— Мне страшно, Северус…
Я прислушался к собственным ощущениям: было ли мне страшно? В этом каменном мешке, куда я потащился вслед за Гермионой? Мне давно уже не страшно. После всех тех лет, которые я провел рядом с Волдемортом, возвращаясь в Хогвартс, словно в тюрьму? Когда ожидание изводило меня? Ожидание вызова Темного Лорда. Часы, дни, недели — они тянулись, как во сне, чередой лжи, притворства, боли, унижений и постоянного напряжения под спудом чувства долга. Я почти обрадовался, что все закончилось — так или иначе. Жизнь прошла, будто страшный сон, от которого я очнулся только в Мунго. С невероятным, глобальным, всеобъемлющим чувством облегчения. А как же мне стало хорошо в Азкабане! Свобода!
Черт побери. Да, мне не страшно. Смотрю на женщину, идущую сейчас впереди, и полностью осознаю ту жалкую истину, что я почти в ужасе! Зачем? Зачем мы потащились в Хогвартс на это дурацкое расследование? Да еще разыгрываем «просто коллег», потому что «свадьбу не афишировали, Минерва будет молчать, а преступники потеряют бдительность». Что за бред?
Хотя нет, не бред, конечно. С Гермионой все в Хогвартсе — от домовиков до последнего профессора — общаются легко и непринужденно, даже этот хиляк Лонгботтом, который наверняка мог бы в ступор впасть при словах «миссис Снейп», а потом окуклиться истеричной бабочкой. Снейпов в квадрате его тонкая душевная организация вполне возможно и не перенесла бы, и мы запросто потеряли бы весьма ценного информатора. Правда и меня этот адепт травологии, ставший теперь по иронии судьбы профессором и коллегой, встретил на удивление спокойно. Если бы не едва заметно дернувшееся веко, я бы, пожалуй, даже поверил Гермионе с ее: «Невилл стал совсем другим, Северус». Ха!
А Гарри и его наставления!.. «Не привлекайте внимания. В Хогвартсе теперь много учеников, даже иностранных. Никого не удивит, что профессор МакГонагалл взяла вас на полставки — хороших преподавателей всегда не хватает. Ваша задача — наблюдать за преподавателями и учениками. Вы же понимаете, что без помощи изнутри Распределяющую шляпу было бы невозможно похитить». Еще бы не понимать. Выяснить бы еще — зачем кому-то вообще потребовалось похищать старую маразматичку? Почему-то я очень сомневаюсь, что кто-то позарился на нее, как на вместилище сущности Мерлина, потому как подробности наших предыдущих приключений хранятся слишком глубоко в самых секретных архивах аврората, куда и не всякий посвященный доберется. А поиски шутников из числа учеников могут затянуться надолго. Мы здесь уже две недели, за которые я вновь обзавелся мигренью и идиосинкразией к детям школьного возраста, и только Гермиона продвинулась вперед настолько, чтобы в один прекрасный вечер вывалиться из камина на ковер в моих апартаментах, чмокнуть меня в нос и с горящими глазами выпалить:
— Ты знал, что в орнамент коридора на четвертом этаже вплетены руны?
А как же — целыми днями только и делаю, что хожу и разглядываю росписи на стенах, вместо того чтобы наблюдать за малолетними бандитами и половозрелыми невротиками, называющими себя профессорами. Зато на вдохновенном спиче о пользе прогулок по потайным ходам я смог быстренько запинать обратно рвущееся из глубины души чудовище. И даже стойко выдержал взгляд Гермионы. Ее проницательности в принципе может позавидовать любой легилимент: ей прекрасно удается улавливать оттенки настроения, фальшивые нотки в голосе, а по глазам она и вовсе читает, как урожденная Кассандра. Только не у меня. Все мои чудовища сидят в надежной клетке под присмотром и надлежащим контролем со стороны высшей нервной деятельности. Я еще помню, с каким трудом мне удалось загнать Гермиону в ловушку под названием «брак», да так, что она почти ничего не заметила. Хотя я до сих пор иногда перехватываю этот ее странный взгляд. И снова надеваю маску примерного супруга на гибрид параноидального монстра-собственника и курицы-наседки. И прячу дрожащие руки в карманы, чтобы не схватить, не заорать, не спрятать, не запереть, потому что — моя! Я ведь все еще не знаю, почему она осталась со мной. Почему не убила, не отвернулась, облив презрением и ненавистью. Или равнодушием. И все еще до жути боюсь, что уйдет — и никакой ребенок ее не остановит, а потому никогда и ни о чем не спрошу… Еще чего не хватало!
— Мне страшно, Северус…
— Тебя что-то беспокоит?
Я предостерегающе взял ее за локоть, и она понятливо зашла мне за спину.
— Не знаю, — в ее голосе послышалось сомнение. — Как-то все странно. Руны, обозначающие сокрытое. Даже этот самый скрытый проход…
— Им недавно пользовались.
— Да. Надо было разведать все, как следует, прежде чем лезть сюда.
Я пошел медленнее.
— По-моему, именно этим мы и занимаемся. В Хогвартсе полно потайных ходов и подземелий. Даже близнецам Уизли наверняка не удалось найти их все. А сколько еще любопытных детишек тут училось до и после них?
— Ну да, — в ее голосе все еще слышалось сомнение. — Просто у меня нехорошее предчувствие.
— Давай вернемся, — сказал я как можно более равнодушно. — А вечером я схожу сюда с Гарри. В конце концов, ты не должна лазить по всем обнаруженным тобою потайным ходам Хогвартса.
— Да мы уже почти пришли. А потом — это ведь я его нашла!
— Ты мой Колумб в юбке!
— В мантии!
Она покрепче перехватила палочку, я хмыкнул и медленно двинулся вперед. И действительно — буквально через десяток шагов мы вышли к входу в небольшую комнату, в углу которой валялась Распределяющая шляпа. Тихая и молчаливая. Какая же она милая — эта старая перечница, когда в обмороке!
— М-да, — я прищурился.
— Как-то все слишком просто, — пробормотала за моим плечом Гермиона.
— А тебе обязательно надо, чтобы драки, погони, пальба заклинаниями и логические загадки?
— Значит, ты был прав, и во всем виноваты детские шалости, ты это хочешь сказать?
— Нам все равно необходимо найти того, кто посмел стянуть Шляпу прямо из-под носа Минервы. Такие «шалости» следует пресекать на корню.
— И душить в зародыше, — вздохнула Гермиона.
— Ты же понимаешь, насколько опасно для школы, когда по ней свободно разгуливают личности, возомнившие себя очередным Золотым Трио или последователями близнецов Уизли.
— Да уж, — хмыкнула Гермиона. — А ведь наш Джеймс в следующем году станет первокурсником. И Джеймс Поттер — тоже.
Я мысленно застонал. Сразу посочувствовал Хогвартсу и порадовался за себя, потому как я-то больше к преподавательству не имею никакого отношения. Хотя до сих пор не понимаю, как Гермионе удалось уговорить меня подписать контракт до конца учебного года под предлогом проведения расследования. Наверняка они с Минервой сговорились. Надо с ней на эту тему поговорить — пусть не думает, что подобные коварные планы на мой счет смогут сойти ей с рук. Или с нервов.
— Забираем Шляпу и идем к Минерве.
Я сделал шаг вперед.
— Стой! — завопила Гермиона.
Я уже и сам догадался, что зря сделал ставку на шаловливых детишек — видимо, ловушка и должна была сработать сразу же, как только кто-то переступит через порог. Мы еще даже успели вскинуть палочки и крикнуть: «Протего!», — до того, как меня накрыло сияющей волной заклятия. Падая, я с каким-то облегчением осознал, что теперь больше не нужно будет искать в ее глазах ответ на тот жуткий вопрос, который я так и не смог заставить себя задать — почему она ни разу не сказала, что любит меня?

Кто-то рядом шмыгнул носом. Интересно, сколько я вчера выпил, если не помню, где и с кем? А уж то, что с утра кто-то рядом шмыгает носом… Наверняка, от избытка впечатлений.
Тяжелые веки приподнимались неохотно. Белый потолок. Опять Мунго? Кто-то крепче вцепился в мою руку, и я услышал хриплый шепот:
— Северус?
Голова гудела, как пивной котел. Я все еще не мог сосредоточиться. С трудом перевел взгляд в сторону. В углу палаты, напряженно вглядываясь в меня, стояли Минерва и Аберфорт Дамблдор. Он-то что здесь забыл? Совсем заросший, со спутанными седыми космами и глазами-льдинками, сверкавшими из-под нависших бровей. Только его мне тут и не хватало. Неужели ему мало его речи в суде? Кто бы мог заподозрить в этом любителе коз и хорошей выпивки скрытый ораторский талант? Он был весьма убедителен, когда рассказывал о гении интриг и виртуозе лжи во спасение Альбусе Дамблдоре. Море! Просто-таки море обаяния и довольно увесистый кулак, который он подсунул мне под нос, когда проходил мимо.
— Аберфорт как раз был у меня в кабинете, когда там появился патронус Гермионы, Северус, — брови Минервы тревожно сошлись на переносице. Она вообще выглядела какой-то усталой и постаревшей. — Как ты себя чувствуешь?
Кабинет? Патронус Гермионы? Что за?..
Она уже не всхлипывала. Худосочная Грейнджер сидела рядом, вцепившись в мою кисть побелевшими пальцами. Наверняка синяки останутся. Выглядит, словно ее пикси драли — лицо опухшее, с красным носом и лихорадочно горящими глазами. В мантии размеров на пять больше положенного. В эту мантию трех таких Грейнджер впихнуть можно. И космы торчат в разные стороны из уродского пучка на затылке. Короче, такая вдруг приснится — не отмахаешься. Что, интересно, с ней случилось?
— Отцепитесь, Грейнджер, — как можно вежливее попросил я.
Она отдернула руку, словно обжегшись. Откинулась на спинку стула и с каменным выражением лица уставилась на меня.
— Ну что вы все накинулись на мальчика, — закудахтала выпорхнувшая откуда-то сбоку Поппи Помфри. — Если бы он не успел выставить защиту, его мозг просто спекся бы в маленькую липкую кучку. А так…
— А так? — Минерва напряженно наклонила голову к плечу.
В большую и с комочками? Ничего не понимаю. А нет, простите, это они ничего не понимают. Я — просто в панике.
— А кто ж знает-то пока? — Поппи склонилась надо мной и ласково улыбнулась. — Как ты себя чувствуешь, Северус?
— Голова трещит, — прислушался я к собственным ощущениям. — А шея — нормально. Почти не болит. И против чего я выставил защиту?
Вот это да. Помимо того, что надрался, я еще успел и с кем-то подраться? Надеюсь, они так на меня уставились не потому, что я кого-то убил. И съел, если судить по выражению лица Грейнджер. И ведь только сейчас обратил внимание, что вместо хрипов и скрипов, которые так хорошо удавались мне в последние пару лет, я говорю почти нормально.
— А чего ж ей болеть-то? — теперь нахмурилась и Поппи. — У тебя теперь даже шрам почти не виден.
Да неужели. Я мысленно усмехнулся. Если я не помню, где вчера надрался так, что меня там почему-то обнаружила Грейнджер и неизвестно зачем притащила в Хогвартс, это не значит, что вчера я обмывал изобретение чудо-средства.
— Что со мной произошло?
И долго они в гляделки собираются играть?
— Я пришел сразу, как только смог.
Запыхавшийся румяный Поттер — то еще зрелище. Особенно Поттер заматеревший — раздавшийся в плечах, с трехдневной щетиной. По-моему, он даже как-то вырос с тех пор, как мы виделись в последний раз. Год назад. Или не год? У него даже очки какие-то солидные стали.
— Что здесь происходит? — голос мой внезапно сел.
Грейнджер, поджав губы, прищурилась. Поттер, нахмурившись, оглянулся на Аберфорта с Минервой.
— Я, пожалуй, пойду, — качая головой, Аберфорт двинулся к выходу. — Мне еще трактир закрывать. Минерва, я на днях еще зайду за оплатой поставки.
Поппи сделала надо мной еще пару пассов палочкой, сунула под нос склянку, внимательно проследила за тем, как я послушно проглотил какую-то гадость, и даже ободряюще погладила по волосам напоследок. Я аж онемел: и чего это она сегодня такая добрая?
— Потом зайди ко мне, как освободишься, деточка, — прощебетала Поппи Грейнджер. — Тебе надо беречь себя, милая.
Грейнджер вежливо улыбнулась и снова замерла на стуле в виде нахохлившейся горгульи.
Поттер подождал, пока за Поппи закроется дверь, и метнулся ко мне:
— Северус, ты можешь рассказать, что там случилось? Гермиона сказала, ты шел первым.
«Северус»? «Северус»?! Щ-щенок.
— Подожди, Гарри, — прохрипела Грейнджер. — Думаю, Северус не помнит.
Умная девочка. Гм. Да и девочкой ее сложно назвать. Какая-то она стала... взрослая? Да что здесь происходит?! Зыркает так, словно готова порвать мою бедную задницу на британский флаг. Интересно, что я ей такого сделал вчера? Или это…
— Это вы! Это вы, Грейнджер, приложили меня каким-то заклятьем?!
Минерва как-то странно закашлялась.
— Северус, подожди…
— Заткнитесь, Поттер! — прорычал я. — Не знаю, с какого перепугу вы решили, что я позволю вам безнаказанно издеваться надо мной только потому, что ваша подружка внезапно взъелась на меня неизвестно из-за чего! Цирк будете устраивать где-нибудь в другом месте!
Поттер вытаращился на меня и, похоже, слегка растерялся. Но не Грейнджер, конечно же.
— Профессор, — промурлыкала она, мило улыбаясь, и Поттер как-то беспомощно оглянулся на нее, — а какой сейчас год?
Ее тон и улыбка совершенно не вязались с ледяным взглядом. Нет, я понял. Да, я все понял, мерзкая заучка. И по спине пробежали холодные мурашки, а ладони вспотели. Не идиот же.
— Двухтысячный.
Повисла тишина. Мне хотелось зажмуриться, но я заставил себя перевести взгляд. Минерва горестно прижала руки к груди, почему-то глядя на Грейнджер, а Поттер утешающе гладил ее по руке. Интересно, на сколько лет я могу засадить ее в Азкабан?
— Гермиона, мне так жаль, — Минерва обняла ее за плечи, а та замерла, выпрямившись, словно жердь проглотила.
— Не надо, Минерва, — спокойно проговорила она. — Не надо. Профессор, — она смотрела мне прямо в глаза, — вы должны взять себя в руки и не реагировать слишком бурно.
— Я весь внимание, Грейнджер. Надеюсь, вы объясните мне, наконец, какого черта тут происходит, и уберетесь с глаз долой.
Минерва охнула. Поттер прочистил горло. Грейнджер усмехнулась.
— Не переживайте, еще немного и я избавлю вас от своего присутствия. В двух словах, профессор: сейчас две тысячи одиннадцатый год, мы вместе с вами находимся в Хогвартсе под видом преподавателей. Потому что являемся внештатными консультантами аврората и здесь проводим расследование. Гарри — наш куратор. Вчера мы нашли потайной ход, исследовали его и набрели на ловушку. И вы всего-навсего забыли несколько лет своей жизни. И на данном этапе развития событий — это прекрасно, я считаю.
— И именно поэтому вы говорите мне «Северус»?
Интересно, почему ее слова так их шокировали? Мерзость какая. Какого черта, в конце концов? Что должно было произойти со мной за эти годы, чтобы Поттер с Грейнджер начали звать меня по имени? Они свихнулись? Нет, скорее, это я сошел с ума. О чем я думал? Или все пошло настолько плохо?
— Дело в том, что мы, — Поттер замялся, а в его глазах промелькнула какая-то тень. Нет. Не-ет! Только не сожаление! — Дело в том, что мы с вами, в некотором роде, слегка… подружились.
Приехали. Подружка Поттер и подружка Грейнджер. Бесподобно! Хорошо еще, что Грейнджер, видимо, тоже от нашей дружбы не в восторге.
— Вы выяснили, кто все это устроил?
Они переглянулись.
— Вы с Гермионой как раз над этим работали. Распределяющую шляпу вам удалось вернуть, но… — Минерва поджала губы. — Как мы поняли, ей стерли память о последней паре сотен лет. Плюс-минус.
— Было бы чего стирать. Как интересно, — я закрыл глаза. Как вообще можно стереть память шляпе? И какого черта кому-то вообще ее красть? Если только…
— Думаю, Шляпу использовали в качестве приманки, — разлепила губы Грейнджер. — Не понимаю только, зачем такие сложности.
Надо же — со временем она думать не разучилась. Ну, этому-то я как раз не удивлен.
— А что мы преподаем, если не секрет? — любезно поинтересовался я.
— Руны и зельеварение. На полставки, — неохотно поведала Грейнджер, глядя куда-то мимо меня. — И вам это не слишком-то нравится.
— Насколько я помню, я вовсе не собирался возвращаться когда-либо в школу, — я устало закрыл глаза. Головная боль накатила удушливой волной. — Мне надо отдохнуть.
А еще узнать в какую задницу скатилась моя жизнь за эти одиннадцать лет. Я снова преподаю в школе! Подвизаюсь на побегушках у Поттера! И даже Грейнджер смотрит на меня, как на дерьмо!
— Можно войти? — в дверь осторожно просунулась голова Лонгботтома. Нет, это невозможно уже! Сегодня вечер выпускников, что ли? — Мадам Помфри просит не утомлять…
— Если вы сейчас тоже назовете меня Северусом, то лучше сразу сделайте себе харакири, Лонгботтом!
— Ни за что, профессор, — выдохнул дохляк и, похоже, мысленно перекрестился. Хоть что-то в этой жизни осталось незыблемым.
— Конечно-конечно, — с облегчением заторопилась Минерва. — Пойдемте, Северусу нужен покой.
— Амнезия ведь может оказаться временной, — и Поттер мне ободряюще улыбнулся! Спасибо — нет! Лучше уж я на скептичную Грейнджер полюбуюсь. По крайней мере мы с ней солидарны в наших чувствах друг к другу. — Вполне вероятно, утром все уже будет в порядке.
С моим-то везением? Нет, ничего не говорите. Идите к черту — мне надо подумать.
Грейнджер помедлила в дверях, словно хотела что-то сказать, но отвернулась и молча вышла.

Утром, разумеется, память ко мне не вернулась. В остальном, проведя ревизию организма, я не нашел в себе никаких отклонений. Даже голова — предательница — перестала болеть. Ко мне зачем-то вызвали специалиста из Мунго. Как я и предполагал, высокий молодой человек, в котором я упорно, но безуспешно пытался опознать бывшего ученика, ничего путного не сообщил. Ему не помогло даже внимательное изучение моих глаз, которые он рассмотрел, с особым старанием отодвигая мне веки. Что уж тут говорить об обычной магической диагностике. Оправдать свое высокое звание специалиста он попробовал попыткой заполучить меня в Мунго на опыты, но я пресек это дело на корню. Когда Поппи отпоила меня успокоительными, а дым от сожженной двери в палату рассеялся вместе с испарившимся специалистом, я решил, что пора возвращаться к нормальной жизни. Тем более, что за прошедшие годы в ней, кажется, изменилось не так уж и много: я снова в Хогвартсе, Поттер вновь спасает мир за мой счет, меня окружают одни идиоты.
Совершенно естественно, что я не смог вспомнить пароль от собственного камина, а потому самым жалким образом вывалился на пол учительской, благодаря Мерлина за то, что даже спустя столько лет никто так и не озаботился поменять здесь пароль. И что сейчас время урока, и она пуста. Но не тут-то было! Неприятности поджидали меня и в этом, казалось бы, не изобилующем сюрпризами месте — Грейнджер и младший Уизли нежно ворковали о чем-то, стоя прямо возле камина. У Уизли оказалась отличная реакция: он подхватил Грейнджер за талию, убирая ее с траектории моего полета, а потом так же проворно отскочил от подружки в сторону и поднял руки вверх:
— Не ближе двух футов и без рук, профессор!
Ну хоть не «Северус» — уже легче. Грейнджер закатила глаза и простонала:
— Ро-он, я же тебя попросила…
— Значит, теперь можно?
— Рон! — рявкнула Грейнджер.
— Вы пользуетесь только спинным мозгом из идейных соображений, Уизли? — елейно поинтересовался я, поднимаясь на ноги.
Наглая рыжая морда почему-то расплылась в довольной ухмылке, подползла к подружке и, схватив в охапку, закружила по учительской. Грейнджер зашипела, как разъяренная кошка, требуя, чтобы ее опустили на пол, иначе она за себя не отвечает. Как ни странно, угроза подействовала, ее аккуратно водрузили на ковер, чмокнули в щечку и даже сделали мне ручкой на прощание.
— Как вы себя чувствуете, профессор? — полюбопытствовала Грейнджер, стоя столбом посреди учительской. — С вами все в порядке? Вы не ушиблись?
Вот с моей точки зрения — это с ней не все в порядке. Если судить по радужному состоянию болвана-Уизли, это не он стал причиной ее дурного настроения. В противном случае, судя по прищуренным глазам, его уже можно было бы отскребать от стены. Если бы не помятый и, похоже, зареванный общий вид коллеги, ее можно было бы назвать довольно опасной боевой единицей. Она даже сжала кулаки. Бедняжечка, кто ж тебя так довел-то, что аж руки трясутся?
— Слава Мерлину, со мной все просто отлично, — пробормотал я, отметив, как ее передернуло. — За что ж вас так Поттер не любит, что заставил со мной работать?
Она отвернулась, подошла к столу, собрала какие-то свитки и спокойным голосом проговорила:
— Это не Поттер, профессор, это судьба.
— Злая она у вас, Грейнджер.
— Да не добрее, чем у вас, — обернулась она с внезапной улыбкой, которая сделала ее лицо даже приятным. — Пойдемте, я вас провожу.
Еще чего не хватало!
— Не переживайте, Грейнджер, я прекрасно знаю дорогу!
Она улыбнулась еще шире, но уже неприятно.
— Или вы хотите сказать, что меня поселили в другом месте? — лучше бы она продолжала злиться. Это ее милая улыбка начинала бесить. Лучше я постучусь в каждую дверь в подземельях, чем соглашусь на помощь этой… этой… неуравновешенной особы.
— Нет, апартаменты у вас старые, — она сделала шаг вперед, я мужественно остался на месте. Бледная, ехидно улыбающаяся Грейнджер с синяками под глазами, протягивающая тощую руку для рукопожатия — зрелище не для слабонервных. Особенно если учесть широченную черную мантию, в которой она почти утонула, и всклокоченную копну волос, которую, похоже, забыла расчесать с утра. И все это медленно и неотвратимо двигается ко мне. Бр-р-р…
Я круто развернулся и выбежал из учительской. По-моему, Грейнджер фыркнула.
* * *
Спустя полчаса и пару сотен нервных клеток, я, чертыхаясь, стоял возле двери в собственные апартаменты, проклиная себя и собственные подозрительность, изобретательность и коварство. Ну сколько вообще можно повесить на дверь охранных и запирающих заклятий! Да я их во времена Волдеморта вешал меньше! Последнее, что я снял, — вообще почти шедевр параноидальной волшебной мысли. И сколько же их тут еще?
— Помочь?
Она еще и издевается!
— На вашем месте я бы вообще не совался мне сейчас под руку, Грейнджер, — прошипел я, не оборачиваясь. — Если вы мне сейчас скажете, что я поделился с вами схемой защиты, которая вполне подошла бы даже для охраны государственной тайны, я буду долго и упорно смеяться. Вам больше нечем заняться?
— Ну что вы, профессор, — уровень яда в ее голосе буквально зашкаливал. — Вы просто дали мне пароль. А мой урок только через час.
Она ловко оттеснила меня от моей собственной двери, коснулась ее волшебной палочкой, легко толкнула и вошла. Нет, я понимаю, конечно, что она мой напарник и должна при желании иметь возможность дотащить мое пострадавшее в неравном бою тело до дома… но не Грейнджер же! Хотя мое израненное тело и весьма нуждалось сейчас в лекарстве. Сильнодействующем.
Пока я наливал виски, падал в кресло и усиленно лечился, Грейнджер шныряла по комнатам, несомненно выискивая скрытых врагов. Эти гриффиндорцы всегда такие гриффиндорцы.
— У вас еще четвертая пара сегодня, — в ее голосе слышалось неодобрение моим методам лечения.
Пара! Черт бы ее побрал! Надо посмотреть расписание. И планы. И учебник. Сколько лет-то прошло? Мерлин…
— А разве Минерва не освободила меня от занятий по болезни? — лениво поинтересовался я, чувствуя, как лекарство начинает действовать, разливаясь по телу сладкой истомой.
— Так вы же покинули Больничное крыло, — резонно заметила Грейнджер, вытягиваясь в соседнем кресле. Бумкнул, появляясь, домовик, и Грейнджер с удовольствием отхлебнула чай из дымящейся кружки, которую тот поставил рядом на столик. С теплой улыбкой поблагодарив домовика, Грейнджер тут же хмуро уставилась на меня. — И, сбегая, подпалили мантию доктору Мастерсу и разнесли дверь в щепки.
— Надеюсь, вы не думаете, что я промахнулся?
— Нет, если вы и промахнулись, то только специально, — усмехнулась Грейнджер, снова уткнувшись в кружку. — Просто вы смогли убедить Минерву, что готовы приступить к своим прямым обязанностям немедленно.
Я смотрел на ее тонкий профиль, пальцы, греющиеся о кружку… Она не вписывалась в мою жизнь. Да и что в нее вписывалось? Я помню кровавую пелену, сквозь которую пробился Поттер. И Грейнджер. Грейнджер тоже была рядом. Там, в Визжащей хижине. Потом темнота. Врут. Всё врут о загробной жизни. Ничего там нет — только пустота. А потом был Мунго, много боли и страха. Стоны рядом, чьи-то злые крики, спокойные голоса колдомедиков.
Потом Тупик Прядильщиков. Я бродил по холодному дому, тыкаясь по углам, словно слепой котенок. Это был мой дом. Такой чужой и нескладный. У меня так давно не было своей жизни, что я не знал с чего начать. И в то же время я имел так много: трясущиеся руки, землистого цвета лицо, изборожденное морщинами, почти полную неспособность говорить, постоянную боль и бессильное осознание того, что, вопреки всему, я жив.
Где-то через неделю за мной пришли авроры. В Азкабане перспективы обозначились четче, познание самого себя пошло живее, ожидание конца — радостнее. На суде я вообще веселился, как ребенок, глядя на виноватые лица Минервы, Поттера, Кингсли и остальных. Мне страшно не хватало щенячьего взгляда Люпина, но, надеюсь, ему сейчас хорошо там, где он есть.
Я отсалютовал бокалом камину и перехватил внимательный взгляд Грейнджер.
— Что вы помните, профессор? — тихо спросила она.
— Что… — я задумался. — После суда я еще слегка отдохнул в Мунго, а потом купил дело у старого Кареоксуса Мангобанди. Дела у него к старости шли совсем паршиво, и моих скромных сбережений хватило как раз на то, чтобы приобрести его лавку.
Я скривился. Старик Мангобанди разве что руки мне не целовал, когда я заявился к нему со своим предложением. И даже согласился остаться работать за гроши, чтобы присматривать за лавкой, пока я разгребаю завалы, ищу инвесторов и думаю, что делать дальше. Ему-то все равно было, где сидеть в кресле-качалке, посасывая свою вонючую трубку — дома или за прилавком. Опять же, в лавке хоть какое-никакое, а общение — раз в день кто-нибудь да забредал за порошком от зубной боли. А я в это время метался по лаборатории, словно тигр в клетке, кусая кулаки от ярости.
— И, видимо, дела мои пошли хуже некуда, если я оказался в такой… в подобном положении, — я хрустнул пальцами.
— К вам пришел Гарри, — я удивленно посмотрел на нее. — Он предложил вам стать партнером. У него были деньги, у вас — знания. Способности, злость и целеустремленность. Вы же в курсе, что почти гений, да, профессор?
Я фыркнул: что значит — «почти»? «Подружились» мы значит с Поттером, да? Закипая, я повернулся к Грейнджер и осекся, заметив ее печальную улыбку.
— Вот, получается, каким образом он заставил меня работать на него, — почти спокойно констатировал я.
— Если честно, вы с Гарри никогда не рассказывали мне о том, как дошли до жизни такой, — надо же, как ей весело! — Я знаю, что за несколько лет вы стали довольно известным в своих кругах ученым, достаточно успешным предпринимателем и… очень хорошим двойным агентом, который помог аврорату раскрыть тайную сеть новых Пожирателей смерти.
Вот как: да я опять герой! В определенных кругах. И ученый — еще в каких-то. Жаль только, что я не помню ни хрена, чего там такого нагеройствовал и открыл, а так — все просто отлично! Прекрасно все, мать вашу!
Мы с Грейнджер молча смотрели на осколки бокала, рассыпавшиеся вокруг камина. Внезапно она коротко размахнулась — и пол усеяли еще и крупные керамические останки. Склонив голову к плечу, она с интересом рассматривала получившуюся инсталляцию, а я — ее. Кивнув каким-то своим мыслям, она поднялась с кресла и напомнила, не глядя на меня:
— Четвертая пара. Высшее зельеварение. Всего хорошего, профессор. И, — она помедлила в дверях, — пару лет назад вы весьма успешно работали над зельем, препятствующем амнезии.
И ушла. Еще несколько минут я пялился на стену и только потом сообразил, что проклятая женщина так и не дала мне пароль.

