Момент настал. Только Альбус не предполагал, что в последние секунды будет сомневаться. Всего час назад он захлебывался чудовищным зельем авторства Тома Риддла и, терзаемый глубочайшими страхами и виной, мечтал о смерти. А теперь он стоял на краю башни, безоружный, слабый, смертельно больной… и какая-то часть его хотела продолжить жить.

Он взглянул на Драко Малфоя. Мальчик был на грани. «Не дам Тому покалечить еще одну душу» — мелькнула мысль.

— Северус… Прошу тебя… — зеленая вспышка света.

Альбус Дамблдор не позволял себе надеяться, что в своем великом посмертном путешествии встретит Ариану буквально на самом пороге.

Тоненькая девочка-подросток с тяжелым, не детским взглядом вышла навстречу, когда он спешил по знакомой дорожке к их дому в Насыпном Нагорье. Здесь до ужасного происшествия с Арианой семья Дамблдоров была счастлива.

Он упал перед ней на колени, просил прощения, лицо было мокрым от слез. Сбивчивыми словами объяснял, что очень хотел бы все исправить.

Ариана, до того момента державшаяся довольно отстраненно, прикрыла рот ладошкой и озорно хихикнула.

— Правда, хотел бы?

— Ну конечно, — заверил Альбус, беря сестру за руку.

— Хорошо, братец, — девочка ответила теплым рукопожатием, — будь по-твоему. Правда, я еще такого не делала, но, говорят, можно. Если что не так выйдет, прости. В любом случае, ты найдешь, кому помочь.

— Не за что тебе просить прощения! — Альбус все еще был на волне своей сердечной исповеди перед сестрой и не сразу понял, о чем она щебечет. Но когда фигурка сестры вдруг расплылась белесоватым туманом, а утопающая в зелени дорожка завернулась перед его глазами в тугой водоворот, в старческой груди что-то подозрительно екнуло. Его скрутило, будто при аппарации.

Когда неприятные ощущения закончились, Альбус сделал жадный вдох и открыл глаза. Он сидел верхом на метле на уровне самого высокого кольца хогвартского поля для квиддича и чувствовал себя отчаянно живым. Более того, его сердце билось в мощном, частом ритме: он был очень возбужден. Альбус быстро оценил обстановку. На трибунах было не особенно много народа, по большей части гриффиндорцы. На нем самом была надета вратарская защита, а высоко над полем на своей Молнии кружила его самая большая надежда, Гарри.

— Демельза, давай, пятый! — крикнул Поттер, и в Альбуса полетел увесистый квоффл.

Тут только до бывшего директора дошло, что он попал на отборочные испытания, и, судя по всему, претендует стать вратарем сборной. Тело, что странно, жило какой-то своей жизнью, оно инстинктивно рванулось к мячу, но неведомая сила дернула его вместе с метлой совсем в другую сторону. Трибуны недовольно загудели, раздался смех. Мяч влетел в кольцо.

— Следующий, — махнул рукой Гарри.

Альбус ощутил злость, досаду. Чувства были яркими, но они были не его, будто воскресший директор оказался паразитом в чьем-то разуме, а его носитель продолжает пользоваться телом, не замечая подселенца.

— Давай же, МакЛагген, вали! — раздался крик с трибун.

«МакЛагген, Кормак. Седьмой курс, кажется» — отметил Альбус. Какие-то отрывочные воспоминания замелькали в директорском мозгу. Ничего более-менее яркого, помимо заметной фигуры и золотистых кудрей. Разве что Слагхорн интересовался им в числе прочих, когда прибыл принимать должность профессора зельеварения. Надо полагать, ради своей «коллекции» перспективных учеников.

Тем временем, Кормак, ругаясь про себя, спустился на поле к остальным участникам отбора, чтобы дождаться окончательных результатов. Он стал громко возмущаться, когда следующий кандидат во вратари, Рональд Уизли, отбил мяч, посланный его сестрой, Джиневрой.

— Сестра ему подыгрывает, видели? Разве это честно?!

Альбусу совсем не хотелось разбираться в честности отборочных испытаний. Его больше интересовало, кто мог огреть Кормака Конфундусом. Но упрямый МакЛагген не отрывал глаз от испытания Уизли, без конца возмущался и вопил. Только раз он отвлекся. Когда поздравить Рональда с попаданием в команду подошла Гермиона Грейнджер.

Кормак смерил девушку оценивающим взглядом, и по некоторым недвусмысленным ощущениям Альбус понял, что Гермиона Грейнджер, магглокровная волшебница в простом клетчатом пальтишке и обтягивающих джинсах весьма приглянулась чистокровному МакЛаггену.

«Как неловко» — подумал Альбус.

— Какая попка, — вполголоса отметил Кормак.

Только тогда Альбус оценил весь ужас положения, в котором оказался то ли по милости сестры, то ли по собственной рассеянности.



Первое время он был лишь молчаливым созерцателем в маклаггеновской голове. Это приносило Альбусу невероятные мучения. Нет, Кормак не был идиотом. Он даже вполне прилично учился, ведь дядя Тиберий обещал ему неплохой старт в Министерстве. Но эта его самовлюбленность и страсть давать всем советы напоминала Дамблдору Гильдероя Локхарта, от которого его в свое время изрядно подташнивало. Лимонные дропсы в тот год уходили пачками.

Но больше всего сводили Альбуса с ума неуемные подростковые гормоны. Кормака буквально заклинило на шестикурснице Грейнджер.

После очередной ночи горячих сновидений с участием подруги Гарри Поттера Альбус не выдержал. Ему срочно понадобилось направить избыточную энергию Кормака на что-то полезное. В результате упорных попыток Альбус выяснил, что может управлять МакЛаггеном, полностью, но не слишком долго. Существовала вероятность, что со временем это удастся развить.

Столкнувшись как-то с Гарри в гостиной факультета, Альбус перехватил контроль, отвел его в сторону и попросил разрешения тренироваться с командой в запасном составе. Поттер немного помялся, но согласился.

Теперь часть буйной энергии МакЛагген сбрасывал на тренировках. Для команды это тоже было весьма эффективно — охотникам и загонщикам не приходилось ждать очереди для отработки бросков по кольцам, два вратаря на разных концах поля с успехом решали эту проблему.

А еще Альбус начал присматривать за Драко Малфоем. Он пока не решил, стоит ли предотвратить случившееся на Астрономической башне или дать всему идти своим чередом, но уберечь от проклятия Кэти Белл, а Рона Уизли от отравления определенно стоило. И мало ли что придет в голову Малфою в этот раз…

В середине октября выпал мокрый снег. Альбус помнил, что происшествие с Кэти случилось во время первого выхода в Хогсмид, когда Малфой создавал себе алиби на отработке у МакГонагалл, а Розмерта, находясь под Империусом, подчинила себе Кэти.

Можно было, конечно, написать анонимку в аврорат на хозяйку «Трех Метел», но тогда Малфой найдет кого-нибудь другого, и не факт, что его удастся вычислить. Да и Розмерту в Азкабан отправлять не хорошо.

Оставался один выход — перехватить пакет у Кэти, пока не стало поздно. Он отправился в «Три Метлы» и сидел там, потягивая сливочное пиво за стойкой и перебрасываясь фразами с подсаживающимися сокурсниками. Когда в трактир зашли Кэти и Лианна, Альбус насторожился, но балбес Кормак не видел в них объект, достойный внимания, ведь только что к Розмерте пожаловало Золотое Трио, и он как обычно стал пялиться на Грейнджер.

Альбус смог перехватить контроль только тогда, когда Гермиона со спутниками вышла из трактира. Быстро обежав глазами зал, он увидел, что Белл с подружкой уже нет. Мысленно обругав МакЛаггена последними словами, Альбус заставил его опрометью нестись к Хогвартсу, на ходу придумывая, как отобрать у Кэти пакет на глазах подруги и Поттера с друзьями.

«Только бы этот кретин снова не отвлекся на Гермиону» — думал Альбус под сочное чавканье снежной жижи под ботинками МакЛаггена.

Кормак обогнал гриффиндорскую троицу, не поворачивая головы.

— МакЛагген, придурок, смотри куда бежишь! — раздалось из-за спины. Кого-то из них окатило брызгами, но на извинения не было времени.

— Кэти, постой! Да постой же, Белл! Дело есть! — крикнул Кормак.

Лиана дернула подругу за плечо, та обернулась, и стало видно, какое у нее злое выражение лица. Альбус заставил Кормака вытащить палочку на ходу.

— Фините Инкантатем! — негромко произнес он, пока никто не успел среагировать. неприятная гримаса на лице Кэти сменилась растерянностью.

— Что это было? — она обводила взглядом Лианну, МакЛаггена и подошедшую сзади троицу.

— Империус, — самодовольно произнес Кормак. — Я еще в «Трех Метлах» заметил, что ты странная. Дай-ка сюда этот сверток.

Кэти побледнела и выронила сверток в лужу, бумага быстро размокла и сквозь нее проступили бирюзовые камешки проклятого ожерелья.

— Чего ж так нервничать-то? — недовольно проворчал Кормак, чуть не добавив откуда-то возникшее «девочка моя». — Теперь мне шарф хороший придется испачкать. Может свой одолжишь, а, Уизли? — и не дослушав ответа от набычившегося Рона, быстро обернул ожерелье своим пижонским шарфом и побежал дальше к замку.

Проклятую вещицу пришлось сдать Минерве. Действующий Альбус в это время был в очередной отлучке по крестражным делам. На что рассчитывал Малфой — непонятно. Альбус-под-прикрытием еще раз пожалел отчаявшегося мальчика, раз за разом упорно совершающего опасные глупости.

Кормак ликовал. Он заработал баллы за бдительность, а к ним прилагался заинтересованный взгляд Грейнджер, брошенный на ближайшем собрании Клуба Слизней. Он, разумеется, отреагировал на это в типичном маклаггеновском стиле: завлекательной (на его взгляд) игрой бровей и соблазнительным облизыванием ложки с десертом.

Альбус внутренне краснел и пытался абстрагироваться от этого безобразия. Ему казалось, что павианий флирт Кормака заметил даже Гораций. Мерлинов стыд! Гермиона, по всей видимости, тоже не знала, куда деваться от такого внимания. Наверняка уже успела пожалеть, что вообще заинтересовалась его персоной. Но паровоз любви теперь было не остановить.

МакЛагген осаждал ее с истинно шотландским упрямством. Ему несказанно подфартило, что после игры со Слизерином Рон Уизли начал встречается с Лавандой Браун, и Трио довольно редко собиралось вместе. Грейнджер часто бывала одна, поэтому подловить ее не стоило особого труда.

— Что тебе нужно? — не вытерпела Гермиона на седьмой день назойливого преследования с постоянными попытками напичкать сладостями или всучить очередную забавную безделицу из магазинчика близнецов Уизли.

Кормак привык к ее многословным вежливым отказам, поэтому прямой грубоватый вопрос слегка выбил его из колеи. Совсем чуть-чуть.

— Пойдешь со мной на вечеринку к Слагхорну? — с улыбкой спросил он.

Грейнджер нервно притопнула ногой и начала разглядывать потолок в коридоре второго этажа. Неизвестно, дождался бы он от нее ответа, если бы мимо не прошла сладкая парочка Уизли-Браун.

— А вот и пойду, — вдруг ответила Гермиона, провожая Рона с Лавандой тяжелым взглядом. — Только если ты будешь вести себя прилично.

Кормак кивнул, но намек не понял, поэтому Альбус заранее пожалел бедную девочку.



Рождественская вечеринка Клуба Слизней стала для Альбуса настоящим кошмаром. Кормак без конца распускал руки и пытался затащить Гермиону под омелу. Грейнджер в коротком платье цвета нежной чайной розы с довольно откровенным декольте не позволяла Альбусу оттянуть внимание МакЛаггена на кого-то другого. Впрочем, молодой организм с готовностью отвлекался на еду и напитки, вследствие чего Альбус улучил момент, и Кормак в поисках Гермионы прихватил с блюда несколько корзиночек с паштетом из драконьих яиц.

С яйцами у МакЛаггена как-то не складывалось. В прошлом году он на спор обожрался яиц докси и долго валялся в Больничном крыле. Вот и сейчас ему довольно ощутимо скрутило живот, и все съеденное вперемешку с выпитым стало быстро и настойчиво пробираться наружу.

Вот угораздило же Снейпа в эту минуту пристать к ним с Поттером со своими пошлыми намеками из серии, а что это вы тут делаете вдвоем за занавесочкой? Кормак ясно показал необоснованность мерзких подозрений, вывалив все содержимое желудка на ботинки декана Слизерина. Если бы не появление завхоза Филча, притащившего за шкирку «шпиона» Малфоя, не отделаться бы МакЛаггену одними отработками…

В башню Гриффиндора он возвращался в гордом одиночестве и ужасном расположении духа. На лестнице бесстыдно и как-то картинно прилипли друг к другу Браун и Уизли. Кормак прошел мимо, еще больше надувшись. Его планы на этот вечер обломались по крупному. Он поднялся чуть выше. С подоконника за лестничным пролетом слышались девичьи всхлипывания. Если бы не знакомое до боли в мошонке платье цвета чайной розы, Альбус ни за что не позволил бы Кормаку остановиться.

— Чем расстроена прекрасная дама?

Гермиона просмотрела на него заплаканными глазами, а снизу донеслось особенно громкое повизгивание Лаванды. От боли, промелькнувшей в глазах Грейнджер Альбусу стало не по себе. Даже столетний опыт не мог подсказать ему нужных слов, чтобы утешить раненое сердце. Он просто сел рядом.

— Если он тебе так нравится, зачем дала Браун его увести? Вы же с первого курса все время рядом, — спросил он в грубоватой манере Кормака. Спустя месяцы сосуществования Альбусу стало порой сложно разделять, где заканчивается он и начинается МакЛагген.

— По-твоему, я должна была ему на шею вешаться? — рявкнула Гермиона. И тут ее прорвало. На подвернувшегося слушателя вылилась вся история односторонних страданий мисс Грейнджер, начиная с несостоявшегося приглашения на бал на четвертом курсе, и заканчивая запахом амортенции на шестом.

— Меня-то зачем во все это было впутывать? — обиженно буркнул Кормак. — Морочила бы голову Долгопупсу!

— О да! Невилл прямо шикарный кандидат, чтобы вызвать ревность! — фыркнула Грейнджер и слегка покраснела.

Кормак ухмыльнулся и выразительно поиграл бровями.

— Значит, я все-таки тебе нравлюсь, а? — он придвинулся поближе к девушке и приобнял ее.

Гермиона заметно смутилась, но не отодвинулась. Альбус почувствовал, как Кормак оживился, толкуя сигналы от девушки в своем ключе. МакЛагген встал перед ней, опираясь ладонью на стекло.

— И зачем тебе этот недогадливый олух? — не дождавшись ответа, заявил он.

Гермиона вспыхнула и вскочила, оказываясь с ним лицом к лицу.

— Не называй него так, — сердито сказала она. — Ты вообще-то не многим лучше. Лез со своими поцелуями… А у тебя между прочим изо рта пахнет, — неожиданно добавила девушка.

Кормак смутился. Альбус в его голове мстительно потирал руки.

— Я целых десять минут потом рот полоскал, не считая очищающих и жвачки, — обиженно буркнул МакЛагген. — Это все проклятые драконьи яйца.

Гермиона вдруг расслабилась и хихикнула.

— Я тоже немного съела. Гадость ужасная. Надеялась, это остановит твой пыл.

— Выходит, зря, — улыбнулся Кормак, и слегка прижал Грейнджер к подоконнику. Альбус готовился к решающей атаке на его сознание, если юнец не сможет удержать себя в рамках приличий.

Снизу послышались шаги. По возне и хихиканью не трудно было догадаться, кто держал путь в спальню Гриффиндора.

Гермиона вздрогнула и напряглась.

— Я же лучше Долгопупса? — вдруг поинтересовался Кормак, слегка поддевая указательным пальцем поникший подбородок девушки. Альбус трясся от негодования, осознавая безнравственность намерения МакЛаггена, но не мог не признать, что для достижения цели момент выбран удачный.

Гермиона подозрительно прищурилась, потом в ее глазах мелькнула решимость, и в следующую секунду она притянула его к себе. Запах драконьих яиц отвлекал, но мисс Грейнджер показывала весьма возбуждающий пример целеустремленности.

Альбус бил тревогу, только с физиологией и самыми низменными инстинктами он справиться был не в силах. Все, что он мог, лишь слегка сгладить животный напор МакЛаггена. Кормак так тесно прижался к девушке, что чувствовал ее напряженные бедра. Он целовал ее медленно, но поцелуй был невероятно глубоким. За несколько секунд они успели так увлечься, что поднимающиеся Рон и Лаванда невольно притормозили на повороте, чтобы осознать, что происходит.

Не особенно длинное платье Гермионы демонстрировало случайным зрителям стройные ножки в изящных туфельках по обеим сторонам облаченных в парадный костюм тренированных маклаггеновских ягодиц. Даже самое бедное воображение придавало напористому движению юношеских бедер весьма откровенный смысл, хотя в каком-то отношении все было довольно невинно.

Альбус краснел и бледнел, чувствуя, как напряженный член МакЛаггена сквозь одежду трется о девичью промежность. Гермиона ерзала и даже еле слышно постанывала, пока его руки обшаривали ее полуобнаженную спину и стискивали бедра.

Мимо быстро прошуршала устыдившаяся внезапного зрелища парочка, но Кормак не остановился, пока не испытал полного удовлетворения. Когда он отстранился, Грейнджер тяжело дышала и смотрела на него ошеломленным взглядом.

— Ты воспользовался мной, — возмущенно высказалась она.

— А ты мной, — пожал плечами Кормак. — Как тебе сладкая месть?

