В субботу днем, когда эльфы в столовой почти накрыли к обеду стол для одного, Драко получил бумаги о разводе. В его руках большой конверт с соответствующе большой бордовой печатью Министерства — не слишком любезно скинутая рассерженной по неизвестной причине министерской совой ноша. Отстраненно-замороженно Драко принялся раздумывать о непонятном настроении совы, пустыми глазами пялясь на конверт. Внутри было неуютно и свербило. И голосом Астории немного царапается память.

«Ты до сих пор ее любишь?»

«Я любила тебя и думала, что смогу тебе помочь».

«Может быть, тебе стоит поговорить с ней?»

Не то чтобы Драко мог назвать случившийся несколько месяцев назад разговор содержательным. Не то чтобы в подробном разговоре было много смысла. Астория давно знала обо всем, а он был идиотом. Астория хотела уйти, он хотел ее отпустить. На следующий день она освободилась как от мэнора, так и от него.

— Я уеду.

— Куда ты поедешь?

— Туда, где тепло.

Поморщившись, Драко потряс головой, фокусируясь на конверте, и разломил печать. Охватившее все его существо чувство, стоило закончить просматривать документы, плохо поддавалось истолкованию. Он знал, без капли сомнения и всякого рода сожалений, что поступил правильно. Впервые за очень долгое время. Дал Астории свободу и шанс построить полноценную жизнь. Ее сердце, теперь он это понимал, было способно на многое. На прощение и милосердие. На новую любовь. Драко не сомневался, что, в отличие от него самого, слабого и жалкого, не выигравшего ни одного сражения с прошлым, Астория сумеет рискнуть еще раз — и сорвет куш.

Он почти убедил себя, что эти размышления — не пустая ерунда, заглушающая ноющую совесть. Хотелось верить, что он хотя бы немного знал свою жену и мог быть за нее спокоен.

О себе он думать не хотел. Не хотел представлять, сколько лет проведет в пустом мэноре, перекидываясь с домовиками скудными на содержание фразами. Время от времени он, конечно, будет встречаться с Тео. Разумеется, будут какие-то женщины, если только он еще не разучился приглашать их в постель. Что вполне возможно. Драко со злорадством усмехнулся. Его ждет жалкая жизнь. Повезет, если он не окажется чертовым долгожителем. Еще сто лет такого увлекательного времяпровождения он вряд ли выдержит.

Может, завести кота? Рыжего, наглого, огромного книззла, как...

Драко принялся нервно перебирать бумаги. Никаких гребанных воспоминаний. Не снова. Он должен вылезти из этого болота. Прекратить. Прекратить тонуть еще глубже, чем уже успел. Почти десять лет прошло. Это просто ненормально. Ненормально тосковать по живой женщине, которой не нужен. Даже Снейп не был так жалок.

Спустя долгие минуты бездельного сидения за рабочим столом Драко подумал, не написать ли Тео, но решил повременить с неизбежной беседой по душам, пусть и находиться в мэноре, в гигантском пустом поместье, где кроме него ни осталось ни души (он честно сомневался, что эльфы таковой обладают), становилось невыносимо.

Злясь на самого себя, Драко поднялся и сделал несколько шагов по кабинету, прежде чем с раздраженным выдохом крутанулся на одной ноге и вне всяких правил безопасности аппарировал без единой мысли о точке назначения. На его счастье, обошлось без расщепления и чего похуже. Сказать того же о месте было нельзя. Драко чертыхнулся. Не думать о Грейнджер? Отлично получается, просто прекрасно. Незапланированно оказаться в переулке рядом с их когда-то, целую кучу лет назад, любимым заведением? И отдаленно не похоже, что он постарался начать жить заново.

Он был жалок настолько, что, наспех трансфигурировав мантию в маггловское пальто классического кроя, покорно вышел из переулка и направился к бару. На протяжении нескольких лет маггловские деньги без всякой нужды лежали в заколдованном от случайного открытия кармане каждой его мантии; необходимая в прошлом привычка. Когда-то Грейнджер часто таскала Драко в маггловский Лондон без предупреждения, а потом, пока он растерянно оглядывался в нелепой неподготовленности и с пустыми карманами (в волшебном мире наличные ему были не нужны — хватало светлых волос и надменности), с истинно грейнджеровским самодовольством платила по счету за двоих. От заведенной тогда привычки он не избавился, да и не пытался; в нелучшие дни он не раз возвращался к магглам, бродил по знакомым местам в приступах ностальгии и с идиотской, противоречивой тоской надеялся на случайную встречу.

Придурок.

С тех пор, как Драко последний раз бывал в этом районе, прошло довольно много времени. Девять лет, если уж быть точным. До сегодняшнего дня у него и мысли не возникало заявиться сюда в одиночестве. Потому что каждый дом и поворот этой улицы, каждая вывеска и указатель — слишком знакомы, до неуютного опустошения в душе. Потому что в двух кварталах от бара с изумрудными дверями и ветряным флюгером над ними — их общий с Грейнджер дом. И Драко никогда к этому дому не приблизится.

День лишь недавно начался, и людей в баре было немного, не хватало привычного шума разошедшейся под действием спиртного и веселого общения толпы, но Драко знал это место и таким, как сейчас: с не проснувшимися еще жителями соседних домов, что сидели в обнимку с чашкой кофе на столе, с барменом, расслабленно болтающим с завсегдатаями, среди которых когда-то были и Драко с Грейнджер. Тогда Драко знал каждого бармена в лицо, но теперь за стойкой незнакомец — и это хорошо.

Сквозь диссонирующее сочетание дежавю с растерянностью перед неизвестным он пробрался к окну и занял место. Стены были выкрашены в другой цвет, часть мебели выбивалась из прежнего ансамбля блеском новизны, столы сменили свое расположение — все было знакомым и чужим одновременно, новые впечатления накладывались на старые, и спустя несколько минут оказалось сложно сказать, что в самом деле изменилось, а что — забыто.

Официант подал меню и исчез. Драко, нахмурившись, листал страницы, не понимая, хочет ли остаться или как можно скорее уйти. Среди десятка новых блюд он нашел и прежние названия и попытался вспомнить, что любил заказывать больше всего в прошлом, но не достиг успеха.

Что ж, закажет пиццу. Грейнджер всегда говорила, что пиццы вкуснее местной она никогда не ела.



