— Сириус, милый, тебе скоро исполнится тринадцать, а ты все еще ведешь себя как неразумный ребенок, — Вальбурга смотрит на него с материнской нежностью и заботой, хотя в голосе ее слышатся суровые нотки. — То, что мы с папой уже выбрали тебе невесту, еще не значит, что твоя жизнь кончена.

Она сидит перед зеркалом в домашнем платье и расчесывает свои длинные темные волосы, и Сириус следит за ее движениями, как завороженный. Мать ему всегда казалась самой красивой, с ней бы точно не могла сравниться ни одна девчонка. Но сейчас ему надо думать не об этом, поэтому он трясет головой и обиженно заявляет:

— Вы не просто решили все за меня — вы даже не сказали мне о своем решении. Скрыли от меня такую важную вещь. Я думал, что могу тебе доверять, мама! — он гордо разворачивается и уходит, уверенный, что его слова прозвучали по-взрослому и достаточно правильно.

Он медленно идет по дому, рассматривая золотистые узоры на стенах, проводя рукой по перилам, наслаждаясь мягкими коврами. Он любит этот дом, несмотря на то, что родители не всегда, далеко не всегда бывают с ним честны и открыты. А Сириус с раннего детства не выносит лжи. Для него каждый намек на обман сродни предательству, но родители этого не понимают, продолжая решать все за него.

Сириус не сомневается — невеста, которую для него выбрала мать, обязательно чистокровная. И, скорее всего, учится на Слизерине. При желании можно было бы прикинуть в голове кандидатуры, но Сириусу и без того тошно. Ему очень хочется увидеться с Джеймсом, посетовать на такую вот жизнь, но сейчас это невозможно — Поттеры уехали куда-то на все рождественские каникулы.

Родители давно смирились с тем, что Сириус попал на Гриффиндор, хотя он ожидал длительных скандалов. Странно, но мать даже не слишком отчитывала его за недостойное фамилии Блэк поведение. Наверное, они с отцом надеялись, что со временем бунтарские замашки сойдут на нет и Сириус станет достойным представителем семьи.

Но сейчас Сириус разочарован. Он сидит на полу перед семейным древом и вглядывается в нарисованное лицо матери, пытаясь понять, почему же она не прислушивается к его мнению, не ставит его интересы превыше всего. Почему она скрывает его же будущее, если хочет только добра? И на все это у Сириуса нет ответов.

Однако Сириус очень любит своих родителей и младшего брата, поэтому, конечно, не может долго на них обижаться, но и совсем забыть каждое предательство ему не под силу, поэтому он просто старается об этом не думать.

Дома всегда хорошо. Как бы ни боготворил Сириус Хогвартс, но в старом особняке на площади Гриммо он всегда чувствовал себя уютно. Каждая комната, каждый коридор, даже каждая дверная ручка — все тут символизирует величие его семьи. И для Сириуса это не пустой звук, как бы ни старался он противиться воле родителей. Может, ему и кажется, что он лучше знает, как поступать, но в глубине души он всегда старается прислушиваться к мнению матери или отца.

Всегда. До тех самых пор, пока, вернувшись из школы на очередные каникулы, не подслушивает разговор родителей. Они обсуждают Лили Эванс. Точнее, «грязнокровку, с которой спутался нерадивый отпрыск Поттеров». Сириус в ужасе бросается в свою комнату, чтобы отправить письмо Джеймсу, но в последнюю минуту решает, что не хочет расстраиваться лучшего друга.

В тот же вечер мать приходит пожелать Сириусу спокойной ночи, целует его в лоб, расспрашивает о школе. Сириус уже знает, что не стоит даже пытаться доказать матери, что Лили не так уж плоха, но все равно вскользь упоминает о ней.

— Значит, Джеймс счастлив? — как бы невзначай интересуется Вальбурга, и Сириус радостно кивает, решив, что это значит для матери куда больше, чем чистота крови. — Надеюсь, тебя ждет большее счастье, — холодно говорит она и, выдавив из себя улыбку, уходит.

На следующий день Сириуса сажают за стол в малой гостиной и проводят воспитательную беседу о том, что ему не подобает общаться с грязнокровками, пороча этим и себя, и всю семью. Сириус пытается спорить, доказывать, что магглорожденные ничем не отличаются от волшебников, но Вальбурга дает ему затрещину и мрачно припечатывает:

— С Джеймсом Поттером тебе общаться запрещается. Я поговорю с директором, чтобы тебя перевели на Слизерин. Может быть, в компании своих кузин ты станешь с большей честью относиться к семье.

