Холод каменных плит пола, вечно текущий кран в той-самой-раковине, сломанные дверцы кабинок и она — стоящая посреди этого разгрома в тонкой майке и с волшебной палочкой в волосах. Драко моргает в попытке прийти в себя, проснуться, развеять морок, но Грейнджер никуда не девается, лишь смотрит прямо, сверля его своими тёмными глазищами, кусая сухие губы, подсознательно отводя левую руку за спину, пряча угловатые буквы, вырезанные его тёткой на загорелой коже.

Драко отрывает взгляд от её предплечья и невесомо касается своего — у него тоже есть это. То, что не даёт нормально спать по ночам. То, что заставляет его возвращаться в этот пустой туалет плаксы Миртл раз за разом, каждую ночь, изо дня в день — и жалеть.

Жалеть Добби, ведь Драко на самом деле был к нему привязан, Миртл, потому что она была неплохим собеседником, родителей, которые больше никогда не вернутся домой, Снейпа, который всю жизнь служил тому, кого ненавидел…

Жалеть Поттера-чтоб-он-сдох и даже рыжего долговязого недоноска Уизли, потому что им приходилось убивать по-настоящему. Чтобы выжить.

Жалеть себя, что ввязался во всё это дерьмо, что вернулся в школу, что совсем один, что не умеет быть сильным. Что никто не научил, как быть сильным.

Вот только Грейнджер жалеть не получается, как бы он ни пытался. Гермиону Грейнджер — всегда сосредоточенную и собранную, всегда наготове, с палочкой наперевес, с арсеналом боевых заклятий и лечебных формул всем-известную-зазнайку, с Орденом Мерлина на груди, — жалеть почему-то не получается.

Потому что она смотрит на него — и внутри всё сжимается. Закручивается в тугой узел ненависти и непонимания, боли и горечи послевкусия хлёстких слов, опустошающей зависти её силе и верности, преданности, вере в лучшее будущее.

Откуда у неё всё это? За что? Кто дал ей силы, почему она не сломалась? Зачем стоит сейчас напротив, почему не прошла мимо, услышав его истерику?

Драко медленно выдыхает, разжимая кулаки, решаясь задать вопрос.

— Как тебе это удаётся, Грейнджер? — голос его звучит сипло и глухо, словно пробивается через неправильно наложенное заглушающее. Она моргает, не до конца понимая, о чём он, и удивлённо приподнимает брови.

— Это всё, — продолжает он, обводя окружающее пространство руками. — Учёба, друзья, вылазки в Хогсмид, волонтёрство по выходным в Мунго… Как у тебя получается?

Грейнджер, кажется, начинает понимать, поэтому заметно расслабляется, пожимая плечами.

— А что ещё остаётся? — отвечает она вопросом на вопрос, трансфигурирует плед из носового платка и, расстелив его на широком выступе у окна, садится. Плед выглядит каким-то клочковатым, непонятного цвета и разной толщины, но Драко удивлён и этому, если учесть, что ещё неделю назад она вообще не могла колдовать. Её проклял Долохов буквально за секунду до того, как Флитвик Бомбардой свалил на него одного из стражей Хогвартса. Грейнджер несколько раз пыталась договориться о визите в Азкабан, но её упорно не пускали — Драко подслушал, как они спорили об этом с Макгонагалл, когда приходил к той за письмами от матери.

Кульминация разговора явно была уже позади, когда он подошёл к приоткрытой двери кабинета: это было понятно по тону, которым говорила директор — словно устала повторять одно и то же, — но и до завершения этой битвы титанов было ещё далеко, потому что Грейнджер никогда не сдавалась так легко. Она ходила к Маккошке почти каждый день, в конечном счёте сломив её сопротивление. И та подписала разрешение, взяв честное слово, что Грейнджер не полезет на рожон. Драко не знает (на самом деле никто не знает), чего стоило добыть информацию у Долохова, но подозревает, что не обошлось без помощи Шеклболта.

И вот — Грейнджер здесь. Колдует с таким выражением, будто это не она почти на год была лишена возможности колдовать из-за старого семейного проклятия Долоховых. Расправляет несуразный плед и усаживается с таким видом, будто ничего необычного не происходит, будто она делает это каждый день. Чёрт возьми, она приглашающим жестом предлагает ему — Драко Малфою — сесть рядом, словно он не осуждённый условно Пожиратель с Тёмной Меткой на предплечье!

"У всех есть своя Метка, Малфой", — вспоминает он её слова, сказанные, когда они случайно столкнулись в тамбуре Хогвартс-экспресса. Драко вполне ожидаемо нагрубил, надеясь, что она отойдёт в сторону, но Грейнджер и не подумала освобождать проход. Она даже не разозлилась — только посмотрела на него со странной смесью печальной усталости и досады, поджав губы. Так, будто он нашкодивший ребёнок, не признающий своих ошибок.

