Помню, как Он указал перстом на ребёнка, точнее, на её мягкий образ в облаках, будто нарисованный акриловыми красками: с тёмно-русыми волосами и красивыми серыми бледными глазами.
Эта девочка тихо смеялась, окружённая алым-алым песком пустыни и неясной тенью от маленького-маленького деревца с едва ли заметными тёмно-зелёными листьями.
Она любила жизнь, природу, Землю. Её сердце не было отягощено мраком горя, оно было порывистым и лёгким, мягким — оно внимало советам и доброте других.
Но такими были ведь все в детстве, кто доставался мне.
И лишь годами позже во многих возрастала ненависть и жестокость, а с каждым новым днём они просто всё более и более ненавидели то, к чему ранее так трепетно и нежно относились.

Он говорил, что они не виноваты. Любил их, потому-то и прощал, оправдывал.
Я же простить не мог. Все эти мерзости, деяния, кровь, много чужой крови, похоть, злоба, месть — омерзительны и просто не должны никогда совершаться ради надежды на то, что люди хоть когда-нибудь поймут, будто были тогда не правы.

И эти создания казались мне в итоге такими пустыми, дурным, испорченными, что никакой радости их существование не доставляло, даже несмотря на их любовь, которая, по правде говоря, во многих случаях любовью-то и не была.
Войны, самоубийства — человечество, в своей большей сущности, просто не ценило жизнь, считало её как будто бы обязательным хрустальным элементом в своей красивой мозаике.

Но мне, возможно, просто недоставало понимания Его замысла? Или… Его милосердия?
Не знаю. Но вполне ощущаю как праведный гнев, так и гнетущую боль.

Этот же ребёнок был очередным живым доказательством того, каким совершенным должен быть человек и каким он делает себя сам.
Мать девочки была сестрой Милосердия в Африке, лечила больных детей от самых разных болезней, едва ли не став опытным хирургом или акушером за семь лет, проведённых на слишком жарком континенте, отдавая почти всю себя великой цели — спасение одних и введение в погибель других.
Да, я вполне мог бы сказать, что эта женщина пыталась вырастить дочь с неким внутренним стержнем и весьма смутными понятиями относительно добра и зла — девочка, к тому же, видела жертвенность матери и понимала причину, понимала, как сложно бывает вернуть человека оттуда, откуда никто не имеет права вернуться сам.

Мне неизвестно, любила ли эта женщина Кэти, мою подопечную, — ведь только Он в силах проникать в чужие мысли, — но я бы сказал, что… да.
Разумеется, далёким образом от идеала.

Когда мать Кэти умерла, Он промолчал в ответ на мой немой вопрос «За что?». Да, женщина эта не была совершенной, но и не была достойна, на самом деле, смерти.

И всё же, странно, как эти люди перенимают всё от родителей — лишь от тех, кто их любил.
И не сразу. В первые годы свободы они рвутся опробовать абсолютно всё, часто злоупотребляя этим: секс, наркотики, алкоголь… Они злы и недовольны тем, что подобный образ жизни не приносит ни им, ни другим счастья.
Вот тогда и начинается переломный момент: когда люди делают выбор — стремиться к счастью или просто существовать, проживать серую жизнь, постепенно озлобиваясь на весь Мир, буквально пропитываясь ненавистью.
И обычно осмысленный жребий падает на второе, ибо то легче — плыть по течению.
Человечество живёт в самом отвратном, тонет в разочаровании, от чего страдают все живые существа, яростно ненавидя в ответ.

Моя… подопечная, впрочем, стала молодой женщиной и красивым человеком. Красивым во всех смыслах этого слова. Даже в моих глазах. Отчасти, разумеется.

Пожалуй, всё дело было в том, что Белл помнила, как любила её мать или как ненавидел её отец? Хранила те моменты, когда кто-то покидал её, умирал, ввергая в тягучее одиночество?
Небезупречная, но стремящаяся к счастью. Одна из немногих. Тех, кто сделал правильный, пусть и нелёгкий путь, отяготив себя религией и моралью, жизненными ценностями и строгой любовью к тому, что дозволено.