— Отдает драконьими яйцами, — съязвила Гермиона, и оба засмеялись. Потом девушка вздохнула. — Зная болтливость Лаванды, завтра об этом будет знать вся школа. А сейчас она просто вскроет мне мозг.

— Можно повременить с возвращением в спальню, — посоветовал Кормак, игриво проводя пальцем по краешку ее декольте. — Правда тогда я, скорее всего, буду обязан сделать тебе предложение руки и сердца.

Может МакЛагген и вел себя порой, как примат, но консервативное воспитание давало о себе знать. Альбус даже решил, что он не безнадежен.

— Пожалуй, я рискну вернуться в спальню, — слегка растерянно сказала Гермиона. — Все очень неожиданно и слишком быстро.

А на следующее утро все разъехались на рождественские каникулы. Кормак замечательно провел время в кругу семьи. Чтобы Гермиона не расслаблялась, к ней отправился филин МакЛаггенов с коробкой сахарных перьев и теплой зимней накидкой из «Твилфит и Таттинг». В ответ Кормак получил пакет воздушного зефира из маггловского магазина и странную железную штуковину, похожую на мышеловку. В приложенной инструкции говорилось, что с помощью этой вещи можно быстро и аккуратно нарезать яйца. Альбуса шутка повеселила.



Если Грейнджер надеялась, что после каникул сплетня не разойдется, то она крупно ошиблась. По заинтересованным взглядам на старосту шестого курса Гриффиндора можно было понять, кто успел услышать «новость» от Лаванды. К концу первого дня Гермиона уже скрывалась от всех любопытствующих и нервно реагировала на любые вопросы.

Кормак, играя в джентльмена, предложил ей встречаться чисто номинально, чтобы сплетники отстали. Грейнджер, вся издерганная, но не растерявшая язвительности, вначале приняла все в штыки, но, подумав, согласилась.

Так МакЛагген, сам того не ожидая, прилепился к остаткам Золотого Трио. Альбус находил это достаточно выгодным, несмотря на то, что в тайны его пока не посвящали. Он немного сблизился с Гарри, и не только на почве квиддича. Всего-то нужно было поддержать его подозрения насчет Малфоя и пообещать, что постарается тоже присматривать за ним. Разумеется, Альбус и без этого следил за активностью Драко.

Между тем приближалась середина февраля. Несмотря на мрачные времена, школа погрузилась в сердечно-шоколадную круговерть Валентинова Дня. На старших курсах вовсю баловались амортенцией, и Кормак смог заслужить очки от Гарри и Гермионы, одалживая им артефакт для определения опасных примесей в еде и напитках.

Это, однако, не спасло Рона Уизли от приступа одержимости Ромильдой Вэйн. Гарри предусмотрительно отложил полученные от нее конфеты, чтобы позже проверить, но не учел любви рыжика к сладкому. Поэтому поздно вечером первого марта Кормак, под давлением Альбуса дежуривший в гостиной, увидел, как Поттер ведет одурманенного товарища к выходу.

Он ненавязчиво предложил помощь, и они втроем отправились к Слагхорну. Прием противоядия прошел успешно, а когда обрадованный профессор зельеварения разлил всем по кубку медовухи, МакЛагген демонстративно достал определитель примеси. Рон и, конечно, сам Гораций подняли его на смех, но через секунду уже никому смешно не было.

Так Кормак снова заработал баллы для факультета, обзавелся тремя должниками и заслужил от Гермионы самый настоящий поцелуй.

Лето приближалось неумолимо, а с ним и сдача ЖАБА. Семикурсники все свободное время торчали в библиотеке и гостиных, чтобы наверстать пробелы.

Альбус не особенно волновался за МакЛаггена: к этому времени он лишь по привычке пытался определять, кто именно в данный момент действует, он или Кормак. Как правило, все рациональные поступки Дамблдор приписывал на свой счет, а все эмоциональные и инстинктивные зачислял МакЛаггену. Вместе они действовали довольно слаженно, за исключением моментов, касавшихся Гермионы. Тут Кормак властвовал практически безраздельно, и Альбусу ничего не оставалось, как «расслабиться и получать удовольствие».

До конца учебного года Альбус успел предотвратить резню Сектумсемпрой в туалете, а также дал несколько жирных намеков Гарри о том, что не все неизвестные заклинания могут быть полезны. Поттер по-своему понял посыл и теперь расшифровывал учебник Принца-полукровки в библиотеке, сверяясь со всевозможными справочниками.

Гермиона была и этому рада. Альбус снисходительно относился к ее паранойе относительно неизвестных книг. Бедной девочке в каждой старой тетрадке мерещился зловещий призрак Риддла.

После экзамена по трансфигурации, где Кормак особенно отличился, его подозвал к себе директор Дамблдор, сидевший в качестве стороннего наблюдателя.

— Ты заметно изменился, мальчик мой, — старый волшебник усмехнулся. — Надеюсь, ты не попытаешься остановить неизбежное.

Альбус вздрогнул. По всему выходило, что его раскрыл… он сам. Директор заметил его реакцию. Он устало провел рукой по лицу.

— Возможно, это даже к лучшему. Ты ведь ему… им поможешь? Присмотришь за ними?

Альбус кивнул. Конечно, он не собирался бросать растерянных подростков вслепую искать крестражи. Директор слегка небрежным жестом отослал его прочь. Было видно, что он расстроен.

В роковую ночь, когда Малфой провел своих товарищей по Темной Метке в Хогвартс, Кормак был рядом с Гермионой. Альбуса тянуло в башню, но помочь школьникам уцелеть было гораздо важнее. Благодаря ему Сивому не удалось зацепить Билла Уизли, и никто из ОД серьезно не пострадал. Пожирателям пришлось довольствоваться только убийством Дамблдора.

По понятным причинам выпускной курс в этом году не проводил торжеств. Все разъезжались по домам в подавленном настроении. Почти весь путь Кормак ехал в купе с Гарри, ведь Рона то и дело куда-то выманивала Лаванда, а Гермиона большую часть пути выполняла обязанности старосты. Когда все собирались вместе, разговор не особенно клеился.

Кормак не разделял всеобщего уныния. Его ждала стажировка в Министерстве по протекции дяди Тиберия и переход во взрослую жизнь. Матушка уже давно вела разговоры о женитьбе, о чем он и поведал во всеуслышание, нарушив тягостное молчание. Так у предмета его страсти почти не оставалось возможности для маневров.

— Ты же согласна познакомиться с моими родителями, Гермиона? — серьезным тоном поинтересовался МакЛагген.

Грейнджер, захваченная врасплох, довольно долго молчала. Удивленный Поттер прервал свою рефлексию. Уизли недоверчиво смотрел на «жениха», а лицо Браун выражало целую гамму эмоций от невероятного возбуждения до сильной зависти.

— Не думаю, что сейчас подходящее время для этого, — нервно улыбнулась Гермиона. — Кто знает…

— Вот именно, — вдруг перебил ее Уизли. — Билл и Флер тоже решили пожениться, потому что потом… могут и не успеть.

О такой поддержке от Рона Кормак и мечтать не мог. Гермиона хотела что-то возразить, но в эту минуту Лаванда решила выйти прогуляться. Грейнджер потеряла дар речи от перспективы, что прибудет на Кингс-Кросс уже в статусе невесты МакЛаггена, хотя бы в глазах всех школьных сплетниц.

— Я пришлю тебе сову, — Кормак принял затянувшуюся паузу за согласие. — Не занимай середину июля.

Эта его инициатива имела последствия. Стоило ему выйти в туалет, как Гермиона догнала его в коридоре, дернула за рукав и зашипела как кошка: — Ты что себе возомнил? Мы же встречаемся для вида!

Кормак пожал плечами.

— Может я так хочу уберечь тебя от больших проблем. Думаешь, я не вижу, что Поттер не собирается осенью возвращаться в школу? И тебе там без Дамблдора будет небезопасно. Вы вдвоем, и Уизли, если от Браун отлипнет, собираетесь бороться с Волдемортом.

Гермиона вздрогнула. Кормак коснулся ее щеки тыльной стороной ладони.

— Я просто хочу показать тебе, что ты во всем можешь на меня рассчитывать. Во всем, Гермиона. Что бы вы там ни задумали.

Девушка вся как-то сжалась, а плечи поникли.

— Это не моя тайна, Кормак, прости. Мы действительно не вернемся в школу осенью, но никому об этом знать не нужно. Не заставляй меня применять Обливиэйт.

— Я испугался и все понял, — усмехнулся МакЛагген, а потом добавил: — Слушай, у меня есть для тебя подарок. Думал отдать на вокзале, но сейчас даже лучше. Это парное зеркальце. Позови, если захочешь поговорить.

Он протянул Гермионе легкий серебряный футляр.

— И да, я бы хотел, чтобы знакомство с родителями состоялось. Многое может произойти вскоре, поэтому важно, чтобы они были спокойны.

Гермиона, вертящая в руках зачарованный подарок, посмотрела на него совсем иначе, с пониманием и даже уважением.

— Мда, тебе удалось удивить меня, — призналась она. — Вот уж не ожидала.

— Я такой, — энергично закивал Кормак. — Раз уж почти через час мы разойдемся на вокзале в разные стороны, я могу рассчитывать на поцелуй перед разлукой?

Гермиона, возможно, хотела возразить, но МакЛагген и без помощи Альбуса уже научился определять, когда она сомневается. Инициативу стоило взять на себя.



Лето было безумное. Министерство гудело, как встревоженный улей. Смерть Дамблдора многих заставила переосмыслить происходящее. МакЛаггена приткнули в департамент магического транспорта, ассистентом диспетчера Сети летучего пороха, поэтому Альбус теперь получал массу полезной информации.

Кормак исполнил свое обещание и пригласил Гермиону познакомиться с родителями. Чтобы избежать неловкости, встречу назначили в небольшом маггловском ресторанчике в центре Лондона.

Грейнджер понравилась старшим МакЛаггенам. Они сделали ей массу комплиментов, чем несказанно смутили. К счастью, родители не стали форсировать события, намекая о помолвке и свадьбе. Кормак предполагал, что в этом случае она бы быстренько аппарировала из туалетной комнаты в неизвестном направлении.

Расстались они на хорошей ноте. МакЛагген отвел Гермиону в сторонку и еще раз заявил о готовности помогать в любом деле. По тому, как девушка занервничала, стало ясно, что Золотое Трио уже готовится в поход за крестражами.

В следующий раз они увиделись очень нескоро.

Альбус с болью наблюдал за падением Министерства Магии и искренне скорбел о Руфусе Скримджере. Он заставил Кормака продолжать работать при режиме Волдеморта, хотя это было непростой задачей. Вскоре его усилия оправдались. Кормак опознал в украшении на толстой шее Долорес Амбридж медальон Слизерина. Нужно было как-то выкрасть его и уничтожить.

Каково же было его удивление, когда через пару дней на Министерство Магии был совершен дерзкий налет. Амбридж вопила на все этажи, что нужно бросить все силы на поимку Поттера.

Вечером Кормак позвал Гермиону через зеркальце. Она ответила не сразу, причем, в зачарованном стекле было видно, что она находится в окружении деревьев.

Разговор вышел скомканный. Кормак предупредил, что не стоит называть вслух имени Темного Лорда, так как наверняка на него установлены отслеживающие чары, а еще в очередной раз предложил помощь. Гермиона обещала подумать. По ее тихому голосу было понятно, что спутники не знают об этом разговоре. Альбусу лишь оставалось надеяться, что с ними все будет хорошо.

Через некоторое время Гермиона связалась с ним сама. Она была измучена и подавлена. Случилось то, что Альбус давно предполагал: Рон смалодушничал и оставил их с Гарри. Они с Поттером жили где-то в лесу, скрываясь ото всех и испытывая лишения.

Гермиона не просила помощи, но Альбус не мог не предложить богатые ресурсы МакЛаггенов. Старый охотничий домик дядюшки Тиберия в Норфолке стал новым пристанищем для искателей крестражей. А домашний эльф МакЛаггенов снабжал Грейнджер и Поттера всем необходимым. Егерей на этих землях не было, они принадлежали чистокровному семейству.

Поттер был удивлен, увидев Кормака, но против помощи не возражал. Сейчас было не до принципов. Альбус видел, как губительно влияет на Гарри крестраж, чьи очертания проступали про свитером. К счастью, он успел за добавленное ему время подробнее изучить этот вопрос, и узнал, что на Мече Гриффиндора свет клином не сошелся.

Пришлось изрядно удивить видавших виды гриффиндорцев, как бы из хвастовства продемонстрировав виртуозное владение Адским Пламенем. У них определенно загорелись глаза. Ушло немало времени, прежде чем у Поттера вышло создать и контролировать приличный очаг Пламени.

Когда Кормак навестил их в следующий раз, оба были в довольно приподнятом настроении, а обгоревший в Пламени медальон украшал каминную полку.

На Рождество в «Ежедневном Пророке» написали, что от сильного пожара выгорел дом Батильды Бэгшот, а на пепелище обнаружен череп огромной змеи. Альбус был доволен. Оставались лишь чаша и диадема.

В конце зимы в охотничьем домике, приведенный Дезиллюминатором, объявился Уизли. И все испортил. Как понял Кормак, Рон забыл о предосторожности и произнес имя Волдеморта, иначе нашествие егерей в частное владение нельзя было объяснить. После них в домике был настоящий разгром.

Попытки связаться с Гермионой через зеркало не увенчались успехом. Альбус на пару с МакЛаггеном не находили себе места.

Через несколько дней она сама вызвала его. Просила прощения, что домик был рассекречен, волновалась, что из-за них Пожиратели Смерти теперь обратят внимание на его семью, просила быть осторожным. Но главным было не это. В ее глазах теперь поселилась боль. Было ясно, что ошибка Уизли дорого ей далась. От помощи она отказалась, сообщив, что находится в безопасности у друзей.

Вскоре «Пророк» разразился новостью об ограблении Гринготтса. По неподтвержденным данным, один из сейфов расплавили подчистую, об украденном не сообщали, но улетающего дракона видел весь Косой переулок.

Растрепанная и чумазая Гермиона связалась с ним тем же днем. Она сказала, что сегодня Волдеморт нападет на Хогвартс и нужна будет любая помощь. Сердце Альбуса запело. Они на финишной прямой, в конце пути. Будет ли готов Гарри?

Он аппарировал немедленно. Было странно сознавать, что все это время крестраж был у него под носом. Он успел как раз вовремя, чтобы остановить разрушение Выручай-Комнаты. Поттеру не удалось взять под контроль Адское Пламя, выпущенное Крэббом, и Альбус вмешался.

Хогвартс атаковали, это было страшно. Преподаватели во главе с МакГонагалл старались изо всех сил, но Альбус чувствовал, что его здесь не хватает. Тогда он наплевал на конспирацию и захватил Кормака полностью.

Возможно, благодаря его действиям, многих смертей удалось избежать, но положение все равно было незавидным, и вот Волдеморт объявил временное перемирие в обмен на Гарри.

Альбус встретил Поттера у кромки леса, когда тот шел под мантией, сжимая в руках воскрешающий камень. Вычислить его с помощью Хоменум Ревелио не составило труда.

— Я знаю, что ты здесь, — негромко сообщил МакЛагген, — и я не собираюсь тебя отговаривать. Просто поверь, что все будет хорошо. Смерть — это временное явление, уж поверь мне.

Он чувствовал на себе тяжелый взгляд Гарри, а потом звуки легких шагов растворились в ночном лесу.

Посчитав, что здесь он сделал все, что мог, Альбус погнал Кормака помогать раненым и восстанавливать оборону замка.

Когда на рассвете из леса вышел Хагрид с телом Гарри на руках, Альбус на какое-то мгновение испугался. Уничтожение крестража, конечно, первостепенное дело, но мальчика было ужасно жаль. Так или иначе, сдаваться никто не собирался.

В попытке добраться до бескрестражного Тома Альбус сносил всех Пожирателей на своем пути. Досталось и Руквуду, и Долохову, и Беллатрисе Лестрейндж. Когда он сошелся один-на-один с Томом, откуда ни возьмись появился Гарри. Альбус отступил. Он понимал, как важно, чтобы Гарри сам завершил дело. Поттер сумел найти для Тома слова, уничтожившие все, что так долго исповедовал Риддл. Сделал это при всех. Настало время Альбусу уйти в тень.



Нет, не вышло у Альбуса уйти на покой. Да и о каком покое может идти речь, когда просторный дом МакЛаггенов с утра до ночи наполнен детскими возгласами и топотом ног?
Молодая миссис МакЛагген — строгая мать, но она постоянно чем-то загружена, пропадая на работе в Отделе Тайн. Поэтому менее занятой начальник департамента магического транспорта может баловать отпрысков с чистой совестью.

А вообще, Кормак давно планирует покинуть государственную службу и заняться научными изысканиями, на которые у Альбуса Дамблдора не хватило времени в прошлой жизни. Поэтому его все чаще можно застать в небольшой лаборатории, заваленной массой редких книг и артефактов, каких у МакЛаггенов доселе не водилось. Для тех, кто давно знает Кормака, это кажется донельзя странным.

Еще он не прочь время от времени подшутить над супругой, отыгрываясь за когда-то брошенный ею Конфундус. Она часто рассказывает ему о своих проектах в Отделе Тайн и трудностях, с которыми сталкивается. Альбус принимает задумчивый вид, усиленно трет лоб, а потом выдает оптимальное решение из арсенала столетнего мудреца. Так забавно при этом видеть ошеломленное лицо Гермионы.

Когда взгляды жены становятся уж слишком подозрительными, Альбус выпускает Кормака порезвиться, и тот быстро доказывает Гермионе свою «нормальность». Если она о чем и догадывается, то предпочитает помалкивать.

