— Магия невидимости и исчезновения. Это особые случаи внешней трансфигурации. — Минерва цепким взглядом медленно обвела класс, пальцами обхватив волшебную палочку так, словно держала указку. — Обратите внимание, что все изменения затрагивают только общий вид объекта, никак не влияя при этом на его содержимое. Оба заклинания могут применяться всеобъемлюще. Есть лишь одно исключение для магии исчезновения: человек.

Среди учеников возросло перешептывание.

— Это значит, что нельзя взять и исчезнуть с отработки после уроков или отправить в небытие своего товарища по факультету. — вдруг проговорила МакГонагалл, неоднозначно глянув на подозрительно веселого молодого человека с Гриффиндора. — Не так ли, мистер Редфорд? Несколько огорчительное для Вас известие, я полагаю.

Дети захихикали и завертелись. Кто-то неодобрительно покачал головой.

— Верно, профессор! — глуповато улыбнулся парень, решив принять поражение в этом неравном противостоянии с видом победителя.
— Итак, кто скажет мне, в чем же разница между магией исчезновения и невидимости? — покосившись напоследок на Редфорда, Минерва обратилась ко всему классу.

Кудрявая светловолосая девушка с Когтеврана бодро вскинула руку.

— Мисс Брэдшоу?
— Магия невидимости только скрывает объект, профессор. — со знанием дела начала ученица. — Тогда как магия исчезновения фактически уничтожает его без возможности восстановления.
— Верно. Спасибо, мисс Брэдшоу. — кивнула волшебница, неспешно обходя свой стол. — Важно отметить, что магия невидимости сама по себе делится на два типа, и для каждого из них свои заклинания. — она махнула палочкой не глядя, и на доске за ее спиной начала вырисовываться небольшая таблица. Некоторые студенты заметно впечатлились способности молодого учителя столь легко колдовать, не произнося ни одного лишнего слова. — При работе с предметами используется заклинание «Diafanus Glasuss». Говоря иначе, маскировочные чары. Они позволят визуально скрыть объект от чужих глаз. Эффект полностью контролируется заклинателем.

Ученики поголовно принялись конспектировать то, что говорила и демонстрировала МакГонагалл. Между тем она продолжала, ничего не повторяя дважды:

— Снять невидимость можно лишь другим, — обратным, — заклинанием: «Diserniblus». В случае с живым существом невидимость применяется с помощью заклинания «Desilluminatio». Обратным ему является «Illuminatio». — когда дети записали все необходимое, волшебница по слогам проговорила каждую формулу, чтобы они запомнили произношение. — Не перепутайте. Иначе последствия могут быть… Плачевными. Прежде всего для вас. — она внезапно прервала лекцию и в упор посмотрела на двух вертлявых слизеринцев, запустивших бумажную сову в сторону столов Гриффиндора.

Весь класс напряженно затих, ожидая, когда ничего не подозревающие студенты наконец обнаружат тот факт, что оказались замечены. Столкнувшись взглядами с преподавателем буквально мгновение спустя, оба лишь самодовольно ухмыльнулись. Но свои пергаменты поближе все-таки подвинули. Минерва плотно сжала губы и непроизвольно вытянулась, как струна.

— Прошу открыть учебники на странице двести восемьдесят один. — наконец объявила она строже, чем обычно. — К следующему занятию вы приготовите свиток с развернутым конспектом параграфа. А сейчас рассмотрим схемы сотворения чар в конце раздела; будем на теории учиться, как правильно обращаться с палочкой, пятый курс. — на лицах детей замелькали бестолковые улыбки. — Затем вас по обыкновению ждет практическая работа, и вы продемонстрируете мне свои выдающиеся способности к трансфигурации. Контроль в начале грядущей недели. Постарайтесь не оказаться вдруг, — после короткой паузы заметила Минерва, — смертельно ранеными, отравленными, лишенными конечностей или съеденными. Ничто из этого не станет вам оправданием.



Погода стояла пасмурная до самого вечера. Небо тяжелым пологом угрюмо нависало над замком и давило на шпили его высоких башен, готовое обрушиться в любой момент. Но дождя все не было. Казалось, что весь мир окутан тягучим, как деготь, ноябрьским туманом: таинственные молчаливые пейзажи снаружи навевали ленивую тоску. Благо, Минерва не замечала этого, старательно предаваясь работе: один урок за другим; происшествие с плотоядным растением на третьем курсе; подготовка к матчу по Квиддичу, — за которой МакГонагалл приняла решение наблюдать с высоты своего капитанского опыта, — сова из Министерства от Урхарта… Все это с головой захватило ее, день пролетел, и мнилось, что от утренней хандры не осталось следа.

Факелы и свечи Большого Зала излучали согревающий и непривычно завораживающий свет. Минерва зачем-то взглянула наверх: магический небосвод был необыкновенно чист и ясен, и уже можно было различить первые звезды, которые снаружи были сокрыты темным полотном облаков и тонули где-то во мраке холодной осенней ночи.

— Чудесный вид, не так ли? — прозвучало справа как-то неожиданно, и волшебница чуть вздрогнула, отвлекшись от своих мыслей.
— Вы правы. Он очаровывает.
— Согласно легенде, он был создан по чистой случайности. — вдруг продолжил Дамблдор. — Однажды, во время дуэли, преобразующее заклятие Ровены Когтевран угодило прямиком в зеркало Эйналейн*, которое когда-то висело вон там, над камином. — загадочно проговорил он, указав на стену. — Вспышка была так сильна, что озарила весь Зал. В миг, когда чары коснулись поверхности зеркала, магический синтез создал целенаправленный яркий луч... И именно из-за него и возникла эта прекрасная иллюзия.

Минерва слушала Дамблдора с каким-то особым любопытством. Будто бы на мгновение снова очутилась на одной из его лекций. Стоило признать, что она училась у него непрестанно с тех пор, как встретила его впервые.

— Разумеется, сначала был лишь непроглядный туман. — отвлеченно рассказывал преподаватель Трансфигурации своей коллеге. — Столь густой, что казалось, будто потолок попросту исчез… Однако, когда его развеяли, выяснилось, что свод перенял необыкновенные свойства Эйналейн и, подобно зеркалу, обрел его гладь. Хотя и немного наоборот! Он отражает напрямую только то, что над ним. Небо. — Альбус задумчиво оглядел Зал и ужинающих учеников. — Удивительная вещь — магия… Никогда не знаешь, какие еще тайны она способна раскрыть. Простая случайность, вмешавшаяся в нее, необратимо изменила материю… Подумать только.
— А что с тем зеркалом?
— Оно перестало им быть… И его убрали. А это, — он кивнул на иллюзию, — решили сохранить как дань силе Трансфигурации, преобразования. И как еще одну уникальную особенность замка, разумеется. С очень любопытной историей. Хотел бы я выяснить, каким было то заклинание… — поделился Дамблдор, вновь глотнув сока.
— Вы сказали, что свод отражает небо, — заметила женщина и снова взглянула на предмет их обсуждения, — но он далеко не всегда соответствует тому, что снаружи. Я наблюдала это не единожды с тех пор, как поступила в Хогвартс.
— Верно. — Альбус тоже поднял глаза, отвлекаясь от своей скромной трапезы. — Чары. Все дело в Эйналейн. Я не рассказывал Вам, что это зеркало могло показывать наши эмоции? Подлинные эмоции. Подлинные настроения души и сознания, которые не скроешь добродушной улыбкой или напускной печалью. Над нашими головами отражение нас самих. Погода сегодня мрачна, но мы — нет. Поэтому в нашем небе сияют звезды. — маг коротко посмотрел на Минерву, которая все продолжала как-то отстраненно их созерцать. — Вы крайне задумчивы этим вечером, профессор МакГонагалл. И похоже, что я не слишком помог, когда решил ненавязчиво пристать к Вам с беседой.

Дамблдор простодушно заулыбался и откинулся на спинку своего кресла.

— Что Вы, Альбус. Мне всегда нравилось слушать Вас. Вы наверняка помните, что в свое время я не пропустила ни одной Вашей лекции.
— Право, да, Вы были способной ученицей. — согласился маг. — И остаетесь по сей день.
— У меня крайне выдающийся учитель.
— Вы мне льстите, профессор МакГонагалл.
— Ни в коем случае, профессор Дамблдор.

И снова улыбка. Мягкая и почти невесомая.

— Последний раз я так краснел, сдается мне, на седьмом курсе...
— Правда? Любопытно узнать, что же Вас смутило.
— Преподавательнице по травологии понравились мои новые перчатки. — предавшись воспоминаниям, усмехнулся Альбус. — Очаровательная была женщина. Специализировалась на выращивании мандрагор… И оттого была слегка глуховата на оба уха.



Ночью разразилась страшная гроза. Рокот проливного дождя и раскаты грома угрожающим гулким эхом звенели в стенах уснувшего замка.

Вспышка. Еще одна. Гневные крики. И снова яркий свет, ослепляющий и жгучий, как ледяное ядовитое пламя…

— Нет!

…Дамблдор резко сел на кровати, грудь его тяжело вздымалась. Мрак комнаты на миг рассеялся блеснувшей молнией. Окно вдруг распахнулось под силой дождя и ветра, и маг невольно вздрогнул, почти болезненно выдохнув. И закрыл лицо дрожащими руками.

— Нет… — как в бреду забормотал он. — Я не должен был… Во всем виноват… Я во всем виноват… Моя вина… Моя вина…



Большой Зал гудел как гигантский улей: ученики и преподаватели собрались за завтраком. Новый день сулил быть не менее насыщенным, чем предыдущий. За столами и там и тут велись оживленные разговоры; ученики, как рой беспокойных пчелок, галдели, на удивление умело совмещая трапезу с бурными обсуждениями.

— Близятся Рождественские каникулы. — обращаясь к Минерве, проговорила Аврора Эверстон, хранительница библиотеки. — Скоро снова эта предпраздничная подготовка…
— Ты так и не полюбила Рождество? — усмехнулась та, отметив, что сегодня Зачарованный Свод ненастен и хмур.
— Кому веселье, а кому лишние заботы. — проворчала ее коллега, ковыряя свой завтрак. — Это раньше и дела ни до чего не было... Когда мы с тобой еще сидели вон за тем столом, а головы были так же полны бумажных снежинок.
— Ты и тогда не очень-то умела веселиться, Аврора.
— Вот уж неправда, Минерва. Вспомни наши каникулы на шестом курсе.
— Это когда ты в гостиной Гриффиндора едва не подожгла рождественское дерево?

Профессор Эверстон с прищуром посмотрела на Минерву и напыжилась, как мокрая сова.

— Вот поэтому я и не люблю Рождество! — заявила наконец она, поправила остроугольную шляпку с пером и принялась запивать неудовольствие горячим какао.

Преподавательница Трансфигурации тихо хохотнула и покачала головой, промокая губы салфеткой. В какой-то момент она обратила взгляд в сторону и обнаружила справа от своей тарелки нетронутую порцию завтрака. Последовав примеру коллеги и глотнув согревающего напитка, волшебница как бы невзначай посмотрела на Дамблдора, негромко беседовавшего с профессором рунологии. Когда он завершил разговор и развернулся, она решила справиться о том, как прошло его утро. Декан заверил, что все в полном порядке, и привычно улыбнулся:

— Неуж-то я дал Вам повод для беспокойства?
— Как-то сегодня необычайно пасмурно, Вы не находите, профессор? — спросила молодая женщина, ненавязчиво кивнув на затянутый молочно-серыми тучами потолок Зала.
— Леди вроде Вас не пристало отвечать вопросом на вопрос, профессор МакГонагалл. — с ноткой хитрости в голосе подметил учитель и потянулся к вазочке с шоколадками.
— Временами мне нравится обманывать чужие ожидания.
— И куда чаще — их превосходить. К слову, позвольте полюбопытствовать, не жалеете ли Вы о том, что вернулись в Хогвартс в качестве преподавателя?

Минерва, неожиданно для себя смутившись, удивленно воззрилась на Альбуса и выпрямилась, расправив плечи; она всегда так делала, когда начинала испытывать напряжение или тревожность.

— Как Вы могли такое подумать, профессор Дамблдор? Хогвартс — лучшее, что случалось со мной. Здесь мой дом. И все, что мне дорого.
— Ни в коем случае не ставлю под сомнение Вашу привязанность к школе, профессор МакГонагалл. — миролюбиво произнес маг в ответ. — Лишь хотел удостовериться, что ничто не тяготит Вас в ее стенах.
— Можете быть в этом уверены. — как-то непроизвольно жестко заявила Минерва, чуть вздернув острый подбородок, и Дамблдор улыбнулся. — Почему Вы отказались завтракать? — она указала на его остывшее блюдо.
— Сегодняшнюю ночь я посвятил своим исследованиям. — просто ответил учитель, стянув с вазы еще одну шоколадку. — И так получилось, что успел немного подкрепиться до того, как прийти сюда. Не волнуйтесь, Минерва. Со мной действительно все в порядке.
— Как скажете, профессор Дамблдор.


