Уже почти все собрались, а Поттер страстно желал срочно выпрыгнуть в окно, сбежать, как глупый мальчишка, найти ближайший бар и просто хорошенько напиться.
Потому что больше не мог нормально жить с этим огромным грузом на своей такой хрупкой совести: послевоенное время оказалось не таким уж и «радужным» — нищета, голод, сбежавшие безумные Упсы, волнения среди простых магов, нехватка нормальных авроров и страх, глупый ненормальный страх, что Волан-де-морт всё-таки вернётся.

Гарри зажмуривается и принимается массировать виски, стараясь хоть как-то отвлечься от пока ещё слабой маггловской мигрени.
Чёртовы советы. Как же он, Мерлин его подери, устал.
Но Кингсли понадобилось обсудить важные вопросы, и поэтому всем срочно нужно явиться в Переговорную… Разве Поттер мог ослушаться приказа самого Министра?

Два года на службе, а уже — глава Отдела по Раскрытию Преступлений, ОпРП. Министр говорит, мол, негоже Герою в простых мракоборцах ходить, люди, мол, возмутятся.
А вот хорошо ли от этого самому «Герою» — собственно, не его проблемы.

Гарри быстро выдыхает — нет, им не избавиться от всего так скоро.
И это просто… просто отвратительно, до кровавых отметин на теле — мерзко, до удушья — больно!

Последняя в кабинет заходит девушка, занимающая самый низкий пост среди всех собравшихся.
И Гарри глупо улыбается, почти забывая о своей головной боли: девушка эта — одна из немногих его знакомых ещё со времен обучения в Хогвартсе.

Кэти. Кэти Белл — глава Отдела по Обнаружению, грубо говоря, ещё один шпион, только тот, о котором знает правительство и у которого в помощниках несколько дюжин магов. Сложная должность для молодой особы женского пола, но Кэти на это, грубо говоря, наплевать — и не такое, мол, переживала.

Гарри хочет уступить ей место, ведь все уже заняты. Но Кингсли поспешно приносит ещё один стул, за что Белл живо благодарит мужчину, садится и кладёт одну ногу, всю в веснушках и родинках, на другую, стыдливо поправляя немного задравшееся аврорское алое, словно росчерк крови на щеке, платье.

Министр же начинает монотонно вещать о том, что все должны быть сейчас собранными и осторожными, что уже несколько Пожирателей пойманы, огромная заслуга в этом Гарри, хотя это не так — ему помогали многие Отделы; что для Хогвартса нужно выделить больше средств на восстановление, которое никак не закончится вот уже целых добрых четыре года; что уровень преступности за этот год значительно снизился; что вообще почти все молодцы, но вот есть ещё недочёты здесь и здесь, здесь и здесь…

Поттер резко дёргается, слыша свой уже почти прорвавшийся громкий храп.
Вытягивает шею, снимает отцовской оправы очки и начинает потирать глаза, широко распахивая их, чтобы снова не заснуть.
А потом уже замечает Гермиону, прямо напротив него, прикрывающую рот узкой ладошкой, и что-то тихо пережевывающую.
«Вот это да!» — думает Гарри, продолжая мысленно рассуждать: «Даже Великая Всезнайка дала слабину, что уж говорить об остальных…»

Гарри смотрит на маггловские часы на своей руке: прошло полтора часа, чёрт возьми!
Неудивительно, что многие уже, откровенно говоря, почти что ненавидят такого бодрого, полного энтузиазма Министра и весь этот совет.

Но Избранный вдруг хитро прищуривается, почти мгновенно придумав для себя новое весёлое занятие (чтобы просто не заснуть снова, конечно же, хотя хотелось бы, ага).
Мел рисовала что-то на пергаменте, ей было немного неудобно из-за того, что чёртов листик был на коленях и постоянно мялся. Она тихо чертыхалась.
Нотт старался делать важный и независимый вид, но частые зевки абсолютно всё портили.
Мисс Дженкинс шепталась с МакЛаггеном-старшим и хихикала почти при каждой его реплике, подозрительно краснея.
Правда, несколько начальников всё же, морщась, продолжали внимательно слушать. Мужчины эти были гораздо, впрочем, старше самого Гарри.