— Ты не имеешь права так поступать! — кричит Сириус, вскакивая на ноги, но отец одним взмахом волшебной палочки сажает его обратно, а вторым накладывает Силенцио.

— Это ты не имеешь права так со мной разговаривать, — в ярости шипит Вальбурга. — Мы закрывали глаза на твои выходки, думали, ты перерастешь и сам правильно расставишь свои приоритеты. Но ты все такой же ребенок, который думает только о себе и своих прихотях. Все. С этого дня ты будешь подчиняться моим указаниям.

На тех же каникулах Сириус сбегает из дома. Для него мать навсегда становится предателем, и Сириус точно знает, что самые близкие люди причиняют самую сильную боль своей ложью. Он вычеркивает свою семью из жизни, привыкает к новым правилам. Ему очень помогает дядя Альфард — без его поддержки пришлось бы совсем туго.

Проходит время, и у Сириуса теперь совсем другая семья — Джеймс и Лили всегда рады видеть его в своем доме, и без них жизнь просто не представляется возможной. А потом у них появляется маленький Гарри, и у Сириуса уже совсем нет времени думать о матери или о войне — лишь о том, чтобы освободиться в Аврорате побыстрее и заскочить вечером к Поттерам, повидать маленького разбойника и немного с ним поиграть. А заодно дать Лили и Джеймсу возможность побыть наедине друг с другом.

Сириус никогда не мечтал о собственной семье. Пусть в школе было много девушек, которые постоянно вились вокруг него, ни одна из них не смогла заинтересовать его ни на минуту. Никто никогда не заполнял все его мысли, не снился по ночам. Ни одну девушку он не видел в качестве своей жены и матери своих детей. А все потому, что ни одна из них не была даже отдаленно похожа на Вальбургу с ее идеальной холодной красотой и озорными искрами в глазах.

Пусть Сириус и не смог простить мать, но любить ее не перестал. И теперь даже иногда бывает на площади Гриммо — одалживает у Джеймса мантию-невидимку и несколько минут стоит у окна гостиной, глядя на родителей. Странно, что защита дома все еще его пропускает, но Сириусу это только на руку. Правда, у него никогда не появляется желание вернуться домой — он просто хочет знать, что с родителями все в порядке, не более.

Потом он аппарирует в свой небольшой домик на окраине Лондона, который подарил ему Альфард, и выпивает стакан-другой виски. Это уже стало ритуалом — раз в месяц наведаться на Гриммо, всколыхнуть захороненные глубоко в душе воспоминания, залить их огневиски и уснуть крепким сном. Утром все возвращается на круги своя — до следующего месяца.

Тридцать первого октября Сириус планирует забрать Гарри на прогулку — он почему-то очень любит Ридженс-парк. Лили и Джеймс обычно слишком заняты, чтобы часто его туда водить, поэтому Сириус иногда их подменяет.

Вместе с Гарри он аппарирует из Годриковой впадины и спустя несколько секунд оказывается недалеко от главного входа в парк. На улице хоть и конец октября, а все еще достаточно тепло, но Сириус подстраховывается и накладывает на Гарри согревающие чары. Тот отбегает на несколько метров, поворачивается, машет ручкой и выдает свое коронное:

— Си!

Это Гарри так мило сократил его имя, как только сказал свое первое слово. Сириус часто вспоминает тот вечер. Лили так надеялась, что Гарри скажет «мама» или «папа», но тот, лежа в колыбельке, протянул ручки к зашедшему Сириусу и громко завопил «Си!». Хотя Лили утверждает, что это никак нельзя считать первым слово, Сириус все равно гордится.

Обычно они гуляют до самого вечера — пока не начнет темнеть, — но в этот раз Гарри слишком неспокойный. Он вроде бы бегает и веселится, но часто падает, плачет. Даже отказался запускать воздушного змея. Конечно, его запускает Сириус — Гарри просто любит смотреть. А сегодня не захотел.

— Хочешь, пойдем к маме? — сдается Сириус наконец.

Пока они идут к воротам парка, Гарри засыпает у Сириуса на плече. Тот аппарирует к дому и видит через окно на кухне, как Джеймс с Лили что-то бурно обсуждают — по крайней мере, оба оживленно жестикулируют. Сириус тихо заходит внутрь и останавливается в дверном проеме — его должны были бы увидеть, но друзья слишком увлечены разговором.

