22 декабря 1889 г.

— Штайерниц, вы привезли дерево?

— Разумеется, фрау фон Гриндевальд. — Невысокий человек в синем фраке снял цилиндр, напоминавший печную трубу, и отвесил легкий поклон.

— Надеюсь, на этот раз тоже сосна? — пожилая женщина в коричневом платье сделала шаг назад и, прищурившись, внимательно осмотрела гостя.

— Не извольте сомневаться. Все, как обычно, — гость улыбнулся краешками губ, как улыбаются люди, соединяющие почтительность с легкой снисходительностью. «Мое почтение, фрау фон Гриндевальд, но я отлично знаю ваши маленькие слабости», — словно говорила его улыбка.

— Прекрасно. — Женщина чуть отошла к маленькому черному комоду. — В таком случае скажите вашим людям, пусть заносят сосну в зал.

Марта фон Гриндевальд, вдова Рудольфа фон Гриндевальда, готовилась в середине января отметить свой семьдесят пятый день рождения. В девичестве она носила фамилию фон Грантцовых — одного самых знатных волшебных родов Восточной Пруссии. С детства Марта привыкла гордо держать голову: отец говорил, что только два рода — фон Бюловых и фон Энкернов — могут соперничать с ними. Обычно мужчины всех трех родов старались брать в жены невест из двух других, но Марта стала исключением. Влюбившись без памяти в молодого австрийского волшебника Рудольфа, она убежала из дома и втайне обвенчалась с ним в католической церквушке Познани. Отец поначалу презрительно скривился, узнав, что дочь согласилась стать женой «австрияка», но, выяснив, что Гриндевальды — родственники Эстерхази, сменил гнев на милость. «Пора разбавить наши подгнившие мехи свежим вином», — желчно усмехнулся он, глядя на плачущую жену — благочествую Луизу. А счастливые Марта и Рудольф в то давнее Рождество тридцать второго года стали третьей парой на Большом императорском балу в Вене. Вспоминая, как она, чуть раскрасневшаяся, сделала книксен самому императору, Марта отступила на шаг и непроизвольно тронула обвивавшую плечи черную ленту — так некстати сливавшуюся с черным орехом комода.

— Вы ведь собираетесь заехать к доктору Бухгольцу? — строго спросила старуха. Ее глаза блеснули при этом светло-карим отливом.

— Я был у него вчера, — глава торгового дома «Хвойная сказка» покрутил свой лежавший на тумбочке цилиндр.

— Письма для меня нет? — оживилась Марта.

— Нет. Доктор Франц велел передать, что заедет завтра до полудня. Позже не может. Пациенты, — словно оправдываясь, наклонил голову гость. Его птичий нос стал при этих словах неестественно длинным.

— Знает, паршивец, что я встаю рано, — скривила тонкие губы старуха. — Вы бы не сутулились так, Штайерниц, — сухо добавила она. — Сутулость опасна для чахотки.

Стоящий за дверью маленький Геллерт напрягся и с интересом посмотрел в щель. Бабушка всегда казалась ему самым важным и влиятельным на свете человеком. Для него она всегда могла наколдовать любую игрушку: движущийся паровоз, свистящий чайник или вовсе оживить оловянных солдатиков. И сейчас, видя привычную почтительность Штайерница, мальчик знал, что сосна будет огромной. Отец за завтраком смеялся, что чудаки фон Буоли ставят вместо елки кипарис. Бабушка усмехнулась и заметила, что слава Богу, это не все фон Буоли, только идиот Алоиз… Однако неприятное словно «чахотка» напомнила о матери… Геллерт, прислушавшись, чуть нажал на инкрустированную позолотой дверь, и она, не выдержав, скрипнула…

— Геллерт, это Вы? — на губах фрау Марты сразу мелькнула улыбка: как и всегда при виде любимого единственного внука.

— Я, бабушка… Добрый день, герр Штайерниц, — наклонил он голову.

