Луна видит призраков. Видит тех, кто не покинул мир самостоятельно. Не только тех, кого видит вся школа, но ещё и души, что привязаны к живым.

Седрик умер, Луна даже видела, как его тело оплакивал Гарри в лабиринте. Седрик умер, но его душа не ушла в загробный мир.

К кому он был привязан — сказать точно было трудно, но Луна никогда не задавала ему таких вопросов, всё-таки звучат они очень неприлично. Видела она его время от времени и разговаривала иногда, когда ей хотелось этого и думала, что Седрику её слова будут нужны. Он с ней говорил тоже, а когда случилась та Битва за Хогвартс, даже спас ей жизнь. Дважды.

— Седрик, — звала Луна его в темноте, в завалах Хогвартса, протягивая свою руку к его полупрозрачной и невесомой, — слушай меня, Чжоу там, дальше. Уходи, пожалуйста, к ней. Я продержусь, вытерплю, а ей ты нужен.

Чжоу была там, под завалами Большого зала. Луна была живой. Чудом выжившей. Но Луна видела, как многие её друзья обступили Луну со всех сторон — невесомые, прозрачные, испуганные.

— Уходите, пожалуйста, — Луна смотрела в их глаза. — Уходите, вам же там будет лучше.

Чжоу была завалена теми самыми камнями, что раньше были стенами. Луна слышала сквозь дождь её стенания, её крики. Безумные, тяжёлые, будто они молотом били по барабанным перепонкам.

— Не оставайтесь со мной. Я справлюсь. Беспокойтесь о себе.

Тёмная фигура в чёрных одеяниях Пожирателя, громадная, большая, весомая, живая — нависла над ней, перекрыв свет. Он колдовал, освобождая Луну из-под завала.

— Снова ты бредешь, девочка, — руки его — большие и крепкие — пахли землёй и кровью.

Луна смотрела в лицо мужчины, давно ей знакомого. То был тот самый русский князь Долохов, тот самый страшный человек, который похитил её, снял с поезда. Луна не боялась смотреть в его понурое лицо. Сухие обветренные губы он плотно сжал, и в глазах его малахитовых плескалась горечь утраты.

Луна обратилась к тем, кто был вокруг неё: Невиллу, Гарри, Лаванде, профессору Макгонагалл, Фреду, Люпину, Тонкс… Их было так много, что Луне было тяжело дышать. Колину, мисс Вектор, Ханне, Парвати… Дину, Уэйну…

— Вас так много. Уходите! Не стойте, не смотрите на меня так. Уходите туда, где вы должны быть. Прошу вас. Пожалуйста. Мне не станет легче, если вы останетесь со мной.

Дождь усилился, а этот мрачный мужчина наложил на Луну снотворные чары.

***

Видеть её было невыносимой мукой.

В тайне он уходил из поместья, в котором жил сам Антонин, Тёмный Лорд и пара-тройка других Пожирателей, которых Волдеморт держал при себе. В этом бывшем маггловском поместье были разрушенные статуи прямо в саду, и Антонин был уверен, что разрушение этих мраморных изваяний было делом рук самого Тома Реддла в прошлом.

Спустившись к реке, часами Антонин сидел у воды и смотрел на тёмные воды. Ему всё казалось, что коснуться этих вод будет правильно, только отчего-то в его воображении из этих вод выбирались раздутые трупы и тянули к нему свои пальцы, затаскивая в воду. Живое воображение вообще играло с ним злую шутку, поэтому Антонин его заглушал сигаретами и алкоголем.

Долохов многое в мире ненавидел, да и сам мир ему откровенно был противен, но сидеть у кромке воды в сантиметре от своего давнего ужаса ему нравилось. Это щекотало нервишки, иногда, пожалуй, лучше, чем настоящее сражение на смерть.

В русском было так много слов, которые описывали его состояние, но не так давно он поклялся, что по-русски больше слова не скажет, а клятвы Долохов никогда не нарушает. Пусть и подонок, но слово его всё ещё что-то значит.

Ночами спать было невозможно.

Снились то ли кошмары, то ли его прошлое. Антонин сны проклинал так же отчётливо, как проговаривал формулы заклинаний, с таким же остервенением, с каким всегда сражался.

Казалось, что от семьи его ничто не могло отлучить. Ничто и никто, если точнее. Но все было ровно не так. Антонин ненавидел всю свою семью и его пальцы непроизвольно сжимались, когда он слышал хоть что-то о них. Долохов серел, становился весь бледный и хладная дрожь едва сдерживаемой ярости пробегала по его телу, которую он потом не мог унять часами.

В его снах он раз за разом терял одного и того же человека у себя на глазах, и каждый раз ничего не мог с этим поделать.

В его снах любимая бабушка была самым жестоким зверем, не человеком, и глаза её были пугающе холодными и пустыми. Она волокла мёртвое тело за собой за длинные рыжие волосы, а следом за ней оставался тёмный кровавый след.

— Забирай её и проваливай, — последние слова, которые он услышал.

Видеть её каждую ночь было невыносимой мукой.

***

— За что могут сделать предателем крови?

Луна отрывается от чтения и смотрит в призрачное лицо слишком любопытного Седрика.

— За что-нибудь по-настоящему ужасное. Предатели крови — это не те, у кого были связи с магглами. Настоящие предатели крови выжаты. Они не могут освоить беспалочковую магию. На многие сложные заклинания им не хватает манны. На них накладывают родовое проклятье, когда изгоняют из семьи. А почему ты спрашиваешь? — Луна откладывает в сторону книгу.

— Не кажется ли тебе, что твой Долохов — предатель крови?

Луна удивляется. Во-первых, от самого вопроса. Во-вторых, из-за тона, которым он был задан. В-третьих, от «твоего».

— Он слишком силён, чтобы оказаться предателем крови. Я сама видела, как он колдовал без палочки.

Седрик садится на спинку кресла и свешивает ноги.

— Тебе виднее.