Сириус уже хочет прервать их и предложить Джеймсу пропустить по кружке пива, как слышит:

— …Джеймс, мы должны переехать как можно скорее! — Лили, кажется, на грани истерики, а Джеймс устало потирает переносицу.

— Мы не можем уехать прямо сейчас. Нам даже некуда ехать. В течение недели я все устрою, я же обещал, зачем каждый день говорить об этом, Лили?

Сириус откашливается, и на него тут же обращают внимание. Лили стыдливо опускает глаза в пол, Джеймс озадаченно взъерошивает волосы.

— Сириус, вы рано, — с долей обвинения в голосе находится Лили. Потом быстро подходит и забирает Гарри. — Уложу его спать, — поясняет она и исчезает из кухни.

— Что происходит? — растерянно спрашивает Сириус. — Вы куда-то уезжаете? Что-то случилось с домом?

— Нет, — со вздохом отвечает Джеймс, опускаясь на стул и сжимая в руках чашку с остатками чая. — Лили боится и хочет… сбежать. Спрятаться на время, чтобы никто нас не нашел.

— А почему вы ничего не сказали мне? — Сириус садится напротив. — Я мог бы помочь.

— В том-то и дело, что это должно было быть тайно. Мы бы просто исчезли одной ночью, — с сожалением говорит Джеймс.

Но Сириус не верит в это сожаление. Точнее, не верит, что Джеймс сожалеет именно по поводу их скрытности — скорее, по поводу того, что Сириус все же узнал. И это задевает куда сильнее, чем сам факт — его лучшие друзья хотели утаить свой побег.

— Мы бы создали видимость нападения и скрылись, — продолжает Джеймс. — Нас бы никто не нашел.

— А как же В… Лорд? Он достал бы вас из-под земли, а без нас вы не смогли бы защититься, — возмущенно заявляет Сириус и вскакивает с места.

— Без кого — «вас»? — с насмешкой спрашивает Джеймс.

— Ну… без Дамблдора, например, — уверенно отвечает Сириус.

— Ты слишком ему веришь, — усмехается Джеймс. — Я бы не стал.

— А ты и так никому не веришь, — огрызается Сириус. — Даже мне. Черт, Джеймс, мы лучшие друзья с первого курса. А ты хотел сбежать, увезти моего крестника и просто исчезнуть из моей жизни.

— А ты все о своей жизни, — в тон ему отвечает Джеймс. — Когда же ты перестанешь быть таким несносным эгоистом? Начни уже думать не только о себе, но и о других.

— Я думаю. Постоянно думаю о других. О Гарри, о вас с Лили. Что бы я без вас делал?

— Я иногда вообще удивляюсь, что мы с тобой дружим, Сириус, — в голосе Джеймса уже слышится злость. — Пожалуй, тебе лучше уйти.

— Да, точно, чего-то я подзадержался, — ощеривается Сириус. Хлопнув дверью, он вылетает из дома и аппарирует в Лондон на площадь Гриммо — первое, что приходит на ум.

В Лондоне идет дождь. Вода собирается в щелях на вымощенной камнем площади, течет тонкими дорожками к канавам, хлюпает под ногами прохожих. Волосы намокают и прилипают к лицу, Сириуса это ужасно раздражает. Он не задерживается у окон родителей, а поспешно уходит подальше от площади Гриммо.

На улице, несмотря на дождь, достаточно тепло. Под ногами начинает похрустывать. Сириус переводит взгляд вниз — дорога усеяна червями. Они длинные и толстые, поблескивают в тусклом свете фонарей. Сириус останавливается и оглядывается назад — за ним осталась дорожка жирных склизких пятен. Странно, что червяки лопаются с хрустом.

Пожав плечами, Сириус идет дальше, но теперь уже целенаправленно наступает на каждое растянувшееся тельце, озлобленно давит червяков, вымещая на них свое плохое настроение. Он сосредоточен на этом процессе, старается не пропустить ни одной твари, попадающейся ему на глаза. Занятие не из приятных, но приносит мрачное удовлетворение — о предательстве Лили и Джеймса забывается.

Сириус не пытается даже вникнуть в то, чем руководствовались его друзья, принимая такое решение. Он просто знает, что они его обманули, скрыли такую важную вещь — переезд. Если бы это действительно могло помочь, Сириус бы так не злился, но он прекрасно знает — Волдеморта не остановит простой переезд. И инсценировать схватку достаточно только для какого-нибудь доверчивого Хвоста, но никак не для Дамблдора или Темного Лорда. И Сириуса удивляет, что Джеймс об этом не подумал. Но еще больше злит, что скрыл, конечно.

