Большие дары полезны лишь тем, кто их достоин,
для других же они опасны.
Стефан Цвейг

«Неужели это конец?»
Единственная мысль звенит, пульсирует в голове, отодвигая на второй план всё остальное.
Гермиона ничего не чувствует: ни рук, ни ног. Нет даже боли, которая поможет ощутить, что еще жива. У мертвых ничего не болит — старая, набившая оскомину, истина. Хочется шепнуть ей: «Вернись…» Но язык не слушается. Ритм собственного сердца отдаётся в висках едва уловимо. Кажется, еще миг — и оно совсем перестанет биться.
Только вот Гермиона еще жива. Жива… Назло тому, кто держит ее в этом подвале. Как давно, она не знает.
Время застыло, а окружающая беспроглядная темнота давит, вытаскивая наружу глубоко спрятанный страх. Кажется, что в мире не осталось ни души, а гулкая звенящая тишина лишь усиливает опасения. Где-то вдалеке капает вода — один… десять… тысяча… — Гермиона считает, чтобы снова не впасть в забытье. Оставаться в здравом уме и памяти — единственное, что она может сейчас себе позволить.
На иное не имеет права!
Кап… кап… кап…
Прямо по нервам. Монотонная, толкающая в безумие казнь. Безжалостная пытка, изобретенная чьим-то больным воспаленным мозгом.
Гермиону стараются свести с ума.
На такое способен только очень жестокий человек. В ее случае — маг. И кажется, что Волдеморт по сравнению с ним вполне адекватен и разумен. Гермиона не сомневается — ее схватил кто-то из Пожирателей. Но кто? Долохов и Яксли мертвы, Макнейр и Роули в Азкабане, остальные — либо в бегах, либо сидят тише воды ниже травы. В любом случае, бросить вызов Министерству Магии и Аврорату мало, кто способен. Пытать человека — значит подписать себе смертный приговор. Выходит, он или сумасшедший... Или ему просто нечего терять.
Гермиона дергается, делая очередную отчаянную попытку освободиться. Сдаваться — не в ее характере. Но всё бесполезно. Тело натянуто как струна: ни вырваться, ни шевельнуться. Руки высоко подняты над головой, запястья и щиколотки крепко опутаны Инкарцеро, а сама Грейнджер, словно кукла, подвешена на веревках. Неведомый похититель явно наслаждается беспомощностью своей жертвы.
Гермиона распята.
Унижена.
Растоптана.
Кто она без своей волшебной палочки? Без лучших друзей? Обычная слабая беспомощная девушка, а не самая умная выпускница Хогвартса, не лучший знаток боевых заклятий... И это…
Обидно?..
Очень.
Потому что попала сюда. Как же она могла быть такой глупой?! Неосторожной!
Гермиона напрягает память, прокручивает в голове тот день, заставляя себя сосредоточиться на каждой мелочи. Потому что нужно понять, кому и для чего это понадобилось. С кем она имеет дело? Самое страшное — неизвестность. У этого гада должно быть имя! И она обязательно его узнает. Любой ценой. Выход можно найти даже из самой безнадежной ситуации. Просто нельзя отчаиваться и опускать руки. Гермиона Грейнджер никогда не сдается. И сейчас не сдастся.
Только бы вспомнить…
Гермиона никогда не думала, что известие о ее свадьбе с Роном вызовет такой ажиотаж. Новость о предстоящем торжестве мгновенно стала номером один в магическом мире. Всем вокруг стало очень интересно, где пройдет церемония, сколько будет приглашенных и прочие подробности. В «Ежедневном пророке» активно обсуждались меню и загадочный наряд новобрачной — и эта шумиха раздражала не только Гермиону, но и Рона. Ведь так хотелось хоть что-то сохранить в тайне, для себя, а не выносить на суд общественности.
А потом, когда мадам Малкин прислала сову о необходимости последней примерки, у Гермионы не возникло никаких подозрений, и она сразу же согласилась.
Время было назначено с таким расчетом, чтобы им не мешали — портниха настаивала, что платье невесты никто не должен видеть, даже родители — и это тоже не насторожило. Но с другой стороны, мадам Малкин тщательно соблюдала традиции и обычаи — это знали все.
