Несколько секунд Драко просто пялился на отца. Первым делом в глаза бросилось отсутствие царапины на бледном лице, он даже задумался — а не привиделось ли это ему? В ответ Люциус смотрел на сына бесстрастным взглядом, и это было хуже всего: за этим ледяным спокойствием в глазах могли скрываться любые эмоции.

Рядом завозилась Грейнджер, испуганно засопела и попыталась спрятаться под простыню, смятую их телами. Драко подавил странный порыв притянуть к себе хрупкое тело, защитить девушку от жуткого отцовского взгляда: вовремя представил, как это будет выглядеть. Он и без того чувствовал себя неуютно и мерзко. Вместо этого он развернулся, украдкой застёгивая ширинку, и принял сидячее положение. А вот что делать дальше — не знал. Сказать, что Драко был ошарашен появлением отца в комнате грязнокровки, — всё равно что промолчать. Пришёл ли Люциус пытать её, или у него были другие цели? В любом случае Драко не думал, что отец вернётся так скоро, да ещё с порога отправится в спальню Грейнджер.

Наверное, нужно было что-то сказать — нелепое желание оправдаться зудело под кожей. Однако слова застревали в пересохшем горле и никак не шли наружу. Тишину нарушил Люциус.

— Я жду тебя в библиотеке, — сухо сказал он и наконец удалился, не закрывая дверь.

Это заставило Драко чувствовать себя провинившимся щенком. Он передёрнул плечами, словно скидывая паршивое ощущение, и повернулся к Грейнджер. Зачем? Он и сам не знал, что рассчитывал увидеть в испуганном лице. Будто ждал, что она посоветует ему, как быть. Но она, стоило Люциусу уйти, отвернулась и, судя по содрогающейся спине, заплакала, правда беззвучно. Правая рука сама потянулась к её плечу, и Драко с трудом подавил желание прикоснуться. Не погладить, не успокоить — просто дотронуться до неё напоследок.

В библиотеке жарко пылал камин, однако отца в его излюбленном кресле не было. Драко застыл у двери, несмотря на тепло ощущая неприятный озноб по всему телу: его сюда явно не для светской беседы пригласили. Вдобавок спина начала саднить, похоже, Грейнджер разодрала её на славу. Сейчас, когда разум не застилали опьянение на пару с вожделением, он начал осознавать, что произошло между ними. То, насколько быстро Грейнджер сдалась, удивляло. В мозгу мелкими насекомыми закопошились сомнения: не подстроил ли это отец? Может, его напутствие перед уходом было уловкой? Может, это очередной трюк искусного кукловода, а страсть грязнокровки — всего лишь запланированная часть спектакля?

Нет, неправда...

Это было… настоящим. Она, Грейнджер, была настоящей в тот момент: Драко в этом почему-то не сомневался. Возможно, она смирилась, возможно, она таким образом хотела избежать наказания, но в процессе… От сладких воспоминаний по телу пробежала стая мурашек. Драко прикрыл глаза, впитывая это странное будоражащее ощущение. Кто бы мог подумать — ему было настолько хорошо с чёртовой Грейнджер, что он до сих пор не мог отделаться от этой близости. А ещё её запах на коже…

— Предаешься мечтам о грязнокровке? — голос отца вытряхнул из приятных воспоминаний. Драко открыл глаза и уставился на вышедшего из-за библиотечных полок Люциуса. Тот, как всегда, выглядел потрясающе — оттого было ещё непривычнее вспоминать, в каком виде он покидал Малфой-мэнор всего несколько часов назад.

— Ты хотел поговорить? — немного охрипшим голосом спросил Драко. Отвечать на вопрос отца не хотелось, к тому же за правду он мог бы схлопотать наказание.

— Ты помнишь, что я сказал тебе, когда покидал поместье? — каждое слово Малфоя-старшего вибрировало — столько в них было еле сдерживаемой ярости. Впрочем, на его лице не дрогнул ни один мускул, даже привычной ядовитой ухмылки на губах не было.

— Что-то про Уизли, — ответил Драко, глядя исподлобья и заранее предвкушая наказание за подобную неприкрытую дерзость. Он отлично понимал, что прикидываться идиотом — не лучшая тактика в общении с отцом, но тот маленький огонёк противоречия, который запылал в груди недавно, до сих пор не погас и придавал ему сил.

— Решил поиграть со мной? Хорошо. Что ещё я сказал тебе?

Драко проглотил вязкую густую слюну, наполнившую рот. Строить из себя дурака и дальше не стоило, поэтому он собрал остатки уверенности и тихо ответил:

— «Не суйся к Грейнджер».

— Что-что? — отец картинно приставил ладонь к уху, изображая, что он плохо расслышал. — Повтори-ка.

Драко скривился: ему определенно не нравился этот идиотский спектакль.

— Ты сказал мне, чтобы я не совался к Грейнджер, — произнёс он громче и, прежде чем Малфой-старший успел сказать что-то, добавил: — Я ослушался, потому что решил, что мне это необходимо, ясно?

— Необходимо? — Люциус наконец-то выдавил свою чёртову улыбку — правда, с таким видом, словно она причиняла ему боль. — Тебе было необходимо трахнуть грязнокровку?

Драко не знал, что ответить. Он уже жалел о последних словах, потому что в его голове они звучали намного лучше. Произнеся же это вслух, он выдал себя с потрохами. Вывернулся перед отцом наизнанку. Сложно было представить себе что-то хуже этого. Хотя какая разница, если он при любом раскладе будет наказан?

— Молчишь? — улыбка Люциуса стала шире. Он наслаждался беспомощностью Драко и не скрывал этого, а тому оставалось лишь закусывать щёку изнутри и ждать вынесения приговора.

— Неужели ты оказался настолько ненасытным, что даже после посещения дома мадам Торес всё ещё жаждал развлечений? Или дело в грязнокровке?

