Меня зовут Гермиона Джин Грейнджер Малфой. Урождённая Грейнджер, по мужу — Малфой. Нет, я не ошиблась, моя фамилия пишется именно так — не Грейнджер-Малфой, а Грейнджер Малфой. Я понимаю, что это необычно. Но это длинная история, и началась она давно.



После окончания войны мы все вернулись в школу. Во время финальной битвы Хогвартс получил значительные повреждения, и было просто невероятно, что к новому учебному году замок смогли восстановить. Удивительным было и то, что на специальный восьмой курс вернулись не только ученики трёх факультетов, участвовавших в битве, но и большая часть слизеринцев. Надо отдать должное, люди, возглавившие министерство после победы, понимали значение слов «благородство», «честь» и «великодушие». Поэтому, несмотря на то, что приверженцы Волдеморта преследовались новой властью, детям пожирателей смерти разрешили вернуться в школу — закончить образование. Правда, под особым надзором аврората. Но всё же это было намного больше, чем то, на что рассчитывали их семьи.

Но, наверное, ничто не вызывало такого удивления в обществе, как наше возвращение в школу – Гарри, Рона и моё. Министерство предлагало выдать нам дипломы и считать, что наше участие в войне вполне может заменить сдачу ТРИТОНов с отметкой «превосходно». Предложение, конечно же, выражено было в другой форме, но суть его от этого не менялась.

Предположения высказывались самые различные. Но истинную причину знали только мы. И заключалась она в том, что наша война началась раньше: раньше, чем Министерство магии признало возвращение Волдеморта, раньше, чем он возродился. Наша война длилась семь лет — с того самого дня, когда Гарри Поттер впервые столкнулся с Волдемортом. А вместе с ним в это противостояние оказались втянуты и двое его лучших друзей. После всего, через что нам пришлось пройти на войне, мы хотели хотя бы один год побыть просто школьниками. Мир, к которому всю жизнь принадлежал Рон, и в который с таким восторгом шагнули мы с Гарри, слишком рано показал нам свою неприглядную сторону, не делая между нами никаких различий. И мы надеялись хотя бы ненадолго вернуть то ощущение счастья, которое было у нас в первые месяцы учёбы в Хогвартсе, когда мы просто учились, дружили и строили планы на будущее.

Хоть и не сразу, но наши надежды начали сбываться. Гарри и Рон, готовясь стать мракоборцами, удивительно прилежно изучали предметы, нужные им для поступления в школу авроров. Что же касается меня… За те семь лет, которые я прожила в волшебном мире, я столько раз сталкивалась с несправедливостью: сначала — в отношении чистокровных волшебников к магглорождённым, затем — в отношении волшебников к другим магическим существам вообще. Победа над Волдемортом положила конец спору о превосходстве чистокровных волшебников над нечистокровными. Во всяком случае, закон такой появился. Но другие магические народы — эльфы, кентавры, гоблины — были по-прежнему бесправны. И я твёрдо решила, что после окончания школы буду работать в Министерстве и добьюсь принятия законов, которые исправят это.

Однако у моей судьбы были совсем иные планы. За этот последний год учёбы я сама не заметила, как увлеклась древними рунами. Вероятнее всего, это было связано со «Сказками барда Бидля» — книгой, оставленной мне Дамблдором. «Сказки…» были написаны древними рунами, и их переводу я посвящала вечера в палатке во время своих странствий с друзьями. За этим занятием я забывала, что там, снаружи, идёт война, и целиком и полностью отдавалась ощущению, что я просто студентка, выполняющая трудное и оттого ещё более интересное домашнее задание.

К концу учёбы мы решили, что будем делать в ближайшие три года: Гарри и Рон поступят в школу авроров, Джинни посвятит себя квиддичу, а я получу диплом специалиста по древним рунам. А через три года мы сыграем две свадьбы в один день — последнее решение принято было единогласно.

Поначалу всё шло именно так, как мы планировали. Окончившие с отличием школу авроров Рон и Гарри начали работать в аврорате. Джинни стала звездой квиддича и обзавелась собственными фанатами. А я… Наверное, я просто не была бы Гермионой Грейнджер, если бы не умудрилась проштудировать за полтора года программу, рассчитанную на изучение теории в течение двух лет, сдать теоретическую часть экстерном и добиться, чтобы мне позволили добавить полгода к практике. Так что полтора года перед получением диплома я не без оснований считала счастливым временем. Работа со старинными свитками в самых богатых магических библиотеках Европы, посещение рунических памятников в Британии, Швеции, Дании, Исландии и даже Гренландии — только тот, кто вкладывает душу в своё дело, может понять мою радость.

Наконец, моё обучение подошло к концу. Дня за три до отъезда меня начало одолевать тревожное предчувствие. Я гнала от себя это ощущение, списывая его просто на усталость. И подбадривала себя тем, что очень скоро увижу друзей после трёх месяцев разлуки. Что через месяц мы сыграем две свадьбы. А после этого мы с Роном станем, наконец, настоящей семьёй, как мечтали предыдущие четыре года, и будем жить в той самой квартире, которую присмотрел Рон, недалеко от дома Гарри на площади Гриммо.

Увы, все мои мечты разбились в одно мгновение.



Оказавшись в Норе, я сразу же поняла, что предчувствие меня не обмануло. Было что-то странное в том, что Джинни встретила меня как-то слишком радостно, что Гарри избегал смотреть мне в глаза, что на лице будущей свекрови, хоть и приветливой, как всегда, я заметила едва уловимую тень.

— А где Рон? — стараясь не выдать голосом своего беспокойства, спросила я.

— У него сегодня дежурство, но ты не волнуйся: он договорился, что на ночную смену его подменят, поэтому он скоро тоже появится. Разве может он пропустить твой приезд? — улыбаясь, ответил мне Гарри, но я прекрасно видела, что улыбается он через силу.

— Гарри, кого-кого, а меня ты не умел обманывать никогда. Что с Роном? — настойчиво спросила я.

Гарри виновато опустил голову, а Джинни поднесла ладонь ко рту, пытаясь удержать невольный всхлип.

— С ним всё в порядке? – пытаясь справиться с подступившей паникой, задала я новый вопрос.

— Да всё с ним в порядке, — с неожиданной злостью ответил мой друг. — Жив-здоров, радуется жизни. Ещё как, — последние слова были сказаны с какой-то странной горечью.