Никаких удовольствий в этой треклятой жизни! Только сплошная головная боль и унижение! Даже напиться по-человечески нельзя! Все оставшееся время я разбирался с охранными заклинаниями и паролем двери. Эта наглая женщина вообразила, что я стану бегать за ней, выпрашивая пароль? Да ни за что! В итоге я вспотел, обзавелся нервным тиком, в очередной раз порадовался собственной изобретательности, а когда наткнулся на защиту в лаборатории, плюнул на все и в таком приподнятом настроении отправился на урок.
Очередные гении от зельеварения отреагировали на мое появление без огонька, что не могло не вдохновить меня на педагогические изыски. И начал я с того, что решил слегка взбодрить вялых старшекурсников, вообразивших себя зельеварами. Осторожно, чтобы не расплескать, я опустил свою головную боль на стул за преподавательским столом, обвел мутным взглядом застывшее стадо баранов и выбрал жертву. Хаффлпафф — это неспортивно, Когтевран — бесполезно, Слизерин — не рассматривается.
— Вы, — ткнул я палочкой в подтянутого гриффиндорца и поискал глазами в журнале.
— Стерновски! — помог мне малолетний нахал, вскакивая с места. Грудь колесом, глаза горят, море неиспользованного энтузиазма — просто-таки эталон!
— Именно вы, — я осторожно откинулся на спинку стула. — Как у вас дела с эссе по применению в зельях нелинейно трансфигурированных ингредиентов?
Как мило побледнела группа, зарывшись носом в записи! А Стерновски, похоже, даже позеленел, мучительно ковыряясь в зачатках мозга.
— А вы... — наконец сподобился он и выдавил: — Вы ведь нам такое не задавали?
— А вы всегда должны надеяться на то, что вас в любую минуту вашей жизни — даже ночью разбудят — и внезапно спросят: «А каково применение нелинейно трансфигурированных ингредиентов в высшем зельеварениии, в частности, в зельях сжатия?» И вы тут же обязаны отбарабанить ответ! Длиной в шесть футов, как минимум!
— Шесть?!
Ну как дети малые, ей-богу! Даже добивать жалко. Какой-то студент эмоционально нетренированный пошел.
— Специально для вашего курса — семь! — По классу пронесся дружный стон. — Вы записались на курс высшего зельеварения, но при этом вам сложно написать эссе длиной в шесть футов? Это меня весьма печалит. Передайте вашим родителям, что я плакал, выставляя вам «троллей».
Судя по крепко сжатым челюстям и кое-где слезам, выступившим на глазах особо слабонервных, я добился нужной концентрации внимания и скомандовал:
— Открываем тетради и записываем! И не так, как в учебнике, а как правильно, — я запнулся, отметив на форзаце фамилию автора учебника по зельеварению для седьмых курсов: «С. Т. Снейп». Тьфу на вас! Одним взмахом палочки вывел информацию на доску и приветливо обрадовал застывших детишек: — Пишем! В конце урока вы должны сварить зелье по мотивам того, что поймете! Первый из вас, взорвавший котел, получает «тролль», последний — «превосходно»!
— А если котел не взорвется? — поинтересовался робкий голос с задней парты. Ох уж мне этот Когтевран!
— Можете написать эссе в три фута, — милостиво разрешил я и выдохнул, взяв в руки учебник.
И этим я буду заниматься до конца учебного года?! Поттер издевался, когда засылал меня в этот рассадник молодых неокрепших умов? А я-то как согласился? Я ведь поклялся, что ноги моей здесь больше не будет! Как же меня ненавидит этот недоносок!
— Вы думаете, что если я закрываю глаза, то глохну? — я приоткрыл один глаз. — Лабораторная!
Л-лоботрясы! Сколько я здесь уже торчу, интересно, что они так плохо реагируют на команды?
Как ни странно, результаты лабораторной слегка примирили меня с моим сосуществованием на одной планете с этими гигантами мысли: два взорванных котла из пятнадцати — весьма неплохой результат. Да и вообще: пятнадцать студентов, записавшихся на высшие зелья — это вам не фунт изюму. Еще раз изучив журнал, я поразился обилию иностранных фамилий и общему, заметно увеличившемуся количеству учеников. Такого на моей памяти еще не было. Видимо, новая администрация гораздо шире смотрит на порядок приема и отбора. По большому счету, мне, конечно, наплевать на вековые традиции — лишь бы Основатели не слишком быстро крутились в своих гробах, нарушая вселенское равновесие.
Не сказать, что я слишком сильно устал, но общение с детьми для меня всегда стресс. Да и с коллегами — тоже. И, в принципе, любое общение не вызывает у меня ничего, кроме острого приступа жалости к себе и ненависти к окружающим. Но длительные тренировки давали о себе знать, так что даже ужин в Большом зале не стал слишком сильной нагрузкой для моей амнезии. Легким потрясением оказалось лишь известие о том, что Лонгботтом ныне является профессором травологии. И деканом Хаффлпаффа вдобавок. Коллега. Коллега Лонгботтом. Тьфу, гадость какая.
Уже на третьей минуте я отключился от обсуждения новаторских идей в области педагогики и воспитания молодежи, которое затеяли он и нынешний зельевар — Маркус Спеллиамиди. Судя по имени — честный волшебник в энном поколении, а по фамилии — потомственный импортный отравитель. Как будто у нас своих мало. Глядя в его добрые глаза цвета навозной мухи, я сразу понял, что мы не сработаемся. Особенно памятуя о расхлябанности и безалаберности вверенных ему студентов.
Чавкающие же и болтающие студенты создавали в зале приятный успокаивающий фоновый шум. Выделил несколько знакомых лиц, виденных мной ранее на уроке. Не заметил излишнего интереса к преподавательскому столу и со спокойной совестью положил в тарелку кусок паштета. Как я понял, в целях конспирации круг людей, посвященных в то, что в последний раз на моей памяти я встречался с ними лет одиннадцать назад, оказался крайне узок. Минерву я не увидел за столом вообще, Грейнджер апатично ковырялась в своей тарелке, демонстративно отвернувшись от меня. Видимо, как-то весьма сложно переживала тот факт, что я не приполз к ней на коленях, вымаливая пароль. Интересно, она-то чем таким занимается, что безвылазно сидит в Хогвартсе, выполняя за Поттера всю черную работу и имея в напарниках такой подарок судьбы, как я? Хотя для подобного классического синего чулка, как она, даже розыск Шляпы, видимо, уже развлечение на грани фантастики. Руны? Сидит в каком-нибудь архиве, разгребает бумажки и мечтает о том, что рыжий Уизли умчит ее в голубую даль на белом коне. В яблоках. Рыжих. И это обязательно будет мерин. Ну и вообще как-то долго ждет в принципе: видимо, конь у Уизли оказался не совсем той масти.
Внезапно я что-то почувствовал — мне вдруг стало нехорошо. Словно сердце на мгновение остановилось и забилось вновь, но торопливо, будто нагоняя. Краем глаза заметил, как вздрогнула Грейнджер. А интересно — ведь она же была вместе со мной. Пусть и позади — ее-то заклятье не задело? Хоть рассеиванием? Надо будет узнать подробнее и провести пару тестов. Теперь бы еще в лабораторию попасть и к собственным записям доступ получить, чтобы понять, какое там зелье я когда-то разрабатывал. Против амнезии. Но это все — завтра. Сегодня я слишком устал, чтобы напрягать мозг, который и так совершенно запутался, связывая воедино устаревшие воспоминания и реальность.
Стоя под душем, я тупо смотрел на руки, которыми упирался в стену, пока жесткие струи воды массировали мне плечи. А когда понял, что именно так назойливо карябает меня изнутри, то чуть не завопил от неожиданности. Выскочив из ванной, как был — голый и мокрый, заметался по спальне. Когда остановился — долго думал. Грейнджер и Поттера, как источники информации, отмел сразу — еще не хватало их в мою личную жизнь посвящать, ведь они, если бы знали, не преминули бы сразу сообщить радостную новость. А вот Минерва... Минерве это вообще могло показаться мелочью, которая не заслуживает внимания на фоне глобального пиздеца, случившегося в стенах ее школы.
— Вот! — выложил я на директорский стол свою руку.
Моя рука произвела слабое впечатление на Минерву — она, поморщившись, лишь собрала в кучу рассыпавшиеся пергаменты.
— И? — посмотрела она на меня поверх очков.
— И как это понимать? — прошипел я, стараясь не перейти на крик и не наброситься на женщину, которая, сжав губы в куриную гузку, терпеливо рассматривала мое запястье. — Мне интересно, почему я жив, где моя утопленница и каким образом все это случилось?!
Пожевав губами, Минерва еще раз глянула на травяной браслет, поискала ответ на потолке и выдала несусветную чушь:
— Как это случилось, тебе лучше узнать у Гермионы.
И осеклась, поймав мой убийственный взгляд.
— Ну или ты можешь обратиться к своим... гм... друзьям, — Минерва с сомнением посмотрела на меня.
Я с таким же сомнением посмотрел на нее в ответ.
— Понимаешь, для меня на сегодняшний день из людей, которых я... гм... мог бы назвать друзьями, в живых или на свободе осталась только ты.
Она, похоже, пришла почти в такой же ужас от моих выводов, как и я сам. И, сделав брови горестным домиком, положила свою ладонь на мою руку. Я приготовился к самому страшному. Минерва молчала.
— Я что — зомби? — решил я ей помочь.
Не то чтобы я верил в эту версию, но, может быть, ей станет легче. Ну и полностью такую возможность все же исключать нельзя. Высшая некромантия — такая высшая некромантия. На мгновение от открывшихся передо мной перспектив у меня перехватило дыхание. Но я тут же спустился с небес на землю — нежить к детишкам подпустили бы только в качестве наглядного пособия. В виде чучела. Или тушки.
— Ну что ты, Северус, — Минерва ободряюще потрепала меня по руке. — Я не очень в курсе этой истории, но, насколько знаю, все утопленницы остались там, где им положено быть, а жив ты именно благодаря Гермионе. И за подробностями тебе лучше всего обратиться к ней.
Я отдернул руку и со свистом выдохнул. Грейнджер! Ну конечно! Мерлин Великий, это получается она меня спасла? Нет, то, что вечная супруга моя покоится на дне какого-то водоема, меня мало беспокоит — матримониальные планы у меня на повестке дня не значились. Кажется. А вот Грейнджер…
— Хочешь сказать, что у меня теперь перед Грейнджер Долг Жизни?
Минерва смотрела на меня даже с какой-то жалостью.
— Неоплаченный?
Я грохнул кулаком по столу. Минерва прочистила горло и сурово взглянула на меня поверх очков:
— Со своими взаиморасчетами разбирайтесь наедине, Северус! А у меня на носу визит представителей Попечительского совета! И это, уверяю тебя, весьма и весьма серьезно! С тех пор, как в Хогвартс начали принимать детей из самых видных иностранных семей волшебников, у нас чрезвычайно усилились требования безопасности.
— То есть, мы больше не приводим в школу трехголовых псов, не доверяем детям выгуливать соплохвостов, а в качестве наказания не устраиваем ночные патрулирования Запретного леса?
— Что-то вроде того, — кивнула Минерва. — Мы не можем допустить, чтобы по школе разгуливал некто, ворующий артефакты из директорского кабинета и ставящий ловушки на преподавателей. Сейчас это уже вопрос престижа и статуса, Северус, понимаешь?
Как не понимать — вот откуда забота аврората о школьном имуществе и такие сложности с внедрением в коллектив. Интересно, я что-то такое уже выяснил? За последние годы у меня случайно не появилась привычка вести дневник? Ну или хотя бы писать рапорты? Может быть, в аврорате с этим все же построже, чем в Ордене Феникса?
Я хмуро попрощался с Минервой, во взгляде которой снова плескалась неприкрытая жалость.
— Я поговорила с Филиусом, — сообщила она мне напоследок. — Думаю, тебе стоит зайти к нему — он обещал посмотреть кое-что в литературе.
Обязательно и всенепременно. В конце концов, надо же с чего-то начинать. Не сделал я в задумчивости и пары шагов от горгульи, закрывшей вход в кабинет директора, как заметил Грейнджер, стоявшую посреди прохода и увлеченно что-то записывавшую в блокнот. На ловца, как говорится…
— Что-то вам не спится, Грейнджер, — она покосилась на меня, но не оторвалась от своего увлекательного занятия, а лишь высунула кончик языка от усердия. — Или вы за мной следили?
— Много чести, — фыркнула она.
Я проследил за ее взглядом: судя по всему, она старательно зарисовывала орнамент, вырезанный на деревянных панелях коридора.
— Гр-рейнджер! — рявкнул я. Она вздрогнула и прищурилась. — Отвлекитесь! Нам надо поговорить.
— Прямо здесь?
Я окинул взглядом ее бледное до синевы лицо.
— Грейнджер, вы вообще когда в последний раз спали?
Она честно задумалась.
— Два дня назад. Сначала вы там… А сейчас попробовала заснуть, но все какой-то бред в голову лезет. Вот и решила немного поработать, — виновато протараторила Грейнджер, словно оправдываясь.
— Ночью надо спать, — наставительно произнес я. — Идите к себе.
— Закончу и пойду, — кивнула она и зевнула.
— Интересно, — я попытался заглянуть в ее блокнот. — Узнали что-нибудь новое?
— Да, я — идиотка. Неважно, — она убрала руки за спину и сделала шаг вперед, словно защищая свое детище. — Здесь все еще на стадии догадок, профессор. Когда у меня будет что-то определенное… И вообще — через три дня полнолуние.
— Причем здесь полнолуние?
— Хочу проверить одну теорию. А вы как-то неважно выглядите, — решила Грейнджер мастерски сменить тему.
— Я не девушка, чтобы хорошо выглядеть. А вы — на себя посмотрите. И еще мне надо выпить.
— Вам не кажется, что вы слишком много пьете? С чего бы это?
— Ну, например, я эмоционально нестабильная личность и психически неуравновешенный алкоголик?
— А, ну это все объясняет.
Она стояла совсем близко — подняв голову и глядя мне прямо в глаза. Край ее мантии задевал носки моих ботинок. Грейнджер замолчала. Свет факелов со стен мягкими сполохами играл в ее зрачках. Возле носа — пятнышко от чернил, и ни малейших следов косметики. Я уловил легкий аромат мыла. Или шампуня. Что-то такое теплое и душистое. Я сглотнул, опустил взгляд и, задев ее плечом, прошел вперед.
— Спокойной ночи, профессор, — прозвучало мне вслед.
Хорошо быть профессором — никому ничего не должен. Только выпить.

На следующий день я проснулся рано и, лежа в постели, попытался разобраться в собственных ощущениях. Хотелось в туалет, спать и убивать. Причем именно в такой последовательности. Жизнь моя, несмотря на то, что одиннадцать лет из нее просто вылетели в трубу, не стала проще, лучше, безопасней. Я снова в заднице, то есть, в Хогвартсе, Поттер является частью моей жизни, которой я к тому же обязан Грейнджер. Неужели с этой мыслью я теперь буду просыпаться каждое утро? Это просто дно дна! Денег нет, друзей нет… Кстати, о деньгах. И еще — надо проверить, как у меня вообще дела идут. Я же не обязан сидеть здесь безвылазно. Хотя отпроситься следует. И когда я успел стать таким правильным?
Идти к Минерве не хотелось. Если вчера у меня были аффект и нервы, то сегодня по здравом размышлении я совершенно не горел желанием больше заходить в свой бывший кабинет. Мне всегда там было неуютно. А, как я успел заметить, Минерва снова притащила туда все эти дурацкие безделушки Альбуса. А уж портреты бывших директоров вкупе с тем же Альбусом с их молчаливым и не только неодобрением — это вообще за гранью. Не зря же я у себя даже колдографий не держу, не только портретов, которые смотрят тебе в спину, да еще и шушукаются по углам, обсуждая каждый твой шаг. А если учесть количество портретной и жанровой живописи в Хогвартсе, то вообще как-то жутковато становится. Не школа, а рай для параноиков.
Решено: брать Минерву надо за завтраком.
Большой зал наполнял невнятный шум от сонных учеников, которых, судя по всему, поднять — подняли, а разбудить забыли. Преподаватели, доползшие к столу к этому времени, выглядели не намного лучше. Трюк, например, походила на снулую рыбу, а Трелони вообще шарахнулась от меня, звеня браслетами, как будто я только что ее разбудил, и затем снова впала в оцепенение. Грейнджер не появилась совсем, а Лонгботтом лишь едва-едва кивнул мне в знак приветствия.
Минерва не возражала:
— Только возьми с собой Гермиону.
— Минерва, — я честно пытался не сорваться. — Зачем мне Грейнджер?
— Она поможет тебе попасть в дом, — непонимающе уставилась она на меня. — И с бумагами.
— Издеваешься? — я снова начал закипать. — Ты еще мне Поттера посоветуй захватить. А Грейнджер, кстати, вовсе не горит желанием со мной общаться, по-моему. Такое ощущение, что до этого ее заставляли в очень жесткой форме. Чем мы с Поттером ее шантажировали?
Минерва отвела взгляд и вообще выглядела какой-то несчастной.
— Как знаешь, Северус.
Да вот если бы я знал. Попасть в мои комнаты Хогвартсе было непросто, а вот чтобы добраться до собственного дома в Тупике Прядильщиков, мне, видимо, придется приложить гораздо больше усилий. Вход прямо-таки сиял от наложенной защиты, которая, похоже, была вделана также в стены и в крышу. Интересно, а как насчет подкопа? Вздохнув, я отбросил эту нелепую мысль, проклял все на свете и аппарировал обратно в Хогвартс.
У Грейнджер как раз проходили занятия с пятым курсом. Судя по всему, она так и не ложилась: вид у нее был — краше в гроб кладут. Когда я вошел, она куталась в широченную мантию — снова, словно с чужого плеча, — и любезно допрашивала у доски какого-то несчастного хаффлпаффца.
— И вот автор эпоса «Болезнь Кухулина» умер, оставив после себя богатое наследие, — заученно бубнил парень, уставившись в одну точку.
— И как он умер? — решила завалить его добрая Грейнджер.
— Убили его? — с надеждой спросил он у нее, не найдя поддержки у класса, уткнувшегося в учебники.
— Кто?
Студент нахмурился и выбрал:
— Кормак?
— Умер он при загадочных обстоятельствах. А загадочные обстоятельства потому и загадочные, что непонятно кто и кого убил, в принципе. Садитесь, мистер МакКиннон, вы молодец.
Какой интересный стиль преподавания. Я сел за заднюю парту, вытянув ноги. Грейнджер упорно меня игнорировала. Студенты перестали шушукаться и оглядываться, снова уткнувшись в учебник.
— Открываем страницу восемьдесят шесть хрестоматии и начинаем перевод. У вас есть десять минут. Не забываем про двойные руны. Двойные руны, они такие же, как одинарные, только двойные. Кто мне скажет, что меняется при использовании двойной руны?
— Это ошибочное написание иногда встречается в старых текстах и ни на что не влияет, — тут же протянула руку девчонка с первой парты.
— М-да, — протянула Грейнджер, постукивая по столу карандашом. — Это тоже верно. Но если рядом с двойной руной стоит перевернутая, то меняется значение, как перевернутой руны, так и двойной. Но вы это будете изучать, если доведется, в курсе высшего руноведения.
— И какой смысл нам это тогда знать? — лениво протянул темноволосый слизеринец с соседней со мной парты. Его холеное породистое лицо выражало крайнюю степень презрения.
Нет, в его возрасте я тоже был любознательным, но ведь надо же и когда-нибудь учиться правильно расставлять приоритеты.
— Смиритесь, мистер Коулсон, не всё в жизни имеет смысл. Даже сама жизнь. А знать что-то сверх школьной программы никогда не лишне.
— А вот мама говорит, что руны — это вообще бесполезно. Рунной магией сейчас никто не пользуется. Зачем мы вообще это все изучаем?
Он, бесспорно, радовал логичностью мышления.
— Как зачем? — возмутилась Грейнджер, — Чтобы потом сдавать СОВ, конечно же! Вот сейчас вам смешно, а на СОВ весело будет уже мне. И так как до конца урока осталось всего пять минут, может быть, с вашего разрешения, мистер Коулсон, остальные все-таки начнут самостоятельную работу, за которую уже никто не сможет получить «превосходно»?
— Это нечестно, профессор Грейнджер! — аж покраснел, бедняга. Пятой точкой ведь понимает: что-то здесь неправильно, потому что нет в жизни справедливости. Нет, понятно, что желание спастись от ненавистной самостоятельной — это весьма похвально, но на пятом курсе руны — обязательный предмет.
— Мистер Коулсон, у вас прямо сейчас появился шанс перейти в разряд моих любимчиков! — Грейнджер просияла. — С нелюбимыми студентами мы встречаемся только на уроках, а вот любимые приходят ко мне каждый вечер в течение недели на отработку.

— За что?!
Парень явно не понимал. От слизеринца я такого просто не ожидал. Кто, интересно, у них сейчас декан?
— Я веду у вас только третье занятие, мистер Коулсон, и вы уже успели достать меня до глубины души, — откровенность Грейнджер подкупала.
— Я уже пять лет всех достаю, профессор. Вам некуда деваться — придется смириться.
Интересно, а я веду занятия у пятых курсов? Этот милый юноша вызвал во мне искренний интерес.
— Это похвальное достижение, но вы пришли сюда учиться, а не для того, чтобы хорошо себя чувствовать. Школа просто обязана подготовить вас к трудностям реальной жизни. Предлагаю вам выйти из зоны комфорта и, например, сделать нам к следующему уроку доклад о том, какие руны используются в гейсах и какой смысл они имеют, если попадаются в художественном тексте. Думаю, выходные в библиотеке пойдут вам на пользу.
— Разве преподаватели не должны быть справедливыми и разрешать конфликты с учениками педагогическими методами?
Нет, мне его все-таки не жаль.
— Где это написано? — поинтересовалась Грейнджер. — Я была доброй и сочувствующей целый урок, а все хорошее когда-нибудь кончается.
— Мои родители пожалуются в Попечительский совет! — Ого, как заговорил! — И вас уволят за произвол! Вы вообще не настоящий учитель! Вы просто выскочка, которая пробилась наверх благодаря связям с семьями Поттеров и Уизли! И еще неизвестно чем вы там занимались во время войны!
А какие слова знает, паршивец! А сколько гордости во взгляде!
— Это ужасно, — Грейнджер тоскливо подперла рукой подбородок. — Но, если я расскажу вам, чем занималась во время войны, мне придется вас убить. Так что, мы впали в противоречие.
— Вы издеваетесь?
Я застонал. Коулсон покосился на меня и покраснел еще больше.
— Мистер Коулсон, — проникновенно сказала Грейнджер, — уже три минуты назад прозвенел звонок, и весь класс, конечно же, благодарен вам за то, что вы оттянули время сдачи работ. Но сейчас у вас есть два варианта: еще попререкаться и сделать, как я сказала, или сделать, как я сказала.
Коулсон поник.
— У меня ощущение, что вы пытаетесь начать думать, — посочувствовала Грейнджер. — Урок окончен, сдаем работы, всем спасибо.
Класс разом загудел. Ученики по очереди оставляли пергаменты на преподавательском столе и выходили из класса.
Коулсон подошел последним. Свитка у него в руках не было.
— Какую литературу мне использовать, профессор? — тихо спросил он.
— Библию, — буркнула Грейнджер, разворачивая чью-то работу. — Молитесь, мистер Коулсон.
Он задержался еще на несколько секунд, глядя на ее склоненную голову, а потом развернулся и направился к выходу.
— Список литературы получите у мадам Пинс прямо в библиотеке.
Грейнджер делала пометки в пергаменте. Коулсон вышел, тихо закрыв за собой дверь.
— Когда-то я обещал себе, что не буду ругаться при дамах, а потому не смогу сейчас прокомментировать произошедшее, Грейнджер.
Она хмуро на меня посмотрела.
— Знаете, я не сплю третью ночь подряд, вы… У меня сложности в жизни, меня постоянно тошнит, и вообще все хреново, как никогда. Я уже дошла до той кондиции, когда готова попросить вас называть меня «профессор Грейнджер» или «мисс Грейнджер». Или запустить в вас табуреткой.
А она милая. Хоть и все равно похожа на чучело.
— У вас нет табуретки, Грейнджер.
— Каждая уважающая себя женщина готова в любой миг трансфигурировать из карандаша табуретку, — она хмуро на меня посмотрела. — Что вам нужно, Снейп?
Интересно, что меня раздражает в ней больше — ее наглость или то, что она смотрит на меня так, словно я занял у нее сто галлеонов без расписки?
— Еще вчера вы называли меня своим «другом» и «Северусом», Грейнджер, — напомнил я. — У меня проблема, и Минерва посоветовала мне обратиться к вам. Я не могу попасть к себе домой, — ответил я на ее вопросительный взгляд, и она прикусила губу. — Мой дом в Тупике Прядильщиков почему-то стал похож на филиал Гринготтса. Я просто в нетерпении и в предвкушении. Плюс, я выяснил, что давно и благополучно продал лавку и… И что я делал дальше, Грейнджер?
— Сейчас у вас собственная лаборатория, — она встала. — Пойдемте, я помогу вам. Только переоденусь.
— Да уж, весьма обяжете. И надеюсь, у вас есть мантия по размеру, в которой вы похожи на человека?
Поджав губы, Грейнджер остановилась.
— А еще мне бы хотелось услышать ту душещипательную историю, благодаря которой я теперь должен постоянно терпеть вашу компанию.
— Я… — выдохнула она, шагнув ко мне. — Я хотела рассказать раньше, но…
— Конечно! Долг Жизни — это такая мелочь, о которой не стоит упоминать! Скромница! — выплюнул я. — Поведайте же мне, Грейнджер, как вы — смелая и отважная гриффиндорка, спасли такого слизеринского ублюдка, как я!
Она отвернулась.
— Ну? — требовательно обратился я к ее спине.
Грейнджер вздрогнула и заговорила. Коротко, сжато, по существу. О том, что я внедрился в группу недобитых Пожирателей, а ее похитили и с моей помощью заставили расшифровать древний манускрипт с рецептом зелья. Что одним из ингредиентов этого зелья оказалась чешуя ундины, которую я — идиот — и полез доставать, а Грейнджер вытащила меня буквально из лап похотливой утопленницы. Вернее, сначала я ее вытащил, потом она меня вытащила, так что тут как раз тайна, покрытая мраком — кто кого спас и что кому должен.
— То есть, вполне вероятно, мы с вами квиты?
— Теперь вы счастливы? — холодно поинтересовалась она.
— Мне бы очень не хотелось быть вам обязанным чем либо, Грейнджер, — честно ответил я. — Не грустите, может быть, вам еще выпадет шанс спасти еще какого-нибудь идиота. Есть же такие замечательные истории, когда принц спасает прекрасную принцессу из лап дракона и женится на ней, получая полкоролевства в придачу. Даже у такого синего чулка, как вы, Грейнджер, должна быть надежда.
Острая боль пронзила мою ногу, и я рухнул на пол, как подкошенный. Грейнджер, пнувшая меня носком туфли в голень, стояла надо мной, глядя сверху вниз, как на слизняка. Потом круто развернулась и вышла из класса, хлопнув дверью так сильно, что посыпалась штукатурка.
Ненависть — прекрасное чувство! Во всяком случае, гораздо лучше, чем равнодушие.
* * *
В маггловской одежде она уже не казалась такой истощенной. После аппарации ее долго рвало в кустах возле дорожки. Грейнджер старалась не смотреть мне в глаза, когда дрожащей рукой приняла у меня платок, чтобы вытереть лоб, покрытый испариной.
— Вы больны? — прямо спросил я.
— Это пройдет, — скривилась она, доставая бутылку с водой из рюкзака, который захватила с собой. Сделав глоток, Грейнджер поманила меня за собой. — Смотрите.
Протянув руку с палочкой, она коснулась ею дверной ручки. Дверь отворилась.
— Как вам это удалось? — кисло поинтересовался я у женщины, которая столь легко и непринужденно проникла на мою законную территорию.
— Охранная система закольцована на владельце. И его друзьях при желании. Надо только знать пароль.
— Это значит, Поттер тоже себя чувствует здесь, как дома? — спросил я.
— Нет, — коротко ответила Грейнджер и прошла внутрь.
Я испытал чувство глубокого удовлетворения. Одной Грейнджер мне вполне достаточно. Друг мой Грейнджер. Гермиона. Дикость какая-то.
Я осмотрел дом. По сравнению с тем, что было, он претерпел значительные изменения: был тщательно отремонтирован, обставлен новой мебелью и в нем даже имелась кое-какая маггловская техника. Светлые обои, теплые тона — все это совершенно не вязалось с тем, что я помнил. С детства. У нас всегда было не слишком много денег, а потому на ремонт и новую мебель родители тратились нечасто. В основном обстановку составляло то, что досталось отцу еще от бабушки. И вообще ему было как-то все равно на то, что его окружает, — было бы чисто. А — еще обед на столе.
Я уехал отсюда в одиннадцать лет, редко возвращаясь во время каникул, и все это время дом менялся. Он словно съеживался год от года, отшелушивая, как старую кожу, обои и краску со стен. Свет в окнах становился тусклее, а пыль затягивала все, как пески — плодородные почвы. Особенно это стало заметным после смерти отца. Мама прожила на пять лет дольше, но уже больше напоминала собственную тень, бродившую в тишине дома, как в склепе — сером, унылом и холодном.
Теперь здесь стало… уютно.
Я обошел дом. Самостоятельно отыскал в подвале вход в лабораторию. Порадовался за себя, свой счет в банке и зельеварение в целом. Наткнулся в глубине лаборатории на еще одну дверь, которую, уже навострившись, вскрыл без особого труда. И присвистнул — помимо того, что эта небольшая каморка, видимо, созданная с помощью расширения пространства, оказалась кабинетом, она служила еще и скромной библиотекой. Правильно говорят, что все дело в качестве, а не в количестве. Как только я прочел пару названий на корешках, тут же перестал удивляться мощной защите и всем остальным моим параноидальным привычкам.
Наткнулся на полку с аккуратно расставленными папками: лабораторные журналы, дневники, патентная документация. Мерлин, да с этим несколько месяцев можно разбираться!
Поднялся наверх, чтобы устроить небольшой допрос Грейнджер. Застал ее в гостиной — судя по влажным волосам, умытую и довольную. Не знаю правда чем, но наверняка довольную — она спокойно спала, завернувшись в плед, на диване перед камином. Ее лицо расслабилось, и сон разгладил мелкие морщинки возле глаз и скорбные складки у рта. Голова ее довольно неудобно и как-то боком лежала на мягком диванном подлокотнике. Шея искривилась — могу себе представить, как она у нее заболит после. Посомневавшись, я принес из спальни подушку и, аккуратно приподняв голову Грейнджер, подсунул под нее. Подумал над шпильками в пучке на ее затылке, но решил оставить все, как есть, — хорошенького понемножку. Вряд ли избавление от головной боли пойдет в зачет Долга Жизни. Черт бы ее побрал. И как меня угораздило?
Я отвел взгляд от жилки, бьющейся на тонкой шее Грейнджер, и вернулся обратно в лабораторию. Разбор дневников меня захватил настолько, что несколько часов пролетели совершенно незаметно. Ориентировался я по датам — Грейнджер что-то такое говорила о паре лет. Внезапно наткнулся на книгу заказов. Присвистнул на графе «сумма» и как-то пригорюнился на пункте «название зелья». Хотя, что кривить душой, некоторые оказались знакомы.
Оторвал меня от созерцания собственной состоятельности дикий визг, в котором я не сразу распознал сигнализацию камина. Кто-то жаждал встречи со мной настолько, что пытался снести защиту. Посочувствовал неразумному, но, вспомнив о Грейнджер, поспешил в гостиную.
Грейнджер — заспанная и всклокоченная — уже стояла возле камина в боевой стойке, направив на него волшебную палочку.
— Приготовьтесь, — скомандовала она, я кивнул. — На счет «три». Раз, два, три!
Она сняла защиту, и в углях камина немедленно показалось встревоженное лицо Минервы.
— Как хорошо, вы еще здесь! Я боялась, что вы уже ушли, — в ее голосе послышалось явное облегчение.
— Что случилось?
Грейнджер убрала палочку и бросилась к камину.
— Привидение, Гермиона, — прохрипела Минерва. — Тебя зовет привидение! Вам нужно срочно возвращаться в Хогвартс! Оно умирает! Понимаешь? Умирает!
Мы с Грейнджер переглянулись.

