Корбан называл её «Беллз, детка», а Беллатрикс швыряла в него фамильными сглазами.

Они дружили с первого курса — старик Слагхорн почему-то искренне считал, что самых перспективных учеников надо сажать вместе. Не то чтобы Корбан был перспективным, но он был чистокровным, богатым и чрезвычайно обаятельным, а вот Беллатрикс — да, Белла была очень перспективной.

Их отношения сложно было назвать дружбой, скорее уж вынужденным сотрудничеством двух идиотов в совершенно идиотском мире.

Но Корбану было плевать на мир и идиотов — на уроках он от нечего делать валял дурака, дразнил гриффиндорцев и перебрасывался бумажками с Роди Лестрейнджем, а Белла — серьёзная черноволосая девочка с надменно изогнутым ртом, постоянно что-то строчила в тетради. Как будто не могла заняться чем-то более веселым.

Помимо уроков у них не было ничего общего. Совершенно. Ни одного соприкосновения, кроме этих совместных посиделок над одним учебником — Белла свои никогда не носила, она писала километры конспектов, а вот Корбан наоборот, постоянно таскал для нее книги, которыми никогда не пользовался. Равноценное деление сфер влияния за одной партой и стертая меловая полоска посредине — «мне нужно личное пространство, Яксли, ты бесишь!».

Понятий личного пространства у него не было никогда.

Наверное, именно по этому Корбан щипал Беллу за коленку прямо во время урока, нагло утаскивал её тетрадки и постоянно списывал на контрольных — Беллатрикс злобно щурила горящие чёрные глаза и вцеплялась ногтями ему в запястья.

Было больно, но он терпел и ухмылялся, чтобы не радовать её своим проигрышем — сферы влияния, конспекты, вражда за лучший стул, драка за перо и всякое такое.

Поэтому в ответ он с силой дергал её за косы.

— Придурок, — шипела она ему на ухо. Корбан хохотал и уворачивался от острых ногтей, метящих ему в глаза, но вечно попадающих то по щекам, то по лбу, то по шее. Он был вертким, но Белла — очень упорной, поэтому он частенько щеголял алыми кровоточащими росчерками царапин на лице. Белла злилась, выдирала собственные пергаменты из его рук и закрывала решенный тест с правильными ответами рукой.

Корбан хохотал и снова хватал её за волосы, иногда издевательски вырывая вьющиеся волосинки. Это наверняка было больно, но Белла даже не морщилась.

— Беллз, детка, ну дай списать!

Детка Беллз вцеплялась ногтями ему в щеки, больно пихала острыми локтями под ребра и била по голове очередным словарём со сложными рунами — Корбан привычно перехватывал её руки или уворачивался в сторону, но она все равно умудрялась его доставать.

Тем не менее, Белла была единственной, кто позволял себе такие вольности в его сторону — когда кто-то из слизеринцев пытался повторить ее подвиги, то Корбан не стеснялся дать особо наглому противнику кулаком в лицо, но Белла...

Белла всегда была умнее. Белла всегда была перспективнее. Белла всегда была злее. Белла всегда была ревнивее.

Они не были друзьями; они были чем-то больше, чем извечные враги за одной партой, которые постоянно дерутся из-за цвета чернил, мела или подобное ерунды; все было намного сложнее.

Белла не давала его в обиду — Белле нравилось обижать его самой, и Корбан это прекрасно знал. И все это знали. Включая учителей, однокурсников и еще хрен знает кого.

И пусть Беллатрикс его ненавидела, но всегда делала так:

— Яксли ужасно себя чувствует, — лгала Белла МакГонагалл с честным-пречестным видом, и та недоверчиво приподнимала брови. — Ему очень плохо, мэм, он даже ходил в Больничное крыло!

Конечно же, ни в какое крыло Корбан не ходил — он блевал в гостиной Слизерина, пока Белла отмазывала его от преподавателей.

Корбан говорил ей: «Беллз, детка!» — и она вцеплялась когтями ему в лицо, пока он хохотал и лез целоваться.

Он ее обожал, на самом-то деле.