Между прочим, назвать младшую дочь Арианой Гермиона предложила сама. Исключительная женщина.

It's nice that your here, I've got some news for you
We came so near, I played my part like a fool
You believed in me, I've raped your trust again
See it wasn't enough, the sickest part of me wanted your blood

Hevein, Only Human

В маленькой комнатушке с единственным окном, почти всю площадь которой занимают кровать и книжный шкаф, стоит удушливый запах чеснока, цветов и экзотических благовоний, стены увешаны множеством разнообразных амулетов, а потолок испещрен таинственными пентаграммами с вписанными в них рунами. На кровати под простым стеганым покрывалом угадываются очертания лежащего тела.

Скрипит дверь. В комнату входит девушка. В ее руках металлический поднос с медицинским набором для инъекций. Она проходит к изголовью и ставит поднос на край. Берет с подоконника ободок и убирает назад падающие на лицо каштановые локоны. Некоторое время смотрит на скрытую покрывалом фигуру. Ее лицо бледно, только темные глаза и яркие губы выделяются на нем яркими акцентами.

— Ну что же, приступим, — подбадривает сама себя Гермиона Грейнджер. Она откидывает одеяло с лежащего, обнажая фигуру темноволосого мужчины без единого признака жизни. Он одет во все черное. Восковая кожа, на лице застыла маска смерти.

— Простите, профессор, — бормочет Гермиона, расстегивая черный шелк рубашки на груди, — но мне, как обычно, нужно добраться до вашего сердца.

Грудная клетка в области сердца покрыта следами уколов. Руки девушки слегка подрагивают.

— Больно не будет, вы же знаете.

Она берет большой стеклянный шприц с длинной стальной иглой и мощным поршнем, набирает им буроватую жидкость из прозрачного фиала, переворачивает, постукивает, избавляясь от пузырьков воздуха, и выпускает тоненькую струйку вверх. Потом откладывает шприц и протирает стерильной салфеткой место будущего укола.

Рука решительно сжимает стеклянную колбу шприца, поднимается над безжизненной грудной клеткой. Гермиона чуть щурится, прицеливаясь, а потом на выдохе с размаху посылает стальную иглу прямо в сердце. С еле слышным металлическим скрипом поршень закачивает в молчащее сердце неизвестную субстанцию.

— Вот и все, профессор, — девушка вытаскивает иглу, отодвигает поднос со шприцем и берет руку мертвеца, пальцами касаясь области пульса. — Теперь подождем.

Минуты на старых настенных часах идут медленно. Грейнджер разочарованно вздыхает, накрывает тело покрывалом и направляется к выходу из комнаты. Когда она скрывается за дверью, пентаграммы на потолке вспыхивают, а тело под покрывалом начинает испускать зеленоватое свечение. Спустя минуту все стихает, будто ничего и не было, а еще через секунду возвращается Гермиона.

Она недоуменно обводит комнату глазами. Кажется, что-то изменилось. Но что именно? Юная экспериментаторша подходит к кровати и до половины откидывает покрывало, а потом зажимает себе рот обеими руками, чтобы не закричать.

Тот, кто теперь лежит на легкомысленной салатовой простыне в мелкий цветочек, ей совсем не знаком. Можно, правда, найти сходство в выдающемся с горбинкой носе, что-то похожее есть и в высоком лбе, суровых бровях. Этот Северус Снейп помолодел лет на двадцать. Только несколько прядей отливают серебром в волосах. Она дрожащей рукой ищет пульс на бледном, но уже не восковом запястье.

— Получилось! Срань Мерлинова! У меня получилось! — девушка отступает к окну, задевая головой китайские колокольчики и ловца снов. Раздается мелодичный перезвон, и веки лежащего вздрагивают.

— Петрификус Тоталус! — Гермиона выбрасывает вперед руку с зажатой в ней палочкой. Очнувшийся было человек застывает, вытягиваясь в струнку. Радость сменяется страхом. Что же она наделала? Что теперь будет? Как она все ему объяснит?

Идут минуты. Она думает, напряженно вглядываясь в знакомое незнакомое лицо. Встряхивает головой, словно решаясь.

— Фините Инкантатем! Здравствуйте, профессор.

Открываются черные, как вороново крыло, глаза. Бледная рука тянется ощупать горло.

— Что… Что это значит? Мисс Грейнджер? — губы смыкаются в узкую полоску. — Как это понимать?

— У меня получилось, сэр, — тихо произносит девушка. — Я смогла вернуть вас.

Лежащий крепко зажмуривает глаза, его лицо искажается, как от боли, а длинные пальцы сжимают простыню. Когда он вновь открывает глаза, там плещется обида и ярость.

— Как ты посмела?! Самонадеянная девчонка!

— На «спасибо» я и не рассчитывала… — горько вздыхает Гермиона. — Только не от вас.

Лежащий испускает стон.

— Все в порядке? Как вы себя чувствуете, профессор Снейп? Что-то болит?

— Здесь воняет, как от протухшего Квиррелла! Мерлина ради, что вы здесь понавешали?

— Здесь неделю лежал ваш труп, профессор, — сухо произносит Грейнджер и поворачивается к окну. Пока она распахивает ставни, часть содержимого падает с подоконника: книги, какие-то статуэтки, огарки свечей. Гермиона не спешит все это поднимать. Вместе со свежим воздухом в окно пробираются шаловливые лучи весеннего солнца.

— Чеснок, мисс Грейнджер! — морщится воскресший Северус Снейп.

Гермиона тянется всем телом к изголовью и снимает оттуда шуршащие связки чеснока и лука, выкидывает их в открытое окно.

— Некромантией баловались? — хмурится Снейп, вглядываясь в пентаграммы на потолке. — Что если бы вместо меня подняли инфери? Или что похуже?

— Что может быть хуже? — фыркает Гермиона и осекается. — Простите, профессор…

Тот лишь раздраженно отмахивается рукой.

— Гриффиндорцам не занимать дерзости и глупости. Надеюсь, душу дьяволу не заложили?

Гермиона вздрагивает.

— Нет, сэр. Не понадобилось.

На несколько минут в комнате воцаряется молчание. Гермиона наблюдает за Снейпом, Снейп — за Гермионой, а вокруг кружатся в солнечном свете потревоженные пылинки.

— Видеть вас не могу, — сообщает Снейп. — Я должен отправиться назад.

Гермиона вскидывается, как от пощечины.

— Ваше право, — соглашается она, — но вам стоит знать, что придется забрать с собой и меня. В зелье используется моя кровь, а при изготовлении был проведен ритуал привязки.

— Идиотка! — шипит Снейп. — Что вам спокойно не жилось?

Гермиона недобро улыбается уголком рта.

— Знаете, как больно наблюдать, как Джордж Уизли чахнет без Фреда? Как маленький Тедди Люпин ищет глазами мать? Как Гарри считает себя виноватым во всем этом. Я должна была найти способ…

— Ну да, почему бы не поиздеваться над потасканным трупом ненавистного профессора ради обожаемого Поттера?

— Не такой уж вы теперь и потасканный, — тихо замечает Гермиона. Ее щеки чуть заметно розовеют. — И никто вас не ненавидит. У вас, между прочим Орден Мерлина…

— Час от часу не легче, — бурчит Снейп. — Что это вы там себе нафантазировали, Грейнджер? Сомнительно, что вы мечтаете обо мне со школьной скамьи…

Гермиона вспыхивает, быстро оглядывается, находит небольшое ручное зеркальце и протягивает Снейпу.

— Я не знаю, как так вышло. Наверное из-за ритуала привязки на моей крови.

— Что вы там бормочете? Дайте сюда, — нервничает Снейп. Спустя несколько секунд зеркальце падает из его рук и тишину в комнате нарушает звон разбитого стекла.

— Я думал, хуже уже быть не может…

— По-моему, так тоже неплохо, — не соглашается Грейнджер.

— Ваш извращенный вкус меня не интересует, — заявляет Снейп. — Выкладывайте, о чем вы еще умолчали? Я же вижу, вы все мнетесь.

Гермиона вздыхает.

— Зелье экспериментальное… Стабилизатор еще не удалось найти. Похоже, для сохранения эффекта вам придется колоть его регулярно. Пока я не найду решения или…

Снейп жестом заставляет ее замолчать.

— Вы из меня вампира сделали? Паразита? Так, Грейнджер? — голос звучит угрожающе.

— Мне не жалко, — неуверенно лепечет Гермиона, пятясь к окну. — Я поддерживаю в норме показатели крови.

Снейп бессильно откидывается на подушку. Он молчит так долго, что Грейнджер становится не по себе. В этой укоризненной тишине Гермиона начинает впервые сомневаться в правильности того, что делает. Только уже ничего не вернуть, не переиграть.

Возможно, Северус Снейп приходит к тому же решению.

— Я должен уйти.

На лице Гермионы печаль.

— Понимаю, сэр, но прошу, останьтесь. Мне нужно понаблюдать за вами, чтобы определить продолжительность действия зелья и рассчитать дозу.

Снейп молчит.

— У меня много редких книг, — не особенно умело начинает «соблазнять» его Гермиона. — Когда я искала способ вернуть к жизни, я посетила несколько иностранных библиотек. Записи из архивов Колдовстворца о живой и мертвой воде подтолкнули меня к правильному решению. Там совершенно уникальная традиция зельеварения. Немного шокирующая, на первый взгляд… — и она пускается в немного сумбурные объяснения, помогая себе жестами.

Снейп слушает, прикрыв глаза, и вздыхает.

— … они приглашали меня на ознакомительный курс в следующем году. Может поедем вместе? А, профессор?

— Какой я вам профессор, Грейнджер? — злится Снейп. — Вы из меня себе игрушку сделали. Привязали… Все распланировали. Даже физиономию, вот, подправили под свой извращенный вкус.

— Но профессор… — Гермиона, чуть не плача, осекается, — сэр… Мистер Снейп… Северус…

— Стоп! — прерывает ее Снейп. — Остановитесь на этом, иначе дойдет дело до уменьшительно-ласкательных имен, а этого я точно не потерплю.

Внезапно откуда-то издалека слышится стук в дверь.

— Как я могла забыть, — подхватывается Гермиона. — Это Гарри. Он давно собирался зайти… Проф… Северус, вам надо куда-то спрятаться.

— А вам Поттера приспичило в спальню тащить? — ядовито интересуется Снейп. — Вот уж не подумал бы, что у вас такой темперамент.

— Не в этом дело, — виновато оправдывается Гермиона. — Это он мне помогал ваш труп откапывать. Наверняка захочет проверить, а тут… Боюсь, у него сердце не выдержит.

Неведомая сила поднимает вчерашнего мертвеца с постели. По лихорадочным движениям видно, что он собирается последовать за связками чеснока в открытое окно.

— Если я останусь… Если я останусь здесь, мисс Грейнджер, вы мне за все это ответите!

— Всё хорошо?
— Всё просто замечательно, Гарри.
Конечно, она врала. Конечно, он делал вид, что верит. Ничего не могло быть хорошо — это проклятый медальон тянул из них все силы, оставляя после себя опустошение и бессильную злость. Злость настолько всепоглощающую, что она подобно кислоте разъедала человека изнутри, медленно его убивая.
Гарри держался, старался не кричать и не срываться по пустякам, но ни черта у него не получалось. Даже то, что они носили медальон по очереди, мало чем помогало. Каждый раз надевая его, Гермиона давала себе слово, что уж на этот раз справится и не позволит ему управлять собой, и каждый раз не сдерживала обещания.
Всё начиналось со снов: душных, ярких, полных теней и непонятного символизма. Это было похоже на падение длиною в жизнь.
Феникс сгорал и возрождался из пепла, слабый и беспомощный. Его пожирала змея, распахивая пасть и поглощая целиком, а затем обвивалась кольцами вокруг Гермионы.
Грелась.
Отдыхала.
Нашёптывала и искушала.
— Зачем тебе бороться со мной? Ты прекрасно понимаешь, что людям нравится, когда ими управляют и ведут за собой, — шипела змея, положив треугольную голову Гермионе на плечо. — Они с радостью перекладывают ответственность на чужие плечи при первой же возможности, чтобы потом, если вдруг что-то случится, было кого обвинять и критиковать. Было кого ненавидеть. Людям нравится считать себя хорошими, нравится выглядеть таковыми в глазах других.
— Это неправда.
— Правда, и ты это прекрасно знаешь. Людям нужен поводырь, который укажет путь. Так чем я хуже чиновников из министерства?
— Ты…
— Зло?
— Нет, я не это хотела сказать.
— Но ты об этом подумала.
Змея убеждала, спорила, заставляла сомневаться, а в один прекрасный день превратилась в сгусток дыма и исчезла.
С её исчезновением пропали и сны — единственное, что хоть как-то вносило разнообразие в жизнь Гермионы. Единственное, что заставляло её чувствовать себя живой. Их с Гарри скитания по Англии стали рутиной, опостылевшей и изматывающей. Когда пришла её очередь надевать медальон, она почти обрадовалась, в тайне надеясь, что змея вернётся.
Не вернулась.
Зато появилось ощущение, что за ней, Гермионой, постоянно наблюдают. Изучают. Присматриваются.
Это было похоже на шепоток внутри, едва ощутимое прикосновение к щеке, на тень, постоянно следующую за ней. Как один сон сменялся другим, так и крепла уверенность Гермионы в том, что змея решила поиграть. Затаиться, а потом, когда жертва расслабится, атаковать.

***
В земле появился росток, который вытягивался, разрастался, превращаясь в дерево с пышной кроной. Зеленели листья, распускались цветы, жужжали пчёлы, собирая нектар, завязывались плоды, постепенно наливаясь соками, а потом дерево погибало. Медленно усыхало, оставляя после себя шуршащий ковёр из опавших листьев и костяк с сухими ломкими ветками.
Подойдя ближе, Гермиона увидела висящую на ветке сброшенную змеиную шкуру; в лучах заходящего солнца она сияла россыпью драгоценных камней. Не удержавшись, Гермиона подошла к дереву ближе, чтобы её рассмотреть, и… замерла, недоверчиво вслушиваясь в громкий размеренный стук сердца.
Прижалась к шершавому стволу — так и есть! — сердце стучало внутри погибшего дерева, словно оно было коконом для существа, находящегося внутри.
Для кого-то, с кем Гермиона не готова была встретиться.

***
Выпал первый снег, за ним пришла пора мороза, насморка и Рождества. В этом году не было ни ёлки, ни праздничных песен, ни подарков, завёрнутых в яркую шуршащую бумагу.
Ужин в кругу семьи заменил визит в Годриковую впадину, родных — надгробья Поттеров, а приветливую соседку с традиционными шоколадными кексами — Нагини и сломанная волшебная палочка Гарри.
Даже во снах, вызванных медальоном, было холодно и неприветливо. Дерево походило больше на надгробие, чем на кокон. Сердце внутри него стучало едва слышно, словно существо медленно, молчаливо умирало.
Змея не играла и не собиралась вредить. Она попала в беду. Что-то произошло в то время, когда Гарри носил медальон. Что-то настолько непоправимое и ужасное, что едва не убило осколок души Волдеморта.
— Нет, нет, — шептала Гермиона, пытаясь разломить казавшуюся такой хрупкой кору. — Тебе никто не разрешал! Слышишь?
Кора не поддавалась, оказавшись крепче стали и твёрже камня. Ломая ногти, царапая в кровь руки, Гермиона старалась вызволить существо. Пыталась спасти, сама до конца не понимая, зачем ей это.
Всхлипнув, Гермиона села на шуршащий ковёр из листьев рядом с деревом. Она ощущала себя слабой и бесполезной.
Ненужной.
Во сне у неё не было ни палочки, ни магии, ни сил, чтобы освободить существо. Казалось, надо радоваться, что оно погибнет — одной проблемой меньше и на крошечный шаг ближе к уничтожению Волдеморта.
Только не получалось. Ничего не получалось.
Гермиона не понимала, что с ней происходит.
В маггловских сказках любовь спасала от смерти, а добро всегда побеждало зло. В сказках для маленьких волшебников всегда побеждала магия: зло или добро — не так уж и важно. В реальной жизни побеждал случай и толика удачи, а что побеждало в снах, навеянных крестражем, Гермиона не знала.

***
— Если бы у тебя была собака, которая бы умирала, что бы ты сделал?
Гарри задумчиво посмотрел на Гермиону, затем пожал плечами:
— Смотря от чего умирала. Если от болезни — попробовал бы её вылечить, если бы на неё напали — спасти. Но у меня никогда не было собаки  — Сириуса же таковым не считать? — поэтому, если честно, то я не знаю, что бы сделал. Не бросил бы — это точно, — честно признался Гарри, а затем спросил: — А как зовут собаку?
— У неё нет имени.
— Как так? То есть ты хочешь спасать кого-то, у кого нет имени? — спросил Гарри. Он выглядел удивлённым и немного растерянным.
— Это так важно? Знать имя?
— Конечно! Ты должна знать, кому хочешь помочь.
Но Гермиона не знала, кого она хотела высвободить из дерева. Волдеморта? Тома Риддла? Осколок души, покорёженный и озлобленный на весь мир?
Она не знала, и это пугало больше всего.