Мне не было противно наблюдать за ней. Но одного я всё равно не понимал и не принимал: почему она так несчастна, раз исполняет все Его законы и трепетно относится к Его принципам, будучи милосердной?

* * *

Мне не нравился этот человек. Весь худой, высокий и чёрный. И глаза у него были злые. За ним никто не присматривал.

Он говорил, что Падшие забывают о своих обязанностях, отчего некоторые люди остаются без, хотя бы невидимой для них, поддержки, одинокие и жестокие.

Этого человека звали Снейп. Он часто смотрел на мою подопечную, но вечно гаркал на коллег и невольно пугал её, отчего после и сам на себя злился — я видел, как сжимались его пальцы от бессилия в кулаки.
Однажды он вышел покурить, — дымил этот Чёрный Человек, кстати, как паровоз, зубы жёлтые от этого даже были, — и снова вперил свой злющий взгляд в Кэти, которая держала в потной от волнения руке алое яблоко и явно намеревалась перекусить, но чёртов дым отбил всякое желание — моя подопечная ненавидела этот мерзкий запах.

— Вы выглядите сегодня отвратительно, — и он тушит сигарету, прежде небрежно кинув на тротуар, давя носком чёрного лакированного элегантного ботинка. — Что же заставило вас явиться на работу в таком виде?

Он приподнимает одну бровь, а мне хочется, чтобы он просто исчез.
Такой грубый и насмешливый, заставляет мою подопечную содрогнуться от укола, верно, обиды.
Белл, в девичестве, молчит и не смотрит на мужчину этого. Чёрный Человек же ждёт ответа, даже скалится, не получив его, а затем просто прикрывает веки, втягивая носом воздух.

И я замечаю, как какая-то мучительная судорога проходит по всему его лицу, как дёргается кадык и как ссутуливаются его плечи.

— Простите. Я не хотел вас оскорбить, — отрывисто, чётко произносит он и быстро уходит, нервно поправляя воротник серого пальто дрожащими руками.

Моя подопечная же в растерянности оглянулась и после только грустно выдохнула горячий воздух, который тут же в холоде превратился в пар, затем резко снова начиная кашлять — остатки едкого дыма всё же давали о себе знать.

Наверное, именно тогда я и понял этого человека — он не просто так смотрел на Белл, в девичестве, не просто так каждый раз извинялся за свою неучтивость — хотя это было какое-то немыслимое исключение — и его злые глаза тоже не просто так теплели, почти незаметно, неуловимо, когда Кэти случайно бы заговорила с ним.

Коллеги на работе моей подопечной шептались о Чёрном Человеке. Все знали и видели очевидное почти так же, как, впрочем, и я — люди всё же были более сведущи в вопросах человеческой любви.

— Мистеру Снейпу нравится медсестра в его отделении, тёмненькая такая, красивая очень, — проговаривает Спраут, беззаботно улыбаясь. — Вы заметили?

И все присутствующие понимающе кивают головами, предвкушающе усмехаясь, после рассказывая то ложные, то верные «подробности» этой довольно щекотливой темы.

— У них, верно, роман! — со священным придыханием шепчет медсестра-Грейнджер, и румянец заливает её щёки.

Поттер, прямой коллега моей подопечной, только фыркает на это:

— Миссис Уизли боится Снейпа и всегда одёргивает руку, если он пытается коснуться её ладони, — поправляет очки, видит разочарование в глазах школьной подруги, но, однако, продолжает: — Нет у них никакого романа.

И так каждый раз. Вечные кивки, хитро прищуренные глаза и почти незаметные «шпильки» в диалоге.
Знают, но только все молчат — вряд ли бы кто-то осмелился спросить у Чёрного Человека о его отношении к одной из его подчинённых.
Знала и Уизли. Чувствовала и всегда вздрагивала, будто это его робкое прикосновение могло бы её обжечь или же вынуть душу всем на обозрение.

И да, Снейп был неприятным для неё: грубый, надменный и нелюдимый. Мужчина был одинок, и порок его в том был, что из-за своего одиночества он не смог научиться правильно общаться с людьми, что стал жестоким как раз именно из-за этого.
Некрасив, к тому же, по человеческим меркам, и ужасно зол.

