— Го-о-ойл!!!

Рудольфус Лестрейндж зол. Нет, Рудольфус Лестрейндж не просто зол. Он в ярости.

— Кто? Кто так произносит «Круцио»? Кто, ты мне скажи?

— М-м-м… — тянет Гойл. Из окна раздаётся смешок — видимо, Беллатриса выглянула посмотреть, как дела у «любимого» мужа. Рудольфус сжимает запястье до боли, пытаясь прийти в себя.

Драклова раздражительность. Совсем в последнее время с ума сходит. А жена в окне смеётся. Смеётся громко, визгливо, так что Мальсибер и Уилкс оборачиваются и тоже не сдерживают смешков. Не каждый день лорд Лестрейндж выходит из себя, как-никак.

«И кто вообще придумал эту идиотскую традицию ученичества?»

— Просто скажи: «Круцио», — почти ласково говорит Рудольфус. Нет, орать он сегодня больше не будет. Не дождутся.

— Кру-у-у… — тянет Гойл, направив палочку на ближайшее дерево.

— Му-у-у! «Круцио», понимаешь? «Кру-ци-о». Говоришь быстро, чётко, с желанием причинить боль объекту. Понял?

— Угу.

— Да или нет?

— Угу.

— Гойл, ты точно понял?

— Да. — Ну, наконец-то!

— Применяй, — шипит Рудольфус почти на парселтанге. «Желательно побыстрее, потому что Флинт и Долохов уже до Авады дошли», — добавляет он. Разумеется, про себя, а не вслух.

— Крюцио! — выпаливает Гойл. Грязно-розовый луч рикошетом отлетает от дерева, отражается в ближайшей луже и попадает…

— К драклам! Не могу больше! — Рудольфус разворачивается на каблуках и несётся к зданию штаба, на ходу ощупывая пострадавшую часть лица. Вслед ему несётся торжествующий хохот Беллатрисы. «Крюцио» — надо же. Точно, теперь на лицо как посмотришь, так скрючит — нос по форме стал копией носа небезызвестного зельевара, и это не считая россыпи жутких фурункулов…

В дверях Рудольфус сталкивается с Антонином. А с недавних пор, где Антонин, там и его талантливый предмет гордости — Флинт. Прекрасно, только их тут и не хватало.

— Yok makaryok! Это кто ж так тебя так? — ахает Долохов. Учитывая, что впечатлительностью русский не страдает, с носом нужно что-то делать. Флинт только фыркает, прикрывшись стопкой пергаментов с формулами заклятий.

— Ученик, — нехотя признаётся Лестрейндж, — мать его через дракла — вот тупица-то…

Долохов смотрит на него серьёзными карими глазами. Даже Флинт смеяться перестаёт.

— Он — да. А ты — умный человек, — говорит Антонин твёрдо, — вот и будь им. И прекрати смотреть на нас с Маркусом и переживать — он сам по себе способный, не то, что Грегори.

— Но почему-то Гойл достался мне!

— Потому что только ты можешь его научить. И Лорд это знает.

— Если этого идиота Малфой не смог научить, то я — тем более! — Нос болит и чешется. Какое уж занятие — до завтра бы прошло при умелом лечении.

— Можешь. Ты умный человек, — серьёзно говорит Антонин. — Пойдём, Маркус.

— Я. Умный. Человек, — шепчет Рудольфус. А потом закусывает губу и переступает порог.

Вскоре со двора снова раздаётся спокойное:

— Круцио, Гойл. Кру-ци-о. А буквы в заклинаниях менять нельзя.


* * *

Рудольфус Лестрейндж — умный человек, это точно. Именно поэтому он сейчас летит, сломя голову, по лестнице, чтобы погасить очередную ссору брата с женой. После Азкабана привычный обмен колкостями нередко превращался в нечто непотребное — особенно когда Рабастан начал разрабатывать Пиротехнические (1)…

— Мерзкий выродок! Экспериментатор несчастный! Позор рода! Там были мои парадные мантии! — визжит Беллатриса на весь коридор.

— Специально для ночных визитов к Лорду? — не остаётся в долгу Рабастан, и Рудольфус в очередной раз с горечью понимает, что брат отличается от него не только возрастом и длиной волос. Рабастан — вспыльчивый человек. А Рудольфус… Рудольфус — умный.

— Белла, Раба, что случилось? Пожалуйста, не оба сразу. — Один Бог знает, сколько нервов стоит ему эта вежливость! Но кричать нельзя — ссора вспыхнет ещё сильнее, а внимание Люциуса и Нарциссы им ни к чему.

