Северус любил накручивать на палец пряди ее длинных пушистых волос, зарываться в них носом, вдыхать аромат…

И мечтать, что когда-нибудь это случится наяву.



Иногда на уроках защиты от темных искусств — или в Большом Зале — Северус исподтишка наблюдал за Гермионой Грейнджер. Знал, что на десерт она всегда выбирает фрукты, а мясу предпочитает рыбу; размышляя над содержанием параграфа или магическими формулами — посасывает кончик пера. А совсем уж серьезно задумавшись, накручивает на палец локон.

Этот жест и стал последней каплей. Северус наконец понял, что пропал. Пропал окончательно и бесповоротно. Навсегда.

Осознать, что твое сердце вновь может биться — пропускать удары и взмывать в небеса, — оказалось неожиданно приятным. Неожиданно, потому что еще недавно им безраздельно властвовала Лили — и Северус был уверен, что это на века.

Но жизнь — штука загадочная, в ней ничего не знаешь наперед. Вот и получилось, что на пороге сорокалетия он стал похож на обуреваемого гормонами подростка со всеми прелестями пубертатного периода — от косых взглядов в сторону объекта вожделения до дрочки в любую свободную минуту. Ругал себя за несдержанность, злился, но ничего не мог с этим поделать.

А самое страшное, что и окружающие уже начали догадываться. Флитвик усмехался и со словами: «Эх, молодость, молодость…» — фамильярно похлопывал по спине, Макгонагал загадочно улыбалась, и даже портрет Дамблдора не удержался от покровительственного: «Она хорошая девочка!». А однажды, и это уже вообще ни в какие ворота не лезло, Северусу показалось, что ему улыбнулся Поттер. Многозначительно так улыбнулся — будто в голову заглянул и все сокровенные тайны вызнал. Северус тогда так растерялся, что даже забыл баллы с Гриффиндора снять за шушуканье во время урока. Лишь побледнел еще больше и уткнулся в учебник, как нашкодивший ученик. Хорошо, что до конца урока оставалось всего ничего, а студенты были заняты выполнением самостоятельной работы.

Как быть дальше, Северус понятия не имел. Но точно знал, что через месяц она сдаст ТРИТОНы и исчезнет из его жизни навсегда. Если он, конечно, не предпримет каких-то шагов, чтобы ее удержать.

А он очень хотел ее удержать! Теперь, когда война позади…

Очнулся Северус, только когда увидел протянутый ему свиток пергамента. Поднял глаза — и застыл. Гермиона смотрела на него, не отрываясь, и улыбалась уголками губ. Взгляд теплый, открытый, а на щеках румянец. Северус почувствовал, что тоже пошел пятнами, быстро взял ее работу и начал проверять.

Когда все начали расходиться, Северус вдруг спохватился:

— Мисс Грейнджер!

Гермиона сказала Гарри и Рону, чтобы ее не ждали, и подошла к учительскому столу.

— Да, п-профессор.

— Мисс Грейнджер, — вдруг севшим голосом начал Северус. Немного помолчал, любуясь ее замешательством, откашлялся и продолжил: — Мисс Грейнджер…

Гермиона ждала. Теребила пуговицу на мантии и ждала: каких-то слов, действий… да хоть намека. Видел он это все — и понимал. Только язык словно к небу прирос и свинцом налился.

Северус смотрел на Гермиону и молчал. Хотелось протянуть руку и поправить вечно лезущую ей на глаза челку. Прижать к себе хотелось — прижать и не отпускать. Целовать ладони, щеки, губы… Только сначала нужно было сделать шаг навстречу, без него ничему не бывать. А он стоял и ждал, что этот пресловутый первый шаг сделает она.

Наконец, когда молчание затянулось, Северус собрал всю свою решимость и выдавил:

— Пять баллов Гриффиндору! За то, что первой выполнили самостоятельную работу.

Гермиона криво усмехнулась. Потом согнулась пополам и засмеялась в голос. Никогда за все эти годы Северус Снейп не набавлял баллы за скорость выполнения работы. Ни разу. Даже Слизерину. Означает ли это, что он начал за ней ухаживать?

Смахнув выступившие слезы, Гермиона откашлялась и спросила:

— А почему только пять? — и рассмеялась вновь.

Северус смотрел на нее и улыбался. Любовался. Потом дотронулся до ее щеки, слегка погладил, наклонился близко-близко и прошептал в губы:

— Ну хорошо, шесть.