— Он согласился, — глухо проговорил мистер Поттер, аккуратно прикрыв за собой дверь директорского кабинета.
Казалось, его реплика была адресована нам, то есть всем собравшимся в ожидании решения, однако мистер Поттер даже головы не повернул в нашу сторону. Выглядело это не очень-то вежливо, однако, учитывая неприятную специфику нашей просьбы и неловкость ситуации, у него, пожалуй, были все основания для подобного тона.
— Вот и хорошо, — подала голос Минерва. — Думаю, теперь вы вполне убедились, мистер Поттер, что раз уж даже сам директор Дамблдор не имеет никаких возражений на этот счёт, то и вам не стоит беспокоиться.
— Вам легко говорить, — возразил мистер Поттер. — Ведь это я должен буду забрать палочку, значит, это мне, а не всем вам, придётся лезть в… в могилу к близкому другу и учителю! А я не могу так! Нет, я, конечно, сделаю, раз так надо для восстановления Хогвартса, но… Мне кажется, это всё равно как-то подло.
— Гарри, ну что ты говоришь! — воскликнула мисс Грейнджер. — Иногда ради установления истины и торжества справедливости приходится проводить эксгумацию, и ничего преступного в этом нет!
— Так то истина и справедливость, а это — ремонт, — возразил мистер Поттер.
— Разрушения, нанесённые замку Пожирателями, были актом чудовищного вандализма, и я не знаю более справедливого дела, чем восстановление школы! И медлить тут нельзя! — мисс Грейнджер была непреклонна в своей логичности.
— И правда, Гарри, чего мы тянем? Давай уже пойдём и закончим с этим делом. В конце концов, ты же у нас последний Мародёр, — с этими словами мистер Уизли хлопнул друга по спине. Тот вздрогнул.
М-да, если это было попыткой одобрения, то крайне неудачной.
— Ой, Гарри, прости, это я опять что-то сморозил…
— Ничего, я всё правильно понял, спасибо, Рон, — вымученно улыбнулся Гарри. — Конечно, вы совершенно правы. Я иду. Кто со мной?
Естественно, присутствовать при эксгумации не хотелось никому, но так же естественно было, что мы все вызвались сопровождать мистера Поттера. Я пребывал в лёгком недоумении, что шутка младшего Уизли оказала-таки неожиданно благотворное воздействие на исход дела. Впрочем, мистеру Поттеру этот натужный юмор тоже не показался уместным, скорее, он просто оценил искренность намерений друга.
Когда мы подошли к месту захоронения, я решительно оттеснил всех от гробницы.
— С вашего позволения, я возьму на себя техническую часть операции, — заявил я, доставая палочку. — Всё, что потребуется от вас, мистер Поттер, это, собственно, забрать вашу вещь. С остальным я справлюсь сам.
Что ж, справился я неплохо. Минерва, как я и предполагал, отвернулась, мистер Уизли поддерживал за плечо мисс Грейнджер, которая мужественно ждала окончания процедуры. Мистер Поттер внимательно смотрел на меня, а когда всё закончилось, тихонько подошёл, чтобы поблагодарить.
— Это совершенно не стоит благодарности, мистер Поттер, — отозвался я, понизив голос. — Идея принадлежала мне, потому и воплощать её должен был я.
…Возвращались мы молча. Минерва плакала — тихо, без единого всхлипа. Мисс Грейнджер шла на полшага позади неё, не зная, как утешить, и не решаясь что-либо сказать.
— Профессор Флитвик, — вновь обратился ко мне мистер Поттер. — Директор Дамблдор… на портрете… он просил меня передать вам, чтобы вы зашли.
Спасибо, мистер Поттер, я так и сделаю.
* * *
— Ну, и чья теперь настала очередь принимать «неудобные» решения? — весело спросил Альбус.
— И тебе тоже доброго утра, — я решил не поддаваться на провокацию. — Спасибо, что поговорил с мистером Поттером.
— Не за что, — беззаботным тоном отозвался Дамблдор. — Всегда рад быть полезным… Да, тебе ещё предстоит многое узнать о роли директорских портретов в жизни школы. Думаю, ты, как заместитель, должен будешь…
— Какой ещё заместитель?! — перебил я.
— Минерва умная женщина, она должна понять, что кандидатуры лучше ей не найти.
— Я рад, что ты наконец-то оценил её ум, но сомневаюсь, чтобы она назначила заместителем меня!
— Почему же?
— Хотя бы потому, что я отнюдь не стремлюсь им быть, — спокойно ответил я. — Дружеская помощь — это одно, административная должность — совершенно другое. В плане ответственности с меня вполне хватает деканства.
— Заместитель заместителю рознь, — возразил Дамблдор. — Разве не с тобой она бегала советоваться по любому поводу? Разве не ты знаешь её лучше всех, с самой юности? Разве не тебе одному она всегда могла пожаловаться на меня, в конце концов?
— Вот именно. Было бы непростительной глупостью всё это потерять.
— Но тебе всё равно придётся занять какое-то место при дворе её величества, — вкрадчиво произнёс Альбус. — А должность заместителя можно трактовать по-разному. И настало время тебе самому выбирать, быть ли тебе шутом, серым кардиналом или, возможно, принцем-консортом — если ты простишь мне мою стариковскую бестактность?
— Альбус, если тебе это кажется остроумным…
— Не кажется. Извини.
— Извиняю, — пожал плечами я. Интересно, что сказал бы наш покойный директор, если бы я заметил, что он шутит, как младший Уизли?
— Что ж, прости за беспокойство, не буду тебя задерживать.
Я откланялся и вышел.
* * *
Минерва взяла свою чашку, вдохнула аромат, с явным удовольствием сделала глоток и неожиданно сказала:
— А не выпить ли нам чего-нибудь покрепче в честь начала ремонта?
Я едва не поперхнулся чаем.
— Минерва, я… Э-э-э… Извини, но у меня нет… Ты же знаешь, я не большой любитель, тем более в школе…
— Да чего ты так перепугался, Филиус? Просто я сейчас вспомнила, что у меня как раз есть бутылка превосходного виски. И я бы хотела предложить тебе распить её вместе. Ты ведь не против?
Конечно, я не против, вот только…
…Минерва, отказавшаяся от шахмат. Минерва, ни словом не выразившая удивления по поводу улуна, который я заварил вместо её любимого жасминового чая. Минерва, предложившая мне распить с ней бутылку виски…
— Кто ты? Что с Минервой? — прямо спросил я, направляя палочку в грудь собеседницы.
— Филиус, ты что?! — испуг выглядел искренним, но мог быть и искусно сыгран.
— Детское прозвище Минервы Макгонагалл?
— М… Мими, — пролепетала она.
— Откуда оно взялось?
— Моя маггловская бабушка любила оперу и вечно таскала меня с собой…
— Уф, слава богу, — с облегчением выдохнул я, убирая палочку. — Прости, пожалуйста, хорошая моя, — пробормотал я, обнимая подругу.
Минерву трясло.
— Ничего… Ничего страшного, — с усилием выговорила она. — Только теперь нам обоим уж точно придётся выпить, — и Минерва неловко поднялась с кресла. Уже в дверях она обернулась и спросила:
— Кстати, этот трюк с ключевыми вопросами — это же Орденский фокус, откуда ты его знаешь?
— Орденский, говоришь? Да мы с Аберфортом уже лет двадцать им пользуемся.
— Не понимаю, что может связывать тебя и Аберфорта? — хмыкнула Минерва, возвращаясь с бутылкой.
О, это хороший признак. Любопытничает — значит, от шока отошла.
— Тебя удивляет, что я с ним дружу, хоть он и не моет стаканы?
— Да, и ещё он мрачный тип, — слабо улыбнулась Минерва.
— Ну, мы с ним просто иногда беседуем о жизни, а иногда что-то затеваем. И потом, знаешь, ему приносят такие занятные артефакты…
— Угу, или ворованные, или проклятые. Да и виски у него дрянь.
— Не без этого, — кивнул я. — Но зато агентурная сеть — что надо. Может быть, потом расскажу подробнее о наших приключениях.
— О твоих приключениях я готова слушать вечно, — негромко сказала Минерва, разливая виски.
— На столько времени у меня историй не хватит, боюсь. Знаешь, мне никогда раньше не доводилось пить со своей студенткой.
— Прошло больше сорока лет после выпуска, — напомнила она.
— Ага, а я всё так же вижу перед собой девочку с косичкой. Косичку, если помнишь, я сам же тебе и заплетал.
— Не сам, а заклинанием!
— Всё равно считается.
— Ладно, пусть считается, — засмеялась Минерва. — Мне не жалко. Ох, Филиус, я, кажется, совсем пьяна. Пойду-ка, наверное, спать. Да что ж это за день такой…
* * *
Ничто так не объединяет коллектив, как ремонт, осуществляемый «своими силами». И, кстати, ничто так не губит субординацию, как руководство стройкой. Вот взять, к примеру, новоиспеченных лучших подруг — Гермиону Грейнджер и Минерву Макгонагалл. Нет, конечно, они не переходят известных границ, однако беседуют запросто, я бы даже сказал, по-родственному.
