Странное чувство, безмерно глубокое, всегда владело ею, когда она смотрела на слабые буквы из витиеватых венок.

Одни были тонкие-тонкие, как ресницы, другие же паутинкой мягко светились под холодной кожей, как пыль, что завещали людям когда-то потухшие звёзды.

Но Поттер ненавидела эти буквы, несмотря на их неземную красоту. Ведь… именно из-за этих случайных линий жизни людей и ломались, как палочки тростника, как крылья бабочки, что не смогла выдержать лучи палящего, знойного солнца.

Глупое сравнение. Дурное.

Губы девушки сжались в одну линию, и она вскинула голову, живо выпрямив спину, избегая чужих взглядов.
Теперь Габи снова уткнулась носом в очередную библиотечную книгу.

— Что читаешь? — Гермиона выглядела крайне дружелюбно и миролюбиво, но Поттер вся ощетинилась, только услышав голос гриффиндорки.

— Какое тебе дело? — грубо, она сказала это очень грубо, моментально пряча руку с именем, ногтями впиваясь в собственную кожу от нахлынувшего страха.

Несколько долгих мгновений магглорождённая смотрит на сокурсницу, а после — вздыхает, борясь с желанием отсесть куда подальше. В читальном зале ведь было много свободных мест.

— Ты всё ещё расстроена, что я рассказала Рону о, наконец, появившемся имени на твоей ладони? — хмурится она, а Габриэль хочется проклясть её или же назвать грязнокровкой прилюдно, чтобы знала, какого это: получать поддых от близких людей, — или же есть что-то ещё?

Поттер молчит, но ей кажется, будто наилучшим выходом из этой ситуации будет её громкий и надрывный смех, переходящий в вой и тихие рыдания.

«Что-то ещё!», как же.

Если бы.

Поттер не понимают и считают ненормальной. Это ведь такая радость — обзавестись клеймом в семнадцать лет, а не в тридцать! Вот, правда, ничего другого ей и не надо в этой глупой жизни!

Внутри было больно, словно какой-то паразит каждое мгновение откусывал по кусочку от сердца и при этом судорожно рвал его когтями.

— Я не хочу сейчас тебя видеть, Гермиона. Это была моя тайна, понимаешь? Ты не имела права! — Габриэль не выдерживает и встаёт, пододвигаясь алым лицом к бедному лицу подруги. Книга неаккуратно падает на пол, создавая шум и привлекая ещё больше внимания, но, впрочем, куда уж больше. — Знаешь же, что если в курсе Рон, то на следующий день об этом говорят за моей спиной все! Или ты этого и хотела? Хотела сделать мне больно, да? Унизить? — прищуривается, и девушке кажется, что тот воздух, которым она дышит, опаляет стенки её горла, а из глаз Грейнджер — вот-вот брызнут слёзы.

— Просто… мне казалось, что так было бы правильнее… Лучше для тебя, — прошептала гриффиндорка, зажмуриваясь, вдыхая через раз, слыша в голове адский гул терпкого разочарования и пьянящей вины.

— Правильнее?! — От возмущения Поттер стала ещё краснее, а её зелёные глаза — ещё больше. — Думаешь, будто твои решения, мысли всегда верные, думаешь, имеешь право решать за меня, как мне жить? Как бы не так!

Габриэль хватает свою сумку и быстро вышагивает к выходу на манер отца: по-военному, чётко, слаженно, без ошибок и нежностей. А внутри всё медленно рассыпается, возникает желание просто закрыть глаза, забывшись в своих слезах, и отрезать себе кисть.

Девушка врезается в кого-то и вздрагивает. Дамблдор хитро смотрит на неё, усмешка тянет его старческие изуродованные губы.

— Что с вами, мисс Поттер? — и Габи кажется, будто и он знает. Все знают. Абсолютно все.

Паника сжимает в своих тисках, не давая ни единой секунды на передышку или дурацкое осмысление. Хочется забиться в угол и тихо скулить, пытаясь пережить всё это, забыть, но никак не исправить, ибо в действительности это невозможно.
Девушка понимает, что зря рассказала всё Гермионе. Она винит её, эту чёртову доброту и любопытство. А ещё — себя, просто потому что именно для Габи эти буквы имели слишком большое значение, можно даже сказать, другое.