Путешествие через камин далось Грейнджер ничуть не легче, чем аппарация. Минерва оказалась на редкость предусмотрительна и сразу же подсунула ей какой-то тазик. Видимо, не впервой. Ясно, почему Грейнджер сидит в Хогвартсе, как привязанная. Интересно, у нее это с детства, или последствия какой-то психологической травмы?
Минерва явно паниковала: руки ходили ходуном. Она с трудом дождалась, пока Грейнджер придет в себя. Я снова подал ей платок, и Минерва рухнула в собственное кресло, но тут же вскочила:
— Пойдемте скорее!
Ясное дело, мы отправились в Больничное крыло пешком. Я тоскливо тянулся вслед за Грейнджер с Минервой, прекрасно осознавая, что годы берут свое. Сколько Минерве лет? По-моему, еще когда я учился, она уже была такая — строгая, уравновешенная, похожая на печеное яблоко в корсете. Потому что достичь такого уровня просветления полного единения моральных принципов с поступками возможно только путем постоянного самоистязания. Правда, тогда седых волос наблюдалось поменьше, а морщины казались не такими глубокими, но в целом — м-да. Интересно, когда я начну впадать в старческий маразм, утверждая, что привидения умирают? А мне-то самому сколько сейчас лет?
Прикинув собственный возраст, я как-то совсем пригорюнился и решил написать завещание. Хотя кому я могу что-то завещать? Может быть, чтобы испытать всю полноту жизни, мне тоже стоит начать носить корсет? Или хотя бы тесные ботинки?
— Мы пришли.
На пороге Больничного крыла нас уже поджидал Поттер. Он приобнял Грейнджер за плечи и крепко пожал мне руку в качестве приветствия. У него это так ловко и быстро получилось, что у меня не осталось ни малейшего шанса ему в этом помешать. Ч-черт!
Мы прошли вслед за Поттером в палату, мимо бледной, как полотно, Поппи, прижавшей руки к груди. Что-то здесь все-таки произошло, конечно. И я даже почти понял, что именно: прямо посреди палаты низко над полом парило привидение. И оно умирало. Или что оно там делало — непонятно, но было очевидно: оно покидало этот бренный мир. Истаивало? Пожалуй, да. Оплывало, словно свеча, теряя контуры и размываясь. Судя по всему, это был призрак какого-то мужчины в средневековом костюме с брыжами. Чуть поодаль, в углу, молча сгрудились привидения хогвартских башен: Серая Дама, Толстый Монах, Кровавый Барон и Почти Безголовый Ник.
— Гермиона, — стонало привидение, и слова из уже плохо различимого рта вылетали такие же скомканные и невнятные. — Гермиона…
Грейнджер подошла к призраку и внимательно его осмотрела. Тоже мне — специалист!
— Что с вами случилось, сэр? — тихо спросила она, и призрак потянулся к ней, оставляя за собой тягучий белесый след.
Мы с Поттером почти синхронно сделали шаг вперед и выхватили палочки. Грейнджер предупреждающе подняла руку.
— Клю-у-уч, — простонал призрак, — клю-у-уч… найди клю-у-уч, Гермиона…
— Почему я? — прошептала она, а остатки призрака уже оползали по ней склизким комком эктоплазмы. — Какой ключ?
— Закрой, — глухо булькнул он. — Ты должна закрыть ее… Ты знаешь… Он сказал, что только ты можешь найти ключ… закрой…
Небольшая опалесцирующая лужица медленно испарялась у наших ног.
Я заметил, как плечи Грейнджер передернулись под тонкой блузкой. Она поежилась, и Поттер накинул ей на плечи сюртук. Где там Поппи с ее успокоительными? Главное, чтобы Грейнджер сейчас не начала внезапно рыдать от жалости или испуга. Она не стала. Просунула руки в рукава поттеровского сюртука, присела и пальцем пощупала оставшийся на месте призрака след. Потом достала палочку и сотворила какое-то заклинание. Удовлетворенно хмыкнула и обернулась.
— Сэр Николас, — деловито позвала Грейнджер, — вы когда-нибудь видели нечто подобное?
Мы с Кровавым Бароном переглянулись — на его лице явно читалась озабоченность.
— Прошу прощения, но — нет, — отрицательно мотнул головой Почти Безголовый Ник, придерживая ее, чтобы та не отвалилась. — Для нас это оказалось такой же неожиданностью, как и для живых. Простите, для вас.
— Кто это?
— Это сэр Бенджамин Уорлок, он появился в замке почти пятьсот лет назад и входил в число моей свиты, — подала голос Серая Дама.
Надо же — «свиты». Я пригляделся к призракам внимательнее — они выглядели крайне обеспокоенными, при этом стараясь не смотреть друг на друга.
— Когда это началось? — поинтересовался я у Серой Дамы.
— Мы собрались все вместе, когда прозвучал зов, но сэр Уорлок так и не появился… Мы обнаружили его несколько часов назад в подземельях уже в таком виде. И тогда решили обратиться к директору. Но мы опоздали, — голос ее звучал холодно и отстраненно.
— Какой зов? — спросил Поттер, подходя ближе.
— Мы не знаем, — подплыл ближе Толстый Монах. — Но это был именно зов. Мы сразу поняли.
Грейнджер многозначительно на меня посмотрела. Я посмотрел на нее как можно более равнодушно. Она закатила глаза и отвела взгляд. Можно подумать, я что-нибудь понимаю в этом балагане!
— Когда вы его почувствовали? — спросила она.
— Вчера вечером, — прохрипел Кровавый Барон. — Во время ужина. Он накрыл каждый уголок Хогвартса, и мы сразу поняли, что это он.
Мне внезапно захотелось переглянуться с Грейнджер, но та не обернулась. Зато переглянулись привидения и, как по команде, растворились в стенах.
— Подождите! — сорвался Поттер с места. — Что за зов?
— Что здесь происходит? — строго призвала нас к ответу Минерва. — Чего они так испугались?
— Вызывай экспертов, Гарри, — поджала губы Грейнджер. — И тебе нужно будет поговорить с привидениями еще раз — они к тебе всегда хорошо относились. А мы с Северусом… с профессором Снейпом пойдем к профессору Флитвику.
Поттер кивнул и нырнул в ближайший камин. Минерва отерла испарину и о чем-то тихо заговорила с Поппи. Я поплелся вслед за Грейнджер, которая бодро зашагала в башню Когтеврана. Худая фигура в джинсах, кроссовках, закутанная в поттеровский сюртук, казалась страшно чужеродной здесь, посреди летающих лестниц и перешептывающихся портретов. Пучок ее почти рассыпался и сейчас вместе с выбившимися кудряшками подпрыгивал в такт шагам. Я спрятал руки за спину и, нагнав, пошел рядом.
— Вы тоже это почувствовали, — констатировал я. — За ужином.
— Да, — кивнула она. — Но я так и не поняла, что это было. Как инеем все внутри покрылось. И тревожно так. До сих пор.
Надо же — у меня не было столь выраженной реакции.
— Я никогда раньше не слышал ничего про зов для привидений. Наверное. Если честно, я вообще не слишком хорошо информирован о привидениях. Никогда ими не интересовался.
Грейнджер молчала.
— Думаете, в аврорате имеются эксперты, разбирающиеся в гибели привидений? Грейнджер! — окликнул я ее, подхватив под руку, когда она едва не упала, споткнувшись на ступеньках. — О чем вы думаете вообще?
— А? Простите, — виновато посмотрела она на меня, — я задумалась. Конечно, в аврорате нет таких специалистов. Специалисты есть в Отделе Тайн.
Как интересно. Я спохватился и отпустил Грейнджер.
— Вообще-то, под ноги надо смотреть, а не в облаках витать, — почему-то это прозвучало грубее, чем я хотел. — Шею не боитесь свернуть? Вы вообще в состоянии ходить в одиночестве? Или считаете, что кто-то обязательно подвернется и спасет вас? Жаждете особого внимания?
— Вы!.. — она, отвернувшись, замолчала и снова двинулась вперед, обняв себя руками. — У Малфоев в замке есть привидения, профессор?
Интересно. Я задумался. У Малфоев не было привидений. Я напряг память. Напряг еще сильнее. Нет, не было. И у Гойлов — тоже. И Макнейров. Это о чем-то говорит?
— Нет, не припомню.
Она удовлетворенно кивнула.
— Пришли.
Флитвик нас уже ждал. Давно я не бывал в его кабинете — сверху до низу уставленном стопками книг, образующими целые лабиринты. Как ни странно, он прекрасно ориентировался как в лабиринах, так и в том, что и где у него лежит в этом хаосе, подчиненном, видимо, какому-то строго определенному порядку. Филиус радостно скатился с высокого стула и провел меня к относительно свободному пятачку, на котором стояли его рабочий стол и пара кресел для посетителей. В одно из них рухнула Грейнджер, добравшаяся раньше нас, рядом немедленно бумкнуло, и возник домовик с чашкой чая, от которого за милю несло мятой, мелиссой и еще какой-то дрянью.
— Как ты себя чувствуешь, деточка? — озабоченно потрепал ее по плечу Флитвик.
— Спасибо, — устало улыбнулась она, — все нормально.
— Вот и прекрасно, — приободрился он, усаживая меня в кресло. — Северус, а ты как себя чувствуешь?
— Чего мне сделается-то? — буркнул я и приготовился.
— Ну-с, приступим.
Филиус подобрался, словно став выше ростом. Как заправский дирижер взмахнул палочкой, и меня окружило серебристое облако заклятья. Заклинания сыпались на меня одно за другим. Уже через несколько минут я перестал отличать одно от другого. Грейнджер напряженно следила за действиями Флитвика, отгороженная от нас магическим барьером. Наконец, спустя полчаса, Филиус удовлетворенно крякнул, убрал палочку и углубился в свои лабиринты.
— Это то, о чем я думаю? — крикнула Грейнджер ему вслед.
— Не знаю, деточка, о чем думаешь ты, но я считаю, что Северус подвергся атаке какой-то модификации заклинания изгнания, -послышался его голос из глубины лабиринта.
— Дерьмо! — выругался я.
— Твою мать, — потрясенно выдохнула Грейнджер.
Не ожидал, что она знает такие слова. Я хотел добавить что-то покруче, но вспомнил о зароке.
— Вам никогда не говорили, что вы крайне грубая, противная и невыдержанная особа, Грейнджер? — вкрадчиво поинтересовался я.
— Нет, — коротко ответила она.
— Тогда у меня для вас очень плохие новости…
— Вы совершенно невыносимы, профессор!
— И это я еще ничего не говорил о ваших страшных мантиях! Вы покупаете вещи на вырост? Вам так мало платят? У вас нет вкуса?
— Это подарок Джинни, — почему-то покраснела она, и с вызовом добавила: — И мне в ней удобно!
— У вас раздвоение личности?
— У меня нет раздвоения личности!
— Вы уверены?
Грейнджер сделала вид, что задумалась.
— На девяносто девять процентов, профессор.
— А в это время один процент вашей внутренней толстухи ругается матом и танцует румбу на столе!
Она фыркнула, смешно наморщив нос.
— Я не умею танцевать румбу!
— Значит, против стола вы не возражаете? И вообще — у вас хорошо получается выводить меня из себя. Где вы этому научились?
— Это природный талант — я самородок. Профессор Флитвик, вы не подумайте, что у нас все так плохо. Просто появление в стенах Хогвартса некроманта — это слишком неожиданно, — она с извиняющимся видом улыбнулась Филиусу, появившемуся у стола с каким-то пыльным фолиантом. — Нервы.
— Филиус, не слушай ее — на самом деле у нас все еще хуже! Я вообще уже почти в обмороке!
Филиус, посмеиваясь, похлопал меня по плечу и уселся за стол. Для порядка я ухмыльнулся еще раз, краем глаза отметил подобравшуюся Грейнджер и обратился во слух.
— Насколько вам известно, как некромантия, так и другие науки взаимосвязаны и основы у них общие.
— Несомненно, — я откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. — Базовые заклинания, алхимия, зелья, трансформация и трансмутация на основе трансфигурации, руны и арифмантика — без этого не может существовать ни одно направление магии.
— И любое заклинание можно обратить как во благо, так и во зло.
— Это все прекрасно. Особенно если учесть, что на территории магической Британии некромантия находится под запретом и в школьной программе упоминается только в курсе истории магии, — нахмурилась Грейнджер.
— Поэтому я и говорю, что это не чистое заклинание изгнания, а его модификация. Плюс то, что вы успели выставить щиты, исказило его действие настолько, что сейчас довольно сложно определить в принципе, как именно оно должно было сработать.
Грейнджер метнула на меня быстрый взгляд. Я сделал что-то еще, о чем не знаю? Внезапно она вздрогнула и к чему-то прислушалась. Потом потрясла головой и искоса на меня посмотрела. Я слегка дернул плечом. Она отвернулась.
— Заклинание изгнания, как вы наверняка знаете, воздействует на мертвое тело — для его очищения от посмертных эманаций жизни перед тем, как некромант начнет с ним работать. Это важно, чтобы иметь возможность поднять полноценного зомби, послушного хозяину.
— То есть, если предположить, что заклинание переделали под живого человека, значит, оно должно было бы…
— Уничтожить его личность, — продолжил я фразу Грейнджер. — И изгнать дух.
Мы снова тревожно переглянулись.
— Вполне возможно, — удовлетворенно сплел пальцы на круглом животике Филиус.
— Значит, Северус… — Грейнджер вцепилась в подлокотники.
— Если произошло частичное изгнание или стирание — вряд ли возможно будет восстановить память, — печально посмотрел на нее Флитвик. — Это весьма сильно отличается от обычного блока или амнезии. И мне неизвестно заклинание или зелье обратного действия. Но я буду искать.
Грейнджер зажмурилась. Приплыли. И чего вот они все ее жалеют? А кто пожалеет меня? Почему вечно то Поттер, то Грейнджер — бедная овечка, а я — монстр без стыда, совести и памяти? По большому счету, конечно, я не слишком-то страдаю от того, чего не помню. Главное, как можно скорее выбраться из зоны действия аур этих людей, которые почему-то мучаются из-за того, что я о них забыл. Надо разобраться со всей этой катавасией и просто вернуться домой к своей лаборатории. Может быть, я и не хочу вспоминать. Может быть, меня все устраивает так, как есть.
— Кто-то в Хогвартсе экспериментирует, — выдавила после паузы Грейнджер.
— И эксперимент переходит в завершающую фазу — работа с подопытными, — я задумчиво барабанил по подлокотнику.
— Самый интересный вопрос — чего он добивается? — Филиус поднял взгляд к потолку. — Что им движет? Кроме чисто научного интереса, конечно же.
— Мне надо кое-что проверить, — почти одновременно сказали мы с Грейнджер. Я, скривившись, посмотрел на ее недовольную мину — вот куда она лезет?
Филиус усмехнулся:
— Не увлекайтесь — завтра прибывает комиссия Попечительского совета. Минерва просила всех преподавателей присутствовать на встрече.
Я поднялся с кресла вслед за Грейнджер, мы с Фитвиком раскланялись. Пока он любезно провожал меня к выходу и ободряюще тряс руку, Грейнджер уже успела сбежать.

Утро следующего дня оказалось добрым и щедрым. Добрым к идиотам и щедрым на сюрпризы. Первым сюрпризом оказалась Грейнджер, которую, выйдя от Флитвика, я так и не нашел вчера, чтобы высказать ей все, что о ней думаю. Или хотя бы просто запереть в каком-нибудь укромном месте, чтобы не смела в одиночку шляться по замку, совершая какие-нибудь глупости вроде поиска неведомого ключа. Видок у нее сейчас был тот еще — краше в гроб кладут. Так что причесанная волосок к волоску, в строгой темно-синей мантии, замечательно подчеркивавшей ее хрупкую фигуру и круги под глазами, Грейнджер походила на невесту мертвеца из одной старой, но не очень приличной баллады.
Она как-то весьма вяло отреагировала, когда я оттеснил ее от плотной группы встречающих и поведал все, что о ней думаю. Оживление среди преподавателей и страшные глаза Минервы оповестили меня о том, что гости пересекли антиаппарационный барьер Хогвартса и теперь направляются в замок. Никогда не понимал, зачем всякие важные шишки пешком тащатся Мерлин знает откуда, когда можно, правда с меньшей помпой, но гораздо удобнее, прибыть в школу через камин в кабинет директора, например. Скорее всего, их привлекают красоты сурового шотландского ландшафта.
Первый, кого я увидел, ступившим на лестницу, оказался Люциус Малфой. Нет, наверное, я и не думал никогда, что он полностью отсидит в Азкабане положенные ему пятнадцать лет. Но вот то, что он не только довольно быстро выйдет, но еще и сможет восстановить статус, положение и, судя по стандартно помпезной отделке мантии серебром, благосостояние — оказалось любопытным. Мы раскланялись — Люциус улыбнулся уголком рта, я не улыбнулся совсем, и мы разминулись, довольные друг другом. Грейнджер, стоявшая рядом со мной, так вообще удостоилась целого кивка. Вот, что с чистокровными лордами сидячий образ жизни делает!
Второй шла, шурша тяжелой шелковой мантией, ровесница Минервы и египетских пирамид. Они тепло пожали друг другу руки, прижались щечка к щечке, и Минерва представила ее, как Барбару Тилбрайт. О леди Тилбрайт я много слышал, но никогда ранее не встречал. Или встречал? Выражение «железная леди» — это именно о ней. Причем в самом прямом смысле — поговаривали, что у нее стальные нервы и железная хватка, как у бультерьера. Как мог более благодушно я ответил на теплое рукопожатие и улыбку пожилой леди.
— Минерва вас убьет, — фыркнула рядом Грейнджер. — Вам надо перед зеркалом тренироваться.
Ну хоть кому-то сейчас весело.
— Пробовал — не помогает.
— В обморок падаете?
— Зеркало трескается.
— Да, иногда даже ваша харизма может давать побочные эффекты.
Я покосился на ее точеный профиль и радушную улыбку, адресованную гостям. Она издевается? Эта жертва внеклассного чтения? От возмущения я пропустил имя очередного проверяющего, которому машинально кивнул и пожал руку, но зато имел счастье наблюдать редкую метаморфозу: Грейнджер удивленная, Грейнджер радостная, Грейнджер испуганная, Грейнджер — ледышка. Все, на этом она застыла, как изваяние, пока Минерва громогласно представляла следующего гостя:
— Виктор Крам!
Надо же! Интересно, он до сих пор играет? Хотя вряд ли — с возрастом он заметно погрузнел, стал более кряжистым, что ли. Обзавелся цепким взглядом из-под густых бровей и дорогой мантией, вполне способной по качеству соперничать с мантией Люциуса. Видимо, это и есть долгожданный контролер от зарубежных партнеров. Женская часть нашего педагогического коллектива сомлела почти сразу. Что такого особенного в этом косолапом сутулом коротышке, что только от одного взгляда на него у них сразу же загораются глаза? Несомненно, титул чемпиона, родовитость и богатство — достаточные основания для того, чтобы прекрасная половина человечества провожала тебя вздохами и томными взглядами. А потому как-то нелепо сравнивать одну сутулость с другой, степень крючковатости носа и градацию сальности волос, которые у меня уже давно не сальные, а у него — стрижка под ноль и статус наблюдателя Попечительского совета. Короче, реакция Грейнджер весьма показательна, а моя — обоснована.
— Добрый день, Герм-мивона, — он задержал ее руку в своей.
В конце концов это просто неприлично — он бы ее еще на глазах у всех целовать начал! А ведь я помню! Для меня-то не одиннадцать или сколько там лет прошло! Я прекрасно помню эти нелепые слухи о Грейнджер и Краме во время турнира. Это хихиканье в учительской и унылые тоскливые воспоминания наших клуш о первой любви. Нет в первой любви ничего такого романтичного и приятного. Только боль и разочарование. И память здесь ни при чем — все дело только в том, с какой жестокостью препарируется твое сердце после катастрофы: под наркозом или без, с созданием наглядного пособия, чтобы выставить напоказ, или тебе его просто швырнут под ноги за ненадобностью. И только потом ты, обливаясь кровью, решаешь, что еще не все потеряно, что ты еще жив, наивный в своей жалкой попытке что-то исправить. А ведь дальше может быть только больше крови и боли, но вернуть ничего уже нельзя. Ты уже опоздал и не смог запрыгнуть в последний вагон. Есть вариант — броситься под колеса следующего поезда, потому что это ничего не изменит — твое сердце уже давно умерло, и только мозг пытается найти оправдания, а душа — заслужить прощения. И лишь чувства стонут от осознания несправедливости всего происходящего, потому что прощать должен ты, а не тебя!
Гости и встречающие уже давно прошли внутрь замка, а я все еще стоял на ступеньках, вглядываясь куда-то вдаль. Если бы можно было что-то изменить. Я годами предавался размышлениям над тем, что и когда я сделал не так. Бесплодные и бесполезные сожаления о несбыточном. Пора с этим завязывать.
Я прошел в холл, где все уже разбились на небольшие группы по интересам. Минерва с леди Тилбрайт, видимо, предавались сладким воспоминаниям о начале строительства пирамид, Лонгботтом с Вектор, похоже, как самые адекватные из нас по мнению администрации, развлекали неизвестного проверяющего, а Грейнджер и Трюк вежливо слушали разливавшегося соловьем Крама. Насколько это возможно — разливаться соловьем с таким диким акцентом. Который, судя по невменяемому выражению лица Трюк, повергал женщин в романтическую кому.
— Северус, — раздалось за моей спиной ленивое.
Ага — «Северус». И с интонацией, означавшей, что в данное время мы не находимся в состоянии активных боевых действий. Мы с Люциусом дружим достаточно долго, чтобы успеть пару раз стать смертельными врагами. Дружба у нас была такая же странная, как и мы сами. Я никогда не знал, чего от него ждать; он жил в постоянной подозрительности ко мне. Мы были слишком похожи для того, чтобы доверять друг другу. Мы были слишком похожи, чтобы не чувствовать друг друга, понимая с полуслова. Которого иногда так не хватало.
Когда-то я периодически задавался вопросом: была ли трепетная любовь к Темному Лорду такой же придуманной им самим, как и наша дружба? Но так и не нашел ответа. Тогда. Если человек верит в ложь, которую сотворил себе сам, то она постепенно становится правдой для него. Дикий страх, почти первобытный ужас, каждый маскирует по-своему. Выживает сильнейший, а уж какую тактику он при этом изберет — дело десятое. Люциус, похоже, вышел из всего этого с наименьшими потерями.
— Люциус, — кивнул я ему в ответ.
— Они хорошо смотрятся вместе, — констатировал он, поигрывая тростью.
— Кто?
— Гермиона и мой новый друг Виктор, — тонко улыбнулся он, перестав любоваться набалдашником и вглядываясь в мое лицо.
«Гермиона»? «Гермиона»?! Мой мир никогда не станет прежним. Нет, Люциус никогда не злился ядовито и противно. Он не держал, как я, за пазухой фунт ненависти к каждому представителю рода человеческого. Обычно он злобствовал с размахом, аристократично, но без присущего мне задора и огонька. С каких пор он начал называть «грязнокровку Грейнджер» по имени? Что такого случилось за эти одиннадцать лет? Она отравила его любимого пуделя? Подралась с Нарциссой?
Порадовавшись за выработанную годами привычку сохранять невозмутимость, я просто пожал плечами. Люциуса кто-то позвал, и он отошел, пригрозив мне обещанием скорой встречи.
Грейнджер, с приклеенной к лицу вежливой улыбкой, вырвалась из зоны внимания Крама и потихоньку начала пробираться к лестнице. Я оценил ее маневр и двинулся наперерез. Как оказалось, не у одного меня возникло желание сказать ей пару ласковых, так как невесть откуда взявшийся Лонгботтом подхватил ее под локоток и увлек вверх по лестнице. Я со спокойным видом, но с немалым раздражением проследовал за ними. Добравшись до ближайшей ниши, Лонгботтом втиснул в нее Грейнджер. Я остановился рядом со статуей и прислушался к шипению, которое доносилось из темноты. Надеюсь, он затащил ее сюда не с целью пообжиматься втихомолку.
— Отпусти меня, Невилл! Я спешу!
— Ты снова собираешься сбежать от меня? До каких пор это будет продолжаться?
— Ты знаешь, что я не могу об этом говорить!
— Я не о том, зачем ты здесь, хотя мне и страшно интересно — я привык, что у вас с Гарри вечно какие-то тайны. Я о профессоре Снейпе. Я все слышал!
А я — нет! Стоять, прижавшись ухом к доспехам было страшно неудобно, плюс всегда есть риск того, что, несмотря на запрет выходить из башен, кто-нибудь из особо одаренных студентов все же спустится и застанет меня обнимающимся с рыцарем в одном из боковых коридоров. Этого мое эго не вынесет и одним трупом на моем персональном кладбище станет больше. Я наложил на себя простенькие чары невидимости. Даже не невидимости, а, скорее, мимикрии — если не шевелиться, полностью сливаешься с обстановкой.
— Невилл, это не твое дело, — процедила Грейнджер. — Ты ничего не понимаешь!
— Это мое дело! — рявкнул Лонгботтом. Ну надо же — у кого внезапно прорезался характер! — Я не могу видеть, как ты обманываешь профессора Снейпа! Как ты можешь называть себя его другом? Сейчас, когда у него такой сложный период? Когда ему так нужна поддержка и опора?
Вот тебе и раз. А я чувствовал! Я знал, что что-то здесь не так! Все-таки не сподобился! Не сподобился сальноволосый ублюдок Снейп, клейменный вечным тавром темной метки, великой чести стать другом героини войны и мозга Золотого Трио Гермионы Грейнджер! Что же ей тогда нужно? Им! Им нужно! Им нужно, чтобы я вел это их идиотское расследование и не рыпался. Наверняка, меня шантажировали этим пресловутым Долгом Жизни! И кто кого спас в конечном итоге? Интересно, Долг Жизни остается в силе, если объект ни черта не помнит, как ему эту самую жизнь спасли? Грейнджер — умная девочка — видимо, тоже не пришла к однозначному выводу и таким образом решила выкрутиться из создавшейся ситуации. Маленькая тварь!
Грейнджер молчала. Да, настоящему другу врать в лицо сложно.
— А я, Невилл? А как же я? Это абсолютно чужой человек, — глухо сказала она. — Ты знаешь, как это страшно?
Я. Я знаю. Откуда дегенерат Лонгботтом может знать, как это жутко — притворяться другом людям, которых боишься или ненавидишь всей душой? Или презираешь…
Надеюсь, Лонгботтом сможет занять ее какое-то время. И дела неотложные тоже ведь требуют к себе внимания? Куда-то она ведь так спешила? А я пока навещу ее комнаты. А то ведь нечестно — она в моих чувствует себя как дома, а меня к себе так ни разу и не пригласила.
Защита на дверях комнат Грейнджер стояла почти такая же, как у меня и снимать ее оказалось сплошным удовольствием — я справился за каких-то десять минут. И только войдя в небольшую светлую комнату, я внезапно словно протрезвел и кровавая пелена начала постепенно рассеиваться. Что я хочу здесь найти? Тайные планы, список коварных замыслов и исповедь о том, как она дошла до жизни такой?
Абсолютно стандартная хогвартская гостиная, в которую новая владелица не привнесла ничего лишнего и личного. Тайник вот только, например, вделанный в стену. Я приблизился на расстояние в несколько дюймов и почувствовал, как волоски на руках встали дыбом. Что ж она такое тут держит, интересно? На данном этапе наших отношений, я бы не рискнул пробовать вскрыть тайник, который столь явно намекал на то, что можно завершить свой жизненный путь прямо на этом ковре в виде кучки пепла. Письменный стол завален свитками, книгами и кипой бумаг. Я выдвинул пару ящиков. Один оказался совершенно пуст, а в другом лежала колдография, с которой мне улыбалась счастливая Грейнджер, убиравшая за ухо непокорный локон. И обычная маггловская фотография, на которой она же сидела в обнимку с вихрастым сероглазым мальчишкой лет девяти-десяти. Интересно, зачем ей собственные изображения и какого черта она запихнула их в ящик? Пример эгоцентризма в действии. Она скрывает собственного сына?
Я посмотрел на фото еще раз — когда они вот так сидят голова к голове, несмотря на полную несхожесть в отдельных чертах, понимание того, что это сын и мать не вызывало сомнений. У мальчишки даже улыбка ее. Я поднес к лицу колдографию и Грейнджер помахала мне рукой. Она просто светилась изнутри, излучая тепло и радость. Глаза ее сияли, а губы беззвучно кого-то звали. Я попытался понять, что она говорит и даже коснулся их пальцами, словно мне это поможет. Не помогло. Я опустил колдографию на место и закрыл ящик.
Внезапно входная дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ворвалась Грейнджер. Трясущимися руками она набрала дымолетного порошка и прохрипела:
— Нора!
Потом рухнула на колени и уткнулась носом в камин. Грейнджер на карачках — это нечто. И задница у нее с такого ракурса — тоже ничего вполне.
— Артур! — голос ее звучал почти нормально. Вот это я понимаю — умение держать себя в руках. У мисс Грейнджер, как я погляжу вообще масса скрытых талантов. — Гарри дома?
— Гермиона, дорогая, я так рад тебя видеть! Проходи, я сейчас позову Молли!
Артур по обыкновению был полон энтузиазма.
— Прости, Артур, но мне не очень хочется пачкать ваш прекрасный маггловский ковер ручной работы.
— Ох, прости, дорогая, я забыл. Нет, Гарри все еще на службе. В последнее время он так много работает… На тебе лица нет, милая. Хочешь, я попрошу его найти тебя?
— Да, спасибо, Артур. Я в Хогвартсе, у себя, — выдавила Грейнджер, опустилась на ковер и, сгорбившись, закрыла лицо руками.
Она просидела так несколько минут, а потом выпрямилась и поднялась на ноги. Я замер, стараясь не дышать. Сейчас. Вот сейчас трудоголичка Грейнджер по закону подлости обязательно захочет поработать — я покосился на схемы и какие-то арифмантические вычисления, усеивавшие рабочий стол, — и усядется прямо мне на колени. С одной стороны — задница у нее оказалась вполне сносная. С другой — объяснение моего здесь присутствия обещает стать незабываемым событием в моей и без того богатой на события биографии.
В дверь постучали. Грейнджер вытащила палочку и открыла дверь.
— Могу я войти? — любезно поинтересовался Люциус, игнорируя палочку, приставленную к горлу.
— Нет, — отрезала Грейнджер.
— Думаю, тебе не очень захочется, чтобы мы обсуждали подробности твоей личной жизни в коридоре?
— Какая уж тут личная жизнь, — вздохнула Гермиона, пропуская Люциуса внутрь. — Только, если можно без вступлений и прелюдий, пожалуйста.
— Ты любишь пожестче, Гермиона? — склонился он над ней, так, что его длинные белые волосы скользнули по ее щеке. — Все будет так, как ты захочешь… — прошептал он и набалдашником трости приподнял за подбородок ее лицо.
— Я думала, мы уже миновали эту стадию в наших отношениях…
Люциус, по-хозяйски взяв ее за талию, прижал к себе. Маленькая ладонь Грейнджер скользнула по его груди, обняла за шею и потянула ниже. В горле у меня внезапно пересохло. Я уже почти решил встать и попросить водички, как Грейнджер, нежно погладив Люциуса по щеке, встала на цыпочки и прошептала, почти касаясь его шеи губами:
— Я ж тебе ухо откушу, милый…
Люциус тихо рассмеялся, отстранился и, взяв руку Грейнджер, склонился над ее ладонью в поцелуе.
— Какие плебейские замашки, Гермиона. Ай-ай-ай, как не стыдно.
— Аристократично тебе пусть Нарцисса лишние части тела отрывает, — Грейнджер изящно расположилась на краешке кресла, закинув ногу на ногу. Даже не думал, что она так может! — Чем обязана?
— Мне стало любопытно, — он подошел к каминной полке и со скучающим видом начал изучать стоявшие там безделушки. — Мне стало любопытно еще тогда, когда я изучал список преподавателей. Мисс Грейнджер, Гермиона? И я наблюдал за вами сейчас. Почему вы с моим дорогим другом делаете вид, что незнакомы?
Грейнджер напряглась и прищурилась. А мне вот наоборот показалось, что их встреча с Крамом прошла под бурные аплодисменты.
— Мы расстались, Люциус, — твердо сказала она. — И пока что это довольно болезненная тема для нас обоих.
Ну надо же! Какие страсти! Оказывается Грейнджер и Крам… Хотя, по-моему, он вполне не прочь ее вернуть. Мелкий кривоногий уродец!
— И ты думаешь, он тебя отпустит? — бросил на нее быстрый взгляд Люциус.
На секунду, всего лишь на секунду мне показалось, что вместо изящной стервы в кресле осталась сидеть маленькая беззащитная девчонка. Показалось.
— Это уже от нас не зависит, Люциус. И я буду тебе весьма признательна, если ты не станешь больше поднимать эту тему.
— Ну-ну, — усмехнулся он, откидывая волосы за спину. — Оказывается, все обещает быть еще более занимательным, чем я рассчитывал.
Он направился к двери, Грейнджер поднялась, чтобы его проводить. У самых дверей он внезапно повернулся так, что Грейнджер почти врезалась в него. Охнув, она пошатнулась, и он поддержал ее за талию.
— Если тебе нужно будет с кем-нибудь поговорить, — он взял ее руку и поднес к губам, — ты знаешь — я всегда к твоим услугам, Гермиона.
Он изящно перехватил трость и вышел из комнаты.
— С-скотина, — пробормотала Грейнджер, закрывая за ним дверь.
Паскудник!
— Какие же у него мерзкие духи, мать его!
Она метнулась в ванную, и я с чувством глубокого удовлетворения слушал, как Грейнджер выворачивает наизнанку. Есть в жизни справедливость — все-таки некоторых женщин от Люциуса тошнит!
На этой приятной ноте я уже собрался было покинуть это милое обиталище, как вдруг зазвенела сигнализация камина и взлохмаченная Грейнджер метнулась к нему, на ходу снимая блокировку. Осунувшийся небритый Поттер вышел из камина и вопросительно поглядел на подругу сквозь очки.
— Ты должен обеспечить Джеймсу защиту, — без предисловий потребовала она.
Поттер нахмурился.
— Для этого есть какие-то основания, кроме того, что ты видела Виктора?
— У меня дурное предчувствие, Гарри.
Она устало опустилась в кресло, а Поттер, присев на корточки, взял ее руки в свои и заглянул в глаза.
— Твои предчувствия, как обычно, я бы назвал интуицией, Гермиона, — через силу улыбнулся он. — Не переживай, ладно? Я заберу Джеймса в Нору. Не думаю, что наш Джеймс и Альбус-Северус дадут ему скучать. Главное, чтобы они дом не разнесли. Защита у Джеймса будет стандартная, как у члена моей семьи.
Судя по тому, что Поттер назвал своего сына Альбус-Северус, у него явные проблемы с головой. И с фантазией — что ж они остальных-то детей с Грейнджер одинаково назвали?
— Меня это вполне устраивает, Гарри.
Их головы сблизились, соприкоснулись лбами, и они так просидели еще пару минут.
— Ты неважно выглядишь, Гермиона, — тихо сказал он.
— Ну спасибо за комплимент, — криво улыбнулась Грейнджер, отстраняясь.
— Ты понимаешь, о чем я, — Поттер опустил взгляд. — Я не хочу повторения того, что было. Может быть, тебе лучше вернуться домой? Это уже не просто поиски пропавшей Шляпы. Здесь назревает что-то посерьезней. Отдел Тайн всерьез заинтересовался нашим расследованием. У меня затребовали все материалы дела.
— Именно поэтому я и не могу оставаться в стороне, Гарри, ты же понимаешь. Это же Хогвартс! Наш Хогвартс! Это наши дети пойдут сюда учиться в следующем году! А дети, которые находятся здесь уже сейчас?
— Ты хочешь сказать, что школу нужно закрыть?
Грейнджер, закрыв глаза, откинулась на спинку кресла.
— Нет, — твердо сказала она, — если мы закроем школу, тот, кто начал все это, затаится. И не факт, что в следующем году он не сделает очередную попытку. Нужно все выяснить здесь и сейчас.
Никогда не сомневался в уме Грейнджер, но вот на месте Поттера я бы схватил ее в охапку и немедленно затолкал в камин. Судя по глазам, его посетила та же идея. Не знаю уж, что его остановило, но он просто обнял Грейнджер, которая немедленно уткнулась носом в его грудь, и поцеловал в макушку. Слабак!
— Люциус тоже здесь, Гарри.
— Я видел список проверяющих.
— Мне страшно, черт побери. Что если именно в эту минуту он рассказывает…
— Ты сильная. Ты справишься.
— Я знаю, — она судорожно вздохнула. — Я просто устала. Пусть уж оно все разрешится так или иначе.
— Я пойду за Джеймсом.
Грейнджер отстранилась, вытерла слезы и махнула Поттеру рукой. Тот кивнул ей на прощание и исчез в зеленых сполохах пламени. Еще несколько секунд она простояла, глядя в камин, а потом, медленно расстегивая мантию, поплелась в ванную.
Я подавил в себе острое желание постучать и предложить потереть ей спинку и тихо покинул гостиную.