Что ж, понимаю Гермиону: её родители сейчас проходят реабилитацию в Мунго, и вполне естественно, что девочка чувствует себя в некотором роде почти сиротой. За тот год, что она их не видела, чета Грейнджер успела рассориться и даже развестись: «Наша совместная жизнь казалась нам пустой и лишённой смысла, непонятно было, как мы вообще смогли прожить в браке столько лет», — сказала мать мисс Грейнджер. Гермиона была в отчаянии.
Однако спустя неделю интенсивной терапии и ежедневных визитов дочери мистер Грейнджер действительно заметил, что «эта мисс и впрямь очень похожа на мою бывшую жену, и, мне кажется, мы с нею в родстве».
— Если так пойдёт и дальше, они окончательно вспомнят вас, а потом, возможно, сойдутся вновь, — заявил доктор. — Впрочем, гарантий, что они захотят снова жить вместе, нет никаких. Но память возвращается, а значит, прогресс налицо.
Мне стоило огромного труда устроить так, чтобы лечащий врач указал в истории болезни заведомо ложный диагноз — «амнезия»: хоть и незаконно, но всё же проще, чем убедить Аврорат вычеркнуть из «дела о незаконной обливиации, применённой лицом, не имеющим соответствующих полномочий» имя дочери пострадавших.
А мы всё трудились над замком, старательно выискивая в памяти мельчайшие детали: здесь был выступ, а здесь — ниша; вон тот портрет висел левее…
Наконец управились, и очень скоро — всего-то две недели прошло. Хогвартс, со всеми его пристройками, теплицами и квиддичным полем, приобрёл вполне пристойный вид.
На самом деле, это было лишь самое начало — «верхушка айсберга». Конечно, таким, как прежде, он уже не станет — слишком многое переменилось безвозвратно. И дело тут не только в том, что замок пришлось сильно перестроить, нет. Дело в нас. Нам в этот жуткий год выпало слишком много горя. Лично я не назову ни одного из коллег, кто бы так или иначе не пострадал. У Септимы поседели виски, у Поппи Помфри, если приглядеться, слегка подрагивают пальцы. Батшеда боится засыпать из-за кошмаров, в которых Пожиратели убивают кого-то из её многочисленных племянников (правда, она призналась, что теперь, просыпаясь, всякий раз безумно радуется, ведь на самом деле все они живы). Аврора изо всех сил делает вид, будто войны вообще не было, и многие уже выражают недоумение по поводу её бесконечного щебетания за столом. То есть поговорить она всегда любила, однако сейчас это уже ощущается, как что-то нездоровое; к тому же, этот её нервный смешок… раньше так не было.
На кого действительно больно смотреть, так это на Минерву. Хотя на самом деле на неё не смотреть надо, а помогать ей изо всех сил. Что мы и делаем.
Есть и хорошие новости: Сибилла всё чаще спускается к общему столу, да и хересом от неё больше не пахнет — правда, возможно, это связано не с волевым решением, а с нехваткой денег.
Кстати, о финансировании. Огромных трудов мне стоило принять тот факт, что для Министерства, похоже, не существует понятия «личное», когда дело касается преподавателей Хогвартса. Так, например, недостающее оборудование, взамен уничтоженного в битве, нам было предложено закупить на собственные сбережения. Минерва, бледная от ярости, зачитывала эту бумагу, брезгливо держа листок двумя пальцами, и очевидно было, что она не только возмущена, но и растеряна.
Вопреки ожиданиям, весь штат единогласно поддержал идею. И я в том числе; правда, никто, похоже, так и не поверил, что сотня галлеонов — это всё, что у меня есть. Кто-то (голоса я не узнал, а говорившую не видел) выкрикнул, что ради школы, ради детей я мог бы и открыть свой гринготтский сейф — с чего они взяли, что он вообще у меня есть, интересно?
Чёрт меня дёрнул в тот момент ненароком глянуть на Минерву! Она и так была едва ли не в бешенстве, но при этом обвинении вообще пошла пятнами. Могу представить, что и как бы она ответила, если бы не данное мне слово!..
…И тем не менее, собранных денег на первое время нам хватило. Дальше всё шло хуже и хуже. Спешно принятый закон о конфискации имущества у бывших Пожирателей, увы, не принёс школе ничего, кроме ложных надежд, ибо что в Министерство попало, того уж больше нет. Господин Шеклболт тряс протоколами судебных заседаний и обещал, что через полгода на счёт Хогвартса хлынет река галлеонов, однако на дворе уже давно стоял июнь…
И я решил рискнуть.
Долорес Джейн Амбридж, ещё не успевшая предстать перед судом и ответить за свои преступные действия, слыла обладательницей некоторого состояния, к тому же, по слухам, весьма солидного. Итак, нам с Минервой предстояло опередить Кингсли и первыми подать иск о возмещении ущерба, причинённого Хогвартсу во время так называемого «инспектирования». Я попросил Розмерту написать отставному министру Фаджу и передать ему моё предложение встретиться в ближайшую субботу в Хогсмиде. В ходе беседы экс-министр выразил свою готовность к полному содействию нам как пострадавшей стороне (возможно, не последнюю роль сыграло имя адвоката, избранного мною для ведения дела).
Оставалось дело за малым: подготовить Минерву. Наверное, кандидатуру адвоката она не одобрила бы никогда, не зайди к ней в тот момент Персиваль Уизли, на которого произнесенные мною два слова — «Реджинальд Эджком» — оказали неожиданно мощное воздействие: он разве что на одной ножке не скакал от восторга. «Ну, профессор Флитвик, примите заранее мои поздравления! Уж если за дело взялся Реджи-Эджи, он даже мокрого места не оставит от противника!»
Ободренная таким началом, Минерва хоть и смотрела вопросительно-строго, но своё «добро» дала.
Денег наш адвокат решительно не хотел: ему требовалась наша помощь. Его дочь (и секретарь по совместительству) должна была выйти замуж в октябре. «Полагаю, в ваших силах было бы повлиять на решение мисс Грейнджер… ну, вы меня понимаете…»
Я понимал. Более того, с пониманием отнеслась к проблеме и сама Гермиона. Узнав о том, как страшно рисковала мать Мариэтты, скрывавшая своё маггловское происхождение, и как тряслась сама Мариэтта, уверенная, что её участие в незаконных собраниях может стоить матери не только карьеры, но и свободы (Эджкомы знали, откуда ветер подует), мисс Грейнджер сама предложила свою помощь. Мариэтта была крайне смущена, даже пыталась протестовать. Было видно, что ей безумно хочется вернуть своё прежнее лицо, но ей казалось, будто она не имеет права пользоваться добротой людей, которых когда-то предала. Услуга, оказанная её отцом, не могла быть достаточным основанием для прощения самой Мариэтты…
Я пригласил её на небольшую прогулку и долго, очень долго слушал. Напоследок она попросила прощения. Почему-то — у меня, хотя при чём тут я?..
* * *
В общем, дело мы выиграли. Необходимое — мебель, книги, ингредиенты, экспонаты, телескопы и прочие хрустальные шары — закупили. Каюсь, в накладных и прочих документах по купле-продаже Минерва разбиралась без меня: в делах финансовых я проявляю редкостную тупость и очень боюсь туда лезть, чтобы ничего не испортить. Обычно я не афиширую эту свою некомпетентность, но Минерва и Аберфорт в курсе.
Аберфорт, друг ты мой бесценный!.. Вот не зря меня Альбус предупреждал, что брат — человек неболтливый, однако, если его допечь, выскажет даже больше, чем знает!
Он дал интервью корреспонденту «Придиры». Хорошее, правильное интервью хорошему, замечательному корреспонденту — юной мисс Лавгуд.
Аберфорт рассказал, что мы с ним несколько лет вкладывали практически все наличные средства в закупку нелегально произведённых палочек. И весь этот арсенал хранился у меня в личных комнатах, а с наступлением войны Аберфорт начал потихоньку снабжать этими палочками магглорождённых волшебников и волшебниц, скрывавшихся от егерей. Естественно, кустарные поделки в работе были существенно хуже Олливандеровских великолепных инструментов, однако скольким хорошим людям удалось помочь!
На мои деньги было куплено шестьдесят восемь палочек. На Аберфортовы — почти вдвое больше. «Одна палочка — одна жизнь» — так называлась статья, занявшая передовицу июльского «Придиры».
Коллеги, умножив шестьдесят восемь на приблизительную стоимость волшебной палочки, перестали на меня коситься из-за той сотни галлеонов.
Вскоре воспоследовала реакция бдительного Аврората.
За мной пришли. Если быть честным, то за Аберфортом тоже; правда, надо учитывать, что его-то за язык никто не тянул.
Мы даже прогулялись на заседание в Визенгамот: «Пока — как свидетели, но это только пока…»
Минерва сидела очень прямо, одной рукой вцепившись в Поппи Помфри, а другой — в клочок ваты с нашатырём — при входе в здание суда зелья, палочки и артефакты полагалось сдать, но на маггловские средства это правило почему-то не распространялось.
Оказалось, что нескольких магглорождённых, облагодетельствованных нами, егеря всё же успели разоружить (этих-то егерей, пойманных с «нашими» палочками, и судили), вот так и получается, что преступный мир магической Британии обогатился на несколько единиц контрафактного, нигде не зарегистрированного оружия, — и выходит, что в этом была доля нашей вины.
