Когда чувства накрывают тебя с головой, ты забываешь, как дышать. Стоишь и смотришь, как он идёт по Хогсмиду. Буквально пялишься в его спину, буравя его взглядом. Он, стоящий возле стены, с надменным взором серых глаз. Он, пьющий медовый эль из крупной кружки. Он, стирающий границы между «да» и «нет». Он, искривляющий свою холодную, морозную улыбку.

И ты сидишь рядом с друзьями и смотришь украдкой в его сторону, пытаясь заметить хоть тень той радости, что видела недавно, когда его филин что-то принёс ему. Ты в который раз с удивлением обнаруживаешь, что наблюдаешь за ним, и одёргиваешь себя, будто это самое страшное преступление. А по ночам, спящая, ты видишь его образ, будто он приобретает на какое-то неуловимое мгновение не просто его черты, но и становится материальным. Ты чувствуешь его прикосновения и подаёшься на встречу его рукам. И так изо дня в день. Ты знаешь, что это неправильно. Ты понимаешь, что предаёшь друзей, ведь он враг. Он твой враг. Он ненавидит тебя, ведь ты грязнокровка, заучка, чистая и грязная одновременно, ты носишься с его школьным врагом и целуешься с Крамом.

Кажется, этот год стал одним из самых сложных. Не то чтобы ты была против. Нет, но иногда ты замечаешь, что любуешься на платиновые волосы и снова одёргиваешь себя, кусая губу.

Он слизеринец. Ты должна его хотя бы не любить, а не тихо восхищаться, сидя у Снейпа в кабинете и видя, как он ловко варит зелье, в то время как ты несёшь наказание за очередной «проступок» в глазах Северуса. Когда ты сидишь на нумерологии и думаешь, что выпавшее число это сумма даты его рождения. Ты думаешь, думаешь, думаешь.

И тебя сбивает с толку, когда он идёт по коридору второго этажа навстречу тебе и случайно касается твоей руки, будто сжимает на миг ладонь. В тот неуловимый миг ты думаешь, что это твоё воображение, но когда он идёт дальше, и его вечно расстёгнутая мантия развивается за спиной, ты осторожно подносишь к кончику носа свою руку и вдыхаешь запах зимнего морозного леса. Понимаешь, что это не сон, и стоишь в изумлении, потрясённо хватая ртом воздух и чувствуя, как накатывает дрожь: мелкая, пробивающая, опьяняющая. Он прикоснулся к тебе и не скривился, не выкрикнул: «Поганая грязнокровка!». Он молча коснулся твоей руки.

Пусть это единственное, что греет тебя ночами, и потом, когда ты пользуешься маховиком времени, чтобы успеть на трансфигурацию, и тебя замечает удивлённый и рассеянный Малфой, будто только что увидел привидение. И его слова: «Как ты здесь оказалась? Ты же только что ушла в ту дверь!». Но ты молчишь в ответ, не понимая, что твоё будущее я делало здесь, лишь киваешь и садишься за парту, куда сядет Гарри, если они с Роном успеют вовремя. Кажется, ты поспешила.

Тебя удивляет этот взгляд, в котором всё меньше презрения и всё больше чего-то непонятного, чего-то, что ты ещё сама не готова принять. И, будто во сне, будто ты видишь всё сверху, он подходит к тебе, садится на место Гарри и наклоняется над твоим лицом, проводя пальцами по щеке. И во взгляде такая боль, будто отражение твоей собственной. И ты знаешь, что вам не суждено быть вместе, что он никогда не прикоснётся к твоим губам и не придёт к тебе, когда ты будешь сидеть у озера. И кроме своей фамилии, ты вряд ли что-нибудь услышишь от него.

Нет, это подло и низко. Это неправильно. Это чувство разочарования, нахлынувшее на тебя, когда он опускает взгляд и бессильно отстраняется. Ты надеялась, что он, чистокровный волшебник, Малфой, прикоснётся к твоим губам? Ты думала, что он это сделает?