Похоже, даже воздух в Хогвартсе сегодня был наполнен сплошным благолепием. Где-то под потолком витали призраки дисциплины, испуская эманации порядка и послушания. Студенты, пугая одухотворенными лицами, бродили по коридорам степенным шагом попарно, местами — строем. Я боялся даже представить себе, что творилось на уроках. А уж какими методами Минерве удалось добиться подобного поведения от детей и подростков переходного возраста... Здесь мое богатое воображение просто отказывало. Подлила им за завтраком в тыквенный сок какую-то дрянь, что ли?
Члены комиссии, как мне за обедом неизвестно зачем сообщил Лонгботтом, разбрелись по всему Хогвартсу в соответствии со своими склонностями и предпочтениями. Один из них, имя которого я так и не запомнил, по уши зарылся в школьную документацию, леди Тилбрайт мертвой хваткой вцепилась в Минерву, которая показывала ей замок и прилегающую территорию, а Люциус с Крамом посещали занятия. Мой урок они тоже почтили своим высоким присутствием.
Мне было скучно, студентам было скучно, комиссии было скучно, но мы не решались взбодрить друг друга. Я не желал подводить Минерву, студенты не хотели расстраивать меня, а Люциус с Крамом просто упивались собственными страданиями во благо.
— Какие еще вы знаете свойства lacrima malus?
— Ну, — несчастный шестикурсник углубился в воспоминания. Память, видимо, подсовывала ему нечто-то весьма увлекательное, но не совсем относящееся к теме, а потому замолчал он минут на пять. Я терпеливо ждал. — Если его выпить, оно излечивает головную боль.
— По большому счету, вы, конечно, правы — излечивает. И причем навсегда. У мертвецов ведь вообще ничего и никогда не болит. Садитесь — «тролль». Кто может подсказать область применения зелья без достижения летального исхода?
— При трясучке.
Я внимательно рассматривал очередного кандидата в тролли. Интересно, это попытка вести себя прилично на перемене израсходовала весь их интеллектуальный запас?
— Что?
— Ну, когда трясутся.
— Трясутся над деньгами, мистер Самнелл, а мы с вами в данном случае, видимо, рассматриваем лихорадку.
Люциус, похоже, решил, что с него хватит, и поманил за собой Крама. Я бы тоже сейчас чего-нибудь выпил. И дал бы Люциусу в глаз. Именно в такой последовательности.
На голом энтузиазме я кое-как дотянул до конца урока, проверил кучу эссе и домашних работ, заработал головную боль и решил вознаградить себя мыслями о том, как долго и изобретательно буду мстить Грейнджер за обман. Нет, сначала мы, конечно, разберемся с нашим доморощенным некромантом и призраками, а вот потом… Потом, мисс Грейнджер, я вам не завидую. Кстати, о призраках — вот у Розье в замке было фамильное привидение, я точно помню. Интересно — это о чем-то говорит?
Я радостно отодвинул в сторону непроверенные работы и отправился на поиски Грейнджер. Начать я решил с класса рунологии и не прогадал. Причем находилась она там в теплой компании Крама, который завладел ее рукой и теперь упорно прижимал своему телу в области грудины. Грейнджер, казалось, была совсем не против, но явно злилась и, видимо, потому не заметила, как я, тихо скользнув в класс, осторожно примостился за шкафом. Крам, похоже, вообще, кроме Грейнджер, никого и ничего не видел.
— Ты должна понять, что я не собираюсь отнимать у тебя Джеймса. Но он и мой сын тоже. Я хочу видеться с ним, хочу, чтобы он гостил у меня на каникулах, хочу познакомить с семьей.
Грейнджер дернулась, как от удара. Какой прыткий молодой человек! Интересно, почему сын на него совсем не похож? Он вообще уверен, что сын — его? Или у Грейнджер есть еще один? И куда вообще подевался очаровательный акцент господина Крама? Или что — Грейнджер акцентом не проймешь?
— С семьей? — она отдернула руку и для верности убрала ее за спину. — С семьей, которая никогда бы не приняла меня в качестве невестки — по твоим словам? С той самой семьей? И с твоей женой? С той самой, которую одобрили твои родные?
Жаль, мне отсюда не видно выражение лица Крама.
— Ты не знаешь, как мне было тяжело тогда. Прошло много времени, Гермиона, — тихо сказал он. — Люди меняются. Прости меня, если можешь. Но это все-таки и мой сын.
— Неужели! — Грейнджер всплеснула руками. — Значит, забудем то, что одиннадцать лет назад я приехала к тебе с радостным известием о том, что у нас будет ребенок, а ты в ответ порадовал меня еще сильнее, сообщив, что у тебя есть невеста? От брака с которой ты не имеешь права отказываться, потому что помолвка была заключена вашими родителями еще до вашего рождения! Это можно забыть, да?! Выкинуть из головы, сказать, что ничего не было, все в прошлом, пожать друг другу руки и начать воспитывать вместе десятилетнего ребенка?!
— Прости, — поник Крам. — Я понимаю, как тебе было трудно.
— Ты, — она внезапно успокоилась, — ты совершенно ничего не понимаешь. Ты не знаешь, как тяжело оказаться беременной и одной. Ты не ловил на себе все эти взгляды — презрительные и неловкие, когда вдруг из «блестящей студентки с огромным потенциалом» разом превратилась в магглорожденную мать-одиночку. Ты не знаешь, каково это — раз за разом доказывать себе и окружающим, что ты можешь, что ты достойна большего. Что если ты женщина, это не значит, что ты непременно должна встать у плиты или погрязнуть в бумажках в чьей-нибудь приемной в Министерстве. Ты знаешь, как пересилить себя и понять, что с рождением ребенка жизнь не заканчивается, и ты все еще можешь реализовать себя, свои знания и умения? А как осознать, что в трудные — не дни и недели — годы! — рядом остаются самые родные и близкие, самые преданные друзья, которые тоже преодолели себя, свои чувства и боль, или ни разу не усомнились, оставаясь верными до последнего? Где тебе знать, Виктор! Ты менял Джеймсу пеленки, видел первую улыбку, не спал ночей, когда у него резались зубки или крутило животик? Ты не видел, как он сделал первый шаг, не слышал первое слово. Ты был рядом, когда он разбил любимую бабушкину вазу и горько-горько плакал у нее на руках, а потом вдруг ваза вновь стала целой?! И это было его первое волшебство, Виктор!
— У нас впереди еще может быть много таких счастливых минут, Гермиона, — Крам подошел ближе и обнял ее за плечи. — Мы еще можем быть вместе.
— В качестве кого? — глухо поинтересовалась Грейнджер, обнимая его в ответ. — В качестве кого мы будем вместе?
— Даже спустя столько лет я не смог забыть тебя, Гермиона, — он наклонился к ней. — У нас может быть свой дом, где будете жить вы с Джеймсом. Где я смогу свободно навещать вас. Вы ни в чем не будете испытывать нужды. Мы сможем быть счастливы. — И этот недоносок взял и просто ее поцеловал! — Это наш сын, и я хочу дать ему больше, чем можешь ты одна.
— Ты еще не понял? — она отстранилась. — Я не одна. У нас семья… — запнулась Грейнджер. — У него есть бабушка с дедушкой, которые в нем души не чают!
— Магглы.
— Да, магглы. Миллиарды детей воспитаны магглами — поверь мне, они знают в этом толк! Джеймса окружают люди, которые любят его!
— Он должен знать, кто его отец! — голос Крама стал жестче. — Ты не можешь лишить его отца! Ты просто не имеешь на это права! Он не простит тебе этого, Гермиона. Никогда, уверяю тебя. Он должен знать, кто его отец и гордиться им.
— Когда ты успел стать такой сволочью? — Грейнджер высвободилась из его рук. — Может быть, ты всегда был таким, а я просто не замечала? Ты не хотел меня видеть, ты не хотел признавать нашего ребенка, ты отказался от нас. Ты женился на чистокровной, родовитой волшебнице, которая так и не смогла за десять лет родить тебе наследника, и теперь ты вспомнил о Джеймсе? Какого черта, Виктор, я должна была рассказывать ему о тебе?
Она отошла к столу, и внезапно меня снова накрыло недомогание. Время словно замедлило свой бег на мгновение, а сердце пропустило удар. Я помотал головой и увидел Грейнджер, уже поднимавшуюся на ноги с помощью Крама, который подал ей руку.
— Ты слышал? — испуганно спросила она.
— С тобой все в порядке? — он обеспокоенно ее ощупывал. — Тебе надо к колдомедику.
— Нет, все нормально, — выдохнула она и отерла испарину, выступившую на лбу. — Мне жаль, Виктор, но нам придется вернуться к нашему разговору позднее.
— Ты не поняла, Гермиона, — покачал головой Крам, а Грейнджер замерла. — Не вынуждай меня прибегать к крайним мерам.
— Тебе не удастся выкрасть Джеймса, — усмехнулась она.
— Только такой женщине, как ты, презирающей закон и установленные обществом порядки, могла прийти в голову подобная мысль, — покачал головой Крам. Уел, вот просто уел. Сразу видно — человек изучил Грейнджер вдоль и поперек. — Я буду действовать через суд.
Грейнджер вскинулась.
— В нашей стране я мог бы забрать у тебя сына сразу и без всяких уговоров. — Судя по тому, что Грейнджер попятилась, открывая пространство для маневра, жить парню осталось недолго. Вроде умный, а — дурак. Кто ж сообщает матери, что вот так запросто возьмет и отнимет у нее ребенка? — У вас тоже очень интересные законы. Я уже нанял хорошего юриста. Ты плохая мать, Гермиона. Ты не можешь обеспечить нашему сыну достойное содержание. Ты нигде не работаешь.
— Хреновый у тебя юрист, Виктор, — окатила его волной презрения Грейнджер и вытащила волшебную палочку. — Ты удивишься, когда я тебе сообщу цифру моего годового дохода.
— О, я ни в коей мере не принижаю ценность твоих научных работ! Но как насчет отношений с законом? До меня дошли слухи, что ты не брезгуешь не совсем законными источниками дохода. Ты знаешь, что взломщики заклинаний находятся вне закона? Мать-преступница — это ужасно.
Ого! Я почти с уважением взглянул на фыркнувшую Грейнджер.
— Докажи!
Крам медленно направился к ней. Грейнджер попятилась.
— Это даже не важно. Закон, Гермиона, закон. Простой и понятный. Если отец предъявляет свои права на ребенка, а мать его при этом не находится в браке, то ребенок передается на воспитание отцу.
Все, ему конец. Мне даже отсюда видно: Грейнджер явно пришла к выводу, что такой отец ее ребенку не нужен однозначно. И решила избавить себя от неудобств, связанных с судебной тяжбой. И даже придумала, куда денет труп. Если останется, что куда девать.
— Я уже замужем, — прошипела она, поднимая палочку.
Если бы она еще подумала о том, как сильно расстроится Минерва, когда узнает, что один из ее драгоценных представителей Попечительского совета пал смертью храбрых при исполнении служебных обязанностей.
— Не смешно, Гермиона, — сурово оборвал ее Крам. — Надо уметь проигрывать достойно. И мое предложение все еще остается в силе.
Этот галантный идиот снова хочет ее поцеловать? Когда она в состоянии только убивать?! Даже в ежике можно разбудить зверя, чего уж говорить о Грейнджер.
— Она просто не стала брать мою фамилию после свадьбы, — я медленно вышел из-за шкафа и, приблизившись к новобрачной, взял под руку. Грейнджер внезапно сразу как-то обмякла. Еще обморока мне только не хватало. Хотя не каждый день перепадает такое счастье — столь ценное сокровище, как я, заполучить в мужья. Крам, видимо, считал так же, потому что, побледнев, сглотнул и отступил на пару шагов. Я любезно улыбнулся, и он выпрямился, словно я с размаху врезал ему по наглой горбоносой морде. — Мне жаль ваших денег, потраченных на юриста. Весьма сочувствую вашей деликатной проблеме, но если еще раз увижу вас рядом со своей супругой, вы очень сильно пожалеете. Если успеете.
Удар он держать умел. Только кулаки сжал, да желваками поиграл слегка. Я коротко кивнул, Крам, склонив голову, щелкнул каблуками и быстро вышел из класса. Я стоял, уставившись в окно, соображая, что же и зачем я такое натворил и как отодрать от своей руки впавшую в ступор Грейнджер. Внезапно она с шумом выдохнула и обняла меня так крепко, что затрещали ребра. Тощая, а какая сильная! Она уткнулась носом мне в мантию и пробормотала:
— О, Северус…
Это вместо благодарности, что ли? От избытка чувств? А мне теперь задыхаться? Я стоял столбом, опустив руки и разглядывая четкий ровный пробор. Интересно, как она так гладко свои лохмы зачесывает? Хотя женщины, наверное, все так умеют. У них это врожденное. Как способность заставить любого мужчину чувствовать себя рыцарем в сверкающих доспехах. Правда, не долго.
— Отцепитесь от меня наконец, Грейнджер.
Она замерла, одеревенев. Потом разомкнула объятия и медленно отстранилась, пристально вглядываясь в лицо, словно пытаясь там что-то найти.
— Северус?
Идиотская улыбка медленно сползала с ее лица.
— Мне больше нравится, когда вы называете меня «профессор Снейп», Грейнджер, — сухо проинформировал ее я. — И — да, мне наплевать, как вы дальше будете выпутываться из этой ситуации. Я дал вам передышку — пока Крам будет соображать, что да как, вы вполне сможете найти себе супруга. Может быть, даже за деньги, — она отошла и тяжело опустилась на стул. — За очень большие деньги. И я, кстати, вполне солидарен с этим мозгляком — ребенок должен знать, кто его отец.
Я окинул ее оценивающим взглядом, чтобы истинное положение дел проняло ее до глубины души. Грейнджер подняла голову и уставилась на меня пустыми глазами. И я поперхнулся фразой о настоящих друзьях, которые всегда приходят на помощь в трудные годы.
— Он знает… Уходите, профессор Снейп, — она, сгорбившись, обняла себя за плечи. — Просто уходите сейчас. Пожалуйста.
И я просто ушел.

Я плюнул на привидений, Грейнджер с ее мужчинами, некромантов, амнезию, проблемы с самоидентификацией и проверил оставшиеся работы. Амнезия амнезией, а расписание дежурств еще никто не отменял и, зарядившись бодростью и глотком хорошего настроения, отправился патрулировать Хогвартс. Слава Мерлину, количество преподавателей стало на порядок больше, и дежурить теперь приходилось гораздо реже.
Я был недоволен. Нет, я был зол. Зол на себя, на Грейнджер, на Крама и снова на себя. Быстро обойдя два этажа, я поднялся на третий и в одном из боковых коридоров заметил свет. Мерлин, пожалуйста, пусть это будет гриффиндорец! Пятьдесят баллов с Гриффиндора! Нет — сто! Ладно, Хаффлпафф тоже сойдет! Замерев в предвкушении свежей жертвы, я осторожно подкрался к проходу, чтобы не смазать эффект неожиданности. И плюнул в сердцах: там стояла Грейнджер в своей любимой маггловской одежде — джинсах и свитере — и, высунув от усердия кончик языка, что-то зарисовывала в блокнот при свете волшебной палочки. Потом она достала нечто вроде секстанта и возилась с ним еще минут десять. Наконец, когда я уже устал ждать, собрала свои пожитки и пошла дальше, внимательно рассматривая стены, периодически останавливаясь и что-то записывая.
Нет, я не горел желанием вступать с ней какие бы то ни было переговоры или объяснения. У меня в ушах все еще звучал этот неживой голос: «Просто уйдите». Вот так сразу и чувствуешь себя полнейшим дерьмом и последним негодяем. Хотя это совсем не я виноват в том, что все в ее жизни внезапно стало так сложно. Трудности закаляют характер, но тут они, похоже, слегка перегнули.
Следуя по коридорам за Грейнджер, я внезапно осознал, что стиль ее продвижения изменился. Она перестала записывать и высматривать, а погасив палочку, просто шла вперед в потемках, ведя рукой по стене.
Я прислушался:
— Пош-шли, пош-шли, пош-шли, пош-шли… — шептала Грейнджер, подчиняясь неведомому ритму.
Меня передернуло.
Она шла и шла по галерее, пересекая длинные серебристые полосы лунного света, льющегося из расчерченных окон, и пропадая в темноте между ними. Сердце мое ухало куда-то вниз, словно я боялся, что она не больше вынырнет из провала тьмы, исчезнув навсегда. Слышалось лишь тихое шуршание ее ладони на стене и все убыстряющееся:
— Пошли-пошли-пошли-пошли… — уже лихорадочно шептала Грейнджер почти задыхаясь.
И внезапно застонав, сорвалась на бег — бесшумный и плавный, как полет дементора. Казалось, она перестала касаться ногами пола. Мне стало жутко. Ее шепот грохотом отдавался в ушах вместе со стуком сердца. Морозные пальцы сыграли стаккато на моих позвонках, и я изо всех сил рванул вперед. Нагнав, схватил Грейнджер за руку и резко повернул к себе.
— Пош-ш-шли… — выдохнула она мне в лицо, и на мгновение почудилось, что в ее широко распахнутых глазах остался лишь неестественно-большой черный зрачок, заполнивший все пространство радужки.
Грейнджер упала мне на грудь безвольной куклой, но почти сразу же рванулась из моих рук, выхватывая палочку:
— Остолбеней!
Кретинка!
Наша зубодробительная встреча с полом была полна ярких и незабываемых ощущений. Я почти не почувствовал, как Грейнджер сняла заклятье и рухнула на колени рядом, что-то такое причитая и ощупывая мои бренные останки. Меня. Вырубила. Грейнджер!
— Пошла. Вон. Отсюда, — тихо сказал я, опираясь о стену в попытке подняться. Грейнджер непонимающе уставилась на меня, отдернув руки и прижав их к груди. — Спать! — рявкнул я, и она припустила бегом по коридору.
Пороть. Грейнджер надо пороть.
* * *
На завтрак в Большом зале подали брокколи. Кто подает на завтрак брокколи? Брокколи среди омлета и сэндвичей с огурцом с утра — это все равно, что песенки Селестины Уорлок во время рождественской мессы. Мы всей школой с омерзением наблюдали за тем, как Крам, сидевший за преподавательским столом, с аппетитом пожирает эту зеленую ошибку природы. Похоже, мы все пришли к общему мнению, что он — мерзкий злобный извращенец. Короче, Грейнджер явно повезло.
Грейнджер, кстати, за завтраком снова не было. В ожидании ее виноватого лица, я успел влить в себя лошадиную дозу кофеина, маловыразительно поругаться с Лонгботтомом, многозначительно обсудить погоду с Люциусом и проигнорировать Крама. Ну и черт с ней.
Уже под утро, заканчивая обход, я, стараясь отвлечься от сладостных мыслей о пытках, которым можно подвергнуть Грейнджер с Поттером. И Крама. И Люциуса. И Минерву с Лонгботтомом. И детей… Дети вообще должны содержаться в каком-нибудь отдельном хорошо охраняемом месте. Да, вроде Хогвартса. Но охранять их должен отнюдь не я! Так вот, чтобы не слишком увлекаться мечтами, я вернулся к размышлениям о привидениях, замках и Грейнджер. Нет! Просто — замках и привидениях.
Я слышал много рассказов о привидениях. О невинноубиенных, например, которые маются, возле места преступления в поисках собственного душегуба. Или вот какой-нибудь старый сквалыжник, вроде предка Розье, не доверявшего потомкам в плане разбазаривания наследства. Этого старикашку я как-то имел честь видеть собственными глазами. Отвратный тип. И хоть Розье и отпирался, думаю, наследнички сами его и угрохали. Так вот такого скопления привидений, как в Хогвартсе, я еще нигде не видел. И не слышал о подобном, пожалуй. Грейнджер в чем-то права. С детства каждый образованный волшебник считает привидения неотъемлемой частью Хогартса. А потому они никогда не вызывали удивления или вопросов. Есть Хогвартс, есть движущиеся лестницы, есть привидения. Как-то так.
Но наверняка за столько лет существования школы нашелся хоть один такой же любопытный, как Грейнджер, и попытался разгадать этот любопытный феномен.
Естественно, за ответами я пошел в библиотеку. На мой вопрос мадам Пинс только махнула куда-то между стеллажами и прошелестела:
— Профессор Грейнджер с самого утра изучает эту книгу.
Л-логично, что уж.
Грейнджер сидела, поджав под себя одну ногу, грызя яблоко и гранит науки. Вот почему ей яблоки в святая святых можно, а меня бы Пинс уже давно бы самого загрызла?
Услышав мои шаги, Грейнджер вскинула голову, кивнула мне в знак приветствия и снова углубилась в изучение фолианта. И никакой тебе, Северус, мольбы о прощении или хотя бы виноватого лица. Ну, по крайней мере, она хотя бы спала сегодня ночью. И судя по количеству огрызков — поела.
— Хорошо, что вы пришли, профессор, — она захлопнула книгу и села ровно. — Я знаю, что у вас окно в занятиях и сама хотела с вами поговорить.
А я вот вовсе не желал с ней беседовать. Когда женщины таким тоном хотят поговорить, это не предвещает ничего хорошего, кроме возможности морального унижения. А сам я еще не был готов. Да. Мне надо поднакопить аргументов. Да и потом, игра в друзей — это даже временами забавно.
— Но не здесь, — она оглянулась. — Позже. Сейчас придет Гарри.
А! Еще и мой друг Гарри!
И он не замедлил появиться. Снова пожал мне руку, проигнорировав мой многозначительный взгляд, кивнул Грейнджер и развалился на соседнем стуле, предварительно наведя вокруг нас чары тишины.
— Эти привидения… с ними невозможно нормально разговаривать! — пожаловался он. — Они какие-то ненормальные.
— Я посмотрю, как у вас с психикой будет в загробном мире, Поттер. Можем провести следственный эксперимент. Обещаю, смерть будет быстрой и немучительной.
Поттер мне лучезарно улыбнулся, словно я весьма удачно пошутил. Грейнджер тоже фыркнула и достала блокнот.
— Давайте систематизируем полученную информацию.
— У Розье в замке имеется фамильное привидение, — выдал я ей свою весьма ценную информацию.
— Так, — записала она и наморщила нос. — Вот смотрите, что получается… Гарри, тебе удалось выяснить точное количество привидений?
— Нет, — покачал он головой. — По-моему, они и сами не знают. Но их много. Думаю, больше ста — это точно. Может, еще больше. Но зато они знают друг друга. Можно попробовать составить список.
— Пока не нужно. Так, — снова сказала она и задумалась. — В этой книге почти нет ничего полезного. Привидения Хогвартса упоминаются здесь вскользь. Но что интересно — я об этом думала, и автор тоже подметил эту особенность…
— Большинство хогвартских привидений умерло не здесь и вообще не имеют к замку никакого отношения, — тихо сказал я, начиная что-то такое понимать.
— Да, — кивнула Грейнджер.
— Как мне удалось установить, последнее привидение, которое появилось в Хогвартсе, — это Плакса Миртл, — сказал Поттер.
— И это, если можно так сказать, «естественное» привидение — ее здесь убили, — заметила Грейнджер.
— И когда в последний раз в замке появлялись «посторонние»? — поинтересовался я.
— Как сказала Серая Дама — примерно двести лет назад.
— А они знают, каким образом попали сюда?
— Они отказываются отвечать, — на лице Поттера проступила озабоченность. — Все привидения вообще жутко боятся отвечать на этот вопрос.
— То есть, можно предположить, — я потер переносицу, — что раньше в Хогвартс каким-то образом попадало большое количество привидений. А потом поток внезапно иссяк. Словно…
— Кто-то закрыл дверь. На ключ, — завершила мою фразу Грейнджер.
Мы замолчали, переваривая информацию.
— Что удалось выяснить вашим хваленым экспертам? — поинтересовался я у Поттера.
— Не нашим, — поморщился он и поправил очки. — Это Отдел Тайн. Они не особо распространялись. Мы их слегка поприжали, потому что все-таки расследование ведет аврорат. На месте, где вы обнаружили Распределяющую шляпу, остались следы классической пентаграммы и круга силы.
У Грейнджер округлились глаза.
— Там приносилась человеческая жертва?
— Нет, — медленно произнес я, — чтобы активировать заклятье той мощности, что была направлена на нас, достаточно примерно четверть пинты крови. Если делать это нечасто — маг вполне может пользоваться своей. Что вы на меня так уставились? — цыкнул я на вытаращившихся на меня Поттера с Грейнджер. — Я, между прочим, еще и магистр Темной магии.
— Просто ты… вы никогда не говорили мне, что изучали некромантию, — поправилась Грейнджер, отводя взгляд.
— Вы вот тоже не очень спешили меня известить, что являетесь взломщиком, Грейнджер, — отрезал я. — Общение с вами может нанести непоправимый удар по моей безупречной репутации.
Поттер прочистил горло, глядя на медленно бледнеющую Грейнджер. Хотя куда уж там бледнеть-то еще, казалось бы.
— Гермиона является лицензированным взломщиком аврората. Внештатным. И об этом не стоит распространяться. Ну, вы поняли, — смешался Поттер, поймав быстрый взгляд Грейнджер.
— У каждого свои недостатки, — пробормотал я. — Надо попробовать поговорить с портретом того директора, который был на этом посту в то время, когда пресловутую дверь закрыли.
Поттер кивнул, поднимаясь.
— И еще, — добавил он. — Я говорил с Почти Безголовым Ником. Он страшно напуган. Он сказал, что вчера они почувствовали еще один зов.
«Почувствовали»! Интересно как.
— Что это за зов такой? — поинтересовался я, переглянувшись с Грейнджер. — Он не объяснил?
— Он не может объяснить, — нахмурился Поттер. — Или не хочет. Он испуган почти так же, как остальные. Но Ник сказал, что пропало еще одно привидение. Кровавый Барон.
Грейнджер охнула. Я задумался. Значит, вчера кто-то вновь проник в замок и каким-то образом воздействовал на привидение этим «зовом»... Чтобы что? Снова убить его? Или «зов» — всего лишь последствие какого-то магического воздействия? Как круги на воде? И вчера это все чувствовалось сильнее, чем в прошлый раз. Кто-то добавил мощности или изменил параметры эксперимента? Если мы с Грейнджер чувствуем это, значит, предыдущее воздействие заклинанием стирания сделало нас чувствительными к «зову»? Открыло канал, так сказать. Но почему тогда Грейнджер подвержена «зову» сильнее? Не означает ли это, что она и раньше попадала под действие чего-то подобного? А эти ее сомнамбулические прогулки? Может быть, от недосыпа? Дьявол!
— Надо составить полный список тех, кто был вчера в замке после обеда. Взрослых.
— А почему нельзя предположить, что это какой-нибудь продвинутый семикурсник? — Грейнджер встретилась взглядом с Поттером, который немедленно потер лоб. Шрам, кстати, если не знать, почти не виден. — Если вспомнить того-кого… Волдеморта, то он уже на седьмом курсе научился делать крестражи. А в школе полным-полно иностранных студентов. А в некоторых странах некромантию хоть и не приветствуют, но и не запрещают.
— Я составлю список, учитывая семикурсников, — кивнул Поттер. — И пришлю человека к Минерве.
— И еще, — Грейнджер захлопнула блокнот. — Сегодня полнолуние.
Да, она что-то такое говорила уже.
— И?
— Вы же знаете: я заметила, что в некоторых орнаментах, украшающих стены Хогвартса, вплетены руны. Именно так я обнаружила потайной ход, в котором для нас приготовили ловушку.
— Для вас, — у меня внутри внезапно все похолодело, — для вас, Грейнджер. Это была ловушка, рассчитанная на мастера рун. Который ищет.
Повисло молчание. Грейнджер переводила взгляд с меня на закаменевшего Поттера и обратно.
— Даже не думайте! — взвилась она. — Я уже почти закончила! В Большом зале нет рун, но есть отрезок селенита! В полнолуние на нем обязательно что-то проявится!
— Вы не будете больше шляться ночью по Хогвартсу! — холодно сказал я.
Тупая безмозглая идиотка!
— В одиночку! — вставил Поттер и посмотрел на меня.
Черт!
— Ну полнолуние же сегодня! — разозлилась она. — Три недели работы насмарку, вы хотите сказать?
— Я пойду с вами, — нехотя сказал я.
Даже не желаю смотреть на Поттера с его торжествующей ухмылкой! Сделать из меня няньку для этой… этой… Грейнджер! Сухо кивнув ему на прощание, я тоже поднялся и направился к выходу.
— Подождите, профессор! — окликнула меня Грейнджер. — Мне надо вам что-то сказать!
— Мерлин великий! — я резко повернулся. — Я общался с вами целых полчаса! Думаю, на сегодня вполне достаточно! До ночи, Грейнджер!
— Вы не понимаете, — тихо сказала она. — Это очень важно.
— Вы, Грейнджер, вызываете во мне очень сильные, настоящие чувства. Сейчас — это желание. Огромное желание вас придушить.
— Да, — спокойно сказала она, глядя мне в лицо, — несомненно, ненависть — самое искреннее из чувств. Думаю, сейчас не самое подходящее время.
Я развернулся, взмахнув мантией, и пошел к выходу. Пусть думает, что хочет. Мне неинтересно, что она думает. Мне даже неинтересно, что думаю я сам.

Я проспал. Ни разу в жизни мой внутренний будильник меня не подводил, несмотря на любую усталость, а тут — на тебе. Пусть всего на полчаса, но промахнулся. Хотел прийти минут на десять раньше полуночи, а появился в камине Большого зала, на ходу застегивая сюртук, спустя четверть часа позднее.
Быстро оглядев полутемное помещение, освещенное лишь льющимся из окон лунным светом, я понял, что Грейнджер здесь нет. При неярком свете волшебной палочки обыскал зал и почти в центре свободного пространства перед помостом со столами для преподавателей обнаружил грейнджеровские пожитки: блокнот, кусок пергамента, серебристый приборчик и, как ни странно, маггловский фотоаппарат. И волшебную палочку. Меня прошиб холодный пот. Черт-черт-черт! Мысли в голове бешено завертелись. Какая сволочь ее уволокла?! Где ее теперь искать?!
Я опрометью бросился к ближайшему камину, сыпанул в него дымолетного порошка и прохрипел:
— Дом Поттеров!
Мне очень давно не было так страшно. Я старательно отгонял от себя мысль о том, что пока я тут, засунув голову в камин и стиснув зубы, слушаю гудение блокировки, Грейнджер там, неизвестно где, промывают мозги. Зачем нужен сарказм, если не на ком его оттачивать? А если Грейнджер забудет меня, это станет и вовсе неинтересно. Она же не оценит!
Наконец моя голова вырвалась на свободу, и я увидел симпатичный ковер в аляповатых розах и три пары голых ног в домашних тапочках. Подняв взгляд выше, я заметил три волшебных палочки, нацеленные на меня.
— Северус?! — синхронно поинтересовались их владельцы.
Я застонал. Ладно Поттер. Черт с ней, с Грейнджер, но мелкая Уизли? Пусть она сейчас не очень мелкая и, видимо, даже не Уизли, судя по руке Поттера, по-хозяйски обнявшей ее за талию, но все же!
— Гермиона пропала! — просипел я. — Я в Большом зале Хогвартса, пароль — «Рыба-меч».
Мелкая Уизли охнула, Артур с Поттером переглянулись и скрылись в глубине дома.
— Я сейчас! — крикнул Поттер. И уже тише, видимо, Артуру: — Активируй защиту, сообщи службе наружного наблюдения, чтобы были настороже. Джеймсу пока ничего не говорите.
Я вылез из камина и выплюнул кусочек золы. Бездействие меня угнетало. Минуты через три, когда я уже по второму кругу обежал весь Большой зал в поисках чего-нибудь, из камина вывалился одетый Поттер, крепко сжал мне плечо и ободряюще скомандовал:
— Держись, Северус! Нам надо найти ее. Соберись!
Я остановился. Посмотрел на себя его глазами: Северус Снейп с безумным лицом мечется впотьмах и скрипит зубами. Соберись, тряпка! Ты за нее не отвечал! Она давно уже вышла из школьного возраста! А то, что некоторые люди вообще не приспособлены к оседлому образу жизни, безответственны и не имеют чувства самосохранения, так это уже вообще не к тебе!
Тряхнув головой, я, наконец, собрался с мыслями, сфокусировался и обратил внимание на Поттера, который с интересом рассматривал то, что осталось от Грейнджер. Внезапно он издал радостный клич и, как коршун, спикировал на кусок пергамента, лежавший на полу.
— Посвети мне, — попросил он и, коснувшись палочкой пергамента, торжественно заявил: — Клянусь, что замышляю шалость и только шалость!
Черт бы их всех побрал! Я вспомнил почему мне знаком этот пергамент, как только увидел его в руках Поттера. А уж когда на нем начали проявляться надписи и чертежи, мне захотелось взвыть от негодования. Люпин, гад! Скажи спасибо, что ты уже сдох, сволочь полнолунная!
— Вот она! — радостно ткнул в какую-то точку на пергаменте Поттер. — Скорее! Она идет к Хогвартскому озеру!
— Сама? — поразился я, быстро собирая грейнджеровские пожитки и догоняя Поттера.
— Она одна! — крикнул он на бегу. — Но она уже почти у озера!
И мы припустили быстрее. Вряд ли Грейнджер в полночь захотела искупнуться в прохладной осенней водичке. Уже подбегая, мы услышали яростный плеск и скрежет.
— Это русалки! — крикнул Поттер, задыхаясь от быстрого бега.
Хорошо быть молодым тренированным аврором! Я вот уже, например, на последнем издыхании.
Мы выбежали на берег, и глазам нашим открылась картина самого натурального побоища: шипящая, как дикая кошка, Грейнджер дралась с русалками. Они кишели вокруг нее серо-зеленой массой, что-то стрекоча и скрипя, как несмазанная телега.
Я остановился, нагнувшись, чтобы хоть немного отдышаться, когда Поттер ринулся в воду, вздымая тучу брызг и вопя во всю свою дурную глотку:
— А ну пошли прочь от нее! — и достал палочку.
— Нет! — прохрипел я и закашлялся. — Не надо! Они ее не пускают!
Как ни странно, Поттер быстро сориентировался, убрал палочку и подскочил к Грейнджер, промчавшись мимо расступившихся русалок. Как только он коснулся ее, они сразу же отплыли на безопасное расстояние, щебеча что-то на своем птичьем языке. А Грейнджер внезапно завизжала, как ополоумевшая пикси. Я оглянулся на темную громаду Хогвартса — такой визг почти на ультразвуке способен поднять даже мертвого, не то что пару-другую сотен детишек. И, видимо, Поттер был совершенно не в состоянии усмирить свою подругу — она брыкалась, царапалась и извивалась в его руках, словно угорь, а он лишь тихо уговаривал, пытаясь перехватить ее поудобнее, словно она стеклянная:
— Пожалуйста, Гермиона, не надо! Пожалуйста!
И это — представитель нашего доблестного аврората! Понятно, почему у них Распределяющие шляпы воруют прямо из кабинета директора! В мое время что-то украсть из кабинета директора мог только сам директор!
Я тяжело вздохнул и шагнул в воду. Поймал оба запястья Грейнджер, сжал их в руке и попытался обхватить за талию. Как ни странно, она сразу же успокоилась. Поттер отступил, тяжело дыша и размазывая по лицу воду и кровь из царапин.
Она прижалась ко мне и засопела, словно принюхиваясь. Я замер. Грейнджер подняла голову, и я чуть не завопил от неожиданности: черты лица ее заострились, а глаза впали и налились густой чернотой.
— С-северус-с, — прошептала она, вставая на цыпочки. — С-северус-с… Пойдем со мной! С-северус-с…
Она коснулась ледяными губами моей шеи и поцеловала.
— Нет! — завопил Поттер, но было уже поздно — оглушив заклятьем, я едва успел подхватить ее обморочное тело.
Когда я выволок ее на берег, клянусь, услышал аплодисменты. Что ж вы за женщина такая, Грейнджер, что сумели достать даже русалок! Этих тихих милых зеленоволосых созданий с волчьими зубами!
Я с тревогой всматривался в ее посеревшее запрокинутое лицо. Надеюсь, она выживет. Чтобы я смог задушить ее своими собственными руками! Поттер молча ковылял следом за нами. Пока я тащил его подружку на руках в замок, он успел нас всех высушить и даже, судя по всему, послал патронуса. Скорее всего, домой, давая отбой на баррикады.
Поттер помог мне водрузить Грейнджер на мою кровать в подземельях, даже снял с нее ботинки и только потом робко поинтересовался:
— Может быть, лучше в Больничное крыло?
Я мельком взглянул на него, и он, закатив глаза, заткнулся со своими предложениями.
— Стойте рядом, Поттер, не прикасайтесь к ней. Если очнется, снова оглушите, ясно?
Он кивнул, хотя по блеску в глазах и тому, что палочку он так и не достал, было ясно, что он готов скорее получить еще пару честно заработанных царапин, чем спокойно шарахнуть подружку обычным спутывающим заклинанием. Я покачал головой и через камин отправился в Тупик Прядильщиков. Спустился в лабораторию, взял пару пузырьков, отмерил нужное количество зелий в котелок, нагрел, добавил туда же порошок девясила и несколько засушенных метелок пастушьей сумки. Следом отправилась паста из глаз тритона и немного болотной воды. Через сто помешиваний я снял получившееся зелье с огня, остудил заклинанием и набрал немного в мензурку. Взял с полки еще три флакона и сунул их в карман. Прошел обратно через камин, застав мающегося Поттера и Грейнджер, все еще валявшуюся без сознания. Веки ее беспокойно дрожали, дыхание было поверхностным, кожа — ледяной, а губы обзавелись голубоватой каемкой.
Надавив на основание челюсти я влил в рот Грейнджер зелье и, помассировав горло, заставил проглотить.
— А это не повредит ее… ей? — подал голос Поттер, и его очки тревожно засверкали.
— Нет. Минут через десять я сниму обездвиживающее заклинание, дам ей снотворное, и она просто уснет. И — вот, — протянул я ему еще флакон, — перечное зелье.
— Хорошо, — выдохнул он с облегчением. — Тогда я пойду? Раз у вас все будет нормально?
— У нас? — я взмахнул палочкой, блокируя камин. Поттер покосился на меня, но палочку не вытащил. — Для начала вы расскажете, почему не сказали мне, что ваша подруга — оборотень?
— Оборотень? — вытаращился на меня Поттер.
— Ну почти, — поморщился я. — Какая-то промежуточная стадия. Я умею складывать два и два, Поттер. Это как-то связано с Долгом Жизни и нашим приключением с ундинами? Какого черта Грейнджер теперь жаждет утопиться?
Он взъерошил свои без того лохматые волосы и застонал.
— Поттер, — вкрадчиво попросил я, — не паясничайте.
— Не было такого никогда, понимаете?! — взорвался он. — Да вы сами!.. Черт… Больше двух лет прошло — с ней все было в порядке! Ума не приложу, что вдруг такое случилось! Вы сами ее тогда обследовали и сказали, что трансформация остановилась! Что все хорошо!
Так-так-так-так-так-так… Кажется, я знаю, что такое случилось. Зов. Этот пресловутый зов. Или, скорее, все началось с отката от заклятья, под которое попал я. Что-то он в Грейнджер тоже стер. Может быть, защиту, может быть, ту грань, что отделяла ее от перерождения. Черт…
Я молча снял с камина блокировку, Поттер в последний раз кинул взгляд на Грейнджер и, благоразумно удержавшись от того, чтобы коснуться ее на прощание, нырнул в камин.
Я вернулся к Грейнджер и сел рядом. Зелье подействовало: лицо из пепельно-серого вновь стало просто бледным, а на лбу выступила испарина. Я снял спутывающее заклятье и услышал стон. Она приоткрыла глаза.
— Северус? — еле слышно спросила она.
— Тебе нужно отдохнуть.
— Что… — Грейнджер попыталась приподняться, но я прижал ее плечи к подушке. — Что со мной случилось?
— Все хорошо, — постарался я ответить как можно проще.
— Все хорошо, — повторила она за мной, едва шевеля губами. — Мне нужно было тебе что-то сказать. Что-то очень важное.
Она наморщила лоб и снова застонала.
— Завтра. Ты все мне скажешь завтра, — я слегка приподнял ее за худые плечи и влил успокоительное.
— Селенит! — дернулась она. — Я видела!
— Тш-ш-ш, — положил я ее на место, и Грейнджер закрыла глаза. — Завтра.
Я убрал волосы с ее лица. Страдальческая гримаса на нем разгладилась.
— Ты ведь никуда не уйдешь? — прошептала она, засыпая. — Северус…
— Куда ж я денусь с подводной лодки, — пробормотал я, отодвигая Грейнджер к стенке и вытягиваясь на кровати с краю.
В конце концов, это моя спальня, моя кровать и моя подруга Грейнджер.
Я положил руку под голову и закрыл глаза.
— Нокс.

