«Правила хорошего тона предписывают волшебникам не трансгрессировать прямо в дом к другим волшебникам, а появляться где-нибудь невдалеке и последние несколько метров проходить пешком».
∆∆∆
Мне было одиннадцать, когда я впервые увидела его.
Он неспешно шагал вниз по нашей улице, сжимая в пальцах потрепанный листок бумаги, и оглядывался по сторонам, задерживаясь взглядом на табличках домов. Просматривал номера — я сразу поняла.
Он — чужой и совсем незнакомый — шел по кварталу мимо небольших домиков, а я не могла отвести от него глаз. Так и замерла у подоконника, рассматривая фигуру и лицо.
Много позже, через пять или шесть лет, я даже пыталась нарисовать его, но так и не смогла достоверно передать на бумаге черты. Он казался мне необычным, но на самом деле не было ничего выразительного в его внешности. Белесые пряди волос, четко очерченные губы, прямой нос, глаза серо-голубого цвета — хоть это я и разглядела только спустя пару месяцев — и длинная ровная морщина, пересекающая лоб, которая практически всегда бросалась в глаза. На словах легко объяснить, но вы все равно не сможете представить его так, как видела я.
Правда, в свои одиннадцать я даже не пыталась запомнить его. Просто смотрела, как он ускоряется, видимо, поняв, что цель близко, и торопливо проходит мимо моего дома по другой стороне улицы. Мой — одиннадцатый, а ему, наверное, нужны чётные, думалось мне.
И я не ошиблась тогда. Он дошел до четырнадцатого — прямо по диагонали от меня да еще и так, что были прекрасно видны все окна и двор, припрятанный за невысоким забором, — дошел и, к моему большому удивлению, резко остановился. Конечно, теперь, столько лет спустя, я не могу утверждать, но он, кажется, нервничал.
Пальцы смяли бумажку и сунули в карман черных брюк. Да, середина лета, на улице жарит так, что и за мороженым не выберешься, а он стоит под палящим солнцем в темном костюме и даже не кривится. Но я отвлеклась. Он припрятал записку с номером, глубоко вздохнул — может, это снова детали, додуманные мною, — и приоткрыл калитку, направляясь прямо к дому.
Когда за ним закрылась дверь, я несколько раз моргнула и покачала головой, думая, что совсем скоро забуду об этой сцене.
Но случилось так, что в дальнейшем я часто прокручивала ее в голове.
Хотя это воспоминание и было совсем неважным, не играло никакой роли, оно все-таки было первым.
***
В следующий раз он постучал.
Сквозь приоткрытое окно я даже услышала звук. А может, мне показалось из-за того, что я была так впечатлена тем, что он снова пришел. Детская фантазия поистине странная вещь.
Я приподнялась со своего места, чтобы лучше рассмотреть происходящее, и в этот момент дверь распахнулась.
Тогда я впервые увидела ее.
Но, честно говоря, не сразу смогла разглядеть. Он так быстро попытался шагнуть вперед, как только появилась возможность, что я успела заметить в дверном проеме только копну волос и горящие глаза.
Через мгновение она вытолкнула его обратно наружу резко и уверенно, упираясь ладонями в плечи, и вышла на крыльцо, сложив руки на груди и приподняв подбородок.
Я даже и не заметила, как оказалась прямо у окна.
— Думаешь, это лучше алохоморы? — прошипела она. Я не знала, что такое «алохомора» и хотела спросить позже у кого-нибудь из взрослых, но испугалась, что это окажется плохим, ругательным словом.
Ее голос разнесся по улице, и она слегка передернула плечами, продолжая говорить тише. Я больше не слышала их, но все равно не отводила взгляда.
Она была красавицей. Не такой, конечно, как описывают в книгах или в журналах, но это неважно. Может, встреть я ее потом, когда уже набралась опыта, увидела мир, людей вокруг, присмотрелась к подругам и родственницам, я бы сказала по-другому, но в тот момент она показалась мне чудесной: миловидной, но слегка суровой. К тому же, она была его полной противоположностью: длинные и упрямые волосы, крупными завитками прыгающие по плечам, груди и спине, большие темные глаза, аккуратный вздернутый носик, но на лбу та же полоска — отпечаток усталости и каких-то непонятных мне переживаний.
Она так и не пустила его в дом. Недовольно махнула рукой, развернулась и ушла. Он постоял во дворе еще пару минут, сжимая и разжимая кулаки, словно надеясь, что она передумает, а после медленно двинулся назад, и я смогла разглядеть, как злобно исказилось его лицо.
Не думаю, что тогда они были в хороших отношениях.
***
В августе на улице поднялся невозможный ветер — это было словно напоминание о том, что лето скоро закончится. Мама отослала меня закрыть окна в гостиной, кабинете и спальне.