Но он и в самом деле не понимает. То есть чувствует, что поступает плохо, что делает неправильный выбор, что зря ершится и отгораживается от единственного человека, который может ему помочь.

Дамблдор иногда ему снится, и в этих снах Драко постоянно просит прощения. Вот только до сих пор не может понять, что делать с этим дальше.

Он никому не нужен — на него всем наплевать.

Отцу, чьи идеалы снова его подвели; друзьям, которые никогда ими и не были; прихлебателям, которые исчезли, стоило ему попасть в неприятности. У него осталась только Нарцисса, да и та в пожизненной ссылке на континенте, под домашним арестом в их французском поместье, единственном, которое не конфисковали при аресте счетов и недвижимости, потому что оно записано на неё.

Ему разрешили закончить обучение, попутно загрузив общественными работами вроде уборки и восстановления замка, как и остальных учеников, попавших под влияние Волдеморта, но после выпускного Драко будет обязан покинуть страну на пять лет минимум, с дальнейшим правом на апелляцию.

И он никак не дождётся, когда покинет этот замок навсегда.

Здесь он никому не нужен.

— Зря ты так, — тихо говорит Грейнджер, возвращая его на землю.

Драко понимает, что сказал последнюю фразу вслух.

Грейнджер поправляет палочку в волосах и устремляет на него свой задумчивый взгляд.

— У тебя всегда остаёшься ты, Малфой, — говорит она, обращаясь куда-то вглубь. — У тебя есть Нарцисса и шанс всё начать заново во Франции.

Он хочет спросить, откуда ей известно об условиях его освобождения, но вовремя останавливает себя — в конце концов, Грейнджер, как и остальная часть Трио, на короткой ноге с Шеклболтом. Говорят, он в ней души не чает и уже предложил место в аппарате Министра.

Интересно, сколько времени пройдёт, прежде чем она сменит фамилию на Шеклболт?

Драко становится смешно от одной только мысли о возможности такой связи, и его рот растягивается в неуклюжей улыбке.

— Что смешного? — Грейнджер, конечно же, не в курсе того бардака, что сейчас творится в его голове, потому искренне недоумевает. И Малфою становится от этого только смешнее.

— Подумал, что тебе пойдёт фамилия Министра, — говорит он и пожимает плечами, не скрывая глумливой ухмылки.

Грейнджер закатывает глаза, явно поняв эту фразу по-своему.

— Идиот.

— Как скажете, будущая миссис Кингсли Шеклболт, — Драко отвешивает шутовской поклон, откровенно насмехаясь. Грейнджер медленно, но верно закипает.

— Если это твоя очередная глупая уловка, чтобы меня позлить, — у тебя получается, Малфой.

Он не верит в эти сплетни, ни в коем случае, если бы он принимал за чистую монету все слухи, доходившие до его ушей, давно сошёл бы с ума от избытка противоречивой информации. Но она так легко выходит из себя, что Драко трудно удержаться.

Ее злость привычна, знакома, предсказуема.

Она возвращает его назад к истокам, в самое начало их взаимной ненависти, в далекое прошлое, в счастливые времена его безвременно ушедшего детства.

Их детства.

Драко думает, что это клише, но они повзрослели слишком рано.

Взять хотя бы Поттера — у того, кажется, вовсе не было детства. Сначала мерзкие родственнички, стыдящиеся его, загнавшие его в каморку под лестницей, а потом — незнакомый великан на пороге дома, странные письма из неизвестной школы и чужой мир, предъявляющий права на его жизнь и смерть. Скитер неплохо так прошлась по его прошлому в своей статье, приуроченной ко дню рождения Поттера. Неудивительно, что он сейчас ловит каждую секунду свободы — ведь даже после войны у магического мира есть на него планы. Шеклболт прочит его в главные авроры. Не то чтобы это плохая перспектива, но Драко интересно, чего хочет сам Поттер?

— Что ты будешь делать после школы?

Грейнджер, будто не удивившись внезапной смене темы, просто отвечает:

— Пойду в Министерство работать, мне предложили там место.

Драко сдерживается, чтобы не поддеть ее по поводу Министра ещё раз, и только кивает.

— А ты?

Он хмыкает, уверенный, что она спрашивает это лишь для проформы.

— Ты и так знаешь, уеду во Францию к матери, — светские беседы положено поддерживать, а Драко в этом мастер.

— А потом?

Что она хочет знать?

— Не знаю, пойду в университет, наверное, получу диплом.

— А дальше что? — не унимается Грейнджер, и приходит его очередь раздражаться.

