Моя ненависть к Грейнджер переоценена, и я удивлён, почему остальным это не так очевидно.

Нам было сколько? Одиннадцать? Двенадцать?

Да, ей точно было двенадцать, она же почти на год старше.

Ну вот.

Единственным, кого я по-настоящему ненавидел в одиннадцать, был Уизли. За то, что нищеброд и предатель крови.

К Поттеру я испытывал крайне сложную гамму эмоций: от восхищения (за шрам) до глубокого разочарования (за дружбу с Вислым).

Грейнджер всегда мельтешила на периферии и совала свой курносый нос куда не надо. Меня учили, что женщина должна знать своё место, поэтому я совершенно не понимал её наглости и напора.

Лет до двенадцати я вообще считал грязнокровок выдумкой. Страшилкой взрослых, чтобы запугивать вредных детей. Наверное, это всё отец и его вечерние увещевания в тёмном кабинете на ночь глядя: сколько себя помню, лет с пяти, он звал меня в кабинет и рассказывал всякие ужасы, на которые якобы были способны нечистокровные.

Я был капризным ребёнком. Она была чем-то вроде гигантского жука-скарабея под моей кроватью.

О том, что она вообще существо разумное, я понял курсе на третьем. Грейнджер продолжала обходить меня по всем предметам, и это напрягало гораздо больше, чем раньше. Отец уделял ей слишком много внимания в очередной гневной тираде, а я вынужден был присматриваться к ней лучше, чтобы понять, как выиграть.

И это утомляло.

Так я узнал, что она не ест сладкое и не пьёт очень холодные или очень горячие напитки. Чуть позже я подслушал их с Поттером разговор о её родителях, впервые услышав слово "дантисты". А однажды случайно проходил мимо заброшенного туалета с Плаксой Миртл, дверь была открыта, и я увидел в отражении ревущую Грейнджер, у которой на голове был настоящий бедлам (то есть ещё ужасней, чем обычно, хотя я наивно предполагал, что хуже некуда). Оказалось, что её волосам ничего не помогает — кроме маггловского утюга, но в замке для него нет элекрившевства (она почему-то называла утюг утюжком, в самом деле, словно он её щенок или птенец). И про то, почему она носит только школьные туфли, я тоже узнал случайно — у Грейнджер плосконожие (или псоскоступие?) и большие проблемы со стельками. Она то ли наколдовать их не может, то ли что ещё.

В общем, пока я за ней наблюдал, узнал слишком много ненужной личной информации. И ничего из того, что мне на самом деле было необходимо.

Например, я так и не понял, как она дурачит преподавателей и студентов. Ну а как ещё она всегда получала высший балл? И что она для этого использует: заклинание, артефакт или зелье?

Или вот ещё: как она умудрялась быть одновременно на двух предметах? Я как-то отпросился с нумерологии, якобы в туалет. Предмет я и так знал досконально, оттого мне просто было скучно, и я решил пройтись по замку. И всё было хорошо ровно до того момента, пока я не заметил кудрявую макушку Грейнджер у кабинета рун в другом конце коридора. Но я ведь только что вышел из класса, и она была на месте, прямо через две парты от меня!

В общем, спустя полтора года я мог ответить на любой вопрос о личной жизни Гермионы Грейнджер, но секрет её успеха среди преподавателей Хогвартса мне так и не открылся.

И со временем я бросил эту затею.

Отец всё реже обращал внимание на мои успехи, всё чаще куда-то пропадал, и свою борьбу за первенство я спустил на тормозах. Я всё ещё был в тройке лучших, потому волноваться не было причин. Я вообще всегда был достаточно безынициативен, мне не хватало стимула.

Правда, на шестом курсе стимул появился и пришлось вкалывать за двоих.

Отец впал в немилость, и я надеялся заслужить прощение. Кто же знал, что этот змеелицый ублюдок и не собирался возвращать нашей семье былую, прости Мерлин, славу?