Луна знает, как знает и Седрик, что проклятья бывают разными. Есть убивающие, мучительные, сводящие с ума, высасывающие магические силы. Есть проклятья, которые превращают жизнь в ад. Обратимые и необратимые. Луна знает, что есть проклятья видимые, а есть те, которые увидеть никто не сможет, пока не будет поздно. Проклятий много, даже есть проклятье на любовь, различные отвороты, привороты, шаманские бубны с плясками, отнимающие удачу и здоровье. Магия разная, но самое главное, что всегда, абсолютно всегда, она бьёт в обе стороны.

— Почему ты решил, — немного обдумав вопрос Седрика, спросила Луна, — что Долохов предатель крови?

Он по-доброму улыбнулся, навис над её лицом и подмигнул ей:

— Интересно?

— Рассказывай.

Седрик поудобнее устроился, подпёр рукой голову и начал рассказывать, как буквально вчера ему было скучно: Волдеморт с приятелями были заняты делами, да так сильно, что он даже не смог повеселиться, хоть и летал по всему кабинету, таскал их за уши, дёргал за штанины и пытался разлить чернила по столу, испортив новую карту. Луна, конечно, заметила, что такие, как Седрик, приведения, на подобное не способны, так как их сила не подпитывается злобой. Седрик расхохотался и сказал, что она даже не представляет себе, насколько же он зол, когда видит морду змееголового. После чего продолжил свой рассказ, расписывая в красках, как ему стало скучно, поэтому он пошёл за Долоховым просто потому, что тот всё время был самым кислым из всех. Долохов пошёл в ванную, Седрик полетел за ним, наблюдал за тем, как он раздевался, при этом пытался ему подпортить слив, чтобы потом воняло на всё поместье канализация. Как и чем он пытался испортить слив, Седрик, конечно, не рассказывал, зато описал в красках, что у Долохова на всю грудь чёрная магическая аура, которая его разъедает. Седрик, рассказывая это, не был особо счастлив, но радость в его глазах читалась отчётливо.

— Правда, потом я вспомнил, что ты же… под его защитой. Нехорошо будет, если твой защитник испустит дух первым.

***

Луна не боялась Антонина не потому, что страх ей неведом, а из-за того, что помнила его доброту и была ему обязана.

Долохов был мрачнее обычного. Под его глазами были круги. Он не ел, хотя сидел за общим столом и следил за другими пожирателями, чтобы они ничего не сказали и не сделали. Луна ела еду, которую готовили эльфы, и удивлялась тому, как всё было вкусно. Луна никогда не страдала отсутствием аппетита и всегда ела в своё удовольствие.

Она пила сладкий персиковый сок, ела кексы с малиной, присыпанные сахарной пудрой и разговаривала с весёлым Яксли о том, какой же сегодня замечательный день, чтобы погулять в саду.

— Антонин, например, гуляет в саду каждый день по несколько часов, — неугомонный Корбан попытался впутать Долохова в разговор.

Седрик закивал, придирчиво рассматривая шоколадный чизкейк.

— Гуляет-гуляет, если это можно назвать прогулкой. Он сидит у речки на краю сада и бубнит себе под нос разную ахинею.

— Невоспитанный же ты призрак, Седрик, — Луна смотрела на ухмыляющегося парня. — Простите его, Антонин. Седрик неугомонный.

— Ты, правда, видишь призраков? — Корбан подложил в её тарелку самое красивое пирожное.

— Правда.

— И разговариваешь с ними? — не унимался Яксли.

— Конечно.

— Много они тебе рассказывают?

Луна посмотрела на него совсем беззлобно, но с таким ощутимым предупреждением.

— В каких целях интересуетесь?

Яксли присвистнул.

— Да так, — он поправил полы пиджака. — Вот сделают меня в скором времени главой Аврората, вдруг — это окажется полезным. Ещё интересно вот что, — он нагнулся к Луне поближе, да так близко, что Седрик аж стакан ладонью сдвинул, а Долохов ещё сильнее помрачнел и положил руку на спинку стула Лавгуд. — О, понял.

Луна ему улыбнулась.

— Так что же вам интересно?

— Мне уже дали понять, что это мне неинтересно, — Корбан покосился на Антонина, а Луна рассмеялась. — Но вы такая милая и солнечная, что я всё же рискну. Мисс Лавгуд, вы не помолвлены?

— Нет.

Тишина разрезала воздух.

— Ах, вот оно как, — Яксли вырвал из букета несколько соцветий лаванды и с помощью магии сделал маленькое кольцо, — тогда не откажете ли вы мне в чести… — Седрик схватил Корбана за волосы, Долохов закашлялся, чета Лестрейнджей переглянулись и, прежде чем Яксли успел договорить, из ниоткуда появившийся Волдеморт наслал на него силенцио.

— Корбан, прекращай донимать девушек или хотя бы делай это не у меня дома.

Красивое колечко блестело золотинкой на белоснежной скатерти.

— Не трогай меня.

Луна отступает, она только хотела протянуть к нему ладонь, даже не прикоснуться.

— Вам, наверное, тяжело общаться с людьми? — она всматривается в его серое, будто вырезанное из камня, лицо.

Долохов курит. Много курит и долго молчит.

— Тяжело, — отвечает он тихо, — наверное.

Сигарету тушит о стену особняка и дышит как-то сбито. Луна рассматривает серёжку в его ухе — алый камень мерцает в свете заходящего солнца таинственно страшно, будто в нём мучаются умершие души, уходя с каждым днём понемногу из этого мира. Долохов оброс волосами, стал завязывать их в хвост, убирая от лица, поэтому Луна и разглядела его серьгу в ухе.

— У вас болит грудь? — Луна не любит ходить вокруг да около, поэтому спрашивает прямо в лоб. — На вас наложено проклятье?

Он пожимает плечами.

— Не твоё дело. О себе беспокойся.

Луна замечает: его пальцы дрожат.

***

У Волдеморта тот самый пугающий блеск в глазах. Он вертит в руках Бузинную палочку, наблюдая за тем, как Долохов молча разбирает бумаги, не отрываясь от своего дела ни на минуту.

— Я хочу Лавгуд отдать кому-нибудь подходящему, — вдруг шипит он, потирая своими холодными пальцами шею. — Она чистокровная, умная, подумаешь, из Сопротивления. В конце концов, от неё не так много проблем. Какому-нибудь чистокровному, лет за сорок, без детей. Вон, Рабастан на неё заглядывается. Почему бы и нет? Он заслужил.