— Найду работу, женюсь по договоренности на какой-нибудь чистокровной ледышке и заведу одного наследника. В самом деле, Грейнджер, какое тебе дело? — он и сам не знает, что будет завтра, откуда ему знать, как повернётся его жизнь через год?

Грейнджер поджимает губы и встает с пледа, смотря на Драко с укором.

— Никакого, — бросает через плечо она, выходя из помещения.

В заброшенном туалете почему-то становится холоднее.


* * *


Вчера вечером Макгонагалл просила его зайти, но он не успевал закончить с отработкой, а после отбоя идти не рискнул. Взысканий ему на весь оставшийся год хватит и так.

Поэтому он решил зайти к директору перед завтраком. Тем более она сказала, что дело на пять минут.

Драко вышагивает по пустым коридорам Хогвартса, и каждый шаг отбивается гулким эхом от стен, отдается внутри него затаенной тоской.

Всё-таки он будет скучать по этому месту. По говорящим портретам, движущимся лестницам, старым доспехам и даже — Мерлин его упаси! — по Филчу. Замок долгое время был ему вторым домом, Драко любил его.

Возможно, и до сих пор любит.

— А, мистер Малфой, — Макгонагалл удивлённо смотрит на Драко, стоящего у двери, будто не ожидала увидеть, но быстро берёт себя в руки: — Проходите, присаживайтесь.

Драко садится в кресло напротив и сверлит директора напряжённым взглядом. Та, словно не замечая этого, быстро заканчивает бумажную работу и аккуратно складывает пергаменты в одну стопку.

— Я думала, вы зайдёте позднее, Драко, — говорит Макгонагалл, и он замечает, как мечутся её глаза между часами и дверью.

— Могу уйти, если я не вовремя, — он пожимает плечами, делая вид, будто ему всё равно. На самом деле Драко хочет понять, кого ждёт директор и почему ему не полагается знать об этом.

— Нет-нет, вам нужно только подписать пару бумаг, прислали из… — Макгонагалл запинается, и её тон становится слегка напряжённым, — Министерства.

Пламя в директорском камине внезапно вспыхивает зелёным, и из него показывается голова Министра.

— Минерва, здравствуй! — говорит Шеклболт, не замечая Драко, скрытого высокой спинкой кресла. — Они уже здесь?

Макгонагалл резко дёргается и выпрямляется во весь рост.

— Господин Министр, — её тон пропитан официозом, и Драко становится смешно. Он любит такие спектакли. — Я ещё не закончила с мистером Малфоем, если позволите.

Драко встаёт на ноги и поворачивается к камину лицом.

— Доброе утро, Министр, — учтиво поклонившись, он оборачивается обратно к директору. — Я на самом деле могу зайти позднее.

Макгонагалл поджимает губы — совсем как Грейнджер — и, поколебавшись пару секунд, согласно кивает.

— Хорошо, мистер Малфой, зайдите после завтрака. Бумаги могут подождать.

Драко ещё раз кивает уже вышедшему из камина Министру, прощается с Макгонагалл и направляется к выходу из кабинета. Открыв дверь, он замирает на пороге.

Грейнджер стоит напротив с занесённой рукой — видимо, собиралась постучать . Она выглядит испуганной и пойманной с поличным. Стоит их взглядам сойтись, как по спине у Драко снова бегут мурашки, а Грейнджер озадаченно хмурит брови и закусывает губу.

Она не ожидала его здесь увидеть, это и дураку понятно — предполагается, что в субботу утром все ученики уходят в Хогсмид и школа пустеет. Вот только Грейнджер забыла тот факт, что Драко запрещено покидать стены Хогвартса до конца обучения. И вряд ли ей известно, что из Министерства прислали какие-то формальные бумажки, требующие его подписи.

Нет, Героиня войны не забивает себе голову такими мелочами.

Она опускает руку, приходя в себя, и заглядывает через плечо Драко вглубь кабинета. Её взгляд теплеет, а губы невольно растягиваются в улыбке.

— Кинг… — начинает она, но тут же осекается, прикусывая язык. — Мистер Шеклболт, доброе утро. Директор.

— Мисс Грейнджер, — Маккошка подходит к ним, кладёт руку на плечо Драко. — Мистер Малфой, встретимся позднее.

И аккуратно выпроваживает его из кабинета.

Когда за ними закрывается дверь, Драко слышит тихое бормотание, шорох мантий и торопливые шаги. Через секунду он видит характерное свечение наложенного на помещение заглушающего, поэтому просто убеждает себя, что надрывное "Что с ним?!" ему просто почудилось.

Но уверенность Драко в нелепости слухов всё равно даёт трещину.