— Дыра в шкафу? Вижу, но она небольшая. Можно попробовать Репаро. Думаю, мантии не пострадали. Что значит — воняет горелым… кха-кха, тьфу! Да, горелым и правда пахнет. Раба, не обижайся, но так нельзя. Белла, сейчас я позову эльфов, и они выметут пепел, а на выходных мы купим новые мантии, хорошо? Рабастан, не кричи, в этот раз виноват ты. Милая, не волнуйся…

Под панцирем напускного спокойствия злость накрывает, захлёстывает с головой. Хочется встряхнуть жену и брата и хорошенько потрясти. Или до конца сжечь несчастный шкаф. А ещё лучше — запустить в стену вон той китайской вазой и уйти из этого бедлама играть с Люциусом в покер. Но Рудольфус Лестрейндж этого не сделает — ни в коем случае. Он же умный человек.

— Сам дебил!

— Да пошёл ты! — донеслось со двора.

Радуясь возможности отвернуться на пару минут от брата и жены, Рудольфус сделал шаг вперёд и высунулся в окно.

— Нарываешься? Ща я тебе в харю!

— Храбрый нашёлся!

Ну конечно! Чем ещё заниматься Рудольфусу Лестрейнджу сегодня с утра, как не примирением своего ученика с… кажется, с Крэббом — таким же интеллектуалом, как и сам Грегори. А ведь придётся — дежурство. «Ответственный за порядок и тишину» облокотился на подоконник и начал наблюдать за развитием конфликта — разливать Агуаменти или сами разберутся?

— Ща я те покажу, как на ноги мне наступать! — пыхтит Крэбб.

— Придурок! — рявкает Гойл.

— Козёл!

— Кретин!

Рудольфус со вздохом захлопнул окно. Нет, пусть их Уилкс, учитель Крэбба, мирит — у него своих дел по горло. В конце концов, подерутся и помирятся — дурацкое дело нехитрое.

— Руди, он меня шлюхой обозвал!

— А меня врать не учили!

В горле закипает злость. Злость на этих аристократов, которые ничем не лучше Крэбба и Гойла. Руки ноют, до того хочется просто развернуть кого-то из них за плечи и ударить, чтобы хоть на минуту замолчали.

Так, спокойно, Лестрейндж. Вдох. Выдох.

— Тихо! Белла, прекрати, пожалуйста, таскать за хвост Рабастана. Рабастан, извинись перед Беллой. Белла, я никуда не пойду, тем более туда, куда ты меня посылаешь.

Со двора донёсся звук откровенного мордобоя.

Это, конечно, просто — на ногу наступил — и в харю. Но не для Рудольфуса. Потому что Рудольфус — умный человек.


* * *

Рудольфус Лестрейндж — умный человек. Именно поэтому он сейчас пытается успокоить рыдающую жену.

— Белла, успокойся. Я точно говорю, что он не Алекто, а тебе улыбнулся.

— Откуда ты зна-а-аешь? — донеслось из-под подушки. — Он мне вообще не улыба-а-ается, только тебе и До-о-олохову!

— Давай я теперь из ревности убью Долохова, а ты убьёшь меня. И будет Лорд улыбаться только тебе, — пытается Рудольфус перевести всё в шутку.

— Дура-а-ак…

— Прости, Беллз. Я неудачно пошутил.

— Говорю же — дурак. И улыбался он не мне-е-е…

И так два часа семнадцать минут. Хотя, учитывая, что попытавшегося искренне извиниться за шкаф Рабастана из комнаты выносили, он ещё легко отделался. С момента свадьбы и до сегодняшнего дня Рудольфус не уставал удивляться, как безумная Пожирательница Смерти превращается то в надменную аристократку; то в поклонницу, глядящую с обожанием на своего кумира; то, как сейчас, в буйную истеричку.

Часы бьют шесть.

— Прости, дорогая, мне пора к Гойлу. Я ещё вечером зайду.

— Больно надо!

Рудольфус едва удержался, чтобы не хлопнуть дверью. Курьёзная же ситуация получалась — он, законный муж, часами успокаивает открыто изменяющую ему жену. Хотя, если знать, что жена эта в гневе вполне может разнести на осколки чужой дом, не такая уж и курьёзная. Просто Рудольфус — умный человек.

— На чём мы остановились в прошлый раз? — Голову как пылесосом почистили — вспомнить что-либо вообще невозможно.

— А? — Гойл оборачивается и смотрит на Рудольфуса совершенно отсутствующим взглядом. Причина абстракции кокетливо откидывает за спину жидкую чёрную косу и поворачивает к Лестрейнджу подозрительно похожее на мордочку мопса лицо. Паркинсон, ученица Яксли. Вздорная, надоедливая девица, поднимающая шум, как только кто-то оказывается лучше неё. Но для Гойла, судя по всему, и она хороша.

