«Танец уклончивый
птиц. В чёрных глазах:
жуткий вид — призрачных теней
кривых, тощих фигур — падших
ниц».
***
Мы встретились не там, где желал он.
Я достаточно видел через нашу связь – пусть и то лишь, что он желал показать мне, но довольно для уверенности: крошечная лесная полянка впереди – отнюдь не то место, где Лорд Света желал бы убить меня. На руинах внутреннего двора Хогвартса, под десятками, сотнями взглядов – это была его стихия, его призвание: истинные подмостки искреннего артиста – во всех смыслах этого слова, от «актёра» до «притворщика», не исключая и самого важного: Поттер – мастер в своём искусстве.
Что ж, лишу его хоть этого.
Я бреду, от усталости едва переставляя ноги, загребая носками ботинок прелую листву, припорошённую снегом и придёрживая раненую левую руку правой, в которой держу палочку. Тёмное дерево кажется ещё темнее, как и ткань рукава мантии – это уже запекшаяся кровь мальчишки из Светоносных, встреченного мною у начала тропы. Поспорил бы, что Поттер даже помнит его имя – он всех их помнит по именам и в лицо – да только пари держать здесь не с кем…
Ещё шаг, другой – деревья остаются позади, а я выхожу из сумрака леса в тусклое серебро полянки, придавленное низким предзимним небом. Почти одновременно – с противоположного края, словно из воздуха, появляется он. Предельное утомление туманит зрение, но мне не нужны глаза, чтобы знать, как выглядит Поттер – хватает и памяти: жемчужно-белое одеяние ниспадает изящными складками, чуть удлинённые рукава скрывают кисти рук, а на подоле наброшенной поверх мантии – ни пятнышка, ни капельки грязи. Словно и не шёл он сюда через чащобу, в которой шагу нельзя ступить, не изорвав одежду в клочья.
— Приветствую тебя, Том.
О, какой голос – он играет, играет и получает удовольствие от игры. Привычка или кто-то всё же видит нас? Я упорно молчу – мы оба знаем, зачем пришли сюда, так к чему тратить время на слова? Его, бесконечного, очень уж мало осталось. Вместо этого поднимаю палочку, словно готовясь атаковать, и… отбрасываю её.
— Неожиданно, — мягко констатирует Поттер, а я холодею – вдруг он понял? Догадался?
— Посмотри на меня, Том, — доносится сквозь ватную пустоту, и я, наконец, поднимаю голову. О, всё-таки он меня удивил.
Вместо белоснежной хламиды, облачённым в которую он был тогда – почти полтора года назад в Министерстве – и в которой я постоянно видел его в навеянных кошмарах, на Поттере какая-то странная светло-серая одежда. Присмотревшись, понимаю – это же кожаный доспех, но почему такого цвета?
Поттер плавно поднимает руку, демонстрируя запястье, на котором холодно блестит украшающий наруч сложный узор, и моё сердце на миг замирает, чтобы затем глухо, медленно, тяжко забиться вновь. «Руническая броня», вот что это такое. Кем же нужно быть, сколько нужно нести в себе непробиваемой уверенности в безупречной чистоте и приверженности Свету, чтобы уговорить единорога добровольно умереть, отдав свою шкуру, и… кровь – для того, чтобы пропитать её?.. Значит, Поттер действительно сроднился со Светлой магией, практически стал её воплощением, значит… значит у меня есть шанс.
— Так что, Том… начнём?
На этот раз я киваю – по-прежнему молча – и делаю шаг вперёд. Впереди зеркально повторяет моё движение Поттер.
— Ты знаешь, Том, как я вижу создания Тёмной магии? Или те, что долго жили в ней?
Шаг.
— «Они прекрасны. Ужасающи, да, но прекрасны. Они клубятся, словно ленты вороного дыма, не чёрного – нет, вороного, переливаются и живут, принимая в себя горячие человеческие чувства…»
Стискиваю зубы, чтобы промолчать – не говорить ни слова, даже когда этот монстр цитирует моего учителя, подло, чужими руками, убитого им. Шаг.
— О, ты распознал авторство, — Поттер мягко смеётся. — Я рад. Но это, как ты понимаешь, далеко от правды, а от истины – ещё дальше.
«
Не тебе определять, что есть истина!» Шаг.
— На самом деле… они отвратительны. То, что наполнено, искажено Тьмой, для моего зрения – как тлеющие чёрные угли, как пульсирующие чуждой жизнью сердца… Взять хотя бы твою палочку.
Я мгновенно напрягаюсь и немного, совсем чуть-чуть медлю, прежде чем сделать ещё один шаг. «
Заметил!»