Но даже если бы она закрыла на это всё глаза, то всё равно бы никогда не приняла его странного внимания: на её пальце уже было обручальное кольцо, а предательство… умертвило бы всю её добрую сущность.
Это было невозможно и нереально. И поэтому моя подопечная не смотрела на этого мужчину, не позволяла ничего личного или недозволенного — не давала ложной надежды и не желала быть обманутой.

Он говорил, что это правильно, что благодаря таким деяниям мисс Белл, в девичестве, непременно станет счастливой.
Я не понимал: её муж — подлец, где же здесь правильность или неправильность страсти? Обжигающей, красивой страсти? Почему правильно то, что Кэти даже не знает об обмане?
Почему?!

Но всё же… ожидание этого обещанного момента, счастья, было таким долгим, что я, казалось, просто разочаровался и разуверился в Нём, между тем задаваясь одним и тем же вопросом: «В чём же это человеческое счастье, если не в настоящей любви?..»

* * *

— Вы считаете меня чёрствым? — Снейп прищурился, явно ожидая ответа, когда они снова остались наедине. Он даже не стал курить в этот раз, только голос его всё равно был хриплым.

— Простите? — в непонимании спросила моя подопечная, широко распахивая глаза.

Он только на это вздохнул и снова зажмурился, начав тереть пальцами костяшки своих же рук в немом непонятном жесте.

— Ответьте, — грубо бросает он, и уголок его рта дёргается, как если бы он усмехался или был морально сломлен.

Кэти невольно отступает на два шага назад, когда видит эти горящие странным блеском чёрные глаза и замечает во взгляде Снейпа не только обыденное презрение, но и что-то другое, совсем иное.

— Чёрствым? — повторяет она шёпотом, а потом зачем-то смотрит на свои руки, худые длинные пальцы и крупные голубые венки. — Я не знаю вас. Мне сложно судить о вашей… натуре.

И уклончиво пожимает плечами, тихо сглатывая, в смущении отворачиваясь.

— Я груб, по вашему мнению? — продолжает Чёрный Человек, и вижу, как он протягивает руку, чтобы незаметно коснуться плеча миссис Уизли, но резко опускает конечность, тяжело дыша, будто переживая какую-то невообразимую муку. — Говорите со мной откровенно, прошу вас.

Кэти, казалось, больше удивить просто было нельзя.
Она с опаской теперь разглядывает этого незнакомого человека, несмело смотря на абсолютно все черты его лица со впалыми скулами. И дёргает своими острыми плечами.
Её лицо в тусклом свете лучей, слабо пробивающихся сквозь тучи, было даже более выразительно, чем обычно.
И глаза, внимательные, изумлённые и серые, как и небо в осеннюю пору, были очень красивы.

— Вы… жестоки временами. Не думаю, что это так на самом деле, но иногда мне кажется, будто вы считаете, что наши пациенты сами виноваты в своём безумии. Вам словно это всё ненавистно или же просто в тягость… — Она избегает прямого взгляда и часто дышит, боясь сказать лишнего и оттого тщательно подбирая слова. — Вы успешный психиатр и вообще целеустремлённый человек, но видно, что работа, которая подразумевает сразу много отношений с чужими людьми, не для вас. Дело скорее в том, что вам… трудно кому-то открыться.

Белл, в девичестве, замолчала, спрятала ладони в карманы алого пальто и наконец подняла голову, совсем слегка обнажая покрытую румянцем шею.
Она казалась такой беззащитной и слабой рядом с высоким Чёрным Человеком, но по неприятному опыту мне уже хорошо известно, что люди сильны не благодаря росту или физическим способностям, важнее гораздо дух, внутренний стержень, который мог быть как несгибаемым и слишком стойким, так и таким же хрупким, как стекло или детская психика.

Снейп усмехается. Некоторое время он ничего не говорит и только ласкает снова этим тёплым и грустным взглядом лицо моей подопечной, каждую его чёрточу.