Аберфорт держался очень замкнуто, отвечал сквозь зубы. На меня не смотрел — видимо, стыдился, что невольно подставил нас обоих. Я искал способ его подбодрить — очевидно же, что пока нам нечего бояться.
Внезапно в зале суда появилась ещё одна свидетельница — дама лет тридцати на вид, в безупречном маггловском костюме и шляпке с вуалью.
— Леди Финч-Флетчли, — раздался резковатый голос адвоката. — Можете ли вы сообщить суду всё, что вам известно об этой палочке, а также о роли мистера Дамблдора и профессора Флитвика в событиях прошлой зимы и весны?
— Разумеется, — спокойно ответила дама. — Эту палочку мой сын получил в подарок от своего профессора Чар. Мой сын был со мной не слишком откровенным, и, к сожалению, я слишком поздно узнала об опасности, угрожающей нам, обычным людям, со стороны магической элиты, — какая убийственная ирония прозвучала в голосе свидетельницы! Очевидно, Малфоев и прочих она считала «элитой» ровно в той же мере, в какой себя и сына могла причислить к «обычным людям».
Так же спокойно и чётко леди Финч-Флетчли ответила на все вопросы адвоката и прокурора, подробно рассказав, как они с сыном подверглись нападению со стороны «господ Пожирателей» и чудом уцелели; как переживал Джастин по поводу утраты палочки и невозможности достать новую; как они безмерно благодарны профессору Флитвику и мисс Боунс, изыскавшей возможность передать Джастину эту палочку, благодаря чему их семья смогла переместиться в Бат, чтобы «благополучно переждать грозу»…
Дальше я знал и сам. С этой самой палочкой храбрый Джастин аппарировал в Хогсмид, чтобы принять участие в Битве за Хогвартс…
— К моему глубокому прискорбию, самого мистера Финч-Флетчли в данный момент допросить не удастся, так как он пребывает без сознания в стационарном отделении клиники св. Мунго, — подытожил адвокат.
Суд поблагодарил свидетельницу и удалился. Леди Финч-Флетчли подошла к Минерве, та кивнула в мою сторону, и обе дамы подошли ко мне.
* * *
И вот, хотя ремонт давно окончен, по-прежнему оставалась куча нерешённых дел, и, сколько мы ни бились, их не убавлялось; вдобавок, новые проблемы продолжали сыпаться, как из рога изобилия, — срочные сообщения. «Министр Шеклболт требует», «Совет попечителей настаивает», а ещё — совы, совы, бесконечные совы от студентов. Бывших и нынешних. И от тех, кто пропустил целый год, и от тех, кто пережил этот проклятущий год вместе с нами. И ещё не забыть бы про набор малышей — разослать письма, обойти, пообщаться с родителями.
Мы с Минервой часто спорим, но в главном сходимся всегда: школа существует не ради Министерства и не ради отчётности, но горе тому директору, который посмеет заявить об этом прямо. У Альбуса неплохо получалось чихать на Министерство, попечителей и их дрессированных журналистов. Но то Альбус… Минерве такого не простят, даже если на её защиту, кроме нас, коллег и соратников, встанет Гарри Поттер. От орденцев поддержки мы не ждали: половина из них уже вовсю вьёт гнёздышки в кабинетах различных департаментов, вторая половина — отлавливает Пожирателей и егерей, а в перерывах мотается в Мунго проведать своих раненых.
Шеклболт вытрясает душу (фигурально) и галлеоны (буквально) изо всех, кто пособничал режиму Волдеморта, надеясь поправить дела магического сообщества за счёт виновных в столь плачевном состоянии этих самых дел. Всё бы хорошо, но полученные денежные компенсации потом перераспределяются довольно странно. Нет, я далек от мысли подозревать министра в нечистоте ведения финансовых дел, просто тратить все ресурсы на восстановление бюрократического аппарата, когда госпиталь и школа лежат в руинах, — по меньшей мере нецелесообразно. И это ещё не самые странные из его идей. Одно время он всерьёз грозился разогнать Слизерин, идя на поводу у «общественного мнения» — вот вам и хвалёные надёжность и здравомыслие. Как мы с Минервой на него орали через камин! А беднягу Горация чуть удар не хватил…
— От Кингсли и от уважаемых господ попечителей я, так и быть, отобьюсь, — махнула рукой Минерва. — Но все остальные… Я понимаю, Филиус, это верх наглости с моей стороны, но ты бы мог взять на себя хотя бы старшекурсников?
Я ответил, что возьму на себя всех студентов, включая новый набор, и что это само собой разумелось. Ещё я попросил разрешить мне задействовать других преподавателей по своему усмотрению. Минерва на радостях предоставила мне полную свободу действий, а затем быстро нацарапала что-то на пергаменте и ткнула мне под нос.
— Что это означает? — я не жаловался на зрение, однако прочитанное меня слегка шокировало. Особенно в свете памятного разговора с портретом…
— Филиус, ты же не думал, я надеюсь, что моим заместителем будет Помона? Или Гораций — Мерлин меня сохрани, конечно?!
Я хмыкнул, представив себе Слагхорна, сочиняющего послание родителям какой-нибудь магглорождённой студентки Хаффлпаффа, пропустившей прошлый учебный год. При том, каким снобски-неприятным может быть тон Горация, вынужденного тратить время на переговоры с… нет, не то чтобы он испытывал какие-то предубеждения, однако пределов его терпимости лучше не искать. Что касается Помоны, то она, к сожалению, так до конца и не оправилась от последствий ранения, и мы до сих пор не были уверены, что она сможет вернуться из Мунго к началу учебного года.
— Спасибо за доверие, Минерва, — чуть погодя ответил я.
— Филиус, зачем ты так? — огорчилась она. — Конечно, я подумала прежде всего о тебе, но если ты не веришь…
— Ну о чём ты говоришь? — я не сдержал улыбку. — Что за глупости, разве это похоже на меня? Ты считаешь, что я стал бы требовать к себе особого отношения, рваться вверх по карьерной лестнице и портить тебе нервы? Я просто поблагодарил за доверие. И всё. Не надо искать обиды там, где их нет.
Минерва выдохнула с облегчением.
— Извини, пожалуйста, я действительно что-то не в себе последние пару дней. Переходный возраст, видимо, — она развела руками и виновато улыбнулась.
— Чаю хочешь?
— Разве только у тебя. И… не сейчас, а когда с делами закончим.
— Идёт, — кивнул я, уже размышляя, как получше разобраться со студентами и заодно с педагогическим составом. Идеи были… достаточно новаторские и казались трудноосуществимыми, но сдаваться я не привык — вода камень точит.
Как и следовало ожидать, не все из собравшихся восприняли мою инициативу однозначно. Если милая, спокойная Батшеда охотно согласилась с необходимостью обойти все маггловские семьи с детьми-волшебниками, а Септима так и вовсе заявила, что давно мечтала поучаствовать в чём-то подобном, — «хоть какое-то развлечение, а то недолго и умом тронуться!», то Аврора заметила, что, на её взгляд, для дела, с которым ранее справлялась в одиночку Минерва, двоих вполне достаточно; а если нет — разве это не входит в традиционный круг обязанностей заместителя директора?
Я удержался от искушения пообещать присоединиться к акции, как только захвачу с собой Рубеуса и Фиренце — так сказать, для полноты картины, — и ответил (по возможности, миролюбивым тоном), что, во-первых, нет, не входит, а во-вторых, нынешний набор учеников должен включить тех, кто не мог получить приглашения в прошлом году. Кроме того, нам также придётся навестить семьи всех магглорождённых, кто уже являлся студентом Хогвартса, но в силу известных причин был вынужден прервать обучение, и нет никаких гарантий, что родители согласятся вновь оказать доверие нашей школе; соответственно, семей, с которыми необходимо провести работу, будет существенно больше.
Аврора неохотно согласилась с этим доводом; когда же я трансфигурировал ей изумительное кашемировое платье василькового цвета, с белым воротничком-стоечкой, лёд окончательно растаял (а я мысленно поблагодарил знакомую, загодя, по первой же просьбе, приславшую мне журнал мод).
Я настоял на проведении генеральной репетиции, чтобы каждая из участниц свыклась с костюмом и ролью во избежание неловких ситуаций. Отдельно оговорили, кто и как сможет эффектно продемонстрировать навыки волшебства, и, наконец, я раздал письма и списки адресов.
Вечером Минерва нарадоваться не могла, что мы так ловко со всем справились, а Сибилла не на шутку обиделась, что её не позвали. Разумеется, дело было не только в её манере предрекать всем подряд малоприятные события; помимо этого, ещё до битвы за Хогвартс для меня отнюдь не являлось секретом, что наша прорицательница, увы, растеряла все навыки обращения с палочкой, вплоть до неспособности применить простое Репаро; таким образом, продемонстрировать родителям, что именно мы подразумеваем под словом «волшебство», ей было бы не под силу. Сказать об этом напрямую, да ещё и при свидетелях, я счёл недопустимым, и попытался было переменить тему, но не успел рта раскрыть, как Трелони, очевидно, преследуя те же цели, изрекла очередную несуразицу, мол, у нас в последнее время что ни год — то новый директор; разреши глянуть в твою чашку, Минерва…
Так. Этого только мне не хватало. Тем более, что в последнее время, глядя на бледную, измотанную вконец Минерву, на её посиневшие губы и чёрные круги вокруг глаз, я твёрдо решил: вот раскидаем все дела, и я, вступив в коалицию с Поппи Помфри, запру нашего директора в Больничном крыле на пару суток и силком заставлю отоспаться, а уже потом переведу на здоровый режим дня с ежевечерним моционом. И тут на тебе…
После ужина я поспешил к себе — заваривать обещанный чай и ждать Минерву.