— Да, твоя палочка. Та самая, что ныне спрятана под мантией, у сердца, настоящая – в отличие от бесполезной имитации, которую ты, Том, выбросил у меня на глазах. Я вижу её. И её я тоже уничтожу.
Ещё сильнее стискиваю зубы. «
Он так много видит! Слишком много видит! Говорила же Белла, что это самоубийство… а я не послушал». Шаг. Предпоследний.
Поттер теперь молчит – он готовится тоже. Нам обоим ведомо, что магическая дуэль лишь истощит противника, но не убьёт – полгода назад была возможность доподлинно убедиться в этом. Нам обоим ведомо, что холодное оружие не причинит рунической броне вреда – а даже врагам известное благородство лидера Светоносных не даст Поттеру убить им меня. Остаётся одно. Глупое, безрассудное, варварское. Нелепое, бессмысленное в любом ином случае, но единственно верное в нашем.
Прямой контакт. Прямой удар. Смерть – в буквальном смысле – от рук другого. «
Только в крайнем случае, Том, — говорил Гриндельвальд, —
только в самом крайнем случае. Потому что один из вас – сгорит, и это не фигура речи, а второй…»
Мы поднимаем руки – ладонями вперёд. Сердце болезненно трепыхается в груди. Шаг?..
***
«
Больно».
Это всё, о чём я могу думать. Это – и необходимость поддерживать…
«
…огонь. Больно».
Эта мысль, если её повторять про себя, на какое-то мгновение избавляет от страдания – и можно отвлечься и подумать о другом. Так что я твержу её вновь и вновь, даже сам не замечая – кричу, шепчу или произношу эти слова лишь про себя. Потому что...
«
Больно».
…мы уже начали. Вдвоём. А закончит один. Как в…
«
Больно. Горит».
…старых легендах. Только в них кто-то всё-таки выживал. Обычно. Или…
«
Так больно…»
…нет. Но в жизни всё равно иначе. Мой учитель был прав – погибают все. Виток за витком…
«
Огонь. Больно. Хватит, пожалуйста!»
…победители убивают побеждённых, а те могут затаиться на годы, но потом поднимаются и настигают тех, кто истреблял их.
«
Больно».
А их дети и дети их детей повторяют то же. Виток за витком.
«
Больно».
«Убить за убийство! Быть убитым за то, что убил! Как же это может закончиться миром?!»
«
Огонь. Держать огонь. Так больно…»
Только сейчас мне всё равно. Я просто хочу, чтобы это прекратилось. Пусть он умрёт. Или пусть я умру. Тогда не будет так…
«
Невыносимо. Больно!»
Пламя разгорается всё ярче. Мне не узнать, как это выглядит со стороны – но, должно быть, впечатляюще. Я видел рисунки-предположения: двое застыли, словно в безвременье, внутри непроницаемой для почти всего льдисто-голубой сферы, а между ними только…
«
…огонь…»
Я должен бы огорчаться? Ведь…
«
…больно…»
…это был не наш план. Его. Поттера. А значит, он уверен, что выживет. Что победит – снова.
«
…больно…»
Мною вдруг овладевает страшное желание посмотреть ему в глаза – увидеть в них ту же боль, что терзает меня, то же страдание. Разглядеть в их глубине – может быть – страх смерти, которого Поттер, кажется, вовсе лишён. Ну не может же он и сейчас…
«
…как же больно…»
…не бояться? Или он правда уже – не человек?..
«
…пожалуйста, хватит…»
Я открываю глаза.
***
Первой мыслью, когда очнулся, было не «что произошло?» и даже не «кто я?». Первой мыслью стало:
«
Дождь».
