?
Драко обернулся, с усмешкой глядя на отца.
– Теперь это твое любимое занятие?
Люциус слегка нахмурился и налил виски в низкие бокалы, не дожидаясь ответа. Он выглядел усталым, бесцветным и равнодушным – как многие после войны. Многие, кому не посчастливилось быть обласканными Поттером. Отец был таким еще со дня смерти Темного лорда, но Драко не видел его почти год, поэтому серость и безразличие бросились в глаза. Он уехал с Блейзом на неделю – сменить обстановку, как советовала мать, а в итоге застрял в безвременье Парижа на целых три месяца.
– Как мама? – Драко взял бокал и повертел в пальцах. Хотелось уйти.
Видеть ее почему-то не особо хотелось. Сначала тяжело – вдали от родных, а потом невыносимо возвращаться. До боли. Притупляется острое желание увидеть и обнять – даже ее, ту, которая была для него всем.
– Надеется, что тебе надоест заграница.
Драко попробовал виски и слегка поморщился.
– Гадость. – Он поставил бокал на стол. – Мне никогда не надоест Париж. Там ты никто – и бог, потому что тратишь деньги. Там жизнь, роскошь, свобода, доступность. Отличная погода.
Люциус негромко рассмеялся.
– А здесь только туман и родители, которых ты ненавидишь.
– Я перерос ненависть, – Драко подошел к окну. Разговаривать с отцом не хотелось, как и не хотелось столкнуться с матерью. – Здесь везде пахнет счастливым Поттером. Никого знакомого не осталось. Все как будто вымерли в этом дивном новом мире без Темного Лорда.
Люциус перевел на него взгляд. Стальные серые глаза сощурились.
– Не все. Вдова Гринграсс все еще живет в квартале отсюда.
Драко задумчиво постучал пальцами по подоконнику: он собирался заглянуть к Пэнси. Она оставалась рядом с ним все годы, и он отчасти ценил это. Когда задумывался, что она значит для него. Что значила. Он помнил, как они впервые поцеловались – украдкой, в палате у мадам Помфри, когда Пэнси прибежала со всех ног, чтобы посмотреть на его руку. Она всегда бежала к нему со всех ног, даже в тот день, когда Поттер испробовал на нем украденную Сектумсемпру. Тогда она осталась в палате на ночь, сидела, держала его за руку и плакала от страха. Глупая маленькая Пэнси. Он не испытывал к ней ничего, кроме снисходительности и доверия – это значило много, но это не удовлетворяло его целиком. Но он боялся ее ранить – она была другом, она была его девушкой с начала шестого курса – а на самом деле, пожалуй, даже с самого Святочного бала, только они сами еще не понимали этого. Ее беготня и раболепные взгляды слегка раздражали его, но она все-таки была искренняя. Дафна искренней никогда не была, поэтому он совершенно бесстыдно переспал с ней вначале седьмого курса, просто потому, что захотел, а она– предложила. Предлагать у Дафны получалось великолепно.
После войны он предложил Пэнси встречаться, и сейчас еще помнил ее удивленный недоверчивый взгляд, как будто он звал ее с собой на Луну. Наверное, она бы пошла. Она никогда не предавала его, и это он тоже отчасти ценил, по-прежнему смотря на нее снисходительно. С английской педантичностью, описанной в пыльных романах, они встречались каждый вторник, четверг и субботу в сквере у Букингемского дворца и шли в ее квартиру, в сторону Чаринг - Кросса. Драко оставался на ночь, но утром уходил, не дожидаясь, пока девушка проснется; Пэнси никогда не предлагала жить вместе – не потому, что любила свободу, а потому, что в отличие от Дафны, не умела предлагать.
Но сейчас ему не хотелось ее видеть, не хотелось спать с ней на кровати с темно-зеленым покрывалом, не хотелось объяснять, где он был, почему не писал, со сколькими успел переспать… Он вообще хотел только молчать. Просто молчать. Слушать тишину. Повернувшись к отцу, он лениво переспросил:
– Значит, все еще в квартале отсюда?
***
Дом семьи Гринграсс был построен около двухсот лет назад. Высокие окна с потрескавшимися резными рамами выдавали возраст здания, на когда-то белых колоннах фасада серыми лохмотьями висела краска. Дом стоял сиротой. Широкие мраморные ступени вели к холлу, спрятанному за крепкой дубовой дверью.
Дафна выпустила в воздух серую струйку дыма, когда Драко вошел в гостиную и остановился напротив нее. Дафна вскинула голову и спокойно стряхнула пепел на ковер. Драко смотрел в ее слегка вытянувшееся лицо: она не изменилась, его первая девушка. Все тот же надменный изгиб бровей, сжатые губы, самоуверенно-скептический взгляд и волосы цвета спелой ржи. Только теперь они были завиты в тугие короткие локоны, шапочкой обрамляющие лицо, а раньше волнами падали на плечи, закрывая грудь. Первая женская грудь, к которой он прикоснулся. Первая женщина, которую он познал, рассматривала его с привычной бесцеремонностью. Он перевел взгляд на ее темно-розовое платье, закрывавшее колени. Туфли, небрежно скинутые, валялись возле кресла.
– Драко Малфой, – Дафна затушила сигарету в пепельнице, продолжая рассматривать его. – Давно не виделись.