Сириус весь вечер шатается по Лондону, время от времени заходит в бары, но ему нигде не нравится — без Джеймса все не то. Постепенно становится понятно, что ситуация получилась глупая — надо было просто сесть и поговорить, все-таки они лучшие друзья.

Время перевалило за полночь, и Сириус думает, что Лили, скорее всего, уже давно спит, а вот Джеймс наверняка изучает очередную книгу по трансфигурации — все мечтает, что Дамблдор возьмет его вторым преподавателем. Джеймсу почему-то не нравится быть аврором. Он постоянно говорит, что это явно не его дело, «но жить-то на что-то приходится». Дамблдор только добродушно посмеивается и ничего не говорит. Сириус уверен, что шансов у Джеймса нет, но изо всех сил поддерживает его мечты.

И как он мог так глупо себя повести — он ведь даже не дал Джеймсу возможности объясниться. Может, Джеймс как раз сегодня собирался все рассказать? Конечно, так и есть. Сириус усмехается и аппарирует в Годрикову впадину. И сразу понимает: что-то не так. Слишком темно на улице — отчего-то не горят фонари. Да и в доме Поттеров не светится ни одно окно.

Сириус, предчувствуя неладное, со всех ног бросается вперед, но через пару секунд понимает: он опоздал. Половина второго этажа разгромлена, калитка сорвана с петель, входная дверь вырвана с корнем. Сириус зажигает Люмос, осторожно заходит внутрь, поднимается по ступенькам лестницы и, увидев тело Джеймса, падает на колени. Он не чувствует, как в кожу вонзается стекло, — только как в душе расползается страшная пустота.

Он притягивает Джеймса к себе, нервно проводит над ним палочкой, шепчет:

— Энервейт!

Но это, конечно, не срабатывает — после Авады в чувство уже не приходят. Сириус не хочет в это верить, раз за разом повторяет чертово заклинание, потом, когда сил на это уже не остается, просто прижимает Джеймса к груди и бессвязно бормочет:

— Джеймс… Прости, как же я мог… Нельзя было вас оставлять… Ты жив… Был… бы…

Только вот теперь все это бессмысленно. Они мертвы. Все. Даже маленький Гарри, у которого вообще целая жизнь была впереди. У Сириуса душа стонет, хотя сам он уже не может выдавить ни звука. Над некогда полным беззаботного счастья домом повисает мертвая тишина, и в ней — в этой тишине — внезапно слышится едва различимый плач.

Сириус сначала думает, что ему показалось, что воображение и фантазия пытаются отвлечь его от реальности, но плач повторяется. Сириус вскакивает, спотыкаясь, бежит вверх по лестнице и чуть не наступает на руку Лили. Та раскинулась на полу; ее рыжие волосы, почему-то не такие яркие, какими их помнит Сириус, разлились по ковру неровной кляксой; остекленевшие глаза уставились в потолок. Пальцы правой руки все еще сжимают палочку, хотя теперь от нее точно никакого толку не будет.

Лили врезается в память Сириуса сильнее, чем Джеймс. Бросается в глаза даже то, как потускнели ее изумрудные глаза. А вот были ли на Джеймсе его извечные очки, Сириус не помнит. Ему почему-то эта деталь кажется существенно важной — настолько, что Сириус, помедлив, возвращается на лестницу.

Очков на Джеймсе действительно нет, и Сириус принимается их искать среди кучи сломанных балок и другого мусора. Опускается на колени, разгребает все руками, совершенно позабыв, что можно использовать волшебную палочку. Наконец, в свете луны, пробивающемся через проломанную крышу, что-то поблескивает. Сириус бережно поднимает очки, разглядывает их, потом нежно протирает краем свитера и убирает в карман плаща.

Только после этого вспоминает о плаче и возвращается в комнату. Уже не глядя, проходит мимо Лили, взмахивает палочкой, чтобы аккуратно поднять гору обломков, и обнаруживает под ней живого и почти невредимого Гарри. Сириус не верит своему счастью, бросается вперед, хватает крестника и… внезапно понимает, что на знает, как поступить и куда пойти. И что сделать, в конце концов.

— Наверное, надо сообщить Дамблдору, — вслух рассуждает Сириус и взмахивает палочкой, пытаясь создать патронуса. Но у него не выходит вспомнить ни одного достаточно счастливого момента. Особенно когда память подбрасывает образ мертвой Лили с безжизненными, потухшим глазами.