Удивительно тёплые редкие капли падают на моё лицо, тёмные ветви деревьев склоняются над головой, слегка колеблясь от непонятно откуда взявшегося здесь ветерка, а вверху – не высоко и не низко – нависает тёмное, с тонкими светлыми прорехами небо. Оно совсем не похоже на ту свинцово-серую пелену, что была здесь, когда…
Воспоминания возвращаются и я вздрагиваю, осознавая. Пытаюсь подняться – сил совсем нет, даже чтобы пошевелиться, и тут чувствую под затылком что-то мягкое. Запрокидываю голову и вижу, как прямо на меня смотрит… Грейнджер! Внутри загорается огонёк ярости, приправленный ненавистью, но – слабо, словно издалека. Эти чувства заслоняются другими: уважение, радость, что с ней всё в порядке, доверие и, неожиданно – отдающий холодком расчёт: «
лучше она, чем кто-то другой, потому что…» В голове проскальзывают мысли, обосновывающие это «потому что» и я понимаю, что много раз размышлял об этом, чтобы не подставить под удар, чтобы не подвести, не обмануть доверия, и потому выбрал её – ведь Гермиона умная, ей тоже больно, но она всё понимает… содрогаюсь от того, как легко назвал её по имени и пытаюсь напомнить себе – она убила Люциуса! Из-за неё раскрыли и неизвестно, что сделали – с Северусом! Она… она…
Но легко возникшая злость, долго, кропотливо вынашиваемая и поддерживаемая постоянно провоцируемой ненавистью – сталкивается с чем-то более сильным и рассеивается, а я понимаю две вещи: с Северусом всё в порядке, его держали в заключении всё время, но он жив и здоров, и… и рядом с Гермионой я чувствую то же, что она рядом со мной. Покой: беспредельный, неисчерпаемый. Именно она – та, кто способна подарить это чувство и кому я могу дать его взамен. Что же это… вновь перевожу взгляд на её лицо и понимаю: это был не дождь, совсем не дождь. Почти неосознанно поднимаю руку и нежным, давно задуманным, но не привычным движением касаюсь её щеки, пытаясь утешить хоть так.
От прикосновения она вздрагивает и чуть отстраняется, лицо становится напряжённым – но через миг расслабляется. Теперь уже дрогнул я – она улыбается мне. Горько и счастливо, открыто и пряча внутри боль – чтобы не ранить меня, и это знакомо, так знакомо! Пока некая часть меня испытывает шок: Грейнджер способна улыбаться?! – другая радуется и сожалеет, а сердце переполняет чувство признательности: Гермиона вновь поддерживает меня, даже когда ей самой намного тяжелее.
Я лежу на земле, моя голова покоится на её коленях – я понимаю, чего хочу сейчас: и улыбаюсь в ответ. Она отводит глаза, и мне понятно, отчего – непривычно, наверное, читать в улыбке другого то же, что таится в твоей собственной, но ещё непривычнее – видеть такую родную улыбку на
чужом лице…
От последней мысли меня словно тряхнуло: что? В каком смысле?! Вновь пытаюсь приподняться, и это почти удаётся, а Грейнджер… Гермиона словно угадывает мои мысли – аккуратно поддерживает за плечи и помогает сесть. Затем взмахивает палочкой: воздух прямо на глазах уплотняется, наливается светом и чуть вспыхивает – перед лицом зависает небольшое, в две ладони, зеркало. Мысли вновь раздваиваются: часть меня удивляется такой прекрасной трансфигурации из воздуха, а другая вспоминает, что видел это множество раз.
Лицо, глядящее на меня с серебристой поверхности, и знакомо, и нет. Память подсказывает, что оно моё, но… рывком отвожу взгляд, осматривая размокшую землю. Там, всего в нескольких шагах, лежит лицом вверх тело в светло-серой одежде… моё и не моё, принадлежавшее раньше мне и в то же время – моему врагу, с которым были мы обречены убить один другого… пока он… я не нашёл иной путь. Память ещё раз вспыхивает и перед внутренним взором проносятся даже не картинки – облака знаний, грозовые тучи тайн и молнии разгадок, и из этого пугающего состояния меня выводит голос Гермионы:
— У него… — она запинается, — у тебя получилось.
Я вновь чувствую, как ей больно – и как она пытается скрыть это. Эхом повторяю:
— …получилось? — мне просто нужно услышать это от кого-то другого. Иначе я боюсь сойти с ума.
— Да. Он… ты… Гарри знал, что эта война не прекратится никогда. Знал, к чему всё идет. Гарри говорил: что хорошего в том, когда одни убивают других, а выжившие убивают в ответ? К чему вообще хоть немного хорошему может привести убийство людьми друг друга? Их дети и внуки вырастут на историях о ненависти и тоже пойдут убивать. Как же это может закончиться миром?.. — её голос срывается и я не выдерживаю:
— Не плачь, пожалуйста… не плачь, Гермиона.
Её плечи вздрагивают и она поднимает на меня взгляд – слёзы в глазах, страдание и… счастье?
— Ведь всё получилось. Войне конец. Мы… я. Я здесь. Ведь пророчества – чушь, когда их делают люди. Ведь… нет судьбы. Ни один из нас не убил другого. Всё, как задумал… Гарри.
Называть это имя, словно говоришь о другом – странно. Сейчас всё странно…
— Идём, Гермиона. Ты же останешься со мной? Как всегда?
Она молча кивает. И улыбается сквозь слёзы.