Последнее, что помнила Гермиона, это как она открывает двери, и её приглашает войти владелица знаменитого ателье. Протягивает ей практически готовое свадебное платье… Оно окутывает Гермиону белоснежным покрывалом...
А дальше — провал...

И боль...
Почти нескончаемая.
Похититель тщательно подготовился — изучил распорядок дня Гермионы. И мадам Малкин тоже. Ему не откажешь в продуманности и коварстве: добыть волос портнихи и воспользоваться обороткой — не каждый решится. Хотя зайти в ателье и раздобыть там материал для Многосущного зелья — легко. Но почему его не узнали? Или он в сговоре с мадам Малкин? Куча вопросов и ни одного ответа…
Гермиона никак не может понять — почему не заметила тогда ничего подозрительного. Или всё-таки это было Империо, а не оборотное зелье? Но ведь оно просто копирует внешность, оставляя сущность волшебника неизменной. Хотя она не настолько близко знакома с мадам Малкин…
На мгновения тусклый свет прорывается через дверную щель, но Гермиона этого не видит. Ищет… Ищет… Ищет…
Ее размышления обрывает хриплый мужской голос:
— Что, сука, очнулась? — незнакомец, как всегда, держится на расстоянии. Только почему? Палочка Гермионы, переломанная пополам, валяется у самых ее ног. Издевательски напоминая о бессилии. — Где твое здравомыслие? Нельзя оставлять меня одного так надолго, — ядовитые жестокие нотки не предвещают ничего хорошего. И нового тоже. — В прошлое наше свидание мы так и не закончили...
Сегодня мужчина не прячет лица, произносит Люмос, и Гермиона, адским усилием приподнимая голову, щурится и пытается разглядеть его.
— В этот раз постарайся остаться в сознании подольше, — злое бородатое лицо неожиданно оказывается рядом, будто секунды, по каплям, уже выпадают из реальности. — Где твое хваленое геройство?!
И Гермиона понимает, что никогда не выйдет отсюда живой. Хотя бы потому, что теперь знает страшную правду — именно Августус Руквуд, предатель и шпион, Пожиратель смерти и беглый преступник, похитил ее. Он не зря считается опасным, умным и изворотливым, ведь не один год авроры Министерства безрезультатно пытаются поймать его.
У Гермионы хватает сил только на:
— Ты еще пожалеешь... — пересохшее горло саднит. Собственные крики словно изодрали его в кровь.
— О том, что жив? — язвительно заканчивает Руквуд за Гермиону. — Абефорту пора научиться использовать Аваду, а не оглушающие, — самодовольно ухмыляется он, — но сейчас мне хочется поразвлечься. А не болтать по пустякам, — Руквуд чуть отступает, и его палочка нацеливается прямо в лицо. — Круцио!
Движения четки и отработаны. Подпитываются внутренней злобой. Нечеловеческой потребностью в чужих мучениях. В мелодии страха и отчаяния.
Гермиона снова кричит и кричит. И ничего не помнит.
Кроме боли.
Секунда… другая… Гермиона повисает на веревках, сознание почти покидает ее. Она хочет смерти, но Руквуд ей не позволяет. Он ведь еще не наигрался со своей жертвой. И не желает облегчать ее участь! Смерть — это награда, и ее нужно заслужить.
— Очнись, дрянь! — раздраженно и разочарованно: — Слабая полудохлая шлюха… — резкий нервный взмах палочкой: — Агуаменти!
Ледяная вода делает свое дело — Гермиона, мокрая с головы до ног, ловит ртом воздух, с ненавистью глядя на своего мучителя, и вдруг чеканит:
— Что тебе нужно от меня? — жгучая ненависть придает силы. А еще — природное упрямство.
— Наконец-то разговор по существу, — смеется он. — Неужели ты так и не поняла, дура?! Ты всего лишь приманка! — и хриплый шепот: — Для более крупной дичи…
В голове Гермионы вспыхивает мысль: «Как банально!..» Ему нужны Гарри и Рон. Вот для чего весь этот фарс! Но она не позволит…
Умрет, но не позволит.
А Руквуду не удастся бегать от них до конца его дней!
Он будто читает мысли. Раздается дикий хохот. И металлический скрежет в голосе:
— Твои дружки… Они ведь найдут меня. Я знаю. И тебя! Разукрашенную моими талантливыми руками. Валяющуюся в углу, как дохлая крыса! Злые. Полные жажды мщения. Но раздавленные… И вот тогда я убью и их тоже... Прихлопну как мух.