Гриффиндорец в беззвучном смехе весь затрясся, а потом только снова весь выпрямился и повернул голову в другую сторону, желая уже увидеть и Снейпа, строгого и всегда сосредоточенного, идеала в плане держателя власти, вершитедя судеб и внимания к чему-то, что касалось лишь работы, в общем — достойного носителя маски «идеальной безэмоциональности».

И да, Поттер видит и впрямь этого такого знакомого и привычного мужчину: сидит себе, спокойно слушает Кингсли и совсем не двигается, даже не хмурится или прикрывает от усталости веки.
Его волосы даже не трепет ветер, порывы которого то и дело заставляют Мел хныкать, что, мол, холодно, закройте, пожалуйста, окно.
Снейп в профиль немного сутул, совсем немного, а сейчас весь прямой, как ровная металлическая балка, со вбитыми в неё гвоздями.
Его большой нос кажется ещё больше, а тёмно-синяя мантия — ещё темней.

После войны Снейп стал одеваться немного по-другому, но шрам, оставленный Нагайной, всегда прятал то за шёлковым платком, то за высоким воротом какого-нибудь толстого маггловского свитера тёмных тонов.
И зубы его стали теперь белые-белые. Говорят, ходил к стоматологу то ли год, то ли полгода после выписки из Святого Мунго. Зубы лечил.

Но профессор… всё равно всегда был для Гарри профессором. Даже если они и коллеги, формально, гриффиндорец просто не мог да и не может позволить себе обращаться к нему без уже привычного «сэр», не мог долго смотреть в глаза или улыбаться при нём, тем более — смеяться.
И вообще, иногда чувствовал себя просто глупым взбалмошным ребёнком рядом со своим бывшим учителем.
Но, в конце концов, Снейп столько сделал для него. Он действительно заслужил то уважение, которое всегда требовал от Поттера.

И вот поэтому, именно поэтому, Гарри уже хотел перестать неправильно пялится на сэра, хотел отвести взгляд, но неожиданно, даже для самого себя, не смог: заметил, что на худом остром плече, скрытом тканью одежды и мантии, лежит головка с тёмно-каштановыми немного пушистыми волосами, собранными в почти что развалившийся пучок.

Поттер вспотел. Ему стало страшно. Потому что снейповские ладони сильно дрожали, он сжал даже их в кулаки, чуть погодя.
Казалось, ещё немного и это извечно бледное лицо просто станет алым от ярости и негодования!

Избранному стало страшно за Белл. Как бы Снейп, в его излюбленной манере, не стал издеваться над ней, потому что она нарушила его личное пространство, как бы не оттолкнул, больно задев или ударив рукой, как бы не разбудил…

Может, это беспокойство и было беспочвенным, но Гарри ведь знал, что Снейп не джентльмен. Мужчина педантичен до мозга костей и просто не терпит никаких прикосновений, даже самых случайных. Ни от кого. Шипит и дёргается. Жалит, как змея.

Поттер снова осмотрелся по сторонам, лихорадочно начиная что-то придумывать. Нужно как-то выкрутиться, пока всё не усугубилось ещё больше. Но, чёрт возьми, никто не смотрит в сторону профессора. Никто! Все продолжали слушать речь Кингсли, ну, или просто делать вид, что слушают, не обращая на других внимания, стыдясь этого что ли, наверное.

И тогда аврор снова резко повернул голову и вздрогнул: Снейп своими длинными пальцами легко, но очень аккуратно и осторожно, коснулся женской маленькой ладони, лежащей на коленях Кэти.
У Поттера всё пересохло во рту. Он никогда в своей жизни не видел ничего красивее или… совершенней: большая бледная рука благоговейно, лишь кончиками пальцев, медленно водит по нежной женской коже; эти морщинки сейчас казались гриффиндорцу более чем естественными, а веснушки на ладони Кэти — очень красивыми.

Необъятная нежность сдавила грудь Поттеру, заставляя смотреть и смотреть, не отрываясь взглядом от того, что он прозвал в своих же мыслях совершенством… чувств, их апогеем.

Гарри всё понял.
И это мгновение, когда простое чужое касание превратилось в выражение именно ощущений, в само их значение, кажется, останется в памяти Поттера навечно, ничуть не изменившись, не скрывшись в золе бесконечных серых дней.

— Что ж, совещание окончено, — с радостью объявил Кингсли: все оживились. — Спасибо за терпение!