Покидая в тот вечер бар, Драко не собирался туда возвращаться. В маггловском мире было довольно других мест, где он мог провести время, если на то пошло, но день ото дня его как призывным заклятием тянуло на улицу с изумрудными дверями, и он прекратил сопротивление. Сначала вернулся на выходных, потом пару раз зашел пообедать в будни, а спустя несколько недель — напрашивался в завсегдатаи.

Здесь Драко становилось спокойнее, чем в мэноре, здесь были люди, и пусть он ничуть не желал с кем-то общаться, приятнее принимать пищу в компании рода человеческого, чем под встревоженным взглядом домовика. Он мог бы ответить на приглашение и нанести визит семейству Ноттов, но поморщился от одной мысли — примерять роль третьего лишнего ему не хотелось, даже если Трейси вдруг решила сменить былую неприязнь на жалость. Как же, бедный Драко остался совсем один! Нет уж, лучше он и вправду будет один, чем станет терпеть подачки. Едва ли ему с тем же успехом удастся совсем избежать разговора по душам с Тео… но Драко старался отсрочить беседу. Они поговорят: как-нибудь потом, когда он сам поймет, что же ему делать.

* * *
Заставленная разместившимся вдоль всех стен коробками небольшая гостиная словно вытесняла из себя свою хозяйку. Дом, неуютный, заброшенный и постылый, был неприветливо тих. В давно не мытые окна тускло проникал утренний солнечный свет, сквозь раскрытые форточки в затхлость постаревшего воздуха с неохотой затекали свежесть и прохлада. На пыльном полу медленно проявлялись следы лап настороженно изучавшего свой новый-старый дом Живоглота. Гермиона, в элегантной рабочей мантии и туфлях на каблуках, нерешительно замерев посреди комнаты с палочкой в руках, не знала, с чего начать. Она была чужой этим светлым стенам без единой фотографии, пустым шкафам, дивану под посеревшим от времени чехлом, этому креслу, где много лет назад разбивалось ее сердце. Этот дом стал вновь жилым вопреки запланированному Гермионой.

На входе в кухню Живоглот протяжно замяукал и с явным неудовольствием поскреб лапой пол. Гермиона грустно рассмеялась и взялась левой рукой за бисерную сумочку.

— Ох, Глотик, про еду ты точно не забудешь, да, мой хороший? — Живоглот в подтверждение потерся о ее ноги. — Акцио, миска Глотика! — с улыбкой она несколькими движениями палочки расставила в прежнем уголке миски для корма, в другом — миску для воды; насыпала корм и заодно очищающим заклинанием избавила от повсеместной пыли кухню. Села за стол и протяжно выдохнула.

Добро пожаловать в старую жизнь.



Вечером, вернувшись из Министерства, Гермиона, уставшая и голодная, знакомо стояла посреди гостиной с палочкой в руках, задумчиво оглядывая нераспакованные коробки. Прибраться будет несложно — все бытовые заклинания она знала еще с тех времен, когда жила в этом доме впервые; но расставить привезенные вещи одним взмахом палочки точно по комнатам уже не выйдет. Своего места здесь у ее нынешних вещей еще не было, и Гермионе предстоял долгий и муторный процесс, сил для которого она в себе не находила. Ей хотелось дать себе время, чтобы осознать случившееся, просто отдохнуть, уткнуться в книгу с Глотиком под боком и хотя бы на один вечер найти немного покоя, но едва ли она смогла бы без чувства вины игнорировать ждавшие весь день дела.

С громким выдохом Гермиона все-таки принялась за уборку, прошлась по комнатам на первом этаже очищающими чарами, поднялась наверх, быстро расправилась с пустой гостевой напротив лестницы, до блеска вычистила ванную и в последнюю очередь принялась за спальню. Открыла окна, избавилась от пыли на полу, подоконниках, полках и в шкафах, призвала пару коробок с нужными на первое время вещами и развесила одежду по плечикам, парой легких движений застелила кровать, привычно порадовавшись, что не нужно мучиться с постельным бельем собственноручно. Наконец, пробежавшись глазами по комнате, Гермиона удовлетворенно опустила палочку, закончив на сегодня с домашними хлопотами. Из совершенно праздного любопытства она подошла к пока не пригодившемуся комоду и выдвинула ящик за ящиком: первый был пуст, во втором нашелся темно-синий галстук. Гермиона, было, потянулась к нему рукой, но передумала. Толкнула ящик назад и вышла из спальни. Выбросит позже, а пока попробует найти еду на вынос где-нибудь поблизости.

На последней ступеньке Гермиону настигло недовольное рычание Живоглота. В кухне обнаружилась не новая картина: на раскрытой створке окна, нахохлившись, примостилась сова Поттеров, на столе лежал конверт; Живоглот, скрестив немигающие взгляды с раздражавшей его птицей, неподвижно сидел на подоконнике.

— Гизмо, прости, мне совсем нечем тебя угостить, — Гермиона, подхватив со стола письмо, расстроенно подошла к сове и ласково погладила пальцем клюв, получив в ответ спокойное уханье. Впрочем, вряд ли Гизмо успела проголодаться за недолгий полет — она без торопливости и недовольства оставалась на месте в ожидании.

В коротком письме Гарри и Джинни беспокоились о переменах в ее жизни и приглашали на ужин. Гермиона, призвав перо и чернильницу, наскоро написала ответ, обещая заглянуть на неделе. Вопросы — а Гарри и Джинни непременно их зададут — могли немного подождать.

* * *
Двери бара едва успевали закрываться, нарастали гам набившегося внутрь народа и звон стаканов. Драко остро захотелось уйти. Зря он сюда зачастил. Тошно, да и ни к чему. Хватит прятаться среди магглов.

Поднявшись из-за стола, он бросил на стол деньги, накинул пальто и пошел к выходу. В висках немного пульсировало, привычно что-то неуютно ворочалось в груди, наверное, в ожидании встречи с холодным и пустым мэнором. Драко с силой толкнул от себя дверь прямо в чей-то рывок по ту сторону.

Неловкое соприкосновение тел. Возмущенный, мгновенно оборвавшийся женский вздох. Беззащитный взгляд.

У него вылетел весь воздух и одно простейшее слово:

— Ты...

— Ты. — Гермиона Грейнджер выдохнула холодный пар ему в лицо, и Драко в секунду, до ошеломления, прошибла дрожь: ее голос, ее тепло под его руками. Он впервые за столько лет стоял так близко к ней. Запах ее духов — она не сменила их? — с каждым вздохом заполнял легкие, и все его воспоминания — о ней, о них — закружились смазанным хороводом.

