С этого фанфика можно начинать отсчёт - он является первым, - но от этого не менее любимым.

Хотелось бы выразить благодарности Jalin'e, Dashutk'e, Outstrip за помощь в работе над текстом.

Далеко на севере, посреди чёрного и холодного моря, лежит скалистый остров, голый и неприветливый. На иссечённом ветрами береге, о который вот уже сотни лет разбиваются волны, не растёт трава; там нет даже птиц, ибо царящая атмосфера безысходности гонит из этого места всё живое. Кажется, что остров опутан липкой паутиной страха, порабощающей душу и лишающей воли к жизни, заставляющей искать забвения в объятиях смерти. Звуки внешнего мира не могут проникнуть сюда, и слышен лишь шум воды да скрип досок ветхого причала. Здесь невозможно радоваться чему-либо или быть счастливым. На этом острове стоит тюрьма Азкабан.

Есть только одна нить, связывающая это царство смерти и безумия с внешним миром: древняя, как сам остров, лодка старика Карфура. Несмотря на прошедшие столетия, вид Карфура неизменен. На нём всё та же клеёнчатая роба с низко надвинутым на лицо капюшоном, всё тот же лукавый взгляд провожает каждого, кто пересекает беспокойные волны по пути к будущему мрачному пристанищу. С годами не прибавляется новых морщин на лице Карфура, длинные усы по-прежнему уныло свисают по сторонам давно уже беззубого рта. Весь его облик выражает полное безразличие к земным делам.

Чёрная тень ползёт по причалу, и доски тихо скрипят под весом того, кто уверенной походкой ходит по зыбкой границе между жизнью и смертью. Никто не мог попасть сюда, в эту зловещую тюрьму, без сопровождающих его стражей — нагоняющих ужас дементоров. Но этому человеку нет дела до здешних правил.

Вот сквозь мрак проступают очертания лодки, виден и перевозчик, каменным изваянием застывший на корме. Шаги затихают.

— Я здесь по распоряжению Тёмного Лорда, — шелестящий голос прорезает тишину.

Карфур неторопливо кивает. Лодка слегка кренится, когда незнакомец запрыгивает в неё.

Звучит тихий шепот, и синеватое сияние водоотталкивающего заклинания накрывает лодку и сидящих в ней людей.

— Надеешься защититься с помощью колдовства? — Карфур насмешливо, но по-доброму, улыбается. — Те, кто возвел Азкабан, позаботились о том, чтобы на территории тюрьмы нельзя было пользоваться магией. К середине пути твои чары потеряют всякую силу.

Недоверчивый взгляд заметен даже несмотря на скрывающий лицо капюшон, и с лихвой заменяет все возможные слова. Карфур снова мягко улыбается и отталкивает ветхое судёнышко веслом от причала.

— Не хочешь — не следуй моим советам, дело-то твоё. С меня никто не спросит про очередного мага, упокоившегося на дне моря, — отрешённый голос никак не вяжется со стихией, бушующей за бортом. Через пару мгновений Карфур добавляет: — Им не нравится твоя магия. Да, в общем-то, и ничья.

Снова шёпот, на этот раз отменяющий бесполезное и ставшее опасным заклинание. И, словно бы почуяв это, волны притихают, перестают терзать и заливать лодку тёмной, дурно пахнущей водой.

— Вот так бы сразу, нечего тут характер показывать, — добродушно ворчит Карфур, обращаясь то ли к утихомирившемуся морю, то ли к незнакомцу, сидящему напротив. Следующие несколько минут проходят в напряженном молчании. Потом взгляд старика снова устремляется к неподвижной фигуре, закутанной в чёрную мантию.

— Обычно здесь довольно тихо, но как только местная магия чувствует мага — да ещё и не абы какого, а Тёмного — мгновенно начинается буря. Лорд Азкабан позаботился об этом.

— Лорд Азкабан? — недоуменно переспрашивает незнакомец. — При чём здесь...