Самому смешно. Ну да ладно — она пока не догадалась ни о чём, что могла бы счесть излишним или неуместным. За пятьдесят лет ко всему привыкаешь, и сердце почти не ёкает, когда в дверях появляется тонкий, почти девичий силуэт. И всё-таки, как она исхудала за эти несколько недель, так же нельзя, ей бы поберечься хоть немного!
— Филиус, открой секрет, как тебе удаётся всё это?
— Что — «это»?
— Задумывать и осуществлять все эти действия по спасению школы от полного упадка, запустения и разорения. Так как?
— Никак, просто ищу, как тебе помочь. Иногда получается, иногда — не очень.
— Ничего себе «не очень»! Да если бы ты не уговорил Гарри помочь, мы бы до сих пор копались посреди руин!
Здесь я вынужден покаяться: мистер Поттер был нужен нам только как хозяин Старшей палочки. Меня впечатлил его рассказ о том, как ему удалось с её помощью починить свою старую, с фениксовым пером. Ведь если, по словам Олливандера, палочки и впрямь не подлежат ремонту, то надо быть дураками, чтобы не попытаться применить столь мощный инструмент для восстановления замка! Меня просто с ума сводила эта идея.
— Жаль, что Гарри не сразу согласился, — вздохнула Минерва. — Но я его понимаю: он так устал…
— Ничего, зато теперь отдыхает. Да и тебе бы не мешало последовать его примеру.
— Некогда отдыхать, Филиус, дела не ждут. Спасибо тебе, теперь нам не грозит трагедия остаться без студентов в будущем году; а вот мои успехи на сегодня, увы, несколько скромнее.
— Попечители досаждают?
— И это тоже, — она устроилась в кресле поудобнее и прикрыла глаза.
— Неужто Кингсли? Он же, вроде бы, нормальный человек.
— Он нормальный министр, — поправила Минерва. — Но, что ни говори, я всё же не Альбус, увы, и министр Шеклболт это хорошо понимает. Что ж, с моим мнением он считается — спасибо и на том. Так что компромисс теоретически возможен.
— Может быть, я могу помочь тебе?
— Не думаю, — покачала головой она. — Разве что пришлёшь ему вызов.
— Ты же знаешь, что я предпочитаю мирный способ разрешения спора.
И давно ли? — лукаво прищурилась Минерва. — Признайся, когда ты в последний раз дрался на дуэли?
— Лет шесть назад, под Новый год, — признался я.
Как интересно, и с кем же?
— С Локхартом. И тут совершенно нечем хвастать, сама понимаешь.
— Ну, ещё бы, — улыбнулась она. — Наверняка бедняга горько пожалел о той мерзкой выходке в Большом зале. Хотя… постой: ты сказал — «под Новый год, около шести лет назад», значит, он оскорбил тебя уже после дуэли?..
— Полагаю, его выходка стала небольшой местью мне и Снейпу. Если помнишь, крах его затеи с Дуэльным клубом произошёл вследствие неудачного выбора ассистента…
— Конечно, такое не забывается, — фыркнула Минерва. — Но, прости моё любопытство, хотелось бы узнать, что послужило причиной дуэли между тобой и этим болваном? Я имею в виду, драться с заведомо слабым противником — это на тебя не похоже…
Я чуть помедлил, прежде чем решился ответить. В конце концов, Локхарт лишился памяти, следовательно, всех обстоятельств дуэли она узнать не сможет, и я могу говорить без опасения затронуть чужую честь.
— Ты совершенно права, — начал я. — История самая пустяковая. Однажды в Хогсмиде не вполне трезвый мистер Локхарт пытался ухаживать за дамой и был при этом скорее настойчив, нежели учтив. Я случайно оказался неподалёку и, естественно, вмешался. Как выяснилось, во хмелю Локхарт оказался не таким уж и трусом… хотя исход дела был очевиден с самого начала.
Минерва улыбнулась и кивнула. Меня всегда поражала её готовность выслушивать мои россказни, даже когда время для них совершенно неподходящее. Вот, например, сейчас… Да, мне давно не приходилось видеть её такой: успокоенной, умиротворённой, почти радостной. Последний раз это выражение появлялось на лице Минервы два года назад, когда она лежала в Мунго, куда угодила стараниями подосланных Амбридж бравых авроров. Помню, как она сияла, когда я заявился к ней с визитом, и как стало остро, до судорог, жаль Минерву: с её повышенным чувством долга и глобальной ответственностью за всё и вся только в госпитале и отдохнёшь…
Жаль, что на этот раз мне пришлось опуститься до… ну, если не совсем вранья, то как минимум сознательного искажения ряда фактов, — но что поделать, если подробности этой истории явно не предназначены для её ушей?!
…А пьяный Локхарт действительно трусом не был, как не был и слабаком — по крайней мере, что касается физической силы. Помнится, дверь он вышиб с одного удара, по-маггловски, плечом; Розмерта, ойкнув, нырнула с головой под простыню, да и я, признаться, слегка занервничал, не найдя на тумбочке своей палочки, — видимо, закатилась под кровать, когда Локхарт высадил дверь. К счастью, Розмертина палочка была на месте, и я успел приманить свою, заодно нашарив очки. Тем временем наш непрошеный гость огляделся по сторонам и, очевидно, собирался добиться если не благосклонности, то хотя бы внимания хозяйки дома, для чего попытался сдёрнуть простыню с Розмерты. Не тратя времени на одевание, я, как был, в очках и с палочкой наизготовку, вскочил на ноги (именно в этот момент он меня, наконец, заметил), применил Инкарцеро и сразу же пожалел, что не выбрал Петрификус: связанный Локхарт шумел и дёргался, обвинял меня в подлом нападении на безоружного, похвалялся тесной дружбой с Ритой Скитер и угрожал оглаской. Надо было сразу заткнуть его Силенцио: пока я спешно одевался, этот дебошир-недоучка успел наговориться, и в результате Розмерта, испугавшись его длинного языка, сама начала упрашивать меня не сдавать негодяя аврорам.
Что ж, в её желании избежать публичного скандала был определённый резон, и я решился на компромисс. Раз молодой человек упрекал меня в нападении на безоружного (что весьма спорно, так как изначально отнюдь не я выступил в роли агрессора, да и на момент начала конфликта мы, по сути, оба не были вооружены), тем не менее, я выразил готовность исправить упущенное и завершить дело честным поединком. В случае проигрыша мой противник должен был немедленно покинуть данное помещение без права вернуться когда бы то ни было; вдобавок, ему предписывалось навсегда позабыть обо всём, увиденном здесь. Нарушив договор, он навеки лишался чести… хотя интуиция подсказывала мне, что Непреложный обет был бы весьма уместен.
Поединок закончился, толком не успев начаться, — что вполне естественно: будучи нулём без палочки, Локхарт не научился превращаться в более весомое число даже с помощью последней. На прощание он обещал со мной поквитаться и заявил, что найдёт способ поведать всему миру о моих тёмных и грязных делишках. Я, признаться, не вполне понял, что он имеет в виду, однако не прошло и двух месяцев, как его домыслы относительно природы женского интереса к моей скромной персоне во всеуслышание прозвучали в присутствии всех обитателей Хогвартса. У Минервы были свои причины помнить об этом инциденте; готов признать, что воспоминания о её реакции на эту эскападу грели моё старое сердце. Тем не менее, развёрнутая и правдивая версия тех событий, несомненно, не является приемлемой темой для чайных посиделок. Что ж, та Минерва, которую знают все, возможно, меня бы и осудила, но мне повезло вдвойне: я помню Минерву Макгонагалл совсем другой, хоть и не сумел до конца разгадать природу постигшей её метаморфозы.
Выбор у меня, по сути, был невелик: или позволять себе иногда побыть легкомысленным — или прожить жизнь крайне скудную и не очень счастливую.
Усталость навалилась внезапно, и я почувствовал, что могу свалиться, не добравшись до постели. Поясница предательски ныла, требуя горячей воды и массажа. Хорошо, что я могу сделать его сам, не прибегая к помощи посторонних. Плохо, что иногда до смерти хочется, чтобы обо мне позаботился кто-то другой. Но — вот поди ж ты! — одинокая старость. А ведь, казалось бы, ничто не предвещало...

Впервые я оказался в плену чувств, когда, выглянув из окна, вдруг увидел цветочницу с соседней улицы. Помню, что день был самый обычный, мы только закончили завтракать, и мне захотелось посмотреть на дождь.
Эту девушку я видел и раньше: она всегда приходила по пятницам и приносила полную корзинку, а уносила пустую. Цветы менялись в зависимости от сезона, а вот она сама, её платье и фартук — никогда. Почему я смотрел на неё раньше — и не видел?