— Наверное, если бы я был более добр, вы бы… вели себя со мной иначе, — он делает один шаг навстречу, но моя дорогая миссис правильно отшатывается от него, испуганной маленькой птичкой теперь уж и вовсе прижимаясь к стене этой психиатрической больницы, в которой они оба и работали, почти что вжимаясь в неё лопатками, даже, наверное, не обращая внимания и на холод.

Мужчина тяжело и отрывисто выдыхает на это.
Крылья его носа трепещут. Глаза теперь до невозможности злы.
Он страшен.

— Я пугаю вас, — Чёрный Человек произносит это с неожиданной, нетипичной для его образа и вида, болью, даже скорбью, и только сейчас, в это странное, лишь человеческое мгновение, мне кажется, будто людские чувства, верно, и вправду приносят одни лишь страдания.

— Нет, просто… — Кэти порывисто облизывает дрожащие губы, — У моего мужа рыжие волосы. И его доброты мне вполне хватает, — и дышит ещё чаще, отворачивается и вовсе уходит, направляясь к главному входу, борясь, я уверен, с шумом, невообразимым гулом, словно пчелиным, в голове.

Потому что ей больно видеть чужую горечь и знать, что она не в силах уничтожить её, стереть с чужих щёк дорожки непрошеных слёз.
Но её сердце и слишком переполнено добротой, чтобы не чувствовать ответственность за тех, кого она «приручила», пусть и неосознанно, даже не желанно.
И это разрывает её на части, терзает душу, не даёт покоя. Нет желания власти — дёргать за ниточки-чувства, превращая человека в марионетку. Есть лишь сожаление и страх, совершенно иррациональный — дать ту надежду, которую никогда бы не посмела да и не возжелала воплотить в жизнь.

Я обернулся.
Снейп, скрючившись, смотрел вслед моей подопечной, сжимая челюсти.
Он был бледен, нет, даже сер.
И мне даже почудилось, будто этот взбудораженный столь сильными переменами в своей аскетичной и безрадостной жизни человек смотрит на меня и проклинает Его за непонятные правила, законы и мораль — за то, что он вынужден так страдать.

Поднимаю голову к небу.
Думаю о том, что порядок — есть основа всего живого; что одна женщина должна принадлежать одному мужчине и наоборот; что счастье одного не обязательно будет счастьем другого: что смысл жизни Чёрного Человека, то для моей Белл запрет, табу, клеймо греха; что именно так, как сейчас, и является эталоном отвержения и принятия именно этого отвержения со скрежетом зубов и кровью в сердце.

Но это отвержение ведь не делает никого счастливым? Оно лишь сталкивает с обрыва в бездну.
И тогда в чём его смысл? В боли?

Мне захотелось в эту же минуту закричать, завопить со всей силой и всем негодованием, злостью, отчаянием «В чём смысл этой боли?».

Но… ангелы-хранители не могут говорить, дышать, осязать.
Они вечно молчат, лишь имея возможность видеть всё горе, несовершенство, мерзость и самую малую толику любви этого странного человечества.
И сдерживать тот момент, когда жизнь очередного подопечного оборвётся, неминуемо и без возможности начать всё с начала — без Рая или Ада.

* * *

Моя подопечная всегда вставала ещё до рассвета. Звонила мужу, чтобы узнать, как он, готовила завтрак, собирала сына в садик, отводила мальчишку в это здание, полное кричащих неугомонных детей и Присматривающих за ними, ехала до больницы, которая, к слову, была за городом, и переодевалась в скромную одежду медсестры.
А ещё, неизменно, будучи рабой некоторых привычек, смотрела ровно одну минуту на себя в зеркало, которое висело на внутренней стороне железного шкафчика уже в каморке для сотрудников «Хогс-хоспитал».

Кэти была красива, по человеческим меркам. Но широкая счастливая улыбка на её лице появлялась не чаще, чем Чёрный Человек бы смеялся по-настоящему — искренне, без и тени сарказма.

Волосы миссис собирала в короткий хвостик, когда работала; чёрное прямое платье, белые вставки и особая шапочка с алым крестом — вот и вся её униформа.
Просто и без излишеств. Какой, впрочем, и была вся её жизнь.
Но вряд ли Уизли жалела о своём выборе или этой ситуации. Лишь временами, короткими минутами, когда была одна, она позволяла себе смотреть на что-то в магазине, что стоило бы больше двухсот долларов.