В глазах мальчика мелькнула улыбка. Если рядом находилась бабушка, то можно было не бояться никаких проделок и игр. Даже за ошибки на фортепьяно (которое Геллерт терпеть не мог) бабушка ругала его куда меньше отца и, тем более, матери. «Не все сразу», — напоминала она суховатому старику-венгру Феликсу Магри, который бил его палочкой по рукам за ошибки в тактах.

— У меня для вас подарок, герр Гриндевальд, — протянул приезжий коробочку конфет. Геллерт с интересом вытянул голову и посмотрел на коробку, изображавшую бутылочку, которая сама собой разливала коньяк в два металлических бокала.

— Спас… — начал было он, но фрау Марта остановила внука взмахом руки.

— Штайерниц, вы прекрасно знаете, что Геллерту еще рано конфеты с коньяком. Это скорее подарок моему Эрвину, — усмехнулась она.

— Думаю пару конфет уже можно, — смущенно улыбнулся глава торгового дома.

— Рано… — сухо ответила пожилая женщина. Геллерт посмотрел на бабушку, но почему-то понял, что конфету ему все-таки дадут.

Нынешняя зима оказалась необычно холодной. За окном шел мокрый снег, покрывая снежной кашей колонны и палисадники Лаксенбурга — венского пригорода, где жили Гриндевальды, как и многие другие знатные австрийские волшебники. Большая часть снежинок, правда, таяла, едва коснувшись гравия, но кое-какая мокрая крупа присыпала края луж, камушки, ворота и постаменты статуй. К ночи могло подморозить, и мокрая снежно-дождевая каша могла стать ледяной коркой. Геллерт, улыбнувшись, посмотрел на такое диво, мечтая о том, как было бы здорово, вдохнув холодного воздуха, побежать навстречу хмурому, но такому радостному, зимнему дню и ловить ртом снежинки. Впрочем, сейчас, наверное, будет установка сосны…

— До свидания, герр Штайерниц, — кивнул Геллерт, видя, что высокий сутулый человек надел свой темно-синий цилиндр.

Затем, развернувшись, посмотрел на свое изображение в зеркале с оправой в виде переплетённых гроздей винограда. Геллерт, как и положено мальчику из приличной семьи, был одет в белую рубашку, синие шорты с аппликацией гриба и длинные гольфы до колен. На левом кармане рубашки красовался черный бант в белую крапинку, сделанный из какой-то очень легкой ткани. Волосы Геллерта были не белого, а, скорее, темно-желтого цвета. А вот ярко-голубые глаза он унаследовал от матери. Мама всегда с удовольствием повторяла «мои глазки» в те редкие минуты, когда обнимала сына. Жаль, что навестить ее до самого Нового года не получится — противный доктор Бухгольц со злобными глазами запретил приходить к ней до окончания острого периода.

— Бабушка, мы пойдем гулять? — с надеждой спросил Геллерт.

— Не сейчас, — неожиданно сухо ответила фрау Марта. — Я должна написать два очень важных письма. Кстати, Эрвин, — холодно обратилась она к вошедшему сыну, — мне кажется, вам стоит уделить немного времени ребенку.

— Разумеется, матушка, — почтительно наклонил голову вошедший высокий широкоплечий мужчина. Хотя едва миновал полдень, он, как ни странно, уже облачился в вечерний наряд: белую «венгерскую» рубашку с ажурным воротником, черный фрак и коричневую бабочку. Угольные глаза сияли насмешливой, хотя и чуть настороженной, улыбкой, которая, впрочем, очень шла его густым черным бакенбардам.

— Отец, нам привезли сосну… — осторожно улыбнулся Геллерт. Он плохо знал отца, вечно пропадавшего по неизвестным ему делам. Как, впрочем, и мать, которая или болела в своей комнате, или ложилась в клинику. Был еще, правда, таинственный дядя Освальд, живший в особом флигеле, но его Геллерт видел пару раз в жизни. Говорили, что он показывает чудесные фокусы с огнем, но Геллерт не решался попросить дядю воспроизвести их.

— Не просто знаю, а могу подтвердить, что Цах и Кюрх уже понесли сосну в Малый зал. Там будет лучше, чем в Большом.

— Вы собираетесь на вечер? — фрау Марта с ног до головы осмотрела сына.