* * *


Первым желанием Драко, когда он застаёт ревущую Грейнджер в заброшенной ванной старост, оказывается трусливое бегство.

Из этой комнаты, этого замка, страны, континента.

Он хочет сейчас же развернуться и умчаться прочь — подальше от её слез, хрипов и чего-то тоскливо-выжигающего, рождающегося внутри, стоит ему подумать о том, что таким, как она, тоже бывает плохо.

Что по ту сторону победы — тоже есть боль.

Драко останавливается у пустой кабинки, вслушиваясь в её рваное дыхание и надсадные всхлипывания. Ему кажется, что Грейнджер сейчас задохнётся — страшный звук, будто она не может вдохнуть, пробирает до костей, сжимает горло и вырывается наружу судорожным выдохом.

Грейнджер в одну секунду замолкает.

— К-кто здесь? — гнусаво спрашивает она, громко втянув воздух носом. — Эй!

Она вываливается из кабинки прямо на опешившего Драко, и тот машинально подставляет руки, спасая её от удара о каменный пол.

— Ты?! — и снова этот испуганный вид. Драко уже начинает думать, нет ли у неё чего-то вроде посттравматического синдрома?

— А здесь есть ещё кто-то? — он полушутливо оборачивается по сторонам, продолжая придерживать Грейнджер под локти. Та находится в таком шоке, что, видимо, не обращает на эту маленькую деталь внимания. — Эй, Грейнжер, ты чего?..

— А? — холодные локти выскальзывают из его рук, и она отходит назад.

— Я спрашиваю, зачем ты в Чёрном озере с русалками плавала? — пытается пошутить Драко и натянуто улыбается. Что-то с ней не то, он чует это нутром. Слишком она растеряна, слишком…

Его пробирает крупная дрожь.

Да у неё же истерика!

Грейнджер стоит напротив и трясётся словно осиновый лист, а с вязаного свитера с уродливой буквой "Р" с оглушающим звуком на пол падают капли воды. Она из последних сил сдерживает себя, но Драко хорошо помнит приступы Нарциссы, чтобы не узнать их начало в глазах Грейнджер. Он слишком наблюдателен, чтобы не заметить отсутствие Вислого в Большом зале за завтраком и обедом, и слишком вдумчив, чтобы суметь сопоставить с этим приход Шеклболта сегодняшним утром.

Рон Уизли поступил в Аврорат досрочно, об этом писали даже в «Пророке». Он выбрал путь мракоборца, говорят, его хотел завербовать отдел аналитики. Драко слышал, что Вислый был незаурядным шахматистом. Птичка на крылышке принесла, что он совмещал учёбу и подработку в отделе едва ли не с самого начала. Так что же произошло?

— Это из-за Уизли? — Драко удерживает себя от пренебрежительного прозвища, стараясь не повышать градус её истерики. — Что-то случилось с ним?

Грейнджер резко дёргается, как от удара, и делает шаг в сторону от него.

Слёзы почти высохли, и она пытается стереть их остатки, но ничего не получается, поэтому она просто елозит жёстким рукавом по щекам, оставляя красные полосы.

Драко молчит.

Ему не нравится вся эта ситуация, он вообще не выносит вид женских слёз. Одно дело успокаивать маму — она всё же семья, другое дело Грейнджер, которая ему… Кто?

Однокурсница?

Знакомая?

Враг?

Драко подавляет в себе неуместный порыв сплюнуть от досады.

Грейнджер поворачивается к нему лицом, и в её взгляде сквозит такая обречённость, что Драко хочется выть. Боль, сочащаяся изнутри, проникающая ему под кожу, боль, не принадлежащая ему, но ставшая его частью, боль, без которой он прекрасно обходился, но которую не может игнорировать.

Кто она ему?..

"Да никто, наверное", — думает он, глядя на сгорбленную спину Грейнджер.

"Точно, никто", — уверяет он себя, накидывая на её трясущиеся плечи свою мантию.

"Никто", — решает он, обнимая хрупкое тело, прижимая к себе, пытаясь согреть и успокоить.

Ни-кто.

Боль.


* * *


В следующий раз они снова сталкиваются случайно — словно в этом замке нет больше людей. Только что был пустой коридор, думает Драко, а через секунду они уже стоят друг напротив друга, не зная, что сказать.

И нужно ли говорить.

— Привет, — тишину нарушает Грейнджер, не выдержав этого напряжения.

Он кивает.

— Ты зачем здесь? — она мастер глупых вопросов, думает Драко, ведь они столкнулись у входа в лазарет — значит, будет логичным предположить, что он нездоров.

Кажется, он очень болен, но пока не решил, как эта болезнь называется.