***
Имя — это дар. Дар, который мог как изменить, так и загубить жизнь человека. Гермиона прочитала об этом в одной из книг, но тогда лишь посмеялась. Человек — разумен, у него есть воля и способность самому творить свою жизнь, а не верить в суеверия и глупые предсказания.
Сейчас же, стоя напротив дерева в своём сне, Гермиона пыталась услышать биение сердца внутри ствола, но по ту сторону царила тишина.
Шагнув вперёд, Гермиона прижала руку к шершавой коре и робко позвала:
— Том!
Сглотнув, она прочистила горло и снова позвала, громко и требовательно:
— Том Риддл!
Ведь его настоящим именем было — Том, а никак не Волдеморт. Гермиона не верила в суеверия и прочие глупости, но сейчас была готова поверить во что угодно, лишь бы это помогло ей спасти существо.
Нет.
Человека.
Волшебника.
Он был прав — он не зло. Не большее, чем любой другой.
На коре появилась трещина. Одна, затем ещё одна и ещё. Гермиона попятилась, наблюдая, как древо ломается, превращается в труху и осыпается дюйм за дюймом, обнажая человека, спрятанного внутри.
Простая белая рубашка, чёрные брюки, босые ноги и болезненно-бледное лицо, как у узника, давно не видевшего солнца.
Человек вздохнул и открыл глаза, тёмные и настороженные, как у зверя, готового защищаться, если на него вдруг нападут.
Гермиона не собиралась нападать. Шагнула вперёд, протягивая руку, сама до конца не понимая, что предлагает. И он сжал её, сначала осторожно, словно опасался, что это может быть какой-то уловкой, а затем крепко, до боли, давая понять, что ни за что не отпустит.
— Том?
— Гермиона.
Она спрашивала — он утверждал. Конечно, это могла быть всего лишь уловка. Конечно, Гермиона не была настолько глупой, чтобы верить в безобидность человека, сжимающего её руку, но она не сожалела о сделанном.
Возможно, она пожалеет позже. Или никогда.
Здесь, в мире сновидений, между реальностью и выдумкой, время не имело значения, и Гермиона могла позволить себе надеяться на лучшее. И, быть может, поверить всем сердцем в то, что человек сможет измениться.
Поверить Тому Риддлу.
Он улыбнулся, словно прочел мысли Гермионы, и сказал:
— Можешь. В конце концов, я твой должник.

Вольное обращение с каноном

Часть I

Стекло было везде.

Полупрозрачные глыбы стен заполняли мир ее снов от края и до края. Куда ни глянь — повсюду тянулась череда стеклянных граней. Безумный лабиринт чьей-то больной фантазии. Стены пьяно кренились и находили одна на другую, сшиваясь щербатыми боками. Вкупе с прозрачным остовом стеклянные перекрытия нагоняли оторопь.

Джинни затруднялась сказать, сколько раз оказывалась на пересечении трех тоннелей-коридоров, таких же бесконечных, как и все вокруг. С каждой ночной вылазкой она забиралась все дальше, на несколько шагов вглубь этой пустоты. Вперед. Она хотела так думать. Иначе… В противном случае, в том, что с ней происходило, не было никакого смысла. А просто так в жизни ничего не бывает. И она доберется до истины.

Она не делала резких движений, опасаясь обвала. Босые ступни вязли в морозящей пустоте, и мурашки гнали по позвоночнику капли пота. Осознание, что в любую секунду ее стеклянный мир может разрушиться, вселяло панику. И лишь голое упорство и нежелание отпускать руки давали силы бороться с липким страхом и отчаянием.

Края стеклянных стен кололи пальцы и были холодными как лед — последний яркий всполох воспоминаний. А потом все заволокло темнотой.

Пробуждение было муторным.

Выныривая из вязкого, душного сна, Джинни неглубоко и часто дышала. «Странно, — думала она, — а руки и впрямь холодные». Она с остервенением растирала замерзшие пальцы — до красноты и натертых костяшек, пока холод не отпустит. Тело плохо слушалось, и движения выходили заторможенными и неловкими: не будь оно так, Джинни наверняка сломала бы себе пальцы.

Сознание наводнили кадры из сна, нечеткие и расплывчатые, словно круги на воде, и Джинни машинально прокручивала их у себя в голове. Отрешившись от мысли о необходимости записать ночные видения, Джинни откинула ногой одеяло и перевернулась с боку на бок. Какой в этом смысл, если они сотрутся из памяти через несколько минут. И что она подумает, когда прочтет неразборчивые и сделанные впопыхах записи? Не к Дамблдору же она с ними пойдет, пытаясь растолковать директору то, о чем помнит смутно.

Улыбка горчила на губах, как настойка полыни.

Видения, в которых Джинни бродила по стеклянным мирам, преследовали ее, сколько она себя знала. Еще когда она была маленькой, ей мерещились причудливые тени, смотрящие сквозь ее лицо. Разбив некогда трюмо в комнате родителей, Джинни долго плакала, хоть мама и клялась не наказывать дочь и долго-долго укачивала ее на коленях.

А потом пришли сны. И она застывала в их протяжном безвременье. Стеклянное пространство поглощало крики, оставляя в пустоте и одиночестве.

— Я справлюсь, — прошептала Джинни еле слышно.

Сквозь плотные шторы не проникал свет, и спальня была погружена в полумрак. Уткнувшись носом в подушку, Джинни не шевелилась. Ей владела апатия. Жутко хотелось спать. И почему вообще проснулась? Раньше она никогда не жаловалась на сон. Свернувшись калачиком, как в детстве, она смежила веки и позволила ласковой дреме забрать себя в свои объятия.

***

— Ты душилась?

— Что, прости?

В Большом зале царила суматоха. Ученики шумели громче обычного. Всклокоченная и чрезвычайно оживленная Гермиона Грейнджер то и дело стреляла полными укора взглядами в Гарри и Рона. А те весело болтали и выглядели счастливыми и довольными жизнью. Еще бы. Не они же вчера до поздней ночи писали доклады по Трансфигурации. Наглые мальчишки! И пора бы уже научиться не вестись на жалобные просьбы о помощи и перестать потворствовать их лени. Дружба дружбой, однако экзамены за них никто не будет сдавать.

— У тебя новые духи? — спросила Джинни тихо и задумчиво добавила: — От тебя пахнет можжевельником.

— Разве? Я пользуюсь старыми духами. Теми, которые ты мне подарила на прошлое Рождество. — Гермиона поднесла к лицу завиток — мандарин и персик. — Лаванда рассказывала про новое заклинание усовершенствования запаха, но я отказалась, — произнесла она с таким видом, будто ей предложили по меньшей мере покрасить волосы в зеленый цвет. Чтобы убедиться наверняка, Гермиона мазнула носом по вороту мантии — и снова знакомые фруктовые ноты.

— Э-э… Гермиона, ты себя нюхала? Зачем… — Не закончив фразу, Рон смешно сморщил нос и зашелся смехом, перетекающим в кашель. Гарри стукнул соседа по спине, что-то негромко пробормотав тому на ухо.

Джинни не обратила внимания на вспыхнувшую, словно спичка, подругу и бестактные извинения брата. Она впилась взглядом в Гарри. Сейчас он тоже улыбался, но не так, как Рон, — одними глазами, лучистыми и выразительными. Она знала эту его улыбку, трогательно-усталую, самую искреннюю из всех. Его лицо преображалось, и он сразу становился похожим на того смешного, растрепанного, милого мальчишку, каким она увидела его впервые, на вокзале Кингс-Кросс.

Закинув толстую книгу в сумку и зажав под мышкой облитую соком тетрадь, Гермиона от души пнула ногой шаткую скамью и выскочила из зала. Ее эффектный уход провожали несколько десятков глаз. Повисла тишина; было слышно, как царапает бумагу перо где-то за столом Равенкло. Но шепот, прокатившийся по Большому залу, тут же смолк, и каждый вернулся к прерванному занятию.

— Я же извинился. — Рон моментально сник. Перекатывая по тарелке комки застывшей каши, он периодически посматривал то на дверной проем, где скрылась Гермиона, то на Гарри и Джинни. — Ну что опять не так?

— Рон… — Гарри выглядел смущенным. Он поправил очки и вскинул глаза на Джинни, безмолвно прося о поддержке.

— Да я не со зла же! Она должна это понимать! Да на пустом месте!..

— Успокойся, Рон! — осадила его Джинни строгим тоном. — Не облей ты ее тетрадь, она бы так, быть может, и не злилась.

— Но я же не специально.

Джинни подавила тяжелый вздох.

— Твое «не специально» навряд ли сойдет за оправдание. Возьми и извинись. Подожди немного, дай ей успокоиться, а позже поговорите.

— Ладно, — послушно согласился Рон. Кончики его ушей умилительно покраснели. Какой позор — учит жизни младшая сестра, да еще и при свидетелях! Джинни проглотила смешок. Едкая тревога ослабила натянутый на шее поводок.

В жизни Джинни наступило беззаботное время: монотонный шелест страниц библиотечных книг; частые письма из дома, в которых родители хвалили ее за отличные успехи в учебе; вечера у камина в гостиной Гриффиндора, когда выдавалась возможность посплетничать и просто подремать в уютном кресле.

Возвращаясь на рождественские каникулы домой, Джинни, высокая, статная, отхватывала львиную долю комплиментов от многочисленных родственников. Свежий воздух и спорт выточили из худосочного, болезненно-бледного ребенка ладную, пышущую здоровьем молодую девушку. Отрастив длинные волосы, Джинни заплетала их в тугую косу и перебрасывала за спину, не боясь, что шебутные и неутомимые Фред и Джордж повыдергивают пару-тройку пучков. Заклинание Летучемышиного сглаза, отработанное до автоматизма, отвадило близнецов на раз.

Джини нашла отдушину в квиддиче. Выматывающие тренировки, после которых ныли все мышцы, удивительным образом дарили умиротворение и воздействовали на организм подобно лечебному снадобью: сны без сновидений стали ее постоянными спутниками, и головные боли практически сошли на нет.

Ее руки, теперь все в ссадинах, пахли столь любимыми ею грушами и травяной мазью для метел. По окончании тренировочных матчей, покидая поле, команда комментировала удачные винты и трюки и договаривалась обсудить тактику новых игр в более непринужденной обстановке. Затем Джинни всегда вызывалась убрать метлы в подсобку.

Если поле больше никто не занимал, то она устраивалась прямо на траве. От неудобной позы затекала шея, но Джинни было все равно. Мурлыкая незамысловатый мотив, она снимала светлые разводы облаков, словно пенку с молока, с округлого румяного солнечного бока. Предчувствие скорых перемен побуждало ее наслаждаться любой выдавшейся минутой спокойствия и безмятежности. А своим инстинктам Джинни доверяла.

Это случилось летом. В Министерстве магии.

Она вместе с ребятами самоотверженно отбивалась от Пожирателей смерти, плутая по зигзагам коридоров и комнат. За спиной хлопнула дверь, и заклятия срывались с волшебных палочек. Слепящие вспышки разметали осколки и каменную крошку. Пыль забилась в горло и нос. Отступать было некуда, ориентироваться при такой видимости удавалось с трудом. До Джинни долетел голос Невилла и чьи-то громкие вопли вперемешку с ругательствами.

Ноги внезапно подкосились, а из легких будто выбили весь воздух. Врезавшись во что-то острое, она начала неуклюже заваливаться назад. Левую лодыжку опалило огнем, и Джинни лишилась чувств.

Часть II

Тело ощущалось нереально и зыбко, оно словно и не принадлежало ей. С закрытыми глазами, приказав себе не слушать, она сконцентрировалась на том, чтобы не потерять себя в этом неустойчивом мире. Сплошная иллюзия, ничего более. В иных снах Джинни была цельной и настоящей — это знание жило в ней. Все было чужим, до отвращения чужеродным. И только стекло под ногами — непременный атрибут лабиринтов ее подсознания, точка опоры, единственная в этом отравленном фальшью мире.

Боль была самая что ни на есть настоящая, в этом не приходилось сомневаться. Руку, казалось, пропороло до костей.

— Госпожа… — Скрипнула дверь, и в комнату заглянул эльф. Придерживая норовящую соскользнуть с тонких плечиков тунику, он топтался на месте, наступая на подол и шаркая по половицам домашними башмаками.

Увиденное заставило эльфа прижать уши к голове и испуганно воскликнуть:

— Госпожа, вы поранились!

Кровь змеилась по запястью и падала на ковер. На густо-красном ворсе красные, словно киноварь, капли были едва видны. Закусив губу, Джинни крепко сжала кулак, отчего порезы кровоточили еще сильнее. Если боль позволит ей удержаться в этом мире, то она готова ее терпеть.

— Госпожа… Старший эльф велел Тигу следить за чистотой и порядком в ваших покоях. Тигу хороший эльф и делает так, как ему велено.

Эльф деловито засуетился, наводя порядок: очистил пол, собрал осколки стекла и медную оправу бывшего зеркала. Закончив с уборкой, эльф застыл, задумавшись, что же делать дальше.

Эльфы были в услужении у волшебников на протяжении многих веков. Конечно же, в обязанности домашнего эльфа вменяется заботиться о хозяине и всячески угождать ему, не переча и незамедлительно выполняя любую просьбу. Прямого приказа не последовало, и, судя по всему, жизни госпожи ничто не угрожало.

«Ей же больно, — думал Тигу с жалостью, нервно хлеща себя по спине ушами. — И она так много работает». В любом случае, обработав рану, он не навредит хозяйке.

Разглаживая на рукавах несуществующие складки, эльф робко пропищал:

— Тигу хочет помочь. Тигу будет аккуратен.

Эльф наколдовал чашу для воды, достал откуда-то из-за пазухи с десяток различных флаконов — пузатых и с вытянутым горлышком — и принялся откупоривать каждый, чуть ли не полностью запихивая склянки в нос. Воздух тут же загустел, впитав в себя пары камфары и терпкий запах хвои.

Стряхнув наконец связавшее по рукам и ногам оцепенение, Джинни сделала вдох и собралась было спросить, где она находится, но с языка сорвались совсем другие слова, и сказаны они были не ею.

— Спасибо, Тигу. Твои услуги очень кстати, — раздался низкий, с теплыми нотами голос. Определенно женский.

Джинни будто бы со стороны смотрела на то, как ее руки ласково ерошат пушок на затылке Тигу и, тронутый нежностью жеста, эльф чуть ли не плачет.

С тонкой пленкой загара, с длинными узкими пальцами и огрубевшей кожей — ее собственные руки. Но этого родимого пятна у нее никогда не было. Как не было и такого голоса и смеха — низкого и волнующего.

Тело, в которое была заперта Джинни, двинулось вдоль книжных полок к тяжелой дубовой двери, ведущей в спальню. И Джинни послушной марионеткой повторила все движения, точнее, совершила все действия вместе с той, другой.

Зеркало матово блестело в неровном свете свечей. И Джинни, даже если бы захотела, не могла противиться чужой воле: она приблизилась к нему и вгляделась в отражение. Из мутной глубины на нее взирала средних лет женщина, и лицо ее, широкоскулое, щедро усыпанное веснушками, было незнакомо Джинни.

Когда ладонь соприкоснулась с зеркальной поверхностью, по отражению пробежала рябь, но та, другая, никак не отреагировала. Вероятно, это и впрямь видела одна Джинни. Нескончаемым потоком хлынули воспоминания. Цветные нити будто вливали в ее дрожащее, пульсирующее сознание. Она получила доступ к мыслям той, другой, шла по комнатам ее памяти. Вся ее прошлая жизнь была открыта Джинни: знания, мысли, чувства, тайные чаяния, мечты и опасения.

Джинни смотрела на мир глазами Хельги Хаффлпафф. Она была ею.

А так ли это в действительности? Если да, то выходит, что… Джинни внутренне обмерла при мысли, что ее никогда и не существовало вовсе, а настоящая Джинни Уизли — пустая оболочка, временное хранилище души другого человека. Никто…

Она отказывалась в это верить. Что бы ни связывала ее с Хельгой Хаффлпафф и как бы тесно ни переплелись их судьбы, Джинни была твердо убеждена: она это она. Собственная жизнь была слишком ценной для Джинни, чтобы стать отголоском чьей-то другой.

***

Над очагом коптилась свиная нога, а тесто для хлеба зазолотилось и приподнялось. Эльфы перетаскивали на кухню из погреба деревянные кадки, доставали из них съестные припасы и раскладывали на заранее приготовленных подносах.

Хельга обильно натерла рыбу травами и, попутно разъясняя домашним эльфам, какая пряность подчеркнут вкус, а какая только его испортит, положила рыбу на поднос дожидаться своего часа. Джинни вторила Хельге столь же отточенными, ловкими движениями: тело двигалось само, подвластное воле другого человека. А чужие мысли заглушали мысли Джинни, не давая ей абстрагироваться от реальности.

Тигу с позволения хозяйки радостно схватил чан с рыбьей требухой и убежал кормить котят, с недавних пор поселившихся в восточном крыле замка.

Домашние эльфы, будучи смекалистыми и старательными во всем, за что бы ни брались, были, странное дело, обделены кулинарными талантами и умудрялись загубить практически все продукты. Даже хлеб, приготовленный без присмотра, был жестким и пересоленным. Непритязательные в еде эльфы не различали оттенков вкуса и не имели ни малейшего представления о том, что предпочитают люди.

Забрав эльфов с собой в Хогвартс, Хельга спасла многих из них от смерти: в тех землях, где довелось бывать волшебнице, они умирали от голода, холода и болезней. Одни, без хозяев, брошенные на произвол судьбы. И эльфы, эти благодарные создания, принесли магам, своим новым хозяевам, клятву верности и совестно выполняли свою работу. В одном ничего не смыслили…

Посвящать эльфов в кулинарное искусство было для Хельги в радость. Полуденные часы она проводила здесь, в окружении маленьких учеников, подавая пример и поучая. День ото дня в кулинарную книгу добавлялись новые рецепты.

Джинни с удивлением поняла, что до боли растрогана усердием и энтузиазмом, с которым работали эльфы. Однако Джинни по-прежнему оставалась сторонним наблюдателем: пусть и внутри нее все дрожало от гордости за этих удивительных созданий, ведь она знала, чего добьются эльфы в будущем, но она не владела этим телом.

Течение времени не нарушить. И то, что уготовано Хельге, вот-вот свершится. Неспроста же Джинни очнулась именно в этом временном отрезке. Она догадывалась, кто предрешит ее участь.