— Нравится? — удивлённо спрашивает Рудольфус.

— Угу, — глаза Гойла сияют неподдельным энтузиазмом.

— Чем?

Гойл думает, явно пытаясь построить сложное предложение.

— Сзади ничего. И спереди, — выдаёт наконец он.

Да-а, высокохудожественный эпитет.

— Она же, вроде, невеста Малфоя. — Только драк за Паркинсон ему не хватало.

— Угу.

— И что будешь делать?

Гойл снова думает.

— На Гринграсс женюсь. Она тоже ничего.

Гринграсс — не та ли это хрупкая блондинка с лицом фарфоровой куклы? Тут Грегори надеяться не на что — Дафна этого дурака обходит десятой дорогой. И правильно делает — «Крюцио» Рудольфус ещё не забыл. Нос до сих пор ноет и чешется — хорошо хоть фурункулы Треверс убрал.

— Она же тебя не любит.

Пауза.

— И что?

— Она же будет несчастна, — Рудольфус теребит полуседую прядь у виска и снова смотрит на Гойла. — Ты женишься на девушке, которая тебе нравится, даже если она будет несчастна?

— Угу.

Гойл не понимает, что хочет от него этот странный человек в цилиндре. Почему они болтают о Гринграсс, когда нужно заниматься Круциатусом?

Рудольфус отпускает прядь и кивает, словно вспоминая что-то. Потом встряхивается, сгоняя оцепенение.

— Ладно, начнём с Круцио. Стой, я маску надену, а то Треверс уже замучился травмы лечить.

Возвращается Рудольфус поздно. Снимает грязную мантию — нос сегодня не пострадал, зато Грегори ухитрился уронить своего учителя в лужу. Проверяет, нет ли пятен на рубашке и расчёсывает длинные красные волосы. Закапывает сваренное Северусом зелье в правый глаз и недовольно морщится — от некроза зелье убережёт, а вот зрение вернуть не в силах. Хорошо хоть на оба глаза не ослеп, после Азкабана-то.

Когда он входит в комнату, Беллатриса уже спит. Спит прямо на полу, среди разбросанных в гневе книг и выдвинутых ящиков, подложив под голову учебник по Тёмным Искусствам. Рудольфус осторожно левитирует жену на кровать — отнёс бы без магии, но, если Белла после истерики проснётся у него на руках, не миновать Авады. Попросить, что ли, Лорда, чтобы он лично ей улыбался? Три раза в день, перед завтраком, обедом и ужином. Рудольфус усмехается этой мысли и накладывает Заглушающее на дверь. Чем дольше Белла спит, тем лучше выспится, а чем лучше выспится, тем меньше вероятность утреннего повторения скандала.

Уже уходя, Рудольфус задерживает взгляд на выпавшей из учебника колдографии.

Три девушки. Слева — мрачная брюнетка с тяжёлыми веками. Справа — блондинка с капризным выражением лица. А посередине — чернильное пятно.

— Эскуро, — шепчет Рудольфус, прекрасно зная, что увидит.

Пятно бледнеет, съёживается, открывая изящное, с тонкими чертами лицо. Девушка, как две капли воды похожая на брюнетку, смеётся, откидывая за спину тёмные кудри. Похожая. Но только на первый взгляд.

Нарочно встрёпанные назло этикету чёрные кудри и непослушные от природы тёмные локоны. Колючие агатовые глаза и тёплые карие.

Холод и тепло. Тьма и свет.

Анди. Меда.

Единственный человек, которого Рудольфус полностью понимал. По-настоящему — не притворяясь и не из вежливости.

Единственный человек, который полностью понимал Рудольфуса. Тоже по-настоящему — не из кокетства или приторной жалости.

Рудольфус с досадой отбрасывает фотографию в сторону и выходит из комнаты. Знал же, кого Беллатриса так хотела забыть, что залила чернилами на всех фотографиях, а всё-таки не удержался — свёл пятно. Просто чтобы вспомнить. В который раз посыпал солью старую рану. А ещё умный человек, называется.

Ступени скрипят, не желая бесшумно пропустить ночного гостя. Не то что в родном поместье, но его отремонтируют только через неделю.

Андромеда могла всё. Могла пробовать самые древние заклятия, невзирая на риск. Могла бороться за любую, приглянувшуюся ей, идею. Могла общаться с любыми — даже самыми неприятными людьми.

Но не могла жить во тьме.