— При чём, при чём... — сварливо перебивает его Карфур и в сердцах ударяет веслом по воде. — Чему только учат в этих ваших школах?! Ясно, что не истории! Древние дрязги, вспыхнувшие из-за косого взгляда или случайно брошенного слова, обожествляют и превращают в извечную борьбу Света и Тьмы. Гоблинские грязные разборки гордо величают восстаниями; перевирают все даты и стирают имена неугодных нынешней власти личностей. Конечно, ведь так куда проще! Каждый правитель причёсывает историю под себя. Вот почему никто не знает лорда Гаварда Азкабана — величайшего Тёмного мага древности, оставившего нам в наследие это исчадие ада — дементоров. Зато все знают «лорда» Азкабана — сумасшедшего гоблинского шамана, сгнившего в подземельях ужасной тюрьмы. Дались вам эти гоблины... — немного скомкано заканчивает Карфур и сердито сплёвывает в воду. — Чуть что случится, так все неугодные становятся гоблинами. Уж поверьте мне... — он внезапно замолкает и хмуро смотрит сначала на тёмную гладь воды, а потом оборачивается к причалу, который все ещё маячит неподалёку.

— Почему мы до сих пор находимся здесь? — нарушает тишину незнакомец, рука которого уже почти вытащила палочку, чтобы хоть немного развеять окружающую лодку тьму.

— А это уже стоит спросить у тебя, я же сказал — нужно отказаться от магии еще на причале. Заклинания ты больше не использовал, я видел, но... артефакты вздумал пронести? Давай мне на сохранение, на обратном пути верну: ни к чему они мне, столько лет обхожусь, так и теперь не нужны будут. Давай-давай, не бойся.

Тот неловко дёргается, доставая из кармана маленькую продолговатую коробочку красного дерева. Немного подумав, бережно опускает её на протянутую мозолистую ладонь.

— Это всё, — говорит незнакомец, запахивая поплотнее свою мантию.

— Я вижу, что всё, — отвечает ему Карфур, указывая на постепенно удаляющийся причал. — Теперь магия Азкабана сама доставит нас к острову.

В ответ на недоуменный взгляд своего пассажира он мягко улыбается:

— Я здесь только потому, что слишком многое связывает мою душу с этим местом. Ведь я был главным привратником у лорда Азкабана в те времена, когда он ещё являлся человеком, теперь же я охраняю покой его замка. Я знаю, ты сейчас думаешь, будто маги, даже самые могущественные, столько не живут. Но я не человек, равно как и мой лорд. Моя душа связана с самой сущностью этого места, я не умру, пока существует тюрьма, и пока Тёмная магия древних времён витает в воздухе. Хочешь знать эту историю? Подлинную, незамутнённую, неисправленную кем-то и под кого-то, — Карфур возится на своём сиденье, устраиваясь поудобнее, плотнее заворачивается в свою клеёнчатую робу и опускает капюшон ещё ниже. Его глаза, кажется, источают мягкий свет.

— Так слушай, маг. Кто знает, может, ты расскажешь мою историю другим, и в мире станет чуть больше людей, знающих правду о событиях давних...

Эта история началась еще тогда, когда магия только вставала на свой истинный путь. Настоящих, могущественных колдунов было мало, и все они являлись Тёмными лишь потому, что сила нашего мира берет своё начало от магии Тьмы, иначе говоря, магии Жизни. Светлой её назвали потом, чтобы было в чем обвинять неугодных Тёмных.

Одним из самых могущественных магов был лорд Гавард Азкабан. Его родовой замок стоял на этом острове, а то пространство, где сейчас простирается море, занимали владения: богатый город, расположенный вокруг замка, многочисленные деревни, обильные пастбища и зелёные поля. Вассалы восхваляли могущество их лорда и неземную красоту леди Верати — его супруги.

Лорд Азкабан был великим учёным, с пытливым острым умом, незамутненным скверной инакомыслия, он являлся наставником и учителем для всех тех, кто хотел встать на путь истинной магии. Он посетил многие уголки мира, узнал тайны мироздания, но всё это обернулось против него. Вернувшись из поездки в Тибет, он застал свою нежно лелеемую жену в объятиях другого мужчины — и это был один из самых способных учеников, подававший большие надежды. Боль от предательства любимой была так сильна, что высвободила всю магию Гаварда, в одно мгновение превратив её в разрушающий вихрь. Вмиг всё и все вокруг были уничтожены. Обезумевший от горя и злобы, лорд Азкабан собственноручно расправился с учеником, а неверную супругу заточил в подземельях своего замка.

