Вот уже которую ночь стены сжимались вокруг, давили гобеленами, преломляли в безликих зеркалах и пытались удушить пыльными шторами... Хотя нет, не так. Все это происходило и с ней, и в то же время совсем не с ней, словно она наблюдала за любопытной картинкой из жизни совершенно другой женщины. Словно это она, та незнакомка, отражалась сейчас в потемневшем от времени зеркале трюмо, и это ее тонкие руки пытались заколоть седые волосы жемчужным гребнем. Ведь не может же она, Вальбурга Блэк, так выглядеть? Ведь у нее самой кожа гладкая и сияющая, волосы густые и черные, а глаза полны молодого, задорного блеска...

Пальцы скользнули к лицу, желая убедиться, что отражение в зеркале принадлежит кому угодно, но не ей... но кожа под пальцами была тонкой, как пергамент. Неуверенным движением она убрала густую прядь волос со лба и с силой сжала раскалывавшуюся от боли голову.

— Не я... не я... — шептала она, всматриваясь в потускневшие серые глаза.

— Что «не ты»? — негромко спросил мужчина, небрежно поигрывающий волшебной палочкой.

Вальбурга вздрогнула от испуга и резко развернулась к говорившему. Черты лица постепенно разглаживались по мере узнавания говорившего.

— Здравствуй, Орион, — уже совершенно спокойно произнесла она, подавая руку для поцелуя, и мягко пожурила: — Давно ты не заходил ко мне.

— Дела, Вэл, дела, — усмехнулся он, прикасаясь к тонким пальцам. — Ты же знаешь, Августус Руквуд ни за что не согласится продать ткацкую мануфактуру в Дувре, надо постараться, чтобы сделка не сорвалась.

— Да, конечно, — кинула она, вновь отворачиваясь к зеркалу. — Как думаешь, Присцилла принимает? Я бы хотела ее навестить и лично поздравить с рождением малыша.

— Как они его назвали, не напомнишь? — поправляя запонки, поинтересовался Орион.

— Люциус, — улыбнулась Вальбурга, заметив в зеркале веселый взгляд мужа. — Люциус Абрахас Малфой. Звучит, да?

Орион поднялся, приблизился к жене и, едва ощутимо погладив напряженные плечи, задержал теплые пальцы на ее щеке.

— Не переживай, — целуя волосы Вальбурги, сказал он, — у нас тоже будут дети, вот увидишь. Двое...

— Я так хочу сыновей.

— Конечно, сыновей, Вэл...

Голос затих, и в комнате вновь воцарилась гнетущая тишина. Со скрипом проехались по паркету ножки пуфа, когда Вальбурга решительно отодвинулась от туалетного столика.

— Кикимер! — громко позвала она, и голос неприятно царапнул слух, заставив ее поморщиться.

— Да, хозяйка, — раболепно склонился домовик, прижимая уши к голове. — Вы звали?

— Накрой ужин в большой столовой, сегодня мы с мужем будем обедать вместе, — отдала она распоряжение. — Да поживее, я не люблю ждать.

Глаза Кикимера испуганно мигнули: когда на хозяйку находило такое настроение, следовало вести себя как можно незаметнее. С негромким хлопком он исчез, оставив задумавшуюся Вальбургу наедине с тревожными мыслями.




Распахнув резные дверцы огромного шкафа, Вальбурга придирчиво осмотрела развешанные платья. Жемчужно-серое было на ней, когда крестили Сириуса, и она до сих пор помнила, как крепко прижимала к груди своего первенца. Вон в том, синем, она была во время помолвки с кузеном. Казалось, что это произошло совсем недавно, а ведь минуло уже столько лет... пальцы бережно погладили потускневшую ткань, и она печально улыбнулась, доставая палочку и обновляя чары сохранности. «Пусть и еще повисит, радуя светлой грустью воспоминаний», — решила Вальбурга, перебирая остальные наряды.

Строгое вечернее платье с высоким воротником и длинными рукавами было пристально изучено и отложено на стоявшую рядом кушетку. Зеленый бархат ярко переливался в отблеске свечей, маня прикоснуться кончиками пальцев, ощутить гладкую упругость материала и не отпускать...

— Мам! Мам, он опять меня дразнит, — заканючил маленький мальчик, дергая ее за рукав халата. — Мам, Сириус меня обижает...

— Ты должен сам справляться с подобным, Регулус, — холодно отозвалась она, отцепляя от себя тонкие пальцы сына. — Иди, мне некогда.