Наша гостиная выходила одновременно на две стороны: дом соседей слева и часть улицы, и когда я уже успела закрыть все окна, наконец заметила его. Он стоял там же, где и в первый раз, — на тротуаре у четырнадцатого дома — и упрямо дергал калитку: то на себя, то внутрь. Она не поддавалась. В конце концов, он не вытерпел и недовольно постучал. Мне был хорошо виден его профиль, и я отчего-то улыбнулась, заметив, как он нахмурился. Из дома никто так и не показался.
Тогда-то он и окликнул ее.
Я бросилась, чтобы открыть хоть маленькую форточку, рассчитывая на то, что смогу услышать ее имя или фамилию, таким образом узнав ее получше, но в этот момент дверь все-таки открылась.
Она выглядела слегка потрепанной, но расслабленной.
— Снова ломишься? — скорее утверждая, сказала она.
Я напрягла слух, думая, что мне показалось.Он кивнул.
— Открывай, поговорить надо.
Нет, я правда слышала их!— Не можешь справиться с обыкновенным маггловским замком?
«Маггловский» — это что еще за слово?Его ответ потонул в шуме ветра, который просвистел, мчась по улице, и я услышала только самый конец уже её фразы:
— …Ладно, можешь войти.
Больше я не слышала разговора, но его лицо снова скривилось, и она, усмехнувшись, покачала головой и подошла к забору, открывая перед ним калитку.
Когда они вместе, рука об руку, приблизились к крыльцу, ветер все же проник в гостиную — занавески взметнулись от особо сильного порыва, а когда опали, двор четырнадцатого дома был пуст.
***
Через три недели он аккуратно отпер калитку и медленно подошел к двери, трижды постучал и отступил на шаг, открывая мне отличный обзор на проём. Глаза девушки мелькнули в окне, и она отворила дверь. Уголки её губ слегка дрогнули, когда он чинно наклонил голову, здороваясь с ней, и попросил разрешения войти.
***
В сентябре он притащил к ней домой чудовищное количество папок с бумагами и даже несколько книг. На некоторых из них я видела сиреневую или золотистую букву «М», и она даже показалась мне знакомой, словно в другой жизни я знала, что она могла означать. Но на то эта жизнь и другая. Тем более в тот момент меня больше волновала мысль, как он дотащил всю эту макулатуру до четырнадцатого дома, а главное, зачем. Но об этом я тоже никогда не смогла узнать.
Когда он начал борьбу с калиткой, прижав книги к груди, а папки устроив на приподнятом колене, одна из них упала, и бумажные листы разлетелись по всей улице. Он выругался — нет, я не слышала, но уверена, что именно ругательство вырвалось у него в тот момент, — и вытащил из рукава какую-то веточку или прутик. Я, правда, уверена, что это было дерево, хотя и странно, что он таскал такое с собой — он хоть и был необычным, но не производил впечатление сумасшедшего.
Его ладонь плавно поднялась и опустилась, рот приоткрылся, как будто готовясь произнеси что-то, и в этот момент она заметила его из окна и выбежала, что-то крича.
Кусок дерева вновь исчез в рукаве, и я даже не успела как следует удивиться.
Они бегали и суетились, собирая размокшую бумагу и стараясь отряхнуть ее от промокших листьев и грязи, а он снова и снова что-то спрашивал у нее, недовольно кривя губы.
Кажется, в тех папках были какие-то важные документы.
***
К середине осени я начала замечать, что почти все свободное время наша соседка из четырнадцатого проводит за книгами.
Нет, правда, она постоянно читала.
Я уходила в школу и украдкой заглядывала в окно ее гостиной: она сидела прямо на полу, зарывшись в кипы документов и спрятавшись за стопками из особо внушительных талмудов.
Когда я возвращалась, она перебиралась вслед за солнцем к окну и часами сидела за столом, глотая книгу за книгой.
И даже если я вдруг просыпалась посреди ночи и выглядывала наружу, в окне второго этажа тускло светила лампа.
А он продолжал приносить ей бумаги.
***
Знаете, я не из тех, кто заглядывает в чужие окна. Иногда я даже стесняюсь покоситься на прохожего и взглянуть ему в лицо, не то что в открытую пялиться и наблюдать за жизнью совершенно незнакомых людей. Но мне просто не удавалось себя останавливать, честно слово, я даже не замечала, как обрывала все свои дела — да, поверьте, у одиннадцатилетних дел по горло! — и следила за происходящим в четырнадцатом доме.
Думаю, они работали вместе.
