Привет, Грейнджер. Как дела? — набираю смс, и тут же стираю буквы.

Глупо.

Тупо.

Нереально.

Почему именно она? Почему?

Порой хочу применить на себе обливейт, чтобы забыть всю свою жизнь. В особенности тебя.

Ты помнишь, Грейнджер? Франция, отель с видом на Эйфелеву башню, ты и я.

Помнишь, как мы оба по невероятной случайности обстоятельств оказались вместе во Франции? Ты решила посетить перед свадьбой Париж, я приехал туда по работе.

Помнишь наши препирания в холле. Как ты злилась, отчего каштановые волосы пушились ещё больше? Как рычал твой кот, Живоглот, кажется.

Нет, вряд ли ты это помнишь. Ты была занята предстоящей свадьбой, я — поиском спонсоров, для финансирования моей фирмы.

Помнишь мою отборную ругань, когда я увидел тебя, выходящей из соседнего номера? Вряд ли. Зато я помню твой заливистый смех, когда ты дослушала мою гневную тираду. А ещё я помню твоё платье — светло-голубое мини, так хорошо подчеркивающие твои стройные ноги.

Наше удивление, когда мы вместе встретились на теплоходе на Сене. Нас приняли тогда за пару. Твои глаза тогда возмущались лучше моих слов. Нас не послушали, и под аплодисменты пассажиров нам пришлось танцевать медляк. Вместе.

Твоя рука на моем плече, моя рука на твоей хрупкой талии. Ты помнишь? Как ты кружилась вокруг моей руки, а потом случайно посмотрела в мои глаза, помнишь? Мы смотрели друг на друга не отрываясь, и плакали наши (моя так точно) души. Меня дома ждала Астория и двенадцатинедельный малыш, тебя ждал Уизли, что, наверное, во всю готовился к вашей свадьбе.

Ты помнишь, как после нескольких бокалов шампанского ты полезла ко мне с поцелуями? Нет, Грейнджер, тебе совсем нельзя пить.

А мне нельзя с тобой целоваться — это пьянит хуже ликёра. Твой поцелуй до сих пор живёт в моей памяти. Этот нежный, в тоже время полный страсти, поцелуй. Наш. Твой. Лишь для меня.

Мы оба пьяны от разных вещей, мы оба страстно целуемся по пути к нашим номерам, мы оба страстно рыщим по телам друг друга, пока я пытаюсь открыть дверь. Летящая одежда, твоя помада, наши стоны, скрип кровати… Ты это помнишь, Грейнджер? Определённо — такое не забывается.

Ты помнишь, как на утро проклинала себя, Францию и нашу ночь? Как, рвя на себе волосы, собирала чемоданы? Как покинула отель, даже не одарив меня взглядом?

Я это помню плохо. Словно сквозь пелену. Зато я хорошо помню тебя спустя пять месяцев в женской консультации. С виднеющимся аккуратным животом, и с Уизли под руку. Помню, как поймал тебя за локоть. Как ты горячо шептала о том, что это не мой ребёнок. И как кричали твои глаза о том, что все твои слова — сплошная ложь.

Глупо.

Тупо.

Нереально.

И всё же так оно и есть. Уизли растит моего ребёнка, ты — играешь в верную, идеальную жену, а я, засыпая, вспоминаю твой французский поцелуй. И я точно знаю: Астория так не целуется, а Уизли не знает, что так умеешь ты.

И все же, как ты там, Грейнджер?

Маленькие пинетки, несколько подгузников и погремушка.

Смотрю на это всё, бросаю взгляд на Рона, что тяжело вздыхает, не желая выкидывать вещи любимой дочери. Любимой, но не его.

Ее настоящий отец сейчас, вероятно, рассказывает своему сыну о том, как правильно вести бизнес. Он вряд ли подозревает о том, что ещё одна его частичка сейчас находится в «Норе» и разглядывает школьные фотографии, показывая пальчиком на Рона и говоря: «папа».

Я помню всё. Каждую минуту, взгляд, прикосновение.

Я помню как мы ссорились. Так рьяно, словно кошка с собакой. Что-то пытались доказать друг другу, но безуспешно.

Я помню, как поехала в Париж. Я помню, как встретила там тебя. Такого повзрослевшего, статного, красивого…

Твоё презрительное «Ну, здравствуй, Грейнджер» и шипение моего Живоглота, что так рьяно защищал свою хозяйку.

Я помню, как ты ругался, узнав, что мы соседи. А я смеялась с того, насколько ты сейчас был не похож на школьного Малфоя.

Я часто вспоминаю нежную мелодию, что производили струны гитары под влиянием твоих властных пальцев. Ты, кажется, поспорил с какими-то парнем на бутылку виски, что сыграешь лучше него. И знаешь, ты выиграл — это действительно было здорово!

Я помню встречу на Сене. Очередная нелепая случайность вновь свела нас вместе на теплоходе. Мы не могли поделить бокал вина, и нас приняли за поссорившуюся пару, которую непременно нужно было помирить. Я гневно посылала взглядом молнии, ты же отлично делал это словом.

А потом мы танцевали — толпа всё же добилась своего. Такого я не ощущала не разу и, наверное, не ощущу больше никогда. Боялась смотреть тебе в глаза, а когда всё же решилась — уже не могла оторваться. Ты, кажется, тоже.

Знаешь, тогда мне показалось, что ты в меня влюблен.

Да нет. Глупости. Ты же женат!

Тогда почему ответил на мой глупый пьяный поцелуй? Зачем танцевал танго с моим языком? Зачем, Малфой?

Я помню. Помню всё. Как мы пытались держать себя в руках по дороге до отеля. Как вежливо кинули людям на ресепшене. И как буквально сошли с ума в лифте.

Я помню, как ты прижимал меня к себе, заставляя отвечать на твои поцелуи. Хотя сейчас мне кажется, что ты меня и не заставлял.

Я помню как мы, целуясь, ввалились в твой номер. Как валя и круша всё двигались к твоей кровати. Как ты мучился со шнуровкой моего платья, а я с твоими пуговицами. Как ты властно толкнул меня на кровать и повалился сверху. Наши рваные вздохи, частые стоны, прикосновения. Мы были вдвоём, едины, вместе.

… А потом утро. И мои проклятия в адрес всех. Всех, кроме тебя, Малфой. Я помню, как быстро оделась, как стрелой вылетела из твоего номера и залетела в свой. Собрала чемоданы, ощущая твой взгляд на себе — ты, я прекрасно это помню, стоял в дверном проёме и наблюдал за мной.

Я трусливо сбежала, слушая от постояльцев отеля про то, «насколько хороши мы были этой ночью». Горя от стыда я телепортировалась прямо со двора отеля, наплевав про все запреты.

Потом свадьба с Роном и задержка. Положительный тест. Поздравление в гинекологии. И нытьё души, что так не хотела всего этого. Только потом я поняла, что она просилась к тебе.

Я помню всё, хоть рядом нет тебя, Малфой.

В особенности твой так двусмысленно французский поцелуй.