Драко неловко попятился назад, не замечая, что еще держит Грейнджер за плечо и тянет за собой. Она шла за ним неосознанно, пока не придя в себя: широко распахнутые удивленные глаза и чуть приоткрытый рот. Драко стало забавно и немного обидно: она лишь удивлена — не шокирована, не дрожит как он, не чувствуя под собой пола.

— Выпьем за встречу? — получилось почти ядовито, с усмешкой, но Драко плевать. — В правильное время да в правильном месте, а? — он нес чушь, но остановиться не мог. Почему она здесь? Где ее гребанный муженек? Какого черта ты сюда пришла, хотелось ему спросить, но, сжав губы, он смотрел на Грейнджер в упор.

Согласится или сбежит?

— Да, — она говорила медленно, растерянно, — конечно. Мы и правда давно не виделись. — Не уверенный, есть ли подтекст у последней фразы, он молча указал Грейнджер путь к своему прежнему столику в дальнем темном углу зала, к счастью, оставшемуся не примеченным остальными посетителями — не самое выгодное расположение, если вы пришли ради поиска компании. Драко полутьма оказалась только на руку. Он боялся подумать, каким мог быть его взгляд сейчас.

Неосознанно он отодвинул перед Грейнджер стул и, лишь заняв место напротив, застыл в понимании того, что сделал. Ерунда, мелочи, из которых когда-то состояла его прошедшая повседневность — отодвигать перед ней стулья, подавать пальто, придерживать дверь.

Официант принес меню, дождался грейнджеровского «Спасибо, мы закажем через несколько минут», прежде чем, поклонившись, уйти к другим посетителям. Драко недоуменно смотрел, как Грейнджер принялась с внимательной нахмуренностью изучать предложенный ассортимент блюд. Помнила ли она то время, когда им было нужно лишь согласно кивнуть на вопрос «Вам как обычно?»

Грейнджер подняла на него взгляд и качнула головой в сторону его нераскрытого экземпляра меню:

— Ты ничего не будешь?

— Я знаю, что заказать.

Она кивнула.

— Хорошо, я тоже определилась.

Драко позвал официанта. Виски — для него, рыба и белое вино — для нее; ничего из того, что она предпочитала раньше.

В ожидании заказа они безмолвствовали. Грейнджер, очевидно, не считала нужным помогать Драко с темами для беседы, а он не представлял, какой вопрос задать первым. Наверняка для всех на свете разговор о работе представился бы удачным выбором, но в их случае обернулся бы издевкой. О чем еще он мог с ней поговорить, когда ни черта не знал о ней сегодняшней? Он не имел права на те вопросы, которые действительно хотел озвучить.

С немой горечью Драко смотрел на Грейнджер и видел, обладая недоступным никому из присутствующих в баре знанием о ней, скрытое от посторонних глаз. Видел, как наяву, под воротником ее свитера россыпь из пяти маленьких родинок ожерельем вокруг шеи, а под левой грудью — длинный рваный шрам от проклятья Долохова — тысячу лет назад Грейнджер пыталась неловко прикрыть перед Драко этот шрам, но никогда не прятала вырезанные Беллатрисой буквы на левой руке. К ним, бесцветным, но хорошо ощутимым под пальцами, он осмелился прикоснуться далеко не сразу, как и попросить прощения. Грейнджер тогда как-то странно, скомканно его простила и несвойственно для нее перевела тему, не желая говорить о войне, о его роли в ней, и он никогда больше не поднимал этой темы, опасаясь вновь почувствовать между ними внезапное отчуждение, непреодолимое и неуютное.

Теперь это отчуждение было во всем, разделяя их успешнее разместившегося между ними стола. Драко словно со стороны смотрел на себя, на Грейнджер, родную и чужую одновременно (излишне художественно, стоило признать, но по-другому ему сейчас не думалось), на нелепость мизансцены: случайная встреча в неслучайном баре. Единственный вопрос, имевший смысл — почему она тоже здесь — рвался быть сказанным, и Драко почти собрался его задать, но официант принес заказ, а затем Грейнджер решила первой вступить в разговор.

— Я… — она облокотилась о столешницу, но тут же неловко опустила руки вниз. — На самом деле я удивлена. Не ожидала встретить тебя здесь.

— И я не ожидал встретить здесь тебя.

— Ты часто здесь бываешь?

— Не особо.

Грейнджер посмотрела на него.

— А я пришла впервые с… — она внезапно принялась оглядываться, ерзая на стуле. — Тут все очень изменилось, ты заметил?

Драко пожал плечами. Отвечать не было желания. Он вообще слабо понимал, чего хочет прямо сейчас. В голове стало глухо, раздражающе дергалось правое веко и сохло в горле. Зачем они здесь?

Не дождавшись словесного ответа, Грейнджер несколько потерялась, но вопросы не прекратились — что-то явно ее заинтересовало. Драко почти улыбнулся. Старая добрая Грейнджер.

— …хотя, если ты приходил сюда в прошлые годы, то, наверное, перемены не столь заметны.

Как очевидно она пыталась что-то о нем разузнать. Хмыкнув, Драко решил внести ясность.

— Я не приходил до этого года. После развода появилось свободное для прогулок время, не смог пройти мимо, — правдивость последних слов он усердно постарался прикрыть ироничностью тона.

Грейнджер стушевалась и, казалось, немного покраснела.

— Сожалею о твоем разводе.

— Не думала, что поздравления могут быть уместнее? — Драко насмешливо приподнял бровь. Грейнджер же вмиг стала серьезной.

— Нет. Я бы не назвала развод приятным процессом, даже в том случае, когда супруги расстаются добровольно.

— Это потому что ты никогда не разводилась. Иногда это, — он манерно тянул слова, — такое облегчение и…

— Я развожусь прямо сейчас, — ровным, бесцветным голосом ответила она, — можешь не сомневаться в моем личном опыте.

Драко застыл. Поймал ее взгляд — стойкий, бросающий вызов — и не смог опустить глаз, даже опасаясь того, что Грейнджер — она ведь действительно снова Грейнджер — могла сейчас в них увидеть. Неосмысленная, всеохватывающая радость, для которой не имелось причин, ослепительно разворачивалась в груди, перехватывая воздух, и губы с трудом выдали вопрос:

— Что?

Она дернула плечом, ответила с раздражением, как недоумку:

— Мы с Роном разводимся. Пресса пока не прознала, но вряд ли это надолго.

Драко рассматривал собственные руки. Радость, идиотская и неуместная, схлынула, ему стало горько.

— Я думал, ты счастлива в браке.