– Полгода, – холодно подтвердил он, – и кажется, когда я уезжал, ты так же сидела в кресле и курила.
Он изредка навещал их дом, чтобы отвлечься от Пэнси.
– Приросла, наверное, – Дафна поднялась, босиком прошла через комнату и приоткрыла окно. Осень сразу же дыхнула в комнату ароматом прелых листьев. – Maman терпеть не может, когда накурено. Что расскажешь?
– Я рассчитывал, что ты расскажешь мне все новости, – усмехнулся Драко, следя за ней, – заграницей никогда ничего не меняется. Там всегда хорошо и безлико.
– Дафна, я…
Они оба одновременно обернулись: в дверях испуганно застыла невысокая девушка в легком белом платье. Ее синие глаза блестели, длинные каштановые волосы рассыпались по плечам. Под пристальным мужским взглядом ее щеки вспыхнули обжигающим румянцем.
– … иду спать. Доброй ночи, – она выбежала из гостиной.
Драко досадливо скривил губы.
– Я и забыл, что у тебя есть младшая сестра.
– Влюблена в тебя по уши, – Дафна снисходительно улыбнулась. Казалось, что чувство сестры ее забавляет. – Во всяком случае, в школе только про тебя и говорила. Да и сейчас, заметь, вспыхнула, как третьекурсница.
– Сколько ей? – Драко присел на софу.
Он не встречал здесь ее младшую сестру – скорее всего, она тогда была в школе, потому что он приходил в конце осени или в начале весны. Да, конечно в школе. Он знал, что Грейнджер все-таки окончила седьмой курс, так же как Дафна и Монтегю; отец долгое время настойчиво просил его вернуться в школу и хотя бы сдать ЖАБА, но Драко давно решил, что СОВ ему достаточно. Кроме того, Поттер так же предпочел не появляться в Хогвартсе.
– Восемнадцать. – Дафна упала обратно в кресло и некоторое время молча разглядывала его профиль. – У нас все по-прежнему: Поттер купается в славе, женился полгода назад, сорит деньгами, играет в благотворительность. Сплошная положительность и показуха.
– А на деле?
– А на деле я прирастаю к креслу, – Дафна повернулась и вытянула вперед босые ноги. Ее большие пальцы некрасиво загибались, словно пытаясь дотронуться до собратьев.– В обществе показаться нельзя. Тычут жирными от обжорства и грязными от свалившихся денег пальцами и презрительно морщатся. Наша новая аристократия. Монтегю бывает на приемах у Кингсли, Нотт удачно устроился на пятый уровень. Про остальных давно не слышала. Сидят, наверняка, как я, и прирастают.
– Значит, грязнокровки в моде, – Драко задумчиво взглянул на девушку.
– Еще бы, – Дафна скрестила ноги в лодыжках. – Грейнджер второй человек в стране после Золотого мальчика. Иногда я думаю: что, если бы Волдеморт…
– Романтическая чушь, – отрезал Драко зло. – Поттер никого не убивает. Темный Лорд устроил бы резню по всей стране. И я не уверен, что мы бы оказались среди помилованных.
Дафна скрестила ноги и скептически улыбнулась. Лодыжки у нее стали еще более костлявые.
– Ты теперь на стороне Поттера?
– Живая собака лучше, чем мертвый лев, – лениво отозвался Драко. – И я ни на чьей стороне, тем более что сторон больше нет.
– Есть противостояние.
– Да нет никакого противостояния, – Драко отклонился на спинку софы. – Мы для них – никто, побежденные и униженные. Им плевать на нас.
– Тебя это устраивает?
– Ради Мерлина, Дафна, – Драко прикрыл глаза. Хотелось сидеть у огня и не двигаться. – Только не говори мне, что ты собираешься тайно сражаться с Поттером. Я в этом не участвую. Я устал. Я не хочу ввязываться в заранее проигрышное дело. Меня однажды уже втянули. Всю жизнь расплачиваться придется.
Дафна вдруг поднялась с кресла и присела рядом с ним.
– А что ты хочешь, Малфой?
Драко сощурил глаза, пристально разглядывая ее лицо.
– Понятия не имею, – он провел рукой по ее щеке. – Что ты можешь предложить?
Дафна наклонилась и поцеловала его. Знакомый запах жасмина ударил в ноздри потоком холодных воспоминаний.
– Ты ведь за этим пришел? – прошептали ее губы.
Драко обнял девушку за талию и привлек к себе. Возможно, и за этим. Теперь все возможно, в этом дивном новом мире.
***
Стремительно пробежав полутемный коридор, Астория заглянула в бывший кабинет отца: теперь вместо него за широким столом красного дерева располагалась мать, склонившись над бумагами.
– Доброй ночи, maman.
Леди Гринграсс повернула голову к дочери и жестом попросила подойти поближе.
– Ты ложишься? Так рано?
Астория устало приподняла плечо.
– Уже почти одиннадцать. И я хочу еще немного почитать.
– У тебя руки дрожат. Что случилось?
Астория быстро спрятала руки за спиной и сглотнула. Мать не должна знать.
– Что случилось? Посмотри на меня.