В голосе отца звучала почти искренняя заинтересованность, которая пугала Драко. Это мешало сосредоточиться. А ведь ему необходимо было что-то ответить!

— Я… — он прикусил губу, лихорадочно перебирая в голове варианты, — под пронизывающим взглядом отца это было не так-то просто. — Я хотел… сравнить.

— Вот как? — Люциус подошёл чуть ближе, словно надеялся разглядеть что-то на лице сына. — И что же?

У Драко горло свело от напряжения. Может, отец уже в курсе, что он сбежал из борделя мерзкой мадам Торес, практически не притронувшись к той девице, и сейчас просто пытается подловить его? Но если нет…

— Ты… Ты был прав. Никакой разницы.

Говорить это было всё равно что блевать, когда уже нечем. То чувство, когда желудочный сок обжигает пищевод и горло, — вот что ощущал Драко, с бесстрастным лицом выдав ложь в глаза отцу. Горький привкус желчи отчётливо застрял на языке; ему пришлось постараться, чтобы не скривиться, пока Малфой-старший изучал его лицо.

— Ты, видимо, решил сравнивать, пока свежи воспоминания? — наконец произнёс Люциус, всё ещё не отводя чуть прищуренных глаз от Драко. Тот лишь кивнул. — Какое похвальное рвение. Вот только это не отменяет моего приказа не соваться к Грейнджер.

Ни тон голоса, ни выражение лица Малфоя-старшего не изменились, когда он произносил это, но Драко слишком хорошо знал отца. Неповиновение было тем, что Люциус не прощал. Однако, странное дело: Драко не ощущал привычного страха перед отцовским гневом. Сейчас в нём было больше… возмущения. Приказ? Это был приказ? Так значит, отец приказал ему не ходить к Грейнджер? Но почему? Потому что собирался к ней сам? Эта мысль уже не казалась бредовой, особенно в свете тех знаний, которые Драко получил в борделе. Кажется, в нём осталось достаточно виски для того, чтобы сделать последний отчаянный выпад.

— Твои слова показались мне скорее… рекомендацией, поэтому я пренебрёг ими, — заметил он тихо, но отчётливо. На этот раз Малфой-старший не стал изображать, что не расслышал. Напротив — он чуть подался вперёд, пронзая сына пристальным взглядом. Драко набрал побольше воздуха и добавил, прежде чем успел как следует подумать и заткнуть себя:

— Видимо, у тебя были свои планы на Грейнджер этим вечером?

Заметить в полутьме библиотеки, как напряглись тонкие ноздри отцовского носа и чуть дрогнули губы, было почти нереально, но у Драко получилось. Он уловил это мимолётное подтверждение своих слов и почувствовал, как неприятно засосало под ложечкой. По идее, это должно было остудить его, но вместо этого он ощутил, как в нём разгорается азарт. Уличить отца в слабости к грязнокровке — о таком Драко и не мечтал. Правда, от этой мысли вмиг стало гадко. И появилось щемящее чувство, природу которого он пока не мог разгадать.

— Мои планы тебя не касаются, — парировал Люциус, придя в себя. Теперь он совершенно точно смотрел на Драко с недовольством. Это был сигнал: пора уносить ноги.

— Прости, — выдавил Драко сквозь зубы. — Я могу идти?

— Идти? Не раньше, чем я буду уверен, что ты не ослушаешься очередного приказа.

— В таком случае тебе следует отдавать их чётче, — заметил Драко, а в следующую секунду почувствовал, как его горло сдавливают цепкие пальцы Люциуса. Он так резко сомкнул их на шее сына, что тот даже дёрнуться не успел.

— Кажется, ты забываешься, — горячее дыхание отца обожгло щёку. Он давил не слишком сильно, но Драко почувствовал, что задыхается. — Пока ты здесь, в моём доме, существуешь исключительно за мой счёт, всё, что я говорю тебе, — это приказ. Я приказал тебе не соваться к грязнокровке, а ты ослушался меня. Мало того, ты в очередной раз проигнорировал мои наставления по поводу окончания ваших… свиданий.

— Я… не успел, — прохрипел Драко, неосознанно пытаясь расцепить пальцы отца. Это подействовало: Люциус отпустил его и отошёл на пару шагов, словно боялся, что снова захочет вцепиться.

— Не выводи меня, — произнёс он, поправляя и без того идеально лежащие волосы, — просто делай то, что тебе велено.

— Что велено? Трахать грязнокровку, когда приказывают, а потом жениться на чистокровном куске льда? — произнёс Драко, потирая шею. Он не поднимал глаз на отца: боялся, что растеряет половину невесть откуда взявшейся отваги, если посмотрит, и уже не выплеснет жгучую обиду, бурлившую в груди. Обиду за всё разом.

— Утри слюни, щенок, — жестко отрезал Люциус.

— Я не…

— Замолчи. Я уже говорил тебе, что ты всегда можешь убраться к чёртовой матери. Только ровно с этого момента ты перестанешь быть Малфоем. Пока ты здесь — не ной. Что касается вопроса о твоей женитьбе… Мы обсудим это позже. А пока ты будешь трахать грязнокровку тогда, когда я тебе прикажу.

— А в остальное время её будешь трахать ты?

Это вырвалось само. Как и многие другие необдуманные слова, которыми Драко разбрасывался в последнее время. Эта мысль грызла его изнутри несколько дней. И почти неадекватное поведение отца сейчас только прибавляло Драко уверенности в том, что он прав. Почему бы и нет? Если Люциус Малфой не брезгует шлюхами в борделе мадам Торес, что мешает ему забавляться с Грейнджер, которая всегда под рукой?

Он ожидал всякой реакции на свою дерзость, однако всё равно не был готов к звонкой оплеухе, которую отец залепил ему с абсолютно каменным лицом.