Тряхнув головой, Сириус покрепче прижимает к себе Гарри и осторожно пробирается на улицу. Холодный воздух немного отрезвляет, и Сириус пытается еще раз вызывать патронуса. Получается только с восьмой попытки. Теперь остается ждать Дамблдора.

Тот появляется вместе с Хагридом спустя десять минут, которые Сириусу кажутся вечностью. Все дальнейшее происходит слишком медленно. Дамблдор что-то спрашивает, Сириус что-то отвечает. Гарри молча посапывает у него на плече, Хагрид плачет. Сюрреалистическая картина.

— Профессор, — наконец, осознанно выдавливает из себя Сириус, — а почему вы так и не поставили Фиделиус?

Дамблдор несколько секунд молчит и с сомнением смотрит на Сириуса. Потом, вздохнув, все же отвечает:

— Фиделиус был. Давно.

Сириус готов поклясться, что его глаза сейчас вылезут из орбит.

— Но как… как Лорд тогда попал в дом? И почему я об этом не знал? Кто был хранителем?

У Сириуса в голове тьма вопросов, и он пока еще не понимает, что все это значит. Ему еще не удается мыслить достаточно трезво — перед глазами то и дело появляются тела его лучших друзей, выметая все намеки на здравые рассуждения.

— Хранителем был Питер, — помедлив, отвечает Дамблдор. — А ты не знал об этом, потому что мы понимали — тебя бы начали пытать первым, потому что ты был самым близким другом Лили и Джеймса.

Слова доносятся до Сириуса как сквозь завесу тумана и не сразу передают смысл. Питер… Питер? Петтигрю? Хвост?! Кто вообще мог довериться Хвосту?

— Получается, Хвост сдал Лорду Джеймса и Лили? — неожиданно доходит до Сириуса, и от этого осознания ему хочется плакать. Или убивать.

Дамблдор ничего не говорит — лишь смотрит с грустью и сочувствием. И Сириуса тошнит от этого. Он вдруг понимает, что Дамблдор мог бы рассказать ему о Фиделиусе — Сириус никогда не предал бы своих друзей, даже под страхом смерти. Но от него просто скрыли такую важную вещь. От него почему-то все всё скрывают — переезд, Фиделиус. Все вокруг его предают и даже не пытаются извиниться!

Сириус чувствует, как в душе поднимается волна гнева, как она сносит все преграды разума — ему срочно надо выплеснуть куда-то злость. Он, игнорируя Дамблдора, направляется к Хагриду и аккуратно передает ему спящего Гарри.

— Я скоро вернусь, — шепчет Сириус, даже не зная, к кому именно обращается. — Все будет хорошо.

— Сириус, куда ты? — окликает его Дамблдор.

— Мне нужно побыть одному, — врет Сириус, уже зная, куда направится — к жалкому подобию дома, в котором обитает Хвост. — Я скоро вернусь и заберу Гарри, — добавляет он перед тем, как аппарировать.

Место, где живет Хвост, действительно тянет на «дом» только с большой натяжкой. Вокруг стоит канализационная вонь, и Сириуса едва не выворачивает, но он берет себя в руки и вышибает дверь одним взмахом палочки. Хвост, завидев его, тут же пытается аппарировать, но Сириус успевает вцепиться в его руку.

Они оказываются на окраине Лондона. Вокруг то и дело снуют магглы, но их не удивляет странная парочка, появившаяся из ниоткуда.

— Ты предал их, — орет Сириус и посылает в Хвоста связывающее заклинание, но тот ловко уворачивается.

— Выбирая между своей жизнью и их безопасностью, я выбрал себя, — резонно отвечает Питер, пожимая плечами. — Каждый поступил бы так же.

— Ты не безопасности их лишил, а жизни, — Сириус в ярости. Он взмахивает палочкой и рычит: — Секо!

Питер отпрыгивает в последнее мгновение, взмахнув рукой, и на землю с противным звуком шлепается отрезанный палец. Сириус всего секунду смотрит на него и вспоминает о червяках. Думает, что Хвост такой же червяк, его надо просто раздавить, и останется только жирное, склизкое пятно. Он уже поднимает палочку, но Питер его опережает:

— Бомбарда Максима!

Сириус едва успевает аппарировать на несколько метров, как раздается мощный взрыв — магглов разбрасывает в разные стороны, в асфальте огромная яма. Питер смотрит на него и хохочет, явно обезумев, потом слезно заявляет:

— Как ты мог, Сириус? Лили и Джеймс были нашими друзьями!

Сириус смотрит на него с недоумением.