Да, я бы назвал это самой обычной человеческой завистью, но миссис Уизли только грустно вздыхала и улыбалась самыми уголками губ, беря коробку с обычными, самыми простыми и дешёвыми, туфлями на низком каблуке.
Мне не было жаль её из-за этого.
В её распоряжении был дом, пусть и не собственный, она могла говорить на двух языках и имела образование, благодаря которому могла прокормить даже не только себя.
Другие об этом и мечтать не смеют.

Но, увы, человеческая жадность просто непомерна: Кэти жгла усталость и разочарование, а её муж, списав всё на ссоры из-за материальных проблем в семье, уехал на заработки, на юг, обвинив мою подопечную в том, что именно она надавила на него, из-за чего он был вынужден уехать, потому что его жена, видете ли, не в состоянии была попросить за него и устроить в ту же больницу, где сама работала, не захотела лгать о его документах и плохом аттестате.
Его Присматривающий несколько месяцев назад показал мне Измену в часы сна. Отвратительно.

В этой самой психушке, где работала Уизли, медсёстрам, конечно, платили гораздо больше, чем в других. Ведь безумцы и ненормальные — вот они, все дражайшие, любимые и просто несчастные пациенты.
Мало кто хотел работать в подобном месте, а те, кто работали по нужде, ощущали сильное давление на психику.
Билл, правда, понял, что его миссис Уизли хотела лишь лучшего только тогда, когда сам побывал в подобном месте, будучи грузчиком уже далеко от семьи. Смотреть на безумцев… ему было противно. Да и поэтому помогать или ухаживать за ними Уизли было бы очень трудно.

Помню, как Кэти грустно улыбнулась и вздохнула в ответ на сбивчивые извинения мужа, произнесённые в трубку хриплым от волнения голосом.
Да, она вполне привыкла к этой глупой вспыльчивости. Правда, вот нельзя было сказать, что прощала ему всё, но только всегда отрицала, что не могла забыть некоторые моменты или его взгляды. Я по глазам это видел — как она смотрела на него, когда он невольно, сам того не замечая, образно говоря, ударял в новой ссоре по её слабому месту, вспоминая, например, мать моей подопечной, отзываясь о ней не самым лесным образом.
И тогда миссис Уизли позволяла вырываться оскорблениям из своего чудесного, пленительного в своей красоте и изящесте, рта, насмехаясь, стараясь укусить в ответ с той же силой, не остаться, как говорится, в долгу, а ещё лучше — сделать намного-намного больнее, нервно сжимая пальцы рук в кулаки.
Позже, разумеется они извинялись друг перед другом с вымученным видом, над которым непременно постаралась сама г-жа Совесть.

Но… за это время Кэти всё же успевает несколько раз посмотреть и покрутить пальцами своё дешёвое обручальное кольцо, а Билл — опрометчиво позвонить другой женщине, всё глубже погружаясь в бездну Лжи, из которой уже не сможет выбраться без, увы, совершенно очевидных последствий.

* * *

— Сегодня пасмурно, правда? Так хорошо, — пробормотала миссис Беллатриса, которая вполне вменяема почти что лишь в часы прогулок.

Наверное, женщина эта когда-то давно-давно была красива, но, увы, сумасшествие погубило всю её красоту: длинные всё ещё вьющиеся чёрной проволокой волосы заметно потускнели и даже поседели в некоторых местах, тонкие, ранее алые и пухлые губы потрескались, а кожа на лице, шее и плечах покрылась заметным кружевом ранних морщин.

Белла напевала незнакомый мотив, пока её придерживала за руку моя подопечная, с бесконечной тоской смотря на неё, мать, убившую своё дитя в совершенном беспамятстве.
Поттер же шёл рядом, в конце концов, слабых физически медсестёр нельзя было оставлять наедине с этими безумцами — те могли как задушить, так и изнасиловать, если бы не охрана и жёсткая политика главных врачей.