Как назвать состояние, когда боль совершенно чужого тебе человека становится твоей собственной, когда она заслоняет все мысли, затмевает разум, оседая в твоём мозгу, расстилаясь вдоль вен и артерий, вплетаясь в нервные окончания, проникает в каждую клеточку твоего тела?

— Плохо сплю. Уже больше месяца, гораздо больше, не знаю, что это такое. Целители говорят, что это последствие проклятия, но мне кажется, что…

— Извини, — Драко перебивает её неудержимый информационный поток и открывает дверь в лазарет. У него ещё с вечера болит голова, и если Грейнджер продолжит в том же духе, то ему поможет только гильотина. А их, как известно, запретили ещё в тысяча девятьсот тридцать каком-то лохматом году. Драко никогда не любил историю, хотя отец настаивал на её подробном изучении.

Он любил повторять, что тот, кто не знает своего прошлого, не достоин и будущего. И еще он часто говорил о том, что дважды на одни и те же грабли наступают только идиоты.

Драко грустно улыбается своим мыслям.

Туше.

В лазарете ему выдают обезболивающее зелье, а Грейнджер забирает предписанные целителем успокоительные. Воспоминание о том вечере покалывает затупленной иглой где-то под грудиной, и Драко, желая поскорее с этим разделаться, опустошает флакончик одним глотком. Всем известно, что душевную боль это не утолит, но если физическую сделать слабее, то можно будет отвлечься.

Драко идёт по коридору в сторону библиотеки. На завтра задали большое эссе, а он к нему ещё не приступал. Грейнджер молча семенит сзади, не пытаясь заговорить снова, и ему становится стыдно за свой бесцеремонный поступок у лазарета.

Они ещё какое-то время идут молча, уже на подходе к библиотеке Драко оборачивается, желая то ли объясниться, то ли просто увидеть её лицо и понять, что всё в порядке.

Но её позади нет.


* * *


Когда через месяц Драко снова сталкивается с Министром в кабинете директора, его одолевает плохое предчувствие. Он начинает лихорадочно припоминать, кто ещё из знакомых Грейнджер не вернулся в школу и мог погибнуть в схватке с оставшимися на свободе Пожирателями, и думает, сколько ещё таких вот истерик ему предстоит выдержать. Мысль о том, чтобы просто не появляться в ванной старост, Драко отметает сразу же.

Он быстро перечисляет про себя имена и представляет лица тех, кто сидит за общим столом в Большом зале. Но никто почему-то не приходит на ум, а Шеклболт для человека, принёсшего дурные вести, слишком добродушен, поэтому, встретив Грейнджер в коридоре у двери директорского кабинета, Драко лишь улыбается, отпуская очередную шуточку об их с Министром взаимоотношениях.

— Только не меняй фамилию, Грейнджер, — говорит он.

— Идиот, — слышно вслед.

Библиотека по-прежнему встречает его прохладой и запахом пыли, дальние стеллажи радуют своей уединённостью, и Драко проводит почти весь оставшийся день за чтением маггловской истории. В одном из недавних разговоров Грейнджер обронила что-то про Инквизицию и сжигание ведьм на костре, и ему стало интересно — было ли это на самом деле геноцидом волшебного населения. Вежливое покашливание из-за спины прерывает его мысли.

Грейнджер.

— Если хочешь, я могу дать тебе ещё пару книг по этой теме, — предлагает она, сосредоточенно глядя поверх его плеча. — Одно время я интересовалась этим вопросом.

— Под "интересовалась" ты имеешь в виду "изучила всё, что смогла найти в библиотеке здесь и на каникулах дома"? — они так и не поговорили о том, что произошло тогда в ванной старост, и Драко нравится её смущение.

Грейнджер предсказуемо краснеет, но теперь уже смотрит ему в глаза.

— Это то, что я называю "серьёзный подход к интересующему вопросу", Малфой.

— Мне подходит, — говорит он, отодвигая стул и предлагая ей присесть. — Если ты расскажешь мне в двух словах, из-за чего вообще весь сыр-бор начался.

— О, — Грейнджер удивлённо приподнимает брови и закусывает губу, сомневаясь, — я не то чтобы эксперт…

— Когда я захочу услышать мнение эксперта, я зарежу козу и вызову его дух, Грейнджер, — Драко замечает, как она кривится при упоминании о темномагическом ритуале. — А пока что мне вполне хватит и твоих слов.

Спустя два часа споров, взаимных пикировок и трещащей по швам аргументации Драко слышит какой-то приглушённый звон, исходящий от Грейнджер. Она замечает его удивлённый взгляд и задирает рукав форменного свитера.

— Часы с напоминанием, что скоро отбой, — говорит она, чуть зардевшись. — Иногда я забываю следить за временем, особенно если много домашней работы.