— Ты же знаешь, как это бывает, да? — Грейнджер грустно улыбнулась. — Я тоже думала, — продолжила она мягким тоном, как будто боялась задеть его чувства, — что ты счастлив, но иногда что-то случается.

— Я не понимаю, — проговорил он, чувствуя себя потерянным, до боли обманутым.

Грейнджер вздохнула.

— У нас с Роном просто не сложилось, чувства угасли сами собой, так бывает.

Наверное, она ждала сочувствия, понимания в конце концов, — он видел в ее глазах уверенность в том, что они разделили один и тот же опыт, но как же она была не права… а Драко нестерпимо, выстывая от ярости, злился. Грейнджер ни черта не знала, не представляла, каким был его брак — и не в последнюю очередь по ее вине. Она выбрала другого, она убеждала Драко, что нашла с этим другим (с Уизли, ради Мерлина, с Уизли!) настоящую любовь, а теперь сидит и признается, что ошиблась?

Он хотел высказать каждую свою мысль ей в лицо, показать, дать ей понять, что она тогда натворила, но… смолчал. С трудом удержался от жалких претензий, в каких не было бы толку, лишь одно унижение. А унижения ему хватит на всю жизнь, уж увольте.

Он вдруг подумал о другом, о тревожном, но давно затерявшемся эпизоде, и решился все-таки спросить. Терять было нечего.

— Почему ты никогда не хотела говорить со мной о войне?

Гермиона непонимающе нахмурилась.

— Почему ты спрашиваешь? Мы говорили…

— Чушь. Я извинился, ты приняла извинения и перевела тему с таким видом…

— С каким… — она отвечала быстро, с возмущением, но ее непонимание казалось ненастоящим, — ты неправильно…

— С таким, — он ровным голосом прервал ее оправдательный речитатив, — как будто я собирался признаться, что пытал младенцев перед завтраком. Вот с каким.

— Ничего подобного!

— До меня только дошло, — Драко скривился. — Боялась, что при долгой беседе я окажусь полным разочарования и продемонстрирую верность взглядам дома Малфой? — Грейнджер вспыхнула. — В точку, да?

Она еще продолжала возмущаться, но Драко заметил растерянность в глазах, признание его правоты, стыд.

— Какое это имеет значение сейчас?

— Никакого, — встав, он потянулся за пальто, не помня, не понимая, что оставался в нем на протяжении всего разговора. — Я пойду, — он отвел от Грейнджер взгляд во избежание лишних слов. Неловко оставил на столе деньги. Ушел, не дождавшись ее ответа.

* * *
Холод улицы забивался под одежду. Лицо морозило ноябрьским ветром. Вокруг совсем не было людей, в редких домах горел свет. Съежившись под тяжелой тканью пальто, Гермиона брела по тротуару, едва переставляя ноги, с ранимостью подмечая знакомые, значимые места. Вспоминалось прошлое, туманно и запутанно, нелинейными эпизодами вываливались разговоры и события, ощущения и чувства, о которых она так давно разом забыла, занявшись новым направлением собственной жизни.

Тогда Гермионе было не до прошлого с его болью, обидой и рухнувшими планами. Не покидая Министерства, она боролась за все свои наработки и проекты, за еще не принятые законы, успевая вместе с тем вести дела на новом, уже собственноручно найденном месте в Отделе магического правопорядка. Чуть успокоившись, она здраво и разумно осмыслила произошедшее между ней и Драко, подвергла подробному анализу собственные чувства, рассмотрела дальнейшие перспективы и поняла, что их нет, что их никогда не было, и она на самом деле всегда об этом знала. Просто ненадолго потеряла способность ясно мыслить — все хотя бы раз влюбляются ярко и сильно, до головокружения. Все утверждают после, что с любовью подобная безумная влюбленность не имеет ничего общего. К собственному разочарованию Гермиона пополнила их ряды.

Она думала, что запутаться в своих чувствах, подчиниться им вопреки уму может только нерациональная, импульсивная личность, совершенно на нее не похожая, но эмоции, стоило признать, оказались сложны и коварны. Гермиона обманулась. Довольно легко и безоглядно. Отмахиваясь от сомнений, поддерживала эйфорию невозможных, каких-то совершенно запредельных чувств.

Подумать только, она, распланировавшая все важные жизненные этапы на годы вперед, собиралась выйти замуж немногим более спустя полугода отношений. Разве это было ей свойственно? Разве в здравом уме она подошла бы к браку так легкомысленно? Стоило радоваться, что правда о природе их с Драко отношений, о ее чувствах к нему открылась до свадьбы.

Ничего от настоящей любви там не было. Лишь постоянное ощущение болезненной уязвимости, виражи эмоций, путающие рассудок чувства, заставившие ее забыть, что между ней и Драко Малфоем так мало общего и так много — несовместимого. С ясной головой Гермиона поняла, что их брак обернулся бы крахом. Ее друзья едва его выносили. Ее родители с неловкостью пытались быть с ним дружелюбны, недоумевая, когда он успел из школьного задиры и негодяя превратиться в будущего зятя. А уж позиция его родителей была кристально ясна.

Ничего бы не получилось. Даже без его обмана и предательства ничего бы не получилось. И никакой любви не было.

Жизнь успокоилась. Гермиона отдавала все силы работе, стала чаще видеться с друзьями — Гарри не очень удачно скрывал радость и одобрение по поводу ее разрыва с Драко, Джинни обеспокоенно просила не рубить с плеча, а Рон просто был рядом. И с ним Гермиона почувствовала себя защищенной и осознала, как сильно ей не хватало его присутствия в жизни. Ей вновь стало спокойно и надежно, и легко верилось, что боли он ей не причинит. Такой и должна быть любовь, думала она, без непредсказуемости и головокружения; тихое, умиротворяющее чувство, верное партнерство на долгие годы.

Теперь она шла в свой старый дом после странной, непредсказуемой встречи с Драко Малфоем, и было неуютно, необъяснимо разрозненно внутри, и мысли беспорядочным потоком атаковывали ее, и казалось, что во всей ее логике все-таки была незамеченная ею ошибка. И непонятный, но что-то задевший в ней взгляд уходившего сегодня Драко, выражение его лица вновь и вновь возникали в памяти, и росла необъяснимая тоска, и все думалось: сколько же лет они не разговаривали?

* * *
Девять, даже почти десять лет он, не имея шанса сказать Грейнджер хоть слово, не раз ловил себя на неосознанном, мысленном диалоге с ней. Все эти годы он видел ее в Министерстве, на приемах, на улице — и знал, что они никогда не заговорят друг с другом. Он уже и сам не видел в этом никакого смысла и прекратил любые гипотетические измышления. И действительно, разговор оказался бессмысленным.

