«Неужели ты не видишь, что мы падаем в бездну?!» — заявил он ей однажды, едва не сорвав голос.

Она же обернулась и с болью взглянула на него.

Сириус стоял, чуть ссутулившись, и в его взгляде ясно читалось: он разочаровался во всем, что когда-либо любил.
Одинокий, опалённый несправедливостью жизни, почти разбитый — и пришёл к ней.
К Нарциссе, которая всегда была лишь его блёклой тенью.

Позади — поле с высокой тёмно-зелёной травой, где младшие Блэки когда-то давно — кажется, будто в прошлой жизни — прятались от властной Вальбурги.

Нарцисса прекрасно помнит, как они там искали божьих коровок, которые, как верили магглы, могли донести людские желания до небес — до самого Господа.

У Сириуса и Нарциссы тогда ведь было только одно желание — невозможное, нереальное, будто призрачное: они хотели сбежать от безумной Беллы и жестокого Ориона, от частых суровых гостей в их доме и от глупой Андромеды, так необдуманно увязшей в любви к незнакомцу.
Они желали оказаться как можно дальше от всех тех, кто заставлял их становиться другими.

Не вышло. Наверное, та божья коровка не смогла долететь до небес — её сожгло безликое Солнце.

Нарцисса смиренно прикрыла веки и мысленно произнесла свой ответ: «Вижу».

Ветер трепал её прямые светлые волосы, забирался под ткань неудобного платья и словно окутывал ласковым холодом.

А потом... потом Нарцисса всё же не выдержала: сжала холодные бледные ладони в кулаки и двинулась прочь. Прочь от этого поля, от этих мечтаний, от своего прошлого и от того, кого так сильно любила.

Сириус же молчал, не звал её — лишь смотрел вслед, и душа его осыпалась пеплом.

* * *

— Вот и всё, — сказала Белла, закончив с причёской сестры.

Нарцисса ничего не ответила, но взглянула на себя в зеркало. И увидела там лик белого, мраморного существа, лишённого всяких человеческих страстей.

Это причинило ей почти физическую боль.

— Ты очень красивая, — сестра нежно улыбается и аккуратно обнимает её.

У Беллы глаза некрасивые. Нет, не глаза — сам взгляд: обычно он чужой, порой будто неживой. Однако сейчас этот взгляд другой: грустный, вязко-тёплый.

Нарцисса касается руки Беллатрисы. И снова смотрит в зеркало.

В отражении их двое — танцующих в этой тьме.

* * *

Нарцисса смотрит в лицо Люциуса и пытается представить его стоящим у алтаря маггловской церкви таким, каким он выглядит сейчас, — царственно-надменным и благородно-жестоким.

«Сущая нелепица», — мысль проносится в её голове и будто проворачивает в груди невидимый нож.

Нарцисса отворачивается от Люциуса.

И взглядом ищет в толпе гостей того человека, который действительно должен быть здесь — свою младшую сестру, дорогую Меду. И... не находит — рядом с родителями стоит лишь старшая из сестёр Блэк.

Кажется, Беллатриса сказала о побеге Андромеды, случившемся прямо накануне свадьбы Нарциссы, что-то вроде: «Андромеда такая сука. Могла бы и два дня подождать, мерзкая тварь. Но нет, ей же надо было променять тебя на этого мерзкого выродка!»

Тогда Нарциссе было неприятно слышать это.

Сейчас — её рвёт на части терпкое, вязкое разочарование. В конце концов, она ведь ошибочно, почти слепо полагала, что Андромеда, её горячо любимая сестра, умеет любить по-настоящему.

Холодно. Нарцисса обнимает себя за плечи и переводит взгляд на колдуна, который стоит совсем рядом и палочкой создает из магических золотых нитей символ единственного брака, признаваемого в магическом мире. И то, что он создаёт, это не кольца или какие-то бесполезные свитки — это чувства одного супруга к другому, эмоции и даже мысли, искусно воплощённые в живую материю.

У Люциуса — это трость, а у Нарциссы — брошь.