Затем случился исчезательный шкаф, проникновение Пожирателей, смерть Дамблдора, и мне было совсем не до Грейнджер. И даже не до Вислого. Я жил в состоянии нескончаемой тревоги и всепоглощающего страха и был бы рад любому завершению этого ада. Но самой мудрой в нашей семье всегда была мама — она не стала ждать окончания, а просто увела нас с отцом с поля боя, крепко сжав свои маленькие ладошки на наших загрубелых руках.

Помню, перед тем, как мы ушли, Грейнджер долго смотрела на меня. Так, словно ждала чего-то.

Но чего она могла от меня ждать, в самом-то деле? Я же не Поттер.

И я уговорил отца сдать остальных только ради смягчения приговора, а не потому, что Грейнджер появилась сама лично на пороге Мэнора и смотрела на меня своими глазищами в пол-лица. Мама тогда была в таком шоке, что даже пригласила незваную гостью войти. И выпить чаю.

Самое странное то, что Грейнджер согласилась.

Позднее ей понадобилась наша библиотека — кто бы мог подумать, для научной работы, — и мама снова её пригласила. Потом пару раз заходила на чай, обсудить новости (какие они могли обсуждать новости, я до сих пор не понимаю) и просто так — то с садом поможет, то с эльфами поболтает. Мало того, Грейнджер начала прилюдно со мной заговаривать и передавать приветы матери, обещая заглянуть в скором времени.

И мне не было бы до этого абсолютно никакого дела, если бы не косые взгляды и смешки за спиной.

Почему-то общественность решила, что я охмурил бедняжку и теперь нагло пользуюсь героиней в своих целях. Самое смешное в том, что это Грейнджер, каждый раз появляясь у нас дома, брала меня в оборот: то книги ей покажи, то землю перенеси, то цветы посади. Эльфы, видите ли, свободные существа, и мы не имеем права их эксплуатировать ради своей прихоти.

А меня, значит, эксплуатировать можно?

Но я бы и тут молчал, потому что... Потому что с ней хорошо.

Не весело, не грустно, не сложно, не легко — просто хорошо.

Так, как было хорошо с Ноттом или Забини. Как было хорошо с Флёр в детстве, с отцом — в редкие минуты покоя, ещё до школы. Как было хорошо с эльфийкой-нянечкой в доме на дереве. Тихо. Тепло. Спокойно.

Грейнджер никогда не кричала и не требовала, не затевала со мной душещипательных разговоров, не выпытывала информацию, не доставала своими проблемами, не грубила и не льстила. Она всегда была одинаково вежлива и доброжелательна, и это в ней подкупало.


* * *


Мама волновалась за розы — я писал Грейнджер.

Отец вспоминал что-то по поводу прошлой деятельности — я писал Грейнджер.

Эльфы спрашивали, что готовить к следующему приходу "мисс" — я писал Грейнджер.

Я настолько привык к ней за все эти месяцы, что даже не заметил, как начал ждать следующей встречи.

Поэтому, когда за обедом в министерском кафетерии я на автомате подошёл к её столику и спросил, ждать ли её в эти выходные, не сразу заметил гробовую тишину вокруг.

Грейнджер сидела одна в центре зала и что-то увлечённо читала. В руках она держала какой-то журнал, кажется, это был "Вестник зельевара", а недопитый кофе стоял на самом краю стола. Я автоматически отодвинул кофе и присел напротив.

— Грейнджер.

— Драко, привет.

Она не сразу оторвалась от чтения, заканчивая абзац.

— Привет, — я поставил свой поднос с обедом и, развернув столовые приборы, приступил к еде. — Мама спрашивала, нет ли у тебя ещё немного саженцев тех роз, что ты принесла на прошлой неделе. Она хочет посадить их в оранжерее, в вазоны.

— Могу заказать, — Грейнджер сделала глоток и снова поставила чашку на край, погрузившись в чтение. — Но они будут идти пару недель.

— Это неважно, — я переставил её остывший кофе, вернувшись к обеду. — Мама очень просила.

— Угу.