— Ещё одно подобное предположение, и ты окажешься на улице раньше, чем успеешь сообразить, что произошло, — произнёс тот будничным тоном, от которого Драко бросило в холодный пот. — А сейчас убирайся. Думаю, просить тебя пойти и закончить с грязнокровкой бессмысленно — ты слишком размяк. Я сам накажу её.

Малфой-старший отвернулся к камину, а Драко застыл, не в силах пошевелиться. Слишком много информации — она обрушилась на него лавиной, придавила к полу. Поведение отца было странным. Драко не мог понять: говорит ли оно о том, что тот и правда неравнодушен к грязнокровке? А ещё это щемящее чувство… Оно усилилось, когда Люциус сказал, что сам накажет Грейнджер. Его Грейнджер. Драко проглотил застрявший в горле ком и в упор уставился на спину отца. Наружу рвались ещё какие-то слова, но он и так достаточно наговорил сегодня.

— Ты ещё здесь? — спросил Люциус, не оборачиваясь. Он успел закурить сигару, и сейчас её густой терпкий запах забивался Драко в ноздри, мешая дышать. Им завладело странное дурацкое чувство, что его выкуривают. Он бы посмеялся над этим прямо сейчас, но ему так захотелось вдохнуть свежего воздуха, что ноги сами понесли его к выходу из библиотеки. Уже выйдя за дверь, он вдруг подумал, что легко отделался. Всего лишь жалкая пощёчина — это даже наказанием не назовёшь. Драко ждал Круциатуса, не меньше. Вот только радости от того, что он избежал боли, не было. Вместо неё было это дурацкое щемящее чувство в груди и горле. И он, к своему ужасу, начал догадываться, что это такое.

***

Гермиона никогда не считала сон лучшим лекарством. Более того, она не ожидала, что сможет уснуть после дня, полного страха, унижений, отчаяния. Однако её измученный организм решил за неё: стоило Нарциссе уйти, как она провалилась в беспокойную дрёму. Правда, она то и дело выпадала из неприветливых объятий Морфея, силясь понять, реальны ли окутавшие её видения.

Когда Гермионе удалось задремать, ей приснилась Нора. Кухня, обычно такая светлая и уютная, в её бредовом кошмаре больше походила на склеп. Молли Уизли молча помешивала что-то в огромном котле, и, сколько бы Гермиона не пыталась привлечь внимание женщины, та не реагировала. Когда вошёл Артур, Гермиона бросилась к нему, но тут же отшатнулась: глава семейства смотрел в пространство мутными глазами и комкал на груди мантию, пытаясь закрыть разодранную до костей грудь. Острые осколки рёбер, торчащие сквозь ткань, выглядели так натурально, что Гермиона просто оцепенела от ужаса.

Потом действие переместилось в спальню Джинни, где всё также было иначе. Вместо приятных цветочных обоев — голые стены, которые сочились слизью, вместо тёплого освещения торшера — серая полутьма. Вдобавок на кровати Джинни восседал взлохмаченный Перси и перебирал пергаменты.

— Я так и знал, что Рона не доведёт до добра его дружба с Гарри Поттером! — бормотал он, не поднимая глаз.

— Перси!

— Я предупреждал, предупреждал, но разве кто-то слушает меня в этой семье?

— Перси, пожалуйста!

— Нет, все тут умные, все сами знают, что им делать. И теперь все мертвы. Все...

— Посмотри на меня! — взмолилась Гермиона и потянулась к сидящей перед ней фигуре, но та отшатнулась и зашипела. Это был уже не Перси: его лицо резко изменилось, глаза превратились в чёрные провалы, рот — в злобный оскал. Гермиона в страхе отдёрнула руку и проснулась.

Мокрая от пота простыня неприятно облепила тело, но хуже этого было охватившее её отчаяние. Умом Гермиона понимала, что это был всего лишь сон, но последние слова лже-Перси звучали в голове настолько отчётливо, словно он произнёс их, стоя над её постелью.

Теперь все мертвы…

Гермиона села и оглядела комнату: никаких призраков, всё те же неприветливые голые стены, вот только страх не отступал. И мистер Уизли с раскуроченной грудной клеткой — слишком реальный! — никак не желал покидать память.

— Что же это? — прошептала Гермиона в темноту, обнимая ноги. Вместо ответа раздался громкий треск — в спальне появился Крипси.

В этот миг и без того сильное нервное напряжение достигло своего апогея: Гермиона вскрикнула и расплакалась при виде домовика. Тот, прижимая ручонки к груди, неуверенно переступал с ноги на ногу. На Гермиону он не смотрел. Когда она, чуть успокоившись, подошла и присела рядом, Крипси отшатнулся, но потом совладал с собой и подставил Гермионе локоть.

— Что они с тобой сделали? — спросила она, силясь отнять маленькую перебинтованную тряпьём ручку от тощей груди домовика. В ответ он упрямо замотал головой, а потом без предупреждения аппарировал в ванную, утягивая Гермиону за собой.

Приземление вышло скверным: Гермиона ударилась коленками о каменный пол, а головой — о раковину. Прежде чем она успела прийти в себя, Крипси исчез. Делать нечего — пришлось поспешно мыться, потому что она не знала, сколько ей было отведено времени.

То ли от воды разило ржавчиной, то ли запах крови настолько сильно въелся в кожу, но, сколько бы Гермиона ни тёрла руки и ноги, её никак не покидало чувство, что она до сих пор в этом с головой — не отмыться. Не выбраться. Не выплакать, сколько бы она ни пыталась. Бессильно опустившись на холодный пол, Гермиона уткнулась лбом в скользкий борт ванны и заскулила.

Громкий треск возвестил о прибытии Крипси. Он приблизился и засопел совсем рядом. Он не торопил Гермиону, не говорил, что нужно идти, а она не смотрела на него, потому что не хотела снова видеть ручонки в грязных повязках. Жалость и чувство вины, терзавшие её из-за домовика, были не лучшей приправой к отчаянию и беспомощности. В этот момент её снова охватило чувство, что она на краю и вот-вот рухнет в пропасть, где ей будет уже всё равно. Есть ли смысл тратить силы на борьбу, когда её результат предрешён?