Трость ровная, чёрная, с богато украшенной рукояткой — серая извивающаяся змея из белого золота и глазами из чистых крупных изумрудов. Она грозно раскрывает пасть и угрожающе, яростно шипит. Нарцисса смотрит на неё и всё не может до конца поверить, что эта вещь — отражение её чувств к Люциусу, её истинные эмоции и тихие мысли. Да, она вся ужасно худая, тонкая, угловатая, но разве это шипение и опасный блеск — её нутро?

А эта прекрасная, почти совершенная в своей красоте брошь из алмазов и рубинов — разве отражение души Люциуса? Человека, очень далёкого от совершенства?

— Да будет ваш союз чистым. Да будет ваша жизнь честной. Да не исчезните вы сами, — твёрдо говорит колдун, протягивая символы брака стоящим рядом друг с другом Нарциссе и Люциусу.

И что-то такое есть в этом моменте, что всего на какую-то секунду кажется Нарциссе священным. На одну секунду, потому что Нарцисса с болью где-то в глубине своего несчастного сердца осознаёт — пожелания колдуна, увы, никогда не воплотятся в реальность.

Брошь жжётся в её ладони, как уголёк. А образ Сириуса, стоящего у того поля с высокой тёмно-зеленой травой, в её мыслях превращается в осколок прекрасной голубой звезды.

Она касается его щеки нежно, мягко. Обводит бледными пальцами линию скул, губ. И улыбается с лёгкой грустью.

«Я люблю тебя».

Сириус говорит это шёпотом. Не хрипло, не с утайкой, а просто с тем же искренним чувством, с которым сейчас касается Нарцисса его лица.

А она в ответ лишь мягко, тепло улыбается, прикрывая веки, и убирает руку. И такое ощущение, будто его слова дня неё — лучи закатного Солнца.

Нарцисса красива. Сейчас — с прикрытыми веками, обнажённой шеей и распущенными светлыми волосами. Сейчас — воплощая счастье, утреннюю радость и призрачное детство.

В ней никогда не было этого аристократизма, прожигающего до костей своей чужеродностью. Лишь покой, чуткость и невзрачность — внешности, но не души.

Сириус же был другим. Сначала — таким, как жестокий брат. Потом — другим.
У него никогда не получалось держать себя в руках: он вечно спорил с мстительной матерью, а после расплачивался за это многим, он нападал первым и бил со всем ожесточением на этот мир, с обидой и затаённой внутренней болью, он шагал по краю бездны и не понимал, что вот-вот может оступиться и исчезнуть.

Однако она была для него, а он — для неё.
Он это понимал. И порой — даже слишком хорошо.

Сириус смотрит на свои руки — все в грязи, копоти, пыли, золе и его собственной крови. И думает: некоторые маги сходят с ума не из-за того, что отбывают срок в Азкабане, а из-за того, что не имеют надежду на светлое будущее.

Кто он? Человек, обречённый на вечные страдания лишь потому, что хотел знать правду без всяких прикрас? Или по-настоящему виновный?

Порой Сириус видит Джеймса — юного, полного амбиций, пороков и стремлений к прекрасному. Сириус умом понимает, что это галлюцинация, но сердцем хочет, чтобы это было реальностью, несмотря ни на какую боль где-то в едва мерцающем, словно голубая звезда в чёрном небе, сердце.

— Всё проходит. Пройдёт и это, — говорит иллюзорный Джеймс, сидя рядом, опершись о стену одиночной камеры Азкабана и мягко улыбаясь — прямо как Нарцисса.

Сириус глядит на него и молчит. И надеется, что это не на его руках невидимая кровь самого близкого ему человека — друга.

* * *

Нарциссе хочется что-то уничтожить, разрушить, изуродовать. Обезумев от боли в сердце и разуме, она кидает в огонь всё, что попадёт под руку. А потом — кричит, обхватывая голову руками. Слёзы и пустые слова не могут выразить всех её чувств.

Люциус стоит у двери и смотрит на жену почти с неприязнью. Его равнодушное выражение лица почти вызывает у Нарциссы, поднявшей на него потухший взгляд, тошноту.