Гарри ненадолго замолчал, видимо, собираясь с духом:

— Понимаешь, Гермиона, тут такое дело…

— Мой драгоценный братец опять спутался с Браун. — Кажется, эти слова Джинни выпалила неожиданно для себя самой.

Я растерялась:

— Они что — встречаются? Давно?

— Да в том-то и дело, что не встречаются они, — покачал головой Гарри. — Провели вместе один только вечер. Гермиона, ты не думай, его никто не защищает. От нас с Джинни ему досталось по полной, родители с ним разговаривают только по крайней необходимости, даже Перси — и тот прочитал ему нудную лекцию о недопустимости такого поведения.

— Тогда что ещё? — То, что произошло что-то чрезвычайное, я уже догадалась. Но я и подумать не могла, что услышу то, что последовало за моим вопросом.

— Лаванда беременна, — едва слышно ответила Джинни.

Мне внезапно стало трудно дышать, и я бросилась к двери. Открыла её и сделала несколько глубоких вздохов, пока в груди не прекратились покалывания. Затем прислонилась к косяку и стала смотреть на дорожку, ведущую от порога куда-то вдаль. Гарри подошёл ко мне, обнял за плечи и уткнулся подбородком мне в макушку:

— Мы обязательно что-нибудь придумаем, вот увидишь. Обязательно найдём какой-нибудь выход.

Гарри, милый, милый Гарри. Мы всегда понимали друг друга с полуслова. И в этот раз он тоже понял мой ответ:

— Ты прекрасно знаешь, что из этой ситуации выход только один.

Сделав ещё один глубокий вдох, я попросила:

— Можно, я поживу у тебя? Не смогу сейчас разговаривать с Роном. И мне нужно о многом подумать.

Гарри кивнул: «Сколько угодно». Я обняла рыдающую Джинни, попросила её извиниться за меня перед Молли и аппарировала вместе с Гарри на площадь Гриммо.



Подумать мне действительно нужно было о многом. Но это — потом. А первые две недели я просто лежала в кровати, бездумно глядя в потолок. Как ни странно, боли я не чувствовала. Только пустоту. Не хотелось ни-че-го. Совершенно. Кикимер, который, как только там поселился Гарри, вернулся из Хогвартса в дом Блэков, приносил мне еду. И стоял рядом, монотонно ворча, что «мисс обязательно нужно кушать, иначе Кикимеру придётся наказать себя, потому что он не смог выполнить приказ хозяина Гарри кормить его подругу». Стоял до тех самых пор, пока я не сдавалась и не съедала всё, что приносил домашний эльф.

Каждый вечер мы сидели вдвоём с Гарри в гостиной. Часто к нам присоединялась Джинни. Друзья пытались растормошить меня, рассказывая новости о своих делах и общих знакомых. О Роне я не спрашивала. Чтобы только не встречаться с ним, я даже отказалась присутствовать на очередном торжестве в честь победы над Волдемортом. Лишь один раз Гарри несмело спросил, не хочу ли я поговорить с Роном. Я отрицательно покачала головой, и больше мы об этом не заговаривали.

Однажды вечером Гарри сказал, что встретил профессора, вернее, директора МакГонагалл, и что она хотела бы увидеть свою ученицу. Это известие как будто встряхнуло меня. Почему-то вспомнились слова профессора Дамблдора, которые я не раз слышала от Гарри, о том, что в Хогвартсе тот, кто нуждается в помощи, обязательно найдёт её. Действительно ли нуждалась я тогда в помощи, и способен ли был мне дать её Хогвартс — не знаю. Но тогда мне школа показалась отправной точкой, с которой я смогла бы начать новую жизнь. В общем, уже на следующий день я села в «Хогвартс-Экспресс».

Директор встретила меня очень тепло:

— Мне очень жаль, что вы с мистером Уизли расстались, — сказала профессор МакГонагалл, когда после приветствия она предложила мне выпить с ней чаю. При этих словах я напряглась: я вовсе не хотела, чтобы меня жалели. Но профессор всегда была мудра. Больше она ни разу за тот вечер не затронула наши отношения с Роном. Вместо этого она подробно расспросила меня об учёбе в академии, о моих преподавателях, многих из которых она знала лично. Беседа за чашкой чая затянулась надолго. Впервые со дня моего возвращения из академии я так много разговаривала.

— Но я пригласила вас, чтобы попросить о помощи, — наконец перешла к сути дела директор.

Я вопросительно посмотрела на неё.

— Дело в том, что ваш преподаватель, профессор Ронтон, решила уехать к сыну. И получается, что школа осталась без учителя древних рун. Не хотели бы вы занять это место?

Я даже вскрикнула от удивления и радости. Занимать пост преподавателя единственной магической школы в стране с самого её основания считалось очень престижным. Об этом я никогда даже мечтать не смела!

— Что скажете? — спросила между тем профессор МакГонагалл.

Я немного помолчала, собираясь с духом, а потом ответила:

— Не могу передать словами, как я вам признательна, профессор. Только… — я замялась. Директор терпеливо ждала. — До начала учебного года ещё целых два месяца. Но вам же наверняка нужно готовиться к нему. Можно ли… могу ли я стать вашей помощницей на это время? — выпалила я, смутившись.

— От помощи я не откажусь, — ответила профессор МакГонагалл. — Но дело в том, что на время летних каникул финансирование школы Советом попечителей приостанавливается, поэтому если мне и удастся добиться оплаты вашей работы, то, боюсь, сумма будет ничтожно мала.

— Деньги меня не интересуют, — улыбнувшись, сказала я. — После войны я стала довольно обеспеченным человеком. Я просто хочу работать.

И мысленно добавила: «Чтобы забыться».

— Что ж, — улыбнулась мне в ответ директор, — раз мы с тобой больше не учитель и ученица, Гермиона, думаю, тебе следует привыкать называть меня Минервой.

Вновь оказавшись в школе и начав снова общаться с людьми, я стала спокойнее относиться к поступку Рона. Я по-прежнему не хотела с ним разговаривать и не особо интересовалась, как у него дела. Зная его с детства, я была почти уверена, что он уже женился на Лаванде, чтобы ребёнок появился в законном браке. Но со временем всё-таки смогла признаться самой себе: что бы ни произошло между нами как парой, мы всё же были хорошими друзьями. А десять лет дружбы перечёркивать просто глупо. Об этом я и сказала Гарри, но прибавила, что пока ещё не готова встретиться с Роном.