— Да… Точнее, нет. Вечером я буду должен заехать к фон Зингерам… Там будет небольшое общество с бильярдом…

— Не терпится взглянуть на длинные ноги француженки… Как бишь ее? — притворно ласково сказала мать. Геллерт вздрогнул: хотя во фразе бабушки не было ничего необычного, меньше всего на свете он хотел бы, чтобы так кто-то разговаривал с ним.

— Матушка, оставьте… Вы ведь прекрасно знаете, что Мартина Дюпон мне безразлична, — вздохнул Эрвин.

— Сама Мартина — возможно, — спокойно ответила фрау Марта. — Чего не могу сказать о ее античной фигуре…

— Ах, оставьте… — махнул рукой ее сын. — Навестить Гретхен я сейчас не могу, вы прекрасно это знаете. Так отчего мне не провести вечер с друзьями?

Фрау Марта проворчала что-то похожее на «лучше бы провели вечер с сыном», но не стала перечить. Геллерту не терпелось послушать еще разговоры взрослых, из которых он узнавал немало интересного. Например, что его отец и мать познакомились на балу, и отец сделал ей предложение наутро после праздника. Или, например, что бабушка однажды холодно отчитывала отца, упоминая имя какой-то Мартины. В чем она провинилась, Геллерт понятия не имел, но, видимо, она сотворила что-то серьезное. Сейчас ему хотелось побольше узнать о загадочной Мартине, но бабушка, гулко стуча каблуками, отправилась в соседнее крыло. Отец чуть натянуто улыбнулся и показал на дверь, ведущую в длинный коридор.

— Идемте, Геллерт, рождественская сосна, полагаю, ждет нас.

Путь в Малый зал лежал через длинный коридор с зажженными витыми свечами в подсвечниках. В честь праздника большинство из них были желтого или оранжевого цвета. «Лучше, чем у фон Энкернов», — с гордостью говорила бабушка, придирчиво осматривая свечные композиции с еловыми ветвями. От ее слов на душе Геллерта появлялась гордость: видимо, фон Энкерны были важными людьми, раз бабушке так хотелось превзойти их. Затем коридор заканчивался и выходил на лестничную клетку, где висел портрет человека в бакенбардах и мундире, перетянутом голубой лентой с орденом. Геллерт знал от бабушки, что это Император — самый добрый, умный и заботливый человек во всем мире, который всегда посылает ему подарок из дворца. Если бы он узнал, что мама болеет, то непременно вылечил бы ее. Подходя мимо него, мальчик с удовольствием наклонил голову и, видя, что отец сделал тоже самое, решил спросить его:

— Отец, скажите… А у магглов тоже есть колдографии?

— Не совсем, — кивнул Эрвин, быстро взглянув на резные инкрустированные позолотой перила. — Они называют их фотографии, но они неподвижные.

— Как это — недвижимые? — Геллерт изумленно поднял вверх тонкие белые брови.

— Просто… Представьте себе, что они стоят. Просто стоят и не движутся. Я вам покажу их, если хотите.

— Конечно хочу, спасибо! — обрадовался мальчик.

— Тогда…

Отец не договорил и достал из кармана длинную черную палочку. Геллерт ничуть не удивился: он знал, что со слугами-цвергами следует быть начеку. Двое маленьких цвергов в позолоченных ливреях в самом деле завершили установку большой пушистой сосны возле коричневого полированного серванта. В нем стоял кофейный сервиз с павлинами, который Геллерт любил с самого детства. Дальше начинался сам зал с большим диваном, полированным столом и креслами, но Геллерту нравилось, что Рождественское дерево ставят не в центре, а в его любимом уголке. Маме тоже нравились, когда хвойные ветви закрывали стекло серванта… Карлик Цах подошел к ним и почтительно наклонился:

— Дерево готово, герр фон Гриндевальд.

— А игрушки? — холодно спросил Эрвин.

— Кюрх достал их из нижнего отдела серванта, — прошамкал Цах. Геллерт поежился: хотя слуги работали исправно, их злобный взгляд заставлял быть настороже. Цверги, скорее, уважали силу хозяев, чем желали служить им.