Астория медленно перевела взгляд на мать. Леди Гринграсс долго смотрела в ее взволнованное лицо, на которое она безуспешно пыталась напустить маску безразличия. Только один человек способен так взволновать ее дочь, и этот человек ей был крайне неприятен.
– Малфой вернулся, – сухо произнесла леди Гринграсс. Вспышка смущения в глазах Астории подтвердила ее догадку. – Что ж, тем лучше. Если он сделает Дафне предложение…
– Она не согласится, – в глазах Астории было смятение. – Не согласится.
– Придется поговорить с ней, – все так же сухо отозвалась мать. – После смерти отца наши дела идут неважно. Мы живем непозволительно роскошно, Астория. Посмотри на счета: три тысячи галлеонов исчезли в никуда. И это всего за полгода. Через год нам придется срезать расходы вдвое, а через два года – заложить дом. Сейчас не время отказывать влиятельным людям.
Астория обошла массивный стол с ножками в виде лап льва и замерла и решетчатого окна. Руки ее по-прежнему были сложены за спиной. Некоторое время она стояла неподвижно, смотря в черноту за окном, потом приподнялась на цыпочки. Покачалась, пытаясь сохранить равновесие. Негромко заметила, смотря в черноту:
– Лот номер один: младшая Гринграсс. Кто сколько даст?
– Астория…
– Зачем мы все выжили в войне?
– Астория, ради бога, – леди Гринграсс потерла лоб, – не начинай. Иди спать, у меня еще много дел.
– Они с Дафной в голубой гостиной, – тихо заметила она, не оборачиваясь.
– Иди спать, дорогая.
Астория покорно прошла кабинет, взялась за ручку двери и обернулась к матери.
– Спокойной ночи.
– Держись подальше от Малфоя, девочка, этот человек тебя сломает, если попадешь в его руки.
Астория сдавленно кивнула, вдруг задохнувшись: стало страшно – страшно потому, что он был здесь, в этом доме, рядом с ней. Она не знала, на что была способна, она боялась больше саму себя, чем его. Драко она никогда не боялась.
– Может быть я хочу, чтобы меня сломали, – прошептала она в темноту.
***
Он лежал неподвижно, смотря на небольшую трещину в потолке, едва различимую в полумраке спальни. Дафна насытилась и спала, обняв его рукой за шею, а он продолжал лежать – обнятый. Тонкая рука была как действительность: она держала его за горло, но не душила. Но от нее невозможно было избавиться.
Драко взглянул на занавешенное темной шторой окно, потухающий камин и вздохнул, гадая, где сейчас Блейз. Может, в «Золотом льве», усердно швыряет комплименты очередной хорошенькой пышечке. Или уже в отеле, вместе с этой пышечкой. В «Астории», недалеко от площади Согласия.
Интересно, кто для него Блейз, и что такое друг. Последнее время многое казалось интересным и манящим – чувства, о которых все говорят. Странно, что все ценят то, к чему нельзя прикоснуться – нематериальное, надуманное, с приклеенными именами, странно, что все презирают материальное. И естественно, что за деньги нельзя купить невидимость, как нельзя купить воздух. Необязательно всюду тыкать своими засаленными штампами.
Астория.
Похоже, так зовут ее сестру. Странная. Невыносимо цветная в черно-белой действительности.
Влюблена в тебя по уши.В него. Зачем? Все бессмысленно.
За окном – мир счастья, мир свободы, мир встреч без обещаний и слов. Никому не нужны чувства.
Действительность выцвела, опустела, только ветер гнал листовки и обрывки газет по лондонским улицам, в молочном тумане. Война закончилась, Темный лорд мертв, а все потеряно. Похоронено. Жизнь другая – серая, черно-белая. Выцвела – не для тех, кто потерял близких, а для тех, кто потерял положение, над кем теперь было похвально и радостно насмехаться, в кого с наслаждением тыкали пальцами.
Они не виноваты. Поттера, Уизли и грязнокровок вполне можно понять: в войну им досталось. Любой бы на их месте поступал бы так же. Поттер не мстил, он просто забыл о бывших сторонниках Темного лорда. Все забыли. Словно людей больше не существовало.
Драко всегда было плевать на мир, его с детства больше беспокоила собственная личность. И сейчас ему было плевать на Поттера с его забывчивостью и милосердием, Министерство, уволившее отца, на туман и даже на руку, обнимавшую его за шею.
Он чувствовал себя – он был тем листком, который речной ветер гонял по пустынным замерзшим улицам. У него не было цели. У него не было мечты. Он был полым.
Дафна пошевелилась и спрятала руку под одеяло.
– Который час?
Драко взял с тумбочки свои наручные часы и повертел колесико.
– Почти три.
– И ты не спишь?
– Как видишь.
Она приподнялась, закрывая грудь одеялом, и, сев, встряхнула головой.
– Я не хуже парижанок?
– И не лучше, – холодно отозвался Драко, проводя пальцем по ее обнаженной спине, сверху вниз. Он уже давно не гонялся за наслаждением. Он всего лишь удовлетворял свою потребность, как любой мужчина.
Дафна поежилась.
– Вечно у тебя холодные пальцы. Дай сигареты.
Драко потянулся к столику и протянул ей красновато - золотую пачку. Даже сигареты выпускали в цветах Гриффиндора, хотя зелено-серебристая пачка выглядела бы намного логичнее. Цвета Слизерина – цвета опасности, изворотливости и предательства.