Гриффиндорка не отвечает директору. Проходит только мимо, слегка задевая того плечом совершенно случайно.
Потом переводит взгляд на лучи солнца, что заливают почти безлюдный коридор, пленя воздух своим светом.

Габриэль засовывает руки в карманы и ускоряет шаг, теперь смотря лишь на носки своих школьных туфель.

* * *

В классе Зельеварения душно. Окошко было открыто, маленькое-маленькое, но не давало нужного потока воздуха. Лишь дразнило.

Габи почти не слушала учителя, она лежала на парте до тех пор, пока по деревянной столешнице не стукнули с особым рвением к очередному унижению.
Девушка вздрогнула, но не стала подскакивать, как бешеный кролик, а лишь робко поднялась со своего места, в очередной раз пытаясь утешить себя тем, что раз ладонь перевязана бинтом, никто не сможет увидеть имени.

— Что на этот раз, Поттер? — Снейп не кричал, а просто смотрел на неё своим отвратительным внимательным взглядом.

А гриффиндорка, прикусив губу, мимолётно взглянула на руки учителя. Теперь ей было ясно, какого чёрта он всегда сжимал правую ладонь в кулак.
Что ж, вполне ожидаемо.

— Ничего, сэр, — она покачала головой и сглотнула.

Габриэль ненавидела тишину. А здесь, в этом месте, её всегда было так много.
И это… заставляло испытывать лишь немое разочарование, которое отдавалось болезненной пульсацией в висках.

— У вас всегда «ничего», — неожиданно тихо ответил Снейп и повернулся к девушке спиной. — Садитесь.

Оказалось, не врали те, кто говорили, будто на продвинутых курсах зельевар не был так… агрессивен, как на обычных уроках.
К тому же, как выяснилось позднее, здесь же он редно снимал баллы. Возможно, был слишком увлечён процессом обучения «среднестатистических болванов», а возможно он просто не находил целесообразным орать на уже почти взрослых людей.
Но, на самом деле, Поттер было глубоко наплевать на этого сальноволосого ублюдка.

Почувствовав, как на неё смотрит Гермиона, Габи нервно вздрогнула.
Несколько глупых воображаемых игл будто впились в предплечье, ведь девушка испытывала не то стыд, не то беспечный триумф. И от подобного саднило в горле.

Дурное всё это. Глупое.

— В этом семестре мы начнем изучать раздел парфюмерии. Политань с магической точки зрения, а не маггловской, Грейнджер, — резко осадил мужчина гриффиндорку, которая уже жаждала задать очередной вопрос. Девушка опустила руку и отвернулась, фыркнув в ответ на то, что её подруга нервно обернулась на неё, — До конца года вы должны создать рецепт. Свой рецепт. Суть магической политани заключается в том, чтобы духи обладали не только пристойным запахом, но и определёнными сносными волшебным свойствами. Например, возвращение памяти, — говорил он крайне сухо. Но разве нужно было подтверждение того, что Снейп до безумия влюблён в чёртову лабораторию и мерзкие зелья? Это просто чувствовалось, будто читалось между строк. — Вопросы?

Однокурсники Поттер молчали. Или же так казалось только самой девушке. Наверное, всё дело было в том, что на пергаменте она лениво рисовала карикатуру учителя зелий. Неприятную такую, как и отвратный нос Снейпа. Или как слова, сказанные Гермионе.

Впрочем, это не играет какой-либо роли. Бесцветно и ненужно.
Кроме, пожалуй, мысли, которая стала почти слепой вспышкой в голове Габи.
Она ведь, в конце концов, так любила духи.
До расцветающей на губах улыбки.

А тем временем… правая бледная рука отчаянно дрожала.

Габи смотрела на икону и хмурилась, кажется, ещё сильнее с каждой секундой.
Её ладони были на спинке следующей лавочки и стремительно-стремительно бледнели.
Но, впрочем, лишь бинт алел, обагряя вокруг себя совершенно всё, делая поверхность дерева немного липкой и неприятно пахнущей.