Эта мысль возникла в мозгу и не вызвала… ничего. Гермиона медленно отстранилась от бортика и уставилась на свои пальцы, вцепившиеся в него. Больше похожие на когтистые лапы какой-то птицы. Разжав руки, она принялась рассматривать ногти, из-под которых так старательно выскребала кровь Люциуса. У неё никогда не было таких длинных ногтей. Прежняя Гермиона Грейнджер содержала свои руки в порядке даже в смутные времена, когда приходилось мотаться по стране и жить в палатке. А сейчас ухаживать за собой было… Глупо, неправильно, бесполезно? Она и мылась-то только затем, чтобы избавиться от угнетающего запаха крови. Чужой крови…

— Я готова, — наконец произнесла Гермиона, поворачиваясь к Крипси. Тот неуверенно шагнул к ней и снова подставил локоть.

Уже в процессе перемещения Гермиона потянула на себя одну ручонку домовика, а оказавшись в спальне, вцепилась во вторую. Беднягу затрясло, но вырваться у него явно не было шанса. Гермиона собиралась перехватить его запястья одной ладонью и стянуть грязные повязки, как вдруг…

— Что ты делаешь?

У неё сердце упало. В первую секунду она решила, что это Люциус, но, повернув голову, увидела Драко, который смотрел на неё с изумлением. Крипси, напуганный появлением Малфоя-младшего, аппарировал, а тот достал палочку и…

Гермиона дёрнулась инстинктивно — то, что она почти смирилась со своим положением, никак не влияло на животный неконтролируемый страх перед болью. Однако Драко всего лишь запер приоткрытую дверь. И как Гермиона не заметила полоски мутного света, лившегося из дверного проёма? От накрывшего её осознания, что она была в каком-то метре от незапертой двери, стало тошно. Какой в этом толк: даже если бы она успела выскочить, Драко нагнал бы её, оглушил или наложил Круциатус. Она в западне, из которой нет выхода, насколько бы широко ни были распахнуты окна и двери её тюрьмы.

Гермиона расплакалась, просто потому, что это было единственным способом хоть как-то справляться с душившими эмоциями. В тот момент ей было плевать на Драко — она поняла, что не испытывает перед ним такого страха, как перед его отцом. А вот то, что произошло через пару секунд, показалось ей если не пугающим, то как минимум очень странным: Драко присел рядом с ней и начал гладить её по волосам.

Драко Малфой, заносчивый самовлюблённый кретин, который в школе не упускал возможности задеть Гермиону обидным словом, сейчас жалел её? Это настолько обескураживало, что она успокоилась и даже успела немного поязвить в адрес этого нахала, пока он так же внезапно не сгрёб Гермиону и не принялся агрессивно насиловать её рот.

От него отчётливо разило выпивкой. Похоже, обоим Малфоям было проще заявляться к своей пленнице подшофе. Обсуждать это Драко не пожелал; не особо церемонясь, он пихнул Гермиону на кровать и попытался раздвинуть ноги. Это немного отрезвило: она стала бороться, а когда поняла, что это бесполезно, попыталась надавить на жалость Драко, умоляла его остановиться — гордости всё равно не осталось. Она никак не думала, что именно это и подействует.

Он внезапно изменился и уже не походил на разъярённое животное. Мольбы Гермионы словно наложили на него Империус, и она впервые ощутила то, чего никогда не получала здесь прежде, — нежность. Драко был нежен, хотя его трясло от вожделения. Драко был нежен, несмотря на рваные нетерпеливые поцелуи, несмотря на слова, которые не могли принадлежать ему: «Расслабься, Грейнджер, прошу, просто дай мне это, я хочу тебя, Грейнджер, пожалуйста».

Он шептал так, словно умер бы, если бы не получил желаемое. В его голосе снова было отчаяние, но не то, что раньше. Гермиона вдруг осознала, что перед ней был уже не Драко, отчаянно борющийся с волей отца. Нет, это был Драко, отчаянно жаждущий её, нуждающийся в ней. Этим его жажда обладания отличалась от той, что испытывал Люциус. Тем Малфоем руководило жестокое безумие, а этим…

Мысли смешались, когда её саму начало накрывать что-то… неправильное. То же, что она чувствовала с Драко несколько дней назад. Или несколько лет назад? Гермиона давно потеряла счёт времени. Всё, что происходило с ней здесь, было похоже на один бесконечно длинный кошмарный день. Однако сладкое чувство предвкушения, зарождающееся в районе солнечного сплетения, помогало забыться. Голова снова наполнялась туманом, как тогда, и это забвение казалось спасительным.

Гермиона не заметила, как начала сама тянуться за торопливыми ласками Драко всем телом, которое уже ей не подчинялось. Осталось лишь зажмуриться и принимать неизведанные острые ощущения, отбросив дурные мысли о том, как всё это отвратительно. В тот момент, когда Драко резко вошёл в неё, причиняя боль, Гермиона как будто очухалась, но спустя пару мгновений боль между ног стихла, а вместо неё по всему телу разошлось приятное покалывание, особенно сильно отдающее в затылке. И снова спасительное затмение, которое она приняла с радостным стоном.

Драко тоже стонал: похоже, его это опьяняло не меньше. Хотя он и так был пьян, чертов ублюдок! Мысль вспыхнула и погасла, как искра, случайно вылетевшая из камина. Драко шептал, что Гермиона нужна ему, а он, кажется, был нужен ей. Чтобы забыться, потеряться хоть ненадолго в странном вихре ощущений. Главное, помнить, кто он. Гермиона зажмурилась сильнее.

Драко Малфой — ничтожество.

Драко Малфой — прихвостень Пожирателей смерти.

Драко Малфой — чудовище...