— Под "иногда" ты имеешь в виду… — он хочет её поддеть.

— Ой, да прекрати! — Грейнджер перебивает его, строя возмущённую мину, но лёгкая улыбка выдаёт её с головой. — На самом деле, уже поздно. Нашу дискуссию можно отложить до завтра, тем более что мне нужно найти одну книгу, помнишь, о которой я тебе говорила, она ещё с комментариями очевидцев. Драко встаёт из-за стола, пряча улыбку в вороте мантии.

— Тогда до… завтра? — спрашивает она.

Он согласно кивает.

Уже перед сном, сидя за столом в своей комнате, Драко ловит себя на мысли, что ему было интересно. И что у него есть ещё несколько вопросов, которые он был бы не прочь задать.

Спустя четверть часа перед ним лежит пергамент с парой десятков тем для разговора. Не то чтобы Драко специально их придумывал, но…

Кажется, этого хватит надолго.


* * *


Они и впрямь встречаются пару раз в неделю в отделе маггловской истории и литературы.

Грейнджер никогда не забывает, на чём они остановились в прошлый раз, а если тема себя исчерпывает — Драко ненавязчиво, словно между делом, подкидывает новую, и она с удовольствием подхватывает. Ему нравится эта игра.

Ему нравится узнавать что-то новое, видеть ситуацию с другой стороны — с разных сторон, — спорить, выяснять детали, подмечать мелочи, уточнять факты. Драко с удовольствием читает на досуге классиков маггловской прозы и поэзии — ведь магический мир в основном зациклен на изучении свойств зелий и новых вариаций заклинаний, а магглы…

"А магглы не ведают, что это такое, поэтому ищут волшебство в простых вещах", — так ему однажды сказала Грейнджер, и Драко впервые было нечего ей ответить.

Что бы он делал без магии? Как бы он себя чувствовал? Кем бы он был?

Смог бы он прожить хоть один день, не пользуясь этим даром?

Драко задавал себе этот вопрос каждый день, и ответ был всё тот же — "нет".

Он бы просто не выжил, если бы не Шеклболт, вмешавшийся в решение Визенгамота о запрете на магию. Драко не знает, чего это ему стоило (и стоило ли вообще), но благодарен Министру за это решение.

По крайней мере, он остался волшебником.

Нищим, опальным, осуждённым, но самим собой.


* * *


Осень плавно сползла в зиму и переродилась весенним солнцем. Март идёт уверенно и неторопливо, словно признавая за собой право в любой момент откатить всё обратно. В холод и стужу февральских снегопадов.

Драко с удовольствием подставляет бледное лицо первым робким лучам солнца. Грейнджер предложила следующую беседу провести на природе, потому что у неё началась аллергия на библиотечную пыль.

Она, конечно, сказала, что это аллергия на него, Малфоя, он лишь ухмыльнулся. Жизнь постепенно налаживается: мама выходит из депрессии, чаще пишет и присылает небольшие посылки. Их, конечно, проверяют перед тем, как отдать ему, но Макгонагалл хотя бы всегда возвращает упаковке первоначальное состояние, и Драко просто делает вид, что ничего не происходит.

Он вообще теперь очень ко многому относится терпимей.

"Всё пройдёт, пройдёт и это", — любит повторять Грейнджер, когда Драко замолкает среди разговора, внезапно погружаясь в свои мысли. Она безошибочно улавливает смену его настроения, всегда стараясь не допустить таких моментов. Но подсознательно это всё ещё гложет его, и Грейнджер просто не в силах полностью избавить его от той боли, которая, кажется, навсегда приросла к нему.

— Гарри говорит, что с этим нужно научиться жить, — Грейнджер возникает будто бы из ниоткуда и встаёт рядом, всматриваясь в гладь Чёрного озера.

— С чем? — Драко делает вид, будто не понимает, о чём она.

— С болью, чувством вины, ощущением несправедливости, — поворачивается к нему лицом, указывая пальцем ему на грудь. — С тем, что превращает каждый твой сон в кошмар, а день — в блаженную передышку между ними.

Драко потрясённо замирает, не в силах вымолвить ни слова.

Да, ему снятся кошмары. Да, он любит день именно за то, что всегда может чем-то себя занять: читать, учиться, восстанавливать школу или говорить с Грейнджер. Но она выглядит так, будто знает, о чём речь, будто эти тени под глазами — результат совсем не зубрёжки, а бледность не следствие отказа от солнца.

— Поттер знает, о чём говорит, да? — Драко поджимает губы, запуская руки в карманы.

— Более чем, — кивает она и отступает на шаг. — Я помню, что это была моя инициатива — встретиться здесь, но у меня есть одно безотлагательное дело, я не могу рассказать тебе, в чём там суть…

Драко опускает взгляд к ногам.