Мне было неудобно. Рука затекла, шея затекла, а поясница вообще задеревенела. Прокрутив в голове последние события прошлой ночи, я мысленно застонал. Но глаза открывать все же пришлось.
Грейнджер лежала спиной ко мне. Компактно лежала, словно ложка в ложке — всеми нужными выпуклостями там, где нужно. В принципе, довольно уютно, если бы при этом ее голова не отдавила мне одну руку, а вторую Грейнджер весьма мило не прижимала бы к своей чахлой груди. Даже через рубашку моя рука ощущала тепло ее тела и размеренный стук сердца.
Чуть склонил голову вниз и сразу же уткнулся носом в кудрявую макушку. Ее волосы пахли чем-то теплым и приятным. Как домашняя выпечка с легкой ноткой горечи полыни. Я слегка шевельнул рукой, которую она держала, и внезапно хорошо так осознал, что ладонь моя вполне себе по-хозяйски располагается в вырезе ее рубашки и обхватывает грудь. В бюстгальтере. На ощупь — кружевном. Большой палец достиг края кружева и скользнул по нежной коже. Я замер, почувствовав боль внизу живота. Это же Грейнджер! Но, похоже, телу моему стало абсолютно все равно. Кровь исправно приливала к члену, которому стало слишком тесно в брюках, ведь я вчера их так и не снял, прежде чем лечь. Грейнджер шевельнулась, слегка прогнулась в пояснице и теснее прижалась своей задницей к моему паху. Я едва не застонал. Стиснув зубы, я старался дышать размеренно и ровно, пытаясь отгородиться от ее присутствия. Но без толку: каждый дюйм моего тела реагировал на нее. Острые лопатки, ноги, переплетенные с моими, ее запах… Мне стало жарко.
Я закрыл глаза, но стало только хуже. Перед мысленным взором отчетливо предстала небольшая грудь с мягким розовым соском, который я беру в рот, слегка посасываю, и сосок наливается, превращаясь в маленькую темную вишенку, которую я перекатываю во рту. И тут Грейнджер прогибается мне навстречу, а руки мои скользят по тонкой талии ниже, к маленькой крепкой попке. И я слышу стон и тихий шепот:
— Северус… — и слабым голосом, но вполне отчетливо: — Северус?
Грейнджер снова зашевелилась, мой член — тоже, и я как-то весьма ясно и четко понял, что не почувствовать мое возбуждение может разве что труп. А Грейнджер явно жива и даже не спит. Я отшатнулся, забыв о плохо слушающихся конечностях и том, что лежу с краю. Грохот от моего падения докатился, наверное, до Большого зала. Именно такой гул, как от большого колокола, стоял у меня в голове. Превозмогая боль и игнорируя разноцветные круги перед глазами, я перевернулся на живот и попытался осторожно подняться.
— Северус, тебе плохо? — лохматая голова Грейнджер свесилась с кровати. На помятом со сна лице читалась тревога.
Нет, мать твою, мне — хорошо! Мне — лучше всех! Я застонал, из последних сил рванул тело с пола и на полусогнутых засеменил к ванной. Едва я закрыл ее на крючок и со стоном опустился на край ванны, как услышал осторожный стук.
— Северус! Северус, — тихо звала она. — Я могу тебе чем-нибудь помочь?
Я снова застонал, уткнувшись лицом в ладони. Конечно, вы можете помочь, Грейнджер! Заткнитесь!
— Северус! — она застучала громче. — Открой! Мне надо тебе что-то сказать!
Я открыл воду и начал раздеваться. Каждое движение причиняло боль. Рубашка упала на пол. Я взялся за пуговицы брюк. Так много пуговиц на брюках придумал садист и извращенец. То ли дело маггловские «молнии». Как у Грейнджер на ее джинсах. Вж-жик — и готово. А там — маленькие белые трусики. Не-ет! Ч-черт. Член вырвался на свободу и требовательно уперся головкой мне в живот. Я застонал, на этот раз от облегчения.
— Северус! Профессор Снейп! У вас все в порядке?! — забарабанила она в дверь.
Я влез в ванну и включил душ. Мне нужна была разрядка. Немедленно. Прямо сейчас. Теплые струи воды ласкали мне плечи, спускались ниже вдоль спины, скользили по ягодицам. Я сжал член. Мне было больно. Я застонал. Это было так больно, что казалось даже приятным.
— Профессор Снейп! Или вы немедленно открываете, или я за себя не отвечаю! — надрывалась Грейнджер под дверью. — Я что — не знаю, какой у мужчин стояк по утрам бывает?! Прекратите корчить из себя идиота!
З-зараза! Я застонал, уперся горячим лбом в стену и осторожно начал двигать рукой. Да, вот так — медленно, стараясь не поранить туго натянутую кожу. Словно тонкие женские пальчики пробежались по набухшим венам. И губы — нежные и мягкие. Они обхватили головку и слегка пососали, кончиком языка, проникнув в дырочку. Я содрогнулся, схватившись за кран. Губы усилили нажим, вбирая мой член все больше и больше. Влажный горячий рот, неутомимо насаживающийся на меня раз за разом все глубже и глубже. Напряженный язык и слегка царапающие тонкую кожицу зубы... Волна удовольствия пробежала вдоль позвоночника, и я застонал. Умелые пальчики сжимают мои яички и сдавливают основание члена, помогая рту почти полностью взять его. Еще, еще… Моя рука зарывается в копну каштановых волос, задавая темп и ритм. Да… Да. Да! Да!
О да!
Я изливался долго, содрогаясь всем телом, бессильно опустившись на колени. Едва смолк шум в ушах и восстановилось нормальное кровообращение, я поднялся на ноги. Грейнджер за дверью давно затихла, видимо, ушла.
Я помылся, почистил зубы, протер запотевшее зеркало и уставился на свое отражение. Сколько тебе? Пятьдесят четыре? И все еще боишься оказаться посмешищем? Красавец-мужчина! Нос крючком, на нем горбина. Рожа — краше в гроб кладут. Глаза — отнюдь не изумруд. Как там дальше в рифму? Урод, в общем, потрепанный жизнью и слегка побитый молью. Что у нас там в дебете? Орден Мерлина, отличная лаборатория и пустой дом. Учебник, несколько открытий и сомнительная честь состоять в аврорате на побегушках. И желчный мелочный характер впридачу. Не густо, но самокритично.
Надев банный халат, я вышел из ванной и почти сразу же наткнулся на ненавидящий взгляд Грейнджер. Она сидела на краю кровати, сдвинув колени, как примерная ученица, и, держа что-то в руках, смотрела на меня так, словно знала, что двадцать минут назад делала мне в ванной минет. Воображаемый, но чертовски хороший! Можно сказать, отличный и вполне профессиональный! Разве может мисс Всезнайка делать что-то плохо? Да ни за что!
— Палочку верните, — разомкнула она губы.
Я задержал на них взгляд. Грейнджер, вспыхнув, вцепилась побелевшими пальцами в рамку для фотографии. Видимо, взяла ее на моем столе. Я кивнул на полку и только тогда понял, что все это время проторчал столбом на пороге ванной.
Грейнджер аккуратно положила рамку на кровать. Подойдя к полкам, встала на цыпочки и нащупала на верхней свою палочку. Так же молча прошла к дверям и уже на пороге обернулась.
— Для информации: у некоторых женщин утром гормональный фон повышается почти так же сильно, как у мужчин.
Она завязала свою рубашку на животе. Я смотрел на милый пупочек на округлом животике, видневшемся над верхним краем джинсов и думал о вечном. О странной маггловской моде, об уровне женских гормонов, о том, на чем джинсы могут держаться так низко и почему не видно трусиков и о том, где взять выпить, потому что я точно помню, что вчера прикончил-таки последнюю бутылку.
— Нам надо поговорить, — завела она старую песню.
— Должен вам сказать, Грейнджер, вы уникальная.
— Мерси, профессор, — сделала она книксен.
— Вы уникальная зануда!
— Вы неправы.
— Мощный контраргумент, Грейджер, браво!
— А ваша доказательная база вообще не выдерживает никакой критики! — парировала она.
— Вы меня озадачили, — озадачился я. — Это мне сейчас говорит женщина, для которой лучший аргумент в споре — табуретка?
— Лучший аргумент в споре — это топор, профессор.
— Давайте, Грейнджер, мы устроим с вами баттл: я буду несмешно шутить, вы — смешно комментировать. Только завтра. Мне с лихвой хватило общения с вами на пару дней вперед.
Она набрала в рот воздуха, словно хотела еще что-то сказать, но развернулась и молча вышла. Что ж мне так хреново-то, а?
Я подобрал с кровати рамку. Это была колдография Лили из выпускного альбома. Я вытащил ее и еще несколько безделушек из коробки на шкафу в лаборатории в Тупике Прядильщиков и поставил на рабочий стол.
Мне срочно надо выпить.

— Повторить, — я отодвинул пустой стакан и поплотнее уселся на табуретку.
Аберфорт Дамблдор глянул на меня из-под нависших бровей, на секунду отвлекся от священнодействия, которому испокон веков предаются все владельцы баров — протирания стаканов — и плеснул мне еще на два пальца огневиски.
Ненавижу «Кабанью голову». Не за вечную вонь, грязь и духоту, а за воспоминания. Столько лет прошло… Столько лет и даже больше, а здесь совершенно ничего не изменилось: все те же покрытые слоем жира столы с огарками свечей, рассохшаяся барная стойка и колченогие табуреты возле нее. Опилки на полу, правда, вроде бы свежие, но все равно вонища стоит, словно на скотобойне. И никакое натирание стаканы не спасает — на ощупь они все равно липкие и противные. Может быть, конечно, все дело в грязной тряпке, обычно заменяющей Аберфорту полотенце. В этой дыре все и началось когда-то. На самом деле, все, конечно, началось гораздо раньше и не здесь, но подсознание крепко-накрепко вцепилось в эту мысль, на всякий случай холя и лелея ее.
Короче — ненавижу. Но я пришел сюда не для того, чтобы предаваться приятным воспоминаниям, а чтобы напиться.
— Не поможет, — коротко бросил Аберфорт, взял стакан, который только что столь медитативно надраивал, плеснул огневиски себе и сел напротив меня.
Какого, спрашивается, х-х-ху… м-м-м… Мерлина? Я сюда выпить пришел, а не выслушивать нотации. Сейчас я — субъективная часть трасцендентной вселенной, и они попросту не впишутся в мое имманентное мировоззрение. Если бы я хотел прослушать лекцию о вреде пьянства, я бы пошел к Грейнджер. У нее — глаза… И задница — ничего так. И грудь. Нет, груди нет. Глаза… Глаза б мои на нее не смотрели!
— Не берет, — буркнул я и снова отхлебнул.
— Это потому, что лечить надо не душу, а голову. Весь вред — от нее, — сурово проинформировал Аберфорт. — А такое лечение, как у тебя сейчас обычно называется «запой».
— У меня духовный голод. Э-э-э… жажда, — сообщил я недогадливому Аберфорту, который, видимо, решил слегка приоткрыть мне тайны Мироздания. — Моя душа жаждет, чтобы ее оставили в покое. И голова — тоже.
— Когда-то ты был совсем другим, — вздохнул Аберфорт, попутно искупав свои длинные седые космы в стакане.
Он еще помнит то время! Гигант! Почти мегалодон! Я был другим. Да, я был разным. Я был Северус, Нюниус, Пожиратель смерти, профессор Снейп, «мальчик мой», член Ордена Феникса, Предатель и Убийца с большой буквы, директор Хогвартса и — труп, труп, труп…
— Того меня больше нет. Он умер.
— Ты считаешь, что все искупил и очистился, да? Что смерть — это искупление? Ведь ты уже один раз умер. Разве это не покрывает все твои грехи из прошлой жизни? — пробормотал он, словно разговаривая сам с собой. — Разве смертью нельзя покрыть все?
Грязными пальцами с обгрызенными ногтями Аберфорт сжал стакан. Интересно: раздавит или нет?
— Когда чувствуешь себя дерьмом, сложно говорить об очищении.
— Ты не виноват, — Аберфорт поднял на меня мутный взгляд. — Это все он.
Мне резко расхотелось пить.
— Ты ведь никогда его не любил, Аберфорт.
Я не спрашивал, я знал. И об этом знали все — после того, как вышла та грязная книжонка Скитер. Столько лет жить в тени великого брата, страдая, что не уберег сестру. Они ведь так и не выяснили, чье именно заклинание убило ее, но ежедневно и ежечасно подозревать о том, что оно могло быть твоим…
— Я любил его, — глаза Аберфорта увлажнились. — Любил. Я просто не смог простить…
— Главное, суметь простить себя.
— А ты? Ты простил себя, Северус?
— Я убил его.
— Он попросил тебя. Ты не виноват. Он всегда любил действовать чужими руками и ходить в белом. Я хожу только в сером!
Тоже мне — достижение!
— Это не значит, что я перестал быть убийцей, — я закрыл глаза.
— Суд оправдал тебя.
— Да.
— Суд человеческий — ничто перед судом божьим, Северус.
— Значит, я попаду в Ад, — усмехнулся я и отсалютовал Аберфорту стаканом. — В Аду сейчас тепло. Не то, что у тебя.
— В Аду всегда тепло, — почесался Аберфорт и вздохнул.
— И компания приятная, — согласился я.
— Мне иногда кажется, что он всегда все знал наперед, — Аберфорт уставился в стену невидящим взглядом. — Заранее, понимаешь?
Он снова подался ко мне, сверкая глазами и зверским оскалом. Конечно, понимаю — нас навестила наша старая подруга Белая Горячка.
— Вот мы с тобой сейчас говорим, а он это знал! Еще тогда! Знал! И про нее! Когда вернулся домой и застал Ариану после… после того… Он так спокойно об этом рассказывал… Она пела свою любимую песенку и заплетала маме косы… Ариана убила маму, — голос этого могучего седого человека, больше похожего на кряжистого волхва, надломился, став почти детским. — Это вышло случайно, понимаешь? Она не хотела! Мама всегда заботилась о ней. Она любила ее! Мама лежала на полу, а Ариана заплетала ей косы. Маме не нравились косы, а Ариана их очень хорошо плела. У всех ее кукол всегда были такие прекрасные косы…
Аберфорт шмыгнул носом и грохнул кулаком по столу:
— Он это знал! Он знал все! И не помешал!
— Аберфорт, сколько дней ты уже пьешь?
— Я не пью, — совершенно спокойно ответил он и посмотрел на меня неожиданно трезвыми глазами. — И мне пора — я обещал Минерве зайти за деньгами.
Я тряхнул головой — виски довольно булькнуло.
— Ты снабжаешь школу огневиски? — ухмыльнулся я, опрокидывая в себя остатки из стакана.
— Нет, — покачал головой Аберфорт, выходя из-за стойки и развязывая фартук. — Я поставляю туда провизию. Я бы не смог прожить доходами с этого сарая, — пожал он плечами. — Уже много-много лет я занимаюсь оптовыми поставками продуктов от окрестных фермеров. Обслуживаю школу и хогсмидские гостиницы и рестораны.
Вот те раз. Ну что ж — каждый делает свой маленький бизнес. Я одобрительно хмыкнул, пожал Аберфорту руку на прощание, вышел на улицу и застыл под вывеской. Осень уже полностью вступила в свои права: подслеповатое солнышко позолотило крыши домов, а в воздухе пахло прелой листвой и сыростью.
— Ты тоже в школу? — спросил он, выходя вслед за мной.
Нет, в школу я не хотел. В школе дети, жаждущие знаний. И Минерва, жаждущая моей крови. И Грейнджер, желающая со мной серьезно поговорить. А еще умирающие призраки с шаловливым некромантом, требующие моего внимания и нервов. Я застонал. Мне срочно нужен человек, которому от меня ничего не нужно. Я устал, я ухожу!
— Пойду, посижу в «Три метлы».
* * *
За что терпеть не могу «Три метлы» — это за то, что он испокон веков являлся неизменным пристанищем школьников всех полов и возрастов. Я и сам в свое время не стал исключением. Так что это именно оттуда у меня изжога от сливочного пива и идиосинкразия на женское хихиканье.
Остановившись на пороге, я оглядел присутствующих, выискивая знакомые лица. Не обнаружив, уселся за столик в дальнем углу. Она подошла ко мне почти сразу — все такая же улыбчивая и благодушная. И красивая. Не знаю, какими зельями и заклинаниями пользовалась Розмерта, но как во времена моей юности, так и теперь, она поражала какой-то только ей присущей свежестью и миловидностью, на которую совершенно не влиял возраст. Румяное благодушное лицо обрамляли задорные кудряшки. Она села напротив, скрестив руки под пышной грудью, которую поддерживал корсет.
— Привет, Северус, милый, — и таким теплом повеяло от этого ее мягкого грудного голоса, словно и не было всех этих лет. И так хорошо стало, что я просто не нашелся с ответом. — Слышала, ты вернулся. Не думала, что заглянешь.
— Как я мог, Розмерта.
Что меня всегда привлекало в этой женщине — она никогда не задавала вопросов. И никогда ничего не спрашивала. И не требовала. Только давала. Понятия не имею, что она нашла во мне тогда — много-много лет назад. Что увидела в тощем сопляке, окрысившемся на весь мир, считая его скопищем подлецов и предателей. И предательниц.
Розмерта не назвала Нюниусом, не рассмеялась, и даже не пожалела — жалости остатки моей гордости тогда бы тоже не перенесли. Она просто меня поцеловала. И я до сих пор помню ее полные мягкие губы и вкус того поцелуя. Долго после этого я чувствовал, что снова предал свою любовь, ощущая себя жалким слабаком и уродом. И только много лет спустя, вспоминая, как засыпал на мягкой белой груди, я с благодарностью осознал всю мудрость и какую-то наивную простую честность и открытость Розмерты.
Встретились мы снова через несколько лет. И тогда она улыбнулась мне с той же теплотой: «Привет, Северус, милый».
Нам было хорошо вместе. Несмотря на то, что мы практически не разговаривали — я почти ничего не знал о ней, она — совсем ничего обо мне. А может быть, и благодаря этому. Мы были честны друг с другом, а потому никогда ничего друг другу не обещали. И не ждали.
А сейчас мне нужно было просто немного тепла. Просто тепла, чтобы не задаваться бессмысленными вопросами, не думать, не вспоминать… Маленький островок спокойствия в том дурдоме, который сейчас являет моя жизнь. Мне нужна настоящая женщина. Которая выглядит, как настоящая женщина, а не как… Черт побери, да я сегодня чуть не трахнул Грейнджер! Грейнджер — свою бывшую ученицу! Подружку Поттера! Как же низко я пал. И теперь моя судьба — похмелье, боль и унижение!
— Не преувеличивай. Тебе как обычно?
Интересно, что из того, что я сейчас подумал, я подумал вслух?
Я кивнул. Розмерта ушла, шурша юбками, и почти сразу же вернулась с бутылкой огневиски и двумя стаканами. Мы молча выпили. Еще будучи студентом, я слышал историю о том, что мадам Розмерта совсем не здешняя и приехала откуда-то с севера, похоронив мужа и двоих детей, умерших от эпидемии черной лихорадки. Больше она замуж так и не вышла, хотя такая женщина, как она, наверняка никогда не испытывала недостатка в поклонниках.
— Ты просто так зашел?
— Почему сразу «просто так»? Все на свете имеет свою цель. Как тебе цель — напиться и забыться?
— Ты так не умеешь, — улыбка ее стала печальной.
— Научи меня, как надо.
Она тихо засмеялась, встала и ушла. Я видел, как она остановилась в дверях, ведущих в задние комнаты, и посмотрела на меня долгим взглядом. Минут через пять я осознал, что тупо уставился на стакан, который вертел в руке. Потом поднялся, чувствуя, насколько чертовски прав был Коперник или кто там еще… А — Галилей!
Розмерта уже ждала меня в своей спальне. Сама спальня так же, как и Розмерта, не менялась год от года: небольшая светлая комната, с кроватью у окна, выходившего в сад. Лишь безделушки на каминной полке мигрировали, сменяя одна другую, да покрывало выцвело от времени. А может быть, это было уже другое покрывало и другие безделушки, а я просто пытаюсь зацепиться хоть за что-то знакомое? Собрать целостную картину мира из обломков воспоминаний?
Я медленно разделся, глядя на ее пышные бедра, слегка отяжелевшую большую грудь с темными сосками. Подперев голову рукой, Розмерта лежала на боку, рассеянно поглаживая свой обнаженный живот. Она спокойно следила за тем, как я расстегиваю брюки и сажусь на край кровати. Рубашка и сюртук уже аккуратно висели на стуле.
Я осторожно провел ладонью по ее прохладному бедру. Она притянула меня к себе. Я приник к ее губам, как погибающий от жажды припадает к источнику. Пил и не мог напиться. Гладил и мял ее нежные груди, обсасывая большие торчащие соски и наслаждаясь нежностью белой кожи. Она жарко мне что-то шептала, постанывая от удовольствия. Я так хотел ее! Хотел войти в это горячее, раскрытое для меня тело. Почувствовать, как она дрожит подо мной, содрогаясь от каждого толчка — такая узкая и такая влажная. И пусть ее ноги обвивают меня, прижимая еще сильнее, а ногти впиваются в плечи, оставляя кровавые отметины. Пусть кричит и извивается, пока я буду изливаться в нее, вдавливая в кровать…
— Возьми меня, — прошептала Розмерта, зарываясь пальцами в мои волосы. — Возьми меня.
Я приподнял голову, вглядываясь в ее лицо, покрытое мелкими бисеринками пота, и зажмурился. Я гладил ее по щеке, покрывал короткими поцелуями и шептал, задыхаясь:
— Прости, прости, прости…
Я скатился с нее, уселся на кровати и с силой потер лицо.
— Ты просто устал, — печально сказала Розмерта, прижимаясь ко мне сзади. Ее руки обвили мою талию и сцепились впереди в замок. — Тебе просто надо отдохнуть.
Она поцеловала меня в плечо и, откинув голову назад, я накрыл ее руки своими. Надо возвращаться. Надо. Я просто еще немного отдохну. Еще совсем чуть-чуть. И подумаю.
Внезапно за дверью послышался шум.
— Вы уверены, что профессор Снейп пошел именно сюда?
Нет!
— Простите, — раздался вежливый стук в дверь, и она приоткрылась, — я ищу профессора Снейпа. — В дверном проеме показалась Грейнджер в маггловском пальто и смешной вязаной шапке. — Мне сказали, что он пошел сюда…
Я смотрел прямо в ее округлившиеся глаза. Она замерла. Потом почему-то попыталась улыбнуться.
— Грейнджер, вас никогда не учили, что нельзя входить без приглашения? — устало поинтересовался я.
— Простите, — прошептала она, пятясь к дверям, не отрывая от меня взгляд, — простите…
Ее вырвало прямо возле порога.
— Что с тобой, деточка? — засуетилась Розмерта, сползая с кровати и заворачиваясь в простыню.
— Экскуро, — прохрипела Грейнджер, очищая заклинанием пол, и шарахнулась от подбежавшей Розмерты так резко, что врезалась в косяк.
— Деточка, тебе плохо? — Розмерта сочувственно положила Грейнджер ладонь на лоб. — Да ты вся горишь! Я дам тебе перечного зелья, подожди-ка…
Розмерта засуетилась, не зная — то ли ей бежать за зельем, то ли втаскивать Грейнджер в комнату.
— Не надо перечное, — Грейнджер кое-как поднялась на ноги. — Мне нельзя! Со мной уже все в порядке — не трогайте меня! Пожалуйста…
— Я провожу мисс Грейнджер до Хогвартса, — спокойно сказал я, застегивая последние пуговицы на сюртуке.
— Не надо! — вскинулась Грейнджер. — Я сама прекрасно дойду!
Она с вызовом смотрела прямо на меня. Я приблизился к ней так близко, что ей пришлось задрать голову.
— Вы же искали меня, Грейнджер. Вот вы меня и нашли.
— Меня сейчас снова стошнит, — глухо сказала она.
— Вы знаете, что я сейчас хочу с вами сделать? — шепотом спросил я, наклоняясь к ее лицу. Грейнджер, зажмурившись, отрицательно замотала головой. — Вот и хорошо, — я удовлетворенно улыбнулся и кивнул Розмерте: — Мы уходим.
— По-моему, она не хочет никуда с тобой идти, — с сомнением проговорила она.
— Хочет, — отрезал я. — Не так ли, мисс Грейнджер?
Она устало привалилась к стене.
— Ты когда вот так дружелюбно улыбаешься, на маньяка похож. Неудивительно, что она испугалась. Ты бы поаккуратнее с девочкой-то, Северус, — озабоченно нахмурилась Розмерта. — Я, когда своего младшенького носила, так день и ночь над тазиком стояла почитай месяца два…
Я длинно грязно выругался и яростно саданул кулаком в косяк.
Грейнджер вырвало.