...которое шепчет ей на ухо:

— Грейнджер, расслабься и кончи, слышишь?

Она слышала и чувствовала, что находится на грани. Или за ней — какая теперь разница? Странное предвкушение расползлось от солнечного сплетения по всему телу и стало невыносимым. Это было так неправильно и необходимо…

— Давай же, давай, — хрипел на ухо голос младшего Малфоя, — для меня, Грейнджер, сделай это для меня.

Совсем другой, без идиотской манеры растягивать буквы, без надменности. Живой, настоящий… От этой мысли защемило сердце, и в это же мгновение её обдало жаркой волной, а вслед за ней пробежала судорога, комкающая внутренности. Это был до одурения прекрасный короткий миг, за которым последовало осознание и горькое разочарование. Гермиона поняла, что магия, удерживающая её в полубессознательном состоянии, спала, и она снова очутилась в реальности, в которой…

Что-то пошло не так.

Полутьму комнаты прорезал свет: кто-то открыл дверь. Гермионе не нужно было видеть вошедшего, она и так знала, кто на пороге. Почти инстинктивно она попыталась спрятаться под простыню, но ту было не вытащить из-под Драко. Да и могла ли простыня укрыть её от гнева Малфоя-старшего? Почему-то сомнений в том, что его разгневает картина, представшая перед ним, не было. И может, в порыве слепой ярости он убьёт их обоих. Мысль о смерти должна была испугать Гермиону, но вместо этого успокоила. Она закрыла глаза. Она была готова. Но ничего не произошло.

Люциус бросил что-то, обращённое к сыну, и ушел. Он ушел, не причинив ей и капли вреда. Гермиона открыла глаза и только сейчас сообразила, что не дышит. Она уставилась на Драко, сидящего лицом к двери, заметила царапины на его голой спине. Неужели это она их оставила? Её настолько одурманила страсть, что она не могла вспомнить. Гермионе стало стыдно и противно от самой себя. Она снова поддалась слабости, которая была ей незнакома до попадания в поместье Малфоев. И все эти оправдания о том, что ей нужно было забыться, — дешёвка. Как и она сама...

На глазах выступили слёзы, и Гермиона тут же почувствовала острую необходимость спрятать их. Она отвернулась от Драко и заставила себя проглотить рыдания, рвущиеся наружу. Её трясло, но она не проронила ни звука, пока он не ушёл и не запер дверь. Только тогда Гермиона смогла наконец завыть, словно раненное животное. И тут же испугалась: наверняка весь дом её слышал. Хотя какая теперь разница? Она лишь уткнулась лицом в подушку, чтобы немного приглушить свои рыдания.

Гермионе казалось, что её вот-вот разорвёт от того, что творится внутри. В голове словно порезвился сумасшедший сюрреалист — такой там творился кавардак. Она не знала, что в этот момент причиняло больше боли: непрекращающийся страх перед Люциусом, накрывшие её отчаяние и бессилие после встречи с Нарциссой или то, что её заставил делать и чувствовать Драко?

Сложно было понять, сколько прошло времени с тех пор, как она начала реветь: плакать и соображать одновременно получалось довольно скверно. «Нужно успокоиться» было последней оставшейся здравой мыслью, к тому же от рыданий настолько сильно свело горло и заложило нос, что стало трудно дышать. Перевернув мокрую подушку и проглотив последние неубедительные всхлипы, Гермиона затихла.

Когда лить слёзы становится физически больно, приходит время вернуть себе хоть каплю самообладания и попытаться оценить происходящее. Она поняла это, когда последний спазм отпустил горло. В голове медленно сформировался вопрос, мучивший её уже много дней: «Во что ты превратилась?» У неё уже был ответ, но произнести его даже мысленно — значило принять горькую правду. Гермиона поднялась и только сейчас осознала, что она совершенно голая. Обнажённая до глубины души. Чёртов Драко Малфой видел и трогал не только её тело: он залез глубже — под кожу, под слои мяса, под рёбра, туда, где она прятала самое сокровенное…

Гермиона потянула на себя простыню, закуталась, а потом закрыла глаза и попыталась вернуть себе хотя бы одно воспоминание, связанное с Роном и Гарри. Она так давно заточила их в самый тёмный угол своей памяти, что сейчас было сложно извлечь их из этой темницы. Гарри — целеустремлённый до крайности, одержимый своими идеями, но всегда готовый прийти на помощь и поддержать. Рон… Смешной и нелепый, но такой милый — он вызывал у неё противоречивые чувства. Все эти его забавные веснушки по всему лицу, которые Гермиона никак не могла вспомнить. Она зажмурилась сильнее, будто это могло помочь, но образы друзей ускользали, растворялись в темноте, которая окружала Гермиону всё это время.

— Рон... Гарри... — зашептала она, но даже это не помогло. Гермиона почему-то вспомнила книгу об австралийских аборигенах, которую читала в прошлой жизни. Они не произносили имён умерших: тот, кто уходил, уносил с собой и своё имя... Распахнув глаза, Гермиона уставилась на свои руки, комкающие простыню. Она может вспомнить какую-то дурацкую книгу, но не может вспомнить лиц лучших друзей, в одного из которых она, возможно...

Всё потому, что она предала их.

Предала Гарри. И Рона. Особенно Рона. Она так и не сказала ему, что чувствует. Потому что всё время сомневалась. А теперь поздно: Рон мёртв, а она трахается с Драко Малфоем. Трахается. Трахается. Трахается!

Новую волну рыданий удалось подавить, вцепившись ногтями в собственное лицо. Гермиона принялась с остервенением царапать свои щёки, хотя это было жалким наказанием за то, что она предала своих друзей и сдалась. Вот что было самым страшным, самым отвратительным и самым постыдным: она сдалась. Позволила Драко Малфою насиловать себя и получила от этого удовольствие! Даже сейчас воспоминания о произошедшем отдавались в солнечном сплетении волнующими всполохами.