Если честно, сначала я была уверена, что она работает на него. Он приносил задание — она решала его. А точнее, просматривала бумаги и делала выводы, а он либо радовался, либо сердился, слушая ее. Так и происходило около месяца, но после очередного спора — о, ссорились они часто, уж поверьте мне, — он просто уселся посреди ее гостиной, притянул ближайшую книгу и поймал тетрадный лист, прилетевший откуда-то со стороны. Ее в этот момент не было видно — я предположила, что она бросила ему бумагу, готовясь выслушать его.
Не знаю, чем конкретно там все закончилось в тот раз — мама позвала меня ужинать.
Через две недели я поняла, что либо она тогда приняла его доводы, милостиво позволив помогать себе, либо он был настолько упрям, что не оставлял попыток доказать ей свою правоту.
В одном я была уверена — теперь они точно работали вместе.
***
В нашем районе стали замечать сов: слегка растрепанных или приглаженных донельзя — перышко к перышку, с большими глазами и этими пугающими головами, которые делают полный оборот, оглядывая двор. Я видела одну, хотя скорее это был филин. Мне он показался слишком важным и даже напыщенным для птицы.
***
Я наблюдала за ними часами, продолжая украдкой заглядывать в окно четырнадцатого дома.
Они могли уживаться в тишине и покое, каждый занятый своим делом, а потом единственное слово, одна заметка на листе другого, одна оброненная фраза — и происходил настоящий взрыв. Он все-таки оказался не самым спокойным человеком: я видела, как слегка подрагивали его руки во время очередной перепалки, словно он еле сдерживался, чтобы не ударить ее, а она как будто понимала это и еще больше распаляла его.
Если не злилась сама.
Это, пожалуй, было еще страшнее и причудливее одновременно.
Я, конечно, старалась сохранять спокойствие в такие моменты — должен же хоть один из нас троих оставаться в здравом уме, чтобы предотвратить неприятности. Но, поверьте, иногда я была готова сердиться вместе с ней, когда он нес полную чушь или оскорблял ее — почему я была так уверена в том, что он проделывал это? — и листы на моем столе взмывали в воздух, когда с ее подачи в него летел особо увесистый том какой-то заумной книги или ему на колени внезапно сыпались карандаши и ручки.
После он выглядел страшно обиженным и оскорбленным до глубины души, и на минутку мне становилось смешно.
Хотя, конечно, бывали случаи и хуже — например, когда она чуть не плюнула ему в лицо из-за того, что он оборвал ее занавески. Однако я слегка приврала с порядком: между занавесками и плевком был еще и момент с этой его палочкой, которую он ловко выхватил из кармана и направил на пострадавший карниз, а она одним точным движением ударила его прямо по ладони, и прутик отлетел в сторону.
Не знаю уж, чем ей так не угодила деревяшка и чем ему она так полюбилась, но тогда-то он принялся орать на нее, брызжа слюной. А я смеялась — смеялась, потому что в те времена даже не пыталась анализировать их чувства, взаимоотношения, мысли и действия.
Мне было одиннадцать, и меня забавляло происходящее.
А они, как вы поняли, продолжали постоянно ссориться.
***
Каждое утро она выходила на улицу, пересекала двор, выбрасывала мусор и проверяла почту. Я привыкла наблюдать за ней из окна кухни во время завтрака, неосознанно следя за настроением и отмечая перемены в поведении, хотя мама постоянно делала мне замечания, чтобы я не отвлекалась.
В середине декабря она пропала на шесть недель. Сорок три дня, если быть точной.
Я продолжала ходить в школу, выполнять все домашние задания, помогать маме по дому и готовиться к Рождеству, но отсутствие странной соседки из четырнадцатого дома не давало мне покоя. В Рождественскую ночь я чуть было всерьез не пожелала узнать все ее тайны, но смогла воздержаться и на каникулах даже почти и не вспоминала о ней.
На сорок четвертый день с момента своего исчезновения она снова открыла дверь и привычно прошлась по двору.
***
В начале февраля, возвращаясь из школы, в окне ее дома я увидела мужчину, облокотившегося на подоконник.
Я узнала его по волосам.
***
За две недели до своего двенадцатого дня рождения я наконец-то выяснила их имена.
Точнее говоря, Гермиону Грейнджер я узнала за шестнадцать дней, когда она по-соседски зашла к нам и попросила одолжить сахара, соли, муки или какой-то такой ерунды — это меня мало интересовало. Я стояла за маминой спиной, пока она мило беседовала с мисс Грейнджер, и, широко раскрыв глаза, смотрела на нее и глупо улыбалась, как будто получила свой первый деньрожденческий подарок.
Через пять дней после этого я успела открыть окно, пока он шел по улице, и услышала, как Гермиона называет его Малфоем. А он, по всей видимости, пребывая в хорошем расположении духа, усмехнулся, шутливо поморщился и поправил ее:
— Драко.