Долохов молча разбирает бумаги, а в груди всё режет и разрывается.

— Или Амикус Кэрроу. Они не родственники, он до сих пор не женат. Ему бы детей поскорее. Амикус — неплохой Пожиратель. Жестокий, я таких люблю, ты знаешь. Умеет развлечь, да? Помнишь, как он ту грязнокровку на прошлой неделе…

Долохов откладывает бумаги, достаёт из кармана пачку сигарет и палочку.

— Если собрался курить эту гадость — иди на улицу, — Волдеморт указывает на дверь пальцем, Антонин даже не шевелится.

Он смотрит на сигареты и говорит односложное:

— Блядь.

***

— Куда вы уезжаете?

Луна стоит в дверном проёме и наблюдает за тем, как Долохов собирает вещи. Их у него немного, всего одна сумка, которую он забрасывает через плечо и прикусывает губу.

— Не могу я быть запертым в этом затхлом доме в компании тухлых людишек, девочка.

Долохов достаёт из кармана своего плаща два конверта и увесистый мешок с галлеонами, отдаёт их Луне и треплет её волосы на макушке руками, будто холку собачонке — небрежно и ласково.

— Что это?

— На первое время тебе хватит, — Антонин выходит из спальни, проходя мимо неё, — там рекомендательные письма. Захочешь работать — с ними тебя примут куда угодно. На этом всё. Пока.

— Вы сбегаете, — говорит она ему в спину. — Вы трусливо сбегаете. А что будет, если я расскажу Тёмному Лорду правду?

— Да вообще поебать.

***

— Эй, Луна, — Седрик привлекает её внимание звонким хлопком в ладоши прямо перед лицом, — давай уедем отсюда. Теперь у тебя есть эта возможность.

Она, обняв свои ноги, сидит на краю кровати и рассматривает пальцы.

— Не уедем.

— Но… — Седрик садится на пол и опускает невесомые руки на её, — почему?

Луна набирает побольше воздуха в лёгкие, а потом говорит громко-громко:

— Потому что он этого только и ждёт! Хочет избавиться от меня! Хочет сделать вид, что я ему ничего не должна! Как бы не так! Я останусь рядом с Волдемортом, потому что рано или поздно он всё равно к нему вернётся, а значит я смогу вернуть свой долг!

— Эй, Малфой, — Долохов окликает парнишку.

Правда, он уже не парнишка — чёрная форма сидит на нём слишком хорошо, плотно застёгнутый китель подчёркивает вытянутую мужественную фигуру и идеально ровную спину.

— Что?

Долохов смеётся, бьёт его со всего маху по спине и говорит:

— Сколько нынче стоит твоя совесть?

На лице Долохова непередаваемая неприязнь и непереводимое презрение.

— Вам не по карману, — Малфой сжимает в руках зачарованный кнут. — Не нарывайтесь.

Антонина ненавидят: он из тех самых штабных, которые вызывают головную боль и яркое напоминание о том, кому все эти мальчишки и девчонки служат, за кого идут в бой и что вообще значит — быть Пожирателем. Антонина терпеть не могут и с ним не пьют. Среди них пить не принято, сплошь трезвенники, подражатели Тёмного Лорда и истинные приверженцы Устава, прописанного им.

Долохов плевал на устав, хоть и сам к его созданию приложил руку.

— Эй, Малфой, — парнишка медленно повернулся к нему лицом, и его бровь уже начала дёргаться, — тебе бы выпить.

Долохов просто бросил ему свою фляжку, тот открыл крышку и на мгновение даже задумался, но в итоге водка оказалась вылита, а фляжка лежала на столе.

— Прекращайте этот цирк, — Малфой не кричал, нет, он говорил тихо. — Если вы собираетесь тратить моё время на пустую…

— Болтовню?

— Да! Вы не туда попали! Там погибают тысячи, пока вы здесь напиваетесь вдрызг и не даёте мне хоть что-то…

— Исправить? Уже поздно, и ты знаешь, парень, — Долохов бросает ему ещё одну фляжку. — Выпей — полегчает, а потом пошли Реддла на хуй.

***

Ему снится кто-то, кого он слишком хорошо знает, и спрашивает на родном, но уже почти забытом языке: «Антон, хуёво, наверное, быть правильным?». Долохов просыпается, протирает устало переносицу и отвечает в пустоту комнаты: «Я никогда им и не был».

Вычурная военная форма прямо как воплощение личности Тёмного Лорда, просто Тома, если уж говорить откровенно. Долохов его никогда, как Тёмного Лорда, не воспринимал. И от Волдеморта ему всегда было смешно до колик в животе.

— Том, поганец, — говорит Долохов, застёгивая китель, — зачем столько пуговиц, ебаный в рот?

Том эту форму никогда носить не будет, а Долохову мучайся. Антонин растирает рукой грудь, курит прямо сидя на кровати, пялясь на белые пустые стены. Как-то он жил в мазанке, было это совсем давно, когда ему лет десять было. Там стены были покрыты известью в несколько слоёв, и если ударить по стене слегонца — побелка отваливалась крошкой. Сверху была белая-белая, снизу почему-то голубая. Жил он там не постоянно, просто бывал у деда, иногда ночевал у него дома, спал на большой такой печке. Высоко. Летом лягушки квакали, рядом поле было и что-то вот такое. Дед спал на железной кровати, сверху лежала перина, и она, когда дед переворачивался во сне, приятно скрипела.

И что-то так как-то тоскливо стало. В груди защемило. И Долохов впервые за долгое время грубо бросил:

— Уйди, — только уходить было некому.

***

— Вы… — паренёк смотрел на Антонина так, будто тот был легендой. — Это, правда, вы?

Непримечательный парнишка. Непонятно вообще кто. Долохов стоял, смотрел на него так, будто то был не человек, а конь или собака. Ну, во всяком случае, главное, что живое, одухотворённое.

— Новобранец?

— Да!

— Пошли за мной.

— Есть, сэр!

— Без «сэр».

— Хорошо, с… Виноват!