— Мы обязательно обсудим несовершенство статута о секретности, Малфой, просто сейчас мне нужно уехать, я скоро вернусь.

— Иди, — он поднимает голову и смотрит за её плечо. У ворот Хогвартса, метрах в двадцати от них, стоит министерская карета. Нетрудно догадаться, кто сидит внутри. — Тебя ждут.

— До завтра, — говорит Грейнджер и торопливо уходит.

— До завтра, миссис Шеклболт, — едва слышно говорит он себе под нос, отворачивается и пинает ближайший камушек в сторону озера.

Боль возвращается, запуская круги на воде.


* * *


Грейнджер не появляется ни назавтра, ни через день.

Макгонагалл темнит, отмахиваясь от него чем-то вроде "стажировка", "задание", "консультация в Мунго" и прочее, прочее, прочее. Другие её знакомые ничем себя не выдают, да и спрашивать у них — всё равно что биться головой о стену, ему никто не ответит.

Через пять дней во время завтрака в Большом зале Драко на стол падает конверт — обычный маггловский конверт. Он помнит, как Грейнджер рассказывала ему об авиапочте и всех этих условностях вроде марок и печатей. На конверте нет ничего из вышеперечисленного, но там есть его имя, написанное знакомым ровным почерком.

Что-то в груди переворачивается, ухая камнем в живот.

"…Кингсли предложил мне работу сразу после Хогвартса. У него есть определённые планы на меня и Гарри, но, думаю, ты уже в курсе…

…Я буду помогать ему до конца учебного года, а экзамены сдам заочно. Мне очень жаль, что наши беседы оборвались на самой интересной ноте, но я надеюсь, ты понимаешь, как это важно…

Малфой, такой шанс выпадает раз в жизни, и я не хочу его упустить".

Он складывает пергамент обратно в конверт и устремляет бездумный взгляд в каменную стену напротив.

Круги расползаются по глади мнимого спокойствия.

— Дошутился, Малфой? — бурчит он себе под нос.

Круги нарастают.

— Вот тебе и "не меняй фамилию".

Боль накатывает с новой силой.


* * *


Спустя две тихих истерики за закрытым пологом, три неконтролируемых всплеска стихийной магии и пять разорванных в клочья писем, так и не отправленных в ответ, Драко берёт себя в руки.

Ему всё равно скоро уезжать во Францию, чего он ждал?

Что она поедет с ним?

Глупости какие.

Нет, они, конечно, говорили о планах после школы. Грейнджер даже рассказывала о Сорбонне и о факультете магического права. Она убеждала, что это был бы неплохой старт и что Франция — очень красивая страна. Драко уже почти свыкся с мыслью, что у их разговоров может быть будущее, что есть шанс…

Шанс на что?

Мерлин, какой он идиот!

Грейнджер ничего ему не обещала, она просто старалась быть милой. Она пыталась показать ему, что это у него есть шанс — на лучшее будущее. Она и Сорбонну эту свою с магическим правом выдумала, лишь бы ему стало легче, чтобы его приободрить.

Грейнджер просто было его жаль, вот и всё.

Драко откладывает в сторону перо и чернильницу, выбрасывает очередной испорченный пергамент в урну возле стола и переводит взгляд в зачарованное окно. Ему больше не хочется ни слышать о ней, ни знать. Он окончит школу, уедет во Францию, там поступит в какой-нибудь университет и начёт всё заново. Не об этом ли она толковала ему всё это время?

Что ж, Грейнджер, даже теперь всё будет по-твоему.

Он выводит на небольшом клочке пергамента одно-единственное слово, складывает листок пополам и, зайдя в совятню, безошибочно определяет птицу, выделенную Министерством. На её лапке висит бирка — ему не разрешили забрать даже своего филина, выдав служебную птицу, которой он ни разу так и не воспользовался. В конце концов, Грейнджер сама написала, он лишь отправил ей ответ.


* * *


Макгонагалл ободряюще улыбается ему — Драко вообще не уверен, видел ли он её улыбку когда-нибудь, — и кладёт руку ему на плечо. Она высокая — для женщины, — но всё равно уступает ему полголовы, отчего этот жест выглядит немного неловким.

— Мистер Малфой, — поняв абсурдность их положения, Макгонагалл просто легонько хлопает его по плечу и делает шаг назад. — Завтра в десять, не опаздывайте.

Драко кивает, отводя в сторону грустный взгляд. Конечно, не опоздает, иначе его депортируют без права апелляции. И конечно, он уже собрал вещи, подписал все требуемые документы, связался с Нарциссой — она написала ему, что с нетерпением ждёт.

