Бескрайнее бело-голубое сияние охватило его, бережно обволокло, поддерживая и утешая. Он парил в прохладном небе — чистом, как ручей, вкусном, как молоко. Здесь пахло первозданной свежестью — почти первобытной, не затронутой земными банальностями. И это было прекрасно. Он расправил крылья, и сияющие потоки пронзили его насквозь, встопорщили чешуйки, впились резью в янтарные глаза. Его клыкастая пасть раскрылась для обжигающего вздоха — и он проснулся.

Никогда ещё Альбусу Дамблдору не снились столь прекрасные и столь ужасные в своей реальности сны. В морщинах на лбу собралась влага, и капли солёного страха струились по шее. Сильнейший маг своего времени попросту трусил, как боится за свою жизнь только дряхлый старикашка, трясущимися руками прижимающий к хрипящей груди мелочные ценности своего бесполезного существования. Но Альбус, конечно, не таков. Он могуществен, мудр, почитаем… Хотя бы в прошлом, хотя бы для некоторых. И он умирает. От своего честолюбия, от своей глупости и слабости — но не от старости. Его кисть покрыта шершавой коркой, и Дамблдор знает, что это значит.

Тяжёлый разговор с Северусом, который состоялся только потому, что дальше откладывать было бы и глупо, и опасно, не принёс Дамблдору ожидаемого облегчения. Стало только хуже оттого, что наслаиваемая ложь грозила отвалиться, как плохо положенная штукатурка. Игра в умолчания и недосказанности утомляла. А Дамблдор и без того был слаб.

— Значит, главное — чтобы Тёмный Лорд сам убил его, а я — вас.

— Ты справишься, Северус, я уверен, — Дамблдор кивнул, хотя Снейп не спрашивал, а просто подводил итоги.

— Вы что-то недоговариваете, директор. При всём уважении.

Снейп сложил руки на груди. Он был мрачен и твёрд, уверен в своём праве знать. Дамблдор колебался, но взглянув в желовато-бледное лицо Снейпа, а затем — на свою почерневшую руку, он снизошёл с вершин своей постыдной всеведущности и заговорил:

— Это было давно, Северус. Я прошу не судить меня строго, ибо умирающим прощается давнишняя вина…

Снейп, казалось, не обратил внимания на извиняющийся тон, но по-прежнему смотрел на директора с тяжёлым вниманием, и тот продолжил повествование — как всегда чересчур затянутое и напичканное псевдофилософскими высказываниями:

— Уже в юности я грешил беспорядочной и неудержимой библиофилией. Не заботился о качестве читаемого и считал, что любое знание полезно — будь то инструкция по склеиванию магловских конвертов или наитемнейшее проклятие, и… Это увлечение сыграло со мной злую шутку. У меня был друг, разделявший мою манию к чтению. И однажды…


* * *

Тот яркий и насыщенный событиями день Дамблдор запомнил на всю свою довольно долгую жизнь. Было лето, восемнадцатилетние Альбус и его друг Геллерт Гриндевальд проводили время в рощице подальше от маглов и поселений и неизменно брали с собой сумку с книгами и едой. Она была бы довольно громоздкой и тяжёлой, если бы не заклятие невидимого расширения. В тот день Альбус сидел на земле, прислонившись спиной к удобному стволу каштана, а Геллерт расположился рядом лежа. Оба были заняты чтением, по виду со стороны — чрезвычайно интересным. Как вдруг Альбус воскликнул:

— Послушай, Геллерт, тебе не кажется, что кровь драконов имеет гораздо больше свойств, чем об этом пишут в учебниках? Я однажды невольно поэкспериментировал на зельеварении в школе, и вот теперь вспомнил об этом благодаря этой книге…

— А что читаешь? — перебил приятель, с явной неохотой отрываясь от чтения.

— Сказки и легенды народов мира, том второй.

— Сказки — это нешуточно… — с лукавством заметил Геллерт.

— Ты ли это говоришь, преданный поклонник барда Бидля? — сощурился в ответ Альбус.

— Я говорил серьёзно, друг. И я уже прикинул, как бы нам изучить на практике то, что недоступно в теории. Ты со мной?

— Сначала гоблины, потом русалиды, теперь драконы?