– Чем занимается твоя сестра?
Дафна взглянула на него сверху вниз.
– Танцует. В одиночестве. Сама для себя.
Драко усмехнулся и взмахнул ладонью, отгоняя дым.
– У нее кто-нибудь есть?
Глаза Дафны стали злыми.
– Зачем тебе?
– Нам все равно не о чем разговаривать.
Мир стал немым. Слова исчезли, проросли внутрь, их заменили стоны, усмешки, хлопки, ласки, поцелуи, внутренние монологи, пустота, наконец. В счастливом мире все с радостью обходились без слов.
– Я иногда думаю: что, если бы я приняла предложение Флинта?– Дафна пальцами взбила волосы. – Кем бы я сейчас была? Чем? Где?
Драко взглянул на ее профиль, вдруг поняв, к чему она клонит.
– Я не собираюсь жениться на тебе. Я пришел…
– Я знаю, зачем ты пришел, – резко оборвала она, и в глазах заплясали огоньки. – И я бы никогда не вышла за тебя. Мне хорошо с тобой в постели, но проводить всю жизнь наедине с твоей молчаливостью, холодностью и эгоизмом я не желаю. Увольте.
Он усмехнулся, и, приподнявшись, поцеловал ее в плечо.
– Тогда иди сюда.
Огонь в камине потух, и только багрово-красные отсветы углей освещали тела, с эгоизмом и себялюбием прильнувшие друг к другу.
Астория обхватила колени руками, невидящие смотря на качающие за окном черные от сырости клены. Листья – ржавые, бурые, мокрые, понуро висели на ветвях, держась из последних сил. Даже листья не стремились умирать.
Астория уткнулась лбом в колени, искоса глядя в окно. На туго натянутых проводах сидели взъерошенные голуби.
Если бы отец был жив, он бы не позволил Малфою даже войти в дом: отец всегда недолюбливал закрытое кастовое общество, в котором запирали себя люди вроде Малфоев, Монтегю и Флинтов. Он с удовольствием признавал, что род Гринграсс – не настолько богат, не настолько влиятелен, зато не порос плесенью, не прогнил, не допускал браков между родственниками. Отец умер защищая свои убеждения, но в обществе считалось, что он заразился драконьей оспой, хотя в его возрасте она редко бывает смертельной.
Неважно. Чем меньше общество знает, тем лучше.
Астория сердито сжала губы: вчерашняя встреча оказалась неожиданной, неловкой и невероятно отрезвляющей. Еще вчера утром Драко в ее голове был неотразим, великолепен, прекрасен, как греческий бог на старых гравюрах, которые она так любила перебирать зимними вечерами. Он был молчалив, мрачен, страстен, порывист, он был глубокий, полный тайны, притягательности и желания. А вчера вечером они даже не заговорили, а она увидела все, внезапно – его странную бесцветность, невозможную бледность, усталость в безразличных глазах, безразличие в усталых глазах, плотно сжатые тонкие губы, которые вдруг расхотелось целовать, черный костюм, тошнотворно дорогой, никчемность – любой поймет, что он умеет только рассуждать, пить виски, морщась, спать с женщинами, ненавидеть Поттера и со вздохом столетнего старика замечать, как безнадежно пропал мир – прошлое, настоящее, будущее. Ах да, еще ужинать в «Золотом Единороге» и оставлять непозволительно большие чаевые.
В нем не осталось борьбы, сопротивления – всего того, что нравилось ей в школе, все то, что она видела в его лице, в его светло-серых глазах, украдкой наблюдая за ним в гостиной Слизерина – исчезло. Мука, боль, метание, потеря, страх – все обесцветилось, стало серым, невозмутимым, мертвым. Равнодушным. Его пальцы больше не дрожали, лоб не покрывался крупными каплями пота, он взглянул на нее вчера спокойно и по -мужски пронизывающе, оценивая, насколько она привлекательна, пытаясь разгадать, насколько она доступна.
Вчера, в кабинете, ее пальцы дрожали потому, что разбитые иллюзии – это всегда больно. Особенно в восемнадцать лет.
Действительность была простая, полная обыденности – завтраков, обедов, ужинов, танцев, игры на фортепьяно, чтения вслух, ссор с Дафной, глупых слез и мечтаний в беззвездные ночи.
Иногда ей казалось, что она чувствует только в танце. Ей хотелось вырваться из кукольного домика. Из маленького кукольного домика, покрашенного розовой краской невинности.
Ей хотелось жить, дышать, быть, любить, наслаждаться, хотелось быть разноцветной, как картины импрессионистов, хотелось, чтобы рядом с ней был мужчина, который смог бы ее направить. Она не нуждалась в независимости, только в ласке, только в ощущении, что нужна – не как дочь, не как сестра, а как женщина.
И этого она хотела от Драко? Только если выжать из него всю голубую кровь, до последней капли, влить горячую, багрово – красную, живую; только если вырезать ему омертвевшее сердце и вставить бьющееся, живое, жаждущее.
Астория выдохнула и прикрыла глаза. А где его взять, такое сердце?
– Не спится?