— Она спит, — тихо сказала Поппи, пропуская меня в палату.
Черты лица Грейнджер во сне разгладились, словно неведомый художник провел кистью с ретушью, сняв налет усталости и напряжения.
Последние несколько метров до Хогвартса я почти нес ее на руках. Видимо, ей было настолько плохо, что она даже не сопротивлялась, как это было, когда мы вышли из паба. Я взял ее за руку и повел за собой. Ну ладно — потащил. Мне хотелось убить маленькую идиотку. И идиота Уизли, который отпустил свою беременную женщину в этот гадюшник вместе со мной. Грейнджер же всю дорогу молчала, даже когда вырывалась, — как истинный член Ордена Феникса в пожирательских застенках. И это к лучшему.
Мое триумфальное шествие по Хогвартсу прошло под аккомпанемент гробового молчания встречных студентов и преподавателей. Они лишь, как волны, расступались передо мной. По-моему, только Лонгботтом куда-то тихо испарился, слизняк, увидев, кого я тащу. Меня мутило, а пол так и норовил уйти из-под ног, но в дверные проемы я почему-то вписывался с поразительной точностью. Все, с этого дня пью только тыквенный сок!
Больничное крыло было пусто, я сбросил Грейнджер на ближайшую пустую койку и постарался отдышаться, прежде чем заорать:
— Поппи!
Не получив ответа, я стащил с Грейнджер страшную канареечно-красную шапку с помпоном, ботинки, пальто и задумался над джинсами и футболкой. Плюнул и вытер лоб, покрытый испариной. Грейнджер застонала и перевернулась на бок. Ну хоть в себя пришла, слава Мерлину.
Я разглядывал ее изможденное лицо, хрупкие плечи и торчащие лопатки. Мне страшно хотелось сделать что-нибудь плохое. Хотя бы наорать на кого-нибудь, раз эта кретинка меня не слышит. По телу ее прошла дрожь, и она попыталась обнять себя, но руки снова бессильно повисли плетьми. Тонкая, почти полупрозрачная кожа с голубыми жилками на запястьях. Я взял одеяло и накрыл ее. Потом подумал, снял с соседней кровати еще одно и накрыл им тоже.
— Очень, очень плохо, — раздался позади меня печальный голос. — Что с мисс Грейнджер?
Я обернулся — Почти Безголовый Ник вежливо парил возле двери.
— Привидениям запрещено появляться в Больничном крыле, — язык плохо меня слушался, но я очень старался донести до Ника, что ему здесь не рады.
— Теперь это уже неважно, — он бесстрастно взглянул на меня. — Она не успеет. Завтра мы устроим прощальную охоту.
Сразу повеяло холодком и воспоминаниями о призрачных всадниках в плащах и камзолах, улюлюкающих и скачущих по столам Большого зала. Призрачные кони пышут призрачным огнем, а призрачная жертва призрачно убегает. Меня передернуло и замутило еще больше.
— Прощайте, профессор, — церемонно раскланялся сэр Николас.
Я попытался изобразить вежливый кивок, но пол снова опасно приблизился, так что я не стал рисковать здоровьем и просто попытался сфокусироваться на том, чтобы стоять ровно. Привидение медленно просочилось сквозь дверь, соблюдая правила приличий.
Еще минуту я постоял, преодолевая силу земного тяготения, и пошел по направлению к шкафу с зельями. Замер, осоловело глядя на искорки защитного заклинания, что окутывало его, а потом резко развернулся. На негнущихся ногах подошел к кровати, вытащил из-под одеяла руку Грейнджер и тупо уставился на травяной браслет на ее запястье.
Мозг отказывался воспринимать реальность и мыслить логически. Из столбняка меня вывел лишь голос запыхавшейся Поппи:
— Невилл нашел меня в теплицах, я собирала травы, — она властно отодвинула меня от кровати. — Что у вас снова случилось? Невилл сказал, что ты нес Гермиону на руках. Что с тобой такое творится, Северус? Ты же мог просто трансфигурировать носилки и отлевитировать их сюда! Деточка моя…
Она провела над Грейнджер палочкой, выводя сложный рисунок диагностирующего заклинания. Потом нахмурилась и обернулась ко мне. Вгляделась в мое лицо и строго сказала:
— Северус Тобиас Снейп! Что означает ваше поведение! Как вы — преподаватель! — можете находиться в школе в подобном виде! Это недопустимо! Что вы себе позволяете! Идите и приведите себя в порядок и больше никогда не смейте устраивать что бы то ни было подобное, ясно?! Бедной девочке и так плохо, в последнее время лекарства почти перестали ей помогать, столько волнений и тревог, а ты тут еще вздумал напиться среди бела дня, как тролль!
И нахохлившаяся старушка властно указала мне на камин. И никаких тебе скидок на то, что сегодня вообще-то воскресенье и у меня — законный выходной! А еще я только что узнал, что обзавелся семьей! Весьма занятной и своеобразной, но разве у меня могло быть иначе?!
В собственные комнаты я попал с третьей попытки. Почти заполз в ванную, вздохнув, достал палочку и, направив ее на себя, сотворил отрезвляющее заклинание. Пока меня выворачивало наизнанку, я мечтал лишь о том, чтобы сдохнуть без мучений. Тот, кто придумал это полезное во всех отношениях заклинание, заслуживает памятник за простоту выполнения и вечно кипящего котла в Аду за то, как оно потом действует. Обливаясь холодным потом, на полусогнутых ногах с дрожащими коленями я добрался до шкафчика с зельями и трясущимися руками достал флакон с антипохмельным.
Полежав с полчаса прямо на ковре гостиной, я собрал растекшегося себя в кучу, а волю — в кулак и пополз обратно в ванную. Через пятнадцать минут умытый и бодрый, как кружка теплого эля, я был готов шевелить не только послушными уже конечностями, но и извилинами. Наконец-то весь бред последних дней обрел свое логическое объяснение. Все встало на свои места и выглядело еще дерьмовее, чем раньше: я обязан Грейнджер не только жизнью, но она еще и вынуждена быть привязанной ко мне неразрывными узами брака до самой смерти. Из-за меня она сейчас непонятно кто настолько, что даже обычное человеческое средство от токсикоза и снотворное почти не действуют. Она боится спать и не может есть. Я постоянно ору на нее, упиваясь собственными несчастьями и обидами, а она в это время пытается вести расследование. Какое, в мерлинову задницу, расследование? Мерлин великий, я же мог запросто угробить ребенка своим зельем! Если бы она в тот момент не обладала метаболизмом ундины…
Я застонал.
Я вообще находился в своем уме, когда притащил ее сюда? Хотя, может быть, я вообще ничего не знал о ребенке? Вполне возможно, она живет с его отцом, хоть и не может выйти за него замуж. Теперь понятно, откуда эти ненависть и презрение по отношению ко мне. То есть, я не просто злобный и противный сальноволосый ублюдок, а еще и…
Я невесело рассмеялся. Позволил себе размечтаться? Получите и распишитесь.
В больничном крыле стояла тишина. Грейнджер была здесь единственной пациенткой. Поппи, оглядев меня с ног до головы, поджала губы и посторонилась. Я вошел в палату.
— Она спит.
Поппи тихо прикрыла за собой дверь. Я опустился на колени возле кровати, снова взял Грейнджер за руку, осторожно поправил браслет и, закрыв глаза, приложил ее тонкие холодные пальцы к губам. Я просидел так несколько минут, пока ее ладонь не согрелась в моих руках, осторожно положил ее на кровать и спрятал под одеяло.
— Северус, — послышался слабый голос Грейнджер.
— Внимательно слушаю вас, миссис Снейп, — с усмешкой отвесил я ей короткий поклон.
Она зажмурилась и, сглотнув, отвернулась. Мне захотелось стукнуть себя о стену.
— Я тебе сейчас все объясню.
— Не надо, а то вдруг я еще пойму.
— Я хотела сама сказать тебе, — тихо заговорила она. — И не при всех. Но это уже, наверное, не важно.
— Конечно, не важно, — сухо согласился я и заложил руки за спину, сцепив их с такой силой, что ногти до боли впились в ладонь. — Мы живем в достаточно прогрессивное время, чтобы такие предрассудки, как магический брак мог заставить супругов жить вместе против их воли.
Надеюсь, теперь она хотя бы успокоится.
— Да, — ровно сказала она, все еще отвернувшись, — конечно. Не переживай. Я не собираюсь закатывать истерик и устраивать сцен. Я прекрасно понимаю, что ты… вы сейчас… совсем другой человек. Ты… очень похож на того Северуса Снейпа, которого я… знала. Но вы слишком разные люди. Вас разделяют десять лет. И ты меня тоже не знаешь.
— Десять лет — это так много, — пробормотал я, глядя на сжавшуюся в комочек Грейнджер.
Я почти физически ощутил, как в зияющий провал между нами ухнуло все, на что я еще надеялся где-то в глубине души.
— Вам… Тебе нужно отдохнуть… Гермиона.
— Я хотела попросить, — окликнула меня Гермиона, когда я открыл дверь. Пальцы мои похолодели.
— Да? — спросил я, не оборачиваясь.
— Не говорите пока ничего Джеймсу. Я хочу, чтобы мы вместе… Чтобы он услышал от нас двоих, — она запнулась. — Я не могу, конечно, просить вас, чтобы вы продолжали что-то такое изображать… Просто ему будет очень тяжело. Он очень… очень привязан к тебе… вам. И я… извините, я забрала наши фотографии из вашей спальни. Я просто растерялась… я боялась. Не знала, как вы отреагируете... тогда. Честное слово, мне от вас ничего не нужно! И вещи наши из Тупика Прядильщиков заберу, как только смогу! Вы нас больше никогда не увидите!
Я слушал ее сбивчивую речь, понимая, что не смогу обернуться и посмотреть ей в лицо.
— Да, — выдавил я. — Конечно. И вещи помогу перевезти. И фотографии — ничего страшного. И… мне пора.
Аттракцион невиданной щедрости объявляется открытым! Я буквально вылетел из палаты, захлопнув за собой дверь. И почти сразу же столкнулся нос к носу с Минервой.
— Что с Гермионой? — встревожено спросила она.
— С «миссис Снейп» хотела ты сказать? — хмуро поинтересовался я.
— Извини, Северус, — виновато потупилась она. — Но вам нужно было разобраться самим.
— Я думал, ты мне друг, Минерва, — печально сказал я, с удовольствием отмечая, как заливаются краской ее щеки.
— Я тебе друг, Северус, — внезапно твердо сказала она. — Особенно, когда ты перестаешь извращать каждое сказанное тебе слово! И когда начинаешь понимать, что далеко не все на этом свете желают тебе зла!
Далеко — не все, а близко — многие. Это значит: «Заткнись и смирись!», — да, Минерва?
— Мне надо к Гермионе, — сухо сказала она, открывая дверь. — И, кстати, заходил Гарри и сообщил, что дело передали в Отдел Тайн. Аврорат отстранен от расследования, и в Хогвартс прибудут невыразимцы.
Как же мне глубоко наплевать, Минерва! Видимо, она прочла ответ на моем лице, потому что молча отвернулась и прошла в палату.
— Северус, мы должны что-то делать, — перехватила меня по дороге к выходу озабоченная Поппи.— Я так понимаю, ты теперь в курсе о том, что у вас в семье ожидается пополнение. — Она внезапно расцвела: — У вас будет чудесная девочка! Я так люблю маленьких!
У меня внутри все сжалось. Поппи снова нахмурилась.
— В последнее время у Гермионы перестали купироваться приступы токсикоза.
— Я знаю в чем дело, — попытался я прорваться к выходу мимо медиковедьмы. — Я что-нибудь придумаю.
— Северус, я не дура, — заступила она мне проход. — Я прекрасно понимаю, что чувства к Гермионе и к ребенку не возникнут из ниоткуда. Я видела, как ты с ней обращаешься после того, как потерял память. Но ты должен почувствовать свою ответственность.
— Откуда тебе знать, что я сейчас чувствую, Поппи? — тихо спросил я.
Она посмотрела мне в лицо. Глаза ее внезапно увлажнились, Поппи коснулась моего рукава и, качая головой, ушла вглубь Больничного крыла.
* * *
Я зашел в дом в Тупике Прядильщиков и в нерешительности остановился. Потом поднялся наверх в спальню родителей, которой никогда не пользовался.
Так и есть — это была ее комната: рабочий стол, примостившийся у окна, усыпан какими-то листочками и завален ветхими свитками. Рядом кое-как втиснулся книжный шкаф, забитый так, что казалось, треснет по швам. В платяном же шкафу все оказалось вообще печально. Я подобрал с пуфика нечто кружевное, рассмотрел, держа на весу двумя пальцами, и положил обратно. На секунду задержался у туалетного столика, уставленного баночками и флакончиками, и печально усмехнулся. Вышел из комнаты и прошел дальше по коридору мимо своей спальни, в самый конец. Когда-то там был люк, ведущий на чердак. Теперь — небольшая лесенка. Я забрался по ней наверх и почти не удивился, увидев обычную мальчишескую комнату. Стены были оклеены плакатами маггловских футболистов и разных квиддичных команд, игроки которых легко перелетали с одного на другой. В отличие от комнаты матери, на столе и в комнате Джеймса царил идеальный порядок. На книжной полке, рядом с толстенным томом «Квиддича сквозь века», стояла небольшая колдография. На ней мы с Гермионой следили за Джеймсом, описывающим вокруг нас круги на метле. Я обнимал ее за талию, а она, хохоча, махала Джеймсу руками. Я улыбался.
Поставив колдографию на место, я вышел из комнаты.
День уже клонился к вечеру, когда я постучал в двери Малфой-мэнора. Открывший мне домовик подобострастно раскланялся и с тихим треском исчез, отправившись на поиски хозяина.
— Северус! — радушно улыбнулся Люциус, появившись в холле через пару минут.
— Люциус! — так же радушно ответил я и, приблизившись, поприветствовал его коротким апперкотом в солнечное сплетение.
— За что? — просипел он, согнувшись в три погибели и ловя ртом воздух.
— Это — чтобы руки свои шаловливые не распускал на чужое, — равнодушно сказал я, проходя мимо него в гостиную.
— Я уже давно задумываюсь над тем, что в этом твоем увлечении гриффиндорками что-то такое есть, — Люциус уже практически пришел в себя и аристократично приковылял в гостиную почти сразу же вслед за мной. — Просто хотел попробовать.
— И как? — невозмутимо спросил я, усаживаясь в кресло. — Понравилось?
— Еще не распробовал, — столь же невозмутимо ответил он. — Что будешь пить?
— Тыквенный сок, — мрачно сообщил я.
— Да ты эстет! — обрадовался Люциус, делая знак домовику, и поудобнее уселся в кресле. — Рассказывай.

— То есть, — Люциуис сидел напротив меня в таком же огромном кресле, обитом кожей мантикора, и внимательно изучал свои ногти, — если я тебя правильно понял, ты сказал Гермионе, что с удовольствием поможешь ей вместе с пасынком от тебя съехать? А перед этим она застала тебя в постели Розмерты? А еще ты неделю на нее вопил, как раненый марал, пробовал запереть и называл дурой? Гермиону? Э-э-э… твою Гермиону? Которая Грейнджер? Дурой?
— Да, — я с отвращением посмотрел на стакан с тыквенным соком, который стоял возле меня на столике. — Кретинкой.
— Некоторые мальчики, которые хотят, чтобы девочка обратила на них внимание, дергают ее за косички.
— У Гермионы нет косичек, — хмуро сказал я.
— Да, у нее роскошные волосы, — в голосе Люциуса послышались воркующие нотки. Надо было ему еще и в глаз дать! — А ты, действительно, все забыл? — с неподдельным интересом спросил он. — Все одиннадцать лет?
Иногда мне хочется его убить. Мне вообще часто хочется кого-нибудь убить. Воплотить в жизнь желания мне мешают самые разные причины, из которых человеколюбие, милосердие и сострадание стоят на последнем месте. Так вот — Люциуса мне хочется убить нечасто, и в его случае останавливает меня лишь то, что он может успеть первым.
Я оценил гостиную: стены, обитые китайским шелком, какие-то безумно сложные драпировки и розовый каррарский мрамор на полу — просто-таки гимн буйству дизайнерской фантазии Нарциссы, времени, которое некуда девать, и деньгам, которые бешеные, и внимательно посмотрел в честные глаза Люциуса:
— Я у тебя ничего не занимал и совместных дел с тобой не вел, — твердо сообщил я своему старому доброму другу.
— Ну, надо же было хотя бы попробовать, — пробормотал он, снова откидываясь на спинку кресла.
— Не испытывай свое здоровье на моих нервах, — предупредил я.
Люциус, прищурившись, посмотрел мне в лицо.
— Ты уже с утра надрался, что ли?
— Да.
— А что такое с утра было?
— С утра был виски. И Грейнджер, — я все-таки решился и отхлебнул тыквенного сока. Спокойно поставил стакан на место под проницательным взглядом Люциуса и невозмутимо посмотрел на него. — Ну?
— Я хочу тебе сказать, Северус, как семейный человек семейному человеку: ты — идиот!
Люциус казался весьма довольным своим диагнозом.
— Хорошая версия. И многое объясняет, — кивнул я. — А есть что-то более конструктивное?
— Знаешь, тебе даже мстить противно — ты сам себе можешь сделать так больно, что моя фантазия меркнет перед твоим талантом, — Люциус достал сигару и щипчиками откусил у нее кончик. — Ты хотя бы додумался не спрашивать у нее — твой ли ребенок, которого она носит?
Сердце у меня глухо стукнуло и пропустило удар.
— Да, — просипел я и прокашлялся. — Додумался!
— Значит, жить будешь, — удовлетворенно кивнул Люциус и закурил. — Что ты хочешь услышать?
— Не знаю.
Я действительно не знал. Я сейчас вообще уже страшно жалел о том, что пришел сюда. Нет, двинуть ему, конечно, стоило, а в остальном…
— Как ты думаешь, — душевно поинтересовался Люциус, — почему ты меня ударил?
Я молча барабанил по подлокотнику кресла.
— Понятно, — Люциус смахнул с рукава невидимую пылинку. — Что конкретно ты хочешь сейчас спасти: семью, отношения, задницу? Если ты не готов ответить, значит, будем спасать задницу: развод обойдется тебе — при хорошем раскладе — в половину состояния, потому что мальчишку ты, как последний идиот, тоже усыновил. Кстати, предлагаю не ждать рождения ребенка — так Гермиона отсудит меньше. С остальным тебя ознакомит мой юрист. Хороший юрист. Я его Краму рекомендовал, — усмехнулся он.
Я закрыл глаза. Люциус, естественно, не в курсе, что наш брак с Гермионой нельзя расторгнуть — похоже, я ему так и не поведал обо всех тонкостях нашего союза, потому что поженились мы, видимо, только благодаря сверхсекретной операции аврората. И теперь он полностью уверен, что ребенок у Гермионы будет от меня, а брак наш — совершенно обыкновенный. Черт!
Люциус пристально наблюдал за мной сквозь дым сигары. Я допил тыквенный сок.
— Ты знаешь — я всегда высоко ценил тебя, Северус, — Люциус выпустил маленькое плотное облачко дыма и проследил за его полетом. — Я рад, что ты выжил в той мясорубке. Мне жаль, что ты забыл эти одиннадцать лет. И я буду говорить о том времени, которое ты помнишь. Помнишь, как после войны Грейнджер с Поттером поручились за Драко, и его отпустили на поруки? — он стряхнул пепел с сигары и как-то остро посмотрел на меня. — И это ты не оставил их с Нарциссой без помощи, пока я сидел в Азкабане, а на наше имущество наложили арест. Так вот, я тоже помню. Убирайся, Северус. Иди сейчас к своей женщине и будь рядом, — Люциус нервно затушил сигару, кощунственно измочалив ее о дно пепельницы. — И передай ей, что я сменил одеколон!
Мы почти одновременно поднялись, пожали друг другу руки, и я пошел к выходу.
— И, Северус, — догнал меня его ленивый голос, — не забудь — удар все еще за мной.
Я усмехнулся и вышел в ночь.
* * *
В Больничном крыле Гермионы не было. Только смятая постель и аккуратно сложенная на стуле одежда. Она ушла прямо босиком и в больничной рубашке. Я застонал. Кретин! Идиот! Тупица! Дебил! Старый маразматик! Горем своим он упивался, страдалец! А то, что она здесь одна… Алкаш недорезанный!
Я выбежал из Больничного крыла в темный коридор. У меня не было хамоватой карты Поттера, но я догадывался, куда могла пойти Гермиона. Хоть на это моих чахлых умственных способностей хватило!
Сброшенная больничная рубашка валялась возле лестницы. Я сглотнул, до боли сжимая в кулаке обычную белую хлопчатобумажную ткань, а потом рухнул на колени и, свесившись, заглянул в лестничный пролет. Лестницы двигались, заслоняя обзор, а внизу все вообще сливалось в непроглядную тьму. Я застонал, заткнув рот руками с рубашкой.
— Поторопитесь, — прошелестело рядом со мной.
Серая Дама зависла у входа в одну из боковых галерей, белея в темноте. Я не смог разобрать выражение ее лица. Еще секунду она оставалась на месте, а потом просто исчезла в стене. Ни во что не веря и ни на что не надеясь, я поднялся и медленно пошел туда.
Она стояла обнаженная посреди галереи прямо напротив окна и, закрыв глаза, купалась в лунном свете. Такая хрупкая, одинокая и беззащитная в своей наготе, словно фея, парящая с цветка на цветок, — невесомая, угловатая и нескладная с ее небольшой грудью, со сжавшимися в горошины сосками, почти мальчишескими бедрами и ребрами, трогательно торчавшими под тонкой кожей. Все тело ее, напряженное, как струна, тянулось вверх — к призрачно-белому диску, что заглядывал в высокое стрельчатое окно. Ее кожа напитывалась серебристым сиянием, становясь полупрозрачной. Еще немного — и она уйдет по широкой дороге лунного света прямо сквозь стекло.
Едва дыша, я медленно приближался к ней. И уже протянул руку, чтобы схватить ее, хотя понятия не имел, как можно схватить лунный свет, как вдруг Гермиона, словно что-то услышав, резко повернулась ко мне, открыв провалы бездонных черных глаз, и зашипела. Черт, если она сейчас начнет вопить, как тогда, на озере — это будет конец.
Я полез за палочкой. Гермиона дернулась и зашипела сильнее. Ну нет, так — нет. Я приблизился еще на пару шагов — медленно, тягуче, чтобы не спугнуть… Она внезапно замерла и принюхалась. А потом шагнула мне навстречу, словно сойдя с невидимого пьедестала. Я сделал еще три шага и застыл в футе от нее. Склонив голову к плечу, она рассматривала меня. И внезапно оказалась совсем рядом, на расстоянии ладони. Она с сопением обнюхала мою грудь, плечи и, привстав на цыпочки, понюхала мою шею. Я почувствовал ее дыхание на своей коже и замер. Сердце бухало в груди так, что Гермиона наверняка тоже должна была это слышать. Она прижалась носом к моей шее, там, где под кожей бился пульс, а потом вдруг медленно провела языком. Мне стало жарко. Чертовски жарко. Я сглотнул. Гермиона прижалась ко мне всем телом и, положив руки на плечи, начала неспешно целовать шею. Когда она принялась покусывать ее, у меня из головы как-то внезапно наглухо вылетели знания о вампиризме среди ундин. Это почему-то казалось сейчас совсем неважным. Я весь словно растворился в ощущениях.
Несмотря на рубашку и сюртук, мне казалось, что я чувствую ее каждой клеточкой своего тела. Своего очень активно и так не вовремя отреагировавшего тела. Надо что-то делать, надо делать… Рубашку ее я выронил где-то по дороге. Руки мои висели плетьми вдоль туловища. Я не мог заставить себя коснуться Гермионы, ее обнаженной сияющей серебристым перламутром кожи…
Гермиона едва слышно застонала и прижалась ко мне еще теснее, лаская губами уже за ухом.
— Гермиона, — позвал я тихо, уговаривая, правда, непонятно кого в попытке сбросить наваждение, — нам надо идти.
Она снова застонала, и стон этот отозвался во мне болью где-то внизу живота. Надо просто взять и отнести ее обратно в Больничное крыло, а не стоять столбом, твердо сказал я себе. И тут она шевельнулась, мягко двинув бедрами. Она не должна! Не должна так делать! Я не готов… Воздух со свистом вышел из моих легких, и я осторожно взял ее за талию, пытаясь отстранить. Едва я кончиками пальцев коснулся ее теплой кожи, как Гермиона расплавилась и потекла под моими руками, прогибаясь и подстраиваясь под меня. Застонав, я опустил голову, и Гермиона — словно только этого и ждала — сразу же нашла губами мои губы. Мне хотелось, чтобы это не кончалось. Я был готов вечно стоять там вбирая в себя ее губы, упиваясь ее податливостью, ее жаром. Мне казалось, что еще немного — и она намертво вплавится в меня. Мои руки неистово гладили ее тело, словно хотели запомнить каждый изгиб, каждую впадинку. Мои пальцы скользнули в узкую щель между ягодиц, глубже, туда, где так жарко и влажно. Гермиона всхлипнула. Я подхватил ее под бедра и подсадил на подоконник. Она тихо охнула и доверчиво раскрылась. Я отдернул руки от ее обнаженных бедер и, удерживая ее голову, зарылся руками в волосы. Они спутывали мои пальцы, беря их в плен, не давая делать глупости. Я просто целовал — глаза, щеки, губы, шею, нос и снова губы. Я хотел ее. До боли, до изнеможения. Мне хотелось кричать и, наверное, плакать. Но так нельзя, просто — нельзя. Не теперь, не здесь, не сейчас… Сейчас…
Ее пальцы пробежались по длинному ряду пуговиц на сюртуке, скользнули вдоль бедер, нырнули под полы… Я чувствовал каждое движение ее рук, я ощущал натяжение ткани все сильнее. Ее пальцы коснулись ширинки.
— Не надо, — сквозь стиснутые зубы попросил я. Наверное, я даже умолял.
Ловкие пальчики быстро справились с пуговицами, выпуская мой член. Я судорожно выдохнул почти с благодарностью. Гермиона застонала и обхватила член своей ладошкой, словно пытаясь направить его внутрь себя. Я дернулся, чувствуя, как он пульсирует в ее руке, расправляясь на всю длину, наливаясь кровью так сильно, что стало больно. Каждое движение пальцев Гермионы отзывалось спазмом наслаждения, который заставлял меня содрогаться. Это было слишком. Слишком для меня сейчас. Мне казалось, я сейчас умру. Я отдернул ее руку от члена, и она подняла на меня умоляющий взгляд. И я провалился в темную бездну, уронив туда остатки благоразумия. Взяв Гермиону за бедра, сдвинул ближе к себе и направил член во влажную складку плоти, нащупывая вход.
Ниже, еще ниже — я слегка приподнял ее за ягодицы и полностью погрузился в нее. Замер, захлебнувшись воздухом, не в силах пошевелиться, чувствуя ее тепло и упругость. Мне казалось: все — большей полноты, чем сейчас, уже не будет — просто не может быть, и сердце мое разорвется. Гермиона дрожала в моих руках, тяжело дыша. Она держалась за мою шею, прижимаясь ко мне так, словно я был единственным спасением в этом зыбком мире, грозящем расколоться от любого нашего движения.
— Пожалуйста, — прошептала она едва слышно — ее губы шевелились где-то у меня за ухом, обжигая, и слегка шевельнула бедрами. — Пожалуйста…
Я содрогнулся и сделал первый толчок. Потом вышел до половины и снова вошел. Гермиона коротко вскрикнула. Я толкался в нее медленно и ритмично, вслушиваясь в ее рваное дыхание и тихие вздохи.
— Си-ильнее, — выдохнула она.
Я обхватил ее за ягодицы и почти насадил на себя, чувствуя сопротивление ее сжимающихся мышц. Она обвила мои бедра ногами и громко застонала. Я насаживал ее на себя снова и снова, зная, что на ягодицах останутся синяки, но мы уже взяли этот безумный темп и теперь словно наказывали друг друга болью и вознаграждали удовольствием. Грубо, сильно, резко. Наслаждение накатывало волнами, с каждым толчком, начинаясь где-то у копчика и растекаясь лавой по нервам.
Она отстранилась, запрокинув голову, держась за мой сюртук. В широко распахнутых глазах ее отразилась луна. Я снова почти вынул член и просунул между нами руку, нащупывая маленький упругий комочек клитора. Гермиона дернулась, как от удара током. Я размазывал пальцами ее влагу по нежным складочкам плоти и опять резко толкался вперед. Она застонала. Я вбивался в нее с еще большим неистовством, почти выходя и вновь проталкиваясь в нее, как в первый раз. Внезапно Гермиона забилась в моих руках, как пойманная птица. Продолжая двигаться, я смотрел в ее лицо, в зажмуренные глаза, в уголках которых выступили капельки слез. Я слышал ее полузадушенный вздох, когда она замерла, затихнув в моих руках.
— Дыши, — сказал я ей в губы, — дыши.
И мы дышали вместе, пока я медленно, страшно медленно и осторожно скользил внутри ее обессилевшего тела. Мне хотелось остаться там навсегда, чтобы это никогда не заканчивалось. Держать ее в руках, быть в ней, ловить ее дыхание… Навсегда.
Мощная волна наслаждения накрыла внезапно, молнией вонзившись в позвоночник, расплавляя кости невероятным жаром. Я перестал ощущать что бы то ни было, кроме этой яркой, безумной вспышки, в которую превратилось мое тело.
С трудом, но я все же пришел в себя. Я все еще стоял между бедер Гермионы, она обнимала меня за талию, прижавшись ко мне, а ее голова покоилась на моей груди. Я осторожно коснулся рассыпавшихся по спине кудрявых волос. Мне не хотелось возвращаться в темную холодную галерею. Я прислушался к мерному дыханию Гермионы. Она спала. Я слегка отстранился, выйдя из нее, и сразу же чувство жуткой пустоты и неправильности накрыло меня с головой. Стиснув зубы, я завозился, доставая палочку и убирая следы нашего пребывания здесь. Осторожно застегнул брюки, снял сюртук, накинул его на плечи Гермионы и запахнул. Взяв ее на руки, повернулся, чтобы уйти. И почти сразу же встретился взглядом с круглыми глазами портрета какого-то старого маразматика в ночном колпаке.
— Одно слово — и пойдешь на растопку, — скучающим тоном пообещал я.
Тот быстро-быстро закивал, потом, спохватившись, отрицательно замотал и, видимо, совсем запутавшись, решил притвориться спящим и громко захрапел.
Я закатил глаза и медленно пошел по направлению к Больничному крылу.