Какая же ты…

И тут невозможное, очень быстрое, неуловимое, почти как то касание, что было в коридоре. Мимолётное, нежное, тёплое. Он касается быстро твоих губ своими, и не позволяет коснуться тебе его руками. Несколько секунд, не больше. Он встаёт и пулей вылетает из класса, бросая напоследок: «Грейнджер, убью, если кому-нибудь скажешь!».

За все шесть лет — одно касание и один поцелуй. За все шесть лет только это. И почему, стоя сейчас в Малфой-Мэноре и глядя на его тётку, ты дрожишь и вспоминаешь всё это? Почему, когда она произносит «Круцио!», ты цепляешься за Малфоя, чтобы не закричать, но всё равно кричишь так, будто тебя пронзают ножами, будто ты кипишь в раскалённой лаве, будто ты медленно теряешь сознание от этой боли, которая рвёт тебя на куски, и ты начинаешь неспешно умываться слезами. Собственными слезами, когда Беллатриса наклоняется над тобой и пишет на твоей руке, разрезая кожу, «Грязнокровка».

Она хохочет, а ты дрожишь, чувствуя, как постепенно сходишь с ума. Ты ступаешь по разбитому стеклу, и каждый осколок впивается всё глубже и глубже, а на том краю белого, покрытого тонким льдом озера стоит Драко и осторожно идёт к тебе на встречу. Неверный шаг — ледяная вода и пропасть.

Малфой, везде он. Его лицо. Его улыбки. Он, лежащей в холодной воде, в белой, пропитанной коровью рубашке. Чистой кровью. Малфоевской. Склонившийся над ним Северус, шепчущий заклятие и водящий палочкой, заживляющий глубокие раны. Почему он? Почему не Рон или Гарри? Почему не родители? Почему именно он?!

И ты знаешь ответ. Знаешь, но боишься не то что произносить его, но и принять, как неизбежность.

— Где мальчишка? Где Поттер? Где твой дружок? Отвечай!

А ты шепчешь только одно имя, будто оно всё, что у тебя осталось.

— Драко.

И ты видишь его, испуганного, как после того поцелуя. Он стоит и смотрит на тебя. Смотрит, вглядываясь в твои черты. И ты знаешь, что он Пожиратель Смерти, враг, предатель, почти убийца или уже убийца. И ты молишь его одними губами: «Пожалуйста».

Ты не понимаешь, почему он тебе должен помочь. Ты не понимаешь своей уверенности в нём, но ты видишь, как его руки дрожат, когда он понимает палочку на тётку, как его палочка вырисовывает зелёную руну, как он медленно произносит: «Авада…». Ты теряешь сознание быстро, как только тебя толкают в чьи-то руки.

И снится тебе не Малфой-Мэнор, не твой дом и не Гарри с Роном, а то мимолётное касание рук в коридоре на втором этаже, запах зимнего леса и шелест его мантии.

Когда ты открываешь глаза, оказавшись в маленькой комнате с крохотным окном, ты слышишь три до боли знакомых голоса:

— Я ему не доверяю, Гарри. Это же Малфой, или ты забыл?

— Он спас Гермиону и убил свою тётку. У меня нет оснований ему не доверять.

— Но это же Малфой!

— Он спас нас!

— Одно слово, Гарри: Малфой! Мал-фой! Драко Люциус Малфой!

— Уизли, но я же не жалуюсь на твою компанию, — прохладный голос со стальными нотками.

Так это не сон? Ты не спала? И трясёт тебя не от холода, а от пережитого Непростительного. И рука у тебя перебинтована. Значит, это правда. Ты закрываешь лицо ладонями и падаешь на постель. Сумасшествие, бред, галлюцинации. Этого не может быть. Нет, это сон. Это очередной сон, который никогда не будет реальностью.

Ты веришь своим уговорам, пока он не входит в твою комнату ночью, думая, что ты спишь, осторожно касается твоих волос и шепчет: «Мне жаль, Грейнджер».