Дальше мы обедали молча.

Точнее, я обедал, а Грейнджер продолжала читать журнал. Она вообще мало ела, постоянно что-то перехватывая на ходу, и я вспомнил, что эльфы просили узнать о выборе блюда к ужину в пятницу.

— А по плану у вас что? — спросила она, не отрываясь от "Вестника".

— То, что ты захочешь, — я пожал плечами, отодвигая опустевшую тарелку.

— А если мне всё равно?

— Они обидятся.

Грейнджер подняла голову от журнала и посмотрела прямо на меня.

Как там говорят? Ёкнуло? Вот со мной произошло что-то похожее.

Что-то ёкнуло и разлилось приятным теплом по всему телу.

— Мерлин!

Грейнджер смотрела на меня, и я мог видеть каждую тёмную точку в радужке её глаз. Я мог посчитать каждую веснушку на её курносом носу, рассмотреть каждую морщинку в уголках губ.

— Драко, давай ты сам выберешь, а эльфам скажешь, что это захотела я?

Мне показалось, будто мы уже сто лет женаты и только что спустились к завтраку. Так же, как спускались много раз до этого.

Так, как не спускались никогда.

Но я лишь вопросительно поднял брови.

— Вряд ли они сделают гамбургер и картошку фри. А если и сделают, то вы с Нарциссой не станете это есть.

— Что такое рамбру… рамбу… гарбу... В общем, что это такое? — я был уверен, что это очередная маггловская штука, о которой она мне точно уже рассказывала, а я не запомнил.

— Еда такая, очень популярная в маггловском мире, — Грейнджер улыбнулась мне и, допив кофе, продолжила читать статью о драконьей крови.

Её ненависть ко мне тоже, по всей видимости, переоценена, но окружающие почему-то упорно не хотят это понимать.

Ненавидя меня, стала бы она обсуждать со мной меню? Ужинать в моей компании? Благодарить за помощь в библиотеке или в саду?

Если бы Гермиона Грейнджер ненавидела меня, то уж точно не стала бы улыбаться мне в министерском кафетерии на глазах у всех своих знакомых.

Нам ведь уже сколько? Двадцать три? Двадцать четыре?

Да, ей точно двадцать четыре, она ведь почти на год старше.

Единственный, кого она ненавидит в двадцать четыре — это анонимный подражатель Скитер, продолжающий писать грязные статейки о Золотом Трио. Как-то Грейнджер зашла к нам раньше обычного и как раз попала на утреннюю газету. Мама думала, она испепелит статью одним взглядом.

— В общем, тебе всё равно, и я могу выбрать на свой вкус? — я закончил с обедом и встал, отодвигая Грейнджер стул.

— Ну да, — она поблагодарила и, свернув журнал в трубочку, положила его в карман мантии. — Я закажу ещё пять саженцев, хватит?

— Вполне достаточно.

Грейнджер снова улыбнулась мне, и я точно уверился, что она меня не ненавидит.

Под всеобщее гробовое молчание и удивлённые взгляды мы вышли из кафетерия.


* * *


Весна вступила в свои права поздно, ближе к концу апреля.

Мама практически вбежала в мою комнату, плохо сдерживая восторг, плещущийся на дне её всегда спокойных синих глаз.

— Розы, — выдохнула она и раскрыла шторы.

— Розы, — повторил я, смотря в окно на садовые дорожки, окаймлённые белоснежными бутонами.

— Драко, — мама повернулась ко мне с сияющим от счастья лицом, — ты должен написать Гермионе, милый.

— Гермионе, — бездумно вторил я, смотря на то, как запотевает стекло от моего дыхания.

— Нужно пригласить её на ужин. Мы должны поблагодарить её, Драко!

Я очнулся от раздумий, потому что мама коснулась моего плеча.

— Розы, Драко, — она почти что плакала. — Впервые за столько лет. В нашем саду снова розы.

Я обнял её, не зная, что сказать.