Его звали Драко.
***
Апрель ворвался и заставил уйти последние мартовские холода, а утренний иней превратил в росу.
Я всегда была зависима от погоды, — конечно, не метеозависима, как мама, когда ложилась спать пораньше из-за головной боли, — просто весной мне становится чуть веселее и интереснее жить.
И, похоже, не мне одной.
Тогда Малфой заявился прямо с утра — солнце уже высоко, но часы показывали около девяти. Он никогда не приходил так рано. В его руках были какие-то листовки и блокноты — извечные спутники, а из кармана торчал край цветастой упаковки и, шурша, раскачивался на ветру. Я позволила себе улыбнуться. Драко был в черном, как и всегда, и это пестрое недоразумение, которое резко выделялось на общем фоне, забавляло не только меня — Гермиона приоткрыла дверь, и я увидела ее заинтересованный взгляд и мелькнувший в глазах смех, когда она приняла пакет из его рук. Краем глаза я успела заметить название: «Сладкое королевство».
Я бы сказала — это все из того примечательного, что произошло в тот день. Но даже ссылаясь на образующуюся с годами призму, которая искажает воспоминания, и на детскую фантазию, уже не раз помянутую мной, я уверена, положив руку на сердце, что
это случилось.
Я видела лягушку.
Возможно, виноваты помутнение рассудка, солнечный удар, последствие недосыпания, которым меня корила мать, но, постаравшись заглянуть в окно гостиной четырнадцатого дома, я обнаружила пятно с четырьмя лапками и маленькой головой, которое торопливо карабкалось вверх по стеклу. Лягушка была красивого коричневого цвета и казалась гладкой, без единой морщинки или нароста, но совсем не склизкой.
Я едва успела удивиться, как Драко двумя пальцами схватил ее за заднюю лапку, отрывая от стекла, а Гермиона резко задернула шторы.
***
Воспоминания о конце весны того года смазались, а лето и вовсе закончилось, не успев начаться.
В моей памяти сохранились лишь отдельные кадры.
Раз — я возвращаюсь домой, чувствуя себя свободной — занятий не предвидеться еще пару месяцев. Экзамены сданы!
Два — дверца машины захлопывается, и папа вдавливает педаль газа, рассчитывая добраться до дома бабушки как можно раньше.
Три — сплошная череда дней, которые слились в одну общую картину, как будто фотограф настроил свою камеру на очень большую выдержку, и получилось отражение множества бликов и огней, движений и событий, которые остались на фотокарточке в виде непонятных пятен.
Четыре — я дома.
Бегу к себе, аккуратно прикрываю дверь, вмиг оказываюсь у окна и понимаю — что-то не так.
«Разглашение тайны происхождения и существования магического общества категорически запрещено. Случаи, в которых тайна происхождения и существования магического общества может быть разглашена, перечислены Статуте о Секретности, и список является окончательным».∆∆∆
Я тешила себя мыслью, что Гермиона уехала на отдых, но уже успел закончиться обмен впечатлениями с одноклассниками; деревенский загар начинал сходить; деревья постепенно прощались со своими листьями, и я старательно выводила дату на полях тетради — двадцатое сентября, а её всё не было.
Четырнадцатый дом пустовал.Лишь совсем редко мимо проносились совы, скрываясь на заднем дворе, и почтальон исправно оставлял в стареньком ящике почту.
Гермиона не возвращалась, Драко тем более не появлялся, и мне было почти одиноко без них двоих.
Когда тебе двенадцать — воображение работает без остановки. Каждую ночь после прощального взгляда на четырнадцатый дом я обдумывала возможные варианты случившегося. Безграничный полет фантазии: от простого переезда — и от этой мысли становилось грустно — до страшной аварии, которая случилась с Гермионой или с кем-то из её родных, не оставившей ей выбор, кроме как провести месяцы в больнице. Иногда я придумывала, что она направилась навестить родителей, или бросила всё и уехала покорять другие страны, или отправилась на учебу в лучшие колледжи мира.
Она ведь была умной.
Умной и красивой, целеустремленной и уверенной в себе — именно такой представала Гермиона Грейнджер в моем воображении. Я была склонна идеализировать её, а если в какой-то момент не могла выдумать новые качества, которыми она должна обладать, сочиняла что-нибудь о её жизни, размышляла, когда у неё или у Драко дни рождения, какие их любимые цвета, напитки, еда, чем они увлекались и чем занимались, когда не были заперты в четырёх стенах четырнадцатого дома.
Собственные истории о них так захватили меня, что я попросту забыла удивиться и обрадоваться, когда она всё-таки вернулась домой, как будто и не было долгих месяцев разлуки.
Её разлуки с домом, моей — с ней.
