Война никогда не заканчивается.

Даже несмотря на то, что объявлен победитель. Она ходит по улицам Косого переулка, таится в каждом уголке Хогвартса и живет в тех, кто стоял плечом к плечу в последней битве против своих сокурсников, знакомых, родственников.

Ты просыпаешься утром, приветствуешь новый день, он, насмехаясь, призывает к новым свершениям лучами теплого солнышка, но в ушах — Бомбарда, перед глазами зеленые вспышки — не надежды — Авады, а в носу металлических запах крови и гари.

Война никогда не заканчивается.

Смерть летает над больницей Святого Мунго, заглядывает на чай с ромашкой к мадам Помфри, живет в тех, кто выжил, прорастает внутри, цепляется за артерии и разносится по крови, заставляя гнить органы, что отвечают за нормальное существование, и удобно устраивается, словно в мягком кресле, в голове.

Новый день — очередная ложь, классная шутка Мерлина для живых мертвецов.

Страх мечется между Визенгамотом и Азкабаном, посыпает пеплом из тлеющей надежды головы магов на улице, пробирается к ним, в находящиеся под сотнями защитных заклинаний дома, живет в тех, кто выжил, заставляя вздрагивать от каждого случайно уроненного предмета, напоминает о том, как рушились стены Хогвартса.

Шрамы — это черные метки победивших. Навечно впечатанные не только в кожу или кровь, но и в сердце, у которого свои короткие пути к голове.

Гермиона не прячет клеймо, которое оставляет на вечную память Белла, она им гордится: грязнокровка, что пережила войну. Назвать себя победительницей — язык не поворачивается. Отражение — к счастью, молчит — в волшебном зеркале чужое. Ей порой кажется, что она не знает человека, который на нее смотрит. До войны она была другой. И та Гермиона мертва.

Следы, оставленные войной на сердце, — не видны окружающим, но рубцы ощутимы для тех, кто пережил битву за Хогвартс. Неважно, на какой стороне ты сражался, — шрамы на израненной душе — одинаковые, как и кровь, что проливалась: чистая или грязная — все равно алая.

Выигравшие не могут принять победу, а проигравшие смириться.

Они не чувствуют себя «победителями», а их так величают сотню раз на дню.

Война продолжается.

Открыто об этом никто не говорит. Никому не нужно сеять панику среди израненных душ волшебников.

Проигравшие продолжают свое восстание. Подпольная организация, что очищает магический мир. Не от грязнокровок, а от победителей. Тех, кто стоял рядом, смотрел или убивал их родных.

Официально войну никто не объявляет, Министерство тем более ее не признает, а между тем ежедневно кто-то — виновный или нет — отдает свою жизнь.

За чужие грехи.

Реже — за свои.

Маги пытаются — учатся — жить дальше. Даже те, кого задела Первая война с Волдемортом, не знают, как заставить себя поверить и принять — они выигравшая сторона.

Победа прячется в заколоченных гробах, исчезает вместе со знаменитым шрамом со лба, превращается в разочарование, что оседает пылью на волшебных палочках, приравнивается к боли на каждом вдохе и не может выбраться из сгоревшей Выручай-комнаты.

Гермиона получает приглашение на воскресный обед в Нору. Уизли стараются показать, как при свете дня не бежать от кошмаров, что выползают из темных углов каждую ночь. За идею «превосходно», за исполнение «тролль».

За столом фальшивый смех, чтобы не обижать Молли. Похвалы каждому едва попробованному блюду — она ведь старалась. И разговоры не о том, что всех волнует. Словно кто-то из них боится — может произойти то же, что во время войны, когда излишне самоуверенный волшебник смел произнести — Волдеморт.

Война никогда не закончится.

В маленькой кухне становится еще теснее: исчезает воздух и зависает тишина. Гермиона говорит это вслух. Никто не решается прокомментировать. Как будто они не на одной стороне и чего-то боятся.

— Наши дети слишком много знают о войне, — тихо говорит Молли мужу, но все ее слышат — они привыкли различать каждый шорох.

— Мы в ней участвовали, мам.

Они пытаются воссоздать жизнь «до войны», но место Фреда навсегда останется пустым.

На его стул никто не смеет поднять взгляд.

Одиночество просачивается внутрь вместе с шариком мороженого от Фортескью, которое не с кем разделить, оседает пеной на сливочном пиве, которую некому убрать с губ, остается отсутствующим запахом над котлом амортенции, пробирается в души всех живых и ломает их кости могильным холодом.