Она неохотно повернула голову навстречу ему. Он застегивал манжеты на рубашке, подходя к окну.
– Как и тебе, – ответила она спокойно, не отводя взгляд.
Он усмехнулся.
– Я всегда встаю рано, хотя логичнее было бы проспать всю эту жизнь.
Астория выпрямилась, прислонившись спиной к прохладной стене, застыла под его изучающим взглядом. Светло - серые глаза задержалось на ее губах, скользнули вниз, на вырез голубого домашнего платья, потом вниз – на сложенные руки.
– Черт подери, совсем тебя не помню, – с некоторым раздражением выдохнул Драко. – Разве ты училась в Слизерине?
Она улыбнулась ему и кивнула:
– Зачем тебе помнить, как ты один раз перечеркнул всю мою работу по трансфигурации. У тебя были дела поважнее. Паркинсон, Дафна, Темный Лорд. Поттер.
Драко сузил глаза, пристально вглядываясь в ее лицо: да, кажется, это она была той девочкой, на которой он выместил свою ярость. Он швырнул ей испорченную работу, хотя сама по себе работа была неплоха. Просто у него самого в тот момент на душе было паршиво.
– Значит, слизеринка?
Разговор не получался, напоминая хромающее чудовище, неловкое, неуклюжее, бесполезное и уродливое. Все разучились говорить в новом мире.
Ее синие глаза с любопытством изучали его лицо. Зачем? Он вспомнил слова Дафны и довольно усмехнулся.
– Влюблена в меня по уши, я в курсе.
Ее бледные щеки едва заметно порозовели, но выражение глаз осталось прежним – спокойным и настороженным.
– О боже, – Астория рассмеялась, – неужели Дафна так и сказала? Да, я сводила ее с ума бесконечными разговорами о тебе, но мне тогда было пятнадцать, а ты был тогда живой.
Драко приподнял брови.
– Сейчас я мертвый?
Улыбка исчезла с ее губ.
– Тебе решать, Малфой.
– Проверим?
Ей было некуда бежать от его тонких губ, внезапно оказавшихся так близко, она была зажата между помутневшим стеклом и безразличным мужчиной, который всего лишь…
Голова стала пустой, когда он коснулся ее. Его губы – теплые, ненастойчивые, и в то же время жестокие, мягко целовали ее, но она не торопилась отвечать на поцелуй. Она пыталась понять, за одно абсурдное мгновение, что он вызывает в ней – не дрожь, не желание, не волнение…Тепло. Это было странно. Он не мог – его губы не могли – и все –таки тепло разливалось по телу, вниз, вниз, вниз, и –
Драко отстранился и отвернулся к окну.
– Это ничего не доказывает, – Астория украдкой провела пальцами по губам.
– Я спал с твой сестрой, – почему-то глухо отозвался он, не поворачиваясь.
– Я знаю, – Астория свесила ноги вниз и посмотрела на него искоса.
– Ты отвратительно целуешься, – с некоторой издевкой заметил он.
– Я знаю, – Астория спрыгнула на пол и легонько коснулась его плеча, – прости, что не оправдала твоих ожиданий. Останешься на завтрак?
Драко резко обернулся к ней, светло-серые глаза впились взглядом в ее лицо, но смотрели так, словно ничего не видели. Астория поежилась и обхватила плечи руками.
– Передай сестре, что я еще загляну, – он размашистым шагом направился к дверям, потом остановился и обернулся через плечо: – Не расстраивайся, Гринграсс, в каждой неумелости ей своя скрытая привлекательность.
Она недоуменно пожала плечами, смотря вслед его высокой худой фигуре в белой рубашке, светлые волосы, отросшие слегка больше, чем она привыкла видеть, лежали в непривычном беспорядке. И она еще ощущала слабый запах его парфюма – раньше от него кружилась голова, а теперь хотелось… Астория сердито покачала головой и провела рукой по волосам. Ничего не хотелось.
Она оперлась руками о подоконник и выглянула на улицу, пытаясь найти Драко взглядом. Людей почти не было, и она легко отыскала черную фигуру, как тень, неторопливо идущую по правой стороне узкой мощеной улицы. Фигура свернула направо, в переулок, и исчезла.
Астория снова задумчиво провела пальцами по губам.
***
Туман неторопливо и неминуемо превращался в дождь. Драко застегнул верхнюю пуговицу пальто и ускорил шаг; квартира Паркинсон находилась где-то на углу Чаринг-Кросс и – странно, что он так быстро успел забыть адрес.
А ты был тогда живой. Драко остановился, хмурясь, и долго смотрел на здание Парламента, оперевшись на гранитную ограду Темзы. Что она имела в виду, эта невзрачная маленькая девочка со своими до тошноты невинными синими глазами и влюбленностью в танцы? Он терпеть не мог девственниц, а младшая Гринграсс точно была девственницей – с вавилонской башней убеждений, эмоций, мечтаний и иллюзий; она сидела на самом верху этой разрушенной башни и болтала ногами, смотря на реальность свысока. Самые невыносимые существа – это девственницы, они вечно боятся ошибаться и всегда разбиваются вдребезги при падении со своей башни. Самые невыносимые – и самые манящие, как все нетронутое. Человеку свойственно любить и с наслаждением ожесточенно давить все нетронутое. Покорять, подчинять, ломать, уничтожать. В нетронутости есть опасность.