— Ах ты мразь! — помедлив секунду, словно желая убедиться в силе своей ненависти, он с шипением добавляет: — Авада Кедавра!

Но Питер мгновением раньше машет на прощание рукой с оставшимися четырьмя пальцами и превращается в крысу. Ярко-зеленый луч скользит в пустоту и врезается в дерево. Люди вокруг в панике разбегаются в разные стороны, отовсюду слышатся крики и вопли. Сириус пытается высмотреть крысу, но той и след простыл — наверняка Хвост уже ползет по каким-нибудь канализационным трубам туда, где ему самое место.

Сириус только собирается аппарировать в Годрикову впадину, как на улице появляется отряд бойцов магического Департамента чрезвычайных ситуаций во главе с Корнелиусом Фаджем. Тот быстро окидывает взглядом улицу и, раздав четкие указания подчиненным, неуверенным шагом приближается к Сириусу.

— Что случилось? — тихо спрашивает Фадж, пока его бойцы опрашивают магглов и стирают им память.

— Я пытался поймать Хвоста, — ухмыляется Сириус. — Но увы, не получилось.

— Что значит, не получилось? И зачем ты хотел его поймать? — продолжает Фадж.

— Потому что он предатель! — хмуро огрызается Сириус. — Из-за него погибли Джеймс…

Договорить он не успевает — позади раздается визг, и какая-то женщина кричит:

— Он убил его, убил! Был зеленый свет, а потом его не стало! Он убил…

Фадж резко поворачивается к Сириусу, и в глазах его заметен недобрый огонь. Они оба знают, что означает зеленый свет, и ни к чему хорошему это привести не может.

— Это правда? — холодно спрашивает Фадж. В голосе его нет больше ни намека на теплоту. Кажется, он уже все для себя решил — от Хвоста остался один палец, посреди улицы огромная яма, куча жертв.

Сириус молчит, осознавая свое положение — да, все сложилось не лучшим образом, но он ведь ничего преступного не сделала. Подумаешь, палец отрезал и Аваду применил. Но не убил ведь никого. Дамблдор наверняка поможет ему, надо только дождаться.

Но на этот раз Альбус не появляется ни спустя десять минут, ни даже десять часов. Сириуса держат в маленькой комнатушке без окон на нижнем ярусе Азкабана. Тут еще нет дементоров, но их холод уже чувствуется, и от этого становится не по себе.

Палочку у него забрали на месте и там же проверили — последним использованным заклинанием оказалась Авада Кедавра. На требование ознакомиться с его воспоминаниями или провести допрос с сывороткой правды Фадж возразил, что это не имеет смысла, все и так понятно, а история помнит случаи, когда оба способа обходили. Сириус требует позвать Дамблдора, но Фадж смеется — посещения и разговоры запрещены, адвоката и суда не будет, только пожизненное заключение в Азкабан.

Сириус не верит в это: происходящее больше походит на какой-то глупый фарс. Вот сейчас придет Дамблдор и поставит всех на место, решит все проблемы, как это всегда бывало. Но Альбус не приходит — только охранник, который сопровождает Сириуса на верхние этажи, в его новое место обитания — промозглую сырую камеру, охраняемую дементорами.

«Мило, — думает Сириус, опускаясь на тонкий матрац, — надо бы друзьям сообщить, что адрес для писем изменился». И смеется, потому что шутка кажется ему удачной. Ему кажется, что он просто сошел с ума, потому что не может ведь жизнь так перевернуться — одним махом.

Тем же вечером Сириус впервые сталкивается с дементорами. Ну, точнее, не впервые — все же до этого он работал в Аврорате и по делам бывал в Азкабане. Просто никогда раньше ему не доводилось испытывать на себе их влияние. Стоило одному из них приблизиться к его камере, как стены покрылись изморозью, а свет потускнел.

Потом холод проник в душу, сжал сердце, отключил разум, лишил способности ощущать эмоции. Сириус свернулся калачиком на матраце, обхватив себя руками и пытаясь не закричать. Перед глазами мелькали картинки и воспоминания — вот он уходит из дома, хлопнув дверью и бросив напоследок матери, что она больше никто для него.

Вот он подслушивает разговор Лили и Джеймса и обвиняет их во лжи. А ведь если бы он не ушел тогда, остался бы поговорить или выпить пива, как планировал, он был бы рядом с ними, он мог бы им помочь. Пусть они и скрыли от него правду, но неужели она стоила их смерти?

Вот Дамблдор говорит ему, что хранителем был Хвост. А ведь Альбус тоже соврал и утаил от Сириуса свои замыслы. И именно за это Лили и Джеймс поплатились жизнями.