Достаточно уверенно я почувствовала себя только через пару месяцев. Недаром говорят, что время лечит. Тех двух месяцев, что я помогала Минерве, мне хватило, чтобы не просто осознать, но и почувствовать, что без Рона в моей жизни как будто чего-то не хватает. Словно исчезло нечто, что я всегда считала незыблемым. Пожалуй, я даже начала скучать по своему рыжеволосому другу. И когда в мой день рождения Гарри, Джинни и Рон появились на пороге моей комнаты, у меня с души как будто камень свалился. Конечно, в тот вечер мы с Роном не разговаривали о произошедшем. Но перед тем как проститься, он попросил разрешения прийти ко мне на следующий день. И я согласилась.

Рон довольно долго молчал, потом начал сбивчиво рассказывать, как они встретились с Лавандой, но я его прервала:

— Рон, меня не особо интересуют подробности твоей семейной жизни. И прости, но я не скоро ещё смогу принять Лаванду в качестве твоей жены. Однако ты один из двух моих лучших друзей, и как друга мне тебя очень и очень не хватает.

Но Рон упрямо продолжал:

— Гермиона, я допустил ошибку, но всё ещё можно исправить.

— Как? Как ты предполагаешь это исправить? — с горечью спросила я.

— Закона, разрешающего развод, ещё никто не отменял. Когда родится ребёнок, я разведусь с Лавандой. Я не собираюсь оставлять её или ребёнка без поддержки. Лаванда согласится, — ответил он уверенно.

— Она влюблена в тебя шесть лет, Рон! Сейчас она твоя жена, и ты считаешь, что она согласится на развод?!

— Но я люблю тебя! Я хочу, чтобы моей женой была ты. Даже если Лаванда не согласится, есть и другие возможности, просто процесс затянется…

Рон продолжал говорить, видимо, он действительно жалел и пытался разрешить проблему, которую сам же и создал, всеми возможными способами. Но я как заведённая только отрицательно качала головой.

— Дело даже не в этом, Рон.

— А в чём?! Скажи мне, в чём?! — В его голосе слышалось отчаянье.

— Да в том, что я скорее выйду замуж за самого ненавистного пожирателя смерти, чем лишу ребёнка отца!

Выкрикнув это, я отвернулась, пытаясь скрыть слёзы.

— Гермиона!

Испуганный возглас Рона заставил меня молниеносно обернуться.

Увидев, что его так напугало, я пошатнулась. Мгновенно оказавшийся рядом друг помог мне сесть на диван. То, что я видела, было… странно. В моей памяти слово в слово всплыли те несколько строк, которые я прочла когда-то о подобном проявлении магии — а то, что это именно оно, сомнения не вызывало.

— Гермиона, скажи, что то, что я сейчас вижу — всего лишь галлюцинация, — попросил Рон.

Подняв голову, я увидела, что он был бледен.

— Светящаяся руна, — прошептала я.

— Значит, мне это не кажется, — так же тихо ответил Рон.

— Ты что-то знаешь об этом? Знаешь?!

Не смея поверить, что мой друг, который всю свою жизнь по-настоящему интересовался, наверное, только квиддичем, действительно что-то знает, я с такой силой сжала его руку, что Рон поморщился.

— Ну… как сказать. Я слышал кое-что, — ответил он, осторожно разжимая мои пальцы и не выпуская их из своей ладони.

— Что? — Отчаянье в моём голосе ясно давало понять, насколько это было важно для меня. Не услышав ответа, я продолжила более требовательно: — Рон, пойми, мне нужно это знать. Ты представить себе не можешь, какие раритеты побывали в моих руках, пока я училась. И только в одном-единственном свитке я встретила упоминание о светящейся руне. Но мои преподаватели, когда я попросила их объяснить, что это такое, наотрез отказались выполнить мою просьбу. Неужели и ты мне ничего не расскажешь?

Лицо Рона исказила гримаса боли.

— Я расскажу. Только очень мало, — обречённым голосом ответил он. — Это было незадолго до поступления в школу. Не помню, где я услышал о светящейся руне, просто эти слова запали мне в голову. Но когда я спросил об этом маму, она отругала меня. Кричала, что я, наверное, хочу навлечь беду на дом. Потом, правда, успокоилась и сказала, что появление светящейся руны не предвещает ничего хорошего, и потому даже говорить о ней не нужно. Скорее всего, я просто забыл бы об этом, если бы мама не стала так переживать. Я так понял, — добавил он после небольшой паузы, — что знания о светящейся руне передаются только в… — здесь Рон слегка запнулся, — чистокровных семьях.

Я заметила эту заминку в словах друга, и у меня на душе вдруг стало так тепло. Что бы ни случилось между нами, мы навсегда останемся друзьями – ведь он оберегает меня, стараясь, чтобы я не чувствовала себя чужой в волшебном мире, с тех самых пор, как Малфой назвал меня грязнокровкой на втором курсе.

— Раз об этом нельзя говорить, значит, людей, готовых что-то рассказать мне, я вряд ли найду, — немного подумав, сказала я. – В таком случае, единственный способ выяснить что-то — это книги. Тогда я начну с запретной секции. Если там ничего не найду – поищу в Лондонской магической библиотеке и Магической библиотеке Скандинавии. Постараюсь найти тот свиток, который мне попадался.

— Я могу пойти с тобой, — сказал Рон.

Я покачала головой:

— Не надо. Пока не надо. Я же знаю, что тебе будет скучно в библиотеке. Да и быть тебе нужно сейчас чаще с женой.

— Гермиона… — снова попытался объяснить Рон, но я прервала его:

— Не надо, Рон, не будем больше говорить об этом. Раз так случилось — значит, так и должно быть.

— Но…

— Но никакая Лаванда не заставит меня отказаться от нашей дружбы, — улыбнулась я и обняла друга. — Я простила тебя, Рон, правда, простила и больше не сержусь. — Я постаралась, чтобы мои слова и тон убедили Рона. Я и в самом деле уже простила его. — Не говори никому пока о произошедшем, хорошо? Раз это считается плохой приметой, пока, наверное, не стоит никому знать. Даже Гарри. А может быть, особенно Гарри. Обещаешь?

Рон кивнул и, обняв меня в ответ, сказал так тихо, что я едва расслышала его слова:

— Прости меня.



Три недели после появления руны я всё свободное время проводила в запретной секции школьной библиотеки, но, увы, не нашла ничего. Ещё в течение месяца каждые выходные бывала в Лондонской магической библиотеке, но и там не нашлось нужных книг.