А ты был тогда живой. Тогда – если она имеет в виду седьмой курс – он был даже слишком живой. Один живой нерв и комок страха. Что могло быть в этом привлекательного?
Холодный дождь неприятно моросил по незащищенному лицу. Драко устало оторвался от ограды и пошел вперед, переступая через лужи. Часы показывали половину десятого, значит, Пэнси уже точно хотя бы поднялась с постели сварить кофе. Сейчас ему ничего не хотелось так, как чашки настоящего английского кофе, который никогда английским не был. Парижский кофе был неплох, но слишком горяч, обжигал язык и будоражил. Английский кофе всегда был умерен и даже строг: он не кипел возмущенно, не пузырился, он степенно наполнял собой чашку и ждал своей участи.
Дверь парадной оказалась не заперта; Драко осторожно толкнул ее и вошел в холл, прислушиваясь. Паркинсон упрямо продолжала жить в магловском доме, убеждая его, что так дешевле и проще. Поднимаясь по гладким, истертым каменным ступеням, он прикрыл нос перчаткой, не желая вдыхать запах воняющего мусоропровода и маглов.
За время его отсутствия дверь перекрасили: из темно-зеленой она стала синей, и над глазком задорно и вызывающе вырисовывалась цифра «40».
Драко постучал два раза, потом коротко ударил в третий раз – это был их условный сигнал. Пэнси не выносила гостей, хотя Драко сомневался, что кто - нибудь добровольно жаждал навестить ее в этой дыре.
– Ты… – по ее растерянному взгляду он сразу понял, что она уже давно его не ждет.
– У тебя кто-то есть? – холодно поинтересовался Драко, закладывая руки за спину.
Зелено-карие глаза немедленно вспыхнули знакомыми лукавыми огоньками. Вытерев руки о передник, Пэнси поспешно пропустила его в прихожую.
– Ты же знаешь, что нет, – так же холодно ответила она, включая свет. – Я только что поставила пирожные в духовку. Увлеклась кулинарией, пока ты развлекался со шлюхами в Париже. Помогает развеяться и ненадолго забыть о тебе.
Драко устало размотал влажный от дождя шарф, снял пальто и с незаметной для него самого педантичностью повесил на вешалку. Квартира выглядела намного лучше, чем парадная: просторная, светлая, с высокими потолками и старинным деревянным паркетом, довольно уютная.
– Ради Мерлина, ты же не Дафна, – отозвался он, проходя мимо девушки в кухню, – ты отлично знаешь, что шлюхи и их подобие – не в моем вкусе. Ее я разубеждать не стал.
– Ну да, ты чересчур брезгливый, – Пэнси встряхнула его шарф и повесила поверх пальто. – Тогда какого черты ты делал там три месяца? Пил? Играл? Рисовал?
– Наблюдал и жил, – Драко обернулся и взглянул на девушку.
На ней было знакомая коричневая блузка, завязывающаяся на груди бантом и короткая, до колена, плиссированная бежевая юбка. Волосы, подстриженные до плеч, были заколоты над ушами невидимками.
Пэнси быстро подошла и стиснула его запястье, глядя ему прямо в глаза. От нее пахло мукой и мятой. И она не ждала его.
Драко приподнял ее за талию и усадил на край стола.
– Я проголодался, – пробормотал он, утыкаясь носом в ее шею, – у Гринграсс плохо кормят.
Пэнси откинула голову назад и прикрыла глаза.
***
Дафна, с выражением невыносимой скуки и раздражения на сонном лице, откинулась на резную спинку стула, в прищур разглядывая сидящую напротив сестру. Потом резко подалась вперед и постучала ложечкой по ободку чашки.
– Мама.
Леди Гринграсс неохотно, с трудом оторвалась утреннего выпуска «Пророка» и взглянула на дочь. За газетой можно было отдохнуть и подумать о своем.
– Что такое?
Дафна неторопливо помешала кофе, аккуратно облизала ложечку и ткнула ею в сторону сестры.
– Она целовалась с Малфоем.
Астория вздрогнула, чашка с тонкой витой ручкой вздрогнула вместе с ней, и горячий кофе пролился на белоснежную скатерть, закапал на голубую ткань платья. Вспыхнув обжигающим румянцем, Астория схватила салфетки и ожесточенно принялась стирать капли кофе со скатерти.
Леди Гринграсс отложила «Пророк», непонимающе взглянув на младшую дочь.
– Астория, я просила тебя держаться подальше от этого человека, он сломает тебя.
Бросив салфетку, запачканную кофе, на стол, Астория выбежала из столовой, приложив руки к пылающим щекам. Дафна догнала ее только на пороге спальни и больно схватила на запястье.
– Мама права, дурочка ты маленькая, он сломает тебя.
Астория вырвала руку и подняла блестящие глаза на сестру.
– А я и хочу, чтобы меня сломали, истоптали, вышвырнули в реальность, использовали и бросили – что угодно, только бы вырваться из вашей кукольной жизни.
Дафна выпрямилась и скрестила на груди руки. Ее бескровные губы, слишком привыкшие к помаде, чтобы быть розовыми теперь – самим по себе, скривились в улыбке.
– Когда ты уже вырастешь?
