Когда-то Андромеда убежала из родного дома, лишь заметив на себе его взгляд — ей было пятнадцать, ему — около сорока, может, больше. Он смотрел — зазывно и жадно, будто голодный пёс на кусок свежего мяса, просто смотрел и улыбался, а в глазах у него плясали алые искры.

Андромеда не знала тогда его имени — он был просто абстрактным мужчиной с пугающим взглядом и ничего более, но чем старше она становилась, тем жаднее и голоднее становились его глаза — он смотрел на неё с тем самым видом, как умирающий от жажды — на глоток спасительной воды.

Поэтому Андромеда вышла замуж за Тонкса.

Не потому что хотела насолить матери; не потому что не любила все эти чистокровные заморочки; не потому что поссорилась с сёстрами. Нет. Все это было несущественно.

Он был частым гостем в их доме — мама говорила, что он её давний школьный друг, и часто приглашала его на ужины или обеды. Он приходил, но не всегда — Андромеда терпеть не могла оставаться на ужин вместе с ним, потому что он смотрел — и ей казалось, что еда — это она.

Он представлялся мистером Риддлом и при встрече целовал руку — ей и только ей; Беллатрикс и Нарциссу он игнорировал, но исправно прикладывался к её ладони холодными тонкими губами.

Её тянуло блевать от каждого его прикосновения.

— Добрый вечер, Андромеда, — здоровался он и коротко улыбался; от его улыбки её бросало в предательский жар какого-то странного иррационального стыда, будто она была в чем-то виновата. Андромеда стыдилась этого — и сама не понимала почему.

Иногда он касался её руки дольше положенного, отпускал ладонь на её плечо или задевал пальцами волосы — в этих дружелюбных ласковых жестах не было ни капли агрессии, но её это все равно пугало, даже если она внятно не могла объяснить, почему именно.

Однажды мистер Риддл поцеловал её в библиотеке. Он прижимал её к полкам, и корешки книг впивались в её спину, Андромеда мычала и била ладонями по его плечам, пока он безжалостно вгрызался в её рот, словно оголодавший зверь.

И взял он её там же — в тёмном закутке старой библиотеки, больно, кроваво и грубо, будто она была шлюхой с Лютного переулка, а не дочерью благородного семейства.

Андромеда кричала — с её губ срывались не крики, а животный вой, который не могли сдержать никакие чары, да он их и не ставил.

Андромеда кричала, безумно, надрывно и умоляюще; Андромеда умоляла остановиться; Андромеда просила прекратить.

Но её никто не слышал — ни родители, ни мистер Риддл, никто. Никто не желал слышать её крики, никто не пожелал прийти ей на помощь. И это, пожалуй, ранило её ещё сильнее, чем то, что он с ней сделал.

Она убегала глубокой ночью — десятки раз, но каждый из них заканчивался проигрышем; мать говорила — мистер Риддл важен для нас и хватала Андромеду за руки, когда та пыталась вскрыть себе вены.

Андромеда умирала — год за годом, день за днем, снова и снова.

И потом, много-много лет спустя, когда Андромеда выдирала ещё бьющееся сердце из его груди, её руки по локоть были в его крови. Она держала его в руках — сердце Тёмного Лорда, оно билось последние мгновения в её дрожащих ладонях, а она впервые за долгие годы страха, боли и ненависти была счастлива.