Знал ли это Рудольфус? Конечно, знал. Именно поэтому и отпустил её к Тонксу. Домашнему. Спокойному. Безопасному.

Пламя рвётся из камина, почти дотягиваясь до сидящего в кресле человека, дождь барабанит в окно, словно стараясь выбить стекло. Рудольфус, разложив транспортиры и линейки, чертит план нападения на один из отделов Министерства. Рука вместо прямых линий выводит какие-то иероглифы, перед единственным глазом всё расплывается.

— Тьфу!

Ни в чём не повинный лист бумаги летит в камин. Пламя жадно лижет края, чернит их, добирается до центра, пока лист не рассыпается в пепел.

Есть раны, которые никогда не затягиваются. Сначала они причиняют невыносимые страдания, затем к ним привыкаешь, и чувствуешь лишь тупую ноющую боль. Неприятно, конечно, но можно жить. А, учитывая лежащую на твоих плечах ответственность, даже нужно.

Анди. Меда.

Мог ли Рудольфус удержать её? Разумеется мог, Амортенцию двадцать лет назад достать ничего не стоило. Тот же Гойл поступил бы так. Но не Рудольфус.

Просто Рудольфус слишком любил Андромеду. И, наверное, был слишком умным человеком.


* * *

— Круцио! — И Рудольфус выгибается дугой на полу, стараясь не взвыть от боли. Рядом «наказывают» Рабастана и Эйвери, одного — Яксли, другого — Уилкс. Лестрейнджа пытает сам Тёмный Лорд.

«Какая честь»

Рудольфус Лестрейндж — умный человек. Именно поэтому он командует батальоном. И отвечать за провал операции тоже ему.

— Круцио! — Красные круги перед глазами, зубы, сжатые до хруста.

Был ещё Гойл, но при первом же Круциатусе он завизжал, словно поросёнок, и его отпустили, сопроводив пинком под зад. Того, кто кричит, пытать неинтересно. Вот Лестрейндж — другое дело, молчит до последнего. Чтобы не показывать слабости.

— Круцио! — Волна боли, а потом расплывающийся перед глазом силуэт Лорда.

— Ты понял свою ошибку, Лестрейндж?

— Да, мой Лорд.

Жуткая ухмылка на бледном змеином лице.

— Надеюсь, ты не повторишь её, для твоего же блага. Иди.

Хлопок тяжёлой двери из чёрного дерева. Коридор, который качается, точно палуба. Кабинет, падение на диван, и обступившая со всех сторон чернота.

— Руди?

Перед глазами красно-чёрное пятно.

— Ты в порядке?

— Цвету и пахну, — огрызается Рудольфус и тут же добавляет: — Извини, нервы ни к драклу.

— Я уже понял. — Рабастан смеётся, но смех этот лающий, вымученный.

— Раба, ты почему не в кровати? Зелье выпил? — Брат иногда как маленький, честное слово.

— Пришёл узнать, как ты. Кстати, Лорд просит тебя подписать план нападения — он одобрил.

— Хорошо, сейчас подпишу, а ты ложись.

— Ру-у-уди-и-и!

— Я сказал! — Драклы дери, где это перо? — Круцио — не игрушка!

Подпись выходит немного кривая, но понятная.

— Ты ещё здесь?

— Да ухожу я, ухожу, заавадишь ещё. Тебе валерьянки или коньяка принести?

Рудольфус на ощупь находит кресло и прижимает палец к запястью. Аритмия, валериану нельзя, алкоголь — тем более.

— Пистолет, жить надоело, — ворчит он, доставая из ящика стола очередное зелье.

Рабастан фыркает.

— Не-ет, тебе нельзя. Ты же за всех отвечаешь, Руди.

— Иди уже!

Рабастан уходит — интересно, этот упрямец дойдёт до кровати спокойно или опять поругается с Беллой? Рудольфус снова открывает ящик, чтобы убрать флакон. По руку попадается что-то чёрное — вот уж чего только не найдёшь в столе, только не…

— Да, у судьбы есть чувство юмора. — Рудольфус ухмыляется и приставляет пистолет к виску. И тут же с досадой отбрасывает. Застрелиться от безысходности — глупый поступок, а Рудольфус Лестрейндж — человек умный.

И потом, кто будет тогда за всех отвечать?


* * *

— Авакавра!

— Авада Кедавра, Гойл.

Рудольфус Лестрейндж — умный человек, именно поэтому он возится с самым тупым учеником в Штабе. И ведь почти не кричит, заметьте.

— Авада Кедавра, Гойл.

— Авакевадра!

Хрясь! Толстый клён надламывается и падает посреди площадки неряшливым бревном.