Осознав, что натворил, он впал в чёрную меланхолию и превратил все свои разрушенные земли в море, наделив его силой противостоять любой магии. А посреди моря, которое позже нарекли Северным, остался лишь его замок на небольшом скалистом острове. Лорд сам заточил себя среди бескрайней водной глади, напоследок приказав мне охранять границы его владений.

Больше я его не видел. Он удалился в подземелья и стал исчадием ада — первым из дементоров, дабы мучить свою неверную супругу, высасывая из неё все счастливые воспоминания.

Карфур замолкает, и тишина накрывает их бархатным покрывалом. Его спутник неподвижно сидит, обдумывая услышанное. Еще несколько минут лодка продолжает двигаться в густом тумане, который окутывал её с того момента, когда перевозчик начал рассказывать историю.

На горизонте появляются башни Азкабана. Они словно бы рвутся к небу, терзая чёрные тучи своими острыми шпилями. Ударяясь о камни, тихо шумят прибрежные волны. Постепенно проступая сквозь плотную завесу тумана, тюрьма приобретает все более чёткие очертания. С каждым пройденным футом стены, сложенные из дикого камня, всё больше нависают над маленькой лодкой. В воздухе резко холодает, а запах гнили, еле ощутимый в начале пути, назойливо заявляет о своём присутствии.

Лодка мягко тыкается носом в причал, и надтреснутый голос Карфура нарушает воцарившуюся напряжённую тишину:

— Мы на месте.

Поблагодарив его коротким кивком, мужчина выпрыгивает на берег, по-прежнему продолжая кутаться в мантию, — на суше не становится теплее.

Узкая тропинка вьётся между причалом и главными воротами Азкабана. На пути попадается множество острых камней, которые сильно затрудняют движение, да и весь незатейливый пейзаж острова состоит из голых и неприветливых скал.

Он передвигается быстрыми шагами, не обращая внимания на непогоду. Завернув за угол, он упирается взглядом в главные ворота.

Высокие и прочные стены окружают замок непреодолимой преградой — через них решится перелезть лишь сумасшедший или тот, кому нечего терять. Изредка по серым от старости камням пробегают искры: они зачарованы не пропускать никого, кто решит прийти сюда со злым умыслом.

Он подходит ближе и прикладывает ладонь к воротам — сию же секунду к месту соприкосновения руки и металла устремляются тысячи маленьких серебряных искр и, достигнув цели, рассыпаются. Тихо звякнув, створки открываются, пропуская его внутрь. Азкабан принял гостя.

Войдя, мужчина пересекает двор и устремляется к крытой галерее, ведущей прямо к внутренним помещениям тюрьмы.


* * *
Мортимер Жалюс сидит в огромном полутёмном кабинете и разбирает бумаги, в огромном количестве лежащие на видавшем виды столе. Он недовольно морщит мясистый, испещрённый пятнами нос, ворча вполголоса ругательства в адрес самого Тёмного Лорда:

— Наприсылает тут всяких, ходят они потом по всей тюрьме, мешают дементорам — они ж до свежатинки падкие... Кому нужны эти уголовники да борцы за справедливость? Да никому, а мне с ними возиться — сдохнет какая-нибудь тварюга в камере, кому вывозить труп? Ну не этим же, плащеподобным... Тьфу! — он нервным движением заправляет выбившуюся прядь грязных волос за ухо. — Достала, скотина!

Неловко поднявшись из-за стола — маневрированию мешает уродливый горб на спине, да и слабые ноги уже не держат так хорошо, как прежде, — он устало ковыляет к массивному шкафу, стоявшему у входа. Вытянув руку, принимается водить скрюченным от старости и сырости пальцем по папкам, ища нужную. Найдя её, он возвращается на место и, закинув папку в ящик стола, снова берётся за бумаги.