Часть III

В отсутствие Годрика и Ровены, отбывших в Совет волшебников, Салазар обновлял защиту школы без участия Хельги. Ежедневно на рассвете, когда защитная магия наиболее восприимчива к изменениям, он залатывал уже успевшие образоваться прорехи и строил новые барьерные ограждения взамен истончившихся старых. Они были крайне непрочны и быстро приходили в негодность, однако на их создание не затрачивалось много времени и сил.

Возведенная на месте колоссального скопления магической энергии (к такому выводу пришли представители Совета волшебников, привлеченные Салазаром и его соратниками для вынесения окончательного решения) школа была сгустком чистейшей магии. Строительные работы не продлились и пары недель: в руках волшебников камень был подобен самому пластичному из материалов. И то, что долгие годы просуществовало исключительно в виде задумок, за невероятно короткие сроки воплотилось в жизнь. Стены замка высились над землей отвесными скалами. И башни с высокими шпилями таяли в тумане.

Хогвартс и прилегающие к школе территории — благодатные земли для взращивания потенциала и оттачивания магических навыков не одного поколения волшебников. Магия, идущая из чрева земли, даровала богатства тем, кто направлял полученную силу на благие дела. И жестоко покарала того, кто ушел вслед за дерзкой химерой, возжелав использовать знания и магическую силу в угоду своему эгоизму и корыстолюбию.

За бытность странником Салазар проникся идеей привилегированности чистокровных волшебников и господства чистой крови над всей остальной. Идея эта пустила корни, и по прошествии времени Салазар лишь крепче уверовал в правоту своих суждений. Однако же ни один из доводов в пользу неразумности обучения волшебников с нечистой кровью не нашел отклика в сердцах основателей. Обладательница пытливого ума Ровена, проницательная Хельга и рассудительный Годрик — все ставили под сомнение разумность его теорий.

Не найдя понимания среди близких ему по духу людей, Салазар стал еще большим затворником, чем прежде. Проводя бессонные, окутанные тревожным ожиданием ночи наедине с ветхими рукописями и запираясь порой в подземельях, в лаборатории, где ставил многочисленные опыты, результаты которые были известны ему одному, Салазар год от года сильнее отдалялся от тех, чьим мнением когда-то так дорожил.

Он был не готов поступиться своими принципами ради сохранения жалкого подобия былой дружбы и взаимопонимания. Начинавшиеся как легкие пикировки, их споры с Годриком вскоре превратились в ожесточенные противостояния, и, если Хельга и Ровена предпочитали избегать открытых конфликтов, то склонный говорить правду в лицо Годрик все чаще провоцировал Салазара, вызывая у того приступы неконтролируемого гнева. Их споры заканчивались обыденно: оба подолгу ходили мрачнее тучи и всячески отказывались идти на примирение.

Когда Хельга пересеклась с Салазаром на выходе из замка, то сразу поняла: что-то произошло. Торжество и самодовольство в хищных глазах не остались ею незамеченными, как и походка — неспешная, словно он уже никуда более не торопился, и горделивая. Возможно, будь на ее месте та же Ровена, то, как он держался, и ускользнуло бы от ее внимания, но Хельга хорошо его знала.

В тот день Салазар Слизерин увидел, как на свет появился василиск. Высиженное жабой куриное яйцо подверглось темномагическому ритуалу, и в назначенный срок вылупилось страшное чудовище.

Салазар прекрасно отдавал себе отчет в том, что он не вечен. И однажды к власти придет тот, кто будет приверженцем иных воззрений. Салазар не мог допустить, чтобы в Хогвартсе обучали недостойных. После его смерти василиск отзовется его наследникам, и дело, начатое Салазаром, продолжат его потомки.

Упиваться триумфом закосневшему в пороках Салазару пришлось недолго. Год спустя он стал стремительно терять магию. Волосы засеребрились, под глазами залегла синева, а зрение, прежде идеальное, ухудшилось.

Смерть подбиралось к нему день ото дня все ближе. Он уже чувствовал ее гнилостное дыхание. Приступы кровавого кашля участились, и ночи, и без того длинные, превратились в затяжную агонию.

Цена, которую пришлось заплатить, оказалась непомерной — пиррова победа Салазара. Василиск, кормящийся магией создателя, забирал энергии в разы больше, чем того требовалось для его полноценного роста и развития. Салазар знал, в чем причина. Василиск был сотворен в стенах Хогварста, и хтонические силы наделили его невообразимой мощью. Никто из живущих ныне волшебников не был способен совладать с ним.

На то чтобы в полной мере осознать бесплодность попыток что-либо исправить, у Салазара ушло несколько томительных недель. И все это время никто не нарушал его одиночества. За исключением Хельги. Она периодически наведывалась к нему, справлялась о его самочувствии, видя его поблекший, ничего не выражающий взгляд. А слыша в ответ просьбу не беспокоить, уходила, понурая и расстроенная.

Она слушала его, что бы он ни говорил, находя успокоение в плавных переливах любимого голоса. Украдкой следила за ним: как он уверенно расхаживает между котлами с томящимися на медленном огне зельями; как, склонившись над рукописями, изучает нестройные ряды знаков, так напоминающих рунические письмена, и трет покрасневшие от долгого чтения глаза, — застарелая привычка, с которой она сроднилась. Хельга охотно предлагала посильную помощь в любом его начинании.

До определенного момента чужая память продолжала оставаться чужой, и Джинни, погружаясь в воспоминания другого человека, как в бескрайнее море, предельно ясно видела границы между своим и тем, что ей не принадлежало.

И Джинни, что так долго удерживала оборону, было почти больно сдавать позиции. Почти… Поражение перестало быть таковым, стоило лишь отпустить отживший страх — и он истаял, как снег по весне. Она больше не боялась. Все потеряло значение, когда ее затопило знакомое чувство: оно пронзило грудь и обожгло жаром от макушки и до пят.

И если позволить этому чувству проникнуть в душу — значит предать Гарри, на корню обрубив те крошечные ростки нежности, что взросли в ее сердце, то так тому и быть. Сожаления бессмысленны. Откровенно говоря, у нее и не было особого выбора.

Видя, как Салазар горбится и захлебывается сухим кашлем, как подрагивают его руки, а глаза заволакивает пелена, Джинни мучилась за двоих: она делила страдания с этим гордым, жестоким и властным человеком.

Он не выносил пустых разговоров — она молчала. Он не объяснял дважды — она улавливала суть и запоминала с первого раза. Он ограждал личное пространство и держал дистанцию — она уважала его и никогда не переступала эту незримую черту. Изредка он разрешал ей присутствовать во время проведения экспериментов по созданию новых видов зелий. Стучаться с завидным постоянством в запечатанную прочными заклинаниями дверь Джинни побуждала смесь из альтруизма и потребности быть нужной. Нужной ему.

Если Салазар о чем-то и догадывался, то не подавал виду. А спрашивать она не смела. Ответ на ее вопрос лежал на поверхности, но Джинни малодушно предпочла пребывать в неведении.

Так было раньше, и ей хотелось, чтобы оставалось и впредь. Но то время в прошлом, когда она была к нему ближе кого бы то ни было, враз перечеркнуло одно-единственное «Уйди», сказанное полушепотом, словно он отмахнулся от назойливой мухи.

Сердце Джинни растоптали и швырнули под ноги. И ей ли было не знать, что так все и будет…

Часть IV

Салазар Слизерин пребывал в мрачном расположении духа. Если бы аура имела цвет, то позади мага сейчас вился бы черный как ночь шлейф — искрящееся напряжение, разбавленное изнеможением.

Он занимался финальными приготовлениями к ритуалу, который был запланирован на сегодняшнюю ночь. Несмотря на то, что Салазар не ощущал в себе достаточно силы для подобного мощного магического выброса, минувшая ночь, едва не отправившая его на тот свет, подстегнула его к активным действиям. Он, безусловно, шел на риск, но других вариантов у него не было. Правда заключалась в том, что он был абсолютно бессилен перед хаосом, который сам и породил. Жить ему оставалось считанные дни.

Он намеревался повторить одно из достижений Герпия Злостного — создать крестраж, заточив свою душу в нечто материальное. Сохранившиеся труды великого ученого были предметом пристального внимания Салазара на протяжении многих лет. Он постигал основы тех областей магии, в которых раньше разбирался весьма посредственно. Однако, не подталкиваемый в спину обстоятельствами, Салазар многократно заходил в тупик и бросал исследования, находя новые увлечения.

«Все решится ночью», — думал он, облачаясь в дорожную одежду.

За окном свирепствовала непогода. С утра не переставая шел дождь, и ставни скрипели под натиском льющейся с неба воды. Все на мили вокруг пропитала неприветливая серость. Салазар, грузно опираясь на трость, перешагнул порог, чтобы угодить в силки промозглых сумерек

***

Длинная женская тень ломалась под невозможным углом и падала в лестничный пролет. Джинни с опаской спускалась в подземелья: ноги ее не держали. В спешке одеваясь, она накинула поверх нижней рубашки еще одну, верхнюю, но начисто позабыла об обуви. Спохватившись уже на середине пути, она не стала возвращаться и терять драгоценное время.

Ее приготовления ко сну прервал негромкий скрежет: кто-то царапал оконную раму. В полутьме Джинни не сразу разглядела ночного гостя, а когда подошла к окну, то обомлела. Большая серая сова, сверкающая желтыми, как янтарь, глазищами, сидела на ее подоконнике и держала в клюве крохотную записку.

Сова могла принадлежать только одному человеку.

Пальцы ног коченели, а изо рта вырвалось облачко пара. Зябко вздрогнув, Джинни свернула налево и прошла до конца коридора. Очертания спрятанной в нише двери проявились в ответ на произнесенный пароль. Скрежет, с которым она распахнулась, показался Джинни громоподобным.

В центре комнаты на столе громоздилось бесчисленное множество сосудов и несколько котлов. Голубые испарения на миг ослепили Джинни, и она замерла не дыша.

— Ты пришла. — Голос был сиплым и тусклым, и она не узнала его.

— Ты позвал меня, и я заволновалась. Как я могла не при… Что с тобой?!

Желтое пятно света выхватило из темноты абрис лица Салазара: по виску текла струйка крови, скатываясь за глухой ворот мантии, а в запавших глазах было что-то животное — мрачное и жестокое. Она никогда прежде не видела у него такого взгляда. Из-под правого рукава торчала рваная бахрома, вся в крови и грязи.

Салазар остановил Джинни движением руки, когда она, выхватив палочку, двинулась ему навстречу с намерением залечить раны.

— После. Не сейчас. Иначе не успеть. — Он сплевывал звуки с языка, и голос его дрожал. — Подойди.

Она послушно приблизилась.

— Нужна стеклянная емкость. Перемести туда пары…

Откинув голову на спинку кресла, Салазар болезненно простонал, и по лицу его прошла судорога.

— Подойдет? — спросила Джинни, держа на ладони колбу с длинным горлышком.

— Больше размером...

Увеличив колбу, Джинни направила волшебную палочку на сосуды, в которых плескалась синяя жидкость, и клубы пара под прозрачной оболочкой направились прямиком в колбу.

— Собери, — попросил Салазар и отвел со лба влажные, пропитанные кровью волосы. — Добавь…

Джинни сделала бы для него все, но одна мысль не давала ей покоя.

— Это то, о чем я думаю?

Она не подозревала, что настанет день, когда она предпочтет горькой правде какую угодно ложь.

— Да.

Категоричность ответа ударила Джинни наотмашь. Она задрожала.

— Зачем… зачем ты… — Рыдание рвалось из груди, и она беспрерывно моргала, не давая слезам пролиться.

— Хельга! — Он попытался прикрикнуть на нее, но зашелся надсадным кашлем. Его губы побледнели как полотно.

Имя, это имя…

Джинни застыла, оглушенная. В голове было пусто и звонко, сознание помутилось. И она была вынуждена схватиться за дверной косяк, чтобы устоять на ногах.

Стеклянная колба выпала из ослабевших рук. И Джинни закрыла глаза.

Взрывной волной выбило стекла, и потолок изрезали косые трещины. Верхний этаж просел, и располагающиеся над лабораторией кабинеты не удалось впоследствии восстановить. Годрик и Ровена нашли обезображенное тело Салазара: он был погребен под завалами из стекла, деревянных балок и камней.

Судьба Хельги канула в вечность.

***

На перроне негде было яблоку упасть. Хогвартс-экспресс увозил школьников в Лондон на летние каникулы. От сигнального гудка заложило уши. И припозднившиеся ученики, коих было немало, припустили вперед, чтобы не опоздать на поезд. Колесики чемоданов прокручивали гальку, и последние пассажиры, взмыленные и запыхавшиеся, вскакивали в вагоны, выискивая свободные места.

Полоса леса убегала вперед, и за ней влачилась кромка пламенеющего неба. Две третьекурсницы с Равенкло весело щебетали, листая какой-то модный журнал. И Джинни пожалела, что не захватила книгу: можно было бы скоротать время в пути. Уткнулась затылком в жесткую панель и постаралась расслабиться. Мерный гул убаюкивал, и она не заметила, как ее сморил сон

— Приятно спалось? — вежливо спросила Луна Лавгуд и отвернулась, словно ответ не особо ее интересовал.

Джинни не помнила, чтобы кто-то занимал место рядом. Видимо, Луна пришла, когда она уснула.

— Вполне.

Джинни вгляделась в черную линию на горизонте, где по, ее предположениям, находился Хогвартс. Странная скорбь кольнула сердце.

— Скоро приедем. Ты будешь ждать Гарри и остальных?

— Эм… Нет, наверное, нет. А надо? — в порыве спросила Джинни, о чем тут же пожалела.

Голубые глаза, водянистые, слегка навыкате, смотрели прямо, без насмешки. В них не таилось серьезности и строгости, с которой учитель отчитывает нерадивого ученика за очередную провинность, и тем не менее Луна была само выжидание — напряженное и цепкое.

— Тебе лучше знать. Или не тебе. Или не знать, — задумчиво выдала Луна, теребя серьгу-ракушку. Та забавно подпрыгнула и закрутилась.

— Что ты имеешь в виду? — Прикипев взглядом к ракушке, Джинни обронила нить рассуждений собеседницы.

— На самом деле, я не знаю, — пожала она плечами, — но ты бы обязательно поняла, если бы знала. Так ведь?

— Не знаю, — ответила Джинни, на что Луна сдержанно рассмеялась.

Когда поезд прибыл на вокзал Кингс-Кросс, девушки неторопливо покинули купе. На свет от фонарей слеталась мошкара, и клубки из жужжащих насекомых, похожие на чернильные пятна, зависали в воздухе.

— А вдруг ты знала, но забыла? Такое тоже бывает.

— Если бы я знала, что мне нужно знать… — подхватила Джинни, подпустив в голос ленивой беспечности. Их странный диалог напоминал игру. А любая игра диктует свои правила, и подчиниться им в интересах участников.

— В том-то и весь смысл, — глубокомысленно изрекла Луна, цепляя камешек носом ботинка. Хотела еще что-то добавить, но передумала; она запахнула мантию и надела капюшон, сливаясь с темнотой. Лицо ее приняло замкнутое выражение. И Джинни почувствовала себя обманутой. Ее, как волной, окатило разочарованием — каким-то болезненным и незамутненным. Она снова упускала нечто важное, заплутав в дебрях полусмыслов и полутонов, и в очередной раз испытала неподдельное опустошение.

— Рада была с тобой пообщаться, но отец уже ждет меня. Мне пора. — Луна помахала на прощание. Не пройдя и десяти шагов, она обернулась и сказала: — Даже если ты не знаешь, что тебя беспокоит, — все пройдет. Всегда проходит.

Начал накрапывать мелкий дождь, скрадывая шаги. Девичий силуэт потерял четкость, будто пошел помехами, как изображение на экране магловского телевизора. Джинни слышала, как Рон выкрикивает ее имя, но в мыслях она была далеко. Слова Луны задели ее за живое, и она не поняла, что плачет, пока во рту не стало солоно.

— Пройдет, — убеждала она себя, и вера ее не стоила и кната, — все пройдет.

Самым неприятным был мерзкий лопающийся звук, когда длинные клыки Нагайны прорвали плоть на его горле. Змея сделала несколько бросков-ударов, и тело Северуса парализовало от щедрой дозы яда. Волдеморт все еще продолжал болтать, любовно размахивая Старшей Палочкой, а мысли вдруг побежали так быстро, что Снейп не успевал отследить каждую из них.

Северус до ужаса испугался, что Поттер не придет, не получит его воспоминания-признания. «Нет, это же Поттер! Он обязан. Он теперь все время рядом со Смертью!»

Снейп был рад, что его роль в мультиходовке Альбуса подошла к концу. «Все, старик. Больше я тебе ничего не должен!»

Он так хотел перестать жалеть о прошлом. Память о грехах отравила почти половину его жизни. «Где же ты, наглый и бестолковый мальчишка?! Дай мне уже сдохнуть побыстрее.»

Запутавшись в хороводе мыслей, Северус не видел, как Волдеморт вышел приплясывающей походкой из Визжащей Хижины, зато появление Поттера на время вернуло его к реальности.

Снейп был просто счастлив отдать воспоминания, хоть с кем-то разделить это тяжкое бремя. «Пусть теперь мальчишка со всем разгребается» — с каким-то злорадством подумал он.

Глядя в такие знакомые зеленые глаза Северус начал проваливаться в никуда. Вся его никчемная жизнь уменьшилась до размера еле различимой точки и осталась где-то там, наверху, а он летел с невероятной скоростью все вниз, вниз и вниз.

Падение было таким натуральным. Северус чувствовал потоки воздуха, развевающие волосы, теребящие мантию. И этот свистящий звук. И тревожное ощущение пустоты за спиной. Так и тянуло посмотреть, что же там, куда его несет таинственная сила.