Следующим пунктом поиска в моём списке значилась Магическая библиотека Скандинавии. Это вызывало некоторые осложнения. Трансгрессия в другую страну всё-таки отнимала не так уж мало сил, а если мне ещё по два дня проводить в библиотеке, а потом трансгрессировать обратно… Вести занятия мне точно будет тяжеловато. Я уже собралась попросить у Минервы недельный отпуск. Благо, мой предмет не входил в список обязательных, а потому учеников было не слишком много и уроков – тоже. Вот только когда этот отпуск взять — перед рождественскими каникулами или после?

Но вскоре необходимость куда-то уезжать исчезла.

В субботу утром, когда я уже решила поговорить с директором о дополнительной неделе отпуска после каникул, ко мне приехали Гарри и Рон. Мы решили прогуляться к Чёрному озеру. Большинство учеников отправилось в Хогсмид, поэтому докучать «знаменитому Гарри Поттеру» было просто некому.

После рассказов о работе, Джинни, семье Уизли Гарри неожиданно спросил:

— Скажи-ка, Гермиона, и давно ты перестала считать меня своим другом?

— Я не… Рон! — возмущённо воскликнула я, поняв, чем был вызван этот вопрос. — Ты же обещал ничего не рассказывать!

— Я и не рассказывал, — обиженно ответил Рон.

— Тогда откуда…

— Просто после вашей встречи он не успел сделать вид, что всё хорошо, и… — начал Гарри.

— И всё рассказал, — закончила я.

— Не рассказал, а показал, — поправил меня Гарри.

— Знаешь, мне это напоминает случай, — язвительно ответила я ему, — когда шестикурсник-слизеринец попытался оспорить моё решение снять с него балл за подсказку, объясняя, что слово «подсказка» происходит от слова «сказать», чего он не делал, то есть не говорил, а всего лишь показал нужную картинку.

— Ну, и…

— Получил один балл за сообразительность и потерял два за подсказку.

Дождавшись, пока друзья перестанут смеяться, я вернулась к нашему разговору:

— И всё-таки, я считаю, что не нужно было ничего пока тебе знать.

— Гермиона Грейнджер, если ты ещё раз поступишь таким образом, я обижусь. Смертельно, — торжественно пообещал Гарри. — Пойми, — продолжил он уже более мягко, — семь лет мы переживали вместе и хорошее, и плохое. Неужели сейчас всё должно измениться?

Я помотала головой и ничего не ответила. Да и что я могла сказать? Гарри был прав. Ведь чувство облегчения было первым, что я испытала, когда поняла, что он всё знает. От осознания, что если то предчувствие надвигающейся беды, которое охватило меня, когда я увидела руну, оправдается, то мне не придётся нести эту ношу одной. Что мои друзья рядом, а значит, они обязательно помогут.

— Ты прав, конечно. И я не собиралась совсем скрывать от тебя, просто хотела сначала сама узнать хоть что-то, — ответила я.

— И как успехи? – спросил Гарри.

— А никак. В запретной секции и Лондонской магической библиотеке ничего нет. После каникул хочу попросить отпуск на неделю и поискать в Магической библиотеке Скандинавии.

— Зато я кое-что узнал. И если всё так, как мне рассказали, боюсь, плохи твои дела, подруга.

Я сумела скрыть, насколько меня напугали его слова. Не знаю почему, но чем больше я думала о руне, тем страшнее мне становилось.

— На самом деле, почти ничего, но это лучше, чем совсем ничего, — продолжал между тем Гарри. — Так вот, с одним сослуживцем заглянули мы как-то в бар, пропустить по стаканчику. Вот тогда он мне и рассказал, что появление светящейся руны считается событием почти легендарным и почему-то плохим. Когда я спросил «почему», он мне ответил, что человек, увидевший руну, больше не принадлежит себе. Но что это значит, объяснить не смог. Так что, похоже, в книгах ты ничего не найдёшь. Нужно искать людей, которые смогут ответить на твои вопросы.

— А люди говорить об этом отказываются, — закончила я невысказанную моим другом мысль.

Некоторое время мы молчали.

— И всё же, пока я вижу только один вариант, — наконец, сказала я. — Отправиться в Скандинавию. Там я всё-таки находила один свиток. Может быть, если я расскажу профессору...

— Мистер Поттер, мистер Уизли, Гермиона, добрый день, — раздался позади нас голос профессора МакГонагалл.

Мы поздоровались с директором.

— Могу я узнать, — как всегда не тратя времени на лишние разговоры, перешла сразу к сути дела профессор, — в какую неприятную историю ввязались вы трое на этот раз?

— Мы не…

— Профессор, мы…

— Минерва…

Три дружных возгласа замолкли под пристальным взглядом нашего бывшего преподавателя.

— Почему вы решили, что мы во что-то ввязались, профессор? — спросил Гарри.

— Насчёт вас, мистер Поттер, и вас, мистер Уизли, я не совсем уверена. Но вот мисс Грейнджер уже два месяца ходит сама не своя. В прошлом месяце она ежедневно просиживала все вечера в библиотеке и брала книги исключительно из запретной секции. В этом — все выходные проводила в лондонской библиотеке. Я не следила за тобой, Гермиона. Узнала об этом случайно. Но, зная тебя, могу предположить, что ты что-то ищешь и найти не можешь. Насколько я неправа?

После недолгого молчания Гарри решился:

— Профессор, вы знаете что-нибудь о светящейся руне?

Директор вздрогнула, но быстро взяла себя в руки:

— Поскольку книги об этом явлении отсутствуют, рискну предположить, что кто-то из вас столкнулся с ним воочию?

— Гермиона, — хором ответили Гарри и Рон.

— Что ж, — вздохнула профессор МакГонагалл. — Разговор, скорее всего, будет долгим. И это не та тема, которую стоит обсуждать на улице. Пойдёмте в мой кабинет.



Предложив нам присесть и приказав домовому эльфу принести чай, Минерва посмотрела на портрет профессора Дамблдора. Увидев, что он пуст, она велела портретам других директоров разыскать его, добавив самым серьёзным тоном, что если тот откажется появиться немедленно, то в следующие несколько месяцев она откажется разговаривать с ним.