* * *


Сову с приглашением для Грейнджер я уже отправил, розы в саду посмотрел (и даже понюхал — по настоянию мамы), костюм к ужину выбрал. Оставалась сущая малость — определиться с меню.

Я не забыл, что Грейнджер любит маггловскую еду. И помнил, как она говорила мне про гарбургеры и картошку фи или как-то так. Но эльфы о таком не слышали, мама покрутила у виска, посчитав, что я это выдумал, а к отцу с этим я не рискнул лезть. Он всегда уходил в кабинет и закрывался там, пока Грейнджер гостила у нас, потому не было смысла дразнить его больше.

В общем, единственным, у кого я мог узнать нужную мне информацию, был Поттер. Хотя бы потому, что он был другом Грейнджер уже много лет, не носил фамилию Уизли и не хотел набить мне морду при каждой встрече. Ну и ещё потому, что мы буквально пару недель назад знатно напились с ним на его же свадьбе.

О том, что свой восторг по поводу внешнего вида Грейнджер я явно переоценил, так как был пьян, даже вспоминать не хочу. Всё равно не решился пригласить её на танец.

Поттер тогда ещё сказал мне, что она ему как сестра и что он за неё "вырвет мне кадык", это если цензурно. В этот момент к нам подошла новоиспеченная Поттер-Уизли и, подбоченясь, сказала, чтобы он вставал в очередь, потому что "Гермиона — моя единственная подруга. И если ты, Малфой, хоть чем-то её огорчишь, я оторву тебе не только кадык". И где только они набрались таких выражений?

Но, несмотря на все странные ситуации на свадьбе, Поттер ответил согласием на мою внезапную просьбу о встрече.

— Я так и думал, — он уже ждал меня у входа в кофейню. — Ты напортачил.

Я удивлённо моргнул и, пропустив его вперёд, зашёл в кафе.

— Ну не кофе же выпить ты меня позвал, Малфой.

— Почему нет?

— Малфой, — Поттер сделал характерный жест, и тут же появился официант. — Два американо без сливок.

— И без сахара, — добавил я.

Мы ещё немного помолчали, ожидая заказ, но когда принесли напитки, Поттер взялся за меня всерьёз.

— Выкладывай.

А что выкладывать? Узоры рунами на ковре, что ли? Или кофейный осадок на дне чашки?

— Что Грейнджер любит... Из еды? — спросил и сам понял, как по-идиотски прозвучало.

Поттер чуть не подавился своим кофе.

— Из еды? Ты уверен? Может, цветы? Или... Стоп, ты говоришь о конфетах? Так Гермиона не...

— ...не ест сладкое, это я знаю, — глаза Поттера стали размером с линзы очков. — Не спрашивай откуда, просто знаю и всё.

— Ну если знаешь, тогда в чём дело?

И правда, в чём?

Может быть, в том, что мама сегодня впервые за очень долгие месяцы улыбнулась по-настоящему? Без холодности и вежливости, а потому что была счастлива. Потому что Грейнджер сделала почти чудо: возродила розарий, вместе с которым постепенно начала возвращаться к жизни и мама.

— Она как-то рассказывала мне что-то о гарбург... гамруб... В общем, картошка фии и что-то на "га". Грейнджер говорила, что ей нравится.

— Гамбургер и картошка фри? — Поттер пялился на меня с открытым ртом, а его кофе уже давно остыл.

— Именно! — я вскрикнул, едва не перевернув чашку, и вытащил перо с чернильницей. — На вот, напиши название.

Не знаю, как это выглядело со стороны, да мне это было и не важно. Совершенно ошалевший Поттер написал три слова на салфетке и, отложив перо в сторону, выпил кофе одним глотком.

— Так, не знаю, что ты задумал, Малфой, — я очень красноречиво на него посмотрел, — или не задумал. В любом случае...

Поттер откинулся на спинку стула, смотря на меня исподлобья.

— В любом случае возьми ещё кисло-сладкий соус.

— Соус? — теперь мои глаза стали размером с поттеровские линзы.