Вскоре завтрак был окончен, и ученикам, как и преподавателям, было разрешено покинуть Зал и разойтись на занятия. МакГонагалл ушла, забрав с собой какой-то странный осадок. Вопрос Дамблдора будто застал ее врасплох, и она не могла понять тому причину. Твердая уверенность в правильности сделанного выбора никогда не покидала ее: Минерва всегда знала, чего хочет, и презирала нерешительность там, где часто колебались другие.

Магия — ее мир. И где, как не в Хогвартсе, ее место? Да, временами она скучает по дому, по прогулкам на ветреное побережье, по Дугалу… «Однако это совершенно ничего не значит»! — сама себе ответила волшебница, с глухим тяжелым стуком водрузив стопку книг на учительский стол. — «Да, я изменилась. Но именно такие перемены необходимы, если хочешь жить, а не существовать»!

И горе тому, кто сейчас решится с ней поспорить.

Несмотря на возгоревшуюся убежденность в собственной правоте, Минерва пришла к незавидному выводу о том, что ноябрьская хандра, охватывавшая ее каждым туманным утром, совсем не мешала работе. В отличие от усердных попыток источать боевой дух. Ей никак не удавалось сосредоточиться. То и дело мысли неслись вскачь, рождая в голове пламенные монологи, обращенные то ли к себе, то ли к Дамблдору. И дети очень хорошо это чувствовали: дисциплине приходилось уделять куда больше внимания, чем предмету. А этого МакГонагалл не терпела больше всего на свете — терять время зря.

Как можно, часто думала она, в принципе заниматься на уроках Трансфигурации чем-то, помимо самой трансфигурации? Сложная и требующая абсолютной точности наука, где достаточно отвлечься лишь на миг, на долю секунды утратить концентрацию, чтобы заклинание сработало в обратную сторону и дало неверный, — или вовсе непредсказуемый! — результат...

— Внутренняя трансфигурация крайне опасна. — в очередной раз покончив с шумом в классе, строго проговорила молодая профессор. — Ни в коем случае нельзя пренебрегать осторожностью. Каждое преобразование, которое проводит заклинатель, происходит, — как вы понимаете из названия, — исключительно внутри объекта. А это значит, что контролировать изменения и направлять их равносильно искусству. Без надлежащей подготовки и концентрации вы неминуемо потерпите неудачу. — предостерегающе добавила она, тихо фыркнула и, развернувшись на каблуках, шагнула к доске.

Минерва вручную записала несколько магических рун, обозначила их связь с алгоритмами заклинания и снова повернулась к классу.

— Простите, профессор. — спросил один из учеников. — Но разве мы не пропустили более важную тему раздела?
— Трансфигурация голоса и внутренних органов относится к преобразованиям медицинского характера и не может изучаться студентами третьего курса.
— В учебнике...
— Учебник рассчитан на несколько лет вашего обучения. Странно, что Вы не знали об этом, мистер Брэддок.

По классу прошелестел тихий смешок.

— Но тут сказано, что мы вполне можем...
— Процесс изучения областей магии, как и количество отведенных на это часов, определяется преподавателем. И вы еще не готовы к тому, чтобы подвергать смертельному риску живых существ, меняя им органы.

Но гриффиндорец, кажется, не собирался так просто отступать. Он переглянулся с товарищами, принял слегка напыщенный вид и вдруг выдал:

— Зачем же Вы так спорите, профессор?

Минерва изумилась такой вольности, однако ответ ее прозвучал твердо и на удивление спокойно:

— Спорю? Я никогда не спорю, мистер Брэддок. Я объясняю. — она пристально посмотрела на молодого человека, который от этого ее взгляда невольно съежился до привычных размеров. — Минус пять очков Гриффиндору. За крайне неуместную настойчивость. И чтобы больше никаких лишних обсуждений; мы и так достаточно потратили бесценного времени.

МакГонагалл махнула палочкой, и пергаменты студентов резко расправились перед ними, заставив последних вздрогнуть.

— Тема: Внутренняя трансфигурация. Трансфигурация содержимого бытовых предметов.


*Зеркало Эйналейн или Зеркало Эмоций — авторская вольность. Не имеет отношения к Еиналеж, но является схожим артефактом.

— Crucio!
— Гриндевальд, стой!

Аберфорт падает на пол, роняет палочку и корчится от невыносимой боли. Все происходит настолько стремительно, что Альбус не сразу осознает, что это заклятие действительно направлено на его брата. Он в ужасе бросает взгляд на Гриндевальда, все еще надеясь, что сейчас тот остановится.

— Хватит же!

Но вместо этого Дамблдор отчетливо видит, что эта необузданная яростная злость окончательно вышла из-под контроля, и слова здесь бесполезны. Гриндевальд нередко бывал беспринципным и излишне нетерпимым, однако сейчас подлинная его сущность, — которую Альбус всячески оправдывал, потому что отказывался верить, что выбранный им лучший, как он думал, друг способен на жестокость, — наконец обнаружила себя. Во всем своем страшном обличии. И не ведала пощады.

Выбора больше не осталось.

— Everte Statum! — в одночасье выкрикивает Дамблдор, встав на защиту брата.

Гриндевальд, увлеченный пытками, не успевает среагировать, и его с внушительной силой отбрасывает в ближайшую стену. Альбус пытается помочь Аберфорту подняться, но тот грубо отмахивается от него и хватает палочку.

— Verdimillious!
— Protego!
— Impediment!

Вспышка. Еще одна. Другая. Оглушительный раскат грома. Все трое схлестнулись в неравном поединке.

— Пожалуйста, перестаньте!
— Expelliarmus!
— Ариана, прочь! — отталкивая из неоткуда появившуюся четырнадцатилетнюю сестру с линии магического огня, Альбус молниеносно отвечает на новые атаки Гриндевальда и Аберфорта одновременно.

— Depulso!

Младший же Дамблдор нападает сразу на обоих, стараясь вытеснить их из стен дома. Но те почти синхронно отражают его заклятия, посылая друг в друга вспышки новых, и становится неясно, кто и против кого сражается на самом деле. Девочка вмешивается вновь в отчаянной попытке остановить братьев, битва которых приводила ее в откровенный ужас. Она хватает Аберфорта за руку и снова что-то истошно кричит.

— Ариана! — Альбус, отражая заклятия Гриндевальда, старается отвести его атаки в сторону и прикрыть их обоих. — Аберфорт, уведи же ее!

Но молодой волшебник не реагирует, лишь инстинктивно ограждая девочку собой и параллельно с тем продолжая драку. В следующий же миг старший Дамблдор, метнувшись к ним, отталкивает их, спасая от алого луча, который он блокирует и направляет обратно. Однако Ариана, запутавшись в подоле собственного платья и выскользнув из рук Аберфорта, падает на пол. Альбус, сражаясь, успевает увидеть лишь как брат кидается к ней, сжавшейся с жуткими воплями в приступе болезненной ярости — под вспышками пугающих и сводящих ее с ума заклятий...

Свет был настолько ярким, — а грохот бури за окном столь сильным, — что на миг дезориентировал всех троих; его энергетическая волна, вызванная мощным магическим синтезом, отбросила и оглушила практически моментально.

Никто ничего не успел понять.

Дамблдор помнит, как очертания разрушенной гостиной будто в замедленном круговороте времени плыли перед его глазами, когда он безуспешно пытался подняться и нащупать палочку; помнит, как истошно, — и словно вдалеке, — кричал Аберфорт, в гневе метая непростительные заклятия вслед трансгрессирующему Гриндевальду.

Помнит стеклянный пронизывающий взгляд Арианы... Взгляд сестры, которую он, вопреки обещанию, не смог уберечь. Взгляд маленькой девочки, погибшей из-за него.

Снова и снова. Непомерное чувство вины ее призраком заглядывало ему в глаза самыми темными ночами, когда под ужасающий гул ветра капли дождя бились в стекло, а вспышки молний сверкали как искры заклятий в тот проклятый день.

Снова и снова. Дамблдор просыпался в лихорадке, готовый силой отогнать наваждение, и бремя вины, искупить которую невозможно, тяжелело, камнем увлекая ко дну.



— Профессор Дамблдор?

Альбус смотрел на Минерву невидящим взором с несколько мгновений, покуда звучание ее голоса, до этого звенящего будто издали, окончательно не выдернуло его из пучины разрушительных мыслей.

— С Вами все в порядке? — женщина выглядела всерьез встревоженной.
— Добрый вечер, профессор МакГонагалл. — произнес он наконец привычным будничным тоном и улыбнулся; мрачный взгляд его вновь посветлел. — Вам нужна помощь?
— Явно не так остро, как Вам, Дамблдор.
— Уже подготовили документы за первую половину семестра, верно?

Но Минерва не сдвинулась с места. Она, подобно статуе, возвышалась над преподавательским столом, глядя на декана то ли с подозрением, то ли с тревогой. Так легко сменить тему в этот раз совершенно точно не выйдет.

— Что с Вами такое, профессор МакГонагалл? — снова улыбнулся он мирно.
— Что с Вами такое, профессор Дамблдор. — играя интонацией, не очень-то довольно парировала женщина и все-таки положила бумаги ему на стол.
— Со мной? Всего лишь немного устал, Минерва... День был долгий.

Альбус надел свои очки-половинки, которые иногда носил с собой для чтения, и придвинул документы поближе.

— Дело здесь явно не в этом.
— Вы правы. — обронил маг, просматривая записи. — ...Я хотел сказать, Вы правильно поступили, решив подготовить их заранее. — мягко поправился он, осторожно глянув на Минерву, и указал на пергаменты.

МакГонагалл лишь плотно сжала и без того тонкие губы и, все же не рискнув вмешиваться, довольно сухо, как умела только она, проговорила:

— Прошу прощения, Альбус. Не хотела помешать.
— Вы не помешали, Минерва... Скорее наоборот. — оставляя подпись в последнем документе, отозвался он, затем бегло изучил все еще раз и передал волшебнице. — Вот и все! Теперь можете отправить их в Министерство. Они наверняка уже заждались.

— Разумеется. Спасибо, профессор Дамблдор.
— Всегда рад, профессор МакГонагалл.

Женщина приняла бумаги и направилась к двери, но потом вдруг резко остановилась и обернулась.

— Знаете, — заметила она, — сегодня погода благоволит. Вам стоит немного прогуляться. Советую пройтись к холмам, к тем, что за озером. Мне это всегда помогало.

Дамблдор улыбнулся вновь, но чародейка не посмотрела на него; спешно выпорхнула из кабинета, будто ее и не было.

Твердо решив не вмешиваться не в свое дело, Минерва полностью сосредоточилась на работе: наравне с повседневными преподавательскими обязанностями остро стояла подготовка к матчу по Квиддичу.

Гриффиндор против Слизерина.

У МакГонагалл с командой изумрудного факультета еще со времен обучения имелись свои личные счеты. И потому она деликатно убедила директора Диппета уполномочить ее, как некогда признанного Капитана команды, выступить куратором и проконтролировать тренировки гриффиндорцев. Последняя из которых, правда, закончилась едва ли не катастрофой, положившей начало череде потенциальных неудач.

— Я просто потрясена Вашей безответственностью! — кипела Минерва, поднявшись из-за своего стола. — Вы же Капитан. Как Вы могли допустить такой инцидент!
— П-профессор, мы…
— Вам было категорически запрещено приступать к тренировкам, не согласовав со мной тактику игры. И вот теперь, благодаря Вашей вопиющей самонадеянности, Ньюэлл, наш второй загонщик остаток семестра проведет в больничном крыле. И это под самое Рождество! Вы блестяще нарушили мой указ и подвергли риску своего товарища по факультету, а сейчас, я полагаю, несказанно собой довольны.

От гневного взгляда МакГонагалл студент безо всяких заклинаний сделался меньше в размерах. Будто не осталось и следа от гриффиндорских храбрости и настырности.

— Вы знаете правила, Ньюэлл! — продолжала молодая женщина, не ведая пощады. — Команда останется уязвимой до конца года: с одним загонщиком пережить матч против Слизерина фактически невозможно. Гриффиндор обречен на очередное унизительное поражение, если все вы не начнете тренироваться вдвое, втрое усерднее! Я незамедлительно доложу обо всем профессору Дамблдору и убежусь, что дисциплинарные взыскания будут применены по всей заслуженной Вами строгости, мистер Ньюэлл.
— Но профессор… — проронил пятикурсник, прикидывая, можно ли раствориться в воздухе, если очень сильно захотеть. — Мы обязательно выиграем этот матч! И последующие! Даю слово!..
— У Вас и нет иного выбора, кроме как принести своему факультету долгожданную победу. — более сдержанно пресекла Минерва с нескрываемым недовольством, не желая слушать возражений. — Можете быть свободны. И имейте в виду: следующая тренировка состоится в пятницу; если хоть одна метла окажется в воздухе до моего прихода, команда будет серьезно оштрафована вплоть до отстранения от игры.