Мортимер Жалюс — давний сторонник Тёмного Лорда, но комендантом Азкабана его назначили во время Первой Магической войны. Он перешёл на тёмную сторону из-за жажды лёгкой наживы и неуёмной страсти к власти. Но разве один лидер станет терпеть рядом с собой соперника? Вскоре властолюбивый поклонник Тёмных Искусств был отправлен прозябать на должность коменданта тюрьмы. Отрезанный от внешнего мира, может быть, он и смирился бы со своей участью, если бы Волдеморт не решил нанести окончательный удар по благополучию семейства Жалюс: поместье бывшего соратника было подарено какой-то неприметной мелкой сошке, жену Мортимера и двоих его детей бросили в подземелья, где они и умерли от пыток и голода. Главе семьи же, в наказание за все грехи, выкололи правый глаз и запретили покидать остров без специального разрешения Тёмного Лорда.

Постоянное присутствие дементоров и гнетущая атмосфера постепенно превратили Жалюса из пышущего здоровьем интригана в согбенного старика, одолеваемого завистью ко всему живому и ненавистью к своему Лорду.

Тихие шаги в коридоре Жалюс слышит задолго до того, как стук в дверь по-настоящему отвлекает его от бумаг. Он горделиво выпрямляется — насколько это возможно с его здоровьем и уродливым горбом — и, обратив всё своё внимание на документы, лежащие на столе, недовольно кричит:

— Входите же!

Тихо скрипит дверь, шаги и шелест мантии возвещают о том, что посетитель остановился перед столом. Жалюс продолжает сидеть, углубившись в свои документы и делая вид, что уже успел забыть про вошедшего.

Тот тихо кашляет, напоминая о своём присутствии.

— А-а-а, мистер Упивающийся! — Жалюс поднимает совершенно недружелюбный взгляд от вороха старых бумаг. — С чем пожаловали на этот раз? Инспекция, перепись заключенных? Или другая очередная ересь по мою душу? — единственный ярко-синий глаз яростно сверлит человека, стоящего у стола. — Я выдам тебе дементора, и, будь так любезен, не отвлекай меня больше.

— Мне нужно забрать одного из заключённых, вас должны были известить об этом. — Голос посетителя абсолютно спокоен и бесстрастен.

— Чем меня должны были известить? Совой? Да не смеши меня, она ж тут сдохнет еще на подлёте! — внезапно Жалюс резко меняет тон и начинает уже по-деловому: — Сириус Блэк, сын Вальбурги и Ориона Блэков?

— Именно он, — казалось, голос посетителя прямо-таки сочится презрением к тому, чьё имя только что произнесено.

— Так это тебе Лорд подарил его? Долго ты за ним шёл... или же не уважаешь подачки своего Повелителя? — на взбешённый взгляд посетителя Жалюс никак не реагирует, лишь начинает перебирать папки, лежащие в ящике стола, при этом тихо приговаривая: — Я же помню, что положил её именно сюда.

Высокая стопка документов опасно скособочивается и явно собирается упасть, а он всё так же недовольно перетряхивает содержимое стола, не обращая на этот факт ни малейшего внимания. Потом раздаётся удовлетворительное кряхтение, и изрядно помятая папка с трудом извлекается на свет.

— Так... Сириус Блэк, камера девятьсот один — эс-эс. Это на нижнем ярусе, — при упоминании яруса в голосе чётко слышится раздражение. — Значит так, Упивающийся, я мог бы отправить тебя с дементорами, если бы эта клятая камера не находилась на закрытом нижнем ярусе. А ключи я никому не доверяю, так что придётся тащиться туда вместе с тобой.

Всем своим видом выказывая недовольство, Жалюс устало поднимается из-за стола и ковыляет в угол комнаты, к вешалке. Натянув висевшую на ней мантию, он поворачивается к посетителю, всё еще стоящему у стола, и раздражённо ворчит:

— Что встал-то? Идём. И папку со стола прихвати.