— Так ты хочешь узнать о свойствах драконьей крови, печёнки, чешуи, слюны, сердечной жилы, желудочного сока?..

— Не продолжай, я уже готов!

И правда — Альбус уже поднялся и отряхивал одежду, а свою книгу успел запихнуть в сумку на плече. Жажда приключений горячила молодую кровь и приводила в возбуждение. Геллерт крепко взял друга за руку, и они аппарировали.

Прошло несколько часов, полных страха и отваги. Наконец друзья, тяжело и неровно дыша, буквально повалились на скучные и твёрдые серые камни. Альбус подумал, что устал настолько, что сможет проспать трое суток, чтобы восстановить силы. А Геллерт подумал, что их совместной магической силы хватит, чтобы завоевать весь мир. Но оба они были едины в своём удовлетворении выполненной работой. На руках Дамблдора была кровь — драконья кровь. Сам дракон неподвижной горой возвышался в нескольких футах от своих победителей. Альбус несколько минут рассматривал свои обагрённые руки, а потом, отдышавшись и вытерев со лба пот, спросил:

— Откуда ты знал, что здесь обитает дракон?

— Ты забываешь, что я тоже много читаю. Тебе понравилось? — голос Геллерта был приправлен хрипотцой.

— Необязательно было убивать его…

— Всё произошло слишком быстро. К тому же, это просто жестокое и злое, бесполезное животное — к чему эта жалость, Альбус?

— В той легенде, что я прочитал, говорится: «убив дракона, станешь драконом». И ты убил, Геллерт. Что теперь будет?

— Брось дурачиться, друг! Ты видишь у меня чешую или крылья? Хватай свой экспериментальный материал и давай вернёмся — мне страсть как хочется принять ванну!

После этого Альбусу часто снилось, как его друг улетает от него в бело-голубом сиянии на чешуйчатых крыльях. После этого Геллерт стал жесток и зол. После этого остроумный и любознательный юноша стал превращаться в чудовище.


* * *

— Поэтому вы не убили его в том поединке, директор? — спросил Снейп, когда голос Дамблдора стих.

— Поэтому не убил. Поэтому поделился с ним эликсиром Фламеля — чтобы предотвратить физические метаморфозы. Поэтому всё это время принимал его сам. Мне не нужно было продлевать молодость или жизнь, я хотел оставаться собой.

— Но вы ведь не убили, и проклятие должно было остаться при Гриндевальде?

— Я сам так думал, Северус. Я сам так думал… — Дамблдор сокрушённо покачал головой, а потом снял перчатку со своей изувеченной, покрытой коркой руки. — Но ты же сам видишь это. И ещё сны… В течение всей свой жизни я упорно старался победить дракона в себе, я полюбил маглов. Но я не победил в себе честолюбие, гордыню, я так виноват перед Гарри… — слушать эту исповедь было противно, казалось, старик сейчас расхнычется, но внезапно голос его стал твёрже: — Ты должен убить меня. И не позволить никому убить себя. Иначе мир расколется, Северус. Иначе моя ошибка, совершённая в молодости, никогда не будет исправлена.

Снейп медленно кивнул, хотя он не видел никакой привилегии в том, чтобы искупать грехи каждого доверяющего ему колдуна, каким бы великим тот ни был.


* * *

Запершись в ванной, Снейп в первую очередь вгляделся в свои глаза. Время пришло. Он убил Дамблдора, убил дракона, и теперь он сам… Нет, сейчас нужно подумать о Поттере и о том, чтобы помочь ему уничтожить осколки того, кто намного страшнее любого дракона. Снейп ополоснул лицо ледяной водой, успокаиваясь. Пусть у него нет эликсира Фламеля, он сможет держать в узде просыпающегося внутри чешуйчатого монстра. Главное — не позволить убить себя, главное — дать Лорду убить мальчишку.