— Но, мама... — в таких же серых, как у нее, глазах отразилось непонимание.

— Иди! — прикрикнула она.

Развернувшись, Вальбурга растерянно осмотрелась — комната снова была пуста.

— Регулус? — позвала, взяв с прикроватного столика палочку и осматривая залитую светом спальню, но кроме легкого дуновения ветерка, шевелившего тяжелые портьеры, ничто не нарушало тишины комнаты.

— Не понимаю, — пробормотала Вальбурга, надевая выбранный наряд, — куда подевался этот несносный мальчишка...

Вынимая из шкатулки тяжелые жемчужные серьги и вдевая их в мочки ушей, Вальбурга едва заметно хмурилась, пытаясь ухватить ускользающую мысль.

— Эта тишина сведет меня когда-нибудь с ума, — рассерженно бормотала она, застегивая ожерелье.

Тяжесть фамильных жемчугов неприятно сдавила грудь, заставив Вальбургу прижать руку к горлу, словно ей резко перестало хватать воздуха. Пара глубоких вдохов — и лихорадочно бьющееся сердце вернулось в норму, принявшись отсчитывать мгновения жизни.

Двери за спиной захлопнулись с приглушенным скрипом, когда она покинула комнату и направилась по слабо освещенному коридору. «Надо сказать Кикимеру, чтобы решил эту проблему», — отметила, скользя ладонью по гладким перилам лестницы.

— Кикимер!

— Да, хозяйка, — тут же появился домовик. — Ужин накрыт, как вы и приказывали.

— А мой муж уже там?

— Мастер Орион... — замялся эльф, испуганно прижимая уши к голове, — он...

— Что ты бормочешь? — сурово спросила Вальбурга, но, не дождавшись ответа, добавила: — Ах, ступай уже, я сама его найду... — и, шурша юбками, скрылась за поворотом, ведущим к столовой.

— Х-хозяйка... — несчастные блекло-голубые глаза верного слуги смотрели ей вслед, и крупные слезы падали одна за одной на ветхую наволочку. — Хозяйка, но мастер Орион... — пробормотал он, сокрушенно качая головой и пытаясь подавить рвавшиеся из груди всхлипы.




Двери столовой были приветливо распахнуты. В высокой люстре горели свечи, их пламя преломлялось в хрустальных подвесках и рассыпало вокруг мириады разноцветных всполохов. Огромный стол, за которым Вальбурга так не любила сидеть в одиночестве, был накрыт как для роскошного ужина, и она уже была готова похвалить Кикимера, как внезапно ее глаза расширились от гнева.

— Кикимер! — крикнула, яростно сжимая кулаки, что вовсе не надлежало делать благородной леди, как часто наставляла её мать, Ирма Блэк. — Кикимер!!!

Эльф появился перед ней и, увидев перекошенное от гнева лицо, тут же упал на колени, стараясь подползти и поцеловать ее ноги, лишь бы она простила.

— Х-хозяйка? — перепугано прохрипел он, протягивая к ней руки. — Что Кикимер сделал не так?

— Ты, жалкое отродье, забыл, что я тебе приказывала?

Глаза эльфа от страха полезли на лоб, а уши, сотрясаемые мелкой дрожью, он с силой оттягивал к подбородку. По острому личику градом катились слезы.

— Кикимер плохой, Кикимер ослушался приказа, — бормотал он, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Где столовые приборы для моего мужа? — уже не кричала — шипела Вальбурга. — Где?

— Н-но... — заикался домовик, — н... но мастер Орион...

— Молчать! — взвизгнула она, выхватывая палочку, отчего домовик у ее ног сжался еще сильнее. — Немедленно принеси их, иначе твоя голова прямо сейчас украсит стену!

— Да, хозяйка... слушаюсь, хозяйка...

С громким хлопком на противоположной стороне стола появились приборы, и на губах Вальбурги расцвела улыбка, вмиг превратив ее из разъяренной фурии в красивую женщину.

— Проваливай!

— Да, хозяйка.

Он исчез, а Вальбурга с улыбкой поправила роскошный букет, стоящий в центре стола и принялась ждать супруга. Довольно часто, заработавшись, Орион забывал о своих обещаниях, и тогда ей самой приходилось подниматься к нему в кабинет и напоминать об ужине. Видимо, и сегодня был один из таких дней.