— К картошке фри возьми соус. Кисло-сладкий. Гермиона любит только его.

Я кивнул, машинально сделав себе пометку на салфетке. Что это ещё за кисло-сладкий соус?


* * *


Эльфы, конечно же, обиделись — и речи быть не могло. Когда я зашёл на кухню и сообщил им, что на сегодня они свободны, несколько домовиков понурили головы, а старший из них вышел вперёд, сурово глядя на меня снизу вверх.

— Хозяин Драко уверен, что мы больше не нужны этому дому? — я слегка опешил от такой формулировки.

— На сегодняшний ужин у меня всё готово, — сказал я миролюбиво, тряся в воздухе пакетом с едой из закусочной на углу. Поттер рекомендовал именно эту забегаловку. — Так что можете провести этот вечер как хотите, у вас ведь есть ещё свои дела?

— Хозяин Драко отказывается от наших услуг, потому что мы плохо справляемся? — этот домовик решил свести меня в могилу.

Я ещё долго объяснял ему, что конкретно от них хочу. Точнее не хочу. Точнее…

В общем, спустя полчаса я вышел из кухни, отвоевав право на покупную еду, но "Только на этот раз, Хозяин!", и поклялся, что в дальнейшем буду приносить им рецепты желаемых блюд заранее.

— Что это? — мама подходит к обеденному столу и удивлённо косится на продукты. — Это можно есть?

Я её понимаю — стол смотрится более чем экстравагантно: маггловская еда в окружении хрусталя, фарфора и фамильного серебра. Грейнджер точно выдаст что-то из разряда "Малфои — что с них взять".

— Это гамбургеры и картошка фри, мама, — я отодвигаю ей стул и наливаю в бокал шипящую воду. Кока… и ещё что-то там — называется эта приторная жидкость. Домовики перелили её в графин, и я не успел запомнить название.

Напольные часы в столовой бьют шесть раз, и камин разгорается зелёным пламенем, из которого выходит всем-известная-зазнайка.

— Добрый вечер, Драко, Нарцисса, — я помогаю ей с каминной решёткой, за которую цепляется её платье.

Гермиона неловко мнётся, не зная, куда деть руки. У неё красивая причёска — я не разбираюсь во всех тонкостях, но ей идёт эта коса, заколотая на голове словно венок. И в длинном платье ей ничуть не хуже, чем в строгой мантии. Ей к лицу этот тёмный цвет "пьяной вишни", как его называет Нарцисса. И что это у неё на губах — помада? Никогда не видел Грейнджер накрашенной, а зря.

Вся эта ситуация меня слегка смущает, не знаю почему. Грейнджер и раньше обедала с нами, она частый гость моей матери, и мы с ней видимся не так уж редко. Может, дело в том, что сегодняшний ужин — специально для неё?

Мы рассаживаемся за стол и начинаем есть: Грейнджер учит нас правилам поглощения маггловского фаст-фуда, Нарцисса долго упрямится, но, в конце концов, берёт гамбургер руками, а я окончательно и бесповоротно влюбляюсь в кисло-сладкий соус и в шипучую тёмно-коричневую "Кока-Колу", как её называет Гермиона.

— Малфой, у тебя нос, — тихо шепчет мне Грейнджер, пока мама отдаёт указания подать чай.

— Что — нос? — не понимаю я. Ну да, у меня есть нос, я ж не Волдеморт какой-нибудь.

— Нос, Малфой, — она еле сдерживает смех. — Ха-ха, Драко, ты похож…

Я в растерянности прикасаюсь к своему носу. Может, он опух? Или исчез, не дай Мерлин?!

Стоит Грейнджер снова на меня посмотреть, как она взрывается в припадке истерического смеха, почти сгибаясь пополам.

— Да что такое происходит?! — не выдерживаю я, разворачиваясь к Нарциссе. — Мама?

Мама прикрывает рот ладонью, пряча улыбку.

— Драко, ты слегка запачкался.