Не то чтобы ему был кто-то нужен, но в Долохове проснулась потребность воспитывать кого-нибудь. Малфой упорно не желал, да и как-то было нелепо штудировать командира взвода. Ну и тут ему попался с утреца мальчишка: весь такой наивный, зелёный, прямо как птенец, впервые сам взлетевший. Долохов таких любил перевоспитывать, таким оно и нужно было как-то. Ну, чтоб в стенку, например, не врезался.

— Эй, Малфой, — Долохов вошёл в кабинет командира взвода без стука и прямо так — чуть ли не с ноги, — я его себе забираю.

Малфой аж воротник расслабил пальцами.

— Как это забираешь?

— Беру и забираю, — Антонин хватает паренька за шкирку, как котёнка, протаскивая вперёд себя в кабинет. — Как тебя зовут?

— Вуд, сэр. Томас Вуд.

Она говорила так: «Что бы ни случилось, помни: у тебя есть я».

«У тебя есть я», — отзывалось эхом на подкорке, пока гремели орудия, сверкали вспышки, пылал огонь и тряслась земля.

«Помни», — её голос пронизывал его тело, тонкие пальцы сжимали грудь, слова обретали форму.

«Что бы ни случилось», — она давила на его плечи тяжёлым грузом, становясь его крестом, а война — Голгофой.

Не было времени остановиться, отдышаться, оттолкнуть от себя наваждение. Чёрная земля взлетала в графитовое небо и комьями осыпалась на их головы. Антонин отдавал приказы, брал в руки маггловское оружие, залитое ещё горячей кровью и, называя его «безделицей», отбрасывал своим солдатам.

Всё смешалось. Осталась война, запах пороха, гари и крови. Тьма, что струилась по венам, и голос, застрявший в голове на долго.

— Эй, ты, Том, — звал он к себе Вуда и отдавал ему раненную маггловскую девчонку. Она задыхалась и кашляла кровью, на её груди расплывалось тёмно-красное пятно. — Держи. Неси аккуратно.

«Но зачем?» — вопрос не стоял, вместо него Вуд брал и делал. Томас выслушивал недёж колдомедиков в военном госпитале и пожимал плечами, повторяя одно и то же из раза в раз — «Приказ есть приказ».

— Эй, Том, выпей, — Долохов бросал ему фляжку и смеялся над тем, как кривилось лицо Вуда.

«При исполнении же…» — хотел было сказать Томас, но не говорил. Вместо этого молча пил и вытирал спирт с уголков рта рукавом.

— Эй, Том, скажи, что я не так сделал? — спрашивал Антонин в полуночную пустоту комнаты, но ответить было некому — Вуд спал крепким сном.

***

Магия струилась по жилам вместо крови, опаляя сосуды, она отравляла окружающих.

— Эй, Том, — кричал своему помощнику Долохов и бросал в воздух зачарованное оружие, — хватай.

Томас схватил и стойко прикрывал его спину.

— Потерпи, — говорил Долохов между формулами проклятий. — Осталось немного.

Вуд воспользовался порт-ключом раньше, чем взорвалась ядерная бомба. Ещё раньше он схватил его ногу рукой, а за мгновение до…

— Какого чёрта! — орал Антонин посреди кабинета Волдеморта и нажимая на грудь Томаса ладонями.

— Перестань, — холодный голос Волдеморта оказался более человеческим, чем раньше, но Долохов не поднял на него взгляд. — Хватит, — рука опустилась на его плечо. — Он погиб.

***

Седрик летал посреди гостиной вокруг Луны и досадливо сообщал:

— ...выпил третью бутылку, говорит: «Только начал». Волдеморт рвёт и мечет, Малфою дали новое звание. В общем, ничего нового.

Луна вздыхает.

— Ну как сказать… — она смотрит в угрюмое, покрытое сажей и землёй, лицо нового призрака в их компании. — И как тебя зовут?

Призрак, видимо, не сразу понимает, что обращаются вообще-то к нему, поэтому Седрик подлетает к нему и тормошит его за плечи:

— Да-да, мы про тебя.

— Томас Вуд, — тот отрывает взгляд от свои дрожащих рук и вглядывается в их лица.

— Младший брат Оливера? — уточняет Седрик.

— Кузен.

— Ну и что это такое? — Волдеморт расхаживал взад-вперёд по своей резиденции. Они давно переехали и жили всей компанией в Лондоне, который превратился в быстро растущий и развивающийся город, не обременённый смогом и дымом — все производства были отброшены подальше. — Что, я спрашиваю?

Долохов валялся с двумя грудастыми проститутками на грязной лестнице и щипал обоих за соски — одну за правый, другую за левый.

— Веселье, дорогуша, но оно тебе неведомо.

Было не до веселья: ни Волдеморту, ни кому бы то ни было ещё в этой резиденции — исключительно Долохову. Все носились с документами, вазами, одеждой туда-сюда, готовясь к приёму важных людей из Новой Англии, но Антонин буйствовал в своей манере.

— Ты как ребёнок. И чего я с тобой церемонюсь? — Волдеморт поднял на него палочку, Долохов в ответ расхохотался.

— Ну давай. Что ты медлишь? Ну убей меня.

Голос его разносился по холлу эхом, а приведения, наблюдавшие за всем, почему-то совсем притихли — в человеческие глаза Волдеморта не алели привычным блеском гнева и жажды расправы.

— Убирайся, — Волдеморт швырнул ему мешочек с деньгами и два рекомендательных письма.

— Прежде, чем уберусь, ответь, Том: что я сделал не так? — в этом вопросе было слишком много всего и ответ на него мог бы занять несколько часов или даже суток.

Волдеморт скривился и сказал только главное:

— Ошибся с выбором лучшего друга.

***

— Вот ты носишься с ним, будто ты ему обязана. Чем ты ему обязана? Жизнью? Ну что за чушь! Даже Тёмный Лорд для тебя больше сделал, чем он! — Седрик сидел с ней на заднем сидении машины и всё пытался отговорить от этой затеи. — Ну и что ты там будешь делать? Думаешь, тебя вообще туда впустят? А если он тебя… ну… увидит, думаешь, передумает и вернётся? Туда? К Тёмному Лорду? Ты вообще слышала, как они кричали друг на друга? Ты видела, как они разнесли холл? Ну, да, конечно, ты же сидела и выслушивала Вуда. Когда уже для тебя станет твоя жизнь важнее всех остальных? Лавгуд, перестань так таращиться в окно! Посмотри на меня! Ты меня хоть слышишь?

