Комната мальчиков мало изменилась за прошедший год...

Да и что бы в ней поменялось, если из пятерых жильцов на седьмой курс вернулись только Невилл и Симус. Все те же пять массивных кроватей в обрамлении красного бархата, расшитого золотой нитью. Все те же потемневшие от времени прикроватные тумбы, совершенно пустые сейчас, лишь на той, что принадлежит Лонгботому, забытый учебник...

Гарри помнил свой восторг, когда впервые вошел в это небольшое помещение: мягкая кровать, а не то продавленное убожество, на котором он спал у Дурслей; тумба, куда можно было положить СВОИ вещи, которые пусть и в небольшом количестве, но все же лежали в новом сундуке; изразцовое окно с большим подоконником, на котором так удобно сидеть, отгородившись ото всех тяжелой бархатной шторой темно-бордового цвета...

Сколько всего происходило в этой комнате? Шутки, ссоры, обсуждения квиддичных матчей... И всегда Рон был рядом, а теперь его кровать пуста. И хоть в комнате находятся десять человек, и кроватей на всех не хватает, на ронову никто так и не посмел лечь... Ханна Эбот и Симус пытаются заснуть на трансфигурированном из его сундука неказистом матраце. Свою кровать Финиган уступил Джинн и маленькой девочке, неизвестно как оказавшейся в Хогвартсе...

«Привет, Гарри.

О, да! Я знаю как это глупо! Но письма начинают с приветствия, поэтому: привет, Гарри.

Дальше в нормальных письмах следует подробный или не очень рассказ о том как идут дела. И, если бы это было нормальное письмо, Гарри, пишущееся именно с целью последующего прочтения, я бы конечно написал о своих новостях и делах. Что-нибудь типа: дела у меня, Гарри, идут паршиво и новости всё сплошь хреновые. Но я пишу это не для того, чтобы потом ты это прочитал, а для того лишь, чтобы снять с души тяжесть.

Я часто теперь пишу такие письма, не всегда тебе, Гарри, иногда я адресую их Гермионе или кому-нибудь из братьев. Одно даже написал Луне... А потом я их сжигаю, Гарри, потому что это нельзя никому знать, это моё только...

Наша с тобой любознательная подруга вычитала в какой-то магловской книге, что если тебя что-то гложет, а рассказать об этом некому, надо написать это на пергаменте и сжечь потом... И знаешь, Гарри, в этом есть что-то, мне определенно легче дышится, после того как огонь превратит написанное мною в пепел...»

Он лежит на кровати и слепо пялится в расшитый золотом полог, а ведь сбегая из Большого зала от назойливого внимания ликующих разновозрастных волшебников, он думал только о сне. Рука всё ещё сжимает чудом починенную палочку, хотя теперь можно успокоиться и отпустить напряжение, расслабиться...

Вот только уснуть не получается. Совсем.

Он пришел сюда один, грустно осмотрел комнату, лег на кровать с четкой уверенностью, что уснет, едва коснувшись подушки головой, но так и не сомкнул глаз...

На соседней кровати чуть слышно всхлипнула незнакомая девочка. Когда Пожиратели напали на Хогвартс, часть их ворвалась в Хогсмид, поджигая дома и убивая растерянных магов, которых застали врасплох. Родители девочки отослали её под защиту каменных стен Школы, не подозревая ещё, что именно там будет настоящий бой. Когда все закончилось и были представлены предварительные списки погибших, в них оказались имена и родителей Ванды, так звали девочку. В той суматохе, что царила в Большом зале, до ребенка совершенно никому не было дела, кроме Джинни. Его девушка взяла под опеку черноволосую зареванную девчонку, получив благодарный кивок от МакГонагал, у которой и так было много забот.

Джинн вообще была странно спокойна...

«Как всё было просто, Гарри, да? Даже прошлым летом. Всё было ясно, понятно. Страшно, куда без этого, но не настолько, Гарри. Летом у меня всё ещё была надежда. Даже когда я застал Гермиону с братьями... Но ты же не знаешь...

Перед тем как забрать тебя с Приват-Драйв между мной и Гермионой состоялся серьёзный разговор, причиной к которому послужила одна случайно подсмотренная мною сцена. Наверное, я бы все-таки разнёс тот сарай к мерлиновой родне, если бы в том, что там происходило не было столько искренности. Никогда, Гарри, никогда Гермиона не смотрела на меня так, как глядела она на них. Никогда не прижималась ко мне так доверчиво и близко... Это было очень больно, Гарри, понять, что твоя любимая девушка тебя не любит. И ведь она мне не изменила, нет! Это им она изменяла со мной, Гарри, потому что любовь — это то, что происходило в том сарае, а вовсе не те отношения, что были между нами.