Гермиона поняла, что ненавидит себя за это. А ещё у неё больше не было ощущения, что они с Драко оба — заложники сложившейся ситуации. Несмотря на то, что младший Малфой помог ей забыться, несмотря на его нежность и сдержанность, сейчас она была уверена, что он лишь удовлетворял собственную похоть, не более. Хотя… Ворвавшийся в комнату Люциус ломал эту теорию. Гермиона почувствовала холодок, пробежавший вдоль позвоночника, стоило ей вспомнить своего персонального дьявола.

Люциус сказал, что вернётся. Вряд ли он подослал бы вместо себя Драко, а потом заявился в её спальню в такой момент. Гермиона передёрнула плечами, отгоняя никчемные воспоминания. Она окончательно запуталась. Первый «урок», во время которого Драко выглядел как человек, который больше всего на свете мечтает провалиться сквозь землю, их первая встреча наедине, когда он вёл себя так, словно его принуждают заниматься с ней сексом, и, наконец, его сегодняшний визит. Прошло так мало времени, но сегодня он был совсем другим.

«Я хочу тебя, сейчас, немедленно! Мне нужно, поняла?»

«Расслабься, Грейнджер, прошу, просто дай мне это, я хочу тебя, Грейнджер, пожалуйста».

Память выплёвывала слова Драко кровавыми сгустками. Ему было нужно. Он хотел её. И пусть он обошёлся без пыток и унижений — чем он был лучше своего отца? Он пришёл к Гермионе и взял то, что ему было необходимо. Не спросив, хочет ли этого она. А она… Она почти не сопротивлялась. Отдалась Драко Малфою. Снова.

— Шлюха… — собственный шёпот заставил Гермиону вздрогнуть. Вот и ответ. Вот во что она превратилась.

Она уже готова была снова расплакаться, однако её бесцеремонно прервал звук открывающейся двери. И, прежде чем Гермиона успела по-настоящему испугаться, её тело пронзило сотнями раскалённых прутов.

Боль, боль, боль повсюду — от кончиков пальцев до кончиков волос.

Боли было так много, что Гермиона отключилась почти сразу. Правда, ненадолго. Когда она открыла глаза, то увидела над собой разъяренное лицо Люциуса Малфоя. Всё тело ломило от пытки, горло саднило от крика, который Гермиона даже не услышала, но эта гримаса в паре сантиметров от неё была страшнее боли.

— Не смей отключаться, мерзкая тварь! Я с тобой ещё не закончил! — прошипел Люциус и плюнул ей в лицо.

Гермиона всхлипнула, а в следующую секунду ощутила, как её плоть разрывается под десятками ножей. В этот раз боль была не такой ослепляющей, поэтому она могла только мечтать о спасительном обмороке. Ножи превратились в пламя, под которым начала пузыриться кожа. Гермиона заорала, пытаясь согнать с себя огонь, но его не было. Её тело терзал искусный Круциатус в исполнении Люциуса Малфоя, и ждать спасения было неоткуда.

Она больше не могла орать: сорвала голос. Из горла вырывался хрип вперемешку с неприятным бульканьем. Гермиона уже не понимала, где она и кто она, невыносимая боль стала её единственной реальностью, в которой не было ни мыслей, ни чувств, только одно желание: умереть, чтобы страдания прекратились.

А потом всё резко ушло: все ощущения исчезли. «Похоже на смерть», — подумала Гермиона. Но разве после смерти можно было думать? Она попробовала пошевелиться, и вместе с неловкими движениями в тело начала возвращаться боль. Точнее, её отголоски. В руках, ногах, спине, груди — острые вспышки дали Гермионе понять, что она всё ещё жива, раз может чувствовать это. Вдобавок её тошнило: будь в желудке хоть немного еды, её непременно вывернуло бы на мокрую от пота простыню, прилипшую к щеке.

Гермиона попыталась приподняться на руках, но не могла: её трясло. Сейчас ей хотелось просто закрыть глаза и забыться сном. Вместо этого она почувствовала, как кто-то тянет её за волосы на затылке. Через секунду в поле зрения появилось разъярённое лицо Люциуса Малфоя.

— Как вам это, мисс Грейнджер? Моя маленькая грязная потаскуха, — свободной рукой он сжал её щёки, повернул лицом к себе. От его улыбки Гермиону охватила настоящая паника.

Когда Люциус потянулся к ней, в голове Гермионы промелькнула сумасшедшая мысль о том, что Малфой решил её поцеловать, но он лишь слегка коснулся горячими губами её уха, когда прошептал:

— Вот чего вы на самом деле заслуживаете.

Гермиона уже ничего не понимала. Ей вдруг показалось, что Малфой наказывал её за что-то конкретное. Неужели за секс с Драко? Словно подтверждая её слова, Люциус добавил:

— К несчастью, мой мягкотелый сын, похоже, способен лишь на одно, но я всегда рад помочь ему.

Последние слова были произнесены с особым смаком. Они дали понять: мучения только начинаются. Сейчас длинные пальцы неприятно вжимали щёки в зубы, но это было почти лаской по сравнению с тем, что Малфой мог причинить, используя Круциатус или другие заклятия. Гермионе даже думать было страшно о пытках, которыми владел этот человек. Она ждала нового ослепляющего потока боли, однако Люциус, похоже, хотел растянуть удовольствие. Он отпрянул, швырнув Гермиону на кровать, и принялся расхаживать по комнате.

— Знаете, я несказанно удивлён тому, что застал здесь Драко, — внезапно выдал он светским тоном, будто продолжал прерванный разговор. Гермиона почти не слушала. Воспользовавшись возможностью, она натянула на себя простыню: лежать перед Малфоем голой было гадко.

— Сегодня я отправил его в бордель, — сказал Люциус, остановившийся у камина, — но там, похоже, ему попалась совсем неумелая девка, раз после двух часов в её компании он прибежал к вам.