И потом, когда по приказу Лорда Снейп стал директором Хогвартса (чей девиз на латыни о том, что не следует будить спящего дракона, звучал теперь как издевательство), он осознал, что это не просто укор судьбы, а самая настоящая западня. Самым отвратительным было не то, что Северус стал чувствовать себя животным, а то, что он стал чувствовать себя Дамблдором. Каждый раз, когда кто-либо обращался к нему «директор», Снейпу казалось, что он отрастил бороду и гипертрофированное чувство собственной значимости в судьбах мира. К огромному сожалению, ему не всегда удавалось отследить в себе эти изменения и вовремя пресечь их последствия. С каждым днём становилось хуже и хуже, и отвращение к себе порой выходило за мыслимые пределы. Но чувство долга, прежде всего перед самим собой, не позволяло сдаться.

А когда подошло время, для Гарри были подготовлены самые отборные воспоминания — чтобы мальчишка стал жертвой, но не палачом. Снейп умирал, гордый собой за выполненную сложнейшую миссию по спасению мира. Он не дал убить себя никому, а змея не может стать носительницей проклятья.


* * *

Снейп очнулся в белоснежном тумане, который спустя время сформировался в нечто, напоминающее пустынный до звона в ушах вокзал.

— После смерти у меня не было возможности извиниться перед тобой, Северус.

Это был забытый голос старика, и нельзя было сказать, что Снейп рад был его слышать.

— Я сделал так, как вы велели. И теперь я хочу спокойно уйти.

— Я ошибся, Северус, — Дамблдор вздохнул. — Я слишком опасался за свою собственную жизнь, которую считал драгоценной. И я внушил себе, что проклят. Я слишком боялся… И страх сыграл со мной в злую, но справедливую игру. По отношению к тебе, Северус, это было крайне несправедливо, и я прошу у тебя прощения…

— На самом деле вы не были прокляты? — Снейп не верил своим ушам. — Но как же всё то, что я чувствовал после того, как убил вас? И ещё сны…

— Такое же самовнушение. Ты слишком ответственен, Северус. И ты всё сделал правильно.

— Я ненавижу вас, директор. Всё не представлялось случая сообщить вам.

— Я знаю, — спокойно откликнулся старик. — Я знаю.

Вдали послышались паровозные гудки и стук призрачных колёс приближающегося поезда.

— Я слышу, ты готов к отбытию, Северус.

— Давно готов, — Снейп отвернулся и неторопливо зашагал к платформе. — Последний вопрос: значит, на земле больше нет дракона? Если Гриндевальд сгнил в Нурменгарде?

— Геллерта недавно убил Волдеморт. И теперь всё зависит от того, как ты справился с нашей миссией.


* * *

Оставалось меньше мгновения для ответа, и Гарри Поттер выпалил в ответ на волдемортовское Смертельное вместо уже готового и привычного Обезоруживающего: «Авада Кедавра!» А дальше всё произошло слишком быстро — искры, палочки, осязаемое напряжение наблюдающих… И вот уже побеждённый Лорд лежит на спине. Убитый тиран, поверженный деспот.

Через годы возмужавший победитель злодея занял положенный трон — стал главой Аврората.


* * *

Умная и добродетельная Гермиона Грейнджер, сотрудница Отдела магического правопорядка, нервно грызла карандаш, сотый раз пробегая глазами передовицу «Пророка». Среди магического сообщества считалось, что мистер Поттер, наконец, восстанавливал справедливость: наказывал бывших Пожирателей по делам их, арестовывал их имущество в пользу нуждающихся, боролся с сомневающимися в идеологии всеобщего братства и мировой любви. Гермиона, хотя и сама в своей деятельности старалась искоренить суровость магических законов, считала, что методы Гарри слишком жестоки. Ей казалось, друг (точнее сказать, бывший друг — тот ведь был слишком занят политикой, чтобы обращать внимание на что-то помимо) перегибает палку в угоду своим гипертрофированным детским обидам. А попросту — стал превращаться в монстра, как раз после того, как впервые убил.

Всё чаще у Гермионы возникает преступная и очень горькая мысль, что Гарри нужно было умереть вместе с Волдемортом — по сути, он именно для этого и жил. Тогда бы мир, возможно, не дал трещину, не перевернулся бы с ног на голову, и милый родной Гарри не стал бы походить на новоиспеченного Лорда.

У Гермионы есть план, в который посвящён только Министр магии Персиваль Уизли. Им нужно буквально несколько дней, чтобы его осуществить. Чтобы избавить мир от нового тирана. Чтобы убить Гарри Поттера. Гермиона сама сделает это.