И Северус перевернулся.

Свободное падение наполнило невесомое тело несвойственными при жизни эмоциями. Снейп раскинул руки, растянул губы в улыбке, а потом захохотал.

— Так вот ты какая, дорога в Ад! Встречайте! Я уже иду.

Северус был полностью уверен, что готов ко всему. Возможно он немного переоценил себя, потому что тупой удар об каменный пол вышиб из него дух. Удивительно. Он-то думал, что Нагайна уже сделала это. Еще раз поразившись реалистичности своего посмертия, Северус собрался встать и осмотреться, но все внезапно перевернулось вверх тормашками и он снова шлепнулся об пол, распластавшись звездой. Над ним собирался в одну точку сводчатый, как в маггловских церквях потолок. Ушибленный затылок болел совершенно по-настоящему.

— Херовщина! — выругался Северус.

Он поднялся и осмотрелся. И тут ему захотелось выругаться еще как-нибудь заковыристо, чтобы даже стены вздрогнули со стыда. Его мантия, простая, удобная, такая привычная черная мантия превратилась в совершенно неподобающую хламиду бело-голубого цвета и позорного фасона с оборками. Сейчас он променял бы эти тряпки даже на заплесневелую парадную мантию Уизли со Святочного бала.

«Будто из альбусова шкафа вылез!»

Северус попробовал невербальную трансфигурацию и чары, но к его огромному огорчению, в этом месте они не действовали. Все это было так унизительно, так нелепо.

От всепоглощающего уныния Снейпа отвлекло движение. Мимо него проскакал Флитвик. Ну да. Самый настоящий Флитвик. С красными глазами, в белых штанах и рубашке, в жилете, с длинными заячьими ушами на широком ободке. В руках он держал хроноворот на цепочке, тянущейся из жилетного кармана, исступленно тряс его, смотрел своими жуткими красными глазами и снова тряс.

— Как же я опаздываю! Это просто кошмар! Королева будет в ярости!

Чудное существо немного пометалось по комнате и скрылось за шторкой.

— Филиус! Стойте! — Снейп рванулся к шторке, отдернул ее в сторону и застыл перед стеной. В самом низу имелся крошечный дверной проем. Как туда умудрился пролезть кроликовый Флитвик, было совершенно непонятно. Снейп встал на колени, едва не запутавшись в оборках, подергал ручку дверцы. Она была заперта.

Северус поднялся, наступив ботинком на подол. Ткань зловеще затрещала. Повинуясь эмоциональному порыву, Снейп одним движением оборвал дурацкие оборки по кругу. Приличнее он от этого выглядеть не стал, зато душу отвел.

Только сейчас он заметил неподалеку низенький столик на железной ножке со столешницей из толстого прозрачного стекла. На столике лежал маленький ключ. Северус осторожно взял его. Кому как ни ему знать, что опасные артефакты и порт-ключи к дементорам на кулички могут скрываться вот в таких вот, на первый взгляд невинных, предметах. Ничего не произошло. Он не покрылся смердящими нарывами и язвами, не растекся зеленой слизью и не отправился в гости к Уизли. Это внушало надежду.

Северус бухнулся на колени и вставил ключик в замочную скважину. Он подошел. Замок щелкнул и Снейп толкнул дверцу. За ней виднелся кусочек живописного сада, по которому змеилась, убегая вдаль, тонкая тропинка.

Северусу во что бы то ни стало нужно было выбраться в сад. Во-первых, туда ускакал красноглазый Флитвик — единственное знакомое лицо, а во-вторых, в этой темной комнате Снейп чувствовал себя ужасно неуютно, будто запертым в гробу. Но в маленькую дверцу могла пролезть только его рука. Северус пожалел, что не может снести дурацкую стену Бомбардой к мерлиновой матери. В бессилии он вскочил и пнул ногой столик.

С него свалился маленький флакончик, звякнул об пол и разбился. Северус мог поклясться, что, когда он брал со столика ключ, никакого флакона там не было.

— Чертовщина какая! — буркнул Снейп, снова вставая на карачки. Он подполз к осколкам флакона в маленькой лужице неизвестной жидкости и извлек оттуда полоску бумаги.

«Выпей меня» — гласила надпись на этикетке.

— Ага, спешу и падаю, — ворчал Северус, осторожно обнюхивая лужу. Запах был невероятно аппетитный. Пахло жареной индейкой, сладкой выпечкой с корицей и малиновым сиропом. Снейп пытался вспомнить, когда он ел в последний раз, потом вспомнил, что он по идее умер, и с расстройства лизнул лужу, рискуя угоститься мелкими осколками стекла.

Сию же секунду у него закружилась голова. Комната стала резко увеличиваться в размерах.

«Вот теперь я точно умер.»

Зельевару, пожалуй, не судьба отдать концы от отравления. Он насквозь пропитан ядовитыми парами. Но последствия принятия неизвестных субстанций могут быть самыми непредсказуемыми.

Вот и сейчас Северус стоял напротив распахнутой двери в сад. Его теперешний рост позволял совершенно безболезненно пробраться в красочный оазис. Он подобрал ставшие просто невыносимо просторными оборки и решительно двинулся навстречу новым приключениям.

В саду было, пожалуй, слишком тихо, но аромат от цветов стоял просто оглушительный. Северус успел отметить, что большинство цветов и растений ему совсем не знакомы. А потом…

Бах!

Что-то сшибло его с ног, и Снейп кубарем покатился по траве, путаясь в ткани и обдирая ладони об насыпной гравий. Сумев, наконец, затормозить, он поднялся, озираясь в поисках напавшего.

Их оказалось двое. Братья Фред и Джордж Уизли, раскормленные до габаритов Горация Слизнорта. Круглые лоснящиеся лица поражали полным отсутствием интеллекта (Северусу пришлось признать, что там, в нормальной реальности, эти сорванцы были довольно сообразительными). Они о чем-то шушукались между собой, бросая косые взгляды на Снейпа.

— Эй, вы! А ну перестали шептаться! — рявкнул Снейп. — Где профессор Флитвик?

Близнецы округлили глаза и переглянулись. Один показал пальцем направо, а другой в противоположную сторону.

— Идиоты, — вздохнул Северус.

— Мы не идиоты, — в один голос заголосили братья. — Мы Уизлецы. Фруляля и Джоляля.

Снейп бессильно провел рукой по лицу. Этот его персональный ад был на редкость ужасным. Вечность с идиотами. Что может быть хуже?

— Ты — Алиса? — спросил один из братьев, пока второй пихал его локтем в бок.

— Что? Какая еще Алиса? — с ненавистью выдавил Северус. Он почувствовал жгучее желание развернуться и уйти, чтобы не видеть этих кретинов. Только смутное желание разобраться в правилах этой безумной игры заставило его остаться.

— Наша Алиса, — неуверенно бубнил Фруляля или Джоляля. Второй щипал его за руку. — Нам Альбусолем сказал…

— Альбус? — встрепенулся Северус. — Где он? Ведите меня к нему скорее!

Раскормленные Уизлецы фамильярно подхватили его с двух сторон под руки и потащили по тропинке, совершенно не заботясь о том, что ноги Снейпа не касаются земли. Северус пытался запомнить дорогу, но проклятая тропинка петляла так, что это было совершенно невозможно. Вырвиглазные цветные пятна мелькали по сторонам. Его замутило.

Они остановились так резко, что Северус, выпущенный пухлыми братцами, еле устоял на ногах. Перед ним до уровня глаз возвышался гигантских размеров гриб совершенно несъедобного вида. Его вдруг окутали густые клубы едкого дыма с ароматом цитрусовых. Снейп сделал несколько шагов назад.

— Как тебя зовут? — раздался голос из дымной завесы.

— Альбус? — неуверенно позвал Северус, разгоняя руками вездесущий дым.

Он отпрянул, когда прямо перед его носом возникло лицо Дамблдора. Синее, как у жертв экспериментальных изобретений братьев Уизли. Директор Хогвартса недоверчиво смотрел на него, затягиваясь из кальянного мундштука. Северус никак не мог разглядеть, что творится у Альбуса с телом.

— Альбусолем — это я, — на выдохе уточнил синелицый. — А ты кто?

— Я Северус, не узнаете?

— Почему я должен тебя узнать? Разве ты Алиса? — буркнул Альбусолем и встал на шляпке гриба. Только тогда Снейп понял, что директор — гигантская синяя гусеница с человеческим лицом и верхней парой конечностей. Решив, что удивляться нет смысла, он попытался вывести беседу в осмысленное русло.

— Кто такая Алиса? — поинтересовался Северус.

— Раз ты не Алиса, тебе незачем это знать, — грубо ответил Альбусолем. — Вот был бы ты Алисой…

Сзади загоготали Уизлецы. Северус задумчиво осмотрел оборки.

— А что, если я — Алиса?

— Так Алиса или НЕ Алиса? — оживилась гусеница. — Ты должен определиться.

— Будь ты Алисой, тебе пришлось бы сразиться с Бармаглотом, — шепнул сзади один из Уизлецов.

— А если ты не Алиса, то и пытаться не стоит, — добавил другой. Оба синхронно отвесили друг другу подзатыльники.

— Кто такой Бармаглот? — задал вопрос Северус, уже заранее чуя что-то недоброе в сочетании звуков.

— Какая ты глупая НЕ Алиса, — фыркнул Альбусолем. — Ничегошеньки не помнишь.

Один из Уизлецов вытащил из-за ножки гриба свиток пергамента и развернул его на замшелом камне.

— Гляди! Вот здесь Алиса! В ее руках вострый меч. Это бравный день, который когда-нибудь настанет. Она сразит Бармаглота, жуткое чудовище Кровавой Ведьмы.

Северус чуть было не осел в густую серебристо-изумрудную траву. В фигуре нарисованной со спины Алисы сложно было узнать кого-то конкретного. Длинные волосы, чуть ниже плеч, рыцарские латы и меч. А вот Бармаглот… Это ненавистное безносое лицо было нарисовано так искусно, что казалось, будто Волдеморт хищно улыбается во весь рот, шевеля длинным, раздвоенным как у змеи языком. Туловище Бармаглота-Волдеморта принадлежало твари из семейства драконьих.

— Нет-нет-нет! — забормотал Снейп, отмахиваясь руками. — С этим покончено. Все должен был сделать Поттер! Я больше не хочу в этом участвовать! Ни-ког-да!

Альбусолем с безразличным видом смотрел на истерику, побулькивая кальяном. Уизлецы хихикали и наступали друг дружке на ноги. В этом театре абсурда Северусу с его простыми желаниями явно не было места, поэтому он развернулся и помчался прочь от гриба, не разбирая дороги.

Через пару минут беспорядочного передвижения за живописным холмиком слева от Снейпа мелькнули белые кроличьи уши и раздались фальцетные причитания Флитвика.

— Филиус! — закричал Снейп и побежал к холму. Тропинка, проходившая с другой его стороны, вела в густой лес. Белое пятно без следа растаяло в чаще. Северус не испытывал потребности бродить по глухим незнакомым местам, но желание поговорить с единственным вменяемым (если не брать в расчет красные глаза и кроличьи уши) существом, возобладало.

Пробираясь по красочной глухомани, Северус не переставал гадать, чье инфантильное воображение создало эту реальность. Предположение о том, что это плод собственных тайных фантазий, отвергалось, как заведомо невозможное.

Возле особенно мощного дерева тропинка разбегалась в разные стороны. Северус остановился, затрудняясь с выбором.

— Хоть бы указатели какие поставили, — высказал он вслух претензию к неизвестному создателю. — Куда мне идти прикажете?

— Все зависит от того, куда ты хочешь попасть, — раздался над ухом бархатный мужской голос. У Северуса даже волосы на затылке встали дыбом от бездны интонаций, содержащихся в нем. Он резко оглянулся, но никого не увидел. Рука сама собой дернулась в складки нелепой хламиды, по памяти пытаясь нащупать волшебную палочку. Ее отсутствие ощущалось почти как физическое увечье.

— Другое дело, если тебе все равно, — продолжил невидимый голос уже с другой стороны, будто из сердцевины дерева. — В итоге все равно придешь туда, куда нужно. Даже если тебе так не кажется.

Северус вздрогнул, когда над нижней веткой дерева прямо из воздуха соткалась клыкастая звериная улыбка. По ширине оскала можно было предположить, что она принадлежит существу размером с леопарда.

— Ты кто? — поинтересовался Снейп, не желая выказывать таинственной твари излишнее уважение.

— Почему котам все время тыкают? — досадливо возмутилось животное.

Северусу вдруг очень захотелось потереть глаза, потому что воздух вокруг клыкастой улыбки пришел в движение, и постепенно, фрагмент за фрагментом, проявилась кошачья фигура огромных габаритов и очень знакомая на вид.

— Миссис Норрис… — нерешительно предположил зельевар.

— Сам ты миссис, комкующийся наполнитель тебе в глотку, — нарочито рявкнул басом котяра, нехорошо блеснув глазами. — Ладно Аргус, старикан подслеповатый, но остальные-то…

Животное вдруг замотало головой, будто что-то неприятное влетело ему в нос или ухо. Улыбка вдруг стала снова расслабленной, а взгляд более дружелюбным. Он словно только что вернулся из путешествия в другую реальность.

— О чем это я? — мурлыкнул кот.

Северус решил больше не расстраивать потенциально опасного зверя. По-хорошему, ему и правда было плевать на половую принадлежность хищника.

— Как мне найти Флитвика? Такой красноглазый с кроличьими ушами.

Кот вдруг растаял, а через секунду возник на другой ветке, плавно переворачиваясь в воздухе.

— Начни я его искать, прежде всего заглянул бы во дворец к Красной королеве. Там вот-вот начнется прием.

— В какой это стороне? — поинтересовался Снейп.

Кот еще несколько раз переместился с ветки на ветку, пушистым облачком покружил возле головы Северуса и завис напротив его лица.

— Я бы пошел на прием той дорогой, — махнул он хвостом направо. — Только придется через сборище полудурков пройти. Не переживай, они мирные. Хотя о королеве при них лучше не упоминать. Обострение начинается.

— Спасибо, — кивнул Северус. — Я пойду.

— Постой, — мурлыкнул кот, когда он уже отошел на порядочное расстояние. — Ты случайно не Алиса?

— Далась вам всем эта Алиса, — буркнул Снейп и выразительно посмотрел на кота, скептически поднимая бровь.

— Ну да, ну да, — повел ушами кот. — Алиса — не Алиса, какая в сущности разница… для Бармаглота. Главное самому быть уверенным в том, кто ты.

Разговор с представителем семейства кошачьих бесспорно взволновал разум и разбередил душу. Северус, в бытность свою двойным шпионом, мучился от этой двойственности. Ему, разумеется, не все равно было, к какому лагерю прибиться, но ни у тех, ни у других, он не чувствовал себя своим.

Размышляя об этом, Снейп дошел до перекошенной железной калитки. От нее было рукой подать до полуразрушенного дома, возле которого прямо на траве стоял длинный стол, уставленный чайными принадлежностями. За столом сидели трое.

Северусу как-то совсем расхотелось туда идти.

Сколько он простоял возле калитки, прежде чем отворить ее и смириться с судьбой, в памяти не отложилось, но мерзкий скрип ржавого железа идеально совпал со скребущими в душе Снейпа низзлами.

Несмотря на причудливый вид, узнать «полудурков» не составило большого труда. Северус в очередной раз подивился фантастической преображающей силе этого места. Они сидели близко друг к другу, несмотря на обилие свободных мест за столом, словно никакая сила не могла разделить это трио.

Здешний Поттер и впрямь выглядел совершенным безумцем. Из-под цилиндра, венчавшего бестолковую голову, торчали отросшие волосы, кончики которых были сожжены каким-то ядовитым составом до морковного цвета. На его плечах сидел в обтяжку видавший виды пиджак, а на шее имелось пестренькое засаленное жабо. Очков он не носил вовсе, а знаменитые зеленые глаза приобрели желтоватый оттенок и светились ярко, как кучки свежего единорожьего дерьма.

Гермиона Грейнджер была… вполне себе обычной, не считая увеличенных вдвое передних резцов (как тогда, когда Драко огрел ее проклятьем), особенно повышенной лохматости и больших заячьих ушей на ободке. Еще имелась заметная краснота вокруг глаз, свойственная всем заучкам в период экзаменов.

Рональд Уизли был одет в ту самую парадную мантию со Святочного бала, только она отличалась ярко-розовым цветом, а еще заимел большие круглые уши. Он сладко спал, зажав во рту чайную ложку.

Чтобы занятная троица обратила на него свое внимание, потребовалось сесть за стол и призывно звякнуть чашкой.

— Мест нет! — вдруг завопила Грейнджер, бешено вращая глазами. Она вскочила, и кинула в Снейпа чашкой, но промазала.

Северус понял, что очень поторопился, записывая ее в «обычные».

— Мест нет! — подхватил Поттер. Он схватил чайник и полил Уизли заваркой. Тот заворочался, но глаз не открыл. Тогда Грейнджер намазала ему нос ягодным джемом и Рональд очнулся.

— Мест нет, — пробормотал он, слизнул с носа джем и снова засопел.

— Мест полно, — с невозмутимым видом сообщил им Северус, наливая себе чай. Чашка была явно уже использована, и Снейп не собирался из нее пить, но после такого приема, ему захотелось позлить странную троицу. — Кстати, как поживает Королева?

Поттер застыл, вперив в него фосфорический взгляд, у Грейнджер нервно задергался глаз и она откусила кусок чашки. Уизли проснулся.

— Как у тебя язык только повернулся? — сурово сказал рыжик. — Здесь не говорят о Кровавой Ведьме. Из-за нее бедный наш товарищ потерял всех своих родных. Не удивительно, что он сошел с ума.