Время в ожидании профессора Дамблдора тянулось мучительно долго. Наконец, раздался его голос:

— Ты хотела меня видеть, Минерва? Предполагаю, что раз ты поставила мне ультиматум, произошло нечто, из ряда вон выходящее. Гарри, Рон, Гермиона, рад вас видеть.

— Верно, Альбус, — продолжила директор, после того как мы ответили на приветствие профессора Дамблдора. – Хотелось бы знать, что ты знаешь о светящейся руне?

Встревоженный шепот прокатился по портретам бывших директоров Хогвартса.

Профессор Дамблдор надолго замолчал, поглаживая бороду и прикрывая глаза. Наконец, он спросил:

— Очевидно, что кто-то из вас столкнулся с этим?

— Я, — ответила я и вкратце пересказала события, предшествовавшие появлению руны, не вдаваясь в подробности о причине нашего спора с Роном.

— Но, — внезапно воскликнул Рон, — до меня только сейчас дошло: ведь первым увидел руну я, а Гермиона обернулась на мой крик. Почему же мы решили, что руна появилась для Гермионы?

— Вот это, мистер Уизли, как раз проще всего объяснить. Это одно из тех немногих проявлений магии, когда человек просто знает, что оно предназначено ему. Думаю, вы оба почувствовали, что руна появилась для мисс Грейнджер.

— Да, — ответил Рон.

— Да, — согласилась я. Я и в самом деле почувствовала, что этот знак предназначен мне.

— Тем не менее, — продолжал профессор Дамблдор, — я, скорее всего, мало чем смогу помочь вам. Скажите, что вы уже смогли выяснить?

— Почти ничего, — ответила я. — Только то, что её появление считается плохим предзнаменованием, люди отказываются даже говорить об этом. Что человек, увидевший руну, уже не принадлежит себе. И знания о ней передаются в чистокровных семьях.

— Как видите, точных сведений об этом нет, — кивнул бывший директор. — Но всё же, будучи Верховным чародеем Визенгамота, в своё время я кое-что узнал и смог сделать кое-какие выводы об этом явлении. Ещё раз повторю, что это не точные сведения, всего лишь мои умозаключения, но надеюсь, они вам помогут.

Внимательно посмотрев на нас, профессор продолжил:

— Так вот, появление светящейся руны — это проявление очень древней магии. Пожалуй, более древней, чем можно себе представить. Это магия в своём первозданном виде.

— Простите, сэр, — прервала я Дамблдора, — но как это возможно? Если это древняя магия, то почему она проявляет себя в виде руны? Ведь руническое письмо возникло только в первом веке нашей эры…

— Вы правы, мисс Грейнджер. Думаю, что правильнее было бы назвать это явление светящимся знаком. Предполагаю, что такое происходило и раньше, только в виде символов, понятных нашим предкам. А с тех пор, как возникла руническая письменность, более актуальным стало изображение рун. И скорее всего, таковым оно и останется, пока волшебники могут расшифровывать древние руны.

— Так это частое явление? Тогда почему оно считается плохим предзнаменованием? — спросил Гарри.

— Не думаю, что это очень частое явление, — ответил профессор Дамблдор. — Наоборот, я склонен считать, что это как раз одно из самых редких проявлений магии. Кроме того, что это очень древняя магия, это ещё и своеобразный высший магический разум, который следит за равновесием в природе магии. Видимо, недавняя война нарушила это равновесие, и сейчас разум пытается восстановить его. Появление руны — это знак, что вам, Гермиона, предназначено помочь ему в этом.

— Но почему тогда её появление считается плохим предзнаменованием? — удивилась я. — Ведь это благородная цель.

— Вероятно потому, что, как вы сами сказали, после этого вы уже не принадлежите себе. Вся ваша дальнейшая жизнь подчиняется достижению этой благородной цели. И, насколько я могу судить, для этого вам, возможно, не раз придётся переступить через себя, — ответил профессор, внимательно глядя на меня с портрета.

Я недолго помолчала, размышляя над его словами.

— Думаю, вопрос, почему именно я, задавать бессмысленно? — Дождавшись утвердительного кивка бывшего директора, я продолжила: — Тогда я задам другой: что же мне делать сейчас?

— Этого я сказать не могу, к сожалению. Могу только дать пару подсказок. Во-первых, обязательно сообщите о случившемся Кингсли – подобные события, насколько я понял, находятся под особым контролем министра магии. И вы правы, знания об этом передаются только в чистокровных семьях. Поэтому попробуйте поискать в библиотеках чистокровных семейств. Если вы что-то и сможете найти, то только там. Ну и, конечно, если вам понадобится совет – я всегда к вашим услугам.

После того памятного разговора с портретом профессора Дамблдора на душе у меня стало и легче, и тяжелее одновременно. Легче – оттого, что, наконец, стало понятно хоть что-то. Тяжелее – оттого, что я по-прежнему не понимала, для чего появилась руна.



Мы решили, что министру пока ничего сообщать не будем. Начнём с библиотек чистокровных семейств. Стараясь не привлекать к себе особого внимания, мы выяснили, что из частных библиотек магической Британии вероятность найти что-либо представлялась только в трёх.

Лучшей новостью стало то, что в эту тройку входила библиотека Блэков, находившаяся в доме на площади Гриммо, а значит, разрешения просмотреть её просить было не нужно. В течение месяца мы каждый вечер проводили в библиотеке, просматривая всё подряд, даже то, что, на первый взгляд, не могло иметь отношения к светящейся руне. Мальчишки, которые, сколько я себя помнила, рано или поздно засыпали за чтением, в этот раз скрупулёзно перелистывали каждую книгу, показывая мне всё, что, на их взгляд, могло дать толчок к дальнейшим поискам. Однако впервые в жизни я почувствовала разочарование, проведя столько времени среди книг. В библиотеке Блэков мы не нашли ничего.

Поэтому пришлось обратиться к Эрни МакМиллану. Наш однокурсник с Пуффендуя, хоть и гордился тем, что принадлежит к чистокровной семье, всё же благожелательно относился к магглам и магглорождённым. Его семья никогда не поддерживала Волдеморта. Как мне кажется, уже одно то, что он может оказать какую-то услугу победителю Тёмного лорда, польстило самолюбию Эрни. И у него оказалось ещё одно положительное качество – он не стал задавать вопросов, когда Гарри попросил разрешения воспользоваться библиотекой их семьи. Просто кивнул, когда Гарри пояснил, что я хочу найти кое-что для уроков, — чего ещё стоило ожидать от бывшей всезнайки. Но два выходных, проведённых в библиотеке МакМилланов, тоже ни к чему не привели.