— Он сам виновен в этом. Нечего было связываться с жестоким стариком.

Нарцисса захлёбывается воздухом так, как будто тонет в холодной бездне.

— Жестоким? Тебе ли говорить о чужой жестокости?!
Люциус молчит в ответ. А потом — приподнимает уголки губ в мерзкой улыбке.

Нарцисса, не помня себя, с ненавистью швыряет в него подсвечник. А он, едва успев увернуться, тщетно пытаясь скрыть свой испуг, шепчет:

— Сумасшедшая.

* * *

Нарцисса не любила танцевать. Однако с Сириусом она танцевала — смотрела на него и легко-легко двигалась.

— Дурашки, — ласково говорила Белла всякий раз, когда видела их танцующими под музыку, доносившуюся из старого патефона.

А Нарцисса ничего не слышала — только глядела в глаза человека напротив, чувствуя тепло его рук на своём теле, и ощущала немую привязанность, вязкий прилив нежности и... любовь, наполнявшую светом всю её душу и весь разум.

Сириус иногда прижимался лбом к ее лбу и тоже смотрел только в глаза — точно в саму суть. И Нарцисса сильнее сжимала его ладонь в своей. И желала только одного: любить так, как она сейчас безмолвно любит, каждое мгновение.

Нарцисса просыпается. И видит перед собой пустую роскошь гостиной Малфой-мэнора, портрет, на котором изображён отец Люциуса, являвшийся олицетворением гордыни, и завядший букет нарцисс.

И чувствует тепло слёз на щеках.

* * *

Белла красиво пела — нежно, чисто, искренне. Пела она то же, что и их мать — что-то о магии, величии и живой надежде.

Нарцисса помнит, как старшая сестра, укладывая её спать, пела ей эти песни вместо колыбели, когда мать была слишком занята собой, чтобы воспитывать их. Но той живой надежды уже не чувствует: её мир искорёжен, поломан, осквернён чудовищами в обличии людей.

Именно поэтому она сейчас почти хладнокровно приставляет к белой шее мужа острый кончик волшебной палочки.

Он спит и не чувствует дыхания смерти. Нарцисса ощущает от этого прилив раздражения и шепчет жалящее заклинание — едва заметный свет сразу же, будто ток, проникает под кожу Люциуса.

Люциус расахивает глаза, выгибается всем телом, а затем начинает задыхаться — Нарцисса сильнее давит палочкой ему на горло.

Она наклоняется, смотрит на неподдельный, почти безумный ужас в его взгляде и твёрдо говорит:

— Ты поможешь им, моей семье.

И безжалостно продолжает:

— Или я убью тебя.

И Люциус... Люциус ей верит.

* * *
Белла теперь в соседней камере. Поёт что-то там о крови, надежде и — о, мать вашу! — любви. Сириусу так часто хочется придушить её, что он даже начинает строить дурацкий план побега, заранее обречённый на провал, лишь для того, чтобы исполнить своё желание. Смешно. Уродливо смешно.

Разве кому-нибудь удавалось сбежать из Азкабана? И разве Сириус особенный, чтобы мечтать о свободе? Да и после всего... этого... вряд ли свобода уже будет свободой.

— Как думаешь, сын Цисси похож на неё? — громко спрашивает Белла, чтобы Сириус услышал её.

Сириус представляет мальчишку с белыми волосами, голубыми глазами и характером мерзкого папаши. Он хрипло смеётся, качает головой, а потом отвечает:

— Нет.

Белла молчит, ничего не отвечает.

Дементор в коридоре пролетает совсем рядом с решётками, останавливается, глядит на Сириуса, а после — протягивает ему свою костлявую руку, будто бы предлагая наконец сдаться. И Сириус дёргается всем телом, будто порываясь встать, а потом, вновь слыша голос Беллы, замирает:

— А я думаю, похож. Разве может быть иначе? Сын Цисси — и не похож на неё. Нет, он наверняка добрый, молчаливый и сильный. Я верю. И ты верь.