Лестрейндж внезапно остановилась и криво улыбнулась, коснулась щеки Кэти, на что та дёрнулась и тихо сглотнула. Безумная женщина только как-то печально вздохнула и погладила чужую кожу с непривычной нежностью и мягкостью.

— У неё тоже были такие волосы, — и теперь смотрит глаза в глаза. А моя подопечная лишь смиренно глядит и глубоко дышит, не желая обидеть обделённого любовью человека и, на самом деле, с такой ужасной жизнью.

Где-то внутри страх за свою жизнь и перед болью наверняка скребётся о черепную коробку, но усилием воли миссис Уизли заставляет его замереть на месте.
Пусть и мимолётно, но она хочет, чтобы Беллатриса увидела: ей сострадают, к ней вовсе не жестоки.
Да, Кэти точно не знает мотива этого своего порыва: глупость или доброта, эгоизм (всё-таки иногда медсестру глодала г-жа Совесть за редкие собственные взгляды, полные отвращения, раздражения) или же просто… пародия на жалость.

Лестрейндж громко хохочет, давясь безумным смехом, когда Поттер с силой оттаскивает её от моей подопечной.
Широкая улыбка, обнажающая жёлтые зубы, была словно противоположностью её взгляда, в котором была лишь тоска, болезненная и неотвратимая.
У дочери этой женщины не могли быть тёмно-русые волосы: у обоих родителей были тёмные.
Она даже забыла, как выглядела несчастная девочка. А, может, помнила лишь тот момент, когда душила, — вечер Хэллоуина, все были, скорее всего, в странных костюмах с париками.

Кэти молчит. Внутри у неё, наверное, всё разрывается на части, ей больно видеть такие страдания, на самом-то деле, а то раздражение или брезгливость просто и не стоят рядом с этим настоящим и правильным чувством. Я просто вижу это всё по её позе, слабому дыханию и внешней скорби.
В мире нет лекарства от одержимости, глупой любви или сумасшествия. Всё словно идёт по кругу, повторяясь вновь и вновь, а никто не может ничего сделать.

Моя подопечная оборачивается на голос одного из главных врачей. Альбус Дамблдор. Он что-то говорит о том, что применять грубую силу к пациентам неправильно, что Гарри должен быть мягче, а миссис Уизли — осмотрительнее.
Моей медсестре хочется тоже засмеяться, как и Белле, — уголок её губ дёргается — но она сдерживает себя, выпрямляя спину и живо сглатывая.

«Осмотрительнее». Отвергать и не быть таким жестоким, каким, возможно, в понимании этого врача был Поттер, — вот что означает это человеческое слово. Быть далёким и безучастным, обладающим мнимой добротой.

Рядом с Альбусом и его Приглядывающим, за ними, стоит Чёрный Человек.
Его ладони сжаты в кулаки. Его глаза снова страшны и злы.
Кэти вздрагивает. Грудь сдавливает от этого неприятного взгляда, пусть обращённого и не на неё, а на ненормальную, чей тихий смех был ещё слышен.
И губы моя подопечная превращает в одну тонкую линию.

Снейп будто чувствует, что на него смотрят — и резко поворачивает голову.

На что моя медсестра стыдливо заостряет внимание на носках своих дешёвых туфель, часто задышав.
Её шея снова покрывается алыми пятнами, тогда как щеки всё продолжают быть бледными от холода.

Это не смущение, это — просто стыд. Смотреть на того, кто смотрит на неё, не испытывая влечения или любви, словно дразнить — неправильно и неверно. Запретно. Для людей это — искушение.

Кэти не видит из-за переживаний, скорее всего, как, проходя мимо неё с Альбусом, мужчина всё же коснулся её руки своей, мимолётно и осторожно, всего на пару мгновений.
Пальцы Снейпа, наверное, были тёплыми — она вздрогнула, а его губы только мягко изогнулись в скупой грустной улыбке.

Украденное — для неё прикосновение, но желанное — для него.
Люди стремятся к недозволенному, и лишь немногие отступают, бегут от греха.