Она разводится. Мерлин… Она. Разводится. Теперь. Когда все это бессмысленно и ни к чему. Когда нет ни одного шанса, а только тошно, потому что Грейнджер все-таки была не права.

В кабинете Драко ненадолго задержал взгляд на нижнем левом ящике стола, но прошел мимо. Вызвал Патронуса и до утра оставался в кресле у камина. Сквозь полуприкрытые веки проникал блеск серебра.

Гермиона расстроенно ворочалась в кровати, с досадой фыркая на неугомонность собственных мыслей. После визита к Поттерам не получалось расслабленно выдохнуть и, закутавшись в одеяло, наконец-то уснуть. Неудивительно, что Гарри и Джинни задавали вопросы. Неудивительно, что Гарри и Джинни хотели понять — почему, ведь никаких явных проблем в браке у Гермионы и Рона, казалось, не было; ведь они столько лет прожили в полном взаимопонимании без единой ссоры, чем всегда любил похвастаться Рон перед вспыльчивой и своенравной сестрой; ведь пару месяцев назад ни о каком разводе речи не шло.

Целый вечер Гермиона отвечала, поясняла их совместное с Роном решение, совершенно полюбовное желание расстаться, но не сумела обозначить действительную причину, исток проблем. Едва ли не с детской наивностью Гарри в несчетный раз повторил вопрос «Ну, как же так?», и Гермиона, сдавшись, призналась: «Я не знаю, Гарри, я не знаю». Слова чувствовались неискренними, неправдивыми. Она видела, что Джинни тоже это заметила, что Джинни известен ответ. Безмолвное знание в ее глазах уязвляло Гермиону, почти раздражало. Глупо, Джинни никогда не желала зла ни ей, ни Рону, не радовалась своей возможной правоте сейчас.

Когда они с Роном объявили о помолвке, в восторг пришли все: родители Гермионы, семья Уизли, Гарри, их общие друзья, даже голос прессы в основном оказался восторженным. Все вокруг говорили, каким счастливым будет их брак. Все, кроме Джинни. С задумчиво-напряженным видом она неловко улыбалась, стараясь поддержать повсеместное безумие радости.

«Я не буду молча смотреть на то, что вы творите! Что вы делаете? Что ты делаешь? Ты его не любишь, Гермиона. И он тебя тоже не любит — по крайней мере не так, как нужно, разве ты не понимаешь? — в первую же встречу наедине Джинни, вглядываясь Гермионе в глаза, попыталась ее переубедить. — Рон не станет меня слушать, но, Гермиона, ты будь разумной. Ты его не любишь! Беги от Малфоя сколько хочется, но не за счет моего брата. У вас ничего не получится, как ты не понимаешь? Так нельзя».

В тот день они разругались с Джинни чуть ли не на целый год: игнорировали друг друга, показательно выходили из комнаты, чтобы не находиться вместе ни одной минутой больше неизбежного, не заговаривали, кроме как по необходимости. Гермиона злилась. Что Джинни могла знать? О ее чувствах, об их с Роном чувствах, о том, влюблены они или нет? Ни она, ни Рон вовсе не обязаны ходить с идиотскими улыбками и мыслями только друг о друге круглые сутки. Ради бога, им не семнадцать лет, вполне закономерно, что чувства между ними с годами стали спокойнее и крепче, но Джинни упрямо твердила одно: любви попросту нет. Раздраженно отмахнувшись, Гермиона не стала ее переубеждать.

Все наладилось само собой. Рон и она были вполне довольны своим мирным, теплым счастьем. Джинни оттаяла. Гермиона успешно строила карьеру в Отделе магического порядка, Рон, взявшись однажды помочь Джорджу с магазином, неожиданно увлекся работой и нашел себя. Все складывалось именно так, как Гермиона всегда себе представляла.

Упорядоченная, ладная жизнь шла год за годом без сбоев и непредвиденных обстоятельств, пока в прошлом месяце Гермиона не остановилась уставшим взглядом на Роне, занятом в другом конце гостиной отчетностью «Вредилок», заметно уставшим, загруженным, напряженным, и не попыталась припомнить, когда они в последний раз всерьез обсуждали, как его дела и какие у него планы на ближайшее будущее. Давно. Так давно, что Гермиона не смогла вспомнить ни день, ни месяц. Как не смогла вспомнить, когда они последний раз занимались сексом или целовались в губы, а не довольствовались поцелуями в лоб или щеку.

Их брак превратился в соседство, а Гермиона не заметила. Когда она набралась храбрости поговорить с Роном искренне и откровенно, выяснилось, что Рон заметил и ждал — ждал, скоро ли она поймет, что все сломалось. Гермиона поняла непоправимо поздно.

Но Джинни… Джинни не могла быть права, не могла.

* * *
Всю неделю необходимость являться в Министерство каждый день с понедельника по пятницу придавливала его к кровати. По утрам за завтраком Драко неохотно проглатывал кофе, не запоминая что-то жевал и застывающей походкой шел к камину. Прежде он покидал мэнор практически с облегчением в предвкушении мгновения, когда в кабинете сможет расслабить мышцы лица, а потом на какое-то время занять себя работой — и чем более полным проблемами оказывался день, чем меньше свободы получали его мыслительные процессы, тем спокойнее Драко себя чувствовал; чем больше он уставал, тем легче удавалось уснуть. Выходные же были мучением, где он не знал, как не слишком очевидно свести общение с собственной женой к неизбежному минимуму.

Теперь же работа утратила свою привлекательность, и Драко в полной мере увидел, на что потратил последний десяток лет. Бессмысленная, механическая деятельность, полностью построенная на авторитете и богатстве его отца, искусственно созданное, никому — и в первую очередь самому Драко — не нужное влияние на решения политических групп, лоббирование их интересов, совершенно для него не важных. Пустая, раздутая до невообразимого пафоса должность. Как будто со стороны он наблюдал сам за собой, разглядывал лежащие на столе бумаги, слушал усевшихся через стол людей, вносил примечания к полученным черновикам законов… и почти не удивлялся своему безразличию. Его всегда мало волновала работа, а теперь стало совершенно наплевать.

Привычно усмехнувшись хаотичности маггловских нововведений от Бруствера — использование пергамента в организациях свели к минимуму, но перья и чернила никуда не делись — полная нелепость, Драко взял чистый лист бумаги и с полным равнодушием написал несколько строк. Поставил дату и подпись. Наложил заклинание и отослал бумагу в офис заместителя Верховного чародея Визенгамота.