Вечером того же дня мы с Гермионой долго говорили. Я не сказал ей, что видел её и братьев, но смог вывести на откровенный разговор и смог понять одну очень важную вещь: наша с тобой подруга, Гарри, отчаянная трусиха. Она боится того, что происходит между ними тремя, ей не понятно это и дико. И за мной и нашими «отношениями» она просто пряталась от ненормальных с её точки зрения чувств, которые она испытывала к близнецам. И поняв это, я решил не «добивать» Гермиону тем, что мне всё известно, я решил подыграть ей, тем самым поддержав. Никто не знал, чем кончится эта война, так зачем все усложнять, если и так всё далеко не просто?»

Вывалившись из Выручай-комнаты и услышав приближающиеся крики Фреда и Перси, они уже были готовы вступить в схватку, но Рон отослал его и Гермиону, сказав, что поможет братьям сам. Гарри так и не смог понять, почему послушно взял за руку подругу и чуть ли не бегом покинул коридор, они даже не придали значений раздавшемуся чуть позже взрыву...

А потом была Визжащая Хижина. И умирающий в луже собственной крови Снейп. И обреченный путь в Темный лес. И долгая беседа с Дамблдором в странном месте так похожем на Кинг-Роуз. И дуэль с Волдемортом...

Он не мог себе представить тогда, что Рона больше нет. Даже когда всё было кончено и он на негнущихся ногах подошел туда, где полукругом стояли Уизли и Гермиона, когда он увидел на полу тело погибшего друга, даже тогда, он не мог принять этого.

Поникший Перси, заплаканная Флер, вцепившаяся в мужа. Ссутуленные плечи Артура и его такое усталое лицо. Горько рыдающая Молли. Неправдоподобно спокойная Джинн, сжимающая плечо матери. Близнецы, утешающие Гермиону, а не любимую младшую сестренку. Он был удивлен тому, как смотрелась эта троица, как бережно братья сжимали в объятьях его подругу, как отчаянно она цеплялась за отвороты их пиджаков... И как понимающе смотрела миссис Уизли на них.

А потом подошла невесть откуда взявшаяся Луна и вложила в руку онемевшего Гарри запечатанный конверт, на котором знакомым почерком было выведено его имя...

«Да, Гарри, всё было чертовски просто, по сравнению с тем, что стало потом. Знаешь, иногда я думаю, что из этой ситуации просто нет выхода. Я ломаю свою голову вот уже несколько месяцев, пытаясь найти другое решение, и всё больше убеждаюсь в том, что его нет, что есть только одно единственно верное.

Помнишь тот день, когда я ушел? Ну ещё бы, конечно помнишь... Вот до этого момента, Гарри, всё было просто...

А потом появился Он...

Я снял комнату в одной из третьесортных магических мотелей в Шотландии, и открыв дверь, получил в грудь Остолбеней, а Он стал говорить.

О, Гарри... Он много чего сказал. Этот человек поразительно много знал обо мне, того, Гарри, чего кроме меня знать не мог никто. И постепенно я убеждался в том, что этот человек говорит правду. А потом Он оставил на столе думосброс и большой фиал с воспоминаниями и ушел, не потрудившись меня расколдовать. И пока я лежал, ожидая, когда спадет действие заклятия, пришел к выводу что знаю этого человека, хоть это и невероятно до невозможности.

Я долго не решался воспользоваться думосбросом, трусил, чего уж греха таить. А когда воспользовался — пожалел. Я знаю, Гарри, чувствую, что все воспоминания, оставленные мне Им, были подлинными, хотя бы потому, что часть их принадлежала мне. Как, в прочем и другая их часть...»

Он не знал, как к Луне попал чуть желтоватый конверт, на котором рукой Рона было выведено: «Гарри». Сначала не подумал спросить, находясь в некой прострации. Он всё никак не мог понять, как такое возможно? Как мог погибнуть Рон? Гарри был готов к чему угодно, но не к потере лучшего друга.

Он долго не решался распечатать конверт. Письмо, убранное в нагрудный карман легкой ветровки, нелепо топорщило ткань, наливало непомерной тяжестью, жгло грудь сквозь одежду. А когда решился с трудом смог понять смысл написанного...

