— Что я сделала не так?

Антонин громко фыркнул и перешагнул через деревянные обломки. Вся квартира была усыпана какими-то опилками, крошками и кусками дерева — он подозревал, что это была тяжелая дубовая дверь, которую просто разнесло в щепки. Дверь было немножко жалко.

— Пробралась в мою квартиру, возможно?

Вальбурга улыбнулась краешком ярко-бордовых губ и горько покачала головой. Он прищурился, оглядывая её с ног до головы. Желтоватые отблески дешевой грязной лампы падали на её лицо, выглядящее болезненно-бледным и бесконечно уставшим. Она посмотрела на него, и Долохов словно впервые увидел сеточку морщин на её лице.

Она стояла у грязного немытого окна, оперевшись бедром о край подранного подоконника. Вся в чёрном, хмурая и словно постаревшая за те три месяца, которые они не виделись.

— Он ушёл, Антонин. Просто взял — и ушёл. Понимаешь?

Она взглянула на него — коротко и безнадёжно, её яркие глаза потускнели и выглядели двумя безжизненными стекляшками. Вальбурга обхватила себя руками за плечи, словно ей было холодно. Тонкие пальцы в блестящих черных перчатках тряслись.

— Он ушел, Антонин.

Долохов нахмурился — она звала его по имени раз в семилетку, и каждый раз происходило что-то из ряда вон выходящее.

— Из-за этого ты нахер выбила мою дверь?

Вальбурга ничего не ответила.

Антонин сбросил с плеч потрепанную черную мантию, мокрую насквозь и полностью пропахшую какими-то приторно-сладкими женскими духами. Вальбурга отвернулась к окну — теперь он видел только её сгорбленную спину.

— Давай напьемся?

Она не плакала, нет. Вальбурга никогда не плакала, даже в школе. Он никогда не помнил, чтобы она лила слёзы или просто рыдала над чем-нибудь. Антонин смотрел на неё вскользь, словно видел впервые. Она дрожала то ли от холода, то ли от ещё чего-то, но он сдержал желание погладить её по плечу — знал, что с Вальбурги станется запустить в него каким-нибудь фамильным мерзким проклятием.

Она ненавидела, когда её жалели.

Поэтому он поступил иначе: стряхнул грязную мантию на одинокую косоногую табуретку и взмахом палочки призвал из шкафа полную бутылку водки и пару рюмок.

Вальбурга подавленно молчала, пока Долохов лениво разливал водку в удивительно чистый хрусталь. Пара бесцветно-прозрачных капель упала на манжету его рубашки.

— Дай я.

Она неслышно отлепилась от подоконника и подошла поближе, отбирая у него бутылку. Глотнула прямо из неё, оставляя на узком горлышке влажный отпечаток бордовой помады.

— Пойдём, Вэл.

Он осторожно увлек её в сторону гостиной, аккуратно перешагивая через щепки и острые стеклянные осколки.

Она плелась рядом, так и не выпустив бутылку из рук. Антонин усадил её на продавленный коричневый диван и помог стянуть мантию. Вальбурга стряхнула чёрные лаковые туфли и поджала под себя босую ногу; он потушил свет взмахом палочки.

— Почему он ушел?

Она тяжело привалилась к его плечу, и Долохов подавил смешок: они сидели в крошечной съемной квартирке где-то на краю Лондона, пили водку и молчали. Такое бывало часто — в прошлом, когда они учились вместе и сидели за одной партой, пинаясь ногами под столом. Или когда учились — Вальбурга зачем-то разбиралась с бумажками отца в его отделе, а он пытался пройти стажировку на аврора. Или в день её свадьбы — Вальбурга не посчитала нужным присутствовать на собственной брачной ночи, а он был слишком пьян, чтобы уговаривать её осчастливить мужа.

— Из тебя так и не вышел министерский червь, — зачем-то сказал он, отбирая у неё водку. Вальбурга взглянула на него недоуменно, а потом принялась стаскивать с рук перчатки.

— Не вышел, — подтвердила она тихо.

— И аврор из меня тоже не вышел.

Он глотнул; водка приятно обожгла горло.

— Ты убиваешь намного лучше, чем защищаешь от других убийц.

— Разве могу я оставить своих коллег без заработка?

Она расхохоталась, но веселья в её голосе не было; завозилась устало, а потом улеглась к нему на колени.

— Я могу убить твоего сына. Хочешь?

Он сам не знал, зачем предложил ей это — просто в тот момент это показалось ему правильным.

Она молчала. Только прикрыла веки и чуть отвернула голову, и теперь он смотрел на изгиб её шеи и длинные жемчужные серьги. Он запустил руки в её волосы, распуская гладкие черные кудри из легкой французской косы, короной уложенной на голове.

— Нет, — она отрицательно покачала головой, и белые серьги запутались в густых чёрных прядях. Красиво так, будто с картинки.

— Тогда зачем ты пришла, Вэл?

Она снова не ответила; Долохов погладил её по волосам.

— Почему ты живешь в этом грёбанном клоповнике?

Он снова фыркнул.

— Больше не живу. Благодаря твоим стараниям, Вэл. Зачем было выбивать дверь?

— Ты не открывал.

Антонин расхохотался.

— Логично. Меня не было дома.

— Но теперь-то есть.

— Теперь есть, — согласился он насмешливо.

Вальбурга снова улыбнулась. Она говорила что-то про своего сына, про мужа, что-то про министерство и авроров, но он больше не слушал — допивал водку и долго думал; когда же решил ответить, то понял, что Вальбурга давно спит, сжимая его руку во сне. Её изможденное бледное лицо казалось теперь почти что умиротворенным. Он поцеловал её куда-то в волосы.

Долохов вздохнул, откинулся на спинку дивана и прищурился, вглядываясь в темноту. На потолке сидел паук.

Он знал, что водка — отличное лекарство для разбитого сердца. А ещё Долохов знал, что всё равно убьёт её сына.