Каждую ночь Молли Уизли слышит, как надрывно стонет, а затем и кричит её дочь Джинни. Кричит от боли, захлебываясь слезами, а затем хрипит, как будто её душат. Она ничем не может помочь: заклинания, зелья и даже простое присутствие рядом — бессильны. Всё это лишь усиливает страдания, заставляя заходиться несчастную в истошном вопле.

Заглушающие заклятия не могут сдержать крики, магия спадает спустя пять минут, а обновлять чары так часто не хватит ни сил, ни терпения. Именно поэтому Джинни теперь спит на самом верхнем этаже Норы: стены её комнаты обиты войлоком, дверь и окна тщательно законопачены. Но эти ухищрения лишь глушат звук, а вопли, отдающиеся болью в сердце Молли, не способно заглушить ничто.

Иногда Джинни становится как будто бы лучше… и тогда дом окутывает тишина, но она обманчива. Войлок и то, что комната находится в отдалении, заглушают скрип пружин. А тем временем Джинни мучается в очередном кошмаре. На этот раз безмолвном. Тело выгибает от судорог в невообразимую дугу, пальцы комкают простыню, зубы судорожно сжаты, словно хотят сдержать крик.
А на утро она еле встает с кровати. Пошатываясь и держась за стену, спускается в ванную комнату и сидит под горячим душем целый час, пытаясь дать напряженным мышцам хоть какой-нибудь отдых.

На следующую ночь всё повторяется снова. И снова, и снова, и так, казалось бы, до бесконечности.



За прошедший месяц Джинни сильно изменилась: похудела, кожа стала настолько прозрачной, что веснушки смотрятся на ней ожогами, под глазами неизменные синяки, а волосы, цвет которых поблек, безжизненными прядями обрамляют лицо. Сердце Молли больно сжимается каждый раз, когда её взгляд останавливается на дочери. Она закусывает губу, пытаясь сдержать рвущийся из глубины души вой, когда ободряюще целует Джинни на ночь. Старается, чтобы дочь не заметила и тени сомнения на то, что все однажды наладится и будет как прежде. А у самой душа сворачивается в дрожащий клубочек, больно бьется о рёбра исстрадавшееся сердце, и слезы слепят, когда она пытается разобрать строки в старинных фолиантах… за одно хранение которых, по нынешним меркам, светит Азкабан.

Далеко за полночь, тихо шелестят страницы. Очередная книга пролистана, но нет ничего похожего на то, что испытывает сейчас Джинни. Молли устало щурит глаза и пододвигает к себе очередной толстый том, на чёрной обложке которого выведено золотым тиснением "Проклятия души".

И из всех проклятий самым страшным является одержимость чужой душой. Один раз соприкоснувшись, остается она в теле носителя навсегда и ничто не может вытеснить её оттуда. Кроме, пожалуй, самопожертвования, но знать должен тот, кто пойдет на это, что его спасти уже никто не сможет. И останется он с этим безумием до конца дней своих.



Чадящие свечи, тяжёлый запах горящих трав, полумрак. Начертанная пентаграмма, в середине которой лежит, словно окаменевшая, Джинни. Читаемое нараспев древнее заклинание на латыни. Молли, в белой ночной рубашке и с распущенными волосами, стоит на выбивающемся из общего круга луче. В побелевших пальцах — древний фолиант «Проклятия души». Слова заклинания даются с трудом, с каждым звуком забирая силы и образуя связь. На середине прочтения она уже видима — молочного цвета нить тянется от Молли к Джинни, чуть вибрируя от звуков голоса. Финальные слова заклинания произносятся уже шепотом, сил практически не остаётся — все вытянула уже вполне осязаемая связь, окутавшая их тела плотным коконом. Последний слог затихает и в тишине раздаётся лишь глухой стук упавшего на пол тела.