Нарцисса опускается на колени наравне с сыном и обнимает его – с колким отчаянием и горьким смирением. А потом чуть отклоняется, смотрит прямо в его детские глаза и говорит:

– Не будь такими, как они, Драко. Не будь обидчивым, злопамятным, жестокосердным и чужим. Смотри на мир ясно и… с любовью.

Драко глядит на неё и, кажется, совсем не понимает, о чём это таком пафосном она говорит. Однако важно кивает матери, и та резко отстраняется от него.

На лице Нарциссы маска несокрушимого спокойствия, слепой материнской любви. Но под маской – глухое разочарование и боль, разъедающая, кажется, саму душу.

– Оставим эти сантименты, Нарцисса. Драко должен научиться вести себя приемлимо и думать… правильно. Перестань так опекать его, дорогая, – почти пренебрежительно произносит Люциус.

Он больно впивается тонкими бледными пальцами в плечо Нарциссе, но та почти не чувствует этого.

«Думаешь, его научат этому в школе?» – и губы её некрасиво изгибаются в злой насмешке.

Поезд позади них гудит и, исходя густым паром, обволакивает светло-серым дымом почти всю платформу.

– Да, отец, – Драко говорит это с каким-то ужасно глубоким уважением. В его глазах – все стремления мира и вся его наивность.

Прощаясь, Драко не смотрит на мать.

* * *

– Андромеда связалась с тем недоумком, знаешь?

Белла стоит в проёме, опирается плечом о косяк двери и смотрит на него, впиваясь взглядом в взгляд.

Она вся – как чёрная клякса: её тело обволакивает шёлк тонкого чёрного платья с немыслимо красивыми французскими кружевами на рукавах и поясе, на её голове тоненькой проволочкой вьются чёрные длинные кудри, а взгляд тёмно-карих глаз видит, кажется, даже то, что спрятано в непроглядной тьме людских сердец.

Сириус отворачивается от неё и сухо говорит:

– Да.

– И тебе не больно? Не обидно? Не хочется заставить её забыть о своих никчёмных чувствах?

Сириус недолго медлит с ответом.

– Ты называешь любовь и преданность никчемными чувствами?

Белла в ответ громко хмыкает. И после переводит взгляд со спины кузена на старинные часы, громко тикающие и давно уж показывающие неправильное время.

– Это не любовь, Сириус. Будь это любовью, она бы видела в нём не только достоинства, а он бы не тянул её из семьи – пусть даже такой, как наша.

Белла, грустно улыбнувшись, отталкивается от косяка двери и уходит.

Сириус же, оборачиваясь, успевает увидеть только её профиль.

* * *

– Маленькая дрянь.

Белла возвышается над Андромедой, словно жестокая богиня из легенд увядшего прошлого. И хочется её за это придушить, утопить в вязком болоте, поджечь на ведьминском костре безумных магглов.

Но Андромеда молчит. Она вся в мать: за её внешней покорностью и красивой мордашкой прячется самый настоящий дьявол.

Белла кривит губы в отвращении. И затем – ещё раз направляет на сестру кончик волшебной палочки и хладнокровно шепчет:

– Круцио.

А в её тёмно-карих глазах пляшет алый блеск магического луча.

Белла медленно поднимает веки и видит перед собой не ненависть во взгляде Андромеды, а потолок своей клетки в бездушном Азкабане, серость и никчёмность её жизни, замаранной кровью и никому не нужным сожалением.

Острые шипы отчаяния впиваются куда-то в сердце. Закричать бы! Уничтожить бы это мерзкое место, сделавшее её такой – совсем-совсем другой! Смыть бы с себя всю эту боль, это разочарование, это… безумие!

Или просто умереть.

Но какова же ирония жизни! Та, что умела любить, как никто другой, здесь, а эта пустышка, эта чёртова маленькая дрянь, - там, где прекрасно, где нет бездны тяжёлых воспоминаний, где вина не царапает душу, раня вместе с ней и разум.

Белла смеётся – громко, хрипло. Однако смех её постепенно переходит в беззвучные рыдания.

