Драко заплетает волосы Гермионы в плотные косы, целует её в открытую шею, прижимает к груди — плотно и крепко. Драко целует её в щёку, а Гермиона блаженно улыбается.

Он так благодарен своему дому — большому, запутанному, жившему собственной жизнью, наполненному тайнами, что в нём можно спрятать что угодно и кого угодно. Драко прячет за стенами своего дома своё счастье, почти как самый параноидальный параноик, с таким же перфекционизмом, который был присущ Гермионе до войны.

Гермиона его совсем не помнит. Не помнит и себя. Глядя в отражение большого зеркала, она удивляется ему, как котёнок, впервые увидевший собственное отражение.

Его Гермиона любит танцевать, петь песни, читать истории и думает, что живёт в сказке. Каждое утро она просыпается, открывает глаза и смотрит на потолок, переливающийся волшебными всполохами звёзд и северного сияния.

Гермиона не знает, что такое северное сияние, но она тянется ко всему живому и тёплому. Прижимается к Драко со всей силы, путается в его волосах и дышит ему в ухо, немного сопя. Драко сонно целует её в висок, щёку, кончик носа и губы. И она ему неловко, не умеючи отвечает. А когда она ему отвечает, у Драко земля уходит из-под ног, он тянется к ней с удвоенной силой и плачет беззвучно. Раскаяние и надежда — именно в этом адском котле он варится.

Когда Драко от неё уходит, а домовиха Долли помогает Гермионе во всём, кормит и следит за ней, в его мире появляются чёрные одеяния и серебряная маска на лице. За ней он скрывает всё самое дорогое, что у него есть, и становится тем самым жестоким Пожирателем, отстраивающим новый мир на руинах старого.

Правда, никто и никогда у Драко не спрашивал, хотел ли он заниматься этим, желал ли носить эти одежды и быть под знаменем Тёмного Лорда.

В этом жестоком мире, в котором счастье невозможно, у Драко всё-таки оно появилось. Счастье напополам с горем. Счастье, спрятанное в самом странном и защищённом поместье в Британии.

Волдеморт обожает Драко. Он поручает ему одну военную компанию за другой. Доверяет ему такие вещи, о которых Ближний круг только мечтает. И Драко знает, отчётливо понимает, что это благодаря только одному Нотту, так сильно радеющему за друга. Если бы не Теодор, а ведь он мог бы и не помогать ему, то Драко был бы где-то за спиной Люциуса, сидящего в самом конце длинного стола и боящегося поднять на Повелителя взгляд.

Драко рад, что Люциус ему уступил Мэнор, а сам перебрался вместе с Нарциссой в старый дом её родителей. А ещё Драко рад, что его окклюменция работает безотказно. В отличии от стихийного легилимента Волдеморта, Драко был стихийным окклюментом — равной ему противоположностью. И его разум был так хорошо запечатан, что проникнуть в него хоть и было возможно, но очень тяжело. А Волдеморт ему доверял и его не боялся. Он никогда не боялся Малфоев.

Драко пользовался порт-ключами. И пока в Британии было мирное и не почерневшее от бесконечных боёв небо, в остальной Европе падали флаги, рушились здания, сдавались правительства. Мир трещал по швам, разносился на куски и крики ужаса стояли в ушах ровно до вечера, когда Драко возвращался домой, используя порт-ключ, а там, на тайном этаже, его ждала Гермиона. Точнее она его даже не ждала, она просто жила там, в своём мире и в незнании.

Драко не верил ни во что. Ни в бога, что, вряд ли, такое бы допустил, существуй он на самом деле; ни в дьявола потому, что Драко знал того, кто был хуже его в бесконечное количество раз; ни в добро, ни в зло. Драко даже в себя не верил и, как параноик, самолично проверял каждый угол в своём доме, каждый шкаф, каждую щелку, прежде чем зайти в потайной этаж и стянуть с себя груз прожитых часов в самом пекле.

Ему Гермионы не хватает. Не хватает до дрожи, сиплого рваного крика и крови из глотки, до чахоточного кашля и боли в груди, как перед самой настоящей смертью от разрыва сердца.