– Когда вы мне это позволите: ты и мама.
– Я слишком люблю тебя, чтобы отдавать на растерзание Малфою.
– О нет, – Астория сняла платье через голову, – ты любишь себя, потому что если я отниму у тебя Малфоя, ты останешься совсем одна. Наедине со своими сигаретами и журналами. А так хоть какое-то развлечение время от времени. Пришел, развлек, вернулся к Паркинсон. Тебя ведь это устраивает, потому что Маркуса ты сама оттолкнула, сама разрушила свою жизнь.
Дафна пересекла комнату, скинула туфли, забралась с ногами в низкое кресло, обитое красным бархатом, и с любопытством взглянула на сестру.
– Я догадывалась, что рано или поздно у тебя прорежется голосок. Пожалуйста, продолжай, жажду узнать, кто на самом деле скрывается под этим милым личиком.
Астория застегнула платье и спокойно взглянула на сестру.
– Я сама и скрываюсь, – ответила она, оперевшись руками о туалетный столик. – Мне надоело просто сидеть рядом с вами, смотреть, как мама возиться со счетами, как ты стряхиваешь пепел на свои бесполезные журналы. Невозможно так жить всю жизнь.
– У тебя есть твой танец, – резонно заметила Дафна, с любопытством рассматривая комнату сестры. Пожалуй, вкус у нее есть.
– Да, но этого недостаточно, это…– Астория сжала губы, пытаясь подобрать нужное слово, – это иллюзия освобожденных чувств, понимаешь? Конечно, не понимаешь… Когда я танцую, я выпускаю все свои эмоции, я отдаюсь этому танцу, представляя себя другой – не маленькой ничем не примечательной девочкой, а чем-то бóльшим, лучшим, нужным, наконец. Все молчат – а я кричать хочу, все серое – а я нуждаюсь в красках.
– Дура ты, – Дафна положила ногу на ногу, серьезно смотря в лицо сестры, – маленькая наивная дура, хоть и слизеринка. Дура – и больше ничего. Куда ты торопишься со своими красками, криками и чувствами? Ты думаешь, Малфой это оценит? Он безликий и равнодушный, как этот шкаф, набитый одеждой, только сам он ничем не набит, кроме серых мозгов, мочи и излишка спермы. Нечего морщиться. Ты хотела правды. Я тебя отлично знаю, Астория, хотя ты считаешь, что я занимаюсь только собой. Ты сильная, но ты ранимая, потому что ты – настоящая и искренняя, а такие чувства легко втоптать в грязь и раздавить безразличием и холодностью. Тебе нужна любовь и тепло, а не безразличие и снисходительность. И это касается не только Драко; все мужчины думают только о себе, потому что они слабые, намного слабее женщин. Они любят использовать, но презирают использованное, они любят подчинять, но устают от покорности, им нравится ломать, но они терпеть не могут уныние. Если бы в школе ты меньше занималась в библиотеке, ты бы знала то же самое. Поэтому мой тебе совет: бросай свои наивные мечты и выйди из дома хотя бы раз, никто тебя не держит. Проветри голову. Вырасти. Окунись в реальность, и тогда посмотрим, где тебе захочется остаться – в жизни или здесь, где тебе слова плохого не скажут. И не забудь палочку.
Астория задумчиво повернулась к зеркалу и провела расческой по волосам. Дафна отлично выкрутилась. Конечно, если бы мама узнала, с кем провел ночь Малфой, вряд ли бы ей это понравилось.
Она раздраженно поджала губы.
Никто тебя не держит.– Никто и не сможет меня удержать, – прошептала она вызывающе и взяла палочку со столика, перебирая в голове несложные заклинания. Женщины должны либо уметь сражаться, либо иметь рядом с собой защитника. У Астории не было ничего.
***
Широкая кровать Пэнси пахла гранатом. А может, запах только мерещился ему, потому что когда-то они лежали рядом и ели спелый гранат. И за окном тогда был такой же белый туман осени.
Жесткая кожица, да сок сладок.
Пэнси шевельнулась и обняла его рукой за шею.
Драко тихо вздохнул: везде эта рука, везде, везде. Он повернулся на бок и взглянул в лицо девушки, закрытое упавшими волосами. Невидимки исчезли где-то в бескрайнем море светло-зеленой простыни.
Сок горек.
– О чем ты думаешь? – Пэнси сдула прядь волос с глаз.
– Ни о чем, – Драко провел ладонью по ее щеке и заправил прядь за ухо, – о Блейзе.
Пэнси приподнялась на локте, беспокойно смотря на него. Ее небольшая грудь с розовыми сосками больше не казалась притягательной.
– Хочешь уехать?
– Нет, – спокойно ответил он, взглянув сквозь нее, – уже не хочу.
Он действительно хотел уехать сразу, как только вышел из дома Гринграсс. Просто потому, что внутренне уже знал: он вернется, вот только не для того, чтобы спать с Дафной.
Драко всегда был любопытен, и любопытство не приносило ему ничего, кроме неприятностей, но оно было сильнее его.
– Не уходи больше, – Пэнси наклонилась и поцеловала его, зелено-карие глаза стали влажными, – я тебя люблю.