Луна его, конечно, слышала, но не слушала. Её и саму брала дрожь, когда она подумала о том месте, куда они едут. Перед глазами фешенебельные здания элитных районов Лондона сменялись более тусклыми, даже промозгло серыми, после чего их встретило буйство красок: вырвиглазные оттенки красного, розового и неона то и дело били в глаза, по улицам ходили парни и девушки соответствующей наружности, а к ним то и дело подъезжали машины. Некоторые садились внутрь, некоторые призывно качали бёдрами, провожая гостя в их заведение, другие же, кому не повезло, отходили от машин в сторону и расхаживали по бульвару, будто райские птички.

Холодок прошёлся по спине, когда Полумна вышла из машины и прошла к нужному зданию. Следом за ней шёл внушительного вида водитель, держа заряженное ружьё на перевес, и взволнованно летал Седрик.

— Может, всё-таки не надо? — взмолился он, когда водитель положил руку на ручку двери и открыл её, пропуская Полумну.

Та вошла сразу же и без промедления.

В борделе, скажем прямо, пахло косметикой, духами и цветами, стоящими в большом изобилии в вазах. Посетители, которых почему-то все называли поклонниками и господами, пили шампанское, отсюда и запах алкоголя. В нескольких пышно убранных гостиных девушки и парни развлекали своих поклонников, играя с ними в шарады и прочее… Были и комнаты, где девушки танцевали танцы в полумраке, обнажаясь. Были и те, где воняло спермой и потом, слышались всхлипы, толчки, шлепки и ритмичные скрипы — на небольшой сцене несколько людей сношались — другие за ними наблюдали.

Луна не была чопорной, но к лестнице, которая находилась в самом конце длинного коридора, её начало тошнить. Женщина, видимо, хозяйка заведения, вела её в нужную комнату, почему-то глядя на неё каким-то оценивающим взглядом, таким липким и… странным.

— Господин Долохов за этой дверью отдыхает. С вашего позволения, — она поклонилась ей и ушла вниз.

— Неужели зайдёшь? — в голосе Седрика слышалась живая паника. — О, нет-нет-нет, — он встал перед дверью, но это не помогло — Луна сама открыла дверь, просунув руку сквозь него. — Закрой глаза! Не смотри! О, Мерлин!

Долохов развлекался с тремя девушками, причём они так сплелись на кровати, что сразу было и не разобрать, что их вообще там четверо.

Стоны заглушили скрип дверей, поэтому Долохов вообще не обратил внимания, что дверь-то открылась, а в комнату вошли двое и привидение, зато это заметили девушки. Они как-то все разом замерли, перестали стонать и даже испуганно отползли от раскрасневшегося Антонина.

— Ну что там… Твою мать, а ты откуда?

— Жена? — спросила блондинка.

— Невеста? — глухо прошептала брюнетка.

— Я хочу вас попросить, — Полумна говорила очень вежливо, — нас оставить наедине. Пожалуйста.

— И о чём же мы будем с тобой беседовать?

Губы Долохова блестели, будто смазанные чем-то скользким и неприятным на ощупь, длинные волосы спутались, член был покрыт женской смазкой, причём он даже не прикрылся. Луна обвела его ледяным взглядом и заговорила довольно уверено, причём с каждым словом Седрик всё бледнел, а Антонин краснел, явно приходя в бешенство.

— Мне рассказали, что ваша невеста погибла от рук вашей бабушки, и вы разорвали все связи с семьёй. Рассказали и причину, по которой ваша невеста была убита — она была полукровкой с тяжёлым характером, которая решила не подстраиваться под вашу семью и полностью была на стороне Пожирателей, о которой нелестно отзывались все русские магические семьи, включая вашу. За что она поплатилась жизнью за несколько часов до свадьбы, а после, — Луна вглядывалась в чёрную-чёрную ауру, исходящую от его груди, — не ушла туда, куда ей бы следовало, не оставила мир живых и прицепилась к вам. Да, Лисет Макнамара*?

— Откуда ты?.. — и тут в голове Долохова всё сложилось: и мешок с деньгами, и те два письма, и эти разборки с Реддлом встали на место. — Вот же сукин сын!

— По большей части она пакостила: не давала нормально спать, подбивала вас на странные поступки, разрывала вашу душу на куски и требовала всё больше… — он к ней подскочил и Луна от неожиданности на несколько мгновений замолчала, но всё же продолжила, вдыхая тяжёлый запах человеческих тел, исходящих от него: — тоски и горя, чтобы мир ваш стал чёрным и безликим, желая на самом деле только одного — вашей смерти. Правда, — Луна сглотнула, когда он положил на её шею руку, — она была не в курсе вашего семейного секрета, что заключён в камне у вас в серьге, он позволил вам жить так долго, пережить Азкабан и тяжёлые ранения, даже не дал вам себя же убить на войне, а вы так старались. Философский камень такой сильный и мощный, ваша бабушка вас так сильно любит, а вы её ненавидите. Но вы ли? — Луна прикоснулась к его груди ладонью, ощущая неприятный обжигающий жар, исходящий от него. — Где заканчиваются ваши чувства и ваша личность и начинается её? Чем вы думали, впуская душу ведьмы в своё тело?

Луна ощутила, как они оба потеряли терпение. Оба сжали её горло с такой силой, что вот-вот она не задохнётся, нет, просто отключится. Черты лица Долохова менялись, чёрный контур сильнее вырисовывался, выходил за границы его тела совсем немного, и этого хватило для того, чтобы Седрик схватился в неё со всей силы и вытащил из тела Антонина.

Луна и Долохов упали на пол — обессиленные, казалось, и вовсе неживые.

***

— В резиденции Волдеморта живёт больше призраков, чем живых людей — это факт, — говорил Седрик, зажимая пальцы, вспоминая всех призраков, которых Луна за почти пять лет привела туда. — Вот ещё одна появилась, но что-то мне подсказывает — ей он особо рад не будет.