***
Октябрь обрушился на нас нескончаемыми ливнями. Мокрые листья грязного цвета разлетались по всей улице, путаясь под ногами и скрывая желто-зелёную траву. Я нехотя просыпалась, осознавая, что светлеет всё позже, выходила из дома, когда фонари ещё не погасли, а возвращалась, когда они уже горели.
Отец много работал, и мать по вечерам старалась радовать нас угощениями или весёлыми историями, призывая оставаться за столом как можно дольше, но проходило время, папа тянулся за газетой или книгой, а я вежливо благодарила за ужин и поднималась к себе, занимая привычное место у окна.
Я ждала Драко.Я ни за что не допускала мысли, что он закончил работать с Гермионой и удалился в неизвестном направлении. Мне казалось, что у них не может быть всё так просто. Я придумывала командировки, несчастные случаи, неотложные дела, но втайне боялась, что они всего лишь поссорились.
Снова.
С криком, слезами, возможно, ударами — наверное, тогда я пересмотрела глупых подростковых фильмов или начиталась брошюрок о семейной ругани, но страх не отпускал, ведь Драко все не приходил.
***
Я хорошо помню тот субботний вечер: днём прошел дождь, и асфальт всё еще оставался влажным и был покрыт крупными лужами, отражающими небо, деревья, машущие друг другу ветвями, и невысокие дома. Медленно прогуливаясь, я раздумывала о том, что, скорее всего, это был последний вечер, который я могла провести вот так: наслаждаясь свежестью и прохладой улицы, наедине со своими мыслями. Позже мама перестанет отпускать меня, а зимой так вообще постарается запереть в комнате — чего не сделаешь, чтобы любимое чадо ненароком не подхватило какую-нибудь заразу.
Перед крупной дорогой, куда выходила наша петляющая улочка, я развернулась и, перейдя на другую сторону, направилась обратно. Блуждая взглядом вокруг, я автоматически замечала таблички с номерами домов: двадцатый, восемнадцатый, шестнадцатый, четырнадцатый…
Четырнадцатый?Я застыла и резко повернулась к дому, по привычке заглядывая в окно и ловя себя на мысли, что именно на этом месте долгие секунды нерешительно простаивал в прошлом году Драко перед тем, как войти.
В окне едва заметно колыхалась занавеска — была открыта форточка, — но что было за ней, я сказать не могла. Казалось, что Гермионы нет дома — возможно, опять уехала или просто отошла ненадолго по делам. Я постаралась убедить себя, что мне всё равно, но именно в тот момент, когда я с огромным усилием воли была готова отвести взгляд, на втором этаже показалось серебристое свечение. Как бы ненормально это не звучало, я знала, что это не был верхний свет или даже ночник — они были скорее желтоватыми, когда загорались, бликуя на стенах или подсвечивая силуэты мебели, проступающие сквозь плотную ткань шторы.
Тут было не так.Сквозь тонкие щели во все стороны разливалось сияние, как туман, окутывающее дом. Я приоткрыла рот от удивления и восхищения — на фоне темного неба с постепенно зажигающимися звездами дом Гермионы смотрелся как оплот чего-то невообразимого, неописуемого и более всего напоминающего настоящую магию.
***
Драко пришел по первому снегу.
За ночь улицы замело ужасно да к тому же подморозило так, что люди, уныло выползавшие из домов, надолго застревали, чистя свои автомобили. Стекла заиндевели и, проснувшись, я долго и старательно пыхтела над ними, отогревая дыханием.
Когда Драко спозаранку появился у четырнадцатого дома, я как раз терла стекло пальцем и, увидев Малфоя, на секунду подумала, что это мираж: так нереально смотрелась его темная худощавая фигура на фоне ослепительно белой улицы. Снег слегка припорошил его голову, на бледной коже проступили едва заметные красноватые пятна — реакция на холод, а глаза всю дорогу щурились от яркого света. Он был одновременно похож и не похож на себя прежнего — то ли действительно изменился за долгих шесть месяцев, то ли я подзабыла, как он выглядел раньше.
Мимо Малфоя прошел мужчина, слегка задев его плечом, и Драко скривился — я заметила, что он брезгливо отряхнул край пальто и поспешил к четырнадцатому дому.
Я продолжала жадно следить за ним до самой двери, признаваясь со всей искренностью, что скучала по одному его виду.
***
Я снова видела его! Снова видела сияние!
Теперь это произошло на первом этаже — там занавески потоньше, и было прекрасно видно, что источник света находился в центре комнаты, но разобраться в его очертаниях я так и не смогла.
Малфой, кстати, тоже был там.
Правда, ушел сразу после того, как выключился этот странный свет.