Кандалы сжимают её тонкие бледные запястья с небывалый силой – они отнимают не только способность колдовать, но и надежду на то, что когда-нибудь всё это изменится, что случится нечто прекрасное и вся боль уйдёт.

О, перед ней же когда-то лежал целый мир! Целый мир! А она… она выбрала эту дорогу. Эти скалы, о которые она непременно разобьётся.

* * *

Сириус во многом понимал Беллу.

Тяжело это, когда мать видит жизнь совсем иначе, чем ты.

Тяжело это – быть борцом.

Тяжело это – пытаться изменить что-то, а потом чувствовать разочарование во всех, кого когда-либо любил. Даже в самом себе.

Они даже внешне были похожи – с чёртового детства. Эти витые кудри, эти взгляды непокоренных солдатиков, эти странноватые улыбки.

Но то было детство, юность. Вернуться бы туда, снова играть в морской волшебный бой, снова прятаться в высокой зелёной траве, снова уметь любить и видеть мир прекрасным.

Сириус слышит смех Беллы, а после – тихие-тихие всхлипы. И даже не пытается коснуться её израненной души своей.

Нарцисса в ужасе отшатывается от сестры, в её светло-серых, почти прозрачных глазах тлеют угольки далёких звёзд.

— Да, я убила его! Я! – кричит Беллатриса, а потом смеётся – хрипло, тихо и разбито.

Белла обнимает себя руками, больно впиваясь пальцами в собственные плечи.

И вся она – лишь хрустальное крошево, тень той, кем была прежде.

— Он ведь был нашим братом… — шелестит голос Нарциссы, в нём немым эхом по маленькой комнате разносится громкая боль.

Нарцисса тяжело опускается в кресло и закрывает ладонями лицо. Её тихие всхлипы заставляют Беллу вздрогнуть – вынырнуть из омута своих страстей и протянуть дрожащую ладонь к светлой макушке сестры. Но Белла резко отдергивает руку, отшатывается и шипящим голосом говорит:

—Братом ли? Он был тебе братом, дорогая Цисси?

Нарцисса убирает руки от лица, на ее щеках дорожки слёз.

Она приоткрывает рот - ответить хоть как-то, но слова застревают в горле и вынуждают её отвернуться от Беллатрисы.

Воспоминания сверкают под веками хрустальным замком былых надежд.

Сириус целует её – жадно, быстро. Он сминает её губы своими, словно волна океана, взбунтовавшегося против людей и погребающего их под толщей тёмной воды.

Она прижимается к нему всем телом – каждой частичкой своей кожи и чувствует волнительные мурашки.

Тепло. Мягкость. Запах.

Вкус.

Сириус отстраняется от её рта и наклоняется к груди – к набухшим тёмным соскам.

Она вздрагивает и тихо стонет, прикрывая веки и вцепившись в его плечи с неожиданной силой.

Жарко. Влажно. Томно.

И выдыхает она, кажется, пар…

Нарцисса распахивает глаза и сглатывает.

Ей становится в один миг как-то противно от самой себя. И утрата, глубоко внутри сердца ставшая страшной бедой, становится другой.

— Ты любила юного Сириуса и Сириуса-ребёнка. Но он вырос, Цисси. Он изменился. И я… я тоже изменилась.

Беллатриса смотрит на сестру свысока, но самой себе кажется ужасно маленькой.

Ей хочется вернуться в детство – туда, где умела любить она и умел любить Сириус. Однако время неумолимо, Белла знает это.

Внутри что-то на месте сердца шепчет, чтобы Белла сказала Нарциссе «Прощай», но та не внимает этому голосу и уходит. Лишь её тень касается руки Нарциссы.

* * *

Их жизнь похожа на движение звёзд по невидимым орбитам: невероятно предсказуема и в тоже время – эфемерна.

Нарцисса ненавидит Люциуса. Люциус ненавидит Нарциссу. А Драко, их сын, ненавидит весь мир.

Белла находит силу в своём безумии и от него же медленно и болезненно умирает.

Сириус искал понимания, но, найдя лишь одиночество, потерял себя.