И дальше как снежный ком — все более мелкие и мелкие события, ложь, недоверие, предательства, озлобленность. Все это выходит наружу, терзает мысли и душу Сириуса, затмевает все хорошее, что было в его жизни. Он уже и не вспоминает улыбки и смех, лица любимых людей, праздники, Хогвартс — все это кажется вымыслом, плодом воображения. И на самом деле, все это ранит его еще сильнее, чем воспоминания о погибших Лили и Джеймсе и о маленьком Гарри, оставшемся без родных людей. Ведь Сириус понимает, что никакой радости в его жизни уже не будет.

С каждым новым вечером ситуация обостряется, боль в сердце становится все сильнее. Дементоры выпивают из него душу, забирают все силы. Надежды уже давно нет, радости тоже. Сириус не знает, сколько прошло дней или, быть может, лет. Все происходящее слилось в один непрерывный ад. К нему никто не приходит, как и ко всем запертым на этом этаже. Кажется, он считается особо опасным преступником.

Дамблдор появляется неожиданно. Просто Сириус на очередную секунду передышки выныривает из своих страданий и понимает, что в камере он уже не один. Альбус стоит на коленях прямо на ледяном полу и заглядывает ему в глаза.

— Сириус, — тихо шепчет он. — Ты меня слышишь?

Сириус судорожно кивает и цепляется за костлявые руки Дамблдора, трясет головой, пытаясь прийти в себя. Вход в камеру охраняет патронус — слишком яркий, чтобы разглядеть форму. Но Сириусу это и не нужно — он рад возможности не чувствовать холод.

— Прости, я так долго не мог к тебе пробиться, — с сожалением говорит Дамблдор. — Фадж закрыл мне доступы на всех уровнях. Не было даже суда.

— Я знаю, — хрипит Сириус. — Но теперь-то вы меня вытащите, профессор?

Дамблдор смотрит на него с грустью, и Сириус понимает: не вытащит.

— Я не могу, сейчас это не в моих силах. Я уже сделал все, что мог. Министр и слышать не желает о пересмотре решения по твоему делу. Хотя, — он горько усмехается, — и дела-то никакого не было… Да и потом, тебе сейчас небезопасно вне этих стен. На тебя будут охотиться все — и Пожиратели, и Министерство, и просто случайные охотники за головами. А от Лорда не спрячешься — ты и сам это прекрасно знаешь.

Сириус обреченно слушает и кивает головой — да, знает. И Питер тоже знает. Питер!

— Профессор, — едва слышно выдавливает он, — Хвост жив. Найдите его.

— Я пытался, мальчик мой. Конечно же я пытался. Я знаю, что невозможно бесследно стереть человека Авадой, — Дамблдор задумчиво поглаживает бороду. — Но зачем же ты вообще ее применил? Почему не связал его и не сдал Министерству?

— Я… — Сириус пытается подобрать слова. — Я не смог сдержать себя в руках. Он должен был поплатиться за смерть Лили и Джеймса.

Дамблдор молча кивает, погруженный в свои мысли.

— Я не оставлю попыток добиться твоего оправдания, Сириус. Но сомневаюсь, что мне это удастся. Насколько я понял, у Фаджа против тебя что-то есть, а что именно, он не говорит.

— Ясно, — обреченно кивает Сириус. — Тогда, профессор, заберите мои вещи, пожалуйста. Там в кармане плаща были очки Джеймса. Передайте их Гарри — как память об отце. И еще… позаботьтесь, чтобы он никогда обо мне не узнал.

Дамблдор снова кивает и поднимается. И прямо перед тем, как шагнуть из камеры, он поворачивается и шепотом говорит:

— На животных сила дементоров не действует.

Действительно, не действует. В этом Сириус убеждается, в тот же вечер превратившись в пса. Он спокойно лежит на своем матраце и в кои-то веки совсем не чувствует холода и отчаяния. Теперь у него очень много времени, чтобы думать.

Он размышляет обычно обо всех тех, кого считает предателями — тех, кто врал ему, кто скрывал от него важные вещи. И с каждым днем Сириус все отчетливее понимает: каждый имеет право на тайны. Если человек тебе дорог, то ты должен уметь это принимать.

А теперь у него нет возможности даже извиниться — ни перед матерью, ни перед Джеймсом. Ни перед кем другим, в общем-то, ведь пожизненное заключение в Азкабан — это существенная преграда.