Кэти снова оборачивается и теперь смотрит в спину Чёрного Человека, её лицо мрачнеет, пальцами она словно хочет стереть неправильное, чуждое на своей ладони.

Гром заставляет миссис Уизли опять вздрогнуть.
Витиеватая молния озаряет пасмурное небо резким белым узором.

* * *

Поттер, её друг, — вечно пытается рассмешить, рассказывает о своём детстве, делится своими мыслями, не обижаясь как на частое молчание моей подопечной, так и на её неопределённые ответы насчёт семьи.
Он совсем ещё мальчишка, волосы взъерошены, очки слишком большие и постоянно чуть ли не спадают; вечно попадает в разные мелкие передряги.
Но, увы, Поттер вовсе не беспечен. Он просто слишком добр и смел.
Дитя ещё совсем.

— А ты перестала общаться почему со Снейпом? — очень осторожно спросил он, начиная снимать кожуру с мандарина, вскоре протягивая половинку плода Кэти, — Нет, я, конечно, понимаю, не дурак, что он ублюдок, каких ещё поискать нужно. Но вы ведь раньше вроде как общались. Немного, видел, как говорили несколько раз в саду, — махает рукой в сторону теплицы и продолжает. — Ты стала его бояться… Почему? Не пойми неправильно, я просто хочу помочь, раз это уже стало заметным.

Моя подопечная долго молчит, и парнишка уже и не надеется на то, что получит ответ. Просто смотрит на эту девушку с тёмными мягкими, немного пушистыми волосами и высокими скулами: губы накрашены бледно-розовой матовой помадой, почти сливаются с цветом кожи лица; неброские «стрелки» и до одури яркий цвет серых глаз, вечно привлекающий чужое внимание.
Во время ночных смен Кэти распускает волосы, те змейками медленно и тягуче ползут по плечам, своими кончиками хвостов совершенно не доставая до лопаток.
Лицо её всё равно, правда, острое, а щеки — впалые.
Шея длинная, а когда миссис Уизли нарочно приподнимает голову, то та часть тела кажется фарфоровой.
А ещё, у моей подопечной есть два шрама: на указательном пальце, ровный, аккуратный, и у правого уголка губ, совсем маленький и почти незаметный.
Вот вены на ладонях слишком сильно видны: тонкими реками под кожей сверкают, будто на солнце — вода.
И взгляд у моей подопечной иногда очень неприятный. Проницательный, так говорят люди. А, по-моему, слишком пристальный и изучающий. Одним словом — неуместный.

Миссис Уизли вздыхает и теперь тоже глядит на своего друга.

— Знаешь, Гарри… женщина всегда чувствует то самое внимание от мужчины. А мне оно не нужно ни от кого, кроме как от мужа. — Дёргает плечами и затем мягко улыбается, — Вот и не хочу провоцировать чужое влечение. Это не страх, а благоразумие. — Начинает немного раскачиваться верхней частью тела, опираясь руками о поверхность той ступени, на которой и сидит, — Ведь бывают такие ситуации, когда даже сильные, в плане морали, люди поддаются искушению из-за обстоятельств, обиды или же желания попробовать нарушить запрет.

И треплет Гарри по волосам, взъерошивая их ещё сильнее, всё продолжая слабо улыбаться, на что парнишка весело смеётся, а потом, вдруг став серьёзным, пододвигается поближе, всё ещё сжимая в ладонях оранжевые кусочки кожуры от мандаринки.
Он касается её хрупкого плеча своим, по-дружески толкая, смотря в серое небо, прищуривая глаза.

— Может, ты и права. — Говорит он и сам себе кивает, всё продолжая наблюдать, как почти бесцветные нити то сплетаются, то разрываются в одно почти беспечное мгновение, — А вообще, Мистер-я-вас-всех-ненавижу — просто безобразие природы. Нет, ну правда: «Уберите эти подносы, придурки малолетние, я Оксфорд закончил, а вы здесь мне кто, а?» — голосом Чёрного Человека вдруг завопил Гарри, вскакивая со своего места и упирая руки в бока, всё продолжая: — «О, миссис Уизли идёт, нужно спину прямее сделать и подбородок задрать», — и походку даже спародировал, точно ребёнок или же просто-напросто самый счастливый человек. — «Всем встать, сейчас я буду вас лечить. От безумия? Нет-нет, от невоспитанности конечно же!»

