В общем-то, Корбан уже раз сорок успел проклясть самого себя (за то, что он такое бесхребетное чмо), Долохова (за то, что тот его лучший друг), Тёмного Лорда (за то, что тот разрешил им сгонять развлечься) и Россию заодно. Россию — особенно сильно. Нет, тут, конечно, всё было очень красиво и необычно, но Яксли за один только день нашёл семь поводов упасть в обморок.

Это был уже восьмой.

На тарелке перед ним лежало… нечто. Нечто полупрозрачное, студенистое и волнообразное. И пускай внешне это нечто напоминало желе, желе оно далеко не являлось — Корбан с ужасом моргнул, когда понял, что внутри этого… блюда… были куски мяса. Мяса!

Зачем они засунули мясо… В желе? Вопросов было очень много, и Корбан определённо не хотел знать на них ответы, потому что это было слишком. Слишком для него, честное слово, на такое он не подписывался, когда соглашался съездить с Долоховым к родственникам в Санкт-Петербург! Более того, он уже рассмотрел этот самый Петербург со всех сторон, восхитился, налюбовался и хотел домой, в Лондон. Да даже Лорд привлекал его сейчас куда больше, чем та жуть, которой его старательно пытались напичкать, выдавая за нормальную еду. Даже Нагайна была соблазнительнее!

Произвол и насилие!

— Что это? — спросил Корбан, и только в конце понял, что голос у него срывается и дрожит; такого ужаса он не ощущал никогда, даже когда впервые заставили пытать какого-то маггла. Корбан, помнится, блевал тогда дальше, чем видел, но уже после пыток, а сейчас рвотный комок подкатывал к горлу безо всяких там круциатусов и нахождения в его рту подозрительных блюд, вроде вот этого.

Долохов осклабился. Он был стопроцентно трезв и стопроцентно весел. Радовался, болтал и ел за троих, пока Яксли прятался за его спиной от вездесущих диких аборигенов и вздрагивал, испуганно глазея на всё подряд. Комната ужасов какая-то, а не праздник! Кто кормит гостей такой бурдой?

— Студень.

Что это вообще за название такое — студень?.. Корбан торопливо отодвинул от себя тарелку. Желе тут же заколыхалось, его желудок тоже.

— Я не буду это есть, — мгновенно открестился Яксли; Долохов только вскинул брови.

— Будешь. Или они обидятся.

Многочисленные долоховские родственники тут же уставились на него со всех сторон зверскими взглядами бывалых головорезов, готовых в любой момент вытащить волшебные палочки из самых неожиданных мест. Они не говорили на одном языке, Яксли с трудом изъяснялся даже с магическим переводчиком — русский был чертовски сложным, но большинство из них знало и французский, и даже английский, так что уловить всеобщий угрожающий посыл оказалось просто. Не ешь — сам станешь едой. Корбан сглотнул. Мать Долохова — красивая рыжая женщина в зелёном платье — недовольно нахмурилась.

— Долохов, я не буду это есть, — гневно прошипел Корбан, нервно улыбаясь — мать Долохова была не той женщиной, с который бы прошли такие шутки вроде отказа от еды, он был уверен, что она сына в детстве кормила с помощью империо, но… Но студня Корбан боялся больше! Больше, чем их всех! Студень выглядел опаснее. Поэтому он и попытался сбежать из-за стола, но стоило только приподняться, как Антонин цепко ухватил его за шкварник и дёрнул обратно.

— Не так быстро, Яксли. Ешь давай.

— Ты мне чуть воротник не порвал! Знаешь, сколько он стоит?! — визгливо завопил Корбан, руками и ногами вцепившись в возможность поскандалить и отдалиться подальше от страшной и наверняка невкусной еды. Оно даже выглядело несъедобно. Его костюм, конечно, стоил больше, чем весь Санкт-Петербург вместе взятый, но не говорить же Долохову, что у него в шкафу ещё пять таких? Скандал — он на то и скандал, чтобы скандалить и не отвлекаться.

Но Антонин ссориться не захотел и просто раздражённо закатил глаза.

— Я серьёзно. Ешь. Или ты обидишь маму.

— Не буду!

— Будешь.

И, всё так же держа его за шиворот, вилкой отломил кусочек этого волнообразного ужаса, и… Корбан в ужасе зажмурился.

— Ну?

И послушно открыл рот. С Долохова станется силком его накормить.

Ужас на вкус был ужасом. Нечто прохладное, мясное, солоновато-горькое, будто Антонин успел вбухать туда пару ложек горчицы. Открыв слезящиеся глаза, Яксли понял, что таки да, успел. Намазал горчицей ещё и хлеб, видимо, чтобы был чем закусить.

— Воды… — избавившись от руки Долохова на шее, хрипло прокаркал Корбан тоном умирающего лебедя. Долохов ливанул ему в стакан… Разведённое варенье?!

— Вкусно? — поинтересовался заботливо.

— Нет!

Долохов явственно подавил улыбку, только весело глаза заблестели. Вот козёл! Садист!

— Терпи, казак, атаманом будешь.

Корбан в ответ захрипел. Пытки, сплошные пытки, куда он попал! Куда его привезли… Теперь понятно, почему Тёмный Лорд разрешил ему поехать в Россию, видимо, и сам когда-то пробовал студень на вкус. Его передёрнуло — весь рот горел огнём, и вода со слабым привкусом малины не особенно и помогла.

— Я тебя ненавижу, — абсолютно честно, искренне и безо всяких сомнений признался Корбан, почти с придыханием. Антонин хмыкнул.

— Да ладно тебе, Яксли.

— Отвали, — огрызнулся он мгновенно. Антонин мягко потрепал его по плечу.

— Слушай, я ж тебя не отравил ничем, это вкусно.

— Это невкусно! — гаркнул Корбан в ответ и свистнул его стакан со сладкой водой, которую выпил в два шумных глотка. — Кстати, а как ты относишься к морепродуктам?

Антонин недоумённо моргнул. Насторожился.

— Никак. А что?

Яксли мстительно утёр мокрый рот белым шёлковым платком с золотистыми инициалами, после скомкал его и бросил на стол. Ответил мстительно:

— Да так. Ничего.

Долохов подозрительно на него посмотрел, явно в ожидании подлянки, но Корбан никак не отреагировал — он строил планы мести и заранее злорадствовал. Он уже всё решил — на его следующий день рождения кое-кто будет жрать улиток.

Много улиток.

Очень-очень много улиток.