Мгновение – и ты у дна. Мгновение – и ты дышишь счастьем. Мгновение – и ты другой.

Нарцисса смотрит на Поттера, всего в крови, лежащего на чёрной земле и не ощущает страха. Всё как будто позади. Как будто она только здесь и сейчас, а позади неё – тени от теней, презираемые даже Тьмой.

Нарцисса видит, что он дышит. Но её тонкие губы размыкаются и произносят:

— Мёртв.

После войны Нарцисса разучилась испытывать боль.

Но когда хоронят Беллу, она молчит, сжав губы в тонкую линию, и ощущает, будто в сердце разом впивается тысяча игл.

«Убийца. Сумасшедшая, — ядом сочатся кончики игл-мыслей. — Опора. Пародия на жалость»…

Рядом стоит Драко – смотрит куда-то вдаль и ладони в кулаки сжимает. И Нарцисса будто наяву видит, как чёрным комком в его груди клокочат злоба и адовая обида.

«Твой сын не понимает, что такое любовь, дорогая Цисси», — однажды сказала Белла и улыбнулась так, будто была в этом виновата.

Нарцисса прикасается к лицу и чувствует влагу: она плачет. В ней вспыхивает и тут же гаснет слабое удивление.

Она же должна ненавидеть Беллатрису – человека, убившего её любимого. Но Нарцисса не может. Вместо ненависти она чувствует сожаление.

Вьющиеся чёрные локоны. Проницательный взгляд. Извечная строгость, извечная лёгкая полуулыбка.

Забывчивость, слепая вера в непогрешимость деяний семьи. Теплота голоса и рук. Нежность прикосновений, объятий.

Справедливость, въевшаяся в подкорку мозга. И мягкое, такое знакомое и родное: «Дорогая Цисси».

Белла.

Высокомерие. Тёмная вуаль. Внимательный холодный взгляд.

Элегантные движения рук. Идеальные пассы волшебной палочки.

Презрение от вздоха до выдоха, неспособность прощать и обида, порождающая только зло.

Беллатриса.

Боль, опустошение, разочарование.

Прямая спина. Поседевшие пряди волос. Тяжёлый стальной взгляд.

Желание выбраться из болота своей жизни. Отчаяние, беспомощность, безумие.

И… сожаление.

Беллатриса Блэк.

Нарцисса не винит себя. Но внутри неё похорена хрустальная, прозрачная, почти нереальная мысль: если бы она коснулась сердца сестры, если бы протянула ей руку помощи, Белла смогла бы вернуть себя.

«Цисси» — это ласковое прозвище эхом отдаётся под черепной коробкой. И пухлые алые губы Беллы в воспоминаниях Нарциссы медленно приоткрываются, чтобы беззвучно произнести его.

На надгробии ровными строгими буквами начертано имя и годы жизни. «Белла любила прописные», — запоздало думает Нарцисса и тянется к могильной плите.

Однако Драко останавливает мать. В его голосе горят раздражение и всё та же колкая обида:

— Она недостойна прощения, мама.

Нарцисса смотрит на него. И видит в нём отчаявшегося человека, который совершенно не знает, куда ему идти.

— Возможно, ты и прав, Драко. Но она нуждается в любви. Всегда нуждалась.

Драко глядит на неё с широко распахнутыми глазами. А после – отступает.

Нарцисса же переводит взгляд с него на могильную плиту, которой ещё только предстоит столкнуться с изменениями, что несёт с собой течение неумолимого времени.

Нарцисса опускается на корточки и прикасается горячей ладонью к холодному камню.

* * *

Потом судили Люциуса.

Весь худой – кожа да кости, ссутулившийся и едва ли способный передвигать ноги. Месяц, проведённый в Азкабане до начала заседания суда, кажется, забрал у него несколько десятилетий жизни.

Он говорил тихо. На лице – кровь, огромные синяки и глубокие порезы. Видимо, самосуд преступников никто из надзирателей останавливать не спешил.

Нарциссе не было жаль его. Однако в её сердце и ненависть к нему более не жила.