— Жалкий трус! — хрипит Гермиона. — Скорее, они — тебя. Ты способен махать палочкой только перед беспомощными.
— Но я же убил одного из близнецов Уизли, — парирует он. — Раздавил, как рыжего таракана. И даже эту волчью подстилку — Тонкс!
— Нет, — из последних сил возражает она, — это сделала Белла.
— Нет, я! — в его глазах торжество. — Это сделал я! У меня есть доказательство! Моя Авада настигла ее первой!
«Доказательство?»
— Какое? — чуть слышно шепчет Гермиона. — Слова самонадеянного урода? — она пытается изобразить ухмылку.
— То, что изменчиво снаружи, изменчиво внутри, — он намеренно оставляет последнюю реплику без внимания. — И ты скоро сама это поймешь. Перед тем, как я убью тебя.
И вот теперь Гермиону настигает месть за ее слова.
Удар в лицо. Кулаком. Точно в зубы.
Эта боль уже терпима. Потому как скоротечна. Во рту соленый привкус крови. Хоть какая-то влага, обволакивающая истерзанное горло.
Гермиона глотает ее и выдавливает:
— Так чего же ты ждешь? — она с вызовом смотрит на него. Ей не страшно, просто противно.
— Нет, — Руквуд снова бьет наотмашь, разбивая нос в кровь, и ухмыляется: — Не сейчас. И не так. Я разорву тебя на куски. Голыми руками. Потому что я сильнее Поттера. Твоего тупого дружка. И умнее тебя, грязнокровка. Знаешь, какое это наслаждение видеть смерть в чужих глазах? Чувствовать себя всемогущим, выбирая, кому жить, а кому умирать? И только я решу, когда ты должна будешь сдохнуть. Поняла?
— Нет, не поняла! — из последних сил шипит она. — Но пойму, когда увижу твою смерть.
— Заткнись! — визжит Руквуд, взмахивая палочкой. — Вариари виргис!
Невидимый хлыст с шумом рассекает воздух, жалит измученное тело, оставляя багровые полосы на нежной коже. Гермиона молчит, стиснув зубы, она не доставит ему удовольствия даже своими стонами.
А Руквуд входит во вкус, чередуя круциатус с невидимым хлыстом, иногда окатывая свою жертву ледяной водой. Сколько это продолжается — она не знает. Но ему доставляет наслаждение вид ее мучений — он прирожденный садист и убийца. Наконец он прекращает истязать ее:
— Не вздумай сдохнуть! — бросает на прощание. — Хотя даже если откинешь копыта, твои дружки все равно прибегут. Так что скоро увидимся… Не скучай.
Гермиона с трудом разбирает последнюю фразу. Ее сознание затуманено, но все-таки кое-что она понимает. Руквуду удалось выиграть этот раунд. Но вот победить ему не удастся. Не в этот раз.
Время тянется бесконечной липкой резиновой лентой. Гермиона не понимает, сколько она находится в одиночестве без Руквуда, несколько минут или часов? То, что теперь ей известно имя похитителя, не облегчает ее участи. Вырваться по-прежнему невозможно. У нее нет ни палочки, чтобы освободиться, ни ножа, чтобы перерезать веревки.
Смириться с уготованной Руквудом участью? Никогда! Что он там говорил?
Что будет, Гермиона не представляет, но сдаваться точно не намерена. Она собирает все свои оставшиеся силы и ждет, когда вернется Руквуд. Потому что он вернется, чтобы добить ее.
Она различает (или ей только кажется?) отдаленные голоса, звуки борьбы, земля сотрясается от брошенных кем-то проклятий. Потом все затихает, но все равно никого нет.
Когда ожидание становится невыносимым, Гермиона слышит чьи-то осторожные шаги.
Руквуд? Нет, не похоже. Он бы не стал таиться. Неужели, это спасение?!