Царственная осанка, гордый разворот плеч... она шла и вспоминала те дни, когда только-только получила значок старосты из рук профессора Слагхорна. Тогда она точно так же гордо шествовала по коридору Хогвартса, а на груди ярко сверкал и переливался чеканный зеленый змей на серебряном фоне. Сейчас она уже не помнила, о чем тогда думала, упиваясь своей властью, да и вместо значка на груди покоились жемчуга, но уверенная походка никуда не делась за прошедшие годы. Да и какие те годы, у нее еще вся жизнь впереди...

— Орион? — толкнув двери, она вошла в кабинет. С ее появлением вспыхнула огнями люстра, осветив горы каких-то бумаг, счетов, лежавших на столе. На журнальном столике, замерев на самом краю, валялась открытая книга, так и норовя упасть на пол. Свечи освещали пустое, пыльное помещение, и Вальбурга в недоумении провела рукой по каминной полке — кончики пальцев тут же выпачкались в пыли.

— Почему... — рассеянно начала она, и тут же умолкла, когда холодные пальцы легли ей на талию, разворачивая к себе.

— Меня ищешь? — усмехаясь, спросил он.

Она вздрогнула и попыталась вырваться из объятий удерживающего ее мужчины.

— Ну что ты, Вэл, как маленькая? — насмехался он, склоняясь к ее губам. — Неужели забыла, что сама приглашала меня приходить, когда захочу?

— Я...

— Вот я и зашел, — продолжал он, почти коснувшись ее лица губами, — потому что хочу тебя.

— Прекрати, Том, — взмолилась, уже даже не пытаясь вырваться. — Просто прекрати. Я давно замужем, слышишь?

— А мне все равно, Вэл, — шептал он, покрывая поцелуями ее лицо. — Я всегда получаю то, что хочу, помнишь? А сейчас я хочу тебя...

— Нет!.. Я сказала нет!!!

Резко дернувшись, она вырвалась из объятий и отскочила назад, пытаясь отдышаться. А тот, кто во времена ее молодости носил имя Том Риддл, медленно растворялся в воздухе.

— Мерлин всемогущий... — дрожащими губами зашептала она, срываясь с места, в надежде укрыться в столовой, ведь там Орион, который защитит ее...




Свечи горели в большой люстре, блики играли на гранях бокалов, а во главе стола сидел Орион. Он неторопливо пил вино, смакуя каждый глоток, и изредка улыбался сидевшему рядом подростку. Глаза Вальбурги сузились, и она стремительно шагнула вперед, вцепляясь пальцами в мальчишеское плечо.

— Сириус, ты забыл, что больше не являешься желанным гостем в этом доме?

— Ма? — он обернулся к ней, и она на мгновение умолкла, залюбовавшись сыном. Ее плоть и кровь, так сильно похожий на нее и так горько разочаровавший.

— Я не потерплю магглолюбца у себя в доме! — прошипела она ему в лицо и с садистским удовольствием отметила, как заледенели обычно такие яркие серые глаза, как желваки проступили на скулах, и губы сжались в тонкую полоску.

Сириус брезгливо сбросил ее руку и, выпрямившись, окинул презрительным взглядом.

— Не хочешь меня видеть, мама? — сердце Вальбурги едва ощутимо кольнуло, предчувствуя скорый финал. — Хорошо, я уйду, — спокойно продолжил он, отступая от нее на шаг и пятясь к стене. — Но помни: наступит день, и ты захочешь, чтобы я был рядом, но меня не будет, никого не будет рядом, мама, ни-ко-го. Что тогда ты будешь делать?

— Смеяться над тобой, мальчишка, — внезапно ответила она. — Проваливай, и чтобы я тебя больше не видела. Нет, чтобы мы тебя больше не видели.

Она обернулась за поддержкой к мужу и осеклась — стол был пуст, только едва заметное колебание вина в бокале символизировало, что его кто-то держал в руках еще совсем недавно.

Вальбурга зажмурилась, прижимая ладони к вискам: головная боль, утихнувшая на время, нахлынула вновь.

— Началось... — донёсся шепот и, подняв голову, увидела в холодном зеркальном стекле Сириуса. Моргнув, Вальбурга с жадным любопытством уставилась в призрачные глубины зазеркалья, а в зеркале тем временем отражалась худая ведьма, одетая в зеленое платье, с жемчугами на шее, с седыми волосами... Она приподняла руку — женщина из зеркала повторила жест.

— Это не я... — сорвалось с губ.

— Ты, мама, — ответил новый голос, и теплые руки бережно подняли ее с пола.