Полчаса спустя МакГонагалл скорым шагом летела по пустому коридору в направлении кабинета декана Гриффиндора, и лишь гулкий, почти тяжелый стук каблуков звоном отскакивал от стен, становясь эхом ее пылающего раздражения.

«Снова Слизерину удастся выбиться в лидеры»... — у Минервы челюсть сводило от этой мысли. — «Уступить сопернику еще на этапе подготовки! Неслыханно».



— А теперь, когда Ваша формула готова, мисс Вуд, сосредоточьтесь. — голос Дамблдора звучал спокойно и ровно; маг не без интереса наблюдал за ученицей, вызвавшейся попробовать свои силы в превращении заварочного чайника обратно в крысу. — Представьте конечный результат. Направьте волшебную палочку на объект, четко произнесите формулу. Друзья, напомните-ка мне, какое движение палочкой необходимо выполнить, чтобы заклинание полиморфизма сработало правильно? — обратился Альбус ко всему классу, развернувшись.
— Можно, сэр? — поднял руку юноша с Когтеврана.
— Прошу, мистер Тримбл.

Ученик уверенно продемонстрировал схему движения палочки.

— Отлично! Итак, мисс Вуд?
— 'Аlicem concelebro heterogeneus!

Заклинание вырвалось, отскочило от полированного чайника, просвистело прямо над пригнувшимся классом и угодило в изголовье преподавательского кресла, где тотчас вырос букет реденьких синеватых цветов.

— Простите…

Дамблдор выпрямился и с удивленной ухмылкой взглянул на результат.

— Очень интересно, мисс Вуд! Весьма. — усмехнулся он, вновь посмотрев на стушевавшуюся студентку. — Уверен, профессор МакГонагалл непременно оценит Ваш подарок... — учитель мягко улыбнулся и приблизился. — Смею предположить, что Вы допустили ошибку в формуле. Вместо «calicem» прозвучало «alicem», что дословно означает «кубоцвет»*. Это горные цветы, преимущественно растущие в Кейтнессе... Искусственно выведенные шотландской волшебницей Мелисентой Планкетт в восемнадцатом веке, поэтому название на латыни столь... Нехарактерное. Как мы видим, бутоны напоминают чашу крохотного кубка. — пояснил Дамблдор, указывая на мелкие тюлпановидные цветы. — Не волнуйтесь, мисс Вуд. Вам всего лишь следует чуть поработать над дикцией. Трансфигурация — это наука, требующая математической точности во всем.
— Да, Вы правы, сэр… — девушка засмущалась, но на профессора посмотрела с нескрываемым обожанием, прежде чем вернуться к группе своих подруг.
— Хорошо, кто следующий? Может, Вы, мистер Локвуд?

Молодой человек с Хаффлпаффа попятился, но товарищи дружно вытолкнули его вперед.

— Я… Не уверен, профессор. — пробормотал он и искоса глянул на светловолосую однокурсницу с факультета Гриффиндор, которая перешептывалась со стоявшей рядом когтевранкой.
— Вам нечего бояться, мистер Локвуд. Сегодня все мы учимся, а ошибки — наши лучшие учителя. — Альбус вывел мальчика на середину класса, где находился стол с трансфигурируемым предметом. — Вы запомнили формулу?

Юноша слабо кивнул.

— Сосредоточьтесь и…
— Calicem concelebro heterogeneus! — боясь запнуться на полуслове, торопливо выпалил тот и взмахнул палочкой. Чайник приобрел усы и два уха вместо того, чтобы превратиться в крысу.
— …что ж, мистер Локвуд. Думаю, еще немного концентрации Вам, пожалуй, не повредит. — подытожил Дамблдор со снисходительной улыбкой, слегка вскинув брови.

Среди студентов прошелестела волна приглушенного смеха. Парень стыдливо осунулся, и преподаватель, подойдя поближе, положил руку ему на плечо. Затем чуть нагнулся и вполголоса сказал:

— Стало быть, подлинная причина Вашей невнимательности сейчас закалывает волосы в тугой пучок, не так ли?
— Профессор!.. — охнул юноша, округлив глаза, и залился краской, смущенный проницательностью Дамблдора, который кинул мимолетный взгляд на приводившую себя в порядок гриффиндорку; он усмехнулся и убрал руки в карманы своих серых твидовых брюк.
— Обязательно поработайте над этим, мистер Локвуд. У Вас все получится. — чуть громче и приободряюще заверил его Альбус; парень оторопело глянул на него и кивнул, едва сдержав облегченную улыбку. — Итак, на сегодня все! — оповестил маг, поворачиваясь к остальным. — Мне жаль, но, боюсь, наше время уже вышло. — послышалось разочарованное гудение. — В качестве домашнего задания вам остается самостоятельная практическая работа. Полиморфизм — самый сложный вид полной трансфигурации, поэтому не прекращайте тренироваться! И будьте осторожны. Как подспорье используйте инструкции на странице сто девяносто семь, которые мы сегодня разобрали. Контроль ожидает вас в грядущий четверг. Всем спасибо за урок!

Не успели ученики покинуть кабинет, как в дверях показалась взвинченная Минерва. Собрав терпение в кулак, она пропустила детей и дождалась, когда класс опустеет. Тем временем Дамблдор возвращал бедной крысе ее изначальный вид.

— О, профессор МакГонагалл. Добрый день. — не глядя, поприветствовал он, посадив настрадавшегося грызуна в клетку, и принялся магией сдвигать парты на былые места. — Что-то случилось?

«Очевидно, так»… — Альбусу Дамблдору зачастую не требовалось смотреть на людей, чтобы определить их эмоциональное состояние. Он буквально угадывал его на лету, стоило им появиться поблизости. Крайне полезный навык, который и сейчас не дал ошибиться: коллега фурией возникла перед ним и негодование ее было почти осязаемым.

— Случилось? — позабыв о формальностях приветствия, тотчас переспросила она. — Это еще мягко сказано, профессор Дамблдор!

Старательно сдерживая клокочущее возмущение, женщина инстинктивно одернула и без того приталенный глухой жакет темно-изумрудного оттенка и напряженно выпрямилась, отмахнув прядь волос со лба.

— Как Вам известно, директор Диппет доверил мне курировать подготовку нашей команды к матчу со Слизерином. — сдержанно начала МакГонагалл, горящим взглядом уцепившись за Дамблдора, преспокойно убирающего кабинет. — В минувшее воскресенье была назначена тренировка, которая, однако, состоялась без моего ведома, и это вопреки всем запретам! В результате чего наш второй загонщик до Рождества будет пребывать в больничном крыле. Я бесконечно возмущена самовольностью Капитана. И я себе не прощу, если, будучи под моим руководством, Гриффиндор снова потерпит унизительное поражение!

Альбус покосился на женщину, взмахивая палочкой, чтобы отправить последний стол в образовавшийся ряд.

— Надеюсь, Альфред не сильно пострадал? Обещаю Вам переговорить с Артуром сегодня же. Сразу после обеда. Если Вы, разумеется, не против, профессор МакГонагалл. — ответил он успокаивающим тоном, проходя к рабочему месту мимо Минервы. — Всем нам свойственно ошибаться, особенно когда дело касается наших амбиций... Я больше чем уверен, что он всего лишь хотел продемонстрировать Вам свою состоятельность как Капитана.
— Скорее уж продемонстрировать недоверие ко мне и моим методам. — заметила анимаг раздраженно, внимательно следя за учителем. — То, что из-за самоуверенности Ньюэлла команда осталась без загонщика, это еще полбеды. Полное отсутствие заботы о безопасности и неумение адекватно расценивать риск — вот, что беспокоит меня больше всего, Альбус. Квиддич и без того чрезвычайно опасная игра... Альфреду Ноллану повезло, что он отделался переломом двух ребер и легким шоком. Могло быть хуже!

На этих словах МакГонагалл резко отвернула голову к окну, желая скрыть от проницательного волшебника выражение разочарования из-за несправедливости неудач, однажды постигших ее на седьмом курсе: теперь она могла лишь смотреть, как Гриффиндор проигрывает из раза в раз. «Особенно в матчах против Слизерина, будь он трижды неладен», — в сердцах подумалось ей.

— Вы несомненно правы, Минерва. — незаметно сорвав цветы с изголовья кресла, отозвался декан и дематериализовал остатки ростков. — И уверяю Вас, что Артур усвоил урок. А мне останется лишь убедиться, что его совесть не позволит ему ослушаться впредь. Взгляните-ка. — он показал волшебнице скудный букет, на который она посмотрела как-то сердито и одновременно рассеянно.
— Что это, Альбус?
— Кубоцве́ты. Причем одни из самых прекрасных, на мой взгляд.
— Да. Я вижу. Откуда они?
— Результат преобразования мисс Вуд. Исключительно необыкновенный, скажу я Вам! — не без восхищения беззаботно подметил Дамблдор.
— И как это вышло?
— Любовь, моя дорогая профессор! — он поднес букет МакГонагалл. — Если я не ошибаюсь, они растут там, откуда Вы родом. Не так ли?

Совсем растерявшись, она приняла цветы и снова взглянула на них. Альбус был прав. Как всегда.

— Изумительное совпадение. Вы не находите?
— Я… Все равно не совсем понимаю, профессор Дамблдор.
— Любовь — это тоже магия, профессор МакГонагалл. Истинная магия. И она куда чаще, чем врожденная, способна творить подлинные чудеса… Которые, однако, доступны лишь немногим из нас. Порой даже искуснейшим волшебникам не дано познать великой силы любви, а потому ею нередко пренебрегают. Из простого человеческого невежества...

И хотя Минерву интересовал совсем другой и более конкретный аспект появления здесь цветов, философские рассуждения Альбуса подействовали на нее соответствующе: она уже не сердилась так, как несколько минут назад. Говорил он по-привычному непринужденно и с легкой знакомой улыбкой, но в голосе его засквозила невообразимая, почти болезненная тоска, и волшебница вдруг ощутила это как никогда отчетливо. Она сразу вспомнила их разговор в кабинете, и мрачность Чар в Большом Зале, и длительное отсутствие Дамблдора спустя неделю после. Непонятный паззл обрывками замельтешил в голове, не позволяя воссоединить картину.

— Я знаю, что Вы начали замечать во мне уже давно, Минерва. И догадываюсь, о чем хотите спросить. — вдруг произнес он куда ровнее, размеренней и тише, засунув руки в карманы, и посмотрел учительнице в глаза, слегка наклонив голову. — Поверьте, оно того не стоит. Разумеется, жизнь полна трудностей, и я всегда готов помочь Вам, но мои заботы — только мои, дорогая профессор. И я должен разобраться в них сам. Должен сам прийти к решению… А сейчас прошу меня извинить. — Дамблдор сдержанно улыбнулся, отступая к дверям. — Цветы поставьте в холодную воду! Я слышал, их аромат напоминает бриз Северного моря.

И исчез. Минерва несколько раз моргнула, сжав букет холодными пальцами, и отвернулась, обуреваемая неясными эмоциями.

— Вы либо не в себе, либо в отчаянии, Альбус… — произнесла Минерва, опустив взгляд на синеватые цветы. — И если раньше я еще могла намеренно не замечать… Как теперь я должна оставаться равнодушной?

*Кубоцве́т — авторская и не совсем грамотная выдумка, но сюжет требует жертв.
P. S. Выражаю благодарность одному человеку за кое-какое вдохновение.

Декабрь ворвался во владение миром скрипящим морозом. Зима в этом году наступила рано, и уже в первых числах праздничного месяца плотным покрывалом лежал снег. Долгожданный матч по Квиддичу наконец состоялся: это был солнечный день, и игра выдалась на славу — даже холод не стал помехой. Гриффиндор, невзирая на отсутствие одного загонщика, все-таки одержал победу впервые за такое долгое время.

Болельщики изумрудного факультета едва не скисли прямо на трибунах, и каково удовольствие было наблюдать их побелевшие лица; команде щедро досталось за поражение — особо рьяные фанаты забросали их заколдованными снежками под гул недовольного улюлюканья.

«Такой матч Слизерину еще долго не забыть», — с гордостью заключила Минерва, наблюдая восторг своих студентов в гриффиндорском шатре. В конце концов, ее тактика и система тренировок принесли достойные плоды. Все было не зря.

И оттого предвкушение Рождества сделалось особенно приятным. Школа преобразилась, и все вокруг, казалось, задышало особой магией: Большой Зал манил теплом каминов, украшенных рождественскими носками и лакричными леденцами; огромные ели высились вдоль обеденных столов, сверкая переливами всевозможных игрушек разных размеров и форм; в коридорах и на лестницах замка повсюду тянулись усыпанные блестящими шарами и шишками хвойные гирлянды, а на стенах — тематические полотна и морозные колдовские узоры. Даже бедокура-полтергейста Пивза, похоже, не слишком прельщала идея портить эту предпраздничную идиллию, хотя пару-тройку рождественских венков он все же стащил и намотал на бронзовую люстру в холле, вокруг которой кружил днями напролет, будто угорелый, когда достать было совсем уж некого.

