Ей хочется выбраться. Из этого мрака, из этой печали, что исщерпила лицо шрамами, а грудь — надрывным эхом.

Джинни желает утонуть в равнодушии, как умеют это делать другие. Но у неё не получается — этого не даёт сделать любовь к людям.
Девушка не знает, является ли это чувство спасительным. Что-то глубоко внутри или рвётся, или завязывается — Уизли не понимает.

Возможно, ей стоило бы разобраться в себе, но она не хочет этого — боится, на самом деле, как и понять, так и осознать.

Замкнутый круг, петля времени, знак бесконечности.
Это было неприятно. Воздух будто был пропитан странным ощущением беспомощности, как если бы Господь оставил своих детей или бы и вовсе исчез.

Да, именно это одиночество заставляло испытывать боль, которой не было предела, которая не разделялась на «до» и «после». Благодаря ей не появлялись жёлтые точки перед глазами, не текли слёзы по горячим щекам. Было только тяжело дышать и видеть хоть что-нибудь, не сжимая ладони в кулаки, не чувствуя разочарования и блеклой сухости губ.
Эта боль всегда была, шла рука об руку, как люди идут, сплетя пальцы у берега чистого океана, на дне которого видны маленькие чёрные, белые, коричневые камушки.

Жёлтые листья кружили, ворочились по земле, гонимые ветром, тихим шёпотом серых густых облаков.

Джинни слабо улыбается, не убирая руку с памятника, с букв, которые многое значили для неё. И глядит на давно позабытое.

В детстве она часто сидела под клёном около их дома и смотрела как медленно усыхали листья — уже через несколько часов они сворачивались в трубочки у её ног.
Ей было жаль их прошлый цвет, их красивую, почти идеальную форму.

Уизли наивно надеялась, что эти трубочки снова станут прежними, меняла позу и продолжала смотреть на них, иногда отвлекаясь на тихое бескрайнее небо.

Девушка взяла один листок в руку и случайно не достаточно бережно коснулась его поверхности большим пальцем, пытаясь нежно провести по согнувшимся «жилкам».
Он рассыпался на части в её бледной дрожащей ладони.

Точно так же и с людьми. Все мы превращаемся в прах. Всё зависит лишь от времени, которое не способно повернуться назад или остановиться.

Лидия смотрела на девушку и мягко улыбалась. По телу Мартин текло странное чувство покоя и безмятежности. Для этого места, где всё кажется таким мрачным и далёким, это было странное ощущение.

Пустые бессонницы, крики в поту и эта же боль… Банши будто слышала в своей голове чужой смех и видела столь яркие картинки, что слёзы начинали медленно капать на один из памятников, на котором лежал простой букет сухих васильков, что она же сюда и положила неделю назад.

Уизли было хорошо, а потом стало ужасно одиноко, не потому что её никто не понимал, или ей не с кем было разделить свои печали. Причина была даже не в том, что она не могла вернуть тех, кого любила. Просто… она понимала, что жизнь проходит — голые ветви сменяются зелёными нежными почками, дети вырастают, ветер стихает, его порывы становятся более слабыми, будто щадящими.

Лидия прикрыла глаза.
Ей уже было не больно дышать, а самой себе она уже не казалась отвергнутой миром.

Ведь она чувствовала этот ветер, слышала этот смех и не забывала о своём существовании, благодаря той самой любви, что не разбивала её, как хрупкую хрустальную люстру, а собирала по мелким частичкам вновь и вновь, каждый раз. Наполняла жизнь смыслом и той самой болью, с которой она и продиралась с кровью через густые заросли, честно сжимая челюсти.

Мартин закалялась, как железо. Она не падала в бездну и не смотрела ей в глаза, ожидая глупого ответа.

Она жила, оставив сомнения и приняв то, что если жизнь проходит, то её нельзя тратить на что-то пустое: на разочарование, на взгляды назад, на жалость к себе, на неправильные слова, действия, отвратительные поступки.

Её просто нужно тихо строить, снова и снова, даже если кто-то и разрушает.

Нужно знать — жизнь твоя и никто за тебя её не проживёт.

Лидия облизывает губы и немного наклоняет голову.
И Уизли поймёт это. Пусть не сразу, не сейчас, но зато пронесёт это знание через всю свою жизнь, мягко сохранив его в своём сердце.

Банши стирает рукой дорожки от слёз и глубоко вдыхает, наслаждаясь свежестью воздуха и красотой этого туманного утра, желтизной опавших кленовых листьев.

Кладёт снова свежие васильки, забирая другие, и опять улыбается, едва касаясь высеченных букв, прежде чем уйти.

Тепло. Она чувствует в своём теле тепло, желанное и настоящее.
Вместе с… печалью.