Мало кто из магов ходил в церковь.
Поттер не считала себя исключением, но иногда  позволяла себе подобную слабость, беспечно забывая о своих обетах, хотя знала, что магия и Святой Дух не имеют права сосуществовать в одном, едином, мире.

Ведь вера в одно непременно убивает веру в другое, пусть и медленно, но всё же достаточно мучительно.

Таков был несправедливый ход на шахматной доске госпожи Жизни.
Правда, девушка ещё до конца не знала: был ли он на самом деле несправедливым.
Но рассуждать сейчас было уже как-то… глупо.

В Хогсмиде был маленький, скромный приход пожилого протестантского священника, мага, который и редко посещала Поттер, когда отчаяние едва ли не топило её.

Но Габриэль, несмотря на это всё, если честно, не понимала этого человека: как он, волшебник, мог оставить магию и обратиться в неприметного лже-маггла, чтобы быть только ближе к Богу, в существовании которого многие сомневались.
Под «многими» Поттер, конечно, благоразумно подразумевала и себя.

Но, по правде говоря, это ведь не касалось её, единственной прихожанки?
Личная жизнь затворника-священника, его выбор не должны осуждаться юной студенткой Хогвартса, верно?

Поттер опустила взгляд на свои ладони и отвратительно заметное кровавое пятно.
Поморщившись, она достала палочку, а потом вздрогнула, будто почувствовав, как на неё пристально смотрят.

Девушка резко обернулась. В помещении, кроме неё, не было никого: тишина и лишь пламя свеч.

Габриэль вздрогнула и спрятала волшебное древко во внутренний карман школьной мантии.

Не здесь.

* * *

— Габс, ты пойдёшь в «Сладкое королевство» вечером? — потягиваясь, спросил Рон, повернув голову в сторону скучающей подруги, которую совершенно не интересовал вкусный обед, приготовленный домовиками Хогвартса.

Девушка пожала плечами, краем глаза  взглянув на Гермиону, всё ещё продолжавшую что-то усердно учить.
Который раз. Который год. Да, совершенно ничего удивительного.

Поттер вздохнула и положила голову на руку, согнутую в локте.

— Да брось, чего торчать в замке целый день, а? Сегодня же выходной! — не выдержал парень, после прикусив внутреннюю щёку, втягивая голову в плечи, заметив, как Грейнджер оторвалась от книжки с самым недовольным выражением лица, которое Рон мог только видеть на этом прекрасном лице.

— Она и не была в замке весь день, — спокойно сообщила девушка, снова опустив голову к фолианту.

Поттер резко встала и часто задышала. Скрип и скрежет от того, что лавочка, на которой девушка ранее сидела, чуть ли не упала, раздался по всему залу.
Стало тихо. Отвратительно тихо.

Габриэль не хотелось верить в то, будто это сказала именно Гермиона.

— Повтори, — требовательно прошептала Габи, сглатывая, готовясь к очередному удару, от которого придётся защищаться любыми способами.

Гриффиндорка в недоумении легко вздрогнула и снова взглянула на подругу. Морщинка меж её бровей пропала. Губы снова стали сухими.

Рон же затаил дыхание от искр новой ссоры.

— Я сказала, что ты не была здесь всё время, — мягко проговорила Гермиона, совсем избавившись от книги, положив её на стол. — Но если бы ты захотела рассказать, где ты была, ты бы рассказала. Значит, это личное, и мы не имеем права знать. Всё нормально, не… волнуйся, у каждого есть свои секреты. Твою тайну никто раскрывать не собирается.

Поттер заскрежетала зубами. Снова сжала ладони в кулаки, даже не почувствовав боли там, где было имя.
Ей было неприятно. От того, что приходилось врать. От того, что она выискивала ложь, насмешку во фразах других людей. Вечное подозрение мучило.
Да и эта чёртова рассудительность Гермионы вымораживала. Она, разумеется, всё понимает! Мол, чтобы быть счастливым, нужно быть открытым человеком — твердил её взгляд. Мол, бери с меня пример!

Габи прикрывает глаза на пару секунд, а потом снова садится, больно ударяясь локтём о край стола. Шипит и смотрит куда угодно, но только не на Грейнджер.
Поттер не хочет терять друзей. Просто потому что близкими людьми её с детства не баловали. А связь, эта такая хрупкая связь, была ей в действительности дорога.
Правда.