Открыв глаза, Молли видит лишь молочно-белый туман, подступающий к самым ногам, клубящийся, едва она протягивает руку. Давящая тишина окутывает её и словно связывает по рукам и ногам. Заклинание подействовало, забрав её в ночные кошмары Джинни — именно этот пустынный и безмолвный мир та видит по ночам. Молли привстаёт, на большее не хватает сил, и оглядывается — вокруг лишь туман и никаких признаков того, что так мучает и пугает её дочь. Взгляд падает на собственную руку и она смотрит на неё с нескрываемым удивлением — словно и не было прожитых лет. Её рука — рука молодой девушки, тонкая, с полупрозрачной кожей, на которой явственно выделяются яркие веснушки. Молли запускает дрожащие пальцы в волосы — густые, длинные и снова ярко-рыжие, как в далекой молодости. Словно и не было никогда седины и прожитые годы не коснулись ее своим крылом. Она проводит руками по лицу — морщин нет и кожа гладкая; по телу — оно снова молодое и упругое, словно у никогда не рожавшей девушки.

Тихие шаги вдалеке нарушают молочно-белое безмолвие. Они проносятся сквозь него и, кажется, что звучат со всех сторон сразу. Как будто совсем рядом, в паре шагов, или наоборот, далеко-далеко.

Молли замирает, задерживая дыхание, как перед прыжком в воду. Сердце бешено колотится.

Шаги стихают.

И лишь спустя пару минут томительного ожидания, она понимает, что ей нужно позвать то, что бродит в тумане. Ведь она пришла сюда именно за этим: увидеть, узнать и, возможно, поговорить с тем, кто так мучает Джинни.

— Кто здесь? — пытается сказать Молли, но из горла вырывается лишь невразумительный хрип.

Она закрывает глаза, глубоко дышит и пытается успокоиться.

— Кто здесь? — её голос словно разрезает туман, настолько резким и пронзительным он кажется.

И рядом с ней раздаётся смешок.

— Я.

Молли оборачивается и видит склонившегося над ней юношу лет семнадцати, его чёрные волосы гладко причёсаны и на нём... форма Слизерина.

— Кто ты? — спрашивает она чуть дрогнувшим голосом и пытается поплотнее закутаться в белую ткань, которая почти не скрывает изгибов тела.

— Тот, кого ты искала, — слышит она в ответ. — Я Том Риддл, но ты, наверное, знаешь меня под именем Лорда Волдеморта.

— Ты?! — испуганно выдыхает Молли и, не вставая, пытается отползти подальше от него. — Зачем ты здесь?

— О-о-о... — тянет Риддл с наслаждением, — мальчишка Поттеров позаботился о моём нахождении здесь, равно как и твоя глупая дочь.

Молли лишь непонимающе смотрит на него.

— Дневник, — Риддл делает многозначительную паузу.

— Джинни лишь писала в нём, но ты... Ты! Ты уже мёртв, — она хмурит брови, пытаясь найти взаимосвязь.

— Хм, — он задумчиво хмурится, легонько потирает переносицу, и, улыбнувшись своим мыслям, продолжает: — Ты всё равно забудешь обо всём этом, поэтому я могу рассказать тебе.

— Книга, — шепчет Молли.

— "Проклятия души"? Редкая книга. Я удивлён, что ты смогла достать её. И понять, — Риддл откровенно издевается над ней.

Он низко склоняется над ней, подавляя своим присутствием, Молли не может пошевелиться, отодвинуться или даже просто сказать хоть что-нибудь. Тонкие пальцы касаются ее губ, легко скользят по нежной коже, и она с ужасом понимает, что оцепенение все сильнее и сильнее сковывает ее, лишая даже такой простой возможности, как сделать вдох. Риддл гладит ее по щеке, спускается холодными пальцами по шее и, довольно ухмыльнувшись, отодвигается прочь, словно эта игра ему откровенно наскучила.

— Здесь ты выглядишь намного лучше, — говорит он.

— Да как ты... — от охватившего возмущения Молли удается сделать желанный вдох, но внезапная боль, выбивает набранный с таким трудом воздух и скручивает тело в дрожащий комок нервов.