— Пивз! Сейчас же верни сэру Фрэнсису его шлем! — одернула его МакГонагалл, наткнувшись на него на выходе из Большого Зала; полтергейст, кувыркаясь под потолком у дверей, с гулким смехом гремел чужим забралом и пугал уходящих с обеда первокурсников. — Живо!

Он хотел было возразить и уже навострил гримасу, но передумал. Подбросил призрачный шлем в воздухе и, что-то задорно гогоча, с громким хлопком исчез. Минерва лишь качнула неодобрительно головой и палочкой направила украденную вещь ее законному владельцу. Сэр Фрэнсис, очень кстати выплыв из стены, на лету поймал свой шелом, отблагодарил волшебницу поклоном и, перекинув длинный шарф через плечо поверх доспехов, победно удалился.

Дни шли своим чередом. На предпоследней неделе Минерва приняла несколько промежуточных аттестаций у младших курсов и вскоре закончила приготовление отчетности за прошедший семестр. Пожалуй, бумажная волокита — единственное, что не нравилось ей в преподавательстве; к счастью, магия служила замечательным подспорьем и позволяла существенно экономить время.



— Минерва, ты уже собралась? — рядом с МакГонагалл уселась миловидная невысокая волшебница с кучерявыми волосами и ямочками на щеках; с громким стуком она водрузила на стол большой горшок с молодыми зубастыми геранями.
— В этом году я поеду домой ближе к концу декабря, Помона. — профессор Трансфигурации, перебирая учебники студентов перед сдачей в библиотеку, невольно покосилась на ее цветы.
— Ах, да, ты упоминала… Твои родные точно не вернутся до Рождества? — Стэбль опечалилась, казалось, ничем не меньше этой новостью.
— Нет. А к братьям я не слишком-то хочу навязываться. — Минерва магией сформировала из книг две высокие стопки.
— Поехали со мной. — вдруг засияла профессор травологии. Встревоженные герани недовольно заклацали зубами. — Я напишу, что мы приедем вместе. Прямо как в детстве, помнишь?
— Спасибо, Помона… Все же Рождество — семейный праздник. Я лучше загляну погостить в начале января, если получится. В конце концов, это не такая уж и большая проблема — остаться в Хогвартсе на неделю дольше. К тому же, профессор Бири поручил мне подготовить костюмы для его театральной постановки... При всем желании я бы не смогла уехать раньше двадцать четвертого.

МакГонагалл усмехнулась и встала, поправляя юбку, после чего застегнула жакет и прошла к дверям; стопки учебников плавно последовали за ней.

— И все-таки, Минерва. Ты для меня не чужая. Ты бы не доставила нам неудобств.
— Я знаю. Но я не могу позволить себе злоупотреблять твоим радушием; ты и так уже выручала меня не раз… Ты ведь знаешь, насколько обострено у меня чувство справедливости. — профессор пожала плечами и, открыв дверь, мановением палочки направила книги в коридор. — Не волнуйся, Помона. Я люблю эту школу. И это будет мое первое Рождество в этих стенах в качестве преподавателя. Когда ты уезжаешь?
— Завтра утром. Поезд отходит ровно в десять. — улыбнулась Стэбль.
— Я приду тебя проводить. Не забыла свои Трепещущие кустарники? — поинтересовалась напоследок Минерва. — Помню, ты говорила, что они не любят холод.
— Мерлинова борода! Я ведь оставила их в классе после урока у четвертого курса… — встрепенулась та и вскочила. — Надеюсь, их еще никто не забрал!
— Уверена, что нет. — с улыбкой хмыкнула МакГонагалл и исчезла в коридоре прежде, чем ее подруга выбежала следом, но в противоположную сторону.

Они дружили с Помоной еще с поступления в школу. Немного неуклюжая, но простая, отзывчивая и трудолюбивая, она была хорошим и верным товарищем, а теперь и надежной коллегой. Минерва искренне радовалась тому, что многие из ее друзей, как и сама она, вернулись в Хогвартс. Порой даже казалось, что мир вокруг ничуть не изменился.

Сегодня в замке было нешумно. Тишину коридора нарушало лишь тихое эхо рождественского пения, доносящееся из лестничного холла; должно быть, обитатели картин, особо соскучившиеся по празднику, решили по-своему развеять одолевшую их скуку. Минерва шла привычным для нее скорым шагом, магией удерживая перед собой массивные стопки учебников, а потому, когда спускалась на другой этаж, не сразу заметила, что навстречу ей кто-то поднимался.

— Осторожнее, моя дорогая! Так недолго и споткнуться. — послышалось из-за горы книг, и Минерва поспешила уступить путь, сдвинувшись к перилам.
— Прошу прощения, профессор Дамблдор! — она глянула вперед и немного отвела стопки от себя, заставив их плавно левитировать вниз.
— Все в порядке? — поинтересовался он, пронаблюдав за фолиантами.
— Да, разумеется, благодарю. Надеюсь, у Вас тоже.
— Безусловно. Особенно если вспомнить, что впереди нас ждет рождественский пир! Вновь подадут медовые леденцы и яблоки в миндальном шоколаде. Обязательно попробуйте! А уж пылающий пудинг… — мечтательно протянул Дамблдор, заведя руки за спину.
Шотландка лишь покачала головой.
— Откуда Вы узнали, что я остаюсь в Хогвартсе?
— Школа слухами быстро полнится. — в ясном взоре учителя промелькнула едва уловимая нотка хитрости, и он поспешил учтиво откланяться. — С Рождеством, профессор МакГонагалл!
— С Рождеством. — она проводила декана взглядом, прежде чем продолжить путь вниз. Однако пару ступеней спустя вновь остановилась и обернулась:
— Профессор Дамблдор!
Он оглянулся.
— Мне нужно сдать Вам отчетность за этот семестр… Утром я приняла последнюю пересдачу у второго курса. Вы будете сегодня на месте?
— Конечно! Зайдите в мой кабинет вечером. После шести.
— Хорошо. Тогда до свидания.
— До свидания, Минерва.



Сложив в небольшую папку все необходимое, волшебница явилась к кабинету декана к половине седьмого. Едва она коснулась двери, чтобы постучать, как та медленно открылась, и из озаренного теплым светом проема послышалось приглушенное «входите, профессор МакГонагалл»! Минерва осторожно зашла, прикрыла за собой дверь и осмотрелась, взглядом выискивая Дамблдора, которого, как ни удивительно, не оказалось поблизости.

Его кабинет, стоило отметить, всегда представлялся ей самым необыкновенным из всех, и именно на него невольно переключилось ее внимание сейчас: здесь было множество любопытных вещиц и волшебных диковин, все время что-то стрекотало, пыхтело, — как, например, маленький шарообразный механизм, по виду напоминавший карманную астролябию, — и извергало пар; в углу на толстой жерди кротко сидел Фоукс, алый феникс, великолепное и исключительное создание; у высоких стеллажей с фолиантами нередко парила сама по себе какая-нибудь книга, словно ее оставили недочитанной на потом; у незашторенного окна медленно вращался небольшой золотой телескоп со сверкающими многочисленными линзами, а в воздухе, между тем, неизменно царил ненавязчивый аромат какой-нибудь сладости — всегда разной и зачастую незнакомой, но, без сомнения, удивительной на вкус. Сегодня же Минерва различила еще один не менее приятный запах — карамельное сливочное пиво.

— Добрый вечер, профессор МакГонагалл. — Дамблдор возник из-за смежных дверей, ведущих в соседнюю комнату, так, словно появился из неоткуда. — Прошу Вас.
— Добрый вечер, Альбус. — женщина кивнула и прошла к его рабочему столу, за которым декан остановился, снимая с себя пиджак и вешая оный на спинку небольшого, но изящного кресла.
— Как Ваш день? Вы не устали?
— Нисколько. Честно говоря, я и не заметила, как скоро подкрались сумерки. — призналась она, раскрыв папку с пергаментами и вынимая их оттуда по одному.

Профессор сел, неторопливо надел очки-половинки в тонкой оправе, которые покоились в нагрудном кармане его жилета, и придвинул к себе первый документ. Рядом с ним пишущее перо резво подскочило в чернильницу и вскоре принялось выводить его витиеватую подпись моментально застывающими темно-золотыми чернилами на изученном им пергаменте. Для всего этого Дамблдору не приходилось совершать каких-либо действий — колдовать для него было все равно что дышать. Его собственная магия буквально окружала его и порой бывала почти осязаема, и это не могло не восхищать. Поистине талантливый волшебник талантлив во всем. Даже в мелочах. Минерва неравнодушно отметила, что это завораживает: что тогда, что сейчас — находясь за работой, он по-прежнему притягивал взгляд.

«И не только»… — неожиданно для себя неоднозначно заключила она, и в тот момент губы увлеченного чтением Дамблдора дрогнули в едва заметной улыбке. Безусловно, он краем сознания услышал ее. Безусловно, случайно.

— Вы молодец, Минерва. — наконец произнес учитель с одобрением, проверив последний предоставленный ею документ. — Абсолютно никаких нареканий… Даже не к чему придраться. Впрочем, как и всегда. Вы себе нисколько не изменяете.

Прыткое серое перо запечатлело его подпись, и шотландка, благодарно кивнув, собрала все в папку.

— Можете оставить их у меня. Я сам передам Армандо завтра утром перед совещанием. Вам не стоит беспокоиться. — мужчина вышел из-за стола, снимая очки.
— Меня совершенно не затруднит, профессор Дамблдор.
— И все же позвольте настоять. Уверен, директор Диппет обязательно, — на мгновение Альбус заговорчески наклонился к волшебнице и понизил голос, — переживет еще один вечер без преподавательских отчетов. А пока, — он вновь выпрямился и рукой указал на два кресла для гостей в центре комнаты, — не откажите в удовольствии предложить Вам кружку отменного сливочного пива. Вы уже наверняка почувствовали этот непревзойденный аромат карамели в воздухе!
— Только если Вы настаиваете. — помолчав немного, Минерва не преминула занять предоставленное ей место.

Декан проворно засновал среди стеллажей и шкафов, ища что-то, пока на маленьком столике перед колдуньей не появились две стеклянные резные кружки. Очень скоро Дамблдор и сам расположился в свободном кресле, и перед ним возник домовой эльф в чистой глаженой сорочке с эмблемой Хогвартса на груди.

— Здравствуй, Тинке. — поприветствовал его Дамблдор. — Пожалуйста, принеси-ка нам с кухни сегодняшний особый десерт, который я попросил тебя приготовить этим утром специально для особого случая.
— Конечно, господин декан, сэр! — радостно пропищал тот и исчез.
— Особый десерт для особого случая, профессор? — осторожно полюбопытствовала Минерва, на что Альбус лишь улыбнулся, неторопливо оглаживая недлинную бороду; загадочности хоть отбавляй.

Буквально через минуту эльф появился снова и подал небольшой, но красиво украшенный поднос с серебряными пиалами, полными снежного мороженого. МакГонагалл не без удивления глянула на Дамблдора, пока домовик магией наполнял кружки сливочным пивом и обновлял подугасшие свечи в настенных канделябрах.

— Спасибо, Тинке!
Домовик, поклонившись, вновь исчез.
— Вы ведь не забыли, какой сегодня день? — спросил неожиданно Дамблдор, подавая колдунье ее кружку.

Та посмотрела на него со смущенным недоумением. «О чем Вы»? — почти вслух прозвучал ее вопрос.

— Сегодня 16 декабря — ровно год как Вы работаете в Хогвартсе, профессор МакГонагалл! Знаменательная дата, Вы не считаете?
— Бог мой. Право, не стоило, профессор Дамблдор... Это все мелочи.
— А что есть мелочи? — с энтузиазмом подхватил он. — То, что принято не замечать? Или то, что является неотъемлемой и на редкость важной частью нашего скромного земного бытия? Полагаю, все сразу. И оттого не менее прекрасен тот миг, когда мы перестаем бояться их ценить.

Стоило отдать ему должное: он как никто умел корректировать мировоззрение окружающих. Минерва еще со студенчества волей-неволей поддавалась влиянию его изречений, — порой до гениального абсурдных, но в то же время о таких простых и донельзя очевидных вещах.

— Пожалуй, Вы правы. — согласилась волшебница, опустив взгляд на содержимое кружки, которую держала в руках: взбитая сливочная пенка медленно таяла, словно первый снег. — Спасибо, Альбус. Я и впрямь забыла об этом.

Декан, понаблюдав за ней, коротко улыбнулся и, чуть приподняв свою кружку, негромко изрек, прежде чем сделать первый глоток:

— За Ваши успехи, профессор МакГонагалл.