Путешествие по Азкабану никто не сможет назвать приятной прогулкой: пронизывающий холод, сырость и бесшумно скользящие по коридорам дементоры, бесконечные двери камер, за которыми находятся сумасшедшие узники, узкие переходы и крутые лестницы, неприятный полумрак и душераздирающие вопли из-за ближайшей двери.

— Свежее мясо привезли, — неприятно довольным тоном сообщает Жалюс своему спутнику, — дементоры будут рады, они всегда предпочитают нормальных людей психам. Надо будет зайти, поприветствовать новоприбывшего Круциатусом, но это всё потом, потом... — он премерзко ухмыляется. — Эй, ты, не отставай там! А если в обморок упадёшь — поцелуешься с дементором, им тоже ласки хочется, — тут Жалюс уже не скрывает своего превосходства. За столько времени он приобрёл подобие иммунитета к пагубному влиянию этих тварей: в его мыслях и воспоминаниях не было ничего хорошего — лишь зависть и ненависть.

Позвякивая ключами, он открывает скрипучую дверь и начинает спускаться по узкой лестнице в темноту. Не оборачиваясь, бросает через плечо:

— Не вздумай пользоваться магией. Если ничего не видишь — это твои проблемы.

Но его спутник уверенно следует за ним, что не оставляет сомнений в его способности различать вещи во мраке.

— Вот мы и на месте, — вполголоса бубнит Жалюс, поворачивая ключ в заржавевшей скважине.

Дверь резко подаётся вовнутрь, и мысли, почти осязаемые в атмосфере, созданной самой тюрьмой, окутывают вошедших.


* * *
Боль.

Холод.

Одиночество.

На протяжении вот уже девятнадцати лет меня окружают эти холодные стены. Они надёжны, но от этого не легче. Азкабан плетёт свою липкую паутину безумия и страха — я чувствую её, ведь за долгие годы она полностью овладела моей душой. Раньше, в те времена, когда я был молод и ещё не знал ничего о предстоящем заточении, сказал бы, что для меня такое нереально. По прошествии стольких лет я точно охарактеризовал для себя каково это — находиться здесь... Это неправильно.

Иногда мне кажется, что я схожу с ума, не видя ничего, кроме темноты; не ощущая ничего, кроме сырости и холода. Изредка я поднимаюсь на ноги и кружу по камере, то и дело натыкаясь на скользкие от слизи каменные стены. Они такие, словно действие времени никак не отразилось на них: ровные и гладкие, холодные и неприступные. Будто и не принадлежат этому месту.

Всё это доканывает остатки моего сознания, и я теряюсь в этом подвешенном состоянии между бредом и реальностью.

Не помню, почему оказался здесь, в чём причина пребывания в самой страшной тюрьме волшебного мира. Воспоминания о прошлой жизни почти покинули меня: кем были друзья, родственники и были ли вообще? Где я учился и чем занимался?..

В памяти остался лишь он. Только он приходит ко мне во снах, которые правильнее было бы называть забытьем. Только в его черные и бездонные глаза смотрю я в минуты безумия, его руки представляются мне в редкие мгновения просветления, к его длинным пальцам я припадаю губами и молю о прощении... И кажется, что мир не так уж и плох, если забыть то, что я нахожусь в одиночной камере Азкабана...

Короткий лающий смешок вырывается из горла.

Иногда я думаю, что знаю его всю свою жизнь, но я не могу быть уверен в этом потому, что не помню наверняка. В отрывочных и бессвязных воспоминаниях я вижу его, но его выразительные глаза полны ненависти, и эта ненависть направлена на меня.

— Crucio! — резкий выкрик вырывает меня из мира грёз и забытья. Этот голос словно врезался в память за долгие годы: жадные интонации, то, как он чуть подрагивает от предвкушения наслаждения. Он любит, когда страдают другие.

Резкая боль окутывает меня. Она нападает, словно оголодавший зверь, разрывает тело на части. Но мне всё равно, я давно привык к ней, ведь когда чёрному человеку скучно, он приходит в камеру и мучает меня, он давно это делает, так что я не ощущаю боль так чётко и ярко, как прежде.

— Встань, — этот другой голос, он словно из прошлого... Я поднимаю голову и вижу его, того самого человека, что является мне в беспамятстве. — Ты пойдёшь со мной.