— Долой Кровавую Ведьму! — рявкнула Грейнджер, вскочила со стула и запустила в Снейпа еще одной чашкой.

Северус увернулся. Поттер продолжал сидеть, тупо уставившись в пустоту.

— Скорее бы вернулась Алиса, — с тоской протянул Рональд, зевая. — Я очень скучаю по тому, как он танцует джигу-дрыгу.

— А почему бы вам самим не уничтожить эту вашу Кровавую Ведьму? — поинтересовался Снейп, стараясь не думать о танцующем Гарри. Истерический внезапный смех Поттера чуть не опрокинул его вместе со стулом. Через секунду к товарищу присоединилась и Грейнджер. Уизли, не обращая внимание на адский шум, практически уснул.

— Ты хоть Бармаглота видел? — отсмеявшись спросила Грейнджер. — Он в два счета пережует твои косточки. Без вострого меча и Алисы его не одолеть. А ее тут нет как нет. Если только ты не Алиса…

— Не дождетесь, — буркнул Северус. Ему порядком надоели все эти намеки на подвиг под чужим именем. Но если принимать во внимание неизбежную вечность в компании подобных персонажей, лучше уж встретиться лицом к лицу с Волдемортом. Или Бармаглотом, или как его там…

— Тогда я пойду, — бухнул кулаком по столу Поттер так, что чашки подпрыгнули. — Даже если Бармаглота меня сожрет, то подавится.

Грейнджер тут же захихикала и кинула в Поттера чашкой. И тоже мимо.

— Перемена мест! — выпалила она, и вся компания, включая храпящего Уизли, передвинулась на следующие три места. Посуда от этого чище не стала, разумеется.

Северус смотрел на Поттера, и ему было предельно ясно, что из этого герой, как из соплей Авада. Похоже, ему действительно придется делать все самому, вместо этой потеряшки-Алисы.

— Кто знает, где достать вострый меч?

Дальнейший диалог с безумцами был, как ни странно, довольно информативным. Снейп узнал, что меч был захвачен Красной королевой у ее сестры — королевы Белой, что теперь прозябала в изгнании. Теперь он хранится под надежной охраной Валета в замке. Бармаглот же спит до поры до времени, пока его не призовет на службу Красная королева.

У Северуса начал вырисовываться план. Он даже планировал попросить помощи у кого-нибудь из полудурочного трио, но внезапное появление рыцарей в черном угробило его задумку на корню.

Полтора десятка латников с отличительными знаками в виде красных сердец окружили стол, наставив на сидящих острия копий, а на лужайку выехал статный всадник. Снейпу вдруг захотелось глотнуть чайку, несмотря на антисанитарное состояние чашек.

На черном коне сидел перекрашенный в брюнета Малфой-старший. Один глаз у него был закрыт повязкой в виде сердца.

— Выдать Алису немедленно, — приказал Люциус, брезгливо осматривая здешнее сборище. — Мы слышали, она где-то здесь.

— Алиса? Где Алиса? — Грейнджер вскочила на стол, ловко задрала длинную полосатую юбку и уставилась на потрепанные панталоны. — Алиса, ты тут?

Поттер заржал и кинул в Люциуса вилку. Тот увернулся.

— Долой Кровавую Ведьму, — сквозь сон выпалил Уизли.

Люциус изменился в лице.

— Взять их всех! Во дворец! — приказал он латникам. — Королева как раз требовала новые головы для плахи.

— А я здесь причем? — возмутился Северус, когда гвардеец стал подталкивать его копьем в спину. — Я просто дорогу зашел спросить. Я даже имен их не знаю…

— А ты кто такой? — прищурил единственный глаз Люциус. — Куда направляешься?

— Меня зовут Северус, — представился Снейп, расправляя оставшиеся оборки. — Иду во дворец встретиться с дядей. По матери. Его Флитвик зовут. С ушами такой…

Одноглазый определенно не спешил ему верить.

— А где твои уши?

— Потерял. Еще в детстве. Несчастный случай, — сделал скорбное лицо Снейп.

— Ясно, — кивнул всадник. — Иди за нами — не заблудишься. Пусть Ее Величество решит, кто там твой дядя.

Так Северус в сомнительной компании оказался во дворце Красной королевы. Арестованных увели в темницу, Люциус поспешил к своей госпоже с докладом, а Снейпа просто забыли во дворе. Он оглядел высокие, неприступные стены, кованые железом массивные ворота, и с грустью подумал, что выбираться отсюда, наверное придется по трупам.

Легкое движение воздуха возле его лица заставило поежиться. Призрачный силуэт кота плавал вокруг, тихонько мурлыкая.

— Ты нашел свою дорогу?

— Думаю, да, — кивнул Северус. — Найти бы еще вострый меч.

— Я бы поискал его там, — кот указал на низенькое строение с широким зарешеченным входом. — Люпишмыг, возможно, еще спит. Он ночной зверь, по большей части.

Северус вздрогнул. Если он все правильно понял, то сейчас ему нужно будет преодолеть свой детский страх перед оборотнем.

— Надо позаботиться о моих безмозглых товарищах, — сообщил кот и окончательно растаял в воздухе на пути к темницам.

Снейп, стараясь не шуметь, подошел к дверной решетке. Из жилища зверя нестерпимо воняло гнильем и испражнениями. То, что там спало, по габаритам было гораздо крупнее оборотня.

Северус протиснулся через просторные прутья решетки. В полутьме он наступил на сухую кость, и зверь глухо заворчал.

— Тссс, — зашипел Северус. Было так страшно, что даже стоящий в клетке смрад не мешал ему делать глубокие вдохи. Он чуть не обделался, когда в темноте зажглись желтым светом два больших глаза.

«Ты не должен бояться. Ты не должен бояться» — повторял он раз за разом.

— Я пришел, чтобы вывести тебя погулять, — шепотом сообщил он. Что ему стоило заставить голос не дрожать, не поддавалось описанию. — Гулять, Люпи, гулять. Понимаешь?

Зверь заворчал и затряс головой, звякнула цепь.

— Хороший мальчик, Люпи, — продолжал шептать Северус, руками нащупывая в густой шерсти зверя толстый ошейник и массивную цепь. — Как же нам тебя освободить?

Зверь завертелся на месте, чуть не впечатав его в стену, затем подался назад, сел, и раздался хруст сломанного дерева. Зверь снова развернулся, так что Снейп чуть не познакомился с его задом, потом Люпи сосредоточенно порылся в углу, и к ногам Северуса выкатился длинный двуручный меч.

— Кажется нам это подойдет, — сообщил зверю Снейп.

Вообще-то, ему ничего не стоило просто отступить назад и уйти через решетку, но желтые глаза в полутьме смотрели с такой щенячьей надеждой, что Северус не выдержал. Одним ударом вострого меча он перерубил толстую цепь. Зверь заскулил от нетерпения и ломанулся головой в стальную решетку, выдавив ее из стены наружу.

Очутившись на солнечном дворе он начал скакать и подпрыгивать, как разыгравшийся щенок, размером со среднего горного тролля. Ничего от Люпина-оборотня в нем не было. Северус осторожно вышел следом.

В окнах замка началось заметное оживление. На широкий балкон выскочил Люциус, на ходу застегивая камзол. Пора было убираться. Северус поймал обрывок цепи от ошейника Люпи.

— Гулять, мальчик, гулять, — позвал он и взобрался на шею зверя.

— Догнать! Казнить! Голову с плеч! — раздался с балкона вопль выбежавшей следом королевы. Во двор высыпали десятки латников, но вкусившего свободы зверя уже было не остановить. Мощными ударами лап он разбросал нападавших, а потом в три прыжка добрался до верха стены.

Удаляясь от дворца на спине Люпишмыга, Северус успел подивиться тому, какой крохотной здесь выглядела Беллатриса, и какая раздутая была у нее голова.

Оказалось, что Люпи далеко не так туп, как можно было подумать. Дорогу в резиденцию Белой королевы зверь нашел довольно быстро. А может он и раньше ее знал.

Там его уже ждали. Северус немного удивился, когда чокнутое трио в компании кота вышло ему навстречу, но их шутки и прибаутки он пропустил мимо ушей. Он смотрел на Белую королеву и глубокомысленно молчал. Нарцисса (ну, а кто же еще, если подумать?)  была такой же юной, какой он запомнил ее на последнем курсе учебы в Хогвартсе. К облику молоденькой девушки прибавилась загадочная улыбка и странные плавные жесты, будто Нарси заразилась ими от Полумны Лавгуд.

Она подошла плавной, танцующей походкой, погладила по морде Люпишмыга и приняла из рук Северуса вострый меч.

— Ты готова, Алиса? — спросила она. — Сегодня настал бравный день.

И будто в подтверждении ее слов издали раздался бой барабанов и рев труб, играющих военный марш. Сердце Северуса пропустило удар. Решающий момент приближался неумолимо, но именно сейчас Снейп заколебался.

Нарси снисходительно улыбнулась, будто прочитала эмоции с его лица.

— Мне надо подумать, — пробормотал Северус.

— Еще немного времени есть, — пожала плечами Белая королева. — Твои доспехи будут в комнате. В любом случае, переодеться не мешало бы, — шепотом добавила она, указывая пальчиком на северусовы оборки, с которыми он уже сроднился.

Поттер вызвался проводить его.

— Здорово у тебя вышло с Люпишмыгом, — восхитился он. — Я бы так не смог.

Северус хмыкнул, не найдя, что ответить. Этого болезного даже словами унижать не хотелось, хотя бы потому, что отношения к тому Поттеру он не имел никакого.

В его комнате была приготовлена вполне приличная одежда: просторная рубаха с длинными рукавами, холщовые брюки и мягкие, вышитые серебром сапоги. Отдельно стоял манекен с нацепленными на него латами. Перед глазами Северуса возникла картинка со свитка: Алиса против Бармаглота. Точно ли это его путь?

Северус переоделся, оставив без внимания доспехи, и вышел в сад. Его внимание почти сразу же привлекли клубы синеватого дыма, клубящиеся невдалеке.

— Наша не-Алиса вернулась, — равнодушно отметил свисающий с ветки дерева Альбусолем. — Надо сказать, в тебе видны некоторые изменения. Ты уже почти Алиса. Осталась самая малость.

— Последний шаг делать труднее всего, — пожал плечами Северус.

— Зато с последним шагом ты переходишь на новую ступень, становишься кем-то иным, разве это не заманчиво? — голос Альбусолема звучал все тише, а тело гусеницы фрагмент за фрагментом покрывалось паутинчатым коконом.

— Заманчиво, — буркнул Снейп. — Если по дороге Волдеморт голову не откусит.

От ворот раздался призывный звук труб. Армия Белой королевы выступала к месту последней битвы. Северуса охватило неприятное, тянущее чувство, будто он пропускает сейчас что-то действительно важное, и это никак не получится потом переиграть. Сейчас или никогда.

Времени, чтобы облачиться в доспехи даже с помощью молчаливого дворецкого, ушло немало. Надо отдать должное — движений они почти не стесняли, что существенно увеличивало шансы на выживание.

Северус вышел на ступени Белого замка и свистнул. Жизнерадостный Люпишмыг прискакал так быстро, будто все это время только и ждал условного сигнала.

— Вперед, Люпи! Порвем на клочки этого вашего Бармаглота. Алиса я или не Алиса в конце концов!

Сердце стучало в такт широким, размашистым прыжкам зверя, каждый из которых приближал Северуса к развязке всей этой истории. Настало время поставить жирную точку, чего не смогла сделать даже Нагайна.

«А что если это все — последствия ее ядовитых укусов?»

Снейп усмехнулся. Теория казалось вполне вероятной, только какой смысл гадать. Надо действовать.

Стройные ряды войска Белой королевы спешно расступались, давая дорогу зверю и его всаднику. Они добрались до переднего фланга, и Северус спешился. Нарцисса оглянулась на него через плечо и послала очаровательную улыбку. Поттер молча сунул в руки вострый меч. Кажется, он сам собирался выйти против Волдеморта. Безумство храбрых — храбрость безумцев.

— Это ваша Алиса? — скептически поинтересовалась Красная королева. — Какая-то она неправильная. А впрочем, какая теперь разница? БАРМАГЛОТ! — оглушительно завопила она. Одержимое личико Беллатрисы аж покраснело от натуги.

Ничего не происходило. За спиной Северуса хихикала Грейнджер. Люциус нервно оглядывался назад, пытаясь понять в чем проблема.

Беллатриса провела рукой по своему огромному выпуклому лбу.

— Я забыла, какие мы принципиальные… ЛОРД ВОЛДЕМОРТ! — рявкнула она еще громче прежнего. — Уничтожить!

Северус с тревогой в сердце смотрел как за спинами Красного войска дрожит и осыпается огромный холм. Ужасный рев потряс долину. Чудовище пробудилось. И тут же меч в руках Снейпа ожил. Можно было ощущать его нетерпеливую вибрацию. Северус теперь думал только о том, как не выпустить его из рук. Алиса, хоть и с яйцами, но без меча — уже не Алиса.

А дальше пришел страх. Страх, въевшийся под кожу вместе с Темной Меткой. Волдеморт приблизился, царапая по земле когтистыми лапами и крыльями. Красные глаза смотрели мимо Северуса. Кажется, его больше интересовал меч.

— Убей! — брызгала слюной Беллатриса.

Завязался бой.

Северус поначалу почти не отдавал себе отчета, куда он бежит, куда бьет и как прикрывается щитом. Он видел перед собой то ненавистную морду с раздвоенным языком, то мощные крылья, то убийственный хвост. Потребовалось несколько минут и пара внушительных ударов от Бармаглота, чтобы освоиться. Волдеморт пытался выгнать его на открытое место, но Снейп упорно заманивал его в развалины, где маневренность чудовища была ограничена.

Северус шнырял между сломанными колоннами, затрудняющими Бармаглоту обзор, и чувствовал, что выдыхается. Может меч и был волшебным, но Снейп — нет. Ему во что бы то ни стало надо было подобраться к гибкой шее чудовища. Других вариантов не существовало. Северус, чувствуя боль в груди при каждом вдохе, рванул вверх по ступеням полуразрушенной лестницы. И потерял Волдеморта из виду.

Сердце стучало как сумасшедшее, изо рта вырывался хриплый свист. Где-то внизу раздавался визгливый смех Беллатрисы.

«Наверное, это конец» — решил Северус.

Бармаглот нарисовался из ниоткуда. Он был так близко, что можно было дотронуться рукой. Тут вострый меч буквально запел. Северус оттолкнулся ногами и прыгнул, взмахнув в воздухе мечом. Огромное драконоподобное тело, судорожно цепляясь за камни конечностями, рухнуло вниз. Без головы.

Снейп, стараясь не смотреть на поверженного врага, спускался вниз на негнущихся от ужасного напряжения ногах. В душе у него вдруг образовалась пустота, будто оттуда вынули и выбросили огромный кусок. Хоть Северус и понимал, что этот кусок был ему совсем не нужен, оставить прошлое позади было не так уж легко.

Он слышал крики ликования, слышал бессильные проклятья Красной уже-не-королевы. Он видел, как Поттер выделывает немыслимые коленца под задорную музыку, как Люциус униженно стоит на коленях перед Нарциссой, прося прощения за предательство. Он отвернулся, остро почувствовав себя чужим.

«Существует ли вообще место, где мне будет хорошо?»

Ему на плечо легла чья-то рука. Северус обернулся. Перед ним стояла Белая королева. Она вложила в его руку пузырек с неизвестной темной жидкостью.

— Выпей, когда будешь готов, — мягко посоветовала она. — Это твой путь домой.

Пока шумная процессия победителей с песнями и танцами удалялась в сторону Белого замка, Снейп смотрел им вслед, размышляя, где же находится его дом. Его одолевали различные опасения. Больше всего Северус боялся, что все начнется сначала.

Из-за развалин, где лежала туша Бармаглота, вышла молоденькая девушка. Ее бесформенное одеяние с оборками жутко напоминало его собственное в начале этого пути. Девушка оценивающе оглядела отрубленную голову, слегка поморщилась и перевела взгляд на героя.

— У вас неплохо получилось, — дружелюбно отметила она. — Почти так же хорошо, как у меня. Вот только какой в этом толк, не пойму. Домой у меня попасть все равно не вышло. А вы что же не пробуете?

— А вы, собственно, кто? — хмуро поинтересовался Северус.

Девушка, слегка сутулясь подошла к нему и протянула руку.

— Алиса Кингсли.

— Северус Снейп.

Они разговорились, и Северус узнал, что Алиса прежде бывала в Своей Стране Чудес, победила там Своего Бармаглота и получила Свой билет домой.

Только выпив его, она оказалась не дома, а в этом странном месте, где все было и знакомо и незнакомо ей одновременно. Блуждая в поисках выхода, она подошла на поле брани и успела посмотреть на битву с Бармаглотом со стороны. Девушка очень старалась казаться сильной и взрослой, но Северус видел, как она расстроена. Она взахлеб рассказывала о своей нормальной жизни, нелепой помолвке и грандиозных планах на будущее, а в больших карих глазах проявлялись непрошенные слезы.

— Можешь взять мой флакон, — неожиданно для себя предложил он. — Я уже не уверен в том, куда хочу вернуться.

Северус протянул ей стеклянный сосуд. Алиса внимательно смотрела на него, будто изучая.

— Может ты захочешь пойти со мной? Вот будет лицо у Хэмиша, когда мы вместе выйдем из-за кустов, — она коварно улыбнулась.

Северус молчал. Он оглянулся туда, куда ушли победители, потом посмотрел туда, откуда пришли побежденные. Эта история для него точно была закончена. Почему бы не начать новую?