Почему вдруг теперь разглядел?
И почему это случилось именно сегодня?
…По уверениям моей матери, я, шестилетний озорник, неспособный даже полминуты постоять спокойно, в тот день проторчал у окна до самого обеда, не сводя глаз с простоватой особы в ужасном фиолетовом капоре и с корзиной наперевес.
Была ли она простоватой или изысканной — для меня осталось загадкой; детская память непрочна и избирательна, однако я навсегда запомнил дивное сияние — мягкий ореол вокруг ее лица, которое впервые привиделось мне, когда она походя скользнула взглядом по нашему окну, и, кажется, на мгновение наши взгляды встретились.
Этого не могло быть в принципе, ведь чары надёжно скрывали наш дом ото всех магглов, включая хорошеньких цветочниц; однако девушка с корзиной, полной ландышей, в один миг озарилась неземным светом, и этот свет отныне сопровождал её, куда бы она ни шла, на кого бы ни смотрела.
Я долго думал о слове «любовь», но, увы, даже оно неспособно было выразить всю глубину охватившего меня потрясения.
Зато слово «женщина» прекрасно вместило и трепет, и восторг, и замирание сердца, и ожидание новой встречи (по пятницам всегда на нашей улице!)
А потом… потом всё забылось.
Осталось только смутное воспоминание о пережитом. И накатывающее иногда странное желание — услышать запах ландышей…
В нашем доме ландышами не пахло. Пахло маминой лавандой и папиным трубочным табаком. Пахло книгами. Пахло одеколоном и зубным порошком, пахло розами, которые отец приносил маме, и глинтвейном, и ёлкой.
Но самое главное — пахло знаниями и любопытством.
Науки — прикладная артефактология и теоретическая артефакторика — вот это было захватывающе, как самый настоящий приключенческий роман.
Я много читал, бредил наукой и боевыми подвигами, выдерживал изматывающие баталии с мамой, занимавшейся моим образованием весьма настойчиво и потому регулярно усаживавшей меня за кабинетный рояль.
К одиннадцати годам я неплохо знал латынь (об английском и французском умолчу: нет моей заслуги в том, что я билингвален — всему виной смешанное происхождение). Особых музыкальных талантов я не выказывал, однако с удовольствием проводил за инструментом часок-другой, одним глазом глядя в книжку. Каюсь, не всегда это было серьёзное чтение, мне больше всего нравились комедии положений, потому что упорство и изобретательность, с каковыми герои выпутывались из неловких ситуаций, я ценил ничуть не ниже доблести, проявленной в бою.
Матушка моя категорически не желала отпускать меня в Хогвартс. Отец настаивал: уровень преподавания, повышенные требования, множество дополнительных, факультативных предметов, наконец, сам директор Диппет, у которого мой отец учился и с которым дружил до сих пор.
— В Шармбатоне можно учиться с ничуть не меньшим успехом, было бы желание, а у Филиуса оно есть, — парировала мать. — Зато у нас его не затравят. Шармбатонцев крайне тяжело удивить, да и не склонны они придавать столько значения чистоте крови. Этот ваш английский снобизм…
— Ты сама наполовину англичанка, — напомнил папа.
— По происхождению. А по духу — вольтерьянка и либертинка. И всем этим, а также обширными познаниями в маггловской литературе, истории и изящных искусствах, я обязана Шармбатонской Академии!
— Клэр, не волнуйся так, прошу тебя. В конце концов, мой дед, мой отец и я сам — все в нашей семье благополучно окончили Хогвартс, и ничего страшного с нами там не произошло. Увы, здесь ли, во Франции ли, парень всё равно получит своё: это нелегко, но неизбежно, и лично я не вижу в этом трагедии.
— Получит своё! — раздражённо выкрикнула мама. — Ты хочешь сказать, его характер сломают насмешками и постоянным унижением, и он, в лучшем случае, станет замкнутым тихоней, зароется в книжки и проходит холостым до пятидесяти лет?
— Ну, с дедом и отцом, представь себе, именно так и вышло. А мне повезло, у меня появилась ты.
— У тебя крайняя степень застенчивости, и, подозреваю, это не врождённое! Эндрю, сейчас наш сын — нормальный озорной ребёнок, но если через год мы получим забитого нелюдимого тихоню, я не знаю, что я сделаю!
— Давай так: если через месяц Филиус напишет нам, что Хогвартс — жуткое место и с него хватит, мы тотчас заберём его и переведём в Шармбатон. Идёт?
Возражений не последовало. Я отправился в Хогвартс.
На платформе 9 ? папа как мог утешал маму, попутно стараясь отвлечь её внимание от напряжённого разглядывания стоящих поодаль незнакомых людей. Мама пыталась напоследок втолковать мне что-то, потом сунула мне в руки какую-то книгу, при этом губы у неё задрожали, и я сам едва не разревелся — вот уж был бы неслыханный позор, ведь я почти на год старше большинства своих будущих товарищей: семнадцатого октября мне исполнится двенадцать!..
Вконец одурев от шума, суеты и прощальных наставлений, я закрутил головой по сторонам в поисках хоть чего-нибудь, на чём можно сосредоточиться.
Прямо позади нас я увидел маггловскую семью. Мне, конечно, часто доводилось видеть магглов, поэтому я не удивился ни их одежде, ни неуверенным манерам. А вот они, должно быть, чувствовали себя не в своей тарелке даже больше, чем моя мама.
Я посмотрел на маггловского мальчика — чернявый, крепкий и рослый, он был выше меня на целых две головы, а если судить по физиономии, то ещё неизвестно, кто из нас больший хулиган.
Так, с ним всё ясно. Или подерёмся, или подружимся — впрочем, одно другому не мешает.
Парень перехватил мой взгляд и нахмурился, отступив при этом на шаг — не знаю, должно ли это было означать угрозу или вызов, но, так или иначе, шагнув назад, он столкнулся с чьим-то чемоданом, который с грохотом упал и раскрылся.
Маленькая хозяйка чемодана засуетилась, пытаясь затолкать обратно свои пожитки, но тут раздался гудок, и все забегали, рассаживаясь по вагонам.
Чернявый парень молча присел на корточки около чемодана и начал активно помогать.
Ещё гудок. Пронзительный свист пара.
Я выхватил палочку (она была куда удобнее маминой) и проговорил заклинание.
Вещи взлетели фута на три вверх.
Ещё заклинание — сложить всё по местам.
Третье — утрамбовать поплотнее.
Крышка чемодана захлопнулась, щёлкнул замок.
— Спасибо, — подняв глаза, я смог, наконец, рассмотреть девочку: короткие льняные локоны, лицо сердечком, ямочка на щеке — подумать только, одна ямочка!
— Поезд уходит, — печально прогундосил чернявый.
Мы очнулись и успели вскочить в вагон.
Когда мы трое расселись в купе, чернявый переглянулся с девочкой, потом скептически посмотрел на меня и спросил:
— Тебе в школу не рано?
Девочка зарделась и пихнула его локтем — пожалуй, меня это задело даже сильнее, чем вопрос. Драться не было настроения, да и я уже показал, на что способен тогда, с чемоданом, поэтому я просто ответил, что нет, не рано, а в самый раз, и достал подаренную мамой книгу.
Не то чтобы мне хотелось читать; просто вид этих двоих, то, как они зашушукались, навело на мысль, что они знакомы;, и оттого стало ещё неприятней.
Книга оказалась на французском. На обложке было вытиснено краткое: «Эдмон Ростан. Пьесы».
Что ж, Ростан так Ростан. Я углубился в чтение, стараясь сосредоточиться.
Сосредоточиться не получилось. С первых реплик я понял, что «Принцесса Грёза» — это типичное «не моё». Что там дальше? «Орлёнок», «Шантеклер» и какой-то «Сирано де Бержерак». Что ж, из этого списка наиболее многообещающим выглядит «Орлёнок»…
— Эй, — чернявый бесцеремонно потянул меня за рукав. — Ты что, по-французски читаешь?
— Ага, — отозвался я без особой охоты.
— Здорово! Дик Салливан, — и он протянул мне руку.
Я закрыл книгу и ответил на рукопожатие.
— Рад знакомству. Филиус Флитвик.
— Ну и ну! В смысле, очень приятно. А её, — он кивнул на девочку, — зовут Анна Олсен, у неё мама маггла, а отец швед. А сама она по-шведски не умеет. А ты, наверное, чистокровный?
— Я? Ни разу, — улыбнулся я.
— Кто у тебя маггл?
— Да было несколько в роду.
— А чего ты такой мелкий?
— Ты в Гринготтсе был? Гоблинов видел?
— Ну, да…
— Моя прапрабабушка была гоблинкой.
— Врёшь!
— Не вру, — спокойно сказал я.
— Не похож ты на гоблина. Они ж страшенные.
— Наверное, не все.
— Ты с ними что, не общаешься?
— А не много ли вопросов для начала? Вот Анна, например, молчит. Анна, ты на какой факультет хочешь?
Анна пожала плечами и улыбнулась.
* * *
…Шляпа хмыкала, мялась, бормотала что-то об интересном случае, перечисляла плюсы и минусы обучения на Гриффиндоре и на Равенкло, а я всё думал, как бы попросить её решать поскорее.