После Круциатуса тело не слушается, подняться нет сил. Я вижу, как нервно дёргается единственный глаз у этой твари, коменданта... Не к добру.

— Crucio! — повторное заклинание несёт скорее наказывающий, нежели развлекательный характер. От небывалой боли тусклый свет меркнет в глазах, и, наполовину ослепший, я ощущаю на подбородке пальцы, чуть приподнимающие его, и тихий голос шепчет:

— Ты хочешь закончить свою жизнь, как и Поттер, не так ли, Блэк? — непонимающе вглядываюсь в его лицо, я практически ничего не вижу, но он словно издевается надо мной. — Лорд пытал его Круциатусом до тех пор, пока щенок не стал скулить и вымаливать прощения за то, что родился на свет. Мальчишка издох в луже собственных испражнений и рвоты, уверенный в том, что Тёмный Лорд простил его за все те неприятности, которые бывший герой принёс ему, — вставая с колен, он резко поднимает мне голову — от этого свет окончательно меркнет в глазах, и небрежно произносит: — Чучело Поттера стоит в главном зале резиденции Лорда.

Гарри...

Я вспомнил всё. Он мой крестник, которого я так никогда и не увидел. Лили и Джеймс — его родители и мои друзья... Ремус — он всегда верил мне... Предатель Петтигрю... И он: то, как я издевался над ним, как ненавидел, как почти послал на смерть глупой шутки ради. Моя жизнь до Азкабана пронеслась перед глазами так ясно, будто я прожил её снова. Я вспомнил всё, и на пике осознания этого меня вновь пронзила боль от пыточного проклятия.


* * *
— Вам нравится то, что вы видите, не так ли, мистер Упивающийся? — Жалюс с живым интересом смотрит на бьющегося в агонии боли заключённого. — Я вот очень люблю наблюдать то, как они бессильно корчатся. Поначалу ещё сопротивляются: пытаются увернуться, из последних сил сдерживают рвущиеся из груди крики. Проходит время и всё меняется, ведь их так легко сломать: из гордых повстанцев они превращаются в зассанных щенков, умоляющих меня не продолжать пытки; они становятся просто жалкими. И вот тогда развлекаться с ними становится довольно скучным занятием. Какое удовольствие можно получить, мучая подобострастную пародию на человека? — он неприятно ухмыляется и усиливает действие пыточного проклятия отработанным движением волшебной палочки. — Блэк не такой как все: с ним по-прежнему весело, несмотря на то, что он здесь уже девятнадцать лет. У всех есть свои маленькие секреты, не так ли, мой маленький тюремный друг? — его издевающиеся интонации исчезают, сменяется притворственно-понимающими.

— Не хочу прерывать ваш столь познавательный монолог, но я не люблю терять время попусту. Нам пора, — произносит его спутник, сухой тон которого выражает безразличие и скуку.

— Ну конечно, кто я такой, чтобы задерживать вас своими никчёмными беседами? — в голосе Жалюса чувствуется неприкрытая ярость, сдобренная сарказмом.

Собеседник, не обращая ни малейшего внимания на последнюю фразу, подходит к скорчившемуся на полу Блэку и ощутимо пинает того носком ботинка под рёбра:

— Поднимайся, — и снова этот бесстрастный тон, но в нём чувствуется что-то, что заставляет заключенного подчиниться, превозмогая боль. Теперь он стоит, чуть пошатываясь, рядом со своим новым хозяином.

— Не стоит нас провожать, — на этот раз голос незнакомца звучит в большей мере высокомерно. — Вы же не хотите потерять драгоценное время, которое можно потратить с умом. Например, мучая ваших подопечных... — с этими словами он кладёт руку на плечо своей новой игрушки. Блэк заметно пригибается к земле, а незнакомец подталкивает его к двери.

Они уже давно скрылись из поля видимости Жалюса, но его ненавидящий взгляд, кажется, преследует их вплоть до выхода из мрачной тюрьмы — никто не любит, когда их любимые игрушки так просто отбирают...

08.11.2010