Луна разминала шею и грустно кивнула.

— Поэтому нужно быстрее разобраться с тем, как вас всех отправить туда, куда нужно. Пока даже камень не помог, поэтому нужно больше искать.

— Луна, но я не хочу уходить и оставлять тебя одну.

— Просто доверься мне. Я не пропаду, обещаю.

Она пила тёплое молоко и ела имбирные пряники, пока Седрик наблюдал за тем, как Лисет раздражённо летала по голубой гостиной и срывалась на всё, что попадалось ей под руку. Правда, вне тела человека она ничего сделать не могла, и это её всё больше и больше бесило.

— Эй, ты, кикимора, — Седрик явно решил нарваться. — Прекращай себя так вести, иначе будешь жить в конюшне. Мы уж об этом позаботимся.

Девушка, будто гарпия, кинулась на него, свалив со стула на пол, и они долго копошились на полу, в итоге оба — растрёпанные и явно слишком злые, чтобы разговаривать, уселись на диван и смотрели в противоположные друг от друга стороны.

— И только попробуй тронуть Луну!

— А нечего к моему Антонину руки тянуть, понял? Я так трону! Я так трону, что ты будешь висеть на потолке вместо люстры! До звёзд долетишь, понял! И ты, мразь, слышишь, хватит на него смотреть так, будто он уже твой! Эй, ты, куда глаза отвела? Я с тобой разговариваю, мышь серая!

Дверь открылась и в гостиную зашёл Волдеморт. Лисет как-то сразу притихла, после чего заржала в голос.

— Что с тобой, уродище? — она показала на него пальцем. — Ну и морда, — повалилась на диван и схватилась руками за живот, явно надрываясь. — Что, решил себе вернуть своё тело? Красавцем захотел стать, а получается медленно? Или пластические хирурги сказали — тяжёлый случай?

— И тебе привет, — он подошёл прямо к Лисет и, если бы она не была призраком, то схватил бы её за волосы, потянув на себя. — Давно не виделись, рыжая сука, — Волдеморт жалел, что не мог её снова убить с особой жестокостью.

— Так он, что, всё это время нас видел? — Седрик аж подпрыгнул с дивана и встал за спиной Луны. — Жуть какая!

— Ничего удивительного, — Луна всё ещё мяла шею, ощущая боль. — Он же владеет всеми тремя дарами и наполовину мёртв.

— Она тебя посмела ранить? — глаза Волдеморта алели, Лисет вжалась в угол дивана. — Доигралась, мелкая дрянь.

— Вы, пожалуйста, её не трогайте, — Луна подошла к нему и положила на его плечо руку. — Мисс Макнамара и так пережила слишком многое, так долго страдала, да и мы скоро найдём способ, чтобы дать ей заслуженный покой. Держите под подушкой чабрец, так она не сможет влиять на ваши сны.


Про Лисет Макнамару вы можете прочитать у чудесной liset. в её Нимфетке: ссылка на фанфик.

Запах перетёртых берёзовых почек ласкал обоняние, перенося в далёкое детство. Антонин уже третий день не приходил в себя, а Лисет была из-за этого даже счастлива, правда, Луна была уверена, что эта маска исчезнет, когда все её оставят в одиночестве.

Лисет не особо любила пыльные библиотеки, поэтому отдавала предпочтение небольшому кабинету, который ей выделили в самом дальнем торце коридора на первом этаже, напротив её кабинета была дверь, которая вела в кладовую, а из кладовой можно было выйти в ещё один коридор, ведущий в помещения кухни, а оттуда в задний сад и небольшой огород. Луна любила выращивать травы, играть с животными — собаками, птицы и кошками, они почему-то её безумно обожали и постоянно ластились.

Она набирала алюминиевую лейку водой, шла поливать свои травы и считала до ста. Обычно, каждый раз, когда она доходила до ста, из окна вываливался раскрасневшийся Теодор Нотт и желал ей доброго утра. Вслед за ним сонный дом оживлялся, пробуждаясь ото сна.

Это утро не стало исключением. Лисет тараторила формулы известных ей заклинаний, витала над пышно цветущими розами и разглядывала окна, в которых отражался рассвет. Луна ходила босиком по траве, поливала растения, собирала необходимые, слушала болтовню Седрика, пересказывающего всё, что он за эту ночь перечитал. Седрику Луна могла доверять всё, что только можно, даже собственную жизнь. Она с ним сроднилась и ей всё тягостнее было от мысли, что совсем скоро им придётся расстаться навсегда.

Нотт всё так же выглянул из окна:

— Доброе утро, милая Луна! Пойдём гулять в парк?

— Доброе утро, Тео! — Луна оторвалась от своего занятия. — Я совсем не против, только закончу здесь.

— Только к нам присоединится наш общий друг, — Теодор сделал такое лицо, что Луна сразу поняла, о ком он говорит. — Хорошо?

— Но у меня же нет выбора, — Лавгуд рассмеялась. — Хорошо-хорошо, но, если что, сбежим вместе.

***

— И чего это они такие грустные? — Лисет толкнула Седрика в бок.

Диггори смотрел на Луну издали.

— Грустные и грустные, тебе-то что?

— Да плевать я на них хотела, — недовольно забурчала Лисет, надувшись. — И всё-таки, что случилось, а?

Седрик закатил глаза.

— До чего ж ты приставучая… — он оттянул её подальше, в какие-то кусты шиповника, и начал ей быстро шептать. — Тот, что к ним пришёл, наверняка его знаешь, ты ж с Антонином всё это время была.

— Ну знаю, Малфой, да. Мелкий засранец. Я его на руках держала, когда он ещё ползал и агукал.

— Нотт с ним учился вместе, а Луна на год младше. Вроде, у него проблемы.

— Проблемы?

— С заклинанием, которое он наложил на одного человека. Луна хочет ему помочь, но, видимо, это уже не исправить.

Лисет сощурилась, оглянувшись на их компанию.

— Вот же балда. Не умеешь — не берись.

— Какая же ты язва, Макнамара! Посочувствовала бы!

— Этому идиоту? — и она рассмеялась.