К черту министерство, к черту работу, к черту Гре…

К черту все.

Тем же вечером в мэнор не то чтобы неожиданно заявился Тео. Нарочито утомленно вздохнув, Драко отложил книгу и поднялся из-за письменного стола, подошел к бару, чтобы наполнить пару стаканов огневиски. Тео фыркнул.

— Я еще ничего не сказал, тебе необязательно так трагично вздыхать.

Драко, взглянув на него, с иронией приподнял бровь.

— А тебе необязательно озвучивать свои мысли. Я уже догадался, что ты пришел возмущаться моим безответственным поведением, — он протянул Тео бокал.

— Не могу сказать, что увольнение в твоем случае безответственно. — Тео сделал глоток. — Давно…

— Ты знал, что Грейнджер разводится? — прервал его Драко.

Удивленный, Тео неохотно кивнул.

— Не собирался мне говорить, да?

— Я не знал, стоит ли. Как ты вообще узнал?

Драко растянул губы в невеселой улыбке.

— Мы говорили.

— Вы… в смысле ты и Гермиона? — Драко дернул головой. — Как?

— Случайная встреча.

По его тону Тео понял, что расспрашивать об обстоятельствах бесполезно, но, к сожалению Драко, оставались еще иные вопросы, о которых его друг не посмел бы забыть.

— И?

— Что «и»?

— Что ты собираешься с этим делать, Драко?

— Я ничего не собираюсь делать с «этим», Тео.

— Но…

— Никаких «но». Не думаешь же ты, что сейчас я брошусь перед Грейнджер на колени?

— Тогда к чему весь этот интерес?

— Ни к чему.

— Драко, не прикидывайся. Мы оба отлично знаем, что ты ее не забыл. Почему не попробовать заново? Не вы первые, не вы последние.

— Это чушь, Тео, и ты это знаешь.

— Нет, это шанс. Ты свободен, она свободна. Я не говорю, что вы сразу кинетесь в объятия друг друга, я говорю о том, что вы можете попробовать еще раз с самого начала.

— Я не хочу ничего «пробовать».

— Не хочешь или боишься?

* * *
Звонкий смех. Россыпь шелковых кудрей. Тепло скользящих по его груди ладошек той самой женщины. Легкие, ласковые поцелуи по его лицу: веки, скулы, нос, линия челюсти и, наконец, долгожданно — губы. Ее губы на его губах, и нежность смешивается с желанием, и тело вспыхивает там, где они соприкасаются друг с другом, и Драко прижимает ее к себе крепче, и спускается поцелуями ниже, обводит губами и языком каждую родинку на шее, посасывает кожу у ключиц и чуть прикусывает выступающие тонкие линии, пока подушечками пальцев ведет по длинному шраму на ее груди. Она дышит часто и коротко, переплетает свои ноги с его и чуть царапает его плечи ногтями, когда Драко принимается медленно ласкать ее соски. Она выгибается и стонет, запускает пальцы ему в волосы, перебирая и оттягивая назад, и он шипит от переливающихся в нем удовольствии и тепле.

Гермиона улыбается с негой в глазах и тихо шепчет:

— Я тебя люблю.


Драко проснулся резко, как от удара. Легкие жгло, тело ныло, возбужденное и разочарованное.

Она снова ему снится. Она снова ему снится так.

Гребанный Мерлин.

* * *
Она смотрела на галстук в руке и никак не решалась разжать ладонь над мусорным ведром. Их с Драко встреча не покидала ее головы, бесконечно вспоминалось, как все неловко, неудачно, неправильно случилось. То, как внезапно он ушел, доказывало, что Гермиона его задела и расстроила. С сожалением она думала о том, что не сумела ответить на его последний вопрос по-другому, о том, что когда-то настолько в нем сомневалась. Она не должна была так с ним говорить, особенно если его жена — его бывшая жена — тогда сказала правду.

Если он до сих пор… Гермиона остановила себя. Глупости, спустя столько лет могли сохраниться лишь воспоминания, не более того. Но сила этих воспоминаний, приходилось признать, оказалась велика.

В размеренный, расписанный по минутам распорядок ее рабочего дня то и дело вмешивались не имеющие никакого отношения к делам магической Британии мысли о том, что нужно прояснить ситуацию с Драко, объяснить ему, что она никогда не считала его плохим человеком. Осадок на душе до того мешал ей сосредоточиться на профессиональных обязанностях, что окончание трудового дня стало облегчением. Быстро собрав вещи, Гермиона направилась к определившейся уже несколько часов назад цели. Она извинится перед Драко, скажет, что он неправильно ее понял, и успокоится. Гермиона намеренно проигнорировала желание скрупулезно оценить, в каком процентном соотношении в ее порыве были намешены чувство вины и полностью нерациональное, безосновательное стремление к еще одной встрече с Драко.

Недосказанные, не оформившиеся, но уже толпившиеся на языке слова давили тяжестью необходимости их сказать и толкали ее в спину по направлению к кабинету Драко Малфоя (пришлось на ходу сочинить целую историю взаимодействия ОМП с советником Верховного чародея Визенгамота, чтобы узнать его расположение). Остановившись у двери с искомым именем на золотой табличке, Гермиона не дала себе ни секунды на раздумья и быстро и уверенно постучалась, а затем надавила рукой на холод металлической ручки.

— Здравствуй, — проговорила она громко, едва пересекла порог.

Удивление, так ярко заявившееся в каждой черте его лица, исчезло с первым ее шагом вглубь кабинета, но Гермиона вполне прочувствовала сковавшую атмосферу напряженность.

— Грейнджер?

— Я хотела извиниться, — начала она нарочито бодрым тоном, завидев изображенную им показушную заинтересованность, за которой он обычно скрывал, насколько взволнован на самом деле. Право слово, он мог бы постараться получше: она прекрасно помнила его манеру поведения. Как прекрасно понимала, насколько неприятным для него оказался финал их прошлого разговора. — Ты… ты, наверное, был отчасти прав насчет меня. Я, правда, боялась, но вовсе не того, что ты плохой человек. Я никогда так не думала. Я знала, что ты изменился, что ты через многое прошел, но… но я боялась другого. Я не могла не видеть, не понимать, как много между нами, как бы банально это ни звучало, различий. — Он слушал, не перебивая, не показывая ни единой эмоции. — Мы с тобой правда очень разные, понимаешь? У нас были такие разные семьи, друзья, совершенно противоположные взгляды на многие вещи, и я… я, вероятно, подсознательно опасалась своей необъективности. Я сомневалась в том, насколько здраво я оцениваю наши отношения, понимаешь? Я была чрезмерно эмоциональна в своих суждениях и страхах, но я никогда не думала о тебе плохо. Никогда.