— Свободны, — кивнул отец. Карлики, переглянулись и засеменили к двери.

Геллерт осторожно посмотрел им вслед. Однажды мама читала ему сказку волшебника Гоффмана о Цахесе — диком цверге, который причинил немало зла людям. Правда, ему помогала фея Розабельверде, но все равно было жутковато… Что, если, Цах решит ослушаться хозяев, когда рядом не будет ни бабушки, ни отца? У него ведь нет палочки… Геллерт вздрогнул и постарался прогнать прочь такую мысль.

Отец, тем временем, подошел к группе желтых ящиков, и придирчиво посмотрел на них. Мальчик почувствовал, как в груди проснулась радость: сейчас эту ярко-зеленую сосну начнут покрывать игрушки, и праздник, наконец, поселится в их доме. Затем отец перевел взгляд на большие начтенные часы в виде черной башни.

— Геллерт… — пообломал он. — Знаете, я действительно расскажу вам про маггловские фотографии… Но завтра… — замялся отец. — Обещаю, что мы с вами сделаем несколько карточек, — многозначительно прошептал он.

— Даже ворот сквера? — спросил с интересом Геллерт. От предчувствия удачи у него сперло в груди.

— Конечно, — добавил отец. — И не только, — поднял он палец. — Если получится, дойдем до ограды Бельведера. Или до святого Штефана. Пока есть снежок, — подмигнул он сыну.

— И покажем маме карточки к ее выздоровлению? — радостно посмотрел на отца мальчик.

— Безусловно, мы порадуем Гретхен. — Эрвин Гриндевальд погладил бакенбарды, словно размышляя о чем-то. — Это будет чудесно, но завтра, завтра… Завтра утром. А сейчас я правда должен уйти.

— Прямо сейчас? — Геллерт робко посмотрел на ель. Если отец оставит ему запасную палочку, он и сам развесит игрушки. Только вот огни фей…

— Да, гирлянду повешу я, — кивнул отец, словно уловив его мысли. — Но остальное сделаете сами… Если что — бабушка поможет через пару часов, — кивнул он, понизив голос.

— Да, конечно… — Геллерт испытывал смешанное чувство. Он был ужасно горд, что ему самому предстоит такое ответственное дело, но волновался, что не сладит с ним. Предыдущие два года елку наряжала мама; еще раньше ей помогал герр Рудольф фон Эстерхази, кузен отца.

— Вот и отлично, — кивнул Эрвин. Взмахнув палочкой, он быстро поднял из ящика ленту с фонариками и направил ее на сосну. К восхищению Геллерта она обвила сосновые ветви и сразу вспыхнула огоньками. Внутри каждого фонарика жила маленькая фея, которая зажигала огонек.

— Чудесно, — подтвердил отец. — Теперь… — взмахом палочки он наколдовал синюю пику, которая увенчала макушку. — Теперь сами.

— Спасибо… — пролепетал Геллерт, слегка изумленный происходящим. Отец, машинально потрепав его волосы, шагнул вперед и исчез в настенном зеркале*.

Феи зажигали огоньки не сразу, а по очереди. Сначала загорались желтые и синие фонарики. Затем они гасли, и на смену им медленно загорались красные и зеленые. Геллерт всегда удивлялся, как точно феи знают расписание огней. Жаль только, ни одна из них ее умела разговаривать. Феи, впрочем, бывают разные…

«Бабушка, а Розабельверде была доброй или злой?» — спросил однажды Геллерт во время прогулки по осеннему Бельведеру. Ковер золотой и красной листвы был настолько густым, что мальчик оттолкнул кучу листьев ботинком.

«Геллерт, какие глупости, — поджала губы бабушка. — Что такое добрый и злой? Смотря для кого доброй и для кого злой».