— Куда ты торопишься, несносный ты мальчишка?! Тебе что, непонятно, что сейчас решается твоя судьба!
— Не вижу связи, — ответил я мысленно. — Отец говорит, что студенты всех факультетов учат одни и те же предметы; это всё — не более чем соревнования по учёбе: кто больше баллов соберёт, кто лучше в квиддич сыграет… И потом, не может быть, чтобы вся жизнь могла поменяться только оттого, что я попаду в ту или иную команду.
— Глупый, бестолковый мальчишка!.. — раздражённо повторила Шляпа. — От моего решения зависит, чего от тебя всю жизнь будут ждать и требовать другие. Ты не трус, и ты тянешься к знаниям; так всё-таки Гриффиндор или Равенкло?.. Ох, сбиваюсь я со счёта, чего в тебе больше…
— О других ничего не скажу. Пусть ждут себе, чего хотят. А про себя — давай я сам тебе посчитаю, — сжалился я. — По моим прикидкам, процентное соотношение…
— Драккл с тобой! Равенкло!
…Через несколько минут к нашему факультету присоединилась Анна (встречая её, я отбил все ладони), а уж когда Дик деловито протопал к столу Хаффлпаффа, казалось, счастью моему не будет предела. Конечно, Дик — парень неплохой, но Анна в его присутствии явно тушуется. Что ж, раз он не с нами, то, возможно, теперь мне удастся с ней подружиться…
* * *
Анниной застенчивости хватило ровно на неделю. Немного обжившись на новом месте, она оказалась довольно общительной девочкой. Правда, явно предпочитала нам с Диком трёх новых подруг. Ну, что тут скажешь… девчонки!
А мы и сами найдём, чем заняться. Например, можно найти Тайную комнату. Ну, или, в крайнем случае, явные доказательства того, что её существование — не более, чем миф…
Мой новый друг, как выяснилось, ничего не слышал ни о Тайной комнате, ни о других легендарных достопримечательностях Хогвартса! Я решил исправить это упущение, однако Дик не осилил Историю Хогвартса даже за две недели. Я удивился, но всё же пересказал ему выбранные места, пытаясь угадать момент, когда у него, наконец, загорятся глаза…
Дика покорила сама идея Выручай-комнаты. Ещё бы, такое полезное место!
Обе попытки исследовать замок стоили нашим факультетам по тридцать баллов. Вообще, можно было обойтись и меньшей кровью, но профессор Бёрк ещё с первого раза питала к нам обоим стойкую антипатию. Вдобавок нас препроводили к директору, а на обратном пути к нам прицепился Пивз, и прогнать зловредного духа мне удалось с большим трудом. Ох и намахался я палочкой, стараясь попасть Петрификусом по шустрой мишени!..
Еще одним неприятным открытием стал тот факт, что иногда приверженцы чистоты крови попадают и на другие факультеты, кроме Слизерина.
Староста Равенкло был именно таким, и если к магглорождённым ребятам он относился холодно и свысока, но в целом без явной неприязни, то я был в его глазах получеловеческой тварью, опасной и непредсказуемой; он не скрывал своих взглядов и старался всячески подчеркнуть мою инаковость в присутствии других.
Теперь же, когда за один вечер я потерял столько баллов, он с полным на то основанием прошёлся по моим личностным качествам, завершив «панегирик» выпадом в сторону родословной.
Впервые я почувствовал себя очень неуютно в гостиной родного факультета.
И тут Анна неожиданно вышла вперёд. Не годится, говорила она, чтобы старосты сходу делили младшекурсников на «хороших» и «плохих», основываясь только на одном-единственном проступке. И что, мол, за ущербная мораль — чуть что, устраивать публичную выволочку, даже не попытавшись переговорить с глазу на глаз. А указывать при этом на происхождение — это уже просто подло…
Я слушал и краснел со стыда. Мало того, что меня записал в «полукровные твари» собственный староста, так, в довершение всех бед, я дожил до того, что меня защищает девочка!
И не простая. Ну, по крайней мере, для меня.
Полтора месяца она не видела нас с Диком в упор, а тут — будьте-нате!
Нет, разумеется, я не был в обиде на Анну, однако её заступничество стало для меня ударом едва ли не большим, чем весь этот скандал.
Не то чтобы речи первокурсницы могли впечатлить старосту, но в главном она преуспела: подорвала его личный авторитет в глазах некоторых ребят. Староста был задет, нас с Анной он молча возненавидел, и это заставило меня стать осторожнее. Анна с самого начала была примерной студенткой, а теперь и вовсе притихла, и после памятного вечера, казалось, её голоса в гостиной больше не слыхали.
Как следствие, её всё реже видели с подружками, и всё чаще — со мной. И Диком, разумеется. Словом, не было бы счастья, да несчастье помогло!..
…Как вскоре показала практика, баллы я терял легко, однако зарабатывал с лёгкостью не меньшей. Дику приходилось куда сложнее.
Несмотря на принадлежность к разным факультетам, домашние задания мы с Диком делали вместе. Многие считали его глуповатым, однако это было вовсе не так. Просто скорость мысли у Дика от природы была медленнее, чем у большинства ребят. Ещё ему было трудновато запоминать большое количество информации, а ведь это иногда так мешает хорошо учиться!..
И я стал придумывать мнемонические правила.
Конечно, насчёт этих самых правил меня надоумил отец. Вообще, он столько сделал для моей учёбы, что его советы в письмах приносили мне чуть ли не больше пользы, чем сама школа.
Научиться воспринимать и усваивать информацию. Научиться делать логические выводы. Научиться фильтровать, отделяя домыслы, выдаваемые за факты, от собственно фактов.
И всё это — в формате эссе.
Мама следила за слогом: он должен был быть лёгким и образным.
По сути, я учился у родителей, а Дик — у меня.
Была лишь одна тема, которой мы не касались. Мужчины об этом не говорят, а ссориться по такому поводу — низко. Ведь ясно же, что настанет день, и она решит сама, а тому, кому не повезёт, необходимо будет принять её выбор. И тогда нам обоим, и мне, и Дику, придётся затратить немалые усилия, чтобы сохранить лицо и дружбу.
Конечно же, я давно прочёл «Сирано», конечно, находил в себе много общего с главным героем, а Дика хотел бы видеть Кристианом, но вот…
Беда мне с ним.
Читатель пьесы, направляемый искусным драматургом, легко совершит выбор, предпочтя духовное богатство Сирано пустой красоте глуповатого Кристиана.
Но Дик… Его «красота» была куда более страшным оружием, чем Кристианов греческий профиль.
Начать с того, что он был очень хорошим человеком. Доброжелательным и открытым. Да ещё и отнюдь не дураком (и моё мнимое благородство, с которым я давал ему уроки, было ничем иным, как средством побороть жгучую зависть). Вначале я не мог себе простить, что сам предложил ему помощь, однако в этом оказался свой плюс: мне понравилось объяснять.
Я сам хотел быть таким! Хотел, чтобы ко мне тянулись. Хотел нести в себе этот дар — согревать других… Но вместо этого сам грелся, находясь подле соперника.
Теплее мне не становилось. Хуже того, я понял, что внутри меня ищет выхода слепая, бессильная ярость — нет, не на друга; на себя.
Громоотвод нашёлся очень скоро. Им стал Дуэльный клуб.
Я «спускал пар», швыряясь Ступефаями и Петрификусами, иногда проигрывал, иногда — побеждал…
Как-то раз я обмолвился Дику, что мне здорово помогает клуб: дескать, всю дурь и злость разгоняю и хожу себе свободно. И тут Дик меня ошарашил: оказалось, ему точно так же приходилось «упахиваться» на квиддичных тренировках! А иначе он просто лопнул бы со злости. Так и сказал!
— Ты же… ты же никогда не злишься!
— Что, и ты тоже считаешь меня добродушным тюфяком? — фыркнул он в ответ. — Нет, брат. Так не бывает. А тебе сейчас хорошо, да?
— Просто здорово, если честно, — признался я. — Азарт поединка — это, знаешь…
— Знаю. В квиддиче то же самое.
— Там команда, а я так не умею. Могу только один на один…
Мы сидели над озером, над нами пылало заходящее солнце и жарким красным пятном отражалось в воде, и нам обоим так не хотелось думать, что нам придётся однажды… Один на один.
…Не пришлось. Через год после окончания школы Анна вышла замуж за Джека Райли, на три курса старше нас, магглорождённый, с Равенкло. Больше мы о нём ничего не вспомнили, как ни старались. Где она его повстречала, как это вышло — мы могли только гадать.
Я сменил место учёбы и работы, искал себя, попутно развлекаясь скандалами и дуэлями. Анна неодобрительно качала головой, глядя на вьющихся вокруг меня девиц. Дик изготавливал котлы для зелий, очень хорошие, прочные котлы.
Виделись мы крайне редко, да и зачем бы?..
* * *
В двадцать пять лет я решил бросить службу в Министерстве и вернуться в Хогвартс. Не люблю вспоминать причины, побудившие меня к столь резкой смене образа жизни. Пожалуй, стоит упомянуть только, что в первую четверть века мне было интересно доказывать всему миру, что я — человек, что я не хуже многих, а кое-кого — так вовсе даже и получше.