Они все — победители и проигравшие, те, кто выжил и мертв, — убийцы.

Буквально и фигурально.

У каждого руки по локоть в крови. Кто-то убивал того, кто был на другой стороне, а кто-то — себя.

И Гермиона не знает, что хуже: чужая кровь на руках или своя. Она с ног до головы ею пропитана.

Гермиона почти добровольный палач.

Ручная выдра Кингсли Шеклболта в его предвыборной кампании.

Убивать за то, что кто-то не соглашается с победившей стороной, — в реалиях сегодняшнего магического дня становится нормой. Раньше Гермиона пришла бы в ужас об этого, а сейчас — палочку к бою. Враг — а враг ли? — должен сидеть в Азкабане, либо — смерть.

У Гермионы есть цель, задание, будущий заключенный или же мертвец — называй, как хочешь, теперь — суть одна.

Она должна убить Драко Малфоя. Либо он убьет ее, как он — вряд ли своими чистокровными ручками — убил Падму Патил. Война, которая никогда не закончится, — оставляет близнецов неполноценными половинами.

Это не месть.

Победители не мстят.

Они зачищают магический мир от таких, как Малфой, и тех, кто придерживается его взглядов и не поддерживает Министерство.

Месть живет в магическом Лондоне, гуляет по Косому переулку, заглядывает в Хогсмид, ходит, словно на работу, в Министерство магии, следует по пятам за магами и жалит израненные сердца больнее, чем соплохвост.

Малфой хорош. Гермиона признает это. Она лишь догадывается о том, что война не сломала его, а осталась надломом, похожим на открытую рану, что не исцелится, пока он не выполнит свою миссию.

Он не выступает открыто ни против Гарри, ни против Кингсли, который равно Министерство магии. Малфой сделал работу над ошибками. Она видит, как он общается с магами, конечно же, под оборотным зельем. Если их организацию накроют — тот не при делах: его никто не видел, он ни с кем не говорил. Теперь Малфой знает, как нужно управлять фигурками на шахматной доске, необязательно использовать "империо". Слова обладают магическими свойствами, только нужно их правильно произнести. Они как беспалочковая магия. И если бы не ненависть к Малфою, Гермиона бы им восхищалась.

Гермиона ищет его не один день. Малфой умеет прятаться, заметает следы, и она знает, что найденные улики тот оставляет умышленно. Малфой впереди больше, чем на один шаг. Когда приходит ее ход в их шахматной партии, Малфой начинает играть в триктрак.

Малфой — снитч, который Гермиона должна поймать, чтобы ее команда выиграла. Только она не умеет играть в квиддич.

Гермиона рассчитывает на свои сильные стороны. Пытается просчитать Малфоя, словно он — задача по Нумерологии.

Конечно же, она это делает.

Лучшая ученица Кингсли, не Хогвартса, — делает победный рывок. Она находит Малфоя, чтобы убить или отправить в Азкабан, — как получится.

— Разочаровываешь, Грейнджер. — Он кривит губы в усмешке. — Не тем, что так долго искала, а тем, кем стала.

— Ты не священник, а я пришла не исповедоваться.

— Зачитаешь мои права или сразу убьешь?

— А как тебе больше нравится? — Гермиона смотрит ему в глаза, на губах уверенная — самоуверенная — улыбка. — Ты хороший тактик, Драко, но не дуэлянт.

— Все в жизни нужно пробовать, Грейнджер. — Он поднимает выше палочку. — Тьму ты впустила в себя. Нравится?

Гермиона поднимает палочку, крепко сжимающую в руке — либо она, либо ее.

— Это цена, которую я плачу за то, чтобы магический мир спал спокойно. Сектусемпра!

— Протего. — Драко не двигается. — Инкарцеро.

— Протего. Эверте Статум! — Гермиона чувствует, как магия бежит по венам, как удовольствие ее догоняет, когда Малфой не успевает выставить щит и его отбрасывает к стене. — Я сделаю выбор за тебя, Драко. Авада Кедавра!

Война никогда не заканчивается.

Впрочем, открывшаяся картина оставляет за собой чувство завершенности.

Глаза Малфоя невидящим взглядом впиваются в потолок, рот замирает в немом крике, а Гермиона смотрит на тело — это больше не враг — и ничего не чувствует.

Миссия выполнена.

Последний же враг истребится — смерть.