Грейнджер тоже написала ему письмо. Ну как письмо — записку. Он сжёг её, даже не открыв. Ему не нужны очередные банальные фразы, пустые увещевания, что всё будет хорошо, и заверения в лучшем будущем. Однажды она уже смогла вселить в него лживую надежду, больше он этого не позволит.

— Драко, у вас всё ещё впереди.

«У тебя всегда остаёшься ты, Малфой». Да чёрт бы вас побрал!


* * *


Холод каменных плит пола, вечно текущий кран в той-самой-раковине, сломанные дверцы кабинок и она — стоящая посреди этого разгрома с волшебной палочкой в волосах. Драко моргает в попытке прийти в себя, проснуться, развеять морок, но Грейнджер никуда не девается, лишь смотрит прямо, сверля его своими тёмными глазищами, кусая сухие губы, подсознательно отводя левую руку за спину, пряча угловатые буквы, вырезанные его тёткой на загорелой коже.

Драко отрывает взгляд от её предплечья и невесомо касается своего — у него тоже есть это. То, что не давало нормально спать по ночам. То, что заставляло его возвращаться в этот пустой туалет плаксы Миртл раз за разом, каждую ночь, изо дня в день — и жалеть. Жалеть мать, презирать отца, злиться на Дамблдора, отторгать Грейнджер и ненавидеть. В первую очередь — себя.

Всегда — только себя.

Грейнджер подходит к нему, осторожно ступая в тонких босоножках по мокрому полу, и берёт его ладонь в свои. На фоне её загорелых пальцев его кожа выглядит ещё бледнее, и Драко кажется, будто в этом жесте гораздо больше личного, чем во всех тех словах, что они так и не сказали друг другу за этот недолгий год.

— У всех есть своя Метка, Драко.

Грейнджер говорит это как обычно, лишь с долей иронии в голосе, но то ли это момент такой, то ли ему просто хочется, чтобы так было, — что-то особенное сквозит в её взгляде, отчего по телу разливается долгожданное тепло и почему-то легче дышится.

Обида на её участливость и боль за внезапный побег отступают, из памяти стираются ночи, проведённые в одиночестве в этой холодной комнате, злые строчки неотправленных писем сгорают и рассыпаются пеплом, растираются в порошок, стоит Грейнджер виновато взглянуть ему в глаза.

Драко понимает, что она хотела как лучше. Он даже понимает, что она, возможно, не планировала вот так обрывать связь. И понимает, что он тоже обидел её своим молчанием и той злой запиской, отправленной в сердцах. Но сделанного не воротишь, и у них есть вот эти несколько предрассветных часов, которые ему не хочется тратить на глупые разборки.

Это последняя ночь в замке, завтра за ним явятся авроры, чтобы сопроводить его в Министерство. Все бумаги давно подписаны, вещи упакованы, письма отправлены — директор позаботилась обо всём заранее, наверное, зря он называл её Маккошкой. Ровно в одиннадцать утра портключ перенесёт его во французское Министерство, где давно улажены все вопросы. И уже к обеду он будет дома — Драко никак не привыкнет к мысли о том, что у него снова будет дом, — и его встретит счастливая мама в окружении благоухающих белых роз.

Наверное, ему стоит сказать спасибо за всё этой девушке — почти женщине, — сидящей с ним плечом к плечу. Спасибо — за неравнодушие и стремление помочь, за силу и уверенность, вселяемую ею, за упорство и целеустремлённость, с которыми она шла к своей цели и шла к нему.

Наверное, ему стоит спросить её адрес или оставить свой. Или хотя бы пообещать обязательно сообщить ей, когда доберётся. Или уверить, что пришлёт что-нибудь из Франции на память. Что там обычно говорят, когда прощаются?

Но Драко лишь благодарно улыбается, пожимая её тёплую ладонь.

Грейнджер возвращает ему улыбку и протягивает платок. Тот самый, из которого она не раз трансфигурировала страшный плед, при взгляде на который у него случался эстетический коллапс. Плед, на котором они только что просидели пять часов кряду, пока оба не начали беззастенчиво клевать носом.

Драко прячет платок в кармане брюк и, ещё раз взглянув на Грейнджер, медленно отступает к выходу.

Уже в дверях он останавливается, услышав её тихое "Прощай".

— Только не меняй фамилию, Грейнджер, — говорит он, не оборачиваясь, и скрывается в темноте коридора.

Драко не видит, как она улыбается сквозь душащие слёзы, не слышит, как сбивается её дыхание, и не знает, что единственная фамилия, на которую она поменяла бы свою, никогда ей не достанется.

Она стоит посреди заброшенного туалета, сжимая в кулаке крохотный листочек с одним-единственным словом, навсегда отпечатавшимся на обратной стороне её век.

"Никто".