Моя подопечная тихо хихикает, а её глаза будто светятся. Наверное, этот Поттер ей и вправду друг, раз ей с ним так хорошо.
Мне почему-то тоже хочется улыбнуться и сжать в своей эфемерной руке её руку, показать, что даже в тиши она не одна и никогда не будет одинокой.

И я улыбаюсь. Но моё касание ей кажется лишь порывом тёплого ветра. Кэти ёжится.

* * *

Люди в гневе бывают действительно страшны: на них и вправду больно смотреть.
Кэти узнала о том, что муж ей изменял долгое время: другая женщина зачала дитя и приехала к миссис Уизли, чтобы, как говорится, попросить отпустить мужа.

У моей подопечной всё лицо было красным, она кричала, оскорбляла, пока собирала вещи. Свои, не Билла.
А тот молчал, он ничего не говорил. Но и не попытался остановить жену, вернуть её, пока ещё не поздно, как говорят люди.

Когда мисс Белл, в девичестве, вышла на улицу, с чемоданом в руке, то попала под дождь. Вода лилась ей за шиворот, а моя подопечная просто подняла голову к небу и закрыла глаза.
Она заплакала — её плечи стали мелко трястись.

Мне тоже будто бы было больно — внутри всё ныло, как во время переворота.
Но, вместе с тем, я снова думал о человеческом счастье, которого всё ещё не было у моей бедной Кэти.
Я, кажется, даже обозлился за это на Него. И, да, будь у меня тело, я бы непременно обнял моего дорогого друга, эту хрупкую и забытую многими молодую женщину, чтобы изгнать боль из её сердца.
Но мне, увы, не было дозволено даже желать чего-то подобного.

* * *

У Чёрного Человека не было причин не подойти снова к Кэти, усталой и грустной. Он спросил её прямо, мол, что случилось, чем я могу помочь.

А, уже снова, мисс Белл странно улыбнулась и попросила проводить её до автобуса, в котором разводили сотрудников после ночных смен по домам.
У неё же не было более причин не просить.

* * *

У любви людей, да, много проявлений: это тихие взгляды, молчание, когда один плачет на плече другого, поцелуй во время заката, ладонь на плече, когда ночные кошмары душат и не дают покоя, объятья по утру, благодарность за чувства и шанс проявлять эти чувства, драка за честь, удар в челюсть, пощечина, крик и возглас, стон и взгляд…

Я видел страсть.
Как худые руки Чёрного Человека нежно ласкали тело моей подопечной, как он влажно целовал её, будто бы безумец, и как моя Кэти отвечала ему с тем же безумием.
Я видел и ту самую любовь, о которой думал ранее.
Ту нежность и благоговение.

И спустя много лет наконец понял, о чём говорил Он когда-то.
Любовь — это ведь ещё и свобода от прошлого, от Совести, стыда.
Это взгляд, обращённый вперёд.
И робости здесь нет места, как, впрочем, и страху. Лишь решимость.

Если бы Кэти поступила, как Билл, то не стала бы свободной: стыд и вера мучали бы её.
Ныне миссис Снейп не было неловко за свою честь, за своё благородство, за свою стойкость. Она была горда собой, потому что выдержала и боль, и желание, и искушение.
А её второй муж — глядел на неё с нескрываемым восхищением, ведь, на самом деле, любил именно за эту преданность, за эту правильность.

Но, а в человеком счастье, о котором так мало слышал, теперь я был уверен.

Почему?
Просто потому что видел, как дитя Билла и той женщины смотрело на мою подопечную, а она — на него, мальчика с рыжими волосами, держа за руку свою дочь от мужчины, что любил свою семью так сильно, как только мог.
И в их взглядах же не было ненависти или боли.
Прощение — у Кэти. Интерес и лишь любопытство, присущее детям, — у Луи.

Я тогда, помню, даже обернулся и увидел Его.
Он улыбался.
И… тоже был счастлив.