Теперь он лежал и думал. Перед глазами всё ещё стояли строки письма, написанные неаккуратным чуть корявым почерком друга. И чем дольше он размышлял, тем яснее становилось правота Рона...

Единственное, чего Гарри так и не смог понять, почему Рон не сжег это письмо и как оно попало к Луне...

Спросить бы у самой равенкловки, но девушка спала, уютно устроившись на плече Невилла, да и не одни они в комнате, а той же Гермионе, вовсе не обязательно знать о существовании этого письма...

«Раньше мне хотелось знать наверняка, чем всё кончится. Теперь я знаю и мечтаю об обратном. Это тяжело, Гарри, знать, что будет после. Знать о том, к чему приведут некоторые события, и понимать, Гарри, что исправить это можно лишь одним способом...

Летом я так хотел знать победим мы или проиграем. А теперь я знаю, что да — победим. И мне известно какой ценой. И мне ведом список погибших. И я, черт возьми, знаю, как кто погибнет!

Всё о чем я мечтал после просмотра воспоминаний, которые для меня и вас являлись недалёким будущим, это Обливейт, но наложить его было не кому, потому хотя бы, что тот человек больше не пришел, да и не мог прийти. Я всё решил едва поднял голову от думосброса...

Неделю я записывал события вплоть до секунды. И наш «визит» в Малфой-Менор, и диверсию в Гринготсе, и битву за Хогвартс...

Тебе не представить даже, чего мне стоило знать и молчать. Знать, что нелепая оговорка, произошедшая из-за того, что я просто не успел предупредить, приведет к появлению на руке Гермионы шрамов и смерти Добби... Знать, что вся наша продуманная маскировка в Гринготсе пойдет коту под хвост, и не иметь права сказать, потому что нельзя! Потому, что у меня есть всего один шанс, один единственный, Гарри, и я просто не могу его упустить...»

Башня Гриффиндора, чудом уцелевшая, в отличии от Башни Равенкло, сейчас является приютом для студентов всех факультетов. Проходы к гостиным Хаффлпаффа и Слизерина перекрыты обвалившимися коридорами и в них не попасть, как и вообще в подземелья. Поэтому в этой комнате так много людей.

Они стали приходить, когда Гарри уже прочел роново письмо. Сначала Симус и Ханна, потом Невилл и Луна... Последней пришла Джинн, ведя за руку испуганную Ванду. Тогда Финиган молча поднялся и трансфигурировав из своего сундука матрац перебрался на него вместе с Ханной, каким-то седьмым чувством поняв, что ему, Гарри, нужно побыть одному, пусть и выражается это одиночество в единоличном владении кроватью. И вот теперь рано повзрослевшие дети слепо пялятся в полог, отчаянно завидуя Луне, которая смогла забыться сном.

И он завидует. А в голове полнейший хаос, и Гарри старательно отводит глаза от постели Дина Томаса на которой сейчас лежит Гермиона в нежном кольце оберегающих её рук близнецов Уизли...

«Самое страшное, Гарри, это не знание списка погибших в войне, а то, что случилось позже из-за этого списка. Я расскажу тебе, Гарри, о том, что должно было случиться, и тогда, может быть, ты сможешь меня понять, если вдруг это письмо все же попадет тебе в руки.

В списке погибших, где числится Тонкс, Люпин, Колин (видишь, Гарри, я всех, всех, черт возьми, знаю! И должен молчать!) должно было стоять и ещё одно имя... Имя Фреда Уизли...

Даже если забыть о том, что Фред мой брат, и что мне легче самому умереть, чем знать, что больше не будет шуток близнецов, остается Гермиона. А она их любит, Гарри. О, да — любит! Так вот что случилось потом: поначалу Гермиона и Джордж держались друг друга, старались вдвоем пережить его смерть, вот только не вышло. Им стало невозможно находиться рядом в какой-то момент, и порознь тоже... Джордж стал пить, а Гермиона не смогла это остановить и тогда вышла замуж. За меня, Гарри, замуж! Совершенно потрясающий любовный треугольник, не находишь? Хотя это и треугольником-то сложно назвать, это какая-то неизвестная мне геометрическая фигура...

Джордж пил, Гермиона похоронила себя под пыльными талмудами академической библиотеки, пытаясь отвлечься учебой... Выходило плохо, Гарри. Я не буду тебе описывать все долгие пять лет, поверь на слово, ничего хорошего не происходило. Я скажу тебе итог.