***
За три недели до Рождества Драко снова пришёл не с пустыми руками — я обрадовалась тому, что это хоть ненадолго удержит их в четырнадцатом доме.
А вот Гермиона, которая уже на следующий день могла похвастаться тем, что просмотрела все бумаги трижды, кажется, была разочарована.
***
Семнадцатого декабря я сделала гигантский шаг к пониманию всего, касающегося четырнадцатого дома. Я не только решила головоломку с сиянием, но и поняла, чем конкретно занимались Малфой и Грейнджер — по крайней мере тогда я со всей уверенностью могла заявить об этом.
Все началось с небольшого серебряного облачка — что-то вроде тумана, как и раньше. Я лишь скользнула взглядом по гостевой Гермионы, когда заметила его.
И тут же растерянно застыла.
Туман сгущался, в нем появлялись голубые и белые жилки, и дымка несомненно принимала какую-то форму. В окне показался Драко и окликнул Гермиону — они оба молча замерли, оглядывая образующийся силуэт.
Я приоткрыла рот от удивления. Никогда не видела ничего подобного — серебряная тень теперь выглядела как настоящий олень. Крупный, на высоких стройных ногах, с массивными, ветвистыми рогами, которые он склонил к полу перед Гермионой, но не коснулся его — животное как будто зависло в воздухе; копыта терялись в голубоватой дымке.
В моей голове пролетели кадры из фильмов или картинки из книг, любезно предоставленные моим воображением. Сплошная научная фантастика, а если точнее, одная особая вещь: голограммы.
Теперь мне стало ясно, что именно разрабатывали Драко и Гермиона. Наверняка это были какие-то технологии. Ставлю десять фунтов, что секретные.
Олень тем временем величаво вскинул голову, оглядел Грейнджер и Малфоя и двинулся по комнате — не знаю, была ли у него звуковая поддержка, все окна были закрыты, и я ничего не могла услышать. Гермиона и Драко напряженно следили за его перемещениями, а через несколько мгновений одновременно посмотрели друг на друга.
Гермиона дернулась в сторону окна, чтобы запахнуть шторы, но олень уже растаял в воздухе, и я подумала, что, скорее всего, ей и Малфою не доставало какой-то ценной информации, чтобы довести голограмму до идеала.
Через три дня Гермиона заперла дом на верхний и нижний замки и ушла.
Куда-то.***
Она вернулась спустя двадцать три дня — почти в два раза меньше, чем в прошлом году.
Через четыре дня на горизонте показался Драко. Он шел вниз по улице, подкидывая в руке тонкий прутик, и больше не оглядывался — за полтора года хорошо запомнил расположение домов. Нельзя было не заметить самодовольное выражение его лица.
Я мало понимала, что происходит. Он бодрым шагом дошел до дома Гермионы, зажав под мышкой гигантскую папку с газетными листами.
Подшивка? За сколько лет, интересно мне знать?Невооруженным взглядом было видно, что бумага находилась там в полнейшей неразберихе, и что-то подсказывало мне, что я знала, кому предстоит разобрать этот беспорядок.
Драко постучал и отступил вбок, заняв удобную позицию и выставив вперед газетные вырезки, видимо, собираясь поразить Гермиону своей находкой.
Я хохотнула и вгляделась в окно, тщательно изучая папку: сбоку каллиграфическим почерком были выведены буквы «Е» и «П», под прозрачной верхней обложкой виднелись чьи-то фотографии и газетные статьи — я не смогла прочесть ни слова и слегка расстроилась, но в этот момент Гермиона открыла дверь и тут же наткнулась взглядом на торжествующего Малфоя.
Хотя, конечно, это я знала, что он торжествовал: перед Гермионой предстал спокойный и отрешенный Драко, замерший в ленивой позе с протянутыми вперед газетами…
Окинув его взглядом с ног до головы, Гермиона подскочила на месте — подпрыгнула, словно девчонка! — и схватила Малфоя за предплечье, согнувшись над газетами. Она жадно пробежала глазами по видневшимся вырезкам и подняла взгляд обратно на Малфоя. Их глаза встретились, и было заметно, что он еле-еле сдерживает смех или хотя бы победную ухмылку. По-видимому, это был предмет какого-то очередного спора или невыполнимая задача, с которой он справился, но даже если это и была победа над Гермионой, она все равно была довольна — наверное, это было прорывом в их работе.
На мгновение мне показалось, что Грейнджер привстанет на носочки и обнимет Драко — такая неподдельная радость светилась в глазах, — но неожиданно ее лицо изменилось. Брови сошлись у переносицы, рот распахнулся, колыхнулись крылья ноздрей. Она дернула Малфоя за руки, вынуждая прижать папку к груди, и испуганно оглядела улицу, словно проверяя, не стал ли кто случайным свидетелем этой сцены.