Оставалась библиотека Малфоев.

И вот это оказалось самой сложной задачей. Нет, Гарри нисколько не сомневался, что разрешение воспользоваться библиотекой он получит — если не сам, то с помощью министра. Друзья волновались за меня. Несмотря на то, что Малфой-мэнор оставил нам не самые лучшие воспоминания, до этого мы даже не задумывались, каково нам будет вновь оказаться в этом месте. Особенно мне. Думаю, если бы можно было обойтись без моей помощи, Гарри и Рон просто отправились бы в поместье одни. Но без меня они вряд ли смогли бы что-то найти, а сами Малфои, скорее всего, отказались бы помогать. Особенно если вспомнить, что разговоры о светящейся руне уже сами по себе считались плохой приметой.

Поэтому я сама заговорила о необходимости посещения Малфой-мэнора. Убедившись, что я полна решимости и сил всё стойко вынести, Гарри написал письмо Люциусу Малфою. Посланная сова принесла ответ, в котором говорилось, что мистера Поттера с друзьями ожидают в Малфой-мэноре на следующий день к семи часам вечера.

Честно говоря, я не ожидала, что Люциус Малфой согласится так быстро. Чтобы набраться мужества, мне оставался всего один день. Мне до сих пор снились кошмары о пытках, перенесённых мною в Малфой-мэноре. И хотя сейчас они были не такими частыми, как в первые годы после окончания войны, я по-прежнему каждый вечер накладывала на свою спальню заглушающие чары, потому что не была уверена, что не проснусь ночью от собственного крика. Я боялась, что после посещения поместья Малфоев мои кошмары станут сниться мне чаще. Но почему-то мне казалось, что если я не узнаю в ближайшее время хоть что-то о светящейся руне, в моей жизни произойдёт нечто более ужасное, чем плохие сновидения.

На следующий день в семь вечера мы аппарировали к воротам Малфой-мэнора. Рон и Гарри взяли меня за руки с обеих сторон, и мы вошли в ворота. Я держалась, пока мы шли по дорожке к дому, но когда оказались возле крыльца, мне всё-таки стало плохо. Остановившись, я судорожно вздохнула.

— Если ты не хочешь, мы не пойдём туда, — глядя на меня с беспокойством, сказал Гарри.

Но я лишь отрицательно качнула головой и начала подниматься по ступенькам.

Вопреки ожиданиям, встретил нас не хозяин поместья, а его сын, и это было гораздо лучше. Как бы он не презирал меня в течение всех лет учёбы, всё-таки, когда мы оказались здесь в прошлый раз, он нас не выдал. И с ним я чувствовала себя куда уверенней, чем с его отцом.

Когда Драко повёл нас в библиотеку, я испугалась, что мы пройдём через тот самый зал, где меня пытала Беллатриса. Но увидев, что Малфой свернул в другой коридор, я почувствовала некоторое облегчение. А когда я вошла в библиотеку… На несколько секунд я даже позабыла, что нахожусь в самом ненавистном для меня месте. Да-а, библиотека Малфоев недаром считалась одной из лучших в Британии. По количеству книг она, возможно, и уступала хогвартской и лондонской библиотекам, но по количеству редких книг явно их превосходила – чтобы понять это, мне достаточно было одного взгляда.

— Что конкретно тебя интересует, Поттер? — услышала я Малфоя.

— Гермиона? — вопросительно посмотрел на меня Гарри.

Оторвав восхищённый взгляд от стеллажей, я ответила:

— Книги, написанные рунами. И, наверное, книги о рунах. Пока, пожалуй, всё.

Объяснив, где искать то, что нам было нужно, Малфой ушёл.

Я выбрала несколько фолиантов, написанных рунами, и расположилась с ними на диване, возле которого стоял журнальный столик. Рон и Гарри тем временем просматривали книги, написанные на английском языке, показывая их мне, если находили что-то, что, на их взгляд, могло нам помочь. Отложив очередной фолиант в сторону, я покачала головой на безмолвный вопрос моих друзей:

— Тоже не то.

— Может быть, я смогу чем-то помочь вам, мисс Грейнджер? — голос Люциуса Малфоя раздался за нашими спинами так неожиданно, что мы все вздрогнули.

Ответив лёгким кивком на наше приветствие, хозяин дома прошёл к письменному столу, стоявшему напротив столика, за которым расположились мы.

Я неуверенно посмотрела на Гарри.

— Ну же, мисс Грейнджер, смелее. Библиотека в Малфой-мэноре считается одной из самых больших в Британии, а у вас, насколько я понимаю, нет желания хоть на секунду задержаться здесь дольше, чем требуется.

Услышав реплику Малфоя-старшего, я медленно сделала глубокий вздох и посмотрела ему прямо в глаза. Конечно, глупо было ожидать, что он не напомнит о пытках, которым я подверглась в его доме. Однако свой страх я показывать ему не собиралась. Вы никогда не замечали, что люди не смотрят друг другу прямо в глаза? Если мы слушаем кого-то, то смотрим на губы того, кто с нами разговаривает. В крайнем случае, на переносицу или на брови собеседника. Но если два человека смотрят друг другу прямо в глаза, один из них обязательно смутится. Конечно, у меня и в мыслях не было, что я могу смутить Люциуса Малфоя. Но дать ему понять, что его удар не достиг цели — это мне вполне удалось.

Гарри тоже прекрасно понял скрытый подтекст в словах хозяина дома и, наверное, заметив, как судорожно сжались мои пальцы, сцепленные на коленях в замок, решился:

— Нам… Нас интересует светящаяся руна. Любые сведения о ней.

Малфой откинулся в кресле и на секунду прикрыл глаза. Затем он взмахнул палочкой – и передо мной появился старинный фолиант, который открылся на нужной странице.

— Это всё, что есть о светящейся руне в библиотеке нашей семьи, — сказал он, когда я закончила читать.

— Но откуда… — Я хотела спросить, откуда он знает, что больше ничего нет, ведь вряд ли он интересовался подобным просто ради расширения кругозора, но внезапно меня озарила догадка: — Вы видели вторую руну! — потрясённо выдохнула я.

— Что? Какую вторую руну? — в один голос воскликнули мои друзья.

— Здесь написано, — ответила я, — что появление светящейся руны не бывает одиночным — только парным. Два человека, каждый из которых видел свою руну, оказываются связанными друг с другом до тех пор, пока не выполнят задачу, поставленную перед ними магией.