Женщина ответила на тост лишь жестом. А затем отпила немного и, прикрыв глаза, посмаковала вкус — настолько нежный, что почти невесомый. Между тем, пока каждый размышлял о чем-то своем, ненадолго воцарилось молчание.

— К слову, об успехах. — прервала оное Минерва. — Помнится, Вы вели исследования в области изучения драконьей крови. По-прежнему работаете над этим?
— Признаюсь Вам по секрету: да. И Вы очень кстати напомнили мне кое о чем, дорогая профессор.

Дамблдор поднялся, прошелся к книжным полкам и на одной из них реализовал довольно большую, но не слишком объемную книгу в кожаном переплете, которую затем передал в руку МакГонагалл.

— Взгляните. Я хотел бы узнать, что Вы об этом думаете. Это необнародованные результаты моих изысканий за последний год.

Минерве польстила мысль, что такой волшебник как Дамблдор интересуется ее мнением в области научных исследований, над которыми он, насколько ей было известно, всегда работал один. Она отставила полупустую кружку на стол и раскрыла рукопись, не имевшую названия, у себя на коленях; ознакомилась с оглавлением, а затем непосредственно с итогами, преимущественно на заключительных страницах.

— Альбус… Вы не просто открыли еще одно свойство крови дракона, но и переоткрыли Закон о Расщеплении. — произнесла Минерва потрясенно, перелистывая представленные в журнале материалы и бегло изучая пометы. — Уже очень давно эксперименты в области преобразований на молекулярном уровне не давали заметных результатов... Понятия не имею, как Вам удалось, но с уверенностью могу сказать одно: научному колдовскому издательству предстоит переписать всю методическую литературу по высшей Трансфигурации в обозримом будущем.
— Если я все правильно рассчитал, этого вполне должно хватить, чтобы мой портрет наконец добавили на карточки «Шоколадных лягушек». — подвел итог Дамблдор, задумчиво выслушав мнение своей коллеги, на что та не сдержала беззлобного смеха.
— Вы не перестаете меня удивлять!
— Говоря серьезно, я весьма польщен Вашей оценкой. Однако над практической частью еще предстоит поработать: я не уверен, что синтез химических веществ в моем предпоследнем эксперименте не уничтожит генетический код в молекулах ДНК живого существа. Увы, ошибки могут привести к крайне трагичным последствиям...
— Возможно, стоит попробовать добавить дополнительный реактив. — МакГонагалл открыла нужную страницу еще раз и пробежалась по выведенным Дамблдором формулам. — Слюну мантикоры или что-то вроде… Здесь реакция слишком сильна. Нужно вещество, которое нейтрализует излишки воздействия драконьей крови в момент трансфигурирования живой материи...

В эти минуты профессор смотрел на Минерву с неподдельным ответным восхищением и интересом. Из одаренной ученицы, всюду шедшей за ним по его стопам, она превратилась в талантливую и, без сомнения, исключительно умную волшебницу, одну из лучших своего времени. А еще — в необыкновенную женщину, которая без страха и раболепства стояла рядом с ним на равных. И, казалось, понимала его, как никто другой.

Дамблдор невольно пришел к выводу, что позволил себе лишнего, так наблюдая за ней — за тем, как увлеченно она делилась с ним своими измышлениями, как руки перебирали страницы и скользили по грубому пергаменту в поисках ответов, как посверкивали глаза в тени витых ресниц... Это завораживало.

— …думаю, что шанс на успех есть.
— Напомните мне в следующий раз взять Вас с собой, когда я вновь решу отправиться в Европу. — улыбнулся он и тут же добродушно рассмеялся, не скрывая собственного изумления. — Удивительно, как я раньше не замечал этого в Вас.

Декан откинулся на спинку кресла и усмехнулся своей неосмотрительности. МакГонагалл вопросительно взглянула на него, закрывая рукопись. И он, поймав этот взгляд, отчего-то замер на мгновение. Мгновение, которое, ему мнилось, растянулось длиною в вечность.

— …У Вас очень красивые глаза, Минерва. — ровным голосом произнес вдруг он, и лицо его, избавившись от ребяческих ухмылок, смягчилось и стало спокойным и внимательным.

Поначалу профессор не знала, как отреагировать на такой обыкновенный и безобидный, но одновременно с тем личный и непозволительно приятный комплимент. А затем она просто улыбнулась Дамблдору. И впервые — с осторожной, но искренней нежностью. Они вновь поняли друг друга без слов.

Возможно, все это мелочи.
Но как никогда они были по-настоящему важны.

Дух Рождества восторжествовал в стенах школы. Даже несмотря на то, что во внешнем мире, — в мире магглов, — по-прежнему разворачивала свои знамена разрушительная и беспощадная война: к несчастью, для очень многих от 25 декабря остались лишь слова да воспоминания, зачастую безрадостные и горькие. Мир волшебников был огражден и защищен, и мало кто вмешивался в людские распри. Однако были и те, кто не мог равнодушно смотреть на бесчинства, что творились не только в Европе, но повсюду: они считали, что нельзя игнорировать происходящее, даже невзирая на то, что человеческое оружие не способно причинить магическому сообществу особого вреда. Такие маги время от времени незаметно оказывали помощь магглам в борьбе с Германией, и, говорят, Альбус Дамблдор был одним из них.

До Рождества оставалось три дня. За минувшие недели Минерва закончила оставшуюся работу, ответила на несколько писем с поздравлениями и даже успела приготовить подарки для родных и близких друзей. А еще она провела несколько новых вечеров в компании профессора Дамблдора: последнее время он нередко отыскивал повод для дружеских посиделок за чашкой чая, либо шоколада или какао — и все это вкупе с необыкновенными и зачастую экзотическими сладостями. Хотя Минерва и не слыла любительницей сахара и тому подобных лакомств, Дамблдора это никогда не останавливало. В благодарность она показала ему, как правильно заваривать исключительно шотландский черный чай горцев с добавлением молока или сливок, и получилось у него, стоит признать, замечательно — и с первого раза, что совершенно не удивило.

О своих опасениях касаемо самочувствия декана, которые брали начало еще с ноября, МакГонагалл старалась не заговаривать, видя его привычное расположение духа и приподнятое настроение. А уж на фоне наступающего праздника и всеобщей рождественской суеты, частью которой была и работа над постановкой профессора Бири, и вовсе стало казаться, что все вернулось в былое русло и причин для тревог больше нет — по крайней мере, в это хотелось верить.

— Вы любите поэзию, Минерва? — спросил Дамблдор как-то раз, когда они, попивая приготовленный по-шотландски чай, сидели в его кабинете перед зажженным камином, поленья в котором весело потрескивали.
— Да. В наших краях пристрастие к литературе, в особенности национальной, так же обыденно, как и пасмурная погода в горах. Чтение стихотворений, баллад и поэм считается вторым главным развлечением после музыки и танцев.
— А каких поэтов Вы предпочитаете?
— Роберт Бёрнс, Вальтер Скотт, Роберт Фергюссон и, пожалуй, Джеймс Макферсон. Из английских поэтов всегда нравились Шекспир, Джордж Байрон, Томас Миддлтон… А Вы?

Дамблдор ответил звучно:



Минерва узнала стихотворение Байрона и продолжила за ним с не меньшим энтузиазмом:



Профессор поднялся и встал у камина. Помолчав, он произнес, перескочив по строкам:

В часы бессонные недуга,
Как яд кипел, волнуя кровь —
«Нет», — думал я, — «страданьем друга
Уж не встревожится любовь»!
Ненужный дар тому свобода,

— Кто в узах жертва старых лет. — подхватила вновь Минерва, глядя на него с некоторым интересом. — Вот воскресит меня природа — и к чему? Тебя в живых уж нет…

…Когда любовь и жизнь так новы,
В те дни залог мне дан тобой:
Печали краской рок суровый
Мрачит его передо мной.
Навек той сердце охладело,
Кем было все оживлено;
Мое без смерти онемело,
Но чувства мук не лишено.

— Браво, Минерва. — улыбнулся Дамблдор, и улыбка эта отчего-то показалась МакГонагалл грустной. — Теперь и Вы знаете одного из моих излюбленных поэтов. Прошу прощения, что вынудил Вас так внезапно припомнить столь нечасто встречающуюся его работу.
— Не извиняйтесь, профессор. Мне это даже понравилось.
— В самом деле?



Дамблдор взглянул на женщину и, отпив чаю, улыбнулся вновь и подхватил:



— Вы хорошо знаете Бёрнса? — спросила шотландка, удовлетворенно усмехнувшись.
— Уверен, что не так хорошо, как Вы, профессор МакГонагалл.



Декан прошелся по комнате, заведя одну руку за спину:



Последние строки он зачитал особенно задорно, и Минерва сдержанно рассмеялась.

— И ведь он был прав, моя дорогая. — усмехнулся Дамблдор довольно, усаживаясь обратно в кресло и отставляя чашку на столик. — Ничто так не лечит, как добрый вечер в хорошей компании.
— Грех будет не согласиться. — МакГонагалл кивнула, делая глоток своего чаю.
— Сильно ли Вы расстроились оттого, что остались на Рождество в Хогвартсе?
— Не знаю, профессор. — честно призналась она. — Скорее нет, чем да. Говоря откровенно, я не вижу причин для грусти и уж тем более для тоски.
— Но Вы наверняка скучаете по родным?
— Немного. Тяжело было в первые годы после переезда в Лондон, когда я еще работала в Министерстве. Но сейчас я снова в Шотландии. И к тому же, как я уже говорила, Хогвартс — и есть мой дом. Так что гнетущие чувства далеко не так сильны, нежели могли бы быть. — Минерва поставила чашку на блюдце и внимательно посмотрела на Дамблдора. — И должна сказать, во многом благодаря Вам.

Он перевел на нее взгляд, который, казалось, слабо мерцал ясным синеватым свечением в полумраке гостиной. Ровные губы МакГонагалл дрогнули в оттененной непривычной ей нежностью улыбке, когда она встретилась с ним. Последнее время она часто стала так ему улыбаться, сама того не замечая.

— Я должен один секрет тебе доверить, но сможешь ли смолчать? — отчего-то вновь засмотревшись на нее, зачитал вдруг Дамблдор по памяти вторую сцену пьесы «Оборотень» Миддлтона и Роули.
— Молчать умею, сударь. — Минерва сделала новый глоток. Напиток уже поостыл.

Ненадолго повисла тишина. Затем профессор, устремив взгляд на огонь, продолжил неспешным и размеренным, спокойно-осторожным тоном, словно не желал потревожить царящие в комнате сумерки:



МакГонагалл, немного помолчав, невольно сжала в пальцах маленькую дужку чашки и вполголоса все-таки дополнила:



А между тем, ее обуревало странное чувство. Минерва постаралась скрыть признаки смущения и отвернулась, устремляя взгляд в незашторенное окно, хотя там и не было ничего, кроме темного полотна ночного неба. Дамблдор, все еще неотрывно глядя на пламя, весело танцующее в камине под треск поленьев, продолжал молчать. Ему хотелось на мгновение заглянуть в мысли шотландки и узнать, о чем она думала прямо сейчас, без сомнения ощутив неоднозначность прозвучавших от него строк. Но не смел. И желание сделать это тотчас одернул как порыв непристойный и эгоистичный.

— Держу пари, Вы могли бы стать великолепным учителем литературы, Минерва. — нарушил тишину волшебник, и лицо его стало расслабленным, как и несколько долгих минут назад.
— Возможно. Хотя я об этом никогда не задумывалась. — МакГонагалл снова повернулась к нему и пожала плечами, прежде чем отставить свою чашку. — Я всегда знала, кем хочу быть. А уж если и меняла решения, то уверенно и твердо, не сочтите за хвастовство. Именно поэтому я сегодня здесь. На своем месте. Все так, как должно быть.
— И я этому очень рад, дорогая профессор.

Минерва аккуратно поднялась, разглаживая юбку, и Альбус тоже встал, согласно этикету, и повернулся к ней, заведя руки за спину; на его губах снова играла мягкая ухмылка.

— Время уже позднее, профессор Дамблдор.
— Вы правы. Прошу прощения, сегодня я и сам не заметил, сколь задержал Вас.
— Я очень благодарна Вам за еще один приятный вечер. И особенно за час поэзии. Если бы не Вы, прозябать мне со скуки за разбором почты.

Декан, также благодарно кивнув, немного сместился в сторону, чтобы пропустить ее к дверям. Минерва, проходя мимо него, отчего-то приостановилась на миг и повернула к нему голову. Их взгляды снова молчаливо встретились, и тут ей глупо подумалось о том, что она впервые видит его так близко — всего в дюймах шести от себя. И он тоже, на удивление, отметил эту незначительную деталь.