Он неопределенно качнул головой с легкой, нерадостной усмешкой на губах. Гермиона стояла перед его столом, как провинившаяся школьница в ожидании меры наказания. Молчание нервировало, она подумывала, что стоит уйти прежде, чем Драко вежливо укажет ей на дверь, но тишина долгожданно дрогнула под его голосом.

— Ты никогда не думала, что нам не стоило расставаться тогда?

— Я... — она намеревалась сказать «Я думаю, что поступила правильно», но ответ оборвался на полуслове. Гермиону ошеломило всколыхнувшееся в ней сомнение, как будто прозвучавший вопрос обнажил скрытые временем мысли, не позволяя укрыться от них привычным суждением, вынудил сказать правду, в первую очередь перед собой. — Я не знаю, — прошептала она в состоянии, близком к воздействию Сыворотки правды. — Столько лет прошло… а я до сих пор не могу ответить, поступила я правильно или нет. — Растерянная, она наблюдала за Драко, что в полной неподвижности слушал ее ответ.

— Ты простила меня? — Очередной вопрос. Жесткий, бесстрастный голос. Искусственно-равнодушные серые глаза. — Спустя столько лет?

— Я... Драко, я... я не думала об этом... так.

Он изменился в лице.

— Ты даже не думала? Все эти годы ни одной мысли, а? Это так ты меня любила? Ты ведь и не думала меня прощать, я прав? Когда ты еще не вернулась к Уизли, ты... — Его глаза смотрели в ее безотрывно. Выгоревшие и пустые. — Ты хоть попыталась понять? Ты чувствовала эту… безысходность? Когда ты готов на все, чтобы вернуть все назад, но ничего не можешь поделать? — Гермиона не отвечала; ничего не откликалось внутри, словно кто-то наложил на ее реакции и эмоции обездвиживающее заклинание. — Ах да, ты могла. В отличие от меня. Я писал тебе, я пытался встретиться с тобой, но ты не дала мне шанса. Ты отвернулась от меня после одного проступка. Мы собирались пожениться, мать твою! — У нее зажгло в глазах. — Насколько серьезно ты относилась к нашей помолвке, что вычеркнула меня из своей жизни одним махом, Гермиона?

Она смотрела на него неподвижно, с покрасневшими, наполнившимися слезами глазами и молчала, не понимая, как от извинений они перешли к взаимным претензиям и выяснению отношений. Один вопрос стал подобен удару в едва зажившую рану, готовую разойтись под любым внешним воздействием.

— У тебя, великой Гермионы Грейнджер, нет ответа? — не отводя от нее взгляда, Драко усмехнулся со злобой, до отвращения вольготно откинулся на спинку кресла, всем видом стараясь одержать над ней победу, упиваясь своей правотой.

Дрожа от гнева, Гермиона нависла над ним прямо через стол. Перевернутые с ног на голову истолкования ее прошлых поступков были ошибочны, обесценивающе-оскорбительны. Она хотела, она должна была показать Драко, что он не прав во всем.

— Потому что мне было больно! Мне было больно! Я не знала, как это пережить, я не знала, что мне делать! Ты хоть представляешь, что ты со мной сделал? Я не могла тебя видеть, понятно? Я не могла больше быть с тобой — легче было загнать себе нож под ребра, чем смотреть на тебя и думать, как еще ты можешь мне соврать, как еще ты сможешь мной манипулировать, чтобы предать, — она говорила и говорила, слова с силой прорывались через скованное горло, и правда, которую Гермиона скрыла от самой себя, наконец, зазвучала. — Я ничего не хотела, ничего не чувствовала. Я просто знала, что мне нужно держаться от тебя подальше, чтобы не было так больно, — вздрагивая, Гермиона сквозь слезы продолжала говорить, на всхлипах зажимая ладонью рот, — чтобы ты никогда больше не смог меня обмануть. И знаешь что? — Она встретилась взглядом с его — непривычным, болезненно-распахнутым, — и сомнение ненадолго остановило ее, но не удержало от остальных слов: — Я была совершенно права. Ты и сейчас думаешь только о себе, о том, как все плохо сложилось для тебя, как ты страдал и мучился. Я не верю, что ты любишь меня, что ты любил меня. Я не поверила даже твоей жене, когда она…

— Что?

На мгновение Гермионе стало его жаль: пораженный, застывший, наверняка униженный, он сидел напротив нее с потерянным видом, как будто не было ничего проще, чем ранить его сейчас, но желание добить, причинить ему боль — желание, которому неоткуда было взяться спустя столько лет — охватило ее всю.

— Твоя жена приходила ко мне, говорила, что ты меня любишь. Просила дать тебе шанс, представляешь? — Гермиона засмеялась с надрывом, с отвращением к себе.

Стало гадко. Откуда в ней эти злость, обида, гнев? Она же не думала, не вспоминала, жила спокойно, но почему сейчас, после одного разговора у нее такое чувство, словно внутрь кто-то плеснул кислоты?

Он же смотрел на нее: открытый, беззащитный перед всем, что она захочет ему сказать, но… но слов не осталось. Гермиона чувствовала пустоту и тянущую под кожей боль.

Что-то было в его глазах. Признание, поражение, ответ. Тоска. Горько-пронзительная, невозможная тоска, потянувшая Гермиону за собой фантомами прошлых чувств.

Драко был так близко, что она видела темно-зеленые крапинки в серых зрачках, которые иногда любила разглядывать при удачно упавшем на его лицо солнечном свете под его недовольно-смущенное бормотание с просьбами прекратить эти детские глупости. Она дразняще хихикала, а в ответ он всегда ее целовал. Секундное дежавю пробежало по Гермионе мурашками. Невозможно, отчаянно захотелось вспомнить… захотелось, чтобы Драко Малфой вновь поцеловал ее, как тогда. Словно заколдованная, Гермиона, наклонившись еще ближе, потянулась к нему сама — быстрее, чем идея и ее последствия успели оформиться в мысль; один лишь образ, мелькнувшее мороком воспоминание... Губы соприкоснулись легко, совпадая и обжигая, как было всегда, — и Драко двинулся к ней, и Гермиона знала, что сейчас почувствует его ладони на спине, и он крепче прижмет ее к себе, как раньше…

— Нет, — он резко подскочил на ноги и едва устоял; ошалевший взгляд, странное выражение лица ударили по Гермионе иглами. — Я не поверю тебе снова. Никогда больше… я... — он продолжал медленно отступать назад, поворачиваясь к ней спиной, голос затихал с каждым словом. За гулом в ушах Гермиона едва разбирала, что он говорит. — ...Не сделаешь... снова... со мной.