Так, например, я считался одним из самых перспективных стажёров-обливиаторов, но вскоре бросил это дело и перешёл к артефакторике, где тоже вскоре преуспел.
Поводы для дуэли сами находили меня: нередко приходилось защищать свою честь (иногда и чужую), и вскоре я приобрел репутацию персоны, которую лучше не задевать.
Параллельно со всем этим я развлекался научными изысканиями (тут уже не из тщеславия, а просто из любопытства), случайно создал себе имя в тесном кругу магов-исследователей и изобретателей.
Потом всё это мне наскучило. Захотелось в очередной раз сменить род деятельности, я не находил себе места, пытаясь понять, что со мной, почему нигде нет мне покоя и всё тянет куда-то в неизвестность…
Письмо от директора Диппета вначале показалось мне дурной шуткой, не заслуживающей внимания. Мерлина ради, какой из меня учитель?!
…Нет, конечно, я готов был понять, что внезапное увольнение профессора Чар Галатеи Вилкост заставило директора припомнить всех перспективных выпускников, ныне проявляющих себя на заклинательском поприще, однако сам не представлял себя за кафедрой.
Наверное, для того, чтобы преподавать, будущему профессору необходимо для начала накрепко забыть, что он и сам был студентом… А может, как раз наоборот?
— Я согласился, — по-дурацки улыбаясь, сообщил я отцу за завтраком.
Родители переглянулись. Мама звякнула ложечкой и пролила чай.
— А как же Министерство? — осторожно начал отец.
— К дракклу Министерство, Отдел Тайн, обливиацию и прочую ерундистику. Пап, я думал всю ночь. Если где и есть для меня место, то только в школе.
— Эндрю, наш сын окончательно сошёл с ума, — покачала головой мама. — Филиус, — гораздо мягче продолжила она, повернувшись ко мне, — ты уверен, что хорошо подумал?
Я кивнул.
— Чемодан собран, если ты об этом, мама.
Почему-то я ни капли не боялся, что дети не примут меня всерьёз. Честно говоря, я бы даже не имел ничего против, так как слишком хорошо знал, чего на самом деле стою (к дракклам ложную скромность!), чтобы обижаться на шутки студентов или подначки будущих коллег.
Совершенно неожиданно оказалось, что ученики меня полюбили. Мне не оставалось ничего другого, кроме как ответить им взаимностью. И потом, к этому времени я давно осознал, что при всём своём авантюрном складе характера я отсюда никуда не уйду.
Словом, я остепенился, но вовсе не в том смысле, в котором это слово употребляли родители (обычно они говорят так, если кто-то из знакомых получал докторскую степень).
Иногда мама мучила меня расспросами: нет ли поблизости от меня какой-нибудь привлекательной особы, согласной составить моё счастье и пройти по жизни рука об руку (отец при этом фыркал: «Клэр, ну что ты, оставь мальчика в покое…»).
Иногда отец вежливо интересовался, не скучаю ли я по научной работе, не слишком ли досаждают шумные студенты, и неизменно просил передать директору Диппету своё почтение.
…И вот, настал тот день, когда я почувствовал себя за кафедрой как рыба в воде. Дети были мне интересны, я сопереживал им в неудачах и радовался их достижениям, и в какой-то момент начал вести письменные наблюдения, которые грозились оформиться в нечто, похожее на Мою Собственную Методику!..
Подробные записи хода проведённых уроков должны были пролить свет на мучивший меня вопрос: почему дети, воспитанные в семьях волшебников, нередко делают грубые ошибки во владении магическим инструментом, в то время как их сверстники, выросшие в маггловских традициях, справляются с заданиями куда как ловчей?
Вот, например, мисс Гринграсс и её подруга. Если первая держит палочку каким-то странным манером и упорно игнорирует мои наглядные объяснения, то вторая (Мерлин, почему у меня такая паршивая память на фамилии?!) вот-вот наколдует пристойную Левиосу.
Я пригляделся к этой парочке ещё на теоретических уроках, и, признаться, с нетерпением ждал практики. Да, Гринграсс явно не тянет. А вот подружка давно справилась бы с заданием, если бы не…
— Мими, бестолочь, — говорит ей мисс Гринграсс (впрочем, тоном совершенно дружелюбным). — Кто так держит палочку, что за телячьи нежности! Если ты не оставишь своё деревенское жеманство, тебя все засмеют! Посмотри на меня и, пока никто не заметил, возьми палочку, как следует! Вингардиум Левиоса! — приказным тоном выкрикивает она и тычет в перо кончиком палочки так, словно хочет проткнуть.
Перо подпрыгивает и рассыпается в пыль.
Мими фыркает и встряхивает волосами.
— Тебе, я вижу, надо потренироваться, прежде чем советовать другим, — замечает она сухим тоном.
— Я делаю это для твоего же блага! — яростно шипит Гринграсс.
— Мисс Гринграсс, выношу вам первое предупреждение, — сообщаю я. — Ваша подруга прекрасно справится, если вы дадите ей нормально работать и займётесь своим делом. Для начала, возьмите новое перо, — и я левитирую студентке пёрышко, заодно ещё раз наглядно демонстрируя «Левиосу» в действии.
Самозваная командирша хмурится, однако принимается за дело. Не знаю, то ли от злости, то ли в силу иных причин, но хватка у Гринграсс такая жёсткая, что, кажется, из древесины сейчас закапает эфирное масло. Пора её остановить.
 — Мисс Гринграсс, советую вам расслабить руку, иначе кисть провернуть будет невозможно. Поглядите ещё раз, — и я, закатив рукав, в пятнадцатый раз за сегодня наглядно объясняю положение пальцев на древке.
— Мой отец держит палочку иначе, — взглянув на меня исподлобья, бросает она.
— Возможно, однако сейчас я прошу вас научиться этому способу держания. А со временем ваша кисть, я уверен, сама найдёт оптимальное положение.
Однако же, необходимо уделить внимание и другим студентам. О, вот и первый успех! Юный хаффлпаффец, мистер Томпсон, сумел поднять перо в воздух. Выражаю бурное одобрение, начисляю баллы.
Оглядываю класс, отмечая тех, кто держит палочку верно. После триумфа мистера Томпсона, в воздух пока не поднялось ни одно перо.
Наконец, у некоторых студентов перья отрываются от стола и, покачиваясь, висят на небольшой высоте.
Новое перо мисс Гринграсс тоже взмывает в воздух — на мой взгляд, чересчур резко, и затем падает на стол, не продержавшись и трёх секунд.
Мими сидит очень прямо, закусив губу, и явно сдерживается, чтобы не заплакать от обиды. Единственная студентка, чьё перо до сих пор неподвижно лежит на парте. Раньше, чем я успеваю что-то сказать, она зажмуривается и выпаливает заклинание, стремительно взмахивая палочкой…
Сухой щелчок — и вместо пёрышка под потолком летает и свистит настоящая живая малиновка.
Признаюсь, ждал чего угодно, только не этого.
Класс ахает.
Я начисляю по баллу каждому, чьи перья до сих пор держатся в воздухе, включая Мими.
 — А ей за что? — ревниво спрашивает хаффлпаффец, который первым справился с задачей. — Разве она выполнила задание?
— Полагаю, что да, юный мистер Томпсон. Вы же видите, что её перо отлично летает!
— Но разве оно не перестало быть пером, профессор?
— Как вы можете видеть, стараниями мисс Макгонагалл под потолком вполне благополучно порхает живая кучка пёрышек, которая чирикает и свистит, к тому же, — отвечаю я.
В конце концов, у девочки ещё будет возможность освоить Левиосу. А пока мне необходимо известить Альбуса, что у него на факультете объявился гений трансфигурации.
Урок окончен, пора отпускать студентов.
Мими, однако, предпочла задержаться.
— Профессор, — она явно набирается храбрости задать вопрос, — я хотела бы узнать, в чём моя ошибка?
— Вы сделали всё отлично, мисс Макгонагалл, — ответил я. — И я с большой радостью засчитал вам ваше решение задачи.
— Конечно, большое спасибо вам за похвалу, сэр, но мне бы хотелось узнать, почему у меня магия сработала иначе, нежели у всех остальных студентов, сэр.
— Мисс Макгонагалл, если я не ошибаюсь, у вас сейчас по расписанию начнётся зельеварение. Если хотите, можете прийти ко мне в кабинет после уроков, и я постараюсь ответить на этот ваш вопрос, а заодно и на многие другие. У вас ведь накопилось их немало, верно?
— Благодарю вас, профессор, я приду непременно. Вы очень добры, сэр, — и она подходит к дверям.
— Я буду ждать вас с нетерпением, — отвечаю я, сдерживая улыбку.
* * *
— Границы между чарами и трансфигурацией, с точки зрения управления магической силой, действительно размыты, — говорю я несколько часов спустя, — но принципиальная разница всё же есть. Под воздействием чар мы не преобразуем сам предмет, мы просто сообщаем ему иные, нехарактерные для него, свойства. Согласитесь, перо само по себе не начинает парить в воздухе, пока я не вмешаюсь, — девочка согласно кивает, продолжая слушать меня с предельным вниманием. — Если я наложу чары, у него появится такая способность, но ни форму, ни плотность оно не поменяет. Вы же, мисс Макгонагалл, решили задачу иным способом: магически преобразовали перо в малиновку, которая может летать сама по себе, от природы. Задача, таким образом, решена — нестандартно (с точки зрения моего предмета), но безупречно. Вы, несомненно, очень одарённая волшебница, и, полагаю, наделены особым талантом к трансфигурации.