Мне захотелось ее успокоить — я-то видела, что вблизи четырнадцатого дома была пусто. Но она уже втащила Малфоя в дом, сурово отчитывая за проступок, смысл которого я так и не поняла.
Кажется, я слышала слово «безрассудство», что-то похожее на «статут о секретности» и незнакомое «колдография».
Смех застрял в горле, когда я бросила последний взгляд на газеты: клянусь — величественный мужчина в странном одеянии на обложке подмигнул мне и даже вяло помахал рукой.
***
Теперь я была уверена, что подшивка странноватых «ЕП» газет стала прорывом.
Работа в четырнадцатом доме кипела, Гермиона занималась без устали, Малфой постоянно шнырял туда-сюда, каждый раз возвращаясь с пакетами, набитыми всякой всячиной, включая документы, книги, какие-то колбы и склянки, странные шкурки и порошки, а один раз он даже притащил невероятных размеров кастрюлю. Гермиона, правда, тогда почему-то долго смеялась, глядя на его усилия.
Постепенно кабинет на втором этаже преобразился: все стены были обклеены бумагами, небольшими зарисовками, планами зданий и фотокарточками. А на полу были разложены книги так, что оставалась лишь тонкая петляющая тропка, ведущая от входа к противоположной стене.
***
Во время очередной перепалки Драко сурово стукнул кулаком по столу так, что тот подпрыгнул на четырех ножках, а через три дня после этого Гермионы якобы случайно высыпала на его светлую голову полбанки сушенных зеленоватых жучков.
Вопрос для осмысления: зачем ученым-техникам насекомые? ***
Слякотный февраль слегка подпортил мое настроение и умерил пыл Гермионе. Я знала: что-то волнует её, не устраивает или смущает. Возможно, это касалось Драко или же их проекта.
Она не прекратила заниматься делами — наоборот, засела за работу, тщательно проверяя всё, сделанное ранее. Часами в окне виднелась только ее ровная спина, локоть, подпрыгивающий из-за безостановочной писанины, и смятые волосы, перевязанные крупной резинкой, то и дело спадавшие на шею и плечи.
Малфоя же совсем не волновало то, что не нравилось самой Грейнджер. Их силы распределялись равномерно, и когда Гермиона стала трудиться больше, Драко в той же мере начал отвлекаться. Он плюхался на стул у окна и, беспечно закинув руки за голову, а ноги — на стол, просиживал так до вечера, бездумно уставившись в пространство.
***
Мне стыдно признаться — на День Рождения я раздобыла настоящую подзорную трубу. Тогда я смогла разобрать пару слов, написанных крупными буквами и понятным почерком на стенах кабинета четырнадцатого дома. Разобрать, но не разобраться в них. Слова казались простым набором букв, не имеющим ни падежа, ни рода, ни смысла.
Я аккуратно переписала всё на бумажку и запрятала в нижний ящик стола. Если бы вы приподняли мои детские рисунки и билеты в кино — смогли бы увидеть непонятные
«азкабан»,
«мэнор»,
«бумсланг»,
«упивающиеся» и
«руквуд», сложенные из по-детски подпрыгивающих букв.
***
Первого марта Драко с порога направился в кухню и, схватив со стола первый попавшийся карандаш, размашисто обвел на календаре двадцать четвертое число.
***
За три недели я наблюдала сияние еще трижды.
Рысь скачком появилась из пустоты и замерла посреди комнаты, медленно поводя ушами и гоняя голубоватые облачка вокруг.
Белоснежный кролик юркнул под стол и облетел ножки, оставляя позади легкую дымку.
Горностай возник прямо на столе перед Гермионой, которая казалась изумленной, и слегка склонил серебристую голову.
Рано или поздно они все растворялись в воздухе.
***
В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое я почти не спала — бодрствовала и Гермиона. Уверена, что она ни на секунду не прикрыла глаз в ту ночь — проверяла всё снова и снова, перечитывала, переписывала, переделывала всю их работу.
Надеюсь, что Малфой где-то на другом конце Лондона отоспался за нас обеих.
***
В день икс, отмеченный на календаре, я увидела, как выше по улице появился и двинулся вниз почти бегом незнакомый высокий мужчина с темными волосами и обезображенным какой-то болезнью лицом. Он тащил в руке смятый черный плащ, а из кармана у него торчала маска. Она была серебристого цвета, со странными символами и линиями на лбу и щеках; вокруг прорезей для глах материал был сильно темнее, что напоминало о синяках. Недалеко от моего дома мужчина замер — я осознала, что его лицо, и без того изуродованное, исказилось. Выглядел он очень болезненно. Тяжело дыша, мужчина наклонился, оттер со лба выступивший пот и, уперевшись руками в колени, несколько раз глубоко втянул воздух. Мгновение — он извлек из кармана небольшую фляжку и опрокинул ее себе в рот.