Временами у меня возникало желание, чтобы рядом была Она. У Нее не было определенного имени, лица или фигуры — так, смутный образ, сидящий рядом долгими зимними вечерами и греющийся о мои ледяные ноги по ночам. Почему-то дальше этого мое воображение не работало. Потому что вне кресла и кровати начинались претензии по поводу разбросанных носков и опасных ингредиентов, затянувшихся экспериментов и бесконечное позитивное щебетание, щебетание, щебетание, заканчивающееся слезами, обвинениями в бесчувственности и обещаниями уйти к маме.
Идеальной женщина бывает только во сне. В бодрствующем состоянии женщина всегда внутри себя в тревоге. Женская тревожность повышается с каждым ярдом, на который ты удаляешься от нее, и достигает пика, когда ты исчезаешь из ее поля зрения. Тогда в мозгу у нее гаснет свет, и туда, как мухи на мед, начинают стягиваться всякие страшилки, после которых она отказывается верить в лучшее: например, что ты, просто взорвав котел, отскребал остатки зелья и себя от пола, а не сгонял поужинать в Париж с этой, у которой ноги и глаза. Переубедить женщину, что она единственная и неповторимая практически невозможно, потому что вокруг одни враги, а ты — суть конфликта, объект страстей и культа личности. Короче, сволочь последняя и кобель.
У мужчины же в браке закаляется характер и сила воли. К концу первого года супружеской жизни он познает всю глубину своего падения, в середине второго — знакомится с основами БДСМ, в начале третьего уже вовсю наслаждается женским доминированием. Это все оттого, что с самого детства мальчикам внушают, что девочек бить нельзя. И те с радостью пользуются индульгенцией, выданной им с рождения. Разница состоит лишь в том, что некоторые просто тихо наслаждаются при закрытых дверях, а другие размахивают плеткой и наручниками, вопя, как потерпевшие, от избытка эмоций.
Короче говоря, я никогда не понимал мужчин, добровольно идущих в брачную кабалу. И не был солидарен с теми оптимистами, которые утверждают, что, сколько бы ты не бегал, счастье может настигнуть в любом возрасте, радостно треснуть по голове и сказать, что это — любовь.
Я пессимист, алкоголик и зельевар. Мне чужды сантименты, вера в светлое будущее и словосочетание «на глазок». Поэтому я не строил иллюзий насчет того, что именно мне скажет Гермиона после пробуждения.
Ночью я так и не донес ее до Больничного крыла. В конце концов, она — моя жена, по крайней мере, по документам, и из моих комнат она так легко не сбежит, даже если вдруг прикончит среди ночи.
— Доброе утро, профессор, — голос ее был тихим, слегка с хрипотцой после сна. Гермиона спокойно смотрела на меня своими карими глазами цвета хорошо выдержанного бурбона. — Что вы здесь делаете?
Я красноречиво обвел взглядом свою спальню и дал вполне логичный ответ:
— Я здесь сплю.
Она тоже оглядела мою спальню, вытащила из-под одеяла руку, чтобы поправить волосы, и с удивлением уставилось на свои голые плечи.
— М-м-м… а я? — поинтересовалась она, испытующе уставившись в мое непроницаемое лицо.
— И ты тоже здесь спишь.
Она закрыла глаза и попросила:
— Я хочу пить.
Я вылез из кровати и, как был голый, прошлепал к графину с водой. Вернулся и протянул ей стакан. Это — чтобы уж совсем никаких иллюзий не осталось. К моему удивлению, она спокойно попила, даже глазом не моргнув в мою сторону. С благодарственным кивком вернув мне стакан, потянулась к волосам, пытаясь собрать их. Одеяло сползло, открывая ее грудь почти до сосков, и я внезапно понял, что шокировать Гермиону мною в обнаженном виде оказалось не самой лучшей идеей. Мое тело отреагировало на нее весьма недвусмысленно и как-то очень быстро.
Проклиная собственную самоуверенность, я отправился в ванную. Вернувшись оттуда свежий и бодрый с халатом и чистыми полотенцами в руках, я застал Гермиону, задумчиво вертевшую травяной браслет на запястье. Она подняла голову и встретилась со мной взглядом. Черт! Черт! Черт! Нет! Слишком быстро! Я должен был сам! И не так! Похоже, она прекрасно помнила все произошедшее. Сжав кулаки, я попытался отключить эмоции, прорывающиеся наружу.
— Сегодняшняя ночь была… — начал я ровным тоном.
— Мы взрослые люди, профессор Снейп, и я совершенно не собираюсь впадать в истерику, рвать на себе волосы и кидаться с рыданиями вам на грудь или на стену. Но, должна сказать, весьма благодарна вам за то, что вы остановили меня… И помогли справиться с ситуацией.
Что она такое вообще несет? То есть я набросился на нее — абсолютно беззащитную, ничего не осознающую — и просто-напросто нагло воспользовался ситуацией, не сумев… да что там говорить — не мальчик ведь — не захотев удержать член в штанах, а она называет это «помог справиться с ситуацией»? Это я теперь получается, как истинный рыцарь, пришел прекрасной даме на выручку, трахнув ее в темном холодном школьном коридоре?
Она еще что-то говорила, опустив голову и скрывшись за завесой волос. Я возблагодарил Мерлина, что она сейчас не видит моего лица и дала мне прийти в себя настолько, что я смог безразлично сказать:
— Не стоит благодарности. Я модифицирую зелье, которое давал позавчера, и тебе больше не придется прибегать к моим услугам. Или к услугам кого-нибудь еще, кто окажется поблизости в самый неподходящий момент. Или подходящий — смотря с какой стороны посмотреть.
Она вздрогнула, как от удара. Мне захотелось дать себе по башке, схватить ее на руки, сказать, что она идиотка, что я идиот, что-нибудь разбить или сбежать отсюда вообще. Я мысленно метался между вариантами, как тигр в клетке, ломая когти и зубы. А Гермиона, видимо, решила, что достаточно настрадалась по поводу того, что дала мне, а потому, поджав губы, вырвала у меня, стоявшего столбом возле кровати, полотенца, кинула злобный взгляд и, сверкая голой задницей, отправилась в ванную.
— Вы очень любезны, профессор Снейп, — ядовито сообщила она, захлопывая за собой дверь.
Пока она там плескалась, как малахольный дельфин, я успел побывать в Больничном крыле, успокоить Поппи, испугавшуюся отсутствию пациентки в палате, забрать одежду и палочку Гермионы, вернуться обратно, послушать шум льющейся воды, стоя под дверью, поразмышлять о жизни, крайне низком уровне интеллекта среди отдельно взятых профессоров и заказать завтрак в комнаты.
Гермиона вышла из ванной совершенно спокойная, завернутая в мой халат, и в тюрбане из полотенца. В полнейшем молчании мы уже почти прикончили наш завтрак, когда в камине появилась голова Поттера. А ведь я точно помню, что блокировал камин! Никакой личной жизни с этими друзьями-аврорами!
— Пропал один из учеников. Мы ждем вас в кабинете профессора МакГонагалл.
У Гермионы на лице появилось жесткое выражение. На ходу творя высушивающее заклинание, она поднялась из-за стола и пошла в ванную, захватив по пути свою одежду. Я молча допил кофе.
* * *
Мы вышли из подземелий через пять минут и быстро поднялись к кабинету директора. Там уже находились Поттер, Минерва и пара незнакомых мне мужчин, судя по нашивкам на мантиях — авроры. Поттер что-то им тихо втолковывал, а они согласно кивали. Потом они вышли, и Поттер повернулся к нам. Минерва вышла из-за стола.
— Мы пока не хотим поднимать панику. Мы оповестили родителей мальчика и организовываем прочесывание Запретного леса и прилегающих территорий, — сообщила она.
— Да, аврорат уже тоже подключился, — кивнул Поттер.
— Вроде бы аврорат отстранили от расследования? — удивился я.
— А это уже совсем другое расследование, — усмехнулся Поттер и одернул сюртук. — Спецы Отдела Тайн шныряют по Хогвартсу с какими-то приборчиками и делают таинственные лица. Толку от их пребывания пока ноль. А! Еще они пытаются общаться с привидениями. Но, по-моему, у них это тоже получается с переменным успехом.
— Дай мне карту, Гарри, — попросила Гермиона, усаживаясь за стол.
— На, — достал Поттер из кармана знакомый кусок пергамента. — Только я уже проверил — его нет на карте.
— На ней отображаются далеко не все потайные помещения и ходы. Только те, что были известны создателю карты.
— Я знаю, — нахмурился Поттер.
Она коснулась палочкой пергамента, шепнула заклинание и уткнулась носом в хитросплетение коридоров и переходов с движущимися по ним точками, шепча еще что-то. Видимо, работала с настройками.
— Может быть, он просто сбежал, — решил внести я свою скромную лепту в расследование.
— Это мы тоже проверяем, — кивнул Поттер. — Он не перемещался по каминной сети и не покидал защитный периметр Хогвартса, то есть, аппарировать тоже не мог.
— И как давно он пропал? — поинтересовался я. — Почему вообще решили, что он пропал? Может быть, он просто решил прогулять уроки.
— Его нет уже больше двух суток, Северус, — тихо сказала Минерва, устало поглядев на меня.
— Как интересно, — усмехнулся я. — И почему это только сейчас обнаружилось?
— Дети… Они выгораживали его, — тяжело вздохнула Минерва. — То он только что вышел, то пошел в Больничное крыло, то на отработке, то его вызвал к себе декан, то он в Хогсмиде… Только сегодня утром староста, Поппи и профессор Спеллиамиди смогли пообщаться друг с другом и выяснили, что Коулсона никто из них не видел уже почти два дня.
— Коулсона?! — вскинула голову Гермиона и побледнела.
— Да, Джейми Коулсона, — кивнула Минерва, ничего не заметив. — Были опрошены его сокурсники — те, с которыми он делит комнату, и они во всем сознались. Они думали, что он затеял очередную шалость, и боялись, что ему влетит. Мальчик не отличается особо примерным поведением, — она запнулась.
— А его отец является членом Попечительского совета, — закончил я за нее.
Минерва утвердительно кивнула.
— Слизерин — и круговая порука! — вздохнул я. — Куда катится этот мир?
— Тут что-то непонятное, — послышался напряженный голос Гермионы и мы обернулись к ней. Она сидела над картой, касаясь ее палочкой. — Странно, я же точно видела.
Она нахмурилась и сотворила еще какое-то заклинание.
— Я уже использовал именной поиск, — сказал Поттер, подходя к ней и заглядывая через плечо.
— Я тоже, — кивнула она. — Плюс, я попробовала нанести на карту тот потайной ход, который мы с Северусом обнаружили.
— И как?
— Мне показалось, что его имя мелькнуло, но тут же пропало… тут так странно…
— Где? — подошел я ближе.
— На Астрономической башне, — сказала она.
Мы вчетвером несколько секунд переваривали эту информацию, а потом, не сговариваясь, сорвались с мест: Поттер с Минервой к камину, а мы с Гермионой — к дверям. Она лишь коротко глянула на меня через плечо, когда припустила бегом. Мерлин! Ну вот почему она не может солидно и со вкусом пройтись быстрым шагом? И студенты бы не шарахались, влипая в стены от ужаса при виде растрепанной профессора Грейнджер, за которой гонится профессор Снейп со зверским выражением на лице.
Подъем на Астрономическую башню отнял у меня последние силы. Но когда я, запыхавшись, оказался наверху, то понял, что не много потерял: Гермиона, Поттер и Минерва застыли, как изваяния, глядя на Коулсона, с выпученными глазами балансировавшего на парапете. Он словно пытался что-то сказать, но изо рта у него вылетало лишь нечто нечленораздельное, как у немого. Видимо, устав бороться с собой, он сжал кулаки и закричал — дико и страшно, как раненый зверь.
Я отодвинул со своего пути Гермиону, и мы с Поттером встали рядом, вытащив палочки. Внутри у меня все сжалось, когда ветер бросил мне в лицо прядь волос. Я пару раз глубоко вдохнул.
— Поттер, вы сможете зафиксировать его?
— Да, — напряженно ответил он.
Коулсон снова напрягся:
— Гы-ы-вы-о-о-а-а! — мучительно выталкивал он из себя звуки. — Уо-о-ы-э-э! Гы-ы-вы-о-о-а-а!
— На счет «три», — спокойно скомандовал я. — Раз, два, три! Левикорпус!
Ноги Коулсона оторвались от парапета. Он забился в невидимых силках.
— Э-э-эт! — закричал он снова.
Поттер аккуратно притянул его к нам. Коулсон бился почти в припадке — глаза вылезали из орбит, а на губах выступила пена.
— Ну! — крикнул я.
— Я уже два раза пыталась воздействовать на него сонными чарами, — спокойно сообщила Минерва. — Не помогает.
— И как мы его потащим в таком виде через всю школу в больничное крыло — никто не подумал? — спокойно поинтересовался я.
— А? — отвлекся Поттер. — Сейчас. Гермиона, перехвати.
Гермиона направила на Коулсона палочку. Поттер покопался у себя в кармане и достал небольшой жетон желтого металла, что-то такое шепнул, коснулся его волшебной палочкой и прилепил на лоб Коулсона. Через секунду перед нами был непроницаемый кокон в человеческий рост из чего-то, по виду напоминающего пористую резину.
— Для особо опасных преступников, — пробормотал он. — Как знал, захватил.
До Больничного крыла мы добрались без особых происшествий. Под охи и ахи Поппи Поттер распутал Коулсона. У того уже закатились глаза, а дыхание было едва слышным. Поппи тут же начала хлопотать над ним, а мы, стоя рядом, наблюдали за ее манипуляциями.
— Родители, несомненно, захотят забрать его домой, — потерянно проговорила Минерва.
— Интересно, где он был все это время и что с ним случилось?
Я искоса взглянул на задумчивое лицо Гермионы. Хороший вопрос. Такой же хороший, как и все остальные.
Внезапно Поппи охнула и отпрянула от кровати, в испуге прижимая руки к груди. Коулсона по-прежнему била мелкая дрожь, только глаза его теперь были широко распахнуты и подернуты непроницаемой мутной белесой пленкой. Создавалось полное впечатление, что теперь он глядел внутрь своей головы. Коулсон резко сел на кровати и открыл рот:
— Это уже не остановить, живые, — монотонно проговорил он. — Бегите. Спасайте ваши души. Я не хотел. Не хотел. Выпустите меня отсюда. Не хотел. Выпустите меня из этой тюрьмы. Помогите. Помогите.
Я слушал его тихий апатичный голос, смотрел на равнодушное лицо, по которому стекал пот, и мурашки побежали у меня по спине.
— Северус, — вдруг сказал он, все так же глядя прямо перед собой сварившимися глазами. — Ты должен мне помочь. Помоги. Освободи меня. Освободи.
В горле у меня пересохло. Внезапно Коулсон резко сорвался с места и побежал. Поттер, сжав палочку, бросился к дверям. Мы с Минервой и Гермионой почти одновременно выпустили в убегающего три заклятья. Бешеная смесь из «Остолбеней», «Петрификуса» и какой-то дряни от Гермионы не произвела на Коулсона никакого впечатления. Он замедлился лишь на секунду, с натугой замычал, словно сбрасывая опутывавшие его заклятия, и рванулся вперед. Мимо Поттера, поджидавшего его с каким-то очередным артефактом, прямо к окну. Молча Коулсон врезался в него всем телом, с нечеловеческой силой сметая раму и стекла.
Деревяшки вспороли ему кожу на руках, застряв в мышцах, стекла почти срезали скальп. Несколько осколков застряли в животе. Еще один торчал из глазницы. Из рассеченного горла толчками выходила кровь. На губах Коулсона застыла легкая улыбка. Он был счастлив.
Мы стояли под окнами над телом мальчика, пока Поппи с Минервой пытались что-то сделать. Они действовали слаженно и сосредоточенно, будто годами отрабатывали совместные действия по реанимации, и я старался не путаться у них под ногами. Поттер рассылал патронусы и все больше хмурился. Гермиона, не отрываясь, смотрела в уже заострившееся лицо Коулсона. Ветер играл с ее волосами.
— Гермиона, — тихо спросил я, — что ты увидела там, на карте? Кто там был еще?
Поттер перестал бормотать задания патронусам и, вскинув голову, обернулся к нам.
— Кровавый Барон, — глухо сказала она, не отрывая взгляд от жуткой улыбки мальчика. — Там был Кровавый Барон.

— Хочешь сказать, они были вместе? — удивленно спросил Поттер, поправляя очки. — Да, мы ведь могли и не заметить Кровавого Барона при дневном свете.
Тело Коулсона уже унесли. Мы в тягостном молчании сидели в кабинете Минервы, ожидая прибытия его родителей и экспертов аврората. Поттер сообщил, что послал известие и специалистам из Отдела Тайн, которые шатались где-то по замку, но не был уверен, появятся ли они. Минерва вошла в кабинет — лицо ее сохраняло спокойствие и невозмутимость. Она лишь покачнулась слегка, но потом выправилась и села на свое место за столом.
— Общий сбор назначен в Большом зале.
Я кивнул, перехватив ее взгляд. Она отвернулась, на секунду став не властной чопорной женщиной, а сухонькой старушкой, придавленной непосильным горем.
— Не знаю, — Гермиона потерла лоб. Она уже не плакала, но губы ее все еще подрагивали. — Это было очень странно. Как будто… Не знаю… Сначала был Барон, потом вдруг Коулсон, а потом снова Барон.
Поттер уткнулся в карту. Я закрыл глаза. Внутри у меня все мелко-мелко дрожало, как от озноба.
— Нет, Кровавого Барона нет в Хогвартсе, — сообщил Поттер минуты через две.
— На видимых участках, хотите вы сказать?
— Да.
— Вы думаете, что Кровавый Барон каким-то образом свел Коулсона с ума? — Минерва казалась ошарашенной. — Ведь ты говорил, Гарри, что Кровавый Барон исчез?
— Да, — Поттер был задумчив. — Мы считали, что его постигла та же судьба, что и привидение Уорлока.
Мне надоело слушать этот бред.
— Никто никого с ума не сводил.
Я открыл глаза: они втроем уставились на меня с ожиданием и даже какой-то надеждой.
— Ну же, подумайте сами. Сведите воедино все известные нам факты о некроманте, призраках, заклинании изгнания.
Минерва скептически на меня посмотрела, Поттер нахмурился, и только Гермиона в ужасе зажала рот ладонью.

— Получается, некромант ставит опыты, пытаясь поселить призрак в живого человека? Изгнав при этом его душу?
— Да, — кивнул я. — И, видимо, после сотен лет скитаний в виде привидения, Кровавый Барон не выдержал заточения в теле, которое не до конца покинул дух прежнего носителя. Он предпочел убить тело и освободить обоих. А, может быть, и просто свихнулся, конечно.
Поттер выдохнул, взъерошил волосы и потер лоб. Потом вскочил и забегал по кабинету. Минерва, поджав губы, сидела в кресле, закаменев и уставившись в одну точку. Наконец она глубоко вдохнула, опустила на стол ладони и властно сказала:
— Так. Начинаем эвакуацию детей. Надо оповестить родителей, чтобы были готовы их принять. Гарри, организуй охрану. Северус, будешь встречать прибывающих родителей — нужно, чтобы все прошло четко и слаженно. Гермиона…
— Прости, Минерва, — встрепенулась она, словно очнувшись. — Мне еще нужно кое-что проверить. Гарри, дай мне карту.
Поттер беспрекословно протянул ей пергамент. Внутри у меня все закипело. Какого лысого Мерлина эта маленькая идиотка так безалаберно себя ведет, зная, что охотились именно за ней? Непонятно, правда, зачем кому-то понадобилось подселять кого-то именно в ее тело. Может быть, я тоже сошел бы в качестве вместилища? Черт!
— Думаю, Гермиона, тебе следует отправиться домой прямо сейчас. Тебе небезопасно находиться в Хогвартсе. Тем более, что-то такое «проверять» в твоем состоянии, — я был настроен решительно.
По взгляду Поттера, который он на меня кинул, я внезапно понял, что сказал что-то не то. Гермиона сидела, растерянно глядя на меня.
— Мне надо идти, — поднялась Минерва. — Гермиона, я согласна с Северусом. Здесь небезопасно. Как только освободишься, отправляйся домой. Я буду в Большом зале — сделаю объявление для учеников и преподавателей.
Она торопливо вышла.
— Отправишься в Нору, как мы и договаривались, — Поттер подошел к ней, положил руку на плечо и попытался заглянуть в глаза. — Там Джеймс, охрана… Джинни будет страшно рада — вы так редко видитесь.
Они договаривались! За моей спиной! Нет, конечно, кто я такой!? Мне хотелось придушить этого недоноска. Но пока он был еще нужен, а потому я просто попытался успокоиться и не срываться на ор, донося свою мысль как можно более убедительно и доходчиво.
— Никаких «как только освободишься», Гермиона. Я понимаю все, кроме безответственности, которую ты проявляешь. В твоем положении ты должна думать не только о себе, но и о ребенке, которого носишь, — я встал. — Я соберу твои вещи и отправлю в Нору следом за тобой.
Гермиона зажмурилась, а Поттер набрал в грудь воздуха, чтобы что-то сказать.
— Не надо, Гарри, — остановила она его и решительно поднялась, — тебе надо идти, а мне нужно закончить свои дела. Я сама.
Поттер с сомнением посмотрел на меня и тоже вышел. Гермиона стояла, сжав кулаки. Я ждал. И дождался. Она повернулась ко мне — лицо ее было холодно и спокойно.
— Ты не смеешь мне указывать, Северус. Ты не имеешь никакого права говорить мне что, как и когда делать, — сказала Гермиона, четко выговаривая слова. Худенькие плечи ее, обтянутые футболкой, расправились, а сама она словно стала выше ростом. — Я прекрасно понимаю, что твоя забота продиктована в первую очередь тем, что я ношу твоего ребенка, и не имеет ни малейшего отношения ко мне лично. Я знаю, как ты ко мне относишься. Ты меня еле терпишь, я тебя раздражаю, ты считаешь меня страшной и никуда не годной истеричкой. Это мерзко, Северус. Не смей превращать меня в безмолвный и безропотный инкубатор для вынашивания своего ребенка, ясно?!
В конце концов она сорвалась на крик, и лицо ее исказила гримаса ярости. Неимоверным усилием воли я подавил теплую волну, всколыхнувшуюся внутри меня, — это мой ребенок! У меня будет дочь! Моя дочь! Наша дочь! И, шагнув к Гермионе, попытался обнять ее за плечи. Она вырвалась и, отвернувшись, отошла к столу. Она стояла там, обняв себя руками, а мне захотелось взять — и хорошенько встряхнуть ее, а потом стиснуть так, чтобы хрустнули кости. Я не знал, что делать. Что сказать, чтобы не разрушить все окончательно? Какие подобрать слова, чтобы не увидеть на ее лице презрения? Или жалости. Жалости к себе я просто не переживу.
— Гермиона, — я подошел к ней сзади, хотел коснуться, но не решился. Она была похожа ежика, свернувшегося клубком и ощетинившегося колючками. На очень несчастного ежика. Я опустил руку, сжав ее в кулак. — Послушай. Я понимаю, что совсем не похож на подарок судьбы. Но мы ведь как-то жили вместе. Значит, ты что-то такое увидела во мне… что может помочь нам еще раз… попробовать.
— Я же «синий чулок Грейнджер», — глухо сказала она. — Как там насчет твоей теории о последнем шансе? Я ничего иного, видимо, не заслуживаю. Только «попробовать».
Мне хотелось откусить свой поганый язык. Я едва не застонал в голос. Старый осел!
— Вы еще здесь?!
В кабинет влетел запыхавшийся злой Поттер. Гермиона вздрогнула, украдкой утерла глаза и повернулась.
— Мы блокированы! — обрадовал он нас. — Вот!
Он схватил с полки дымолетный порошок и кинул его в камин. Ничего не произошло, словно он подбросил туда пригоршню обычной золы.
Ну вот и все. Мы не успели.
— А как насчет периметра? — деловито поинтересовалась Гермиона.
— Хогвартс заперт. Мои люди сейчас пытаются взломать защитный контур.
Я с удивлением переводил взгляд с Гермионы на Поттера и обратно. Такое ощущение, что они задачку по арифмантике решают. Гермиона даже блокнот свой с карандашом достала и теперь под диктовку Поттера записывала параметры натяжения защитного поля и выброс остаточной энергии после попытки его пробить.
— Домовики? — спросил я.
— Профессор МакГонагалл обращалась к ним, но они ни в какую не желают даже слышать о том, чтобы покинуть Хогвартс. Они тоже не могут выбраться, но при этом им еще и дико страшно. Что это за дьявольщина?!
Гермиона посмотрела на меня.
— Жертвенный круг силы, — нехотя сказал я. — Простейшая магия крови. Не пробивается ничем, действует недолго. В зависимости от количества использованной крови, замкнувшей круг. Если, например, кто-то забил стадо коров, мы сможем здесь просидеть с месяц. А если одну кошку — минут тридцать. Наибольшую силу имеет человеческая кровь. Например, кровь ребенка даст…
Я запнулся и в груди у меня похолодело. Коулсон. Истекающий кровью Коулсон под окнами Больничного крыла. И кровь, расползающаяся по камням, впитывающаяся в щели между ними… Мы молча переглянулись.
— Значит, нам надо торопиться, — спокойно сказала Гермиона. — Я пошла. Мне хватит примерно полчаса.
Поттер кивнул.
— Все дети в Большом зале. Преподаватели прочесывают этажи. Надо, чтобы все находились в одном месте. Я остаюсь, сюда будет стекаться вся информация, организуем здесь оперативный штаб.
Правильно. На убой всегда лучше, когда кучнее.
Гермиона кивнула и направилась к дверям. Я двинулся следом за ней.
— Я пойду с тобой, — отрезал я непререкаемым тоном. — Хоть какая-то защита.
Она внимательно посмотрела на меня, тоже достала волшебную палочку, и мы вышли из кабинета.
* * *
Наши шаги гулким эхом отдавались в пустых коридорах. Мы почти бежали по переходам, периодически ныряя в потайные ходы. Гермиона сверялась с картой, выбирая кратчайший путь. Пару раз мы останавливались, она рассматривала стены, рамы картин, плетение нитей гобеленов и записывала что-то в блокнот. Покружив таким образом по коридорам седьмого этажа минут тридцать-тридцать пять и не встретив ни одной души — ни живой, ни мертвой, мы повернули обратно.
В кабинете Минервы было не протолкнуться. Туда-сюда сновали авроры, которые прибыли с Поттером с самого утра, Минерва сидела за столом вместе с двумя седыми господами в серых мантиях. Они были примерно одного возраста, чем-то неуловимо похожи и в то же время абсолютно разные: высокий северянин с рублеными чертами лица и полноватый индус-коротышка. Роднила их седина, почти полностью покрывавшая головы, и отстраненное выражение лица, словно они одновременно находятся здесь и где-то в другом месте. Например, в астрале или собственной голове, шатаясь пьяными тропами интеллекта.
Увидев Гермиону, господа встали и почтительно ей поклонились. Они крепко пожали друг другу руки.
— Очень рада вас видеть, мистер Янг, профессор Бханди.
— Надеемся, вы добились больших успехов, чем мы, мисс Грейнджер, — неожиданно густым басом заявил индус и вопросительно покосился на меня.
— Профессор Снейп ассистировал мне, — коротко бросила она, усаживаясь за стол.
Дожил! Профессор Снейп — ассистент Гермионы Грейнджер! Ну, хотя бы не попрут. Сама Гермиона, видимо, не видела ничего такого странного в том, как вокруг нее суетились эти жалкие старикашки.
— Гермиона — консультант Отдела Тайн, — тихо сказал мне незаметно подошедший Поттер.
— Я думал, она у вас внештатный аврор, — процедил я, ругая себя на чем свет стоит за невнимательность.
— Нет, Северус, — ухмыльнулся неожиданной мальчишеской улыбкой Поттер, и взгляд его зеленых глаз внезапно потеплел. — Это ты у нас внештатный аврор, а Гермиона — штатный таинственный криптолог и помогает нам с тобой исключительно по дружбе.
Когда к амнезии внезапно присоединяется маразм, как-то вдруг начинаешь ощущать себя совсем другим человеком. Я смотрел на собранную деловитую Гермиону, разложившую на столе карту Поттера, и почувствовал себя не у дел. Что может объединять тебя с этой девочкой, Северус? Пусть — женщиной. Ребенок? Общие интересы: тайны, интриги, расследования, хороший секс? Что ж тебе так плохо-то сейчас? Что с тобой вообще происходит? Чего так испугался? Только сейчас окончательно понял, что — не твоя?
— Приступим, — удовлетворенно сказала она, а я постарался стряхнуть с себя оцепенение и поскорее выбраться из ямы самокопания.
Внезапно дверь отворилась, и на пороге собственного кабинета появилась бледная Минерва.
— Сейчас вернулись последние преподаватели и авроры, которые прочесывали помещения. Мы сделали перекличку. Не хватает одного ученика. Питер Паркер, первый курс, Хаффлпафф.
Я подошел к Минерве и поддержал ее, помогая добраться до кресла.
— Будем надеяться, что он просто где-то прячется, — прервал повисшее молчание Поттер.
— Ты сам-то в это веришь? — горько усмехнулась Минерва.
Поттер отвел взгляд.
— Поспешим, — твердо сказала Гермиона.
Она коснулась палочкой пергамента, выросшего до размеров стола: на нем теперь отображался полный поэтажный план Хогвартса без прилегающих территорий. Гермиона наносила сиявшие красноватым светом отметки на разные части карты, периодически сверяясь со своими записями. Наконец, видимо, отобразив последнюю, захлопнула блокнот.
— Как я уже говорила, — голос ее отчетливо слышался в наступившей тишине, — я обнаружила, что в некоторых частях Хогвартса в отделке стен, рамах картин, узорах гобеленов и драпировок встречаются вплетения рун в узор. В Большом зале такие руны есть на селените — это небольшой камень в основании одного из каминов. Руны на нем видны только в полнолуние. Все — абсолютно одинаковые, кроме тех, что я обнаружила над тем проходом, который привел нас с профессором Снейпом в ловушку. Там были руны, означающие скрытое. Простейшие манипуляции помогли обнаружить под ними тайный проход. Мы пришли к выводу, что ловушка была рассчитана на внимательного руноведа, то есть, на меня. Что позволяет говорить о том, что этому человеку так же известно о рунах, встречающихся в разных местах Хогвартса. Вот, что у меня получилось.
Под напряженными взглядами окружающих, Гермиона взмахнула палочкой. Все отметки разом засветились красным. Еще один взмах — и подсвеченная голубым проекция подвала приподнялась над столом. Еще взмах — и проекция первого этажа разместилась над подвальной. Через несколько минут, проекции всех этажей призрачным светом мерцали над столом одна над другой, подмигивая пульсирующими красными точками. Мы молча смотрели на впечатляющее действо.
— И какая же руна там обозначена? — Поттер неопределенно махнул рукой.
— Руна поиска, — тихо ответила Гермиона.
— Если пройти от начальной точки до конечной… — начал Янг задумчиво.
— Но при этом, коллега, надо знать, что именно считать отправной точкой, — засомневался профессор Бханди. — Начало отсчета — это очень важно. Если, к примеру, взять ось координат и произвести расчеты по теореме Правиуса-Мондье в применении к нелинейной статичной модели искривления пространства…
— Коллега, — обратился Янг к Гермионе. — Вы полностью уверены, что руны ничем не отличаются?
— Уверена, — кивнула она.
— А если вход в ловушку — это и есть отправная точка? — выдвинул предположение Поттер, и все взоры разом обратились к нему. — Может быть, злоумышленник просто ею воспользовался?
— Надо проверить, — оживился Янг и засобирался. — Профессор, — позвал он индуса.
— Я пойду с вами, — поднялась Минерва.
— Мне кажется, здесь что-то другое, — Гермиона встала и, не отрывая взгляд от созданных ею проекций, парящих над столом, начала ходить вокруг.
Невыразимцы переглянулись и молча вышли из кабинета вместе с Минервой. Мы продолжали рассматривать светящиеся линии.
Эти ее ночные путешествия, повторяющиеся руны, у которых ни начала, ни конца…
— Зачем тебе был нужен фотоаппарат? — внезапно спросил я.
Гермиона остановилась и наморщила лоб.
— Я хотела посмотреть. Проверить, — она, словно пыталась что-то мучительно вспомнить. — Первую руну я вообще заметила случайно, когда задумалась. Боковым зрением уловила и едва поняла, что это не просто элемент декора, а руна. Стереограммы раньше часто использовали, они предназначались для людей, которые знали, где искать.
— И послание можно было оставить на виду у всех, — задумчиво протянул я.
— Некоторые такие стереограммы очень хорошо видны на фото — я всегда беру с собой фотоаппарат на… раскопки. Снимаю все подряд, а потом проявляю и смотрю — вдруг что-то упустила.
— Гермиона иногда консультирует археологов, — прокомментировал Поттер, не глядя на меня.
Конечно. Грейнджер у нас вечно в каждой бочке затычка. Лучше скажите, кого она не консультирует? Какая энергичная женщина — и ни одного приличного места работы!
— Может быть, стоит посмотреть на проблему с другой точки зрения?
Гермиона споткнулась, замерла, а потом они с Поттером переглянулись и одновременно полезли на стол.
— Вообще-то я имел в виду нечто более гипотетическое, — проворчал я.
— Охренеть, — выдохнул Поттер, разглядывая проекции сверху. — Что это?
Гермиона слезла со стола, взмахнула палочкой, и проекции сложились стопочкой, образовав одну. Мерцающие красные огоньки соединились в линии. Это была руна. Похожая на шестилапую многоножку руна «Ключ».

— Ты куда? — окликнул я Гермиону, которая едва не смылась под шумок из кабинета, пока мы с Поттером пытались понять, что же нам теперь делать со всем этим богатством — ключом, который не к чему приложить.
Все линии прозрачных схем этажей перепутались при наложении, и теперь совершенно непонятно было где и что, когда и зачем. Мы вертели проекцию и так и эдак, применительно к потайному ходу с ловушкой и селениту, обнаруженному Гермионой, потому что неясно было — зачем прятать руну таким хитроумным способом. Можно, конечно, предположить, что от любопытных детишек, но…
— Мне надо… — Гермиона опустила взгляд и попробовала прорваться мимо моего крепкого и надежного плеча.
— Я с тобой.
— В туалет мне надо! — покраснела она, как школьница, и сердито отпихнула в сторону. — Пусти!
Я покорно отошел, а Поттер хихикнул.
— Чему вы так радуетесь? — хмуро спросил я его. — Надо позвать этих ваших специалистов и попробовать вместе. Наш мозговой штурм не удался.
Поттер кивнул и наколдовал патронуса. Я проводил взглядом оленя, скрывшегося в стене, и тупо уставился на мерцающую проекцию.
— Мне очень жаль, — услышал я голос Поттера.
Я медленно повернулся. Он действительно сожалел. Этот сопляк, в зеленых глазах которого светилась вселенская мудрость. Или это действительно просто жалость?
— Идите к черту, Поттер, — послал я его от всей души и снова отвернулся к столу.
— Мне жаль, что вам с Гермионой снова приходится пройти через все это. — Я напрягся. — Ты не должен винить Гермиону.
Я?! Винить Гермиону?! Да за кого он меня принимает?!
— Вам с ней было сложно… вам всегда было сложно. Если честно, если бы мне кто-нибудь когда-нибудь сказал, что вы будете вместе, я бы ни за что не поверил.
Я тоже.
— Почти два года назад, когда ты успешно внедрился в группировку тайных Пожирателей и прошел все проверки, тебе доверили найти специалиста-криптолога, который мог бы расшифровать один очень старый манускрипт… — заговорил Поттер тихо, тщательно подбирая слова.
По мере того, как он говорил, волосы у меня на голове пару раз успели встать дыбом. Я не верил. Я просто не верил, что такое возможно в принципе! Воскрешение? Конец света? Мерлин и Нимуэ? И Гермиона в роли отмычки к хитроумному замку. Инструмент. И я — весь в белом, на коне и с шашкой наголо. И Поттер с кавалерией.
— Вы очень любили ее, профессор. Я никогда не думал, что вы можете быть таким…
Таким дураком? Любил… Кто бы что понимал вообще.
— А она? — я должен был задать этот вопрос.
Поттер промолчал. Я горько усмехнулся: утраченные иллюзии — тоже весьма ценное приобретение.
— Понимаешь…
Двери отворились, прервав его на полуслове. Вот и хорошо. И не надо. Не хочу этого слышать. Про долги, обязанности, магический брак и то, как нам хорошо было вместе — ведь в течении двух лет мы друг друга не поубивали.
На пороге появились Янг и Бханди. Судя по кислому выражению на их лицах, версия с началом отсчета от комнаты с ловушкой явно оказалась неверна.
— Вам что-то удалось узнать? — вежливо поинтересовался Янг.
Поттер молча кивнул на стол. Невыразимцы, радуясь, как дети, накинулись на новый объект исследования. Они бессвязно лопотали, перебрасываясь какими-то терминами, совершенно забыв о нас.
Наконец Бханди выпрямился и спросил:
— А что думает по этому поводу мисс Грейнджер?
У меня внутри все похолодело. Ну сколько же можно уже?! Я выхватил палочку и выбежал из кабинета.
В туалет на этаже мы ворвались с Поттером почти одновременно. На полу валялась палочка Гермионы, сломанная пополам. На мгновение мне показалось, что свет в глазах потух. Я справился с дурнотой и поднял обломки, до боли сжав их в кулаке. Поттер стоял с посеревшим лицом.
Через несколько секунд в туалет вбежали невыразимцы. Бросив взгляд на обломки в моей руке, они запустили сканирующие заклинания.
— Экспеллиармус, Остолбеней, Сонные чары.
— Около двадцати минут назад, — подтвердил Янг.
Мерлин Великий! Господи! Все силы Ада! Она жива! Жива…
— Она бы не подпустила к себе незнакомого человека, — хмуро сказал Поттер.
— Она и знакомых не слишком близко подпускает, — просипел я и обернулся к специалистам. — Что здесь творится, к чертям собачьм? Что вы ищете? Ну?!
— Мы не имеем права раскрывать секретную информацию, профессор, — мягко пробасил Бханди. — Я понимаю ваше состояние сейчас и даже весьма вам сочувствую, но нам следует вернуться в кабинет и еще раз хорошенько изучить полученные результаты. Только так мы сможем найти мисс Грейнджер и пропавшего мальчика.
— Я хочу знать, во что именно мы вляпались, — тихо сказал я, глядя ему в глаза. — И спрашиваю в последний раз. И я сейчас не шучу: что вы ищете? Или отвечайте, или сможете забрать свою тайну с собой в могилу.
Бханди покосился на мою палочку, приставленную к его горлу. Краем глаза я отметил, как Поттер решительно проделал то же самое с Янгом.
— Мистер Поттер! — просипел Янг. — Подумайте о вашей карьере!
— На вашем месте, я бы сейчас больше беспокоился о себе, — спокойно ответил Поттер. — Вы разве не знаете, что мы в аврорате все слегка не в себе, а я так вообще — псих? У меня и справка есть еще со школы…
Невыразимцы переглянулись.
— Это Арка, — выдавил из себя Янг. — Арка Смерти! Но вы должны понимать, что эти сведения — государственная тайна!
— Такая же Арка, как в подземелье Министерства Магии? — Поттер казался ошеломленным.
Я опустил палочку.
— Да, — Бханди, оттянув воротничок, вытянул шею, словно ему стало душно. — И, судя по всему, кто-то ее активировал.
— В смысле? — спросил я. — Разве Арка в Министерстве неактивна?
— Нет, что вы! — замахал на меня руками толстяк. — Та Арка срабатывает только при непосредственном контакте. Арка — это врата. Портал, если хотите, в потусторонний мир. Она мало изучена, как вы понимаете. Таких Арок на свете выявлено всего две. Одну из них нам удалось переправить в Министерство для изучения. В Китае, в катакомбах Императорской Гильдии Магов находится вторая. Похоже, хогвартская — третья. Она — дверь. Ее можно открыть, как на выход, так и на вход. Сейчас, судя по параметрам астральных возмущений, ее открывали на выход — вот почему исчезали привидения.
— А если ее открыть на вход? — осторожно спросил Поттер.
Янг развел руками:
— Последствия могут оказаться непредсказуемы. Судя по тому, как призраки наводнили Хогвартс, Арка была приоткрыта многие столетия. Слегка, как капающий кран. Потом кому-то удалось ее закрыть. Или она сама закрылась — неизвестно. Мы так же, как вы, побеседовали с портретами директоров той эпохи, когда приток привидений в Хогварт прекратился, но опрос не дал результатов.
— Значит, дверь снова приоткрыта?
— Да, — кивнул Янг. — Арка работает на древней рунной магии — давно и прочно забытой. Если ею неверно воспользоваться…
— Дверь может сорвать с петель, — мрачно закончил я. — Если учесть все действия этого некроманта-любителя…
— То неизвестно, чем все это может закончиться — начнет ли она высасывать из нашего мира как привидений, так и души живых, извергнет ли из себя несметные полчища мертвых… — тихо сказал Бханди. Лоб его покрыли мелкие бисеринки пота, а смуглая кожа словно выцвела.
Мы молча переглянулись.
* * *
— Надо вернуться к началу, — я расхаживал по кабинету Минервы взад-вперед. — Думайте, Поттер!
Поттер давно скинул сюртук и, развязав галстук, снова и снова влезал со своими ценными советами в спор специалистов. Потом снова тащился к карте, пытаясь высмотреть на ней Гермиону.
— Все дети заперты в Большом зале с преподавателями, значит, их можно исключить.
— Кроме пропавшего первокурсника.
— Если вы сейчас скажете, что одиннадцатилетний хаффлпаффец является тайным некромантом, я вас загрызу.
— Остыньте, профессор, я просто перечисляю факты.
— Некто достаточно регулярно тайно навещает Хогвартс и делает здесь все, что хочет.
— Как минимум, этот человек знаком с Хогвартсом.
— И его потайными ходами.
— Он здесь учился.
— Или преподавал.
— Вы составили список тех, кто находился в Хогвартсе во время зова?
— Он неполный. Невозможно отследить всех.
— Ну хоть что-то.
— Как вообще можно пробраться в Хогвартс незаметно?
— Поттер — это по вашей части. Вы у нас специалист по незаконному проникновению.
— Специалист у нас Гермиона, — уныло пробормотал Поттер.
Невыразимцы переглянулись.
— Вы с ума сошли? — возмутился Поттер. — Да ей и не надо было бы вообще сюда проникать!
— Именно, — многозначительно произнес Янг. — Она уже находилась здесь. И она, как никто другой, знакома с древней рунной магией.
— Зато она незнакома с некромантией, — буркнул я.
— У нее вполне мог быть помощник, — флегматично высказал предположение Бханди и покосился на меня.
— Не заставляйте меня жалеть о том, что я помешал вам получить Орден Мерлина посмертно! — я стукнул кулаком по столу. — Поттер! Каким образом вы попали в Хогвартс в день битвы? Тогда ваши передвижения по каминной сети мигом бы отследили, а защитный периметр был замкнут на меня, и вы не смогли бы проскользнуть незаметно!
— Идиот! — Поттер хлопнул себя ладонью по лбу.
— Наконец-то вы это признали, Поттер!
— Выручай-комната!
— Идиот! — я тоже готов был треснуть себя по голове.
— Комната тогда позволила через картину попадать в «Кабанью голову». Так все ученики, спрятавшиеся там от вас с Кэрроу, получали еду.
Я поморщился.
— То есть, любой может проникнуть в школу подобным образом? — воскликнул Янг. — Хотите сказать, чисто теоретически, туда возможно открыть проход откуда угодно?
— Нет — оттуда, из Комнаты, — покачал я головой. — И он должен принадлежать Хогвартсу — быть учеником или преподавателем. Комната должна признать его. Мы что-то упускаем. Кого-то.
Поттер тем временем что-то колдовал над проекцией, вертя ее и так и сяк, пока, наконец, не опустил ее на карту. И замер.
Мы подошли к столу, внимательно вглядываясь в чертеж. Поттер опустил проекцию на схему восьмого этажа.
— Матерь божья, — только и смог выдохнуть я.
— А что у нас здесь? — постучал пальцем Бханди на место пересечения «ножек» руны. — Здесь же ничего нет? Просто коридор, если я правильно вижу?
— Выручай-комната, — медленно сказал Поттер. — Это — Выручай-комната.