Гермиона нахмурилась: бордель? Он отправил собственного сына в бордель? На что ещё способен этот монстр? Хотя ей ли было не знать, на что…

— Сдаётся мне, этот никчёмный щенок относится к вам не совсем так, как мне хотелось бы, поэтому…

Внезапно Малфой замер на полуслове и уставился на что-то. Проследив за его взглядом, Гермиона судорожно вздохнула: он смотрел на трюмо! Створки были распахнуты, все зеркала целы. Она и забыла, что Нарцисса неизвестно зачем починила чёртово разбитое зеркало! В тот момент, когда Люциус медленно двинулся к трюмо, Гермиона поняла: она погибнет, если Малфой узнает, что здесь была его жена. И почему-то в этот момент, когда адреналин кипел в крови, ей совсем не хотелось умирать. Инстинкт самосохранения подмял под себя отчаяние, а мозг в стрессовой ситуации, как обычно, начал выдавать варианты. Хотя на самом деле вариант был только один.

— Как ты смогла восстановить зеркало? — тихий вкрадчивый голос, не суливший ничего хорошего. Гермиона сглотнула набежавшую в рот кислую слюну. Сдавленное спазмом горло пропустило её нехотя. Ответ никак не ложился на язык, который, кажется, распух и с трудом ворочался во рту.

— Кто это сделал? — Люциус повернулся и метнул в неё обжигающий взгляд. — Драко?

Сил хватило лишь на то, чтобы кивнуть, потому что страх и волнение парализовали Гермиону.

— Чёртов выродок! — выдавил Малфой сквозь зубы. Он взмахнул палочкой, но вместо ожидаемой боли Гермиона почувствовала, как её сдёргивает с кровати и вновь тащит к ногам Люциуса.

— Что ты сделала с ним? — прошипел он, приподнимая лицо Гермионы за подбородок и наотмашь ударяя её по щеке. Несмотря ни на что, это было чертовски больно.

— О чём вы? — выдохнула Гермиона, возвращая Малфою пощёчину ненавидящим взглядом. По крайней мере, она всё ещё была способна ненавидеть этого ненормального.

— Сдаётся мне, Драко не внял моим урокам и всё-таки позволил эмоциям отравить себя, — пробормотал Люциус, обращаясь скорее к себе. — Однако стоит в этом убедиться.

С этими словами он направил на Гермиону палочку и произнёс: «Легилименс».

Единственное, что она успела сделать, прежде чем перед глазами замелькали размытые картинки, так это сосредоточиться на Драко.

Его имя лихорадочно крутилось в голове, пока перед ней вспыхивали образы: Драко, сидящий перед ней на корточках, Драко, сгребающий её в грубые объятия, Драко, целующий её и нашёптывающий «Я хочу тебя… Мне нужно…», Драко, ласкающий её со словами «...для меня, Грейнджер, сделай это для меня!»

Круговерть воспоминаний закончилась так же внезапно, как и началась. Перед ней снова был Люциус Малфой, его лицо искажала привычная гримаса.

— Вот как… — задумчиво пробормотал он, без особого интереса рассматривая Гермиону. В его взгляде не было вожделения, по крайней мере, ей хотелось так думать. С другой стороны, человек этот был непредсказуем, его настроение менялось с поразительной быстротой, поэтому Гермиона затаила дыхание, мысленно умоляя неведомые силы сделать её невидимой.

Некоторое время Люциус провёл в безмолвном размышлении. Он повернулся к камину и уставился в огонь, однако Гермиона всё равно не шевелилась — боялась привлечь к себе лишнее внимание. Тело затекло от статичной позы, к тому же оно до сих пор помнило пытку, но менять положение она не решалась. Наконец Малфой вышел из оцепенения и снова повернулся к Гермионе.

— Похоже, мой эксперимент провалился, мисс Грейнджер, — усмехнулся он. — Я надеялся с вашей помощью научить Драко кое-чему, но не подумал о... побочных эффектах.

Она почти спросила, о каких побочных эффектах идёт речь, но вовремя прикусила язык. Откуда-то появилась уверенность в том, что, если Гермиона будет молчать, Малфой быстрее оставит её в покое.

— Боюсь, это значит, что ваше пребывание здесь теряет всякий смысл, — продолжил Люциус, скаля зубы. — Я бы убрал вас прямо сейчас, но, с другой стороны... Драко будет полезно поучаствовать в этом.

Гермиону затошнило.

Ваше пребывание здесь теряет всякий смысл...

Убрать вас прямо сейчас...

Убрать...

Но она же... Она не мусор, чтобы можно было просто «убрать» её! Она часто-часто засопела, пытаясь успокоиться, оглядела комнату в поисках чего-либо, за что можно было бы зацепиться. Люциус тихо рассмеялся.

— Не паникуйте — у вас будет ещё... некоторое время.

— Вы... — Гермиона не хотела произносить это вслух, но всё же заставила себя, — вы убьёте меня?

— Хотите, чтобы это сделал именно я? — спросил Люциус, наклоняясь и заключая её подбородок в тиски своих невозможных пальцев.

— В вашем стиле переложить это на плечи кого-то другого, — прошептала Гермиона, давясь подступающими слезами. Она была бы и рада сдержаться, но мысль о смерти, которая совсем недавно казалась желанным спасением, в данный момент лишала её всякого самообладания.

— Дерзкая до последнего вздоха — мне это нравится, — так же тихо, как и она, произнёс Люциус и погладил щёку Гермионы большим пальцем. — Жаль избавляться от вас, маленькая дрянь. Как знать, может, я подарю вас своей знакомой, которая владеет борделем в Лютном переулке.

— У вас отличные друзья — убийцы и шлюхи. И вам говорить мне о благородстве и чистоте крови?

Гермиона понятия не имела, откуда в ней нашлись силы на эти слова, брошенные сквозь слёзы. В следующую секунду она уже лежала на полу и пыталась холодными пальцами успокоить жгучую боль, которая охватила всю правую половину лица.