Робкая надежда озаряет ее лицо, Гермиона извивается, отчего веревки сильнее впиваются в тело, и тихо, осторожно произносит:
— Я здесь… Я жива…
И в ответ слышит такой родной, такой любимый голос:
— Гермиона? Ты жива… Жива… Сейчас…
Рон? Как? Откуда? Но анализировать и думать совершенно не хочется, поэтому она только шепчет и плачет:
— Я знала, ты меня найдешь…
Слезы облегчения катятся по ее щекам. Неужели все кончилось? Кончилось… Она в безопасности… С Роном…
А он поджигает факелы и взмахивает палочкой, перерезая веревки. Путы, удерживающие Гермиону, пропадают, и она, израненная и измученная, падает, не в силах стоять на ногах. Рон бросается к ней, откидывая палочку в сторону, опускается на колени, суетливо ощупывает. Его неловкие движения причиняют боль, но Гермиона старается не замечать этого. Она прижимается к нему всем телом, порывисто обнимает, целует шею, щеки и исступленно продолжает шептать:
— Я знала… верила… ты нашел меня… — как спасительное заклинание. И слезы катятся по щекам помимо воли. Каждое касание Рона напоминает о пытках, вынуждает морщиться, но не отводить глаз.
Ее руки крепко обхватывают Рона, а сама Гермиона ненадолго замирает, наслаждаясь моментом. Вдыхает любимый запах...
Невозможно. Не веря. До конца еще не осознавая происходящее.
А потом ее пальцы нежно очерчивают губы, скользят по щеке… Рон немного напряжен, но она ласково треплет его волосы и нежно, заискивающе шепчет:
— Рон… — и приближается губами к губам.
Руки увереннее и жестче гладят ее спину… Поднимаются выше… И сильно сжимают шею…
Но Гермиона осторожно, наощупь, уже отыскивает кусок своей сломанной палочки и с силой вонзает острым концом прямо ему в глаз, превращая его в кровавое пятно.
Рон, инстинктивно отшатнувшись, кричит, почти визжит от боли. Кровь полностью заливает ему лицо, а Гермиона, подхватив первый попавшийся камень, с размаху бьет противнику в висок.
Близость свободы придает сил. Даже если их совсем не осталось.
Гермиона только что убила Рона. Кажется… Почти не задумываясь. Она с ужасом осознает, что никогда не сможет забыть его залитое кровью лицо, искаженное гримасой боли. И ничего уже не будет, как прежде.
Рон падает на землю тяжелым мешком.
Гермиона на четвереньках доползает до его палочки, с трудом поднимается на ноги и, вытянув чужое оружие перед собой, подходит к распростертому телу.
Он умирает, потому что меняется на глазах. Уменьшается в росте. Становится шире и плотнее. Рыжие пряди делаются темными с проседью. На лице — неопрятная борода.
Но Гермиона не будет никого спасать. Потому что знает, чего хотел Руквуд. Убить ее руками Рона. Руками любимого человека. Изощренная жестокость. Сначала подарить надежду, а потом безжалостно отнять. Лишь бы увидеть в ее глазах смерть. Максимально близко. Посмеяться над ее глупостью. И слабостью.
Руквуд, действительно, убил Тонкс. Поэтому и стал… метаморфом.
Редкая врожденная способность… Не всегда наследуемая. Иногда, в одном случае из ста, эта магия, словно волшебная палочка, выбирает победителя. То, что изменчиво снаружи, изменчиво и внутри. Руквуд хотел, чтобы она это поняла. За секунду до смерти. Он бы показал ей это. Обязательно. Поддавшись тщеславию. Но Гермиона оказалась умнее.
Она смотрит на него и не испытывает ничего. Ни жалости. Ни радости. Ни грусти. Даже ощущение свободы пропало. Испытывает только бесконечную усталость. И желание поскорее уйти отсюда.
Руквуд видит ее, прямую, тонкую, над собой и, отхаркиваясь свернувшейся кровью, хрипит, криво усмехаясь:
— Так что меня выдало?
У Гермионы есть ответ. Это не чертово шумное "представление", устроенное ради забавы! И не голос. Не прикосновения.
— Запах, — говорит она.
Именно аромат, знакомый с детства, который невозможно ни подделать, ни воспроизвести, позволил Гермионе выжить. Руквуд не учел, что не только Амортенция хранит запах, его помнит и сердце.
Руквуд тяжело вздыхает в последний раз, его взгляд стекленеет, а тело вытягивается.
Вот теперь все… кончено.
Она совершенно уверена.
Гермиона все еще смотрит на него. Не уходит. Не замечая, как в ярком блеске факелов ее волосы алеют.