Малфой три шкуры сдерёт. Причём не с ученика, а с наставника. Ответственность, дракл её дери.

— Гойл, — голос Рудольфуса — кипящий яд со льдом, — зачем ты вообще служишь Лорду?

Гойл пожимает плечами.

— Нет, я хочу, чтобы ты мне ответил — зачем ты пришёл в Пожиратели Смерти, если даже Непростительные сотворить не можешь? Зачем?

Гойл снова пожимает плечами.

— Отец сказал.

— И всё?

— Всё.

Рудольфус садится на бревно и закрывает руками лицо.

— Уйди, Гойл. Просто уйди. Вечером позанимаемся.

Он слышит тяжёлую поступь Гойла, а потом на бревно опускается кто-то ещё.

— Как ты?

— Драклово, — Рудольфус откидывает с лица волосы — Долохов.

— А гордость твоя где?

— Гордость со мной, а Флинт руку сломал на тренировке, дома сидит, — улыбается Антонин. А потом на ломаном английском спрашивает: — У тебя горе?

— Если только от ума.

Два взгляда встречаются. Спокойный, понимающий карих глаз и усталый, затравленный, зелёных.

— Я устал, Тони. — Рудольфус снова роняет голову на руки и закрывает глаза. — Почему один должен отвечать за всех, а другой не может ответить даже за себя?

— Потому что Гойл — дурак, а ты умный, — пожимает плечами Долохов. — В чём дело-то?

— А почему он дурак, а я умный?

— А вот ответ на этот вопрос ты должен найти сам. — Антонин уходит, оставляя Лестрейнджа в одиночестве.


* * *

Гойл приходит под вечер, как и сказал Лестрейндж. Идти не хочется, но главный сказал — надо делать. Хотя Гойл с куда большим удовольствием полистал бы «Плеймаг» или выпил бутылку пива с Крэббом.

Когда Грегори выходит на площадку, Лестрейндж уже ждёт его. Ждёт как-то странно, сидя на траве и глядя в небо.

— А, это ты, Грегори?

Наставник выглядит сегодня спокойным и даже… умиротворённым.

— Гойл, — хрипло спрашивает он, — ты их видишь? Ты видишь звёзды?

Гойл видит. Ну, звёзды. Усыпали небо, отражаются в луже и в зелёных глазах Лестрейнджа. Звёзды как звёзды.

— А ведь вокруг меня всегда были звёзды, — наставник хмурится, — Беллатриса, Андромеда, даже Рабастан — он же Растабан на самом деле, отец просто ошибся в метрике. Всех их назвали в честь звёзд… а меня нет. Почему, как ты думаешь?

Гойл чешет затылок и нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Когда они уже приступят к Аваде?

— Потому, что мне не суждено быть звездой. Не в этом моё предназначение.

Рудольфус молчит, глядя в небо. Гойл думает, не сошёл ли Лестрейндж с ума — какой нормальный человек будет смотреть ночью на звёзды и нести ахинею?

— У всех есть предназначение — иначе зачем мы живём? Кому-то предназначено быть умным, кому-то — дураком. Кому-то предназначено отвечать за всех, а кому-то — не отвечать даже за себя. Мы не можем изменить своё предназначение, мы можем только принять его или не принять. Если примем, то будет легче.

Если что-то не получилось, значит оно не было предназначено. Беллатрисе и Рабастану не предназначено жить в мире, Андромеде — быть моей, мне — быть дураком. А тебе, Гойл, видимо не предназначено пока быть Пожирателем Смерти.

Гойл сопит, пытаясь переварить путаные слова учителя.

— Мне это надо выучить?

Рудольфус смеётся странным, безумным смехом.

— Иди спать, Грегори. Придёшь завтра, будем Империус учить… Иди спать…

И Гойл уйдёт. Прокрадётся мимо спящего отца в свою спальню, включит телевизор в комнате и откроет банку пива. Перед тем, как задремать перед экраном, он снова попытается понять, что за чепуху — или не чепуху? — говорил Лестрейндж час назад. Но скоро слова наставника скроются под алкогольными парами, затем их затмит мысль о симпатичной Паркинсон, и Гойл уснёт, так и не поняв ничего. Да и зачем?

А Рудольфус будет сидеть и смотреть на звёзды. А утром снова будет мирить жену с братом, отвечать за всех и принимать Круциатусы от Лорда за промахи. Потому что в этом его предназначение.

Во всяком случае, он сам так думает.

-

1) Пиротехнические (заклятия) — заклинания, производящие цветные взрывы, сопровождающиеся языками пламени, искрами и разрушениями. Очень полезны в дальнем бою или при штурме объекта.

27.05.2015