Он резко, с раздражением отстранился и, приподнявшись, сел на кровати, жалея, что не курит. В такие минуты хотелось что-то делать, только не сидеть неподвижно, понимая, что сейчас тебе придется ранить того, кто всегда был рядом.
Драко не мог принять, что слова ранят больнее, чем заклинания, что слова обязывают сильнее, чем золото. Он хотел, чтобы у каждого слова была своя цена, и его можно было купить. Хотелось знать, что человек – хозяин слов, а не их домовой эльф.
– Я благодарен тебе за то, что ты всегда была рядом.
– Я и сейчас рядом, ты же знаешь.
– Ты все испортила, Пэнси, – Драко поднялся с постели и потянулся к стулу за рубашкой. – Я верю тебе, я знаю, что ты действительно любишь меня, только мне это не нужно. Мне не нужно, чтобы меня любили, и меньше всего я хочу, чтобы меня любила ты. Это скучно, жалко, унизительно, пошло. Я больше не приду.
Пэнси обежала постель и застыла напротив него, закрывая обнаженную грудь скрещенными руками.
– Ты наконец-то нашел предлог избавиться от меня, поздравляю. Как будто я не чувствовала, что ты давно не хотел возвращаться. Тебе надоела я, надоела эта квартира, эта кровать, мое тело. И я давно ждала, когда же ты уйдешь и не захочешь вернуться, спать со мной и есть мои пироги с клюквой, которые я делаю только для тебя. Я искала предлог, чтобы мягко швырнуть тебе его в лицо, и нашла, а ведь оказалось так просто: надо было всего лишь сказать тебе правду. Сказать. Произнести вслух. Ты ведь и так знал.
– Я знал, – Драко спокойно застегнул рубашку и затянул ремень брюк, – но это ничего не значит. Мне плевать на тебя, Пэнси. Спасибо, что была рядом все эти годы, я действительно благодарен тебе. А моя благодарность нужна тебе так же, как мне – твоя любовь, так что мы в расчете.
Пэнси смотрела на него молча, растрепанные черные волосы вихрами торчали в стороны.
– Я всю жизнь только отдаю, отдаю, отдаю. И живу чужими жизнями и чужими интересами, – Драко сунул палочку в карман. – Я понял это еще в шестнадцать, но только сейчас могу что-то изменить. Я буду жить для себя, наплевав на всех. Мне так нравится, мне так хорошо, а остальные, вы все, идите к черту.
Паркинсон была права: он нашел предлог и с наслаждением воспользовался им. С другой стороны, он знал, что его чувства к ней не изменятся, а значит, продолжать эти отношения – унизительно. Для Пэнси. Он слишком любил ее для этого. Ему хотелось, чтобы она рыдала от бессилия, потому что он никогда не будет ее, но она не заслуживала унижения.
– Ты чертов эгоист, маменькин сынок, избалованный мальчишка, – сквозь зубы произнесла Пэнси, закрывая за ним дверь.
– Я в курсе, – отозвался он в синеву захлопнувшейся двери, – и я привык к этому.
Странно. Странно вот так все рвать.
Все эти годы он снисходительно позволял Паркинсон бегать за собой, принимал ее чувства, выгораживал перед МакГонагалл на собраниях старост, заставил ее уйти из школы в ту ночь на второе мая, хотя она вцепилась пальцами в его мантию и, плача, взахлеб говорила, что никуда не пойдет без него.
А теперь ее нет для него. Она не простит. И он сам виноват в этом. Он сам? А может, виновато время, туман, Лондон, поездка? Как будто кто-то сказал: «Хватит. Она тебе не нужна. Оставь ее в покое».
Грустно, одиноко, больно – эмоции вдруг наполнили тело, но сердце молчало. Сердце не отзывалось. Ему было плевать.
Драко не хотел быть жестоким; он давно чувствовал, что Пэнси не нужна ему, но привычка каждый раз оказывалась сильнее, и каждый раз он приходил к ней – снова и снова, хотя каждый раз обещал себе, что больше не вернется. Он ждал этот благословенный миг, когда он должен понять и почувствовать – вот он, конец. Они были вместе долго, непозволительно долго, а теперь ему надоело. Надоело. В конце концов, любому может надоесть. Здесь нет ничьей вины, здесь ни у кого нет обязательств.
Как удобно жить без обещаний.
Приподняв воротник, Драко замедлил шаг; мокрая гранитная набережная выглядела угрюмо и опасно. Он пошел совсем медленно, смотря вниз, на грязно-серую воду Темзы, чуть тронутую льдом.
Потом, резко подняв глаза, заметил на пролете моста маленькую худую фигуру в темно-синем пальто. Лицо расплывалось пятном, длинные каштановые волосы беспощадно трепал ноябрьский ветер.
Фигура казалась напряженной, натянутой, как стрела, решительной, почти одержимой какой-то безумной идеей.
Драко неторопливо вынул из внутреннего кармана пальто блокнот и тонкий мелок.
Черная линия, черная линия, черная линия. Горизонталь, вертикаль, плоскость, тонкая, потолще, едва заметная, закругленная, вызывающе прямая… Пальцы сжимали холодный мелок, нагревая своим теплом.
Полому человеку нравились быстрые наброски. Они ни к чему не обязывали.
Библиотека 
Кубок Хогса 2020 