* * *

Гарри Поттер горячо и искренне благодарит её за то, что она солгала о его состоянии Волан-де-морту и его сторонникам в лесу: Поттер рьяно защищает её и Драко на открытых слушаниях.

А Нарцисса сидит на кресле, предназначенном для преступников, и молча смотрит на свои руки.

«У тебя красивые пальцы», — сказал однажды Сириус и коснулся её ладоней губами.

Она не видела Сириуса, после того как он сбежал из Азкабана. Не слышала его голоса, не ощущала его запаха.

Она надеялась, что это он придёт и найдёт её среди всей этой темноты. Но, возможно, это ей следовало искать его? Ей следовало, отринув все условия, сжать его ладонь в своей? И ей же следовало любить его больше, чем себя?

Нарцисса грустно улыбается. Она всегда так гордилась своим умением любить, однако только сейчас она осознаёт: чтобы уметь любить, ей нужно ещё многому учиться.

И вся её жизнь – это свет звезды. Сначала – тусклый, холодный и неясный, но после – яркий, тёплый и… настоящий.

— Леди Малфой, вы слышите меня? – голос судьи доносится до Нарциссы почти как эхо.

Однако она, взяв себя в руки, поднимает голову и, смотря прямо ему в глаза, отзывается:

— Да, ваша честь.

* * *

— Ну теперь они точно не посмеют обвинить вас в чём-то! – Поттер выглядит счастливым, в его глазах пылают звёзды.

Он держит в своих тёплых ладонях руки Нарциссы. И улыбается.

«Не посмеют… Они возобновили дело из-за показаний тех немногих Пожирателей смерти, кого смогли разыскать – из-за предубеждений, страха и бессмертного сомнения. Отныне мы не те, кого стороной обходят все колкие обвинения и слухи», — проносится в мыслях Нарциссы.

Нарцисса смотрит на Гарри и ей кажется, будто невидимый свет, исходящий от его сердца, ослепляет её.

— Да, мистер Поттер. Мы благодарны вам за проявленную вами доброту.

Она мягко улыбается и отстраняется.

И вся она – белый карлик, маленькая звезда, мерцающая бесконечно прекрасным белым сиянием в чёрной бездне космоса.

Поверенный и адвокат Беллы приходят к ней спустя полгода после смерти Люциуса.

Нарцисса изумляется: Министерство уже давно конфисковало всё имущество её сестры, наплевав на собственные законы.

— Ваша сестра, леди Блэк, — после смерти мужа Нарцисса вернула себе девичью фамилию, — помимо золота, магических артефактов, украшений и части Родового поместья оставила вам картину. Министерство не забрало её из сейфа. Положенный по новому закону срок прошёл, а значит, эта часть наследства теперь принадлежит вам, – поверенный в доказательство своих слов показывает некоторые бумаги.

Нарцисса хмурится, но, вытерев запорошенные мукой руки о фартук – Министерство все ещё не сняло с её палочки магический ограничитель – берёт бумаги и внимательно их изучает.

«Картина? Будь она ценной, Министерство обязательно бы конфисковало её. Однако… не будь она по-настоящему ценной, Белла вряд ли бы оставила её мне».

— На данный момент вам необходимо оформить эти документы, поставив свой магический след здесь и здесь, – адвокат палочкой указывает на нужные места, а затем продолжает: — Позже будут ещё бумаги, касающиеся налогового обложения. После окончания оформления вы сможете забрать своё наследство, леди Блэк.

Нарцисса кивает, оставляет с помощью палочки в нужных местах на бумагах свой магический след – витой, золотистый, мерцающий, ужасно похожий на звёздную пыль. Нарцисса внимательно слушает магов, что напротив. И затем провожает их.

И остаётся одна.

Она тяжело опускается на диван. А после – тянет руку к красивым прописным чёрным буквам копии завещания Беллы.

Я, Беллатриса Лестрейндж (урожд. Блэк), находясь в здравом уме и твердой памяти, действуя добровольно, на случай моей смерти настоящим завещанием делаю следующее распоряжение: всё моё имущество, каким бы оно ни было на момент моей смерти, я завещаю своей кровной сестре, Нарциссе Малфой (урожд. Блэк)…

В глазах Нарциссы стоят слёзы.