А она — та, что медленно танцует в полумраке под пластинку с маггловскими романсами, — конечно, не та Гермиона, только оболочка. Она как ребёнок — невинный, беспечный, ласковый. И Драко смотрит на неё потерянно и всё думает о том, что нужно, конечно, изменить её внешность, сделать документы, жениться на ней, перестать её прятать, но с другой стороны ему так страшно это делать, до безумия, ведь потерявшая память, рассудок, но находящаяся в своём теле и живая всё ещё оставалась Гермионой. А отними у неё внешность, что останется?

Гермиона, кажется, замечает его и идёт в его сторону совсем неспешно, а Драко, обрадовавшись её просветлению, шагает к ней навстречу. Но потом он замечает, что смотрит она куда-то не туда, и идёт она не к нему, а только лишь в эту сторону.

И когда они равняются, Драко тянется к её запястью, останавливая возле себя. «Ты — всё, что у меня осталось», — хрипит он, но Гермиона его не слышит потому, что живёт в своём мире, где явь и сон — куда ни посмотри — одно и то же.

Драко рывком притягивает её к груди: от него пахнет пылью, кровью и гарью; от неё тёплым молоком с мёдом, свежестью шампуня из трав и мягкостью шёлковой постели. У него сердце бьётся часто-часто, будто выпрыгивает из груди, а у Гермионы сонливо, едва стучит. И жар Драко согревает заледеневшее тело Гермионы. И мир, который обращается в прах, на мгновение озаряется золотыми лучами заходящего солнца.

Джинни его ненавидела.

Он, стоял поодаль, и она его ненавидела. Ненавидела, как он трогал её волосы. Ненавидела, как прикасался к её лицу. Ненавидела его загорелые пальцы, зелёные безумные глаза и проникающий внутрь взгляд. Ненавидела, как он играючи использовал магию, проникал в самую душу и выворачивал её наизнанку.

Джинни его ненавидела. Проблема была в прошедшем времени, в прошлом она и осталась.

Сейчас она от него без ума, как самая подлая из Ордена Феникса, как одна из немногих выживших. Сейчас, ощущая на шее сдавливающие тиски магии, Джинни тянется к нему в порыве страсти, нежности и ласки.

Джинни носит его фамилию. У Джинни под сердцем его ребёнок.

А обручальное кольцо мерцает в пламени, когда она стоит подле него и приветствует гостей.

Ненависть? Вряд ли, теперь она на неё способна.

— Блейз, — она даже произносит его имя с придыханием.

Она с трудом может вспомнить Гарри, его пальцы на талии, губы на своих губах. Кто такой этот мальчик, который выжил? Джинни плевать.

Игристое вино заменено гранатовым соком. Его пальцы гладят её по щеке. Джинни ему поддаётся, Джинни стонет его имя бесстыдно, на выдохе. Джинни нравится, как он ласкает её тело, как целует налившуюся молоком грудь и белозубо улыбается, будто хищник в оскале.

Они делают это везде: на столе, стуле, кресле, подоконнике, лестнице, но теперь чаще всего на кровати потому, что с каждым месяцем заниматься этим становится Джинни всё труднее. А Блейзу нравятся её формы — округлый живот, широкие бёдра, увеличившиеся груди. Он берёт её нежно, но не менее страстно. И каждый раз Джинни разрывается на кусочки из-за невозможно острых ощущений.

Империуса Блейза, подкреплённого амортенцией, хватает ровно на три дня. Когда они заканчиваются, пламень обращается всё таким же обжигающим льдом, который может растопить только новая доза.

***

Анне три года.

Шарики, смех, большой торт, друзья семьи — всё как полагается.

Именно в тот день Джинни видит призрака из своей прошлой жизни впервые. Она сидит рядом с Драко Малфоем. Её волосы — живое золото; у неё самая нежная на свете улыбка; и глаза похожие на янтарь, блестящий на дне отмели. Джинни такой янтарь когда-то давно — кажется даже, что не в этой жизни — собирала с отцом. Джинни отчего-то плачет, когда Анна задувает три свечи на торте, а её держит на руках Блейз.

Джинни не знает, кто она, но догадывается. И Империус, наложенный мужем, душит её так сильно, что выдавить она из себя ничего не может, кроме одного единственного:

— Я так рада, что вы к нам пришли, леди Малфой.