— Но как мне быть с чарами, профессор? Почему я не смогла выполнить работу, как полагается?
— Если я не ошибаюсь, мисс Макгонагалл, вы были напряжены и раздосадованы из-за вашей подруги. Она, что называется, говорила вам под руку, и неудивительно, что вы вышли из себя. Видимо, это помешало вам сконцентрироваться, и вы по наитию поступили наиболее подходящим лично для вас образом. Это было похоже на ваши первые, ещё детские, попытки, верно? «Надо зажмуриться и очень-очень захотеть»?
— Да, совершенно верно, сэр.
— В таком случае, давайте проведём эксперимент: прямо сейчас достаньте палочку, возьмите перо и попытайтесь ещё раз. Смотрите: в классе никого, кроме вас и учителя, никто не будет смеяться или давать лишних советов, а что надо делать — вы и сами отлично помните. Не надо закрывать глаза, напротив, смотрите на свою палочку и просто повторите движение кистью. Вот так. Теперь приступайте.
— Вингардиум Левиоса, — уверенно произносит девочка, одновременно взмахивая палочкой.
— Браво! — восклицаю я. — Да вы просто умница!
Она смотрит во все глаза сначала на перо, затем на меня; произносит слова благодарности в обычной для неё сдержанной манере, но очевидно, что с большим чувством, и на этом мы прощаемся.
…Умница. Она и вправду умница! Признаться, пока я готовился к беседе и тщательно подбирал простые и понятные образы, меня огорчала невозможность изложить суть вопроса в терминах, которыми оперирует теория магии. И я решил подготовить два ответа: один (посложнее, но и поизящнее) использовать сразу, другой (изложенный доступным языком) — приберечь на крайний случай.
Мне не пришлось прибегнуть ко второму.
Я был и рад, и не рад. С одной стороны, если такие светлые головушки будут попадаться мне часто, то о большем счастье я и не мечтаю; с другой стороны, курс элементарной теории магии в программе Хогвартса, увы, отсутствует.
Пока отсутствует, но можно попытаться…
* * *
Нетрудно догадаться, кто из первокурсников после каждого урока выходит из моего кабинета последним.
И кто с того самого дня проводит всё свободное время в библиотеке, пытаясь найти дополнительную информацию по моему предмету.
Это могло бы радовать, если бы не сопровождалось немигающим взглядом внимательных, широко распахнутых серо-зелёных глаз. Взгляд — ищущий, вопросительный и очень, очень странный — я ощущал на себе ежесекундно, что порядком смущало.
Скажу честно, сначала мне было смешно, затем неловко. Позже я смирился: такова судьба всех молодых учителей, каждый проходит через подобное, и не по разу. Для этого вовсе не обязательно быть статным, рослым, красивым — достаточно просто быть. Некоторые мои коллеги даже применяли превентивные меры, пытаясь избежать подобных ситуаций, и всё безуспешно — на моей памяти ни одного хогвартсовского профессора не обошли вниманием юные студентки.
Надо отдать должное Мими: она вела себя вполне достойно. Не дежурила в коридоре, не писала записок, не сплетничала обо мне с подружками (хотя я не мог представить себе человека, которому пришло бы в голову откровенничать с мисс Гринграсс).
Я поразмыслил над тем, как мне следует держаться с мисс Макгонагалл, и решил, что эта симпатия ко мне обусловлена острой тоской по дому и родителям. Совершенно естественно, что ребёнок потянулся к первому человеку, от которого почувствовал искреннее душевное тепло, так что мне стоит это тепло ей дать? Тем более, что девочка мне действительно очень понравилась, а то, что она выбрала на роль наставника и друга именно меня, было весьма лестным.
Разумеется, неловкость никуда не девалась, но в итоге я сдался и решил не избегать девочку, по крайней мере, явно.
Альбус после моего рассказа о первом практическом занятии, а также — после предъявления трансфигурированной малиновки, заинтересовался способностями своей студентки не на шутку: действительно, это вам не иголки из спичек! Он назначал ей дополнительные занятия, составил даже специальную программу для обучения выдающегося юного дарования. Несомненно, декан Гриффиндора был очень высокого мнения о своей подопечной, чему немало способствовали её успехи в большинстве дисциплин (список возглавляла, как и предполагалось, трансфигурация), сдержанные манеры, безукоризненная честность и прямота характера.
Альбус, а за ним и большинство преподавателей, видел в ней некий эталон гриффиндорки — мнение, которого я никак не мог разделять столь однозначно и безоговорочно. Мне казалось, что я несколько лучше знаю Минерву, чём её собственный декан… более того, я этим всерьёз гордился!
Тревожные симптомы в её поведении вскоре исчезли, детская привязанность переросла в крепкую дружбу, девочка стала меньше зубрить, больше рассуждать и экспериментировать. Теперь она не краснела, когда я обращался к ней, а спокойно и с улыбкой отвечала урок, смело глядя мне в глаза.
Вопреки моим страхам, детское обожание не сменилось подростковым пренебрежением, и мы с Мими без преувеличения могли называться добрыми друзьями, чему я искренне радовался.
Довольно неожиданно было, что на втором курсе Мими начала играть в квиддич за факультет. Вообще-то, брать в команду девочек совершенно не возбранялось, однако загонщики среди них были редки. К тому же, мисс Макгонагалл была очень юна, но всё же сумела убедить Альбуса дать ей разрешение.
Тот же четвёртый год моего преподавания в Хогвартсе (совпадавший со вторым курсом у Мими) принёс ещё много важных перемен в наших взаимоотношениях.
Началось всё с матча между Гриффиндором и Равенкло, где львята выиграли с разгромным счётом — во многом это было заслугой юной отважной загонщицы гриффиндорцев.
Я встретил растерянную и смущённую Минерву возле своего личного кабинета тем же вечером.
— Что-то случилось, мисс Макгонагалл? — спросил я. — Мне показалось, или вы чем-то расстроены?
— Мне не по себе, сэр, — призналась она. — Я видела вас на трибуне, профессор, и подумала, что…
— Что я болею за команду своего факультета и меня огорчит их проигрыш?
— Что-то вроде того, — пробормотала девочка.
— А если я признаюсь вам, что в мире нет более бездарного болельщика, чем я, и что смотрел матч впервые с тех пор, как сам окончил школу? Давайте зайдём ко мне и поговорим толком обо всём, хорошо? Так вот, сегодня я пришёл специально для того, чтобы посмотреть на вас. Повторюсь, я не специалист и не фанат квиддича, но ваша игра меня впечатлила. И, прошу вас, впредь не бойтесь «огорчать» меня вашими успехами!
Девочка засмеялась.
— Но… мне неловко просить вас, — продолжил я. — Берегите себя. Постарайтесь, пожалуйста. Ваш следующий матч — со Слизерином, стиль их игры несколько своеобразный. Думаю, вы меня понимаете.
— Профессор Флитвик, я так вам благодарна!.. И то, что вы пришли поддержать меня… Конечно, я буду осторожной. Вы чудесный, и я обожаю вас!
Всё это было сказано горячо, с искренним чувством, но без малейшего намёка на сентиментальность, и я позволил себе ответное признание:
— Мисс Макгонагалл, я очень благодарен вам за вашу дружбу. Вы замечательная студентка, но, что не менее важно, вы очень хороший человек. Будем считать, что мы с вами поняли друг друга, и, надеюсь, у вас больше нет причин сомневаться в моём приязненном к вам отношении?
Причин больше не было, мы выпили кофе и ещё немного поговорили обо всяких пустяках, пока я не вспомнил, что через полчаса отбой.
* * *
У кофе, выпитого на ночь, есть масса полезных свойств. При желании, можно обеспечить себе качественную бессонницу, сопровождаемую эмоциональным подъёмом и новыми идеями.
Всё-таки дружба с учениками — это самое полезное, что может случиться с молодым преподавателем! Сегодня Мими ненароком подсказала мне чудную идею, как можно научить студентов взаимодействовать друг с другом и делиться мыслями: необходимо будет предложить им написать эссе (разумеется, по теории магии!), но дать при этом разные темы, приготовленные для каждого в отдельности. В чём соль: эти темы неизбежно должны будут соприкасаться, и, отвечая на вопросы в своём эссе, невозможно будет не затронуть «соседнюю» тему, а потом, уже на уроке, я выделю время для разбора и обсуждения сочинений.
До трёх часов ночи я расписывал новую идею, составляя план и украшая его подробностями, потом решил, что на сегодня, пожалуй, достаточно.
О, каким опытным, умелым, серьёзным и рассудительным педагогом я чувствовал себя в двадцать восемь лет!
…Шляпа лезла на глаза, мешая мне смотреть прямо перед собой. Долго, долго звучал в моих ушах её назойливый голос, повторяющий на все лады:
— Ты всего лишь глупый, бестолковый мальчишка, профессор Флитвик!..