Я беру салфетку и тру предполагаемое пятно на носу, но по реакции мамы понимаю, что делаю только хуже. В бессилии поворачиваюсь к Грейнджер, которая уже успела взять себя в руки.

— Иди сюда, — говорит она, вытирая выступившие от смеха слёзы, и придвигается ко мне непозволительно близко.

Не помню, откуда у неё в руках оказалась салфетка и что она там вытирала на моём лице. Не помню, как часы в столовой пробили семь и как домовики сменили блюда.

Помню только россыпь веснушек на её загорелой коже, горящие, чуть влажные от слёз глаза, тёмные пушистые ресницы и родинку в уголке рта. Почти невесомые касания её пальцев сквозь тонкий хлопок салфетки тоже помню.

И дыхание.

Мерное, тёплое, едва слышное дыхание той, с кем ещё пять лет назад мы сражались по разные стороны баррикад, а теперь сидим за одним столом, и между нами умопомрачительно малое расстояние. При прочих обстоятельствах почти смертельное.

Наверное, Грейнджер что-то такое замечает, потому что секунда — и она неловко отстраняется, отводя взгляд. Температура в комнате заметно падает, и я хочу удержать Гермиону за руку, вернуть всё, как было, но не рискую.

Я ещё сам не разобрался в том, что вообще происходит, а загадочный взгляд моей матери нисколько не проясняет ситуацию.


* * *


Грейнджер хочет посмотреть на розы, но Нарцисса ссылается на головную боль и уходит к себе, предварительно попрощавшись. Я ловлю её ободряющий взгляд, но убеждаю себя, что мне почудилось. Не хватало ещё, чтобы мама занималась сватовством.

Мы выходим во двор, медленно идём вдоль белоснежных дорожек, вдыхаем полной грудью свежий вечерний воздух Уилтшира с цветочными нотками. Грейнджер переходит от куста к кусту, гладит нежные бутоны, принюхивается к их сладковатому аромату, а я, словно заворожённый, наблюдаю за ней.

Больше ничего не ёкает в груди, не переворачивается, не жжётся и не бьётся, намереваясь разорвать меня на куски. Гермиона улыбается мне, и по всему телу разливается благостное тепло, согревая меня в этот холодный вечер.

Мы уже прогулялись по саду, обошли поместье и теперь идём по лугу, к реке. Когда-то давно там росло дерево, на котором эльф-нянечка соорудила мне дом. Мы часто там сидели, спасаясь от летней жары. Жаль, что она уже умерла, и её чары рассеялись вместе с ней. Я бы хотел показать этот домик Гермионе.

Я замечаю, как она скованно обхватывает себя за плечи, и молча накидываю на неё свой пиджак. Вечером здесь холодно и гуляет ветер, но я люблю это место — шум реки, шорох травы под ногами, кузнечики и садовые гномы, которыми меня в детстве пугала мама. Она рассказывала, что гномы утаскивают непослушных детей в свои норы и там их едят. Глупости, но я верил.

— Красиво, — говорит Грейнджер и вскидывает голову вверх. — Это дерево кажется таким старым.

— Оно стоит здесь столько, сколько я себя помню, — пожимаю плечами, делая шаг вперёд. — Когда я был маленьким, моя эльфийка-нянечка соорудила мне на одной из веток дом, и я прятался там от отца.

Это совершенно не то, что я планировал сказать, но Грейнджер, кажется, толком меня и не слушает. Она уже отошла и теперь стоит у ствола дерева, поглаживая его кору своей тонкой бледной ладошкой, словно общаясь.

Я хочу сказать ей, что в неверном свете луны её кожа отливает серебром, а тёмные, словно ночь, глаза блестят на её фоне чёрными агатами. Я хочу сказать, что румянец, который появляется на её щеках, когда я подхожу к ней и осторожно поворачиваю, заставляя посмотреть мне в глаза, волнует меня гораздо сильнее, чем самые откровенные наряды танцовщиц в подпольных клубах моего отца. И что губы, которых я осторожно касаюсь в следующую секунду, слаще, чем обожаемый мною рахат-лукум, за который в детстве я был готов продать душу.