Уизли поджимает губы. Ему кажется, что сейчас его слова будут лишними. Парень пьёт тыквенный сок и ведёт пустую беседу с Дином, который только-только расстался с девушкой, вот и нуждается в поддержке.
А самому Рону же внутри отчего-то просто пусто.
И это заставляет часто дышать.

Грейнджер же опасливо смотрит на Габриэль, что отчаянно пытается казаться холодной и равнодушной ко всему происходящему.
Огонёк вины медленно сжигает сердце.
Болезненно и слишком, слишком правдиво.

* * *

Страницы книг тихо шелестели. Перья — скрипели. Шаги — отдавались эхом от каменных стен старого замка, что внушал слепое благоговение.

— Снова «Отвратительно», — пробурчал Уизли, со стоном обречённо ложась на парту. — Мне ни за что не исправить моё ужасное положение!

Габи хмыкнула, пытаясь не смотреть на свой лист с красной подписью «Тролль». А ведь это важная работа по Трансфигурации в текущем семестре.
Но, видно, придётся снова как-то выпутываться из чёртовых отвратных отметок.

У Гермионы было «Превосходно». Как всегда.

Поттер отвернулась от Рона, будто он мог прочесть её мысли по глазам, и испугалась своих ощущений, своей мерзкой зависти.

Хотелось просто забыться.

* * *

Блэк навещал её часто. Вот и сейчас они сидят в небольшой приёмной за чёрным столом со столешницей из дуба и медленно пьют зелёный чай, Габи — без сахара, а крестный — с двумя кубиками.

В помещении были ещё стеллажи с книгами, несколько свечей и цветы на столе. А ещё — рисунки на стенах, все в рамочках, самые-самые разные и по стилю, и по изображённому: замок в маггловских красках, неряшливые портреты учителей, учеников, какие-то странные существа простым грифелем… Это всё почему-то постоянно просило вспоминать о детстве и не забывать его. Никогда.

Габи вздохнула, отодвинув в сторону фарфоровую чашку, исписанную узорами, с горячим напитком.

За большим окном, там, вдали, сгущались тучи и громыхало небо, полное ещё неизлитых слёз.

Мужчина что-то увлечённо рассказывал о своей юности, не омрачённой годами, проведёнными в Азкабане.
Его глаза горели. Казалось, будто он медленно, с каждым словом, становился всё моложе и моложе.

Но Поттер, уже так долго терзаемая сомнениями, всё же решилась спросить и перебить крёстного, потерявшегося в своих ярких воспоминаниях, почувствовав при этом лёгкий укол совести:

— Сириус, а что ты почувствовал, когда у тебя появилось имя?

Мужчина сразу нахмурился и бросил взгляд на левую ладонь девушки, всю обмотанную белым маггловским бинтом.
Да, он был бы полным идиотом, если бы не догадался.

Ухмыльнувшись, Блэк непринуждённо откинулся на спинку мягкого чёрного кресла, слегка приподнял брови, будто показывая удивление.

— Злость. Ведь от этого мерзкого клейма можно избавиться, только отрезав себе кисть, — никакие заклинания не действуют. Ещё и ранки кровоточащие появляются, если не желаешь быть со своей «половинкой». Бред! Но потом к этой самой злости прибавилось и отвращение: матушка-то будет в восторге, ведь одним «одиноким» сыном меньше! — Сириус весь яростно скривился и почти сразу же отвернулся. Почему-то стало вдруг стыдно смотреть на такую хрупкую Габриэль.

Гриффиндорка кивнула.
Ей было холодно. До такой степени, что казалось: ещё немного и морозные щупальца непременно проникнут в глубину тела.
А ещё — страшно. Просто потому что мысли всё чаще и чаще возвращались к буквам из вен, таким совершенным в своём виде и таким безобразным в своём звучании.

* * *

И Габи нарисовала, после анонимно положив пергамент с невидимой частичкой себя на стол в приёмной, как это делали все остальные ученики.

Корявые линии пустых домов: их окон, углов и рам.
А все здания вместе казались на желтоватом листке профилем. Её же профилем.