* * *

Через несколько дней они случайно сталкиваются в Министерстве с Поттером.

Гарри, бормоча извинения, начинает собирать бумаги, выпавшие из рук Нарциссы, а потом, поднимая голову, узнает её. И лицо его будто бы озаряется.

— Леди Блэк! Как я рад видеть вас!

Он вскакивает и, забыв про бумаги, снова разлетевшиеся по полу, прикасается к её рукам.

Тепло.

Чуть запыхавшийся, с растрёпанными волосами, весь раскрасневшийся – совсем ещё мальчишка. Но только вот… у него глаза человека, который уже давно понял своё предназначение.

Поттер говорит что-то, говорит. А Нарцисса всё смотрит на него, смотрит и молчит. И не отстраняется.

«Любить – это как учиться чёрной магии. Никогда не полюбишь, если не приложишь усилий».

Белла выдыхает серый дым магической сигареты и поворачивает голову в её сторону. Улыбается только уголками своих красивых пухлых губ, а потом – приоткрывает их и, растягивая слова, произносит:

«Да и любить нужно не только сердцем, дорогая Цисси, но и разумом. Любить того, кто… кто для тебя».

Белла тушит сигарету, медленно встаёт и уходит с террасы. Проходя мимо Нарциссы, она ласково треплет её по светлым волосам.

— Мистер Поттер, а вы бы не хотели в удобное для нас обоих время выпить со мной чашечку чая?

Гарри Поттер, услышав эти слова, чуть сильнее сжимает её ладони в своих.

Горячо.

* * *

«Когда мы были детьми, Белла перед сном иногда рассказывала мне разные истории. Одной из этих историй был миф о греческих сёстрах. О шести сёстрах божественного происхождения, которые, возлюбив смертных и отринув все мыслимые и немыслимые преграды, спустились на землю. Среди них была та, чьё имя и судьбу я помню до сих пор – Агапэ».

Сириус, говоря это, смотрит Нарциссе в глаза. И ей он кажется звёздным небом – так много в его взгляде прекрасных звёзд нежности и любви.

Она касается его лица нежно, ласково. Обводит пальцами все линии и родинки. И после, чуть приподнявшись, целует в шею, едва касаясь губами кожи.

«Агапэ?» – шёпотом спрашивает Нарцисса и, прикрывая веки, сильнее прижимается к нему.

Её руки – холодные. А его тело – горячее, тёплое. Он – её искра, её пламя, её… звезда.

«Да. Агапэ любила иначе, чем её сестры. Осознанее, глубже, искренней. Она видела не только своего любимого, но и весь мир. Ей пришлось многим пожертвовать, чтобы полюбить именно так. Но она познала совершенство любви. И это стало счастьем всей ее жизни. – Сириус помолчал недолго и продолжил: — Веря в миф, греки назвали один из ликов любви в честь Агапэ – лик совершенной любви».

Нарцисса смотрит на название картины, выведенное магическим курсивом на маленькой табличке, и печально-нежно улыбается.

«Агапэ», — вспыхивает звёздным светом.

«Агапэ», — мерцает в тьме этой жизни.

«Агапэ», —касается её души.

На магической картине изображены они – Нарцисса, Сириус и Белла. Счастливые, касающиеся друг друга, юные. С веснушками и родинками, с светом в глазах и искренними улыбками на губах. Наполненные любовью и открытые миру.

Нарцисса тянет руку к портрету – к своим нарисованным волосам – словно желая поправить выбившуюся из светлого пучка волнистую светлую прядь, и замирает в миллиметре от полотна.

«Лик совершенной любви», — проносится в её мыслях эхом голоса Сириуса.

Нарцисса опускает руку.

Она ещё долго рассматривает картину, что ей привезли в её новый дом после оформления всех бумаг, чувствуя в груди тепло. А затем – тихо уходит, помня о предстоящей встрече с Гарри Поттером.

Нарцисса не оборачивается.