Я готов продать душу за тебя, Гермиона Грейнджер.

Но зачем тебе знать об этом?..


* * *


Она отстраняется, отводя взгляд, и я понимаю — ей моя душа не нужна.

— Драко, — скованно начинает Гермиона, но тут же осекается.

Я молчу, пытаясь сохранить в памяти теплоту её дыхания и нежность губ. Я хочу запомнить, какая гладкая у неё кожа и как она выдыхает, разрывая поцелуй. Я мечтаю навсегда остаться в этом моменте, раствориться в нём, срастись, стать единым целым с этим украденным кусочком счастья, с этой мечтой, смело вырванной из лап судьбы.

— Мне пора, — её голос тихий и немножко обиженный. — Я могу отсюда аппарировать?

Я киваю, не в силах сказать ни слова.

Хлопок аппарации окончательно возвращает меня с небес на землю, но я так и продолжаю стоять посреди поля, вслушиваясь в шум реки и стрекот кузнечиков.

И где эти садовые гномы, когда они так нужны?


* * *


Мне доподлинно известно, что за всё в этой жизни нужно платить.

За служение Волдеморту — условным приговором, домашним арестом и конфискацией банковского счёта.

За мерзкий характер и отсутствие силы воли — одиночеством и всегда невостребованной вазой летучего пороха на каминной полке.

За украденный поцелуй с девушкой мечты — письмами к ней без ответа и заблокированным на той стороне камином.

Может, я сам себе напридумывал лишнего и никакой симпатии с её стороны никогда и не было?

Когда Гермиона пришла первый раз, чтобы поговорить с моим отцом о сотрудничестве — она ведь и правда для общего блага старалась. И для Поттера, конечно, он же у нас в Аврорате уже тогда был на особом счету.

И когда попросила книги из нашей библиотеки — Грейнджер в самом деле писала статью, а после — и какую-то научную работу, я слышал, как её поздравляли сотрудники с удачной публикацией.

А эти розы… Лонгботтом — мастер гербологии, получил степень в каком-то из университетов Европы. Гермионе ничего не стоило попросить у него несколько лишних саженцев. Так, по старой дружбе.

Ну а то, что мы общались вне поместья и даже иногда вместе обедали в кафетерии — так это вообще проще простого. Грейнджер со мной дружила. Дру-жи-ла. Делала то, что обычно делают двое людей, которым интересно друг с другом — дружат. Это уже потом, если появляется взаимная симпатия, они рискуют (или не рискуют, Поттер вот до сих пор смотрит на неё как на произведение искусства) и пробуют перейти на другой уровень, но сначала…

Откуда мне, совершенно обескураженному её напором и неискушённому в этих вопросах, было знать, что это Грейнджер решила сделать меня одним из своих друзей?

У меня-то своих никогда особо и не было.

Свита — была. Приспешники — были. Враги, поклонницы, знакомые, сокурсники — да, в огромных количествах. Но друзья?..

Мама заходит в мою комнату без стука, но я прощаю ей эту вольность. Мне сейчас не до формальностей.

— Ты расстроился, — говорит она и присаживается на оттоманку справа от меня.

— Я скорей прозрел, чем расстроился, мама, — поворачиваюсь к ней лицом и встаю из-за стола. — Мне казалось, что… Не знаю.

Сажусь рядом с ней, и она ласково берёт меня за руку. Я смотрю на наши переплетённые пальцы и думаю о том, что мы никогда не сидели вот так: просто вдвоём, ни от кого не прячась, ничего не боясь.

До войны мною занимался отец, считая, что материнское внимание лишь разбалует меня. Во время войны было не до этого вовсе. Первые мирные годы были полны забот и того же страха — если не за жизнь, то хотя бы за свободу и положение.

И вот сейчас мы наконец-то по-настоящему похожи на обыкновенную семью — сына, который наломал дров, и маму, которая любит его, каким бы он ни был.