— Ты же исчез, Регулус, — прошептали непослушные губы. — Я же не смогла тебя найти...

— Неважно, мама, — улыбался ей младший сын, — сейчас я с тобой.

— Со мной, — повторила она, прислоняясь лбом к его груди. — Мой Регулус...

— Мам, зачем ты прогнала Сириуса?

Она сокрушенно вздохнула, отстраняясь от него, и быстро заговорила, глядя в родные глаза:

— Я не прогоняла его, не этого хотела... Хотела, чтобы он открыл глаза, чтобы понял, кто он и где его место... — сухой всхлип сорвался с ее губ. — Я хотела, чтобы он перестал жить иллюзиями, чтобы наконец-то понял: он — Блэк.

— Для некоторых, мама, иллюзии значат слишком много, — тихо возразил Регулус.

Тонкие руки Вальбурги судорожно сжимали ворот платья, путаясь в нитях ожерелья. Она вновь заговорила, но речь становилась все более путанной, непонятной. Открытые глаза ничего не видели, когда она, шатаясь, шла к гостиной с гобеленом.

— Понять, он должен был понять... — бормотала она, натыкаясь на стены.

Двери гостиной отворились под ее натиском, и она шагнула в темную комнату.

— Lumino*!

Свечи вспыхнули, и комнату затопило ослепительное сияние. Глаза Вальбурги на секунду ослепли от ярчайшей вспышки — столько сил она вложила в простое заклинание, — и она дрожащей рукой вытерла выступившие слезы.

— Вот... здесь, — бормотала она, шаря руками по выцветшему полотну гобелена. — Здесь, видишь? Тут все мы, все!

Пальцы скользнули по обугленным краям, и Вальбурга опустилась на пол.

— Здесь был ты, Сириус... Слышишь меня? — она лихорадочно оглянулась, но за спиной никого не было. — Я не хотела... — шептали непослушные губы. — Я так мечтала о тебе, так ждала тебя...

Седые волосы выпали из прически и разметались по плечам, пальцы нервно сжимали волшебную палочку, грозя сломать, а она, не переставая, говорила, выплескивая накопившееся, и голос то взлетал вверх, то падал до едва различимого шепота. Она говорила, и тени горького прошлого вставали за плечами, тянули истлевшие руки, улыбались безумной улыбкой Беллатрикс, и хохот звоном отражался в ушах.

— Я так тебя любила, Сириус. Больше, чем кого бы то ни было в моей жизни. Я так хотела гордиться тобой... и я гордилась. Гордилась, когда ты сделал первый шаг, когда у тебя, совсем еще малыша, получилось достать коробку со сластями. Я так гордилась, когда пришедшие в гости подруги в один голос умилялись тебе и говорили, что более красивого ребенка не найти. Ты был моим счастьем, смыслом моей жизни, пусть я и не проявляла тех материнских чувств, что ты ждал от меня. Но я так тебя любила. А ты рос, становился независимым, нелюбящим подчиняться чужим приказам и готовым отстаивать свое до конца. И даже эту твою странность я любила...

Вальбурга уронила голову на сложенные руки, но продолжала шептать, не останавливаясь ни на секунду:

— А потом удар за ударом: Гриффиндор, сынок моей тетки Дореи и отрицание своей сущности. Как яро ты протестовал против суждения об ущербности грязнокровок, как отрицал все, что хотела тебе объяснить Беллатрикс...

Она уже не вдумывалась в свои слова, просто говорила, выплескивая боль, и все тянула руки к высокой фигуре сына, замершего у гобелена.

— Я ненавидела тебя, когда ты сбежал впервые, и страшно беспокоилась, пусть и знала, что у Поттеров ты в безопасности. Я ненавидела тебя за то, что Регулусу тебя не хватало, что он, выросший в тени старшего брата, так и не сумел обратить на себя твое внимание. Я ненавидела тебя за боль, что ты причинял ему своими неосторожными словами, ведь у него не было твоего упрямства и силы воли. Я ненавидела тебя... и любила. Молила Мерлина образумить тебя и защитить, когда ты дежурил в Аврорате. Молила, чтобы тебе не пришлось столкнуться с Беллой и пролить родную кровь. Я так боялась за тебя и продолжала верить, что однажды ты вернешься домой. А ты все не приходил, удалялся от меня все дальше... И тогда, в порыве гнева, я решила оборвать все нити, связывающие нас... только тогда на гобелене появилось еще одно выжженное пятно.

