Он прохаживался по коридорам своего дома, удерживая рассеянно-замкнутое выражение лица. Со стороны это выглядело, как послеобеденный моцион закоренелого домоседа. На самом же деле это были метания раненого зверя, умеющего владеть собой.

Он знал это своё состояние. Пора было принимать следующую дозу псевдо-Грейнджер, но это было ещё не всё. Вот уже сутки он пытался сообразить, что может хранить в себе память о душе Грейнджер, и испытывал мучительное ощущение, что ему известен если и не весь ответ, то хотя бы его часть. Что он каждый день видит то, что ему нужно, но настолько привык к этому, что никак не может понять, что же это такое. Его уже начинало трясти от бешенства.

Он дошёл до кабинета, остановился на пороге, глубоко перевёл дыхание Ему нужно что-то обыденное, то, на что он привык не обращать внимания. Но что? Стол, кресло, книжные шкафы, портреты в простенках, бронзовая люстра, такая тяжёлая...

Портреты?

Портреты, сохраняющие черты личности и даже какую-то долю магии, пользующиеся относительной свободой передвижений, умеющие мыслить и рассуждать! Как просто…

Он тихо засмеялся, тут же оборвал себя, переступил порог кабинета и тщательно закрыл дверь за собой. Совершенно не нужно, чтобы весь дом был в курсе его переживаний.

Он опустился в кресло и невидящим взглядом уставился на потемневший от времени портрет Абраксаса Малфоя, висевший на противоположной стене.

Начать нужно с того, что ему неизвестно, существует ли в природе портрет Грейнджер. Скорее всего, нет. Портрет — дань либо семейной традиции, либо руководящей должности. Должность у Грейнджер небольшая, а о семейных традициях и говорить нечего. Какие могут быть традиции в семье магглы и предателя крови? Значит, он должен исходить из того, что портрета нет. Что тогда?

Колдографии.

Отпадает. Колдографии — всего лишь движущиеся изображения. Они просто повторяют то, что делал человек, когда его снимали, и больше ничего.

Он вскочил, заметался по огромной мрачной комнате. Должен. Быть. Выход.

Он одёрнул себя, остановился, выравнивая дыхание. Сунул руку за пазуху, нащупал на груди медальон с прядкой Грейнджер.

Только художники знали, как и чем оживляется портрет. Значит, нужно заказать портрет Грейнджер колдоживописцу? Но портреты пишутся с натуры. Нет ни единой причины, по которой Грейнджер согласилась бы позировать. Даже если она не будет знать, кто заказчик… Нет, о чём это он. Если она не будет знать, кто заказчик, она тем более не согласится. Разве что под Империусом.

Он сжал руками голову. Он сходит с ума. Империус приведёт его прямиком в Азкабан. Да, прошло пятнадцать лет после войны. Но он до сих пор под колпаком, аврорат следит за каждым его шагом! Стоит оступиться, и…

Думай. Докажи, что ты умнее Грейнджер. Думай, лучший ученик зельевара...

Он выпрямился. Зелья.

“Околдовать разум… обмануть чувства… закупорить смерть…”

Со смертью торопиться не стоит. А вот всё остальное пригодится.

Подожди, не торопись, думай. Нужно ли трогать Грейнджер? Не лучше ли начать с художника? Он покачал головой. Выведать вековой секрет цеха мастеров-портретистов? Почти неподъёмная задача, но ведь именно это ему и нужно. Значит, он это сделает.

Он запер тайник.

Это был второй тайник. Он содержал в себе фиал, полный чистой росы, полный Грейнджер — основу Оборотного зелья. Волосок же Грейнджер был скрыт в первом тайнике, в другом конце дома. Малфой не будет носить при себе ни зелье, ни, тем более, волос, не будет рисковать тем единственным, ради чего он всё ещё живёт.

Он наложил на тайник заклятие Необнаружения, Так же был заклят и первый тайник. Кроме того, и на волос, и на склянку было наложено заклятие
Остановленного Времени, идеального сохранения, ибо времени ему понадобится много. Он должен довести рецепт до совершенства. Он должен сделать действие зелья постоянным, а для этого понадобится долгая, тяжкая работа… и множество проб.

Всё к лучшему. Хорошо, что у него остался только один волос Грейнджер. Он не хочет привыкать к зрелищу её смерти.

А значит, ему нужна Астория, бесцветная, безжизненная Астория. Её белокурые волосы и её сердце-магия. За все годы, что он прожил с нею, он так и не узнал, каково её сокровенное колдовство. Должно быть, потому, что ему это было не нужно. А теперь он готов на всё, чтобы вызнать, выспросить, вымолить. На всё, чтобы осушить эти её вечные слёзы, о Салазар, целое болото слёз.

Он готов и на эту… маггловскую процедуру. Может, материнство высечет из этой бледной немочи хоть искру живого чувства, хоть проблеск настоящего волшебства!

Он провёл ладонью по кирпичу, закрывающему тайник — точно такому же сырому и шершавому, как все кирпичи в этой стене, только как будто тёплому, хотя это, конечно, всего лишь иллюзия. Прижался лбом к этому кирпичу.

— Я сделаю это, Грейнджер, — шепнул он.

Он справится с зельем, а потом — небо свидетель — он справится и с Грейнджер. Не сломает, не принудит, о нет. Но у него будет достаточно времени, чтобы заставить её, глупую, упрямую девчонку, переменить мнение о нём. Всё, что ему нужно — это время…

Издалека донёсся удар обеденного гонга. Малфой постоял ещё мгновение, не в силах отстраниться от тёплого кирпича, потом оттолкнулся от стены обеими руками и, не оборачиваясь, почти сбежал вниз по лестнице. В коридоре, впрочем, он замедлил шаг и вошел в столовую спокойной поступью.

Астория сидела на своём месте, в дальнем торце стола. Луч пасмурного света, падающий на неё из окна, словно бы растворял в себе её — бледную, светловолосую, в светлом платье. Её почти не было видно, как будто она уже начала исчезать из его жизни. Но это неправильно, ведь даже доведя до ума Оборотное зелье, он не перестанет в ней нуждаться. Наоборот, не будет её — не будет Грейнджер.

Он подошёл к жене, поцеловал её руку, потом прикоснулся губами к её высокому прохладному лбу.

— Вы всегда будете с мной, дорогая, — сказал он, — всегда. Обещаю.

Разве не этого она хочет? Она всегда будет с ним. А он — он вернёт себе Грейнджер. Настоящую Грейнджер.