В глазах предательски щиплет, и я отворачиваюсь, чтобы утереть их свободной рукой.

— Ты дал ей понять, что она тебе нравится? — мама осторожно поворачивает к себе мою голову и гладит по щеке.

Я киваю.

— И ты думал, что отношения — это именно то, что на данный момент нужно вам обоим? — продолжает Нарцисса, подавая мне платок.

Я снова киваю.

— Гермиона, как я понимаю, не разделяет твоего мнения?

— Нет.

Теперь кивает она и встаёт с оттоманки. Шёлк её платья тихо шелестит при ходьбе, а мелодичный голос отражается от стен и высокого потолка моей комнаты.

— Мы не всегда получаем то, что хотим, с первого раза, Драко.

Я поднимаю голову и удивлённо смотрю на Нарциссу.

— Твой отец сватался ко мне восемь раз.

Это мне сейчас послышалось?

— Сколько?

— Восемь.

— И почему ты ему отказывала?

Мама смотрит на меня, чуть склонив голову к плечу, будто раздумывая — говорить или нет.

— Сначала я просто испугалась, — говорит она, улыбаясь воспоминаниям. — Затем мне казалось, что я слишком молода, чтобы выходить замуж.

Я недоверчиво смотрю на неё, но не произношу ни слова. Отец никогда не говорил, чего ему стоило добиться руки Нарциссы Блэк.

— Ну а последние два раза я думала, что мы совершенно друг другу не подходим.

Она пожимает плечами и заливисто хохочет, словно девчонка, и её смех отзывается в самых дальних уголках моей огрубевшей души.

Я подхожу к ней и приобнимаю за талию, вовлекая в неспешный вальс.

Раньше отец всегда приглашал маму на танец.

Раньше мама всегда так смеялась.


* * *


Грейнджер соглашается встретиться "на нейтральной территории" спустя шесть моих писем и два вопиллера. Она пишет мне записку "Не ори на меня" и назначает место и время встречи.

Я нервничаю, как третьекурсник, впервые пригласивший девчонку в Хогсмид.

Грейнджер — наоборот, собранная и сосредоточенная, как на экзамене. Она сидит напротив и крутит в руках салфетку. Кофе давно остыл, а мы так и не сказали друг другу и пары слов.

— Прости меня, — она нарушает тишину первой.

— За что? — я не понимаю за что ей извиняться. — Это ты меня прости.

— За то, что сбежала без объяснений, — говорит Грейнджер.

— За то, что поцеловал тебя, — вторю ей я.

Гермиона вскидывает голову. Я вижу любопытство в её глазах.

— Ты жалеешь? — она с сомнением смотрит на меня, скользя взглядом по моему лицу.

Ответ даётся мне с трудом, но выбор у меня небольшой.

— Нет.

Грейнджер резко выдыхает и допивает свой кофе одним глотком.

— Тогда и я тоже.

Я не совсем понимаю, о чём она, поэтому переспрашиваю…

— Тоже не жалею.

Я не верю своим ушам.

— Только… Мне надо подумать, — её щёки краснеют, как тогда, у реки, и я невольно возвращаюсь к тому поцелую. — Это всё так внезапно, понимаешь.

Она смущённо отворачивается к окну, а я еле сдерживаю улыбку.

Солнечные лучи мягко скользят по её лицу и волосам, прячутся в тени за ухом, спускаются вниз, к кромке её сарафана, отражаясь в серебре её небольшой подвески, и падают в опустевшую керамическую чашку. Простую белую чашку, ничем не отличающуюся от другой такой же, стоящей на моём блюдце. Я думаю о том, что Грейнджер как эта чашка — самая обычная. Но она несёт в себе тепло и свет, сладость первого поцелуя и горечь следуемых за ним сомнений, страх отказа и безудержную радость возможного согласия.

Если ей нужно время — я буду ждать.

В конечном счёте, моя душа при мне и я не готов её продать.

Если только отдать.

Одной всем-известной-зазнайке.