Кажется, что по венам течет раскалённая сталь, заставляя в изнеможении запрокидывать голову, заходясь в беззвучном крике, впивающиеся невидимые иголки с остервенением рвут внутренние органы на части. И, казалось бы, ничто не сможет прекратить пытку гораздо страшнее Круциатуса, как внезапно лишающая рассудка боль сменяется ошеломительным наслаждением.
Тёплые губы прикасаются к раскрытому в оглушительном крике рту. Язык проходится по искусанным губам и легко проникает внутрь. Утонувшая в кошмаре Молли даже не сразу понимает, что боль давно уже отошла на второй план и теперь тело невольно вздрагивает, когда его касаются руки Риддла. Тонкие пальцы невесомо скользят по щеке, обрисовывая скулы, и Молли уже начинает расслабляться под ласковой рукой, как внезапная гримаса отвращения пробегает по холёному лицу мучителя. Его глаза на секунду меняют свой окрас, и в их глубине вспыхивает безумный огонек.

— А может, тебе больше понравится что-нибудь другое? — он задумчиво смотрит, опускается рядом с ней на колени, и его пальцы тянутся к шнуровке рубашки. — Вряд ли старина Уизел мог доставить тебе наслаждение, как думаешь?

Том не отрываясь вглядывается в её глаза, улавливая мельчайшие оттенки, и довольно жмурится, когда в их глубине мелькает негодование вперемешку с ужасом и бессилием. Раздается треск и рубашка рвётся, обнажая высокую грудь. Молли ахает, когда тело внезапно обретает подвижность, и пытается укрыться обрывками, когда Риддл несильно замахивается и отвешивает ей пощечину. Она вскрикивает и прижимает руку к саднящей щеке.

— Оставь стыдливость для своего муженька, Прюэтт, — тёмные глаза больше не кажутся красивыми и спокойными, в них плещется подступающее безумие. — Каково это выйти замуж за предателя крови, а? Какой позор для твоих предков иметь такую дочь!

Он буквально выплёвывает последние слова, склоняясь над ней всё ниже и ниже, заставляя распластаться на земле и испуганно закрывать лицо руками. Еще одна пощёчина, и следом нежный поцелуй, такой невесомый, что кажется плодом больной фантазии. По щекам Молли катятся слёзы, когда руки Риддла с силой сжимают ей грудь, выкручивая чувствительный сосок. Стон срывается с опухших губ и Молли пытается оттолкнуть его, увернуться от жалящих поцелуев, которые чередуются с лёгкими, почти невесомыми прикосновениями.

— Ты никогда не задумывалась, — шепчет он ей на ухо, прижимаясь пахом к её сомкнутым в бессильном жесте отчаяния бедрам, — почему нам так нравится, когда жертва сопротивляется? Рука движется вверх по ноге, сминая тонкую ткань, и добирается до изгиба бёдер.

— Каждое твоё движение напоминает мне, что ты всего лишь игрушка, моя игрушка, — добавляет он, сдвигая трусики в сторону и скользя по самым потаённым уголкам её тела, отчего Молли непроизвольно выгибается, цепляясь за его плечи.

— Видишь, даже находясь в таком состоянии ты способна получать удовольствие, — он довольно смеётся, и усиливает давление на нежные складки. Холодные пальцы проскальзывают внутрь, лишая Молли возможности мыслить.

Хотя, о каких вообще мыслях может идти речь? Происходящее всё больше кажется бредом, навеянным больным воображением этого ублюдка. И Молли сквозь накатывающие волны наслаждения пытается воскресить в памяти лицо мужа, детей, но они теряются в этом осточертевшем тумане, скрадываются и растворяются, рассыпаясь миллионами осколков…

Приближающийся оргазм готов накрыть её с головой, как внезапно жёсткие пальцы впиваются в горло, мешая сделать вдох. Вожделение откатывает, обнажая корчащуюся в ужасе душу под неумолимым взглядом тёмных глаз. Молли хрипит, стараясь втянуть хоть глоток драгоценного воздуха.

— С тобой интереснее, чем с твоей дочерью, — Риддл довольно скалится. — Она слишком слабая.

Молли не смотрит на него, она дышит.

— Вы такие самоотверженные, что это просто глупо. В чём смысл страдать ради других? Твоя дочь тебе сейчас не поможет. Да и остальные тоже. Ради чего ты это делаешь? — Риддл задумчиво смотрит на неё, словно пытаясь понять её мотивы.