— Вы снова перегибаете палку, мисс Грейнджер, — наставительным тоном произнёс Люциус, демонстративно вытирая ладонь, которой он её ударил, о рукав мантии. В этот момент Гермиона едва удержалась от злорадного смеха: похоже, её слова ощутимо задели Малфоя, раз он не нашёл, что ответить, и предпочёл закончить беседу пощёчиной. Это немного взбодрило, ей даже плакать расхотелось. Правда, почти сразу накрыло страхом: тело всё ещё ломило после Круциатуса. На всякий случай она решила не поднимать лица, чтобы Малфой не разглядел на нём вызов.

— Какого чёрта, — внезапно бросил он с раздражением, — я больше не намерен тратить на вас время!

Когда он двинулся к двери, Гермиона не смогла сдержать вздоха облегчения. С тем же успехом она могла окликнуть Люциуса. Он резко развернулся на каблуках и снова оскалился.

— Впрочем, у меня есть для вас кое-что, — ядовитая усмешка не сулила ничего хорошего. Гермиона закрыла глаза и приготовилась к новой порции пыток. Вместо этого Малфой позвал Крипси.

Несчастный домовик появился в комнате мгновение спустя. Его ручонки всё ещё были в повязках, однако Люциус не обратил на это ни капли внимания.

— Принеси Омут памяти, — коротко приказал он. Когда Крипси исчез, Гермиона уставилась на Малфоя с недоверием: Омут памяти? Он что, решил поделиться с ней какими-то воспоминаниями? В голову тут же полезли нехорошие мысли. Что такого мог припасти её мучитель?

В голове всплыла их самая первая встреча, когда Гермиона только очнулась в этой комнате после пыток Беллатрисы Лестрейндж. Боль и отчаяние, неверие и желание отхлестать мерзавца по щекам за наглую ложь о Гарри и Роне... И его слова...

— Вам нужны подробности? Я мог бы показать вам свои воспоминания об этом знаменательном моменте, но не думаю, что вы захотите смотреть на это.

Гермиона судорожно втянула воздух и зажала себе рот дрожащей рукой. Неужели он покажет ей момент смерти Гарри и Рона? Она не переживёт, просто не переживёт! Страх прошёлся по телу ознобом: Гермиона знала, что теперь Малфой заставит её смотреть на это.

Треск, возвестивший о возвращении Крипси, почти разорвал ей сердце. Люциус же невозмутимо отлевитировал каменную чашу, принесённую домовиком, на тумбу, затем извлёк из складок мантии небольшой стеклянный пузырёк и приставил палочку к своему виску. Тонкая нить была почти одного цвета с его волосами, по крайней мере, так казалось в неясном свете камина. Подобно серебристому дыму, воспоминание заполнило прозрачный флакон, который Малфой закупорил и кинул на кровать.

— Думаю, вам будет интересно это, — хмыкнул он, кивая на Омут памяти.

— Что там? — спросила Гермиона, надеясь, что её догадки ошибочны. При этом её голос предательски дрогнул, что Малфой не преминул отметить очередной ухмылкой.

— Ваши друзья, — лаконично ответил Люциус. Он повернулся к двери и почти вышел, однако у самого входа всё-таки снова обернулся.

— Флакон заколдован, мисс Грейнджер. Попытаетесь уничтожить его или содержимое — горько пожалеете.

Он вышел из комнаты, прежде чем Гермиона успела хоть что-то ответить. Да и что она могла сказать? Сбывался её худший кошмар, а всё, что она могла сделать, — это сидеть на полу и пялиться на кровать. Она не видела склянки с воспоминанием, но одна лишь мысль о том, что та прячется в белых складках простыни, вызывала рвотный позыв.

Она не будет на это смотреть.

Люциус Малфой может сколько угодно дёргать за ниточки своего сына, свою жену, своих слуг, но её он не заставит... Гермиона медленно поднялась на ноги: те успели затечь и едва слушались. Немного размявшись, она добралась до кровати и отыскала пузырёк с воспоминанием. Субстанция ни на секунду не прекращала плавного вращения внутри сосуда. Это завораживало, Гермиона на несколько секунд замерла, наблюдая за клубами серебристого густого дыма. Рука сама потянулась к пробке флакона...

— Нет, — тихо прошептала Гермиона, сжимая удивительно тёплую склянку в кулаке. — Нет! — уже громче повторила она и швырнула её в стену. Та глухо ударилась о камень, отскочила и закатилась под кровать. Повинуясь вспышке страха, Гермиона влезла следом и нашла флакон с воспоминанием невредимым.

Несколько секунд она сидела на коленях, сжимая его в руке. Угроза Малфоя не давала ей покоя: Гермиона ждала, что он тут же появится в комнате, каким-то образом узнав о её попытке разбить флакон. Однако ничего не произошло.

Гермиона поднялась, обошла кровать и опустилась на её край рядом с тумбой. Что будет, если она просто не станет откупоривать воспоминание? Наверняка Люциус вернётся и узнает, что она его не смотрела. И тогда он заставит её сделать это. Он будет пытать Гермиону и насильно окунёт её в Омут. Впрочем, какая теперь разница? Он чётко дал ей понять: её дни сочтены. Гермиона чувствовала себя ненормальной: разве может здоровый человек так резко менять своё отношение к грядущей смерти? Буквально за сутки она успела ощутить желание поскорей умереть, страх перед кончиной и, наконец, вот это: безразличие.

Если она всё равно скоро погибнет, стоит ли сопротивляться и пытаться показать зубы своему палачу? Гермиона снова взглянула на флакон в своей ладони. В конце концов, она сможет ещё раз увидеть Гарри и Рона... Она просто закроет глаза в тот момент, когда...

С этими мыслями Гермиона набрала побольше воздуха в грудь, откупорила флакон и вылила содержимое в Омут памяти.