— Не пятно, мама, ты выжгла собственного сына, — возразил Сириус, наклоняясь к ней, и Вальбурга отшатнулась.




Кикимер, наблюдавший за этой сценой, только сильнее прижал уши к голове; горькие слезы катились по щекам. Страдания хозяйки жгли его ядовитым зельем, совсем как тогда, когда мастер Регулус отдал его страшному волшебнику с ущербной душой...

Кикимеру было страшно, и он стыдил себя за свое малодушие, за то, что завидовал остальным эльфам Блэков, умершим задолго до этих событий. Он мечтал, чтобы хозяйка перестала разговаривать с воздухом и вынырнула из своих иллюзий, ведь тех людей, которых она зовет, больше нет на этом свете...

«Никогда не войдет мастер Орион в свой кабинет, не просмотрит счета, не пожурит ласково мастера Регулуса за то, что тот вновь пробрался в библиотеку без разрешения. Да и не будет больше младшего сына хозяйки, не услышит он больше его спокойный, рассудительный голос, не уберется в аккуратной комнате и не принесет горячего чая, так любимого им...

И не будет мастера Сириуса, предавшего родную кровь. Не будет больше Кикимер слышать его громкий голос и сносить игнорирование, ведь из Азкабана никто не возвращается. Хотя... — тут он с силой дернул себя за уши, — мастер Сириус больше всех напоминал ему хозяйку: была в нем какая-то неуловимая черта, делавшая их слишком похожими друг на друга. Может, упрямство? Или феноменальная гордость? Или же то, что они никогда не прощали тех, кто их разочаровал?..»

Кикимер затрясся от ужаса, с силой прищемив себе пальцы дверью: «Не в правилах домового эльфа рассуждать о поступках хозяев!»

— Нет! — услышал он крик хозяйки. — У меня нет больше сыновей...

И Вальбурга, сотрясаясь всем телом, хрипло засмеялась. Она сидела на полу, в облаке зеленого бархата, и смеялась, запрокидывая голову, цепляясь пальцами за кресло и пытаясь встать. С трудом ей все же удалось подняться на ноги, шатаясь так, словно в плотно закрытые окна ворвался ураганный ветер, сметающий все на своем пути.

— У меня больше нет сыновей! — прокричала она в пустоту. — Регулус исчез, ты — все равно, что мертв! Больше нет никого из Блэков... только я осталась... — Вальбурга пошатнулась, и тут же чьи-то руки подхватили ее, не дали упасть.

— Мам, — услышала она родной голос, — у тебя есть я.

«У вас есть я, хозяйка», — причитал Кикимер, придерживая Вальбургу.

— Регулус? — в ровном голосе не было даже отзвуков тех эмоций, что еще секунду назад бушевали в ее сердце.

— Ты устала, мама, просто устала, — увещевал он, уводя мать к двери. — Тебе надо отдохнуть. Вот увидишь, совсем скоро придет Сириус, и мы все снова будем вместе.

«Вы устали, хозяйка, просто устали. Вам надо отдохнуть, и все пройдет, вот увидите...»

— А отец?

— И отец, — успокоил он ее, выводя в коридор. — Совсем скоро Блэки снова будут вместе, непременно. Тебе просто надо отдохнуть.

Она медленно двигалась вдоль коридора, замирая подолгу на одном месте, не обращая внимания на верного Кикимера и бормоча что-то невнятное себе под нос. Кикимеру, поддерживающего хозяйку, удавалось разобрать совсем немного — хозяйка обращалась к нему, принимая почему-то за мастера Регулуса, и домовик только перепугано вращал глазами, прося всех богов, чтобы сегодня ночью не наступил кризис, и хозяйка окончательно не сошла с ума. Слезы покатились без остановки: если хозяйка умрет, кому тогда он будет служить? Кто тогда отрежет ему голову и повесит в один ряд со слугами Блэков?

Уложив Вальбургу в постель, он уже собрался аппарировать, как внезапно его ладонь сжали слабые пальцы.

— Он ведь умер, да? — ясные серые глаза смотрели на него с постаревшего, но не утратившего красоты лица Вальбурги Блэк.

Кикимер не стал спрашивать «кто», только сильнее прижал уши к голове и прошептал:

— Да.

Глаза хозяйки потемнели от боли, но больше она ничего не сказала, отвернулась к окну и замерла. Последняя нить, связывающая ее с этим миром, лопнула со слабым звоном.

____________________________

*Lumino — зажгись (лат.)