Его завораживающий взгляд мнился ей притягательным, особенно сейчас, в тиши и полумраке. И снова мгновение воплотилось в вечность. В какой-то момент Минерве захотелось сделать еще один шаг ближе, — но зачем? — несмотря на то, что эта непонятная пауза уже и так приобрела оттенок чего-то личного.

— Мне пора, Альбус... — выдохнула она почти шепотом, когда Дамблдор, казалось, чуть наклонился ей навстречу. — Спокойной ночи. — и ноги сами, подчиняясь не чувствам, но разуму, понесли ее прочь из его кабинета.
— Спокойной ночи, Минерва.



Следующим днем МакГонагалл, отвлекшись от любого рода переживаний и размышлений, помогала в Большом Зале с подготовкой театральной сцены, а после обеда вновь перебирала подарки, желая убедиться, что ни о ком не забыла; в ночь на 25 декабря они исчезнут и окажутся у адресатов, где бы те ни находились. В полдень также прибыло несколько почтовых сов, и пепельная сипуха Минервы доставила ей пару писем, одно из которых было от матери.

Вечерело. Разобрав свои старые тетради, что до этого хранились в смежном кабинете класса Трансфигурации, профессор выбрала несколько нужных и уже намеревалась вернуться в отведенную ей комнату, когда из кармана ее длинной юбки выпал лист пергамента — письмо, о котором она уже успела позабыть. Отложив рукописи на преподавательский стол, волшебница подняла конверт, раскрыла и все же решила прочесть:

Дорогая Минерва,

Мы с твоим отцом еще не вернулись из Швеции. Увы! Война сказывается, и границы закрыты: здешнее Министерство объявило, что сейчас переходы небезопасны. Говорят, порталы могут перенести в зону военных действий, и секретность может оказаться нарушена. Честно говоря, я не совсем их понимаю, но приходится ждать. Хотя, вероятно, дело еще и в том, что Роберт — человек… Однако я уверена, что к концу декабря мы увидимся! Ну а пока у твоего отца есть возможность поддержать прихожан местной пресвитерианской церкви. Люди, надо сказать, очень встревожены.
На данный момент у нас все хорошо, моя дорогая. Знаю, что в Хогвартсе ты в безопасности, но все равно тоже будь осторожна. Твои братья сообщают, что в Шотландии сейчас гораздо меньше треволнений, чем было несколько месяцев назад. Неспокойные нынче выдались времена… Хотя для кого-то и они — не преграда счастью! Говорят, твой друг, Дугал МакГрегор, женился! Помнишь его? Ох уж эти магглы. То у них война, то пиры, то снова война. Иногда их беспечность поражает меня. А может, это отвага перед лицом неизбежного? Кто знает.

Наши подарки для тебя обязательно прибудут в срок!
Ни о чем не переживай.

Веселого Рождества!

С любовью,
Изобель.

Дочитав, Минерва опустила письмо, и взгляд ее расфокусировался. В этот момент чувство какой-то неприятной и необъяснимой досады разошлось в груди, как липкий деготь. И сделалось не по себе. А потом ненужные слезы обожгли глаза, и МакГонагалл смяла пергамент в кулак.

Ей вдруг невообразимо стало жаль. Все и всех. Болтливую наивную мать, праведного отца, братьев, себя и…

Дугал. Дугал МакГрегор. Юношеская любовь, в свое время едва не лишившая ее, беспристрастную Минерву МакГонагалл, холодного рассудка. Тогда ей казалось, что ничего в мире, кроме любви, не имело значения, и ради нее она была готова на все…

Нет, не на все. Минерва знала, каково это — полюбить маггла и навсегда изменить себе, добровольно отрекшись от своего дара. Любовь требует жертв, — так обычно говорят знатоки бульварных романов... Однако на такую жертву МакГонагалл оказалась не готова. Позабыть о магии, — об этом неописуемом чувстве свободы и переполняющей энергии, — и навсегда запереть волшебную палочку под замком… Для Минервы это было равносильно смерти. Она видела, как страдала ее мать, утаивая и пряча свою подлинную сущность от отца. Однажды Изобель едва не поверила, что она, как и он, всего лишь маггл. Минерва даже испугалась, что ее магия обернулась вовнутрь, и та потеряла рассудок, но, благо, это кратковременное помешательство быстро прошло. Но именно тогда юная волшебница твердо решила для себя, что не желает повторить такую судьбу. Во что бы то ни стало.

А может, это просто не та самая любовь? Да и не любовь вовсе?

И все же Минерве было жаль. Как все сложилось бы, сделай она иной выбор? Была бы она счастлива? И потому сейчас по-глупому оплакивала свои несбывшиеся юношеские мечты, проклиная доброе письмо с вестью о чужой женитьбе. На поверхность стола тяжелыми каплями тихо падали горячие слезы одна за другой. Отчаянно хотелось остановиться, — и разум твердил, сколь все это бессмысленно и просто смешно, — но накопившиеся за эти месяцы эмоции от всевозможных переживаний рвались наружу, и не хватало сил их сдержать. В какой-то момент ей показалось, что она уже не знает наверняка, отчего же все-таки плачет на самом деле.

— Профессор МакГонагалл? — за собственными всхлипами она не услышала, как Дамблдор вошел в пустой класс.

Шотландка вздрогнула и наскоро вытерла лицо ладонью, сильнее сжав в другой руке измятое письмо.

— Профессор Дамблдор. — не поворачиваясь, спокойно поприветствовала она, но голос выдал ее.
— Дорогая Минерва… Что случилось?

В следующий миг мужская рука коснулась напряженного плеча, и декан взглянул на МакГонагалл, не скрыв от нее своего беспокойства. Он никогда не видел ее плачущей, и потому, — и еще по некоторым причинам, — ее слезы встревожили его, а вторгаться в ее разум он попросту не мог, даже в оправдание искреннего неравнодушия.

Минерва ничего не ответила, продолжая прятать от профессора взгляд. Она ощущала себя безумно глупо: словно маленькая девчонка, потерявшая любимую игрушку. «Боже, какой это стыд»… — корилась мысленно она, не зная, что ответить на повисший в тишине вопрос.

— Не хотите ли Вы рассказать мне? — выждав, мягко предложил Дамблдор; от ее решения сейчас зависело очень многое. Доверяла ли она ему настолько, чтобы обнажить перед ним свою уязвимость?
— Призраки прошлого, профессор. — начала Минерва, выдохнув и убрав руку от порозовевшего лица. — А еще обида и горечь от вынужденно разрушенных надежд.

Дамблдор реализовал для нее носовой платок и услужливо передал ей. Она кивнула и приняла, борясь с вновь подступающими слезами, которые так и норовили соскользнуть по острым скулам и плотно сжатым тонким губам.

— Когда мне было восемнадцать лет, — неожиданно продолжила МакГонагалл, сама не зная, зачем, — перед поездкой в Лондон я проводила лето у своих родителей… И там познакомилась с одним мальчишкой. Магглом. Его звали Дугал. Он так понравился мне, что я чуть не потеряла голову. — она вдруг улыбнулась сквозь слезы от того, насколько нелепо все это звучало сейчас, однако Дамблдор понимающе и подбадривающе кивнул ей. — Вы наверняка знаете, как это бывает… Молодая кровь горячит не хуже вина. Мы даже хотели пожениться. Но потом я поняла, что оказалась перед выбором. Который, однако, сделала без колебаний... Я просто не могла пожертвовать тем, чего в свое время добровольно лишилась моя мать, а потом мучилась и едва ли не… — обуздав подступившие эмоции, она тихо выдохнула и покачала головой. — Я не хотела отказываться от себя, как это сделала она, профессор Дамблдор. Считаете, я эгоистка?

Минерва наконец повернулась к декану, но не встретила в его взгляде осуждения, которого с готовностью ждала.

— Вовсе нет. — ответил он, и от него снова повеяло каким-то необъяснимым спокойствием. — Порой жизнь всех нас ставит перед выбором, сделав который, мы невольно причиняем боль тем, кого любим. Но зачастую именно такой выбор, Минерва, — самый правильный из всех... И он определяет все. Вам нет причин для сомнений, моя дорогая. Все именно так, как должно быть.

МакГонагалл, слабо кивнув, поджала губы и опустила голову, комкая во влажных ладонях злосчастный пергамент, отчего Дамблдор не сдержал мягкой улыбки, смотря на нее сейчас. Он в ней не ошибся: она доверяла ему. По-настоящему. А доверие было тем, что Дамблдор ценил превыше всего остального. За исключением разве что…

Профессор протянул руку и осторожно коснулся длинными сухими пальцами ее подбородка, призывая поднять голову. Непозволительный для джентльмена жест по отношению к незамужней женщине, но он все равно сделал это и встретился с ее взглядом — темно-изумрудным и влажным от слез.

— Вы очень сильная, Минерва. — проговорил декан вполголоса, медленно переместив ладонь на ее щеку, скорее неосознанно, чем намеренно, чтобы большим пальцем смахнуть скользнувшую по ровной скуле слезу; а затем все же убрал руку, не желая смущать. — Гораздо сильнее, чем я.

МакГонагалл это искренне удивило. Улыбнувшись столь явному ее замешательству, Дамблдор усмехнулся и, спрятав руки в карманах, присел на край стола, уводя свой взгляд блуждать по сводам просторного и скудно освещенного кабинета, наполовину погрузившегося в вечерний сумрак.

— Вы смогли отличить иллюзию от мечты там, где я уверовал в ложь... — пояснил наконец он, когда волшебница присела рядом. — Я сделал неправильный выбор, Минерва. И цена за него оказалась слишком высока.

На этих словах Дамблдор на миг прикрыл глаза, прежде чем снова заговорить, твердо решив: откровение за откровение — доверие за доверие.

— Я был старшим ребенком в семье. Я, мой брат Аберфорт и… Ариана. Ей было шесть, когда дети живших по соседству магглов увидели, как она, играя, что-то колдовала у нас на заднем дворе. В конечном итоге они... Жестоко избили ее за то, что она не смогла объяснить им свою магию.
— Бог мой. Откуда такая жестокость…
— Воспитание. И недостаток родительской любви. — невесело хмыкнул Дамблдор.
— Что случилось потом?
— Вмешался отец. И в ярости он… Убил тех мальчишек. За это его отправили в Азкабан. — голос профессора звучал необычайно спокойно, в то время как МакГонагалл взирала на него с искренним переживанием. — А Ариана… После этого она замкнулась в себе. Стала бояться собственной магии и отвергать ее. И та обернулась против нее.
— ...И свела с ума.
— Она была очаровательным ребенком, Минерва. — с неподдельной тоской продолжил Дамблдор. — Послушная, отзывчивая. И любознательности хоть отбавляй: до того дня всюду ходила за мной хвостиком. — он, как и МакГонагалл, слабо улыбнулся этим воспоминаниям. — А потом Ариана стала сама не своя: приступы, истерики... В то время я не всегда был рядом. Аберфорт заботился о ней как мог и стал единственным, кого она по-настоящему слушала. Однако ее магия не поддавалась контролю. И однажды, в припадке, она убила нашу мать… Случайно, конечно же. Но это раскололо нашу семью. А когда Ариане исполнилось четырнадцать, она…
— Умерла?
— Я должен был беречь ее... Она нуждалась в моей защите. Они все в ней нуждались.
— Альбус…
— Но я пренебрег жизнью Арианы. Пренебрег братом. Всеми, кто был мне дорог. В угоду эгоизму и недостижимой абсурдной мечте… Ради иллюзии.
— Не говорите так. Все вы были лишь детьми.
— Не тогда. Не в тех обстоятельствах. На мои плечи легла ответственность за семью после смерти обоих родителей. Это было моим долгом. — Дамблдор взглянул женщине в глаза и к собственному стыду не встретил в них презрения.
— И все равно Вы любили их. Всех.
— Не так сильно, как следовало бы... Теперь Вы знаете. Я не стою и толики Вашей дружбы, Минерва. Не говоря уже о…

Он, умолкнув, лишь сокрушенно выдохнул, так и не договорив.

— Я вижу перед собой человека, искренне сожалеющего о том, чего он никогда никому не желал... Не коритесь за то, что Вы хотели жить иначе, имея свои устремления. Все мы о чем-то мечтаем, и не всегда наши мечты соответствуют чужим ожиданиям. — в следующий момент Минерва уверенно сжала его руку. — Вы сами говорили, что жизнь ставит нас перед выбором… Но кто сказал, что мы не имеем права на ошибку?

Дамблдор снова посмотрел на нее. Он почти не верил в это. И не верил, что вновь обрел понимание — совершенно искреннее и полное надежды, которой у него давно не было.

— Вы так добры ко мне, Минерва… — с тоской проговорил он.
— Все будет хорошо, Альбус.
— Нет, Вы должны знать, что я…

Неожиданно громко скрипнула массивная дверь, и МакГонагалл, вздрогнув, отпустила чужую руку. Она отпрянула и обернулась, в то время как декан лишь молча перевел взгляд на появившегося в другой части класса Диппета.