С каждым днем, с каждым часом Сириус все сильнее корит себя за то, что вел себя как ребенок и не видел ничего кроме собственных желаний и потребностей. За то, что не научился прощать и закрывать глаза. За это безрассудно-громкое «предатели» в адрес тех, кого должен был поддержать.

Сириус понимает, что упустил в своей жизни все шансы на искупление, и молится, чтобы там, на небесах, его простили.

И, наверное, все же прощают, раз у него появляется шанс сбежать, отыскать Питера и начать новую жизнь. Узнать такого взрослого Гарри и, может быть, чему-то его научить. А если и не научить, то спасти, поддержать, защитить, стать для него хоть какой-то опорой, хоть каким-то подобием семьи.

Однажды, когда они оказываются вдвоем на площади Гриммо, Дамблдор интересуется:

— Почему ты хотел, чтобы Гарри о тебе не знал?

Сириус удивлен.

— Мне казалось, это очевидно. Наверняка он сначала узнал бы о молве, которая всегда бежит впереди нас. Хотелось бы вам, профессор, иметь такого крестного, который по собственной глупости, посчитав лучших друзей обманщиками и предателями, позволил им умереть?

— Ты не виноват в их смерти, Сириус, — с легкой улыбкой замечает Дамблдор. — Мы все склонны обижаться на близких людей, ведь именно они причиняют нам самую сильную боль, когда мы впускаем их так глубоко в сердце. У тебя была непростая жизнь, но именно это заставило тебя повзрослеть.

— Повзрослеть? — с усмешкой переспрашивает Сириус. — Бросьте, я уже давно не ребенок.

— В душе — не так уж и давно. Сколько обид ты рьяно хранил в сердце до Азкабана? Скольких людей счел предателями лишь потому, что они скрыли от тебя то, что тебе знать не следовало?

— Откуда вы знаете столько, профессор? — Сириус пытается свести все к шутке, но голос его все равно звучит несколько напряженно.

— Я многое вижу, мальчик мой, — улыбается Дамблдор. — И я вижу, что ты отпустил все это, повзрослел, может быть, даже помудрел. Тайна и ложь — это то, что мы принимаем, став взрослыми, — он вздыхает. — Ты принял, а потому я тобой горжусь. Впрочем, я всегда буду тобой гордиться.

— Почему именно мной? — с недоумением спрашивает Сириус.

— Всеми. Конечно, всеми, — поправляет себя Дамблдор и, тактично кивнув, уходит.

И Сириус остается наедине с собой, но в кои-то веки у него на душе царит полный покой. И этот покой держится до самой битвы в Министерстве, до самого падения в Арку. Просто Сириус знает: он сделал в этом мире все, на что был способен. Он отдал Гарри все, что у него было, и теперь может с чистой совестью отправиться туда, где ему выпадет шанс исправить все свои ошибки.

За Аркой неожиданно людно, каждый занимается своим делом: кто-то играет в квиддич на поле в отдалении, кто-то варит зелья, кто-то читает. Странно, что удается разглядеть мельчайшие детали даже на огромном расстоянии, но Сириус не пытается вникнуть. Он разглядывает толпу — вокруг много знакомых лиц, некоторые ему даже улыбаются. Найти Лили не составляет труда — ее ярко-рыжие волосы видны издалека. И Джеймс находится рядом с ней. И оба они улыбаются и машут ему руками. Сириус понимает, что они его простили. Лили обнимает его, Джеймс хлопает по плечу.

— Спасибо, — говорят они одновременно.

— За что? — удивляется Сириус. — Я же вас подвел.

— За Гарри. Ты сделал все, что было в твоих силах. Ты столько страдал, — на лице Лили такое искреннее сочувствие, — теперь ты можешь отдохнуть. Дай своей душе умиротворение.

Сириус кивает и с улыбкой ныряет в толпу — ему нужно найти мать, ему нужно знать, что и она простила. Вальбурга сидит в отдалении за небольшим столом и раскладывает магические карты. Сириус опускается рядом с ней на колени, осторожно заглядывает в глаза.

— Мам, — зовет он и внутренне содрогается, опасаясь, что она его отвергнет.

— Сириус, — ее голос полон нежности, а взгляд — тепла. — Дорогой, как же ты вырос.

— Знаю, — улыбается он, и на глаза наворачиваются слезы. — Я так скучал по тебе. Прости меня, пожалуйста, я был таким дураком.

— Ничего-ничего, милый, — она гладит его по голове, потом прижимает к себе. — Тут все будет намного проще.

И Сириус понимает: действительно, будет. И не будет никакой лжи.