Оттуда не вылилось ни капли.
Он пораженно застыл, а еще через секунду чертыхнулся и ринулся к дому Гермионы еще быстрее, чем бежал до этого. Я уловила его движение, когда он хотел набросить себе на голову плащ, но удержался и лишь вскинул руку, прикрыв лицо рукавом.
Я фыркнула.
Как будто те, кто хотели, еще не успели разглядеть его.Он пронесся по двору и с разбегу наткнулся на дверь четырнадцатого дома, молотя по ней руками. Когда Гермиона показалась на пороге, он выпалил одно слово и мгновенно втолкнул ее внутрь, пинком захлопнув дверь за спиной.
Слово, произнесенное им, было мне незнакомо:
«Дементоры».
Через пару часов, вернувшись к окну, я заметила в кухне Драко: он был бледнее обычного, взгляд отрешенно замер на стене чуть правее окна, а на лбу особенно четко выступала длинная морщина. Одна его рука крепко вцепилась в чашку чая, которую постоянно пополняла Гермиона, а вторая елозила вымазанными пальцами по столу в поисках кусочка шоколада.
Весь стол был завален фольгой и пустыми обертками, а на краю лежали два прутика: тот, что принадлежал Драко, и чуть подлиннее, с витиеватыми узорами.
Незнакомого мужчины не было.
***
К середине апреля все наработки внезапно исчезли — кабинет опустел, а Драко и Гермиона переместились обратно в гостиную. Их отношения стали более прохладными после той неловкой сцены на кухне, как будто это было неподобающим поведением для них двоих.
Я не понимала, что происходило тогда и что случилось двадцать четвертого, осознавая только одно: их ссоры стали гораздо масштабнее.
***
В среду Грейнджер разлила чернила, непонятно откуда появившиеся на столе.
В четверг Малфой сломал карандаш, который крутил в пальцах.
В пятницу она споткнулась о ковер, а он налетел на подлокотник кресла.
В субботу они молчали весь день, но когда стемнело, все-таки не смогли удержаться.
***
В окне мелькнула фигура Гермионы, она двигалась рвано и, похоже, кричала. Форточка была приоткрыта, но до меня не доносилось ни звука.
По шторе проползла мужская тень — Драко ступил следом за Гермионой, слегка ссутулившись и размахивая руками. Его голоса тоже не было слышно.
Мне почему-то совсем не хотелось смеяться — они выглядели нелепо, двигались несуразно, вели себя словно школьники, но было в этом что-то гораздо более серьезное, чем раньше.
Голоса подвели, дрогнули, сорвались, потом подскочили на октаву выше — я и не заметила, как стала додумывать детали происходящего. Предмет их спора, слова, которые они бросали друг другу в запале, короткие выпады вперед… Нет, это уже происходило на самом деле!
Гермиона ринулась к Малфою и толкнула в грудь, но он ловко перехватил ее руки, и произошла заминка. Они оба остановились и… тотчас отскочили друг от друга, оказавшись по разные стороны от окна так, что мне были видны лишь расплывчатые тени на стене.
Раздался хлопок.
Я испуганно дернулась, неловко завалившись набок. Звук напоминал выстрел или громкий, но глухой стук.
Я же сейчас не стала свидетелем преступления?Судорожно сглотнув, я приподнялась чуть выше и оглядела гостиную четырнадцатого дома, насколько это было возможно.
Гермиона застыла посреди комнаты, стиснув зубы и высоко подняв голову; ее руки напряженно вытянулись вдоль тела, а спина неестественно выпрямилась. Когда прядь волос, так невовремя выбившаяся из хвоста, упала на лоб, Гермиона откинула ее порывистым движением и, кажется, всхлипнула.
Тогда я поняла, что Драко Малфой и Гермиона Грейнджер, пожалуй, не так хороши, как виделись мне.
***
В последние дни весны мои окна были распахнуты — я слышала почти все, что происходило снаружи.
Слово «орден» — четыре раза.
После — два раза повторенное «дементоры».
Одна «война», одно «зелье», один «Поттер», семь раз тот самый «маггл» , о котором я когда-то слышала, и еще с десяток непонятных слов и выражений, звучащих для меня, как полнейшая бессмыслица.
После того разговора у меня остался неприятный осадок, который усиливало общее впечатление от их последних встреч, и я закрыла окна, но все-таки услышала еще одно незнакомое слово, которое Драко произнес через два дня.
«Грязнокровка».***
Первого июня Гермиона не пустила Драко на порог, приняв у него из рук новые документы и захлопнув дверь прямо перед носом.