— Вот Вы где. Я Вас уже обыскался, Дамблдор. — не слишком довольно изрек тот, глядя то на одного преподавателя Трансфигурации, то на другого в некотором замешательстве. — Прошу прощения, что помешал. Но Вы мне нужны. Сейчас.
— Конечно, Армандо. — волшебник дружелюбно улыбнулся и тоже выпрямился, поворачиваясь, между тем, к Минерве. — Благодарю Вас, профессор МакГонагалл. И Вам не о чем беспокоиться, Вы все сделали правильно. Но не задерживайтесь здесь допоздна.
— Разумеется, профессор Дамблдор. И спасибо Вам. — женщина сдержанно кивнула, сцепив руки в замок. — Доброй ночи.
— Доброй ночи.

Напоследок он улыбнулся снова, но на этот раз совсем не так, как всегда. На этот раз его улыбка была особенной — и нежность в ней была другой.

*В части использованы творения следующих авторов: Джордж Байрон, Роберт Бёрнс и Томас Миддлтон. С легкой редакцией от меня.

Профессор Бири, преподаватель травологии и по совместительству непризнанный постановщик и поборник высокого искусства, воспылал энтузиазмом испытать удачу и представить здешней, — не слишком привередливой, — публике свой режиссерский дебют: это была именно его идея — «провести сочельник с пользой и приобщить юное поколение к недооцененному магическим сообществом театру». Помимо прочего, он был убежден, что постановка поможет отвлечься от тех треволнений, что порождала война в маггловском мире, и сплотить учеников, их семьи и преподавателей в столь нелегкое для всех время. Директор Диппет дал добро, и в качестве сюжета была выбрана сказка из сборника барда Бидля — «Фонтан феи Фортуны»: роли распределили среди оставшихся на празднование студентов, коих оказалось непривычно много в этом году — по причине той же войны, так как мало кто решился уехать; в качестве зрителей и членов жюри должны были выступить родители и штат Хогвартса.

Минерва, как и все остальные профессора, задействованные в работе, вновь сосредоточилась на поставленной накануне задаче: ее талант к трансфигурации и хорошее воображение пришлись очень кстати — ей поручили костюмы. Профессор Вилкост отвечала за магические испытания, которые, согласно повествованию, ждали четверых волшебников на пути; профессор Кеттлберн, школьный магозоолог, был отправлен на поиски существа на образ Гигантского Змея и должен вернуться с таковым к началу спектакля; молодой профессор Флитвик трудился над светом, а профессор Дамблдор был ответственен за декорации. Именно он, преобразовав праздничные украшения, возвел в Большом Зале зачарованный тайный сад и холм, на котором возвышался огромный четырехъярусный фонтан из сверкающего серебра. Холм этот, по мере продвижения сюжета, должен был постепенно погружаться под сцену, подготовленную профессором Бабблинг. Иными словами, каждый оказался при деле, и не оставалось времени предаваться тревогам.

Постановка обещала стать грандиозной. В сочельник зал полнился людом у сцены, которая восхищала и поражала воображение даже собравшихся среди гостей привидений: практически все пребывали в предвкушении успеха. Ровно до момента, пока перед зрителями не развернулся эпизод, в котором сэр Невезучий должен просить руки ведьмы Аматы.

Профессор Бири был так поглощен процессом подготовки своего маленького театра, что упустил из виду размолвку среди исполнителей главных ролей: за пару дней до спектакля девушки, играющие трех волшебниц, поссорились. Как итог, Алиса Джордан поставила подножку Пенелопе Кэмпбелл в роли Аматы, и та в ключевой момент свалилась в фонтан, ухватившись за штору, отделявшую место действия; эта штора, конечно же, сорвалась и упала вместе с ней, а следом и весь подвес с листьями и цветами, ограждавший сад. Мисс Кэмпбелл, разумеется, поспешила ответить обидчице, и на подмостках разразилась нешуточная драка — мгновение спустя в зал полетели заклятия. Одно из них даже угодило в профессора Бири, в результате чего у него раздулась голова.

Преподаватели вмешались и быстро пресекли потасовку. И все бы ничего, но Змей, которого привез профессор Кеттлберн, на деле оказался увеличенной в размерах огневицей — за это время существо успело рассыпаться в пепел, а из-за отложенных им пламенно-красных яиц загорелся гобелен.

И вспыхнул пожар.

В поднявшемся переполохе профессору Дамблдору пришлось осушить фонтан и направить всю воду на интенсивно разросшееся магическое пламя, пока одни учителя сдерживали его, а другие — выводили учеников и гостей из Зала.

Огонь удалось погасить. Хотя и не сразу.

— Да-а, такой сочельник нескоро забудешь... — неоднозначно протянул профессор Слагхорн, прокашлявшись от дыма. — Как там говаривал Бири? «С огоньком»?
— Никто не пострадал? — декан Гриффиндора окинул взглядом присутствующих преподавателей, которые выглядели, к счастью, здоровыми, но грязными, пыльными и недовольными; все воззрились на профессора Кеттлберна, а директор Диппет, и без того недолюбливавший магозоолога, и вовсе вскинулся на него.
— Мерлинова борода, как Вы вообще додумались привезти в школу настоящую огневицу?! Еще и таких размеров! — уже как несколько минут гремел он, яростно отряхивая подпаленную парадную мантию, которую надел поверх костюма. — Сегодня же буду ждать Вас у себя в кабинете ровно в половине восьмого вечера — и ни минутой позже! Клянусь, это будет Ваш сорок седьмой испытательный срок, Кеттлберн!
— Армандо, тут не только его вина. — тактично вмешался Дамблдор, переключая на себя внимание разозленного не на шутку Диппета. — Нам всем следовало отнестись ответственнее к возложенным на нас обязанностям: безопасность никогда не терпела полумер... Как бы то ни было, у нас еще будет время это обсудить; кажется, в профессора Бири попало одно из заклятий.
— Это правда. Его уже доставили в больничное крыло. — поддержала Минерва. — Эффект заклятия временный.
— Среди учеников были пострадавшие? — немного отвлекся директор, бросив отряхивать мантию. — Профессор Слагхорн, срочно приведите в парадную всех целителей, мы должны осмотреть каждого, кто покинул Большой Зал! Профессора Дамблдор, Флитвик и МакГонагалл, нужно восстановить все прежде, чем сюда нагрянут люди из Министерства! Видит Мерлин, никогда еще в истории Хогвартса не случалось подобных инцидентов — еще и в канун Рождества! — раздав указания, возмущенно воскликнул он и в сопровождении остальных преподавателей скорым тяжелым шагом покинул Зал.

Следом за ним вяло поплелся хромой на одну ногу Кеттлберн, кивнувший Альбусу в знак признательности.

— «И все они жили долго и счастливо, и никому из них даже в голову не пришло, что источник, дарующий счастье, вовсе не был волшебным», — процитировал концовку «Фонтана феи Фортуны» Дамблдор, когда Диппет ушел. — Как жаль, что нам не посчастливилось досмотреть спектакль. Чудесная сказка! И как иронично, что именно она, повествующая о единстве, дружбе и любви, послужила раздору.
— Да, вот вам и проказница-Фортуна! — пропищал Флитвик, потихоньку восстанавливая одну из почерневших стен.
— Надеюсь, эта неудача не слишком сказалась на энтузиазме Герберта... — волшебник замысловатым взмахом палочки дематериализовал сразу несколько поврежденных гобеленов и навесов.
— Профессор Бири чересчур предан искусству, чтобы от него отказываться. — ответила ему МакГонагалл, магией разбиравшая рухнувшие подмостки. — Я слышала, ради театра он планирует покинуть пост преподавателя травологии в обозримом будущем.
— В самом деле?
— Да, но пока неизвестно, когда именно это произойдет.
— Будет досадно лишиться такого знатока растительного мира, как Герберт... С другой стороны, у него уже есть не менее достойный преемник. — с намеком на молодую профессора Стэбль отозвался декан, вызвав у Минервы одобрительную полуулыбку. — Я так и не спросил Вас, все ли в порядке, профессор МакГонагалл? Вы находились довольно близко к краю сцены.

Женщина наскоро трансфигурировала уцелевшие декорации обратно в праздничные украшения и оставила их парить в воздухе, пока маленький вихрь, наколдованный Филиусом, сметал и затягивал пыль и золу.

— Да, спасибо, профессор Дамблдор. — отозвалась она. — Думаю, профессор Бири единственный, не считая склочниц с Когтеврана и Хаффлпаффа, кому фортуна сегодня не улыбнулась. Что же касается девочек… Я непременно с ними поговорю. Сразу после того, как все трое придут в себя от потрясений. И с их деканами, несомненно, тоже! Устроить вооруженную драку на сцене…
— …Вопиющее безрассудство. — добавил за нее Дамблдор, не сдержав добродушной усмешки; блюстительница дисциплины — в этом была вся Минерва.
— Несмотря на каникулы, они нарушили, по меньшей мере, семь школьных правил! И это без учета общей безответственности.
— Они уже наверняка сожалеют о случившемся. Но, безусловно, воспитательная беседа им не повредит. — согласился Альбус, возвращая потемневшим стеклам и витражам на окнах прежний вид. — Поскольку, увы, одно из заклятий действительно попало в учителя.
— Что вполне можно классифицировать как нападение!
— Будет Вам, Минерва. Вы же знаете, это была случайность.
— Убеждать в этом предстоит Министерство, а не меня. И, что куда хуже, Абраксаса Малфоя.
— Как бы рождественский пир отменить не пришлось. — протянул Флитвик, закончив со своей частью Зала.
— Не стоит волноваться раньше положенного времени. — успокоил коллег Дамблдор. — Я уверен, что нам удастся прийти ко всеобщему соглашению. И праздник обязательно состоится.



И хотя последствия пожара устранились в считанные часы, а воспитательные беседы с непосредственными виновниками «торжества» были проведены, Министерство все равно выдвинуло директору Диппету выговор в тот же вечер, а часть семей выступили против подобных постановок. Некоторые даже умудрились обвинить в случившемся произведение, — такой версии придержался и профессор Бири, к утру отошедший от воздействия заклятия, когда его голова вернулась к нормальным размерам, — мол, это оно принесло неудачу; а кто-то, включая Малфоев, и вовсе выявил в сюжете пропаганду кровосмешения среди магов с людьми и заявил, что «Сказки барда Бидля» следует изъять из библиотеки Хогвартса. К счастью, на фоне приближающегося Рождества обсуждение данного происшествия и вытекающие из него негодования удалось свести к минимуму: на следующий день, при содействии Элфиаса Дожа, Дамблдор сумел убедить Попечительский Совет в том, что пожар — не военная диверсия, а самая обыкновенная случайность, которая уже с успехом ликвидирована, и школе ничего не угрожает. Тем не менее, среди учеников и их родителей нашлись желающие покинуть территорию замка в последний момент: не у всех наличествовала уверенность в том, что сегодня на празднике ничего не загорится — или еще чего похуже. Поэтому к вечеру в Большом Зале на рождественском пиру насчиталось всего два стола гостей. Ни много ни мало.

После небольшой речи директора собравшиеся приступили к праздничному ужину, и за непринужденными разговорами все постепенно забылось. Между тем, домовики позаботились о празднестве на славу — блюда ломились от дивных яств: и медовые леденцы, и печеные яблоки в миндальном шоколаде, и жаркое, и праздничная индейка, и венец рождественского пира — огненный пудинг. От вида всех этих вкусностей меж гостей воцарился покой, а теплое мерцание свечей и двенадцати волшебно украшенных елей подарили долгожданный уют.

К полуночи заиграла музыка, и большинство присутствующих вышли из-за столов: отправились потанцевать или пройтись; несколько профессоров, отдыхая в другой части зала, вели неторопливые беседы под веселый треск поленьев в камине, над которым уже неделю как расцвела омела.

— Вы чудесно выглядите, Минерва. — голос Дамблдора вынудил молодую волшебницу обернуться; в мягком свете факелов она показалась ему очаровывающей, и на сей раз мысль об этом он не посмел отогнать.

Маленькая зеленая шляпка с загнутым в замысловатую спираль тонким пером слабо мерцала, словно укрытая прозрачным инеем; однотонное изумрудное платье из плотной атласной ткани подчеркивало ее статную фигуру; чуть стянутые в плечах короткие рукава прятали острые ключицы, а по спине темными упругими волнами струились необычайно длинные волосы, красоту которых профессор часто скрывала от чужих глаз.

Она улыбнулась в ответ. Обычно, как говорила мать, ее вкус в нарядах оставлял желать лучшего, и оттого Минерва не слишком-то любила появляться на празднествах. Однако Дамблдор не был согласен с таковым утверждением, хотя и не слышал ее мыслей. Она действительно была… Красива. По-особенному. Раньше он не замечал этого.