— Какую задачу?

— Об этом ничего не сказано. Так вы видели вторую руну? — снова обратилась я к мистеру Малфою.

— Двадцатого сентября прошлого года, — ответил он. — Около восьми часов вечера.

В ужасе я закрыла лицо руками:

— Господи, это невозможно. Это просто немыслимо.

Именно в этот день и в это время руну увидели мы с Роном.

Поняв, наконец, почему я испытала страх, когда увидела руну, и, начиная осознавать, насколько жестокой оказалась насмешка судьбы, связавшей меня с человеком, который меня ненавидел, я уткнулась в грудь Гарри. Друг тут же обнял меня.

— Кажется, настало время известить о произошедшем министра, — сказал он.



Как прошла встреча Гарри с министром, мы узнали сразу же после того, как она состоялась. Пользуясь привилегией, которую давало ему звание Героя войны, но ещё больше – звание фениксовца, Гарри вошёл в кабинет Бруствера, который как раз готовился к ежедневному утреннему совещанию с начальниками отделов.

После приветствия и предложения присесть Гарри сразу перешёл к делу:

— Кингсли, что вы знаете о светящейся руне?

Вопреки всем нашим предположениям, что придётся долго объяснять, что произошло, Кингсли задал один-единственный вопрос:

— Кто?

— Гермиона и Люциус Малфой, — ответил Гарри.

— Бедная девочка, — прошептал Кингсли так тихо, что Гарри подумал, что это ему послышалось.

Вызвав секретаря, министр велел сообщить начальникам отделов о переносе начала собрания на полчаса, а сам отправил патронуса к начальнику отдела тайн, мистеру Коннору.

Через несколько минут мистер Коннор сидел в кабинете министра и слушал краткий рассказ Гарри.

— Бедная девочка, — повторил он слова Кингсли, когда рассказ был закончен.

— Неужели ничего нельзя сделать? – поняв, почему они жалеют меня, с отчаяньем спросил Гарри.

— Увы, дорогой мой мистер Поттер, ничего. Эти силы неподвластны никому, — ответил мистер Коннор.



Вечером того же дня мы собрались в гостиной Малфой-мэнора.

— Что же, — начал мистер Коннор, когда все расселись по своим местам. — Не скажу, что причину, по которой мы собрались здесь, можно назвать приятной. Тем не менее, у нас нет права игнорировать это происшествие. Чтобы было понятно, насколько серьёзно создавшееся положение, скажу, что неисполнение воли рун может привести к такой катастрофе в магическом мире, по сравнению с которым оба пришествия Волдеморта покажутся злодействами в детской сказке.

Дав нам время осознать всю важность его слов, он продолжил:

— Для начала мне необходимо выяснить, при каких обстоятельствах появились руны. Мистер Малфой?

— Двадцатого сентября прошлого года, около восьми часов вечера, — ответил тот. — Мы повздорили с сыном, и я уже собрался уходить. Обернулся на взволнованный возглас Драко и увидел руну. Это была руна «райдо», чёрного цвета с жёлтым свечением по контуру. Она висела в воздухе. Руна мигнула один раз, то есть исчезла и появилась вновь, затем повернулась вокруг вертикальной оси один раз, потом, после небольшой паузы — ещё два раза вокруг горизонтальной. Затем исчезла, вернее, погасла.

Я была поражена сходством обстоятельств появления рун.

— Те же обстоятельства, что описал мистер Малфой, — сказала я, когда невыразимец посмотрел на меня. — Только поссорились мы с Роном, и руна была белого цвета.

— Хорошо, — кивнул мистер Коннор. — Мне ещё понадобятся ваши воспоминания. Только внешний вид рун, не обстоятельства, при которых они появились, — добавил он, заметив, как недовольно мы со старшим Малфоем взглянули на него. — И воспоминания мистера Уизли и младшего мистера Малфоя, раз они были свидетелями, — с этими словами мистер Коннор отлевитировал к нам четыре наколдованных флакона.

Драко, Малфой-старший и Рон быстро опустили серебристые ниточки воспоминаний в свои флаконы. Я никогда раньше не делала этого и потому решила оставить получение воспоминаний до окончания встречи, но мне на выручку пришёл Гарри. Наклонившись, он прошептал мне на ухо: «Просто представь руну», затем поднёс к моему виску свою волшебную палочку и вытянул нить воспоминания.

— Чтобы продолжить, мне хотелось бы узнать, что вы знаете о светящейся руне? — продолжил мистер Коннор, когда четыре флакона исчезли в его мантии.

— Практически ничего, — ответил Малфой-старший, и я согласно кивнула. Про разговор с портретом профессора Дамблдора Гарри уже рассказывал ему утром, а ничего нового я бы добавить не смогла.

— Тогда я попытаюсь объяснить. Светящиеся руны — знак, который подаёт нам очень древняя магия. Магия, возникшая, пожалуй, ещё до появления людей, и, скорее всего, эта магия останется, даже если люди исчезнут. Магия эта неоднородна. Если говорить просто, то состоит она из тёмной и светлой частей. Проблема заключается в том, что само существование этой магии возможно только в нейтральном состоянии. В случае если равновесие между тёмной и светлой составляющей нарушается, подаётся знак в виде светящихся рун двум волшебникам, в силах которых вернуть магию в состояние равновесия. Только таким образом она может существовать дальше.

— А если нейтральное состояние не вернуть? — спросил Рон.

— Магия исчезнет как таковая. Совсем, — ответил мистер Коннор.

«Единство противоположностей», — мелькнула у меня мысль, и, лишь увидев, что все присутствующие смотрят на меня, я поняла, что произнесла её вслух.

— Что, простите, мисс Грейнджер? — спросил невыразимец.

Я немного помолчала, формулируя ответ, а потом сказала:

— У магглов… — при этих словах уголок рта Люциуса Малфоя едва заметно дёрнулся, — есть теория, мировоззрение или, если хотите, философия, согласно которой весь мир состоит из противоположностей — инь и ян, и одновременное существование этих противоположностей и их взаимодействие определяют развитие мира.

— Да, пожалуй, лучше бы я, наверное, не объяснил. Так вот, как я уже говорил, магия может существовать только в нейтральном состоянии. Если появились руны — значит, баланс между составляющими нарушен. Предполагаю, что причина этого кроется в недавних войнах, но утверждать это с уверенностью не возьмусь. Помочь восстановить равновесие могут те, перед кем появились руны.