Сначала до моих ушей донесся тихий шелест. Словно чей-то вздох — протяжный и глубокий. Я попробовал пошевелиться, и не смог. Мысли в голове ворочались тяжело и неспешно, как варево в котле на медленном огне. Что-то случилось. Что-то, несомненно, случилось. Какая глубокая мысль…
Лязг металла и визгливый скрежет ударили по нервам. Внутри все сжалось в противный липкий комок. Я вспомнил.

Поттер отозвал своих авроров из оцепления Большого зала. Минерва только выслушала нас с каменным выражением лица и произвела перегруппировку преподавателей, рассредоточив их так, чтобы прикрыть вход и окна.
Мы поднялись на восьмой этаж. Мы даже дошли до этой проклятой стены в коридоре, решая по дороге, кто будет перед ней ходить и о чем думать, чтобы появилась проклятая комната. Единственное, чего мы не знали — так это того, что нас ждали. Ну или оставили ловушку на всякий случай. А на ловца, как говорится…
Я помню, как один за другим вокруг меня падали авроры. Я видел мирное спокойное лицо Поттера, лежащего на полу. И все померкло.
Не открывая глаз, я попытался сосредоточиться и пошевелить хотя бы пальцем.
— Не стоит, Северус, — раздался надо мной печальный тихий голос. Слишком знакомый голос. — Я тебя хорошо связал.
Я открыл глаза. И правда — Аберфорт связал меня на славу. Буквально спеленал веревками, словно куклу, и привалил к стене.
Я сидел в огромном каменном зале. Он был словно вырублен в сплошном куске породы. Сквозь узкие трещины в полу проникал неверный желтоватый свет. Центр зала опоясывал выдолбленный в полу круг — простой желоб в дюйм глубиной — диаметром почти в тридцать ярдов. Второй круг, еще больший по диаметру, состоял целиком из знаков каббалы. Все они тоже были намертво вколочены в камень. Я не настолько хорошо разбирался в каббалистике, но даже то, что я смог понять, вызвало у меня приступ паники. Меня замутило. Я не мог, просто не мог вляпаться в подобное дерьмо!
Прямо передо мной, в центре кругов, возвышалась Арка. Огромная каменная махина — плохо отесанная, полуразрушенная, она стояла на небольшом возвышении — такой же раскрошившейся от времени каменной плите. Арка вся была испещрена выбитыми на ней рунами. Я смотрел прямо в Арку, проход которой был затянут чем-то вроде плотного занавеса. Чем больше я всматривался в него, тем сильнее мне казалось, что он шевелится. И теперь это уже была не плотная ткань, а клубы тумана — аморфного и непостоянного, скрывающего что-то в своей глубине. Чьи-то руки, чужие незнакомые лица и склизкие щупальца тянулись ко мне оттуда, а голоса стенали, шептали, звали… Они почти полностью заполнили мою голову невнятной какофонией звуков. Словно песчинки, что перекатываются под ветром пустыни, а потом исподволь, незаметно, с тихим шорохом утягивают сознание в зыбучий песок.
Я почувствовал резкую боль в скуле и затылке, которым я приложился к каменной стене.
— Спасибо, — поблагодарил я Аберфорта и сплюнул кровавую слюну.
— Что? — он приблизил ко мне свое огромное лицо. Его почти не было видно из-за зарослей седых волос, только выпученные льдинки глаз сверкали на меня из глубины. — Что они тебе сказали?
Он взял меня за грудки и тряхнул.
— Они разговаривают только со мной, понял?! Только я могу их слышать! Они помогают только мне! Мне!
Аберфорт снова легко отбросил меня к стене и размашисто прошел к арке. Его серый грязный балахон, который некогда был мантией, местами порвался, открывая голое тело.
Он встал перед Аркой, воздел руки кверху и громогласно возвестил:
— Узри же! Сейчас все свершится!
Я только сейчас обратил внимание на две каменные плиты поменьше по бокам Арки. На одной из них — распятый — лежал темноволосый парнишка в школьной мантии, видимо, тот самый Питер Паркер, а на другой — Гермиона. Испачканая, расцарапанная, взлохмаченная, связанная, бешено сверкающая глазами, но — живая! И судя по тому, какие слова она произнесла в ответ на пафосную эскападу Аберфорта, изгнать ее дух из тела пока еще не пробовали. Мальчишка же, видимо, спал, сладко посапывая во сне.
Я зажмурился. Похоже, ждать Поттера с кавалерией не следует. Сколько продержатся сонные чары? Может быть, они уже спали и с них? Или это Аберфорту понадобились зрители? Лапки сложить никогда не поздно, пока мы живы, надо пытаться. Ну да — хотя бы продлить агонию. Больно, но зато весело.
— Гермиона! — крикнул я. — Как ты себя чувствуешь?
Самым цензурным, что я от нее услышал, было словосочетание «снейповская задница». Основную информацию о том, что жизненно важные органы у нее не задеты, я все-таки получил, а потому решил сосредоточиться на Аберфорте. Тем более, Гермиона уже успокоилась и, приподняв голову, снова принялась пристально рассматривать Арку.
— Мы чего-то ждем? — любезно поинтересовался я.
— Полночи, — просто ответил Аберфорт, усаживаясь на край плиты, на которой лежал мальчишка, и погладил его по голове.
Логично.
— На хрена тебе это надо? — задушевно поинтересовался я. — Ты ведь не выглядишь чокнутым фанатиком.
Я, конечно, кривил душой — он весьма смахивал на буйнопомешанного в фазе обострения, но что поделать. Аберфорт продолжал сидеть.
— Если ты хочешь подселить еще какого-нибудь призрака, возьми меня! — крикнул я. — Вдруг снова сорвется? Испортишь такой хороший материал!
Он поднял взгляд.
— Ты мне не нужен, — покачал он головой. — И Гермиона мне не нужна. И у меня все получится. Я уже рассчитал нужную мощность и еще раз модифицировал заклинание.
Что за…
— Что ты на меня так смотришь, Северус? — спокойно спросил он, не глядя на меня. — Вы все всегда считали меня неучем, крестьянином, старым тупым трактирщиком, который не умеет сложить два и два. Ошибкой природы рядом с гениальным братом. А ведь я тоже подавал надежды! Я тоже был гением! Только моя гениальность не пришлась им по душе! Всем этим чистеньким и беленьким! «Некромантия!» — кричали они! «Скажите спасибо вашему брату, что остались на свободе!» Они вываляли меня в грязи! Растоптали! Опозорили! Запретили заниматься магией и учиться! Обрекли прозябать в этой дыре! «Любитель коз»! Так меня стали называть! Вы все! Все смеялись надо мной! И он — тоже…
Он уронил голову на руки. Капля холодного пота скатилась вдоль моего позвоночника. Какими же мы были идиотами. «Странные запрещенные эксперименты с козами»! Какие к черту можно на козах ставить запрещенные эксперименты? Летать их учить? Трахать? Мерлин…
— А я ведь просто… просто хотел вернуть ее… — Аберфорт поднял голову, и я увидел в его глазах почти звериную тоску.
— Она ушла, — хрипло сказал я, стараясь не смотреть на Гермиону. — Все уходят рано или поздно. В лучший мир…
— Нет, — голос его внезапно зазвенел. — Нет лучшего мира! Они забрали ее в Ад, Северус. Они забрали мою маленькую девочку в Ад! Потому что убийство — смертный грех, а она не искупила! Но она не виновата! Она не понимала, что делает! А теперь они мучают ее! Каждую минуту! Каждую секунду! Ей ломают пальцы и вырывают ноздри! Они сдирают с нее кожу живьем и посыпают ее, освежеванную, солью и оставляют под палящим солнцем! Они растаскивают ее по кусочку, и каждый кусочек болит и страдает! Они убивают ее снова и снова — каждый день! И так будет длиться вечно!
И плечи его затряслись в рыданиях.
— С чего ты взял? — прохрипел я, сглатывая горькую слюну. — С чего ты взял весь этот кошмар?
— Они показали мне, — просто сказал он, внезапно успокоившись. — Я видел. И они сказали мне, что надо делать. И помогли найти Арку.
— И теперь ты хочешь вернуть Ариану. Поселить ее в теле Гермионы.
Аберфорт вдруг хихикнул.
— Ты еще ничего не понял, Северус? — послышался срывающийся голос Гермионы. — Посмотри на круг.
Я посмотрел на круг. Обычный круг силы. Второй круг, видимо, предназначен для вызова того, кто ему нужен. Я посмотрел еще раз. И еще. И внезапно мне захотелось закричать.
— Ты с ума сошел? — спокойно поинтересовался я у Аберфорта, деловито раскладывавшего на плитах кинжал, какие-то тряпки, пакетики с травами и флакон темного стекла.
— А ты только что это заметил? — пожал он плечами.
— Нет, — зло сказала Гермиона. — Не-ет! Вы не сумасшедший! Просто вам так проще договориться с вашей совестью!
— С совестью нельзя договориться. Но можно послать ее на хрен. Аберфорт, — я старался не завизжать от ужаса. — Ты понимаешь, что мощности этого круга хватит на то, чтобы убить всех, находящихся в Хогвартсе?
— Нет! — он в ужасе потряс головой. — Я никого не хочу убивать! Все останутся живы!
— Ты убьешь их! Ты изгонишь их души!
— Это плата, — тихо сказал он. — Думаешь, они так легко согласились отпустить ее? Они потребовали для себя вторую жизнь. Они придут и займут их место.
Волосы зашевелились у меня на голове. Я представил сотни детей, которые остались в Большом зале, десятки преподавателей и авроров, невыразимцев, аврора Поттера… И все они к утру очнутся иными… Чтобы потом прожить свою, иную жизнь…
— Кто? — голос мне не повиновался. — Кто придет?
Аберфорт медленно приблизился ко мне и наклонился так низко, что я увидел свое отражение в его узких зрачках, окруженных выцветшей радужкой.
— А ты подумай! — прошипел он мне в лицо, дохнув гнилью. — Тебе страшно? Мне — очень! Потому что само Мироздание содрогается, когда вслух упоминаются их истинные имена!
— Они уничтожат все…
— Не все и не сразу.
— Апокалипсис…
— Он может показаться детской сказкой тем, кто выживет.
Я не знал, что сказать, какой аргумент использовать еще. В голове моей было пусто.
— Ариана! Ты приведешь сюда Ариану! Ты желаешь ей такой же судьбы, которую уготовил всем остальным?!
Аберфорт молчал, отведя взгляд. Меня пронзила смутная догадка.
— Она одна из них… Ведь так?! Твоя чокнутая сестрица была обычной маньячкой и убийцей!
Он отпрянул от меня, но быстро справился с собой и произнес спокойно и твердо:
— Она сможет стать хорошей. Она вырастет доброй умной девочкой… Они позаботятся о ней. Они приказали, чтобы в Хогвартсе собралось как можно больше сосудов. И чтобы они все оставались живыми к исходу полуночи.
— Кто?! Кто о ней будет заботиться?! Одумайся, пока не поздно! А ты? Ты тоже станешь сосудом, Аберфорт! Ты понимаешь это?
— Да, — он закрыл глаза. — Но Ариана будет жить. Это я виноват. Я всегда говорил, что не знаю, чье заклинание убило ее. Но это я. Это я убил ее, Северус. И Альбус знал. Я видел это по его глазам. Он никогда ничего не говорил, но знал. И я хочу сделать что-нибудь хорошее напоследок, Северус. Ты мне нравишься. Ты всегда мне нравился. Ты умрешь. Сегодня в Хогвартсе умрут только два человека — ты и Гермиона. Вам повезло.
— Ты собираешься ее убить?!
— Да, — кивнул он и отошел. — Я же сказал, что она мне не нужна.
— Нет, — прошептала Гермиона, когда он подошел к ней с флаконом в руках. И забилась в веревках, завопив, что было мочи: — Не-е-ет! Не надо! Не-е-ет!
Я рванулся изо всех сил, но лишь рухнул, как куль с мукой, на каменный пол. У меня внутри все рвалось на части, и мой крик сливался с криком Гермионы.
Аберфорт разжал ей зубы кинжалом и влил зелье в рот.
— Не-е-ет, — простонал я, задыхаясь, уже зная, что будет дальше.
Аберфорт выпрямился и, проведя палочкой вдоль тела Гермионы, снял путы. Голова ее безвольно упала на плиту. Губы еще шевелились, а блуждающий взгляд искал кого-то. Наши взгляды встретились. В ее глазах уже не осталось ничего, кроме боли.
— Гермиона… — прошептал я. Горло перехватил спазм.
Гримаса мучительной боли исказила ее лицо. Кожа прямо на глазах, сморщиваясь, посерела. Гермиона хрипло закричала и выгнулась дугой. Она кричала долго, и крик ее множился, отражаясь от каменных сводов зала. Казалось, что сотня Гермион сейчас мучается на плите, цепляясь за воздух скрюченными пальцами. Она усыхала: щеки ее впали, губы посинели. Стала похожа на старый застиранный пергамент. Ее снова выгнуло дугой, обломки ногтей безуспешно карябали камень. Аберфорт разорвал на ней футболку, обнажив живот, который сейчас напоминал жуткую бугристую массу: под кожей что-то перекатывалось, словно кто-то месил там огромный кусок теста, растягивая напряженные мышцы. Гермиона уже визжала нечеловеческим голосом. Мне казалось, я слышу треск рвущейся плоти. Живот Гермионы рос на глазах, покрываясь мелкими струйками крови, сочащейся из разрывов на коже. Она больше не кричала — голова ее бессильно свесилась с края каменной плиты.
Наверное, я уже умер. Лучше бы я умер. Рот мой был полон крови из искусанных губ и щек. Я заставлял себя не отводить взгляд. Я не мог предать ее. Я должен был увидеть все. Обязан.
Аберфорт снова взял кинжал и аккуратно сделал разрез на животе Гермионы. На пол хлынули потоки околоплодных вод, смешанных с кровью. Аберфорт опустил руки внутрь Гермионы и достал оттуда нечто, похожее на кусок сочащегося кровью мяса. Поколдовав над ним, Аберфорт дунул на него, и тот внезапно расправился, задвигал ручками и ножками, издав тихий скрип. Плач. Она плакала.
Аберфорт перерезал пуповину, завернул ребенка в тряпки и положил на плиту.
Я больше ничего не чувствовал. У меня внутри словно все онемело.
Совершенно равнодушно я смотрел на Аберфорта, который подошел к спящему мальчишке и, перерезав его запястье, посыпал каким-то порошком, видимо, чтобы кровь не сворачивалась и рана не закрывалась. Кровь из тонкого запястья весело побежала в углубление на плите. По мере наполнения внутренний круг наливался силой, которую я чувствовал даже на расстоянии, а знаки каббалы из внешнего круга постепенно заполнялись красноватым свечением, все четче проступая на каменном полу. Наконец они замерцали ровным красным светом. Круг замкнулся.
Аберфорт встал перед Аркой и начал читать заклинание. Его палочка попеременно указывала на высеченные на Арке руны, и они вспыхивали внутренним светом, как маленькие звезды.
Наконец вся Арка оказалась оплетена паутиной огоньков и словно выдохнула. Даже я почувствовал это ее тяжелое дыхание. На меня пахнуло могильным холодом. Обжигающим, словно пламя из преисподней. Аберфорт закричал, закрывая обмороженное лицо — сильный порыв ветра, вырвавшегося из Арки, едва не сбил его с ног. Но он устоял и снова поднял палочку. Он начал читать заклинание: тягучее и напевное, словно молитва. Он стоял, раскинув руки, напоминая в своей хламиде святого, совершающего чудо. Борода его развевалась от дыхания Арки, которая оживала, наполняясь силой. Свечение рун становилось все ярче и ярче, пока, наконец, не сделалось нестерпимо-белым — до рези в глазах. Занавес исчез, открыв взгляду угольно-черный провал. Пустота, мрак и ничто.
Зал наполнился гудением и далеким стрекотом, который шел из провала. И волоски на руках встали дыбом, а зубы заныли. Стрекот неумолимо приближался. Почти так же неумолимо, как Аберфорт с кинжалом.
— Ну вот и все, Северус, — сказал он устало. — Прощай.
Он подходил все ближе и ближе.
Смерть — это уже давно не страшно. Я только хотел в последний раз увидеть Гермиону. Мою Гермиону. Я перевел взгляд на каменную плиту, на которой она умирала, и не увидел ее. Только кровавый след, тянущийся к противоположному краю Арки. Едва живая, покрытая кровью и грязью, она доползла туда, теряя вместе с кровью последние капли жизни. И сейчас, цепляясь окровавленными пальцами за каменные выступы опоры, упрямо пыталась приподняться. Ей не хватало сил, пальцы соскальзывали, но, наконец, она смогла подняться на колени. Обхватив одной рукой опору, она опустила руку к своему растерзанному животу и, смочив пальцы кровью, нарисовала что-то на опоре. Продержалась еще долгую-долгую секунду — и упала рядом.
Вот и все.
— Прощай, — сказал я Аберфорту, глядя прямо в глаза.
Я уже не увидел блеск стали. Так же, как и Аберфорт не увидел свою смерть. Арка вдруг загудела еще сильнее, завибрировала так, что задрожал каменный пол, а сверху посыпались обломки. Гудение перешло в вой, визг, а затем Арка внезапно вспухла гигантским огненным цветком и взорвалась, сметая все на своем пути убийственным потоком бесконечного смертоносного сияния.
Я не услышал грохота, потому что был уже мертв. Я не видел, что нарисовала Гермиона на опоре. Я знал. Это была перевернутая руна. Рядом с двойной.

*Курсивом обозначена цитата из первой главы фанфика «Группа риска»
________________________
Вокзал. Это был вокзал. Я почему-то сразу это понял. Я стоял возле чугунной кованой скамейки на платформе, между двух поездов, уже готовых к отправлению. Паровозы с шипением продували клапаны, из труб их вился дымок. Кроме шипения, я слышал только звук своего дыхания. Ни шума голосов, ни объявлений, ни суеты, присущей близости отправления поезда или вообще — вокзалу. Никаких запахов — абсолютно стерильное пространство. Я посмотрел в направлении, куда должны были отправиться поезда, но ничего не увидел — все скрывалось в молочно-белой дымке. Казалось, что поезда вместе с платформой и со мной зависли сейчас в ней, как в киселе. А за ней — пустота.
Меня замутило, и я отвернулся. Рядом со мной стояла Гермиона. В своей обычной маггловской одежде — джинсах и футболке — совершенно целая и невредимая. Она спокойно осматривалась, чуть прищурившись, словно только что здесь появилась. А может быть, так оно и было. Я стоял, боясь шелохнуться и вздохнуть, словно от моего дыхания, она развеется, как морок. Мы встретились взглядами. Она замерла.
Я слышал, как сердце бухает у меня в груди. Еще секунда — и я сграбастал Гермиону, сжав крепко-крепко, не давая вдохнуть. Я готов был стоять так вечно, чувствуя ее руки на своей талии. Она прижималась ко мне изо всех сил, словно пытаясь слиться воедино. Это была она. Во плоти. Здесь. Со мной. Я зарылся лицом в ее волосы и вдохнул их запах. Его не было.
Руки мои ослабели. Гермиона отстранилась и посмотрела мне в лицо.
— Это вокзал Кингс-Кросс, — сказала она так, словно это все объясняло.
— И что это значит?
Слова наши падали рядом, не улетая, не вызывая привычного, почти неощущаемого чувства пространства. Словно существовало только здесь и только сейчас.
— Гарри, — она отступила на шаг, — Гарри попал сюда, когда Волдеморт убил его Авадой. Когда он уничтожил хоркрукс. Он встретил здесь профессора Дамблдора.
Я вздрогнул и обернулся. Платформа по-прежнему была пуста.
— Мы умерли, Северус.
Я закрыл глаза. Она была смелее меня. Может быть, она всегда была смелее.
— Я знаю.
— Мне страшно, — прошептала она. Взгляд ее наполнился какой-то дикой безысходностью. — Я… я убила их всех… Я — убийца, Северус.
Я обнял ее. Сердце щемило у меня в груди. Мне так хотелось забрать хоть какую-то часть ее боли. Ее тоски.
— Ты сделала то, что должна была. И мы не можем знать наверняка…
Она тихо невесело засмеялась.
— Все может быть. Не сгорел же Хогвартс от Адского пламени… Но разрушения Арки он мог и не пережить… Мне нет и никогда не будет прощения…
Что я мог сказать на это? Как разделить часть тяжкой ноши, которая сейчас давит на нее, не позволяя поднять голову?
— А Эйлин? Ты видел Эйлин? — глухо спросила она, уткнувшись носом мне в грудь.
Эйлин… Мы так решили назвать нашу дочь? Даже за порогом смерти, я не смог соединиться с частью себя… Какая злая ирония.
— Она была красавицей, Гермиона.
Я погладил ее по голове. И ее затрясло. Нервная дрожь била Гермиону снова и снова, а сама она захлебывалась рыданиями. Я держал ее в объятиях, шепча какие-то бессвязные и бесполезные слова утешения, оправдания… Меня бесила собственная беспомощность. Так не должно быть. Это неправильно. Это нечестно, в конце концов! Почему — она? Почему — мы? В глазах у меня защипало, а в горле застрял тугой ком.
Мы вздрогнули от резкого гудка паровоза. Гермиона, судорожно всхлипывая, подняла голову.
Один из поездов был готов к отправке.
— Гарри говорил, что профессор Дамблдор предлагал ему уехать на поезде… — голос ее был пустым и безжизненным, а на лице застыла маска скорби.
Я крепче сжал ее в объятиях.
— Я не отпущу тебя. Я поеду вместе с тобой.
— Вдвоем на одной сковородке будет веселее? — криво улыбнулась она.
Я взял Гермиону за плечи, слегка встряхнул и, наклонившись, посмотрел прямо в глаза:
— Ты не могла поступить иначе! Запомни! И если бы это было не так, ты сейчас уже грела бы свою гриффиндорскую задницу в Аду!
— Мой Ад навсегда останется со мной, Северус, — тихо сказала она. — Навечно.
Она опустила голову, а я в бессильной ярости смотрел на нее, не зная, что сказать еще.
Паровоз дал еще один гудок.
— Он отправляется, — прошептала Гермиона. — Может быть, нам пора?
Внутри у меня все оборвалось. Как — пора?!
— Нет, — замотал я в ужасе головой. — Нет!
— Смотри, — протянула она руку.
На вагоне между дверями купе красовалась табличка «Кингс-Кросс — 21 июля 2009 год». Могу поклясться, что еще минуту назад ничего подобного здесь не было!
— Что за?.. — пробормотал я.
Грмиона нахмурилась. Второй паровоз тоже требовательно прогудел. Мы обернулись. «Кингс-Кросс — 9 января 1971 год» — такая табличка украшала вагон.
— Тебе тогда исполнилось… — нахмурилась Гермиона.
— Одиннадцать лет, — сказал я.
Столько воспоминаний. Они нахлынули сразу — потоком образов, звуков, запахов и чувств. Они переполняли меня, теснясь в груди, пытаясь занять положенное им место. Каждое словно кричало мне: «Э-ге-гей! Смотри сюда! А помнишь?..» И я помнил…
Я открыл глаза. Гермиона с теплой улыбкой смотрела на меня.
— Это твой поезд, Северус. Ты можешь вернуться…
Вернуться? Вернуться, чтобы — что? Снова прожить эту кошмарную длинную жизнь, полную ошибок?
— Чтобы исправить. Тебе никогда не хотелось что-то исправить?
Хотелось ли мне что-то исправить? Сколько безумных бессонных ночей я провел один на один с собой и собственными воспоминаниями? Грызя подушку в бессильной злобе? В ярости от невозможности что-то изменить, вернуть…
Да. Я хочу.
— А это — мой, — Гермиона повернулась к поезду в две тысячи девятый.
— А что у тебя там? — хрипло спросил я, глядя на ее задумчивое лицо.
— Я не помню точную дату, — тихо сказала она, — но это именно то лето, когда я тебя… встретила тебя.
Гермиона посмотрела на меня. Столько нежности было в ее взгляде. Она коснулась моей щеки ладонью. Я закрыл глаза. Я смогу все изменить. Все.
— Будь счастлив, Северус, — она привстала на цыпочки и легко коснулась губами моих губ. — Просто будь счастлив.
— Я буду тебя помнить? — прошептал я, глядя в ее глаза, наполнившиеся слезами.
Она ничего не ответила, отвернувшись. Паровоз дал третий гудок и поезд дернулся. Не глядя на меня, она быстро залезла в купе и села у окна. Я не видел ее лица. Только то, как она украдкой смахивает слезы.
Мой паровоз дал второй гудок. Гермиона закрыла лицо руками.
Я все изменю. Исправлю все ошибки, что совершил. Я больше не допущу того, что произошло. Я смогу. Я никогда не встречу Гермиону. Я буду счастлив. Буду?
Ее поезд тронулся.
* * *
— Пр-рофес-сор, — мурлыкающие нотки в женском голосе заставили Гермиону споткнуться. — Ну нельзя же быть таким букой!
Гермиона была вполне солидарна с голосом: бука — явно не то определение, которое можно применить к бывшему профессору зельеварения Северусу Снейпу. Вредный мелочный сухарь — вот эта характеристика ему бы подошла гораздо лучше.
— У меня здесь назначена встреча, милейшая, — сухо проинформировал голос Снейпа невидимую глазу собеседницу.
Гермиона фыркнула: ей самой ни за что бы не пришло в голову назначать деловую встречу в этом идиотском кафе. Уютном и милом, с маленькими уединенными кабинками, больше подходящими для свидания влюбленных. Этим самым уединением сейчас, видимо, вовсю пользовалась какая-то… Гермиона еще не подобрала подходящего слова для обладательницы грудного контральто с придыханием.
— Может быть, вы ждали именно меня, профессор? — игриво поинтересовался женский голос. — Давайте выпьем за встречу. Что вы предпочитаете?
— На вашем месте я бы не придвигался так близко, — лениво протянул Снейп.
— Вы меня укусите? — таинственным шепотом поинтересовалась женщина.
«Ненормальная», — решила Гермиона. Вообще как-то чрезвычайно сложно представить нормальную женщину, пристающую в кафе к мужчине. А если же этот мужчина — Северус Снейп, то женщина сразу же трансформируется в чокнутого камикадзе.
Время ничуть не изменило к лучшему ни внешность Снейпа, ни его характер, как уже успела убедиться Гермиона. Прежде чем обратиться к бывшему профессору, она навела о нем справки и несколько приуныла. И как-то совсем не удивилась, получив отказ на свою просьбу, а просто продолжила забрасывать Снейпа предложениями одно рациональнее и выгоднее другого. В конце концов, он вовсе перестал отвечать на ее письма, а потому Гермиона едва устояла на ногах, когда вчера вечером в ее окно постучала сова с короткой запиской: «Кафе «Ундинка», Косая Аллея, завтра в пять».
Теперь Гермиона стояла рядом с кабинкой, в которой Снейп вяло и неубедительно отбивался от атак настойчивой поклонницы, и не могла удержаться от тихого ехидного подхихикивания. Пауза затягивалась. Гермиона уже напряглась, представив, как Снейп методично душит несчастную женщину, посмевшую покуситься на его личное пространство.
— Ну так что? — снова послышался женский голос. — У вас такие тонкие пальцы… Послушайте, как бьется мое сердце!
Гермиона поперхнулась. В свои двадцать девять лет она уже не помнила, какие у профессора были пальцы во времена ее бурной молодости, а когда на днях он захлопнул перед ее носом дверь, как-то не обратила внимания. Но напор невидимой дамы впечатлял. Похоже, Снейпа он впечатлил не меньше: Гермиона услышала звук, похожий на рычание и решила, что нужно срочно что-то предпринять во избежание, иначе деловая встреча продолжится в аврорате на допросе по поводу убийства. То есть, снова сорвется. Гермиона решительно одернула скромное темно-синее платье, пригладила волосы, и без того собранные в тугой пучок, нацепила на лицо улыбку и решительно шагнула вперед. *
Неожиданно висок прострелила резкая боль. Гермиона, застонав, прислонилась к стене. В глазах у нее потемнело. Через несколько минут она выпрямилась, непонимающе огляделась. Внезапно побледнев, закрыла рот ладонью, прислушиваясь к голосам, доносящимся из кабинки. Гермиона попятилась, развернулась и почти бегом выбежала из кафе.
Она судорожно соображала, что делать дальше. Первым делом нужно забрать Джеймса от родителей, у которых он гостил на каникулах. И родителей тоже надо забрать! И к Гарри — в аврорат! Срочно! Срочно! Срочно!
В голове у нее стучало, а сердце готово было выпрыгнуть из груди, пока она быстрым шагом удалялась все дальше от кафе, к месту, с которого можно безопасно аппарировать. Внутри у нее заныло. Почему?! Почему — снова?! Она не хотела знать ответа на этот вопрос. Не сейчас. Она просто должна сделать все возможное, чтобы весь этот кошмар не повторился. Пожалуйста! Пожалуйста! Она обязана!
И как же дико она завизжала от испуга, почувствовав чьи-то руки на своей талии!
Прохожие оборачивались на визг, недоуменно разглядывая хрупкую невысокую женщину в синем платье и с детской деревянной указкой, зажатой в ладони. Высокий темноволосый мужчина, обнимавший ее, успокаивающе поднял руку. Движение по улице снова возобновилось, словно ничего и не случилось: мало ли парочек целуются в городе по вечерам? Они, конечно, могли бы и не делать этого, стоя посреди тротуара, но любовь — штука такая. Сложная. И не всегда правильная. И вообще зачастую превращает нормальных уравновешенных людей в слюнявых идиотов.
Снейп оторвался от губ Гермионы и, глядя в ее полное смятения лицо, прошептал:
— Я все-таки успел вскочить в последний вагон…