— Сегодня дивный вечер, и я буду рад, если Вы согласитесь потанцевать, профессор МакГонагалл. — и декан протянул руку. Сам он был одет в твидовый светло-серый костюм с жилетом и бледно-сиреневым галстуком, усыпанным очень мелким узором; на пиджаке посверкивала серебряная булавка в виде символа Даров Смерти из сказок Бидля.

Женщина подала руку без колебаний. Дамблдор вывел ее на середину зала, и кружившиеся поблизости пары невольно расступились. Музыка продолжала играть, но в какое-то мгновение МакГонагалл почувствовала стеснение: ей никогда раньше не доводилось танцевать с ним. Декан приобнял ее за талию, не спеша начинать, и с полуулыбкой взглянул на нее, подметив в темных глазах тень смущения.

— Похоже, Альбус, все на Вас смотрят. — проговорила она наконец, положив ладонь ему на плечо.
— Нет. Поверьте, дорогая профессор: все смотрят на Вас.*

…Они танцевали в окружении мерцающих рождественских огней и сотен свечей, поддаваясь уводящей в забвение музыке, и весь мир вокруг потерял очертания, размывая границы между явью и сном. Все вдруг стало неважным. Все, кроме одного-единственного танца. Дамблдор ни на миг не отводил от Минервы взгляда; ее волосы взмывали вслед каждому ее движению, и вся она была необыкновенно невесомой и легкой в его руках, ведомая им в импровизированном вальсе под летящее пение плачущей скрипки.

Когда же музыка стихла, и танцевавшие по традиции принялись аплодировать друг другу, МакГонагалл, вместе с деканом последовав их примеру, отчетливо услышала, как громко в груди забилось сердце — так, как не билось уже очень и очень давно.

— Вы восхитительно танцуете, Минерва. — поблагодарил профессор, совершенно искренне оценив ее умения.
— Как и Вы. Нечасто встретишь по-настоящему достойного партнера.

Гости медленно потянулись из Большого Зала, дабы соблюсти еще одну традицию и прогуляться по ночному замку; рождественская ночь только начиналась. Старшекурсники разбрелись кто куда, разбившись на небольшие группы и пары, а профессора, тактично позабыв о формальностях в честь праздника, успешно делали вид, что не замечают их шалостей.



МакГонагалл в компании Дамблдора, Диппета и профессоров Фриллса и Вилкост поднималась на третий этаж, когда решила замедлить шаг на одном из лестничных мраморных балконов и остановиться перед большим окном, выходящим на поле для Квиддича, за которым виднелись огни неспящего Хогсмида; некто запустил над деревней яркий волшебный фейерверк.

— В каком бы непроглядном мраке ни оказывался мир, в ночном небе всегда найдется звезда, что напомнит ему о свете. — вполголоса проговорил Дамблдор, остановившись вместе с ней. — И они находят ее, свою звезду; ни одной войне не отнять у людей маленьких радостей жизни… Хотя порой и непросто о них не забыть под силой ее гнета.
— Это правда, Альбус? То, что происходит в Европе?
— Увы...
— Вы были там?
— Да.

Дамблдор действительно был одним из тех, кто втайне помогал магглам в их неравной борьбе. Но Германия не ослабевала... И он догадывался, почему. Как догадывался и о том, как долго продлится эта бессмысленная и бесчеловечная жестокость.

— Когда же все это кончится, Альбус?… — будто прочитав его мысли, спросила МакГонагалл, глядя в окно.
— Даже мудрейшим не дано предвидеть все, дорогая профессор.** — неоднозначно и не без грусти ответил он.
— Я... Хотела сказать Вам спасибо. — вдруг начала она и повернулась к нему.
— За что?
— За все: за помощь, советы. За доверие. И за танец. — женщина подняла на него взгляд и мимолетно улыбнулась, невольно вспомнив и их встречи по вечерам, и разговоры, и то, как они танцевали; было во всем этом нечто необъяснимое, но дающее покой и светлую надежду в этой бесконечной череде тревог.
— Нет, Минерва... Это я должен быть благодарен Вам.

В этот миг где-то рядом послышался очень тихий шелест. МакГонагалл взглянула наверх: вечнозеленое растение, подобно виноградной лозе, медленно тянуло с окна тонкие молодые ростки, увенчанные ягодами — белыми, как первый снег; говорят, в рождественскую ночь омела появлялась и распускалась всегда там, где ее не чаешь найти.

— До чего красивая и дивная магия… — задумчиво отметил Дамблдор, и Минерва поймала его мерцающий в полумраке взгляд.
— А ведь «источник, дарующий счастье, вовсе не был волшебным». Верно? — вдруг сказала она неоднозначно, и маг, в одно мгновение отринув прочь ворох злосчастных сомнений, поцеловал ее.

* — отсылка на фильм о Золушке.
** — отсылка на «Властелин Колец».

С того момента они почти не виделись. Уже минул морозный январь, ему на смену ступили февральские холода, а декан более не искал с МакГонагалл встречи и нередко отсутствовал. Поначалу она стойко делала вид, что ничего не произошло, — даже несмотря на собственные невыясненные чувства, — но не могла не задаваться вопросами. Разбирая по вечерам работы учеников, она невольно задумывалась о том, что мог испытывать к ней такой человек как Дамблдор. И мог ли вообще. Нравилась ли она ему? Или то было лишь мимолетным наваждением?

Когда же волшебнице удалось в первую очередь убедить себя в том, что она попросту не может что-либо испытывать к Альбусу Дамблдору, — каков абсурд! — ей захотелось потребовать от него объяснений. Он был обязан внести ясность, потому что Минерва не терпела неопределенностей, особенно когда дело касалось взаимоотношений. Но ей все никак не удавалось застать декана одного. И начало казаться, что он избегает ее — очень ловко и всегда под веским предлогом. Тем не менее, сомнения на сей счет развеялись, когда Дамблдор все-таки пришел к ней.



Однажды вечером, после отбоя, в дубовую дверь постучали. Минерва, мысли которой на тот момент уже давно были заняты подготовкой к практическим занятиям для третьего курса, искренне изумилась, завидев на пороге своего наставника. Завязывая кушак длинного клетчатого халата, она смерила его таким взглядом, словно встречала нерадивого ученика, наконец явившегося на отработку; минутное изумление ее быстро испарилось.

— Профессор Дамблдор.
— Профессор МакГонагалл. — начал было мужчина вполголоса, заведя руки за спину. — Простите за столь поздний визит… Хотя это не единственное, за что я должен перед Вами извиниться. Вы позволите?

И волшебница отступила, разрешая ему войти. Она закрыла дверь и, помятуя о вежливости, жестом предложила декану присесть, но тот ответил учтивым отказом.

— Мне не хотелось бы надолго Вас задерживать. — снова заговорил он, внимательно глядя на нее.

МакГонагалл стояла чуть поодаль, плотно сжав тонкие губы, и тоже не отводила взгляда. Дамблдор помедлил, затем продолжил:

— Мне очень жаль, Минерва… Мной был совершен опрометчивый и непристойный поступок. Я смутил Вас. Это было непозволительно с моей стороны... И мне жаль, что в свете этого я заставил Вас сомневаться в моем отношении к Вам. Мне следовало прийти раньше. Надеюсь, что Вы сумеете меня простить. Вы чудесная женщина, Минерва, и достойны лишь лучшего.

Она молча выслушала его, сердясь на эти до безобразия примитивные фразы, а затем неожиданно резко спросила, позабыв о том, что это, в общем-то, ей не должно быть важно:

— Вы жалеете, что поцеловали меня тогда?

Дамблдор не отвел от нее глаз, хотя и не поспешил с ответом. Внутри него вновь разгорелась борьба, которой он так отчаянно избегал, потому что боялся правды. До чего грустная ирония! Величайший маг столетия страшился выйти один на один с самим собой…

Сказать как есть или солгать? Как сделать выбор и вновь не ошибиться? Что есть иллюзия и как ей не поддаться? В его жизни слишком много совершено ошибок — поистине тяжелых, не стоящих прощения… Сможет ли он вынести еще одну здесь и сейчас?

Быть или не быть — вот в чем вопрос. Достойно ли смиряться под ударами судьбы иль должно оказать сопротивленье? И в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними… Умереть. Забыться.

— Нет.

...Заветный ответ прозвучал раньше, чем пытливый и измученный сомнениями разум успел задержать его. Женщина тотчас медленно подошла к волшебнику.

— В таком случае я Вас не понимаю.
— Я не заслуживаю Вас, дорогая профессор... — с грустной улыбкой произнес вдруг он, не став отрицать очевидного, и покачал головой, как если бы принимал поражение. — И не могу позволить Вам загубить Вашу жизнь.
— Вы не можете решать за меня. — жестко заявила Минерва и вынудила его посмотреть на нее. — Никто не может. Это только мой выбор. И сейчас я твердо знаю, чего хочу... А чего хотите Вы, Альбус?

Дамблдор вновь медлил. Он неотрывно взирал на шотландку, и в глазах его, всегда таких светлых и ясных, взыграла печаль. Рукой он осторожно коснулся ее щеки, задумчиво огладив скулу, и снова грустно улыбнулся.

— Вы бы не пожелали быть со мной, если бы знали, каким я был когда-то давно...
— Я знаю, какой Вы сейчас. И мне этого достаточно. Только это по-настоящему важно. Разве Вы не видите, Дамблдор?

Он стремился оградить ее, защитить от того, что непременно ее коснется, если он ответит на эти чувства вместо того, чтобы пресечь их. Потому что все, кого Дамблдор любил, — или думал, что любил, — рано или поздно погибали из-за него: из-за его гордыни, амбиций, недостатка смирения... И груз этой вины он продолжал нести через долгие годы одиночества, отрекаясь от всего, чему, так или иначе, мог причинить вред. Дав себе клятву не оступаться впредь, Дамблдор всегда и все предвидел на десятки ходов вперед; всегда был рассудителен, осторожен и не позволял опрометчивым случайностям предопределять будущее. Однако здесь и сейчас, вопреки памяти о совершенных ошибках, ему отчаянно хотелось отречься от прошлого и взлелеять надежду… Безумную, почти невозможную надежду.

Минерва помогла ему сделать этот выбор… Не дожидаясь ответа, она поцеловала его. Пылко, чувственно и уверенно.

И Дамблдор сдался.

Поцелуй отозвался ему спасительной негой, будто на миг вырвал из мрачной пучины сомнений… И теперь ему претило отпускать ее. Маг овладевал ее губами, хмурясь и злясь на себя, но не мог остановиться. Не хотел останавливаться. Она напомнила ему о тех временах, когда его жизнь еще не была омрачена трагедией, что ныне всюду шла за ним по пятам, став ему клеймом и проклятием.

Следовало предвидеть, что, столько лет выигрывая эти бессмысленные сражения, он все равно проиграет войну... Запрет на любовь — что могло быть глупее?

За эти недели, проведенные вдали от Хогвартса, он лишь убедился в том, что его заинтересованность Минервой неотвратима — первый шаг уже был совершен. Это было то, чего Дамблдор одновременно желал и боялся всерьез, потому что не хотел навредить ей. Или кому-либо еще... Только не снова.

Но сейчас, целуя ее вновь, он понимал, что в ней действительно скрывалось то же чувство — и это не было иллюзией... Поэтому он не мог не поддаться этой слабости.

— Минерва…
— Прошу, останься. — прошептала она и посмотрела на него.
— Я не могу.
— Просто... Останься. Пожалуйста, Альбус.

Коснувшись губами ее лба, он прикрыл глаза, продолжая машинально оглаживать сухими пальцами ее щеку. МакГонагалл и сама не до конца осознавала происходящее: еще пару дней назад она была уверена, что убедила себя в том, что ничего особенного не испытывает; что ее увлеченность Альбусом Дамблдором — лишь мимолетное видение, игра воображения, просто сон в рождественскую ночь…

А сейчас она стояла здесь и понимала, что это вовсе не сон. И она просила его остаться с ней, потому что действительно хотела. Вопреки всем условностям, сомнениям и даже запретам. А он не желал уходить, хоть и знал, что не может иначе.



Некоторое время Дамблдор сидел на кушетке и слушал в ночной тишине, как размеренно бьется сердце прильнувшей к нему молодой женщины. Они долго беседовали, прежде чем она задремала рядом с ним, в его объятиях, так и не позволив ему уйти.

Бережно придерживая ее за плечи, волшебник снова прислушался к ее дыханию и лишь после аккуратно поднялся, освобождая место для ее сна; поправил съехавший плед и, невольно улыбнувшись, бесшумно покинул комнату так, словно его и не было.

Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться... Так всех нас в трусов превращает мысль, и вянет, как цветок, решимость наша в бесплодье умственного тупика. Так погибают замыслы с размахом, в начале обещавшие успех, от долгих отлагательств... Но довольно! Офелия! О, радость! Помяни мои грехи в своих молитвах...

*В части присутствуют отрывки монолога Гамлета из одноименного произведения Шекспира.