— Каким образом? — задала я вопрос, который наверняка мучил всех присутствующих.

— Взаимодействием, — пожал плечами Коннор. — Точного ответа, к сожалению, вам на этот вопрос не даст никто.

— Какого рода взаимодействием? — настойчиво продолжила я.

— В вашем случае — это брак.

Я в ужасе взглянула на Малфоя-старшего: тот был, как всегда невозмутим, но полыхнувший в серых глазах огонёк ненависти я всё же заметить успела.

— Вы уверены, что руны подразумевают именно заключение брака? — Кингсли был в изумлении, как и все присутствующие.

— Безусловно, господин министр. Несмотря на то, что появление рун — довольно редкое событие, в отделе тайн собрано достаточно сведений, чтобы я мог утверждать это. Конечно же, каждый случай — индивидуален. Но цвета рун — чёрный и белый — определённо указывают на заключение брака между мистером Малфоем и мисс Грейнджер. Бывали случаи, когда магия требовала усыновления одного волшебника другим или побратимства двух волшебников. Но цвета рун в тех случаях были другими. В случае появления рун чёрного и белого цвета явно подразумевается брак.

— Я понимаю, что того, что я рассказал, явно недостаточно, поэтому с удовольствием отвечу на ваши вопросы, — после недолгого молчания сказал мистер Коннор. — Если смогу.

— Насколько часто появляются руны? — спросила я. — Я не сомневаюсь в том, что вы достаточно осведомлены об этом, но если такое происходит не так уж часто, то как вы можете уверенно утверждать, что речь идёт именно о браке?

— Мне понятны ваши сомнения, мисс Грейнджер, — несколько суховато ответил мистер Коннор. — Могу вас заверить, что в моём отделе собрано достаточно сведений о рунах, чтобы я мог сделать однозначные выводы. Что же касается того, насколько часто они появляются, то вы правы — это происходит достаточно редко. В среднем — не больше одного раза за полтора-два столетия. Однако, — чуть повысил он голос, увидев, что я собираюсь его прервать, — я опираюсь не только на то, что собрали мои предшественники. За четыре года, прошедшие с окончания войны, ваш случай — уже третий.

На всех, кроме Бруствера, который наверняка знал об этом, эти слова произвели впечатление.

— Почему появление рун считается плохой приметой? — спросил Рон.

— Хороший вопрос, мистер Уизли. Как я уже говорил, магия, проявляющая себя в виде рун — очень древняя, возникшая ещё до появления людей. С чем бы сравнить, чтобы было понятно?.. — задумался мистер Коннор. — Пожалуй, с природой. Мисс Грейнджер, вы лучше всех нас знаете маггловскую историю. Скажите, если человек — часть природы, он может пользоваться её дарами, чтобы существовать, правильно?

Я согласно кивнула.

— Но что происходит, если человек начинает пользоваться дарами природы бездумно, не ради того, чтобы выжить, а ради обогащения, беря и не давая ничего взамен?

— Природа начинает мстить, — прошептала я, начиная понимать, к чему ведёт мистер Коннор. — Землетрясения, наводнения, техногенные катастрофы…

— Верно, мисс Грейнджер, верно. Не всегда, но всё-таки в большинстве случаев катастрофы в мире магглов — следствия необдуманного использования даров природы. Люди думают, что могут подчинить себе природу, но нет — она каждый раз доказывает обратное. Так и в случае с древней магией, мистер Уизли, — она способна давать волшебникам свою силу, но лишь в той мере, которая необходима для выживания. Люди слабы, мистер Уизли, и рано или поздно кто-то захочет подчинить себе эту силу, а это невозможно так же, как невозможно полностью подчинить себе природу.

— Значит, руна — не предвестник беды?

— Вовсе нет. Конечно, мало приятного в том, что два человека больше не могут распоряжаться своей жизнью и должны подчинить её достижению цели, которую они не всегда могут ясно даже осознать. Но ведь всё зависит от нас самих.

— Тогда почему появление рун считается плохой приметой? — упрямо спросил Рон.

— Думаю, все присутствующие знают, насколько легко управлять людьми, всего лишь пустив слух. То, что руна приносит несчастье — всего лишь легенда, пущенная отделом тайн, дабы отвлечь слабых людей от соблазна подчинить себе силу, которую невозможно подчинить, и этим спасти магический мир от исчезновения.

Я задала ещё один вопрос, который тоже наверняка интересовал всех присутствующих, но главным образом меня и Люциуса Малфоя:

— В течение примерно какого времени достигаются цели, поставленные магией? Я понимаю, точно сказать вы не можете, но из того, что вам известно? Сколько времени может продлиться этот брак?

— Боюсь, мисс Грейнджер, вынужден вас огорчить, — покачал головой мистер Коннор. — Брак, заключённый по велению рун — магический и не может быть расторгнут.

Это заявление ошеломило всех присутствующих куда больше, чем сообщение о необходимости заключения брака как такового. Ужас мелькнул даже в глазах обоих Малфоев.

— А как узнать цель, которой необходимо достигнуть? — оправившись от потрясения, спросил Гарри.

— Увы, мистер Поттер, единственная подсказка — это руна «райдо», вернее, значения этой руны. Кстати, мисс Грейнджер, вы уверены, что это была именно руна «райдо»?

— Я дипломированный специалист по древним рунам и в настоящее время преподаю этот предмет в Хогвартсе. Я не могла спутать одну из рун, давших название всему руническому алфавиту, — раздражённо ответила я и тут же устыдилась своего тона. Как бы там ни было, мистер Коннор ни в чём не был передо мной виноват.

— Я должен был спросить, — мягко сказал мистер Коннор. По-видимому, он прекрасно понял, что я переживала, а потому обижаться не стал. — А вы, мистер Малфой?

— Уверен, — холодно бросил Малфой-старший.

Мистер Коннор кивнул.

— Так вот, из всех значений этой руны наиболее подходящими, на мой взгляд, могут быть «путешествие» и «поиск». Цель будет достигнута тогда, когда вы вместе совершите какое-то путешествие или найдёте что-то.

— То есть, когда цель будет достигнута, мы это поймём? — спросил Люциус Малфой.

Мистер Коннор кивнул ещё раз.

— Совершенно верно, мистер Малфой. Каким образом, сказать не могу, но то, что вы это поймёте, уверенно могу обещать.