***

— Чай из берёзовых почек очень полезный, — Луна уселась на край кровати и поила Антонина, приподняв его голову. — Мало того, что он снимает воспаление, так ещё и выводит все токсины.

Седрик рассматривал огненно-рыжие локоны Макнамары и язвительно усмехался, Лисет ему улыбнулась острой улыбкой, похожей на оскал.

— Знал бы Антонин, чем ты его отпаиваешь…

— То, что? — у Седрика аж руки зачесались намылить рот этой язве.

— То он бы на ней живого места не оставил. Ты его вообще пила, дурында?

Седрик бросился на Лисет, а та и рада. Луна собрала вещи, поправила одеяло, подняла поднос и вышла из спальни, только перед тем, как обернулась, сказала:

— Как жаль, что вы так и не поладили.

***

Луна была особенно печальной последние дни, ухаживала за Долоховым, слушала споры Лисет и Седрика, которые периодически обрывал Волдеморт. Она почти не разговаривала с Вудом, парень предпочитал уединение и тишину, поэтому избегал и саму Луну с её постоянными двумя шумными спутниками. Она ела лимонные тарталетки, пила мятный чай и иногда натужно играла на рояле, а Лисет завывала на фоне, прямо как самое настоящее привидение из средневековых готических романов.

У Луны были стальные нервы и казалось, что вывести её из себя ничто не может. Она наблюдала за всеми проделками Макнамары с абсолютным безразличием, а на саму её с жалостью.

Луна только поджала губы, когда Лисет с силой бросила на её травы жестяное садовое ведро. Видимо, всё-таки гнев у привидения копился и выливался в энергию. Луна наклонилась, подняла ведро, подвязала травы к палочкам и ушла в свой кабинет готовить лекарства.

Привидения в кабинет не залетали: для них запахи трав были одними из самых неприятных. Седрик следил за Долоховым, Макнамара донимала Волдеморта до белого каления. Теодор иногда заходил к Луне в кабинет, забирал у неё порции лекарств и они о чём-то долго разговаривали. Малфой стал частым гостем у Волдеморта, а весенняя прохлада сменилась жаркой июльской духотой.

Волдеморт работал, казалось, сутками и стал реже проводить время дома, всё чаще куда-то исчезая. Война гремела и очередные встречи с Драко напоминали об этом Луне. Она с состраданием относилась к Джинни, встречала несколько раз Пэнси на лондонских улицах, наблюдала издали за Лавандой. Мир перестал быть чёрно-белым давным давно, обрёл свои краски, пусть и не самые изящные. Укутавшись в тёплый кокон одеяла, Луна привычно вспоминала о тех, кто провожал её в этот самый мир, об их взглядах, о дрожащих ладонях отца, уходящего от неё навсегда. Где жестокость, безумие и доброта смешались, являя собой нечто новое.

В одну из таких ночей, когда в резиденции правителя Британии почти никого, кроме Луны, привидений и горничных, не было, вдруг Антонин открыл глаза, стряхнул с себя сон и расправил плечи. За окном пели птицы.

Произошедшее в прошлом уже не вернуть. Луна пьёт чай, Антонин тоже. Они сидят на веранде и слушают пение птиц. И всё-таки они ни разу не поговорили ни о чём, кроме его здоровья. Антонин быстро восстановился, отстриг волосы, стал чаще носить военную форму, в резиденцию всё больше стало приходить офицеров и они долго занимались работой.

Он перестал едко шутить, стал каким-то тихим и будто бы пристыжённым, но так казалось только на первый взгляд и людям, которые его совсем не знали. Долохов стал прежним и целеустремлённость его никуда не делась.

Антонин редко пил чай, и уж тем более с Луной, но иногда они совпадали в своих графиках и встречались на веранде около пяти вечера — Луна с чашками чая, Долохов со сладостями. Оба садились в свои кресла, Луна разливала чай по чашкам и оба его пили, молча слушая природу и своё дыхание.

Седрик и Лисет стали тихо себя вести и казалось, что их совершенно не интересовали эти чаепития. Лисет называла их детсадовскими, Седрик буравил на Долохове дыру.

Они сидели так до заката: Луна по обыкновению читала, Долохов что-то писал в своих бумагах. Иногда к ним присоединялся Теодор, целовал Луну в щёку и дарил ей милые безделицы, которые находил в антикварных лавочках и на блошиных рынках. Однажды и Долохову перепали золотые запонки с малахитовыми камнями, покрытыми патиной. Ещё реже к ним присоединялся Волдеморт и почему-то именно в такие вечера они решали поиграть в карты, и тогда досиживались до глубокой ночи: вчетвером им было нескучно, а Долохов и Волдеморт до хрипоты спорили, кто должен брать следующую карту.

Одним таким вечером Луна нашла способ, как вернуть привидениям покой и впервые за пять лет расплакалась.

***

Первый неловкий и серьёзный разговор случился накануне. Долохов зашёл в её кабинет почему-то без стука, закрыл плотно дверь и посмотрел на Луну тяжёлым взглядом, та подготавливала сырьё для зелий и не сразу заметила, что в кабинете не одна.

Он заговорил первый.

— Почему ты вмешалась? — вопрос не из лёгких для Долохова, но очень простой для Луны.

— Я не выношу страданий других и, если могу им помочь, помогаю. Вы дважды спасли мою жизнь и помогли мне, ничего взамен не требуя. Я не могла так просто всё оставить.

— Одеяло и крыша над головой — это не спасение.

Луна посмотрела на него ласково.