Он остановился, выпрямившись, словно став стабильнее в пределах обозримого Гермионой пространства, но не обернулся.

— Прощай, — беспросветным тоном в сторону окна.

Она поняла, что пора уходить.

* * *
В свой последний рабочий день он был до самопрезрения разбит и неустроен, потерян среди протекающей мимо суеты повседневности других сотрудников министерства и вязкой густоте собственных вяло копошащихся в полусонном сознании мыслей. Он опять плохо спал, словно побежденный мечущимся сердцем сопливый, впервые влюбленный мальчишка. Везде была Грейнджер. В его дневных сожалениях и ночных гипотезах возможных действий, в беспрерывных размышлениях о том, что она пыталась предложить ему тем поцелуем, от которого он отказался. Отказался от любого, пусть самого ничтожного шанса на вторую попытку, даже если Грейнджер руководили совсем иные мотивы, даже если она хотела что-то доказать Уизли или себе. Даже если так, он… он мог бы получить хоть что-то. Мгновение или возможность достичь мечты. Но он был трусом. Страх перед той болью, что помнилась раздирающе отчетливо до сих пор, уберег его. Он не смог бы расстаться с Грейнджер снова. Он бы просто не смог.

От Тео он знал, что Грейнджер вернулась в их бывший дом. Удержаться, не нарушить данный себе зарок не появляться здесь никогда и ни за что не получилось. Драко стоял на тротуаре напротив довольно приметного, большого дома в окружении пожелтевших деревьев. Ветер был ледяным, Драко давно замерз в неразумно легком для английской погоды пальто. Он собирался уйти прежде, чем Грейнджер вернется и получит шанс его заметить, но не двигался и, глубоко погрузившись в себя в тишине осенней улицы, размышлял о том, какой могла бы быть жизнь.

В воздухе раздался треск.

* * *
Гермиона, аппарировав на крыльцо, в очередной раз пообещала себе, что на этих выходных точно оторвется ненадолго от работы и займется охранными чарами и антиаппарационным барьером. Ужасно неудобно, что в такой холод нельзя попасть прямиком в теплую постель.

На пороге, уже открывая дверь, она бездумно, словно ведомая, обернулась и увидела Драко. Сердце вдруг запнулось, и что-то перевернулось в душе. Он был здесь, во дворе их общего дома, столько лет спустя просто возвышался темной прямой фигурой у начала тропинки к крыльцу, на котором стояла она сама. И в происходящем виделось что-то поворотное, жизнеопределяющее, как в замедленном кинокадре, где каждое движение осознаваемо и неслучайно ведет к сюжетному итогу.

Гермиона, забыв про дверь, сбежала по ступенькам вниз и устремилась к Драко по хрустевшей под ногами насыпи. Он встретил ее с растерянностью на лице и заговорил, как только она оказалась рядом:

— Прости, Грейнджер, я не знаю, зачем я сюда пришел, — медленными шагами он начал отдаляться от нее; вмиг изменившееся, теперь уже решительное лицо, пристальный, многогранный, но совершенно не читаемый взгляд.

Он уходит, с опозданием осознала она, он уходит, и вы больше не увидитесь. Гермиону как будто потащило за ним. За эти недели, наполненные словами, что стоило сказать еще девять лет назад, она успела обдумать очень многое. Самый мучительный, оставшийся без ответа вопрос, который терзал ее теперь каждый день, пульсом загрохотал у нее в голове.

«Что было бы, скажи мы друг другу все тогда?»

Догнав Драко, она схватила его за руку, не давая уйти.

— Постой! Постой, пожалуйста… Я… я не могу дать тебе сейчас уйти, понимаешь? Я просто не могу смириться с мыслью, что на этом все закончится. Это неправильно, неправильно, понимаешь? Я просто не могу тебя отпустить, только не так. Мы виделись и говорили всего несколько раз, но… — она запнулась, а после с вновь приобретенной решимостью четко произнесла: — Не уходи.

Драко слушал ее молча. Как бы Гермиона ни старалась, ни вглядывалась в каждую черточку его лица, каждое движение его фигуры, угадать, о чем же он сейчас думает, что ответит на ее глупые, совершенно глупые признания, по нему ничего нельзя было понять наверняка. Когда-то он любил ее, когда-то его жена приходила к ней и просила ему помочь, когда-то…

Это было давно, напомнила Гермиона себе, это было давно. Пусть ей и казалось, что ничего не забылось, не ушло, не исчезло безвозвратно.

Склонив голову вниз, Драко издал глухой смешок и нелепо вскинул руки, прежде чем выпрямиться и взглянуть на Гермиону вновь.

— Я… Грейнджер, что мне делать, если ты… Что я буду делать? — у него невесело дернулся уголок губ; потемневшие, измученные глаза смотрели на нее, полные признания. — Но и отказаться я не могу.

Он подошел ближе. Гермиона одним сплошным порывом бросилась к нему, обхватила руками, крепко прижалась и забормотала куда-то в шею, чувствуя, как слезы переполняют глаза:

— Прости… прости, что меня не было рядом, когда… — она заплакала на первых же словах. Сколь многое за эти годы было упущено, пережито ей, им в одиночестве, произошло в присутствии не того человека, не так, как могло бы; горе утраты неслучившегося давило в груди, — мне так жаль…

— Ш-ш-ш, Гермиона...

Они обнимались напротив ее — их, он всегда был их — дома, поверженные чем-то совершенно неопределимым, нерешительно-безмолвные, но и без слов Гермиона не сомневалась, что Драко чувствует точно то же, что и она — полное совпадение, родство, которого они ни с кем больше не знали.

Минуты шли, но сдвинуться с места, разорвать объятия было невозможно. Прижавшись к Драко сильнее, глубоко и размеренно вдыхая его успокаивающий, до головокружения, до боли в сердце знакомый запах, Гермиона осмелилась тихо заговорить, наконец выяснить, были ли правдой те самые когда-то неудобные, показавшиеся сумасшествием, дурманом, но засевшие в ней на годы острым, разрушительным осколком в самых отдаленных глубинах памяти слова Астории.

— Я хотела спросить...

— Патронус все тот же.