— Почему... ты... здесь?.. — задыхаясь от очередного приступа удушья, хрипит Молли.

— Не смотря на все тебе по-прежнему интересно это? — Риддл кривит губы в подобии улыбки. — Странная.

Он прикасается к ней снова.

— Почему?..— снова шепчет Молли.

— Твоя дочь писала в том дневнике, что был крестражем, — Риддл выдерживает паузу, игнорируя Молли и глядя в сторону. — Она образовалась за тот год, эта связь или, как ты прочитала, проклятие души. Я существую в её душе теперь, когда дневник уничтожен.

— В моей! Теперь ты существуешь в моей душе! — кричит Молли и снова корчится от боли, — Я провела обряд...

Он использует только невербальную магию, да и магию ли вообще? Молли не видит у него волшебной палочки, перед началом пыток его губы не шевелятся.

— Это магия сна, — отвечает Риддл, легко угадав её мысли, — здесь происходит всё то, что ты захочешь.

— Но... — начинает Молли.

— Это мой сон. И здесь будет только то, что хочу я, — он похотливо ухмыляется, и вновь склоняется над распростёртым телом Молли.

По его лицу проходят судороги и оно начинает меняться — кожа бледнеет, глаза наливаются красным. Том Риддл становится Лордом Волдемортом.

— Пожалуй, мне так не понравилось, Прюэтт, — шепчет он, стискивая пальцы на её щеках, и заглядывая в испуганные глаза. — Тебе, думаю, тоже.

Он мерзко ухмыляется и вновь кладет руки ей на бедра, сминая мягкую ткань. Глаза горят безумным блеском, когда Риддл в следующий момент проводит тонкими пальцами по волосам Молли, наматывая их на руку и больно дёргая, отчего на глазах выступают слезы.

— Ты же любишь эксперименты, а, Прюэтт? — он довольно смеется, когда Молли пытается вырваться. — Я очень люблю.

Пальцы отпускают волосы и надавливают на кожу, и на щеке вспухает кровью длинный порез. Молли беззвучно ахает, когда по саднящим краям проходится ловкий язык, слизывая капельки крови и растравливая рану. Ещё пара движений и крови становится больше, она покрывает тонкой сеткой её руки, срывается капельками с пальцев, когда Молли пытается вновь оттолкнуть Риддла, и расчерчивает белую кожу завораживающими узорами.

Слёзы бегут не переставая, в такт каждому движению Риддла из горла вырывается тихий всхлип-стон, голова Молли бессильно мотается из стороны в сторону, пока он вколачивается в её податливое тело. Ей безумно больно, от былого всепоглощающего наслаждения не осталось и следа, всё растворилось в бездне боли навеянного кошмара. Она вскрикивает, когда он переворачивает её на живот и запускает руку в волосы, заставляя выгнуться. Кричит, когда его движение убыстряются, и бессильно валится, когда он кончает, утыкаясь лицом в обрывки своей рубашки и сотрясаясь от рыданий.

— Здесь будет только то, что хочу я, — повторяет Риддл. — А ты... ты забудешь об этом, когда проснёшься и никогда не вспомнишь, пока я не приду снова.



Очнувшись от забытья лишь утром, Молли с трудом чувствует своё тело. На руках царапины, щеку пересекает подсыхающий порез, глаза закрывает прядь уже седых волос, а в голове молочно-белый туман скрывает все воспоминания о прошедшей ночи.
Рядом раздаётся тихий стон, а затем шорох:

— Мама... Мама, что с тобой?! — Джинни оказывается рядом в мгновение и с тревогой смотрит в глаза.

Она не помнит. Её дочь не помнит ничего из того, что снилось ей.

— Я в порядке, дорогая, — шепчет Молли и гладит Джинни чуть подрагивающей рукой по ярко-рыжим волосам.

Джинни больше не снится Том Риддл, теперь он приходит в ночных кошмарах к Молли. Она надрывно стонет во сне, а затем и кричит. Кричит от боли, задыхаясь и путаясь в простынях. А затем хрипит, как будто её душат.

Никто не сможет ей помочь.

Риддл был прав — все будет так, как хочет он...