Да, лучше было не трясти фонарик и не мешать феям. Он справится сам, конечно. Палочка отца, запасная, лежала на одном из ящиков. Мама сначала вешала часы. Вот и он их повесит, несомненно… Открыв третий ящик, мальчик заметил, что там в самом деле лежали черные часы с движущимся циферблатом. Геллерт пролепетал заклинание и повел игрушку. Мгновение спустя, часы зацепились за одну из верхних веток. Мальчик улыбнулся, хотя в руках еще стояла дрожь. Каждые шесть часов игрушка начнет играть музыку: мама говорила, что это «Шутка» Баха. Потом мама вешала шары…

Геллерт хорошо помнил, как в прошлом ноябре мать срочно положили в клинику, а они с отцом пошли по вечернему городу, рассматривая сиявшие витрины на Банкгассе. Завтра они снова пойдут с отцом там же, но только утром. Геллерт почувствовал неприятный щелчок от того, что мамы не будет с ними ни на Рождество, ни в Новый год… Увидит ли она его елку? Геллерт подошел к желтым коробкам и задумался.

Шаров было два вида: двенадцать больших и три тонких, стеклянных, с движущимися цветами. Вешать двенадцать по одному было невозможно: они вешались одним заклинанием, которое Геллерт не знал. Но вот повесить три шара было вполне по силам. Мальчик посмотрел на сверкающий паркетом пол. Затем, засопев, стал взмахивать палочкой, направляя поочередно шары на сосновые лапы, уже источающие запах смолы и хвои.

Первые два шара повисли хорошо, на две симметричные колючие ветви. Зато с третьим пришлось повозиться. У Геллерта предательски дрогнула кисть, и летящий шарик едва не сорвался с траектории. Мальчик едва успел поймать его по-маггловски — ладонью. Починить разбитый шар можно, но расплачиваться придется подраным ухом, а этого Геллерту хотелось меньше всего. Нельзя было и повесить заколдованный шар маггловским способом — руками. Только переведя дух, мальчик снова применил заклинание и, переведя дух, сел посмотреть на елку.

Огоньки сияли, таинственно прячась в глубине длинных иголок. Погорев с минуту, желтое сияние осветило хрустальные шары. Затем огоньки замигали, заиграв на блестящих часах. Затем желтые огоньки погасли, и феи взмахом палочки зажгли зеленые фонарики, которые отбросили отсвет на спрятавшийся в зарослях иголок ствол. Геллерт посмотрел и задумался. Что делали потом взрослые? Вешали внизу пряники и конфеты в цветной бумаге и плитки шоколада с картинками на обертках. Нет, они наверняка хранятся где-то у бабушки. Есть еще золотые шишки. Лучше повесить их попозже… А сейчас… Да, конечно, есть еще игрушечный домик!

Мальчик осторожно подошел к маленькой коробке и неспеша достал маленький металлический дом. От прикосновения палочки в нем сразу загорелись окна. Геллерту всегда ужасно хотелось заглянуть внутрь домика и понять, что там происходит. Наверное, с ним связана какая-то сказка. Мама, помнится, обещала рассказать ему эту историю, да так и забыла. Надо будет попробовать сочинить самому. Поставив синий домик под елку, Геллерт посмотрел на непонятно откуда возникшие заснеженные деревья вокруг домика. Может быть, в домике жила фея… Нет, ерунда. Или, быть может, волшебник… Да, наверное, волшебник. Самый могущественный в мире. Настолько могущественный, что одного поворота его перстня было достаточно, чтобы уничтожить любого другого мага, даже очень сильного. Или, напротив, осчастливить любого, кого он хотел. Один поворот его перстня мог превратить человека в ворону или зайца; или, наоборот, подарить кучу золота. При этом великий маг холодно смотрел на каждого просителя, выполняя его просьбу касанием руки… Да, пожалуй, это лучшее начало сказки…

Хмурый зимний день медленно начал клониться к закату. За окном появилась предвечерняя серота. Скоро придет цверг или бабушка, чтобы зажечь свечи. Геллерт осторожно подошел к ящику и посмотрел на сияющую серую с сизым отливом сливу и направил на нее палочку. Слива, которую мама вешала последней, сядет на самую нижнюю ветку. Осталось придумать, как связать сливовое дерево с Великим Магом.

Примечание:

* Австрийские волшебники, думаю, путешествуют через зеркала, а не камины.