— Вы ошибаетесь. В первый раз, когда вы нашли меня в поместье Малфоев, я умирала от холода: на мне была промокшая насквозь одежда, я лежала на ледяных камнях. Сомневаюсь, что дожила бы до утра с колотой раной в боку. А вы вылечили меня, высушили мою одежду и обогрели. Или вы думали, что я ничего не вспомню? — он как-то странно на неё смотрел, и от этого взгляда в груди Луны щемило. — И я хорошо помню, как вы тогда плакали и повторяли её имя. Пусть я и не Лисет, но вы помогли мне. Пусть у вас были галлюцинации или наваждение, но я не забуду вашу заботу. И вы достали меня из завалов Хогвартса. Именно вы сращивали мои кости, и теперь я могу ходить и работать, делать что-то полезное. Благодаря вам я оказалась здесь и увидела в тех чудовищах, что убивали моих друзей, сокурсников и преподавателей — ещё и людей, как вторую сторону медали. А это меня так сильно испугало, когда я впервые осознала, что, кроме ненависти и злости, могу испытывать к ним и сочувствие. Я долгое время корила себя за эти чувства, осуждала. Я смотрела на убитых вами и понимала, что простить вас не смогу и даже пытаться не стану, но что бы ни случилось — на добро я отвечаю добром. И в одиночку вам всем я не могу сопротивляться — это глупая самонадеянность, но изнутри я способна повлиять на вас и сделать вас ещё немного человечнее. Ваша доброта не смоет с ваших рук кровь, — Луна протянула к нему руку, — но, может быть, смывать её и не нужно?

Антонин накрыл её ладонь своею и привлёк к себе.

— Что вы делаете? — Луна попыталась увернуться из его объятий.

— Позволь мне согреть тебя, девочка.

Коллаж к фику.

Луна кружится в траве, вальсируя под какую-то музыку. Антонин не видит её компаньона, но ему приятно наблюдать за тем, как она смеётся — звонко и радостно. Том решил поработать поломанным телефоном, точнее он не решил, его попросила Луна, а тёмный волшебник почему-то не смог ей отказать. Для Долохова эта их связь стала каким-то открытием, причём вызывающим каждый раз дикое удивление.

С Лисет говорить было тяжело не столько потому, что Том передавал её слова слегка коверкая (Долохов прекрасно это понимал), а сколько из-за тяжести этого прощания, оставляющего в груди обугленную пустоту.

Когда Волдеморт от этого устал, он предложил воспользоваться Антонину камнем, который положил в его ладонь, а сам вернулся в свой кабинет. Впрочем Антонин был рад этому и покрутив камень три раза, всё-таки смог увидеть умерших, те обрели физическую форму на некоторое время.

И Лисет первая этим воспользовалась: жарко и страстно, как всегда она это делала, поцеловала его в губы. Без слов и лишних движений, она сидела на его коленях и ласкала его затылок пальцами, губы языком и зубами. Влажные поцелуи сопровождались стонами. Она царапала его щёку ногтями до крови и прижимала к себе так крепко и сильно, что дыхание периодически перехватывало.

Луна всё так же танцевала с Седриком, правда, он мог её подхватывать и кружить, держать очень крепко. И Луна смеялась, правда, одновременно с этим плакала. Её слёзы стекали по её щекам и падали на нежно-голубой подол платья.

— А ну-ка не реви, — повторял Седрик. — Не реви. Перестань, я же так уйти не смогу. Ты помни, что не смогу, если реветь будешь.

Луна порывисто его обняла и уткнулась лицом в грудь. Седрик гладил её по спине и волосам, повторяя одни и те же слова: «Всё будет хорошо. Перестань, хватит. Ну всё, я сейчас тоже заплачу. И как ты меня успокаивать будешь?».

— Обещай, что меня дождёшься.

— Обещаю.

***

В Отделе Тайн Министерства Магии очень много хранилось разных артефактов, но все они шли уверенно к одному, что возвышался в центре зала и был, словно, подсвечен изнутри.

— Говоря откровенно, — Седрик нахмурился, вглядываясь в призрачные переливы, — не вызывает оно у меня доверия. И второго шанса не будет, и вообще…

Лисет хмыкнула:

— Трусишка, мы и так мертвы, что нам потерять осталось?

— Себя, разумеется.

Луна погладила довольно потрёпанную старую книгу по корешку, а после порывисто прижала к груди.

— Я тоже сомневаюсь в этом.

— Ну вот тебе раз, — Лисет аж передёрнуло. — Если ты не уверена, что мы вообще тут делаем.

— Я и некоторые пожиратели видели, как именно умер Сириус Блэк и куда затянуло его душу. В любом случае, этот артефакт невозможно изучить, так как он слишком загадочный и сложный. Возможно, вообще не рукотворный, прямо как Дары Смерти. Нам остаётся только довериться.

— И у нас всех проблемы с доверием, — глухо закончил Седрик.

Лисет часто закивала:

— Вот именно. Давайте бросим туда кого-нибудь… ну… другого?

Томас, стоявший всё это время в отдалении, впервые рассмеялся, все даже удивились.

— Храбрецы умирают первыми, да?

Седрик нахмурился:

— Что ты задумал?

Вуд вошёл через портал.

— Это даже приятно… Ну, что вы там застряли? — он вытащил руку. — Идём за мной.

— Я хочу играть, — Игнат швырял комья песка в Михаила и корчил рожицы. — Хочу играть, а не заниматься этой ерундой.

Михаил строил песочный замок, Игнат пытался его растоптать, за что получал кулаком в нос от младшего брата.

Отец хмыкал и разнимал сыновей, которые, вцепившись в рубахи друг друга, кричали и били друг друга куда и чем придётся.

— Он не играет со мной, а строит эти чёртовы замки! — Игнат щурился и шипел, когда Антонин потянул его за ухо.

Михаил молчал, даже когда отец поступил с ним ровно так же.

— Не деритесь, — потащил их за собой. — Вы расстраиваете маму и сестрёнку.

— Но он строит глупые замки! И не играет! А мы договаривались пойти в лес!

— Мы не договаривались, — Михаил первым начал умываться, смывая кровь и песок прохладной водой. — Ты сам за меня всё решил.

— Я старший! Я здесь решаю, что мы будем делать! — Игнат умылся и снова полез к Михаилу. — Это ты ничего не понимаешь! Чтобы быть сильным — надо учиться выживанию в лесу, изучать растения и охотиться. А ты ноешь каждый раз, когда что-то не по плану. Ты нытик, нытик! И в облаках витаешь всё время! И мозгошмыги твои меня уже достали!

— Игнат, — Антонин положил на плечо сына руку, — не хочет и не надо. Пусть твой брат делает то, что он сам хочет, пусть даже это не то, что нравится тебе или оно тебе кажется неправильным.

Михаил кивнул отцу и ушёл обратно строить свои замки из песка.