Джордж очень быстро «сгорел» последние полгода его уже нельзя было считать человеком. Тяжело было всем, Гермионе — вдвойне. А потом он повесился...

Я так и не понял, как она это почувствовала, только вдруг среди ночи сорвалась на квартиру близнецов. Когда я пришел, ни Гермионы, ни Джорджа уже не было... Нет, Гарри, она была жива, но то уже была не Гермиона Грейнджер. Врачи в Мунго поставили свой диагноз, закрывающий её в душной палате с белыми мягкими стенами, сразу предупредили — на выздоровление не надейтесь...

Самое паршивое, Гарри, что по прибытии в клинику её напичкали какими-то зельями, не сделав полного обследования, и это погубило не рожденного ребенка, о существовании которого я и не знал — слишком мал был срок...

Одна единственная смерть, а сколько искалеченных жизней?

Тогда я решил это исправить... Я не знаю, как мне (дико звучит, правда?) удалось вернуться назад, да это и не важно. У меня появился выбор: пережить всё заново или что-то изменить. И я решил изменить.»

Последние несколько месяцев Рон постоянно таскал с собой странный блокнот, что-то писал в нем, перечеркивал, сверялся. Гарри несколько раз интересовался у друга, что это, но Рон всегда виртуозно менял тему или отшучивался. Теперь же Гарри стало всё ясно, ну или почти всё...

«Я долго думал, Гарри, проигрывал варианты, пытался сложить эту головоломку так, что бы и волки, как говорится, сыты и овцы целы, да вот не получается. Я пришел к одному очень неприятному выводу — Смерти совершенно всё равно кого забирать, но своё она возьмет. Я понял, что у Смерти нет списка людей, но есть список смертей, так что ли? Одним словом в определенный час, в определенном месте должен умереть человек и умереть он должен определенным образом... Десять минут спустя после того, как мы покинули Выручай-комнату в прилегающем к ней коридоре должен был кто-то умереть от черепно-мозговой травмы (о, как заговорил, самому страшно...) И Смерти все равно кто это будет Фред, Перси, ты, Гарри, или Гермиона... Или я... Но если отводить беду от Фреда, кого отдать ей? В тот момент в коридоре было только два человека, удовлетворяющих заданным условиям: Фред и Перси. И оба мне дороги, и спасти одного брата, ценой жизни другого, мне не под силу, и тогда я решил стать третьим. Отдать Смерти свою жизнь...

Страшно. Я ещё не знаю, удастся ли мне это. Ведь нужно что бы ты, Гарри, да и Гермиона тоже, узнали об этом как можно позже, и поэтому надо, чтобы Вас с ней не было в коридоре, когда всё произойдет. А как это сделать я ума не приложу, и надеюсь только на случай...»
У Рона всё замечательно получилось... К стыду своему Гарри даже не подумал о том где может находиться его друг, не до этого было. Он даже представить себе не мог, что те несколько слов, которые крикнул ему Рон, были последними его словами...

— Заснула?

— Вроде...

Тихий шепот на грани слышимости заставил Гарри перевести взгляд на постель Томаса. Гермиона спала на плече одного из близнецов Уизли. Кажется Джорджа, Фред ласково перебирал каштановые пряди...

«Гарри, если вдруг случится так и у меня не хватит сил сжечь это письмо. Если оно вдруг попадет к тебе, хочу попросить тебя помочь Гермионе. Ей будет тяжело, я знаю, но я очень хочу, чтобы она была счастлива. И если для этого мне нужно уйти — я уйду... Ты уж пригляди за ними, Гарри, хорошо?

Вот и всё... Как там в нормальных письмах пишут: до свидания? В свете сложившихся обстоятельств очень надеюсь, что мы долго не увидимся. Я думаю, что ты сможешь меня понять и простить за то, что не сказал... Естественно Гермионе и братьям знать содержание письма нельзя, но думаю ты и сам это прекрасно понимаешь...

Знаешь, Гарри, я был счастливым человеком. Ну, кто ещё, кроме Гермионы, может похвастаться, что у него был такой друг, как ты? Спасибо тебе...

Прощай.»

Гарри прикрыл глаза, решая про себя, что вылезет из кожи, но выполнит просьбу Рона, просто потому, что его смерть не должна быть напрасной, не должна быть зря...