— На брудершафт? — предложила Алиса, поднимая с земли пару треснувших чашек из личных метательных запасов очумелой зайки-Грейнджер.



Гарри и Гермиона брели между рядами свежих могил. Церемония погребения павших в битве за Хогвартс закончилась. Все скорбящие разошлись. Рональд сидел с Джорджем у могилы Фреда, пытаясь уговорить брата пойти домой.

Скромная плита с именем «Северус Тобиас Снейп» находилась почти у кромки Запретного леса.

Друзья остановились напротив.

— Хотел бы я сказать ему, что ошибался на его счет, — хмуро произнес Гарри.

— Не ты один, — пожала плечами Гермиона. — Ведь ты был там, как думаешь, что с ним сейчас?

Гарри взъерошил пальцами волосы на затылке.

— Думаю, ему сейчас хорошо.

— Хорошо бы получить хоть какой-нибудь знак, — вздохнула Гермиона.

На ее плечо опустилась крупная сине-голубая бабочка.

Недоумение. Единственная эмоция, которую она остро испытывала с момента получения этого задания. Эрик весьма туманно объяснил, зачем дает ей такое необычное поручение, хотя его инструкции до этого всегда были на редкость подробны и обстоятельны. У Рейвен складывалось впечатление, что он действует вслепую, интуитивно, полностью доверяя ей. Это было очень лестно и… страшно.

Поистине дьявольских усилий потребовала организация отправки в прошлое. Сначала Леншерр долго пытался позаимствовать у Иксов Призрачную кошку. Но девчонка оказалась довольно слаба и не могла обеспечить полный и долговременный перенос, что требовалось для выполнение задачи. Неудача ужасно расстроила Магнето, и только спустя два года он добыл где-то странный механизм, в виде антикварного кулона на цепочке с колесиком, как у заводных часов. Рейвен поверила на слово, что эта штуковина сможет забросить ее в далекий 1926 год. Оставалось снарядиться в путь.

Перемещение прошло вполне удачно. Провести предварительную подготовку и найти объект тоже не составило больших проблем. И теперь Мистик, слившись по цвету со стеной в обшарпанной комнатушке, пыталась понять, как действовать дальше. Накопленный опыт шпионажа, диверсий и ликвидацией в данной ситуации был попросту бессилен. Рейвен Даркхолм ничего не оставалось, как просто наблюдать.

На убогой скрипучей койке, застеленной видавшим виды бельем, мучилась схватками роженица. По изможденному бледному лицу было понятно, что на этом свете долго ей не продержаться. Сонная акушерка время от времени заглядывала под подол, качала головой и цокала языком. Шли долгие минуты.

У ослабевшей матери оказался на удивление жизнелюбивый ребенок. Когда время приблизилось к полуночи, она задышала часто-часто и принялась умолять помочь. Акушерка вышла и вскоре вернулась с тазом теплой воды и мотком застиранного тряпья.

Рейвен с некоторым отвращением наблюдала, как и без того некрасивое лицо роженицы искажается гримасой от напряжения. Акушерка орала и ругалась, требовала как следует тужиться, а у Мистик чесались руки стукнуть мерзкую бабищу тазом и самой вытащить злополучного младенца.

Если бы Эрик знал, что она собственноручно бросила своего новорожденного сына — хвостатое отродье демона Азазеля — в колодец**, вряд ли отправил бы ее на это задание. Но эта тайна так и осталась похороненной глубоко в душе Мистик.

Малец, которого, наконец, вытолкнула косоглазая девица, почему-то отказался кричать, но акушерка со знанием дела звонко влепила ему по ягодицам, и комнатушку заполнил надрывный крик обиды.

Прибежала еще одна женщина. Суетливая, пронырливого вида. По командному тону было понятно, что она тут главная. Миссис Коул, как назвала ее акушерка, наклонилась к теряющей сознание матери, и та прошептала ей имя ребенка. Том (в честь отца) Марволо (в честь деда) Риддл. Даже в имени чувствовалась фальшь — неудачная попытка соединить два несовместимых мира.

Женщины унесли вопящий сверток. Не похоже, что кого-то заботило состояние новоиспеченной матери. Мистик терпеливо ждала. Спустя час страдалица испустила дух.

Настало время действовать. Несколько несложных манипуляций при помощи открытого окна, и тело косоглазой нищенки отправилось в глухую подворотню на соседней улице. А Мистик привычно заняла чужое место.

В этот раз она ощущала какую-то особенную брезгливость. Разумеется, за сотню лет кем ей только не приходилось быть, но эта девица вызывала презрение. Эрик вкратце рассказал о возможностях магов. Даже с самыми скромными способностями волшебники могли неплохо устроить свою жизнь. Уж по крайней мере, не прозябать на улице от холода и голода. Рейвен тоже поначалу приходилось несладко, но лишения только закалили ее и укрепили амбиции.

Вошедшая акушерка ойкнула от неожиданности, когда Мистик в образе косоглазой нищенки села на кровати.

— Где ребенок? — спросила она. Голос был твердым и уверенным, кардинально отличавшимся от беспомощного блеяния прототипа. Акушерка, недоуменно пожимая плечами, отправилась за младенцем.

Вместе с ней и свертком прискакала и миссис Коул. Она принялась настаивать, что не выпустит ее с ребенком на холод посреди ночи. Вот только Рейвен не собиралась задерживаться в этом унылом месте ни одной лишней минуты. Стены приюта Вула были пропитаны печалью, одиночеством и разочарованием.

Рейвен попросила у хозяйки старую простыню, чтобы примотать к себе ребенка. Руки всегда должны быть свободны. На всякий случай. Выходя из приюта, она сменила внешность. Там, где она сняла на неделю апартаменты, ее видели под другой личиной.

Квартира находилось недалеко, и через четверть часа Рейвен уже поднималась по лестнице на третий этаж со своим драгоценным подопечным. Едва она отвязала от себя Тома и положила на кровать, он зашелся громким криком, и никакие уговоры «подождать» на него не действовали. Она же, черт возьми, говорила Эрику, что сюсюкаться с мелкими спиногрызами — не ее конек.

— Ты единственная, кто может обеспечить его безопасность, — кривляясь передразнила она своего патрона.

Карапуз орал. Сморщенное личико краснело от натуги. Еще несколько минут такого ора, и хозяин попросит их выметаться на улицу.

— Да замолчи же ты! — рявкнула Мистик ему в лицо, принимая свой настоящий облик.

Мальчонка затих и уставился своими большими синими глазищами на Рейвен. Секунду или две ей казалось, что он совершенно по-взрослому ее изучает, но потом он зажмурился, пустил слюни и принялся смешно кряхтеть.

Мистик вздохнула и начала преобразовывать гормональный фон. Детские смеси в этом времени, состоящие муки, сахара и коровьего молока приносили больше проблем, чем пользы. Ребенок был важен для Эрика, поэтому Рейвен пришлось наладить лактацию.

Наблюдая за спящим сытым малышом, она думала, насколько далеко еще готова зайти, чтобы помочь Леншерру перекроить этот мир?



Вопреки опасениям Рейвен, дни утекали, как песок сквозь пальцы. Меняя испачканные пеленки Надежде Всех Мутантов, она утешала себя мыслью, что все это ради будущего. Совершенно иного, где только она будет помнить ту, старую версию. Будущего, которое она и это прожорливое существо сотворят.

Они с Томом перебрались в арендованный дом на окраине Лондона, когда ему исполнился месяц. Рейвен добыла ему документы, записав мальчика на свою фамилию. Томac Марволо Даркхолм звучало куда лучше простоватого Тома Риддла.

Сама Мистик теперь играла роль добропорядочной вдовушки с младенцем, раскланивалась с соседями, выходя с коляской на прогулку или в магазин. Средств, которых она захватила с собой из того будущего, должно было с лихвой хватить до совершеннолетия мальчика, только Рейвен не любила держать сбережения в кубышке. Отличная память позволила ей сделать несколько быстрых удачных инвестиций, утроив состояние. Теперь главной заботой было воспитание маленького волшебника.

Для помощи по хозяйству Рейвен наняла немую девушку, дочь владельца бакалейной лавки. Помощница была, к тому же, из «особенных детей», но на выполнение простых заданий это не влияло. Расчет был прост: если прислуга заметит что-то необычное в ней или Томе, то мало кому сможет об этом рассказать. А тот, кому расскажет, просто не поверит.

Погрязнув в материнских хлопотах, Мистик вскоре обнаружила, что не испытывает нехватки головоломных заданий и опасных миссий. Ей давно требовался перерыв, что с затеями Эрика было практически невозможно.

Почуяв это, маленький мажонок с синими глазами потихоньку стал прокрадываться в ее сердце. Приемная мать и кормилица часто ловила себя на том, что умиляется таким вещам, которые в нормальном состоянии вызывали бы у нее отвращение. Мистик во всем винила гормональный дисбаланс. Вот только когда маленькие пальчики тянулись к ее синей коже, дотрагивались до чешуек на груди, ловили алые пряди волос, шпионка и диверсантка таяла окончательно.

Месяцы складывались в годы. Приближалось опасное время. У Тома проявились магические способности. А Мистик в первый раз встретилась со взрослыми магами.

Выброс произошел поздней осенью в парке, где шестилетний Том подрался с другим мальчиком, который дразнил его безотцовщиной, приблудным. Хотя «миссис» Даркхолм никогда не была замечена в порочащих связях, языкастые мамки с няньками между собой болтали всякое, а дети слушали и повторяли.

Мистик испытала прилив гордости, когда вокруг разозленного ребенка поднялся вихрь из песка и листьев, а обидчик был отброшен невидимой силой в сторону пруда, не долетев всего полметра до воды. Среди очевидцев поднялась паника, но через несколько секунд все паникующие буквально застыли без движения.

Из воздуха проявились четверо мужчин в просторных плащах с деревянными палочками в руках. Рейвен скептически ухмыльнулась. В своих костюмах прошлого века они выглядели до ужаса старомодно. Тем не менее Мистик была настороже. Мало ли что они попробуют сотворить с ней и ребенком. На всякий случай, она покрепче прижала к себе испуганного Тома и приготовилась немедленно трансформироваться.

— Это сделал ваш малыш, мэм? Как ваше имя? — обратился к ней один из волшебников. Говорил он довольно спокойно, будто это было совершенно обычное происшествие, поэтому Рейвен отчасти расслабилась.

— Рейвен Даркхолм. Это мой сын, Томас. А кто вы? — в свою очередь поинтересовалась Мистик.

Мужчина нахмурил брови, словно пытаясь что-то вспомнить. Потом разочарованно потряс головой. Его спутники тем временем подходили к каждому свидетелю магического выброса, направляли на них палочки, говорили что-то, глядя в глаза.

— Меня зовут Леонард Спенсер-Мун. Я работаю в отделе магических происшествий. У вашего ребенка произошел стихийный выброс магии. Вы отдаете себе отчет, что это может значить?

— Я догадывалась, что Том — особенный, — гордо сказала Рейвен, поглаживая ребенка по голове. Мальчик должен гордиться тем, кто он есть. Она слишком много времени потратила на избавление от своих комплексов, чтобы позволить ему стесняться своей сущности.

Маг ухмыльнулся.

— Тогда вам стоит узнать, что в магическом обществе действует Статут о секретности…

Рейвен с большим интересом выслушала довольно подробную лекцию о том, как и почему надлежит скрывать магические способности Тома. Тем временем все свидетели выброса потихоньку разошлись. Как объяснил мистер Спенсер-Мун, им подправили память и отправили по домам. Его коллеги магией навели в парке порядок и испарились с негромкими хлопками. А Леонард был настолько любезен, что задержался еще на некоторое время и рассказал Рейвен и Тому про Школу Чародейства и Волшебства, куда в одиннадцать лет попадает всякий маленький волшебник.

Рейвен видела, как глаза Тома загорелись от предвкушения. Через три месяца ему исполнится семь. Оставалось подождать еще четыре года с небольшим.

Маг засобирался и стал раскланиваться. Но у Рейвен были еще вопросы. Она узнала, где находится вход в магический квартал Лондона. Узнала, что у магов бывают особенные болезни, и где находится магическая больница.

— Не часто родители магглы задают такие вопросы, — заметил напоследок Леонард. — Уверены, что у вас самой нет магических способностей?

Том хотел было что-то сказать, но Мистик с выразительной улыбкой посмотрела на мальчика, и он осекся. Вот уж не хватало, чтобы маги пронюхали про ее особенности. Их неосведомленность — ее преимущество.

Дома у них с Томом был долгий разговор о «страшных секретах». Осенью ему предстояло идти в обычную (хотя и очень хорошую) школу, поэтому Рейвен хотела предотвратить возможные сюрпризы. Мальчик воспринял все доводы достаточно серьезно.

За следующий год Том невероятно повзрослел. Чтобы вывести его из равновесия нужно было приложить титанические усилия. Учителя в школе хвалили за упорство, внимательность и желание получить новые знания. А дома Рейвен добавила к заданиям по учебе ежедневные тренировки. Эрику нужен не только способный, но и сильный союзник. Когда они встретятся, так и будет.



Когда Том отпраздновал одиннадцатый день рождения, атмосфера дома стала беспокойной. Каждый день он бегал проверять почтовый ящик, рвался сам открывать входную дверь, завел привычку подолгу стоять у окна. Рейвен не осаживала его. Сказать по правде, она ждала приглашения в Школу магов не меньше. Ребенку, который не только двигал предметы и подчинял волю слабых существ, но и, по его словам, беседовал со змеями, нужно было компетентное руководство.

На это же время пришелся назревавший давно разговор. Том довольно спокойно принял информацию о том, что Рейвен ему не родная мать. Этот серьезный мальчуган просто улыбнулся и обнял ее, доверчиво заглядывая в желтые глаза.

— Мне все равно, мама. Знаю, ты никогда меня не бросишь.

Одиннадцать лет назад она не была настолько в этом уверена. Теперь сомнений не осталось. Никого не получалось любить так легко, как Тома, за всю ее долгую жизнь. Отказаться от него было совершенно невозможно.

Тем летним днем они возвращались с пикника в парке. Том тащил увесистую корзинку, а Рейвен — свернутый плед. На пороге их поджидал незнакомец. Достаточно было одного взгляда, чтобы определить — он волшебник. Ну или большой оригинал. Ему было явно не комфортно в светском костюме, а лиловое пальто-плащ в такой жаркий день казалось совсем неуместным.

— Добрый день, миссис Даркхолм, — представился он, снимая шляпу. — Меня зовут Альбус Дамблдор. Я профессор в школе Хогвартс. Пришел передать Тому приглашение начать обучение у нас с сентября.

Рейвен мельком взглянула на просиявшего сына и пригласила волшебника в дом.

Разговор прошел довольно быстро. Альбус Дамблдор торопился отдать конверты с приглашениями и билеты на поезд еще нескольким маленьким волшебникам. Рейвен не стала его задерживать. Она уточнила лишь самую необходимую информацию. Кажется, школьный учитель был немало удивлен, когда услышал ее отказ от сопровождения Тома за покупками в магический квартал. А когда Рейвен вернула предложенный мешочек с магической валютой, и вовсе потерял дар речи на некоторое время.

— У нас достаточно средств, мистер Дамблдор, чтобы отправить Тома в любое учебное заведение Британии. Возможно, вы подскажете, где можно обменять фунты на вашу валюту?

Пусть это звучало довольно нагло, но этот мальчик должен знать себе цену и быть свободным от денежных обязательств перед малознакомыми людьми со средневековыми замашками.

Магический квартал Лондона, казалось, забросил Рейвен еще дальше назад во времени. Она критически отметила про себя, что замкнутое, тайное существование пошло магам совсем не на пользу. Это еще раз убедило ее в правоте идей Эрика. Если мутанты, как предлагает Чарльз Ксавьер, скроются в подполье, они станут не больше, чем дешевыми фокусниками в своем ограниченном мирке.

А вот Том был в полном восторге. После посещения банка, он тянул ее в каждую лавчонку, в каждый магазин, где подолгу разглядывал товары и терроризировал продавцов вопросами. Когда, наконец, все покупки по школьному списку были приобретены, они еще долго бродили по улочке, поедая купленные в кондитерской сладости прямо из пакета.

— Мы еще приедем сюда до школы? — спросил Том, когда они покидали паб «Дырявый котел». В голосе было столько надежды, что Мистик не смогла отказать, и радостный мальчишка еле смог дотерпеть до дома, чтобы разобрать покупки и рассмотреть учебники.

Голову Рейвен сейчас занимали другие проблемы. Ей нужно было придумать, как присмотреть за Томом в закрытой школе. Очень вовремя на глаза попалась приписка на листке с гербовой печатью Хогвартса: «Первокурсники могут взять с собой небольшое животное: кошку, жабу или сову».

Поэтому первого сентября самостоятельный первокурсник Томас Даркхолм катил по платформе 9 и ? тележку со школьным сундуком, на котором сидела крупная дымчато-голубая короткошерстная кошка с пронзительными желтыми глазами.

— Ну что, Чеширка, ты готова к путешествию? — спросил мальчик, почесывая кошку под подбородком. — Давай найдем нам свободное купе.

— Подальше от вопящих спиногрызов, пожалуйста, — буркнула кошка-мутант, недовольно разглядывая шумную толпу на перроне. — Если кто-то из них начнет меня тискать, я взбешусь.

— Мам, ну ты же сама напросилась, — улыбнулся Том.

Хогвартс совершенно околдовал Тома. У Мистик же было свое мнение о школе. За внешней сказочной атрибутикой скрывалось немало опасностей. Все эти двигающиеся лестницы, живые картины, призраки и отвязный полтергейст ужасно осложняли свободное перемещение по замку. Мистик не рассчитывала, что придется столько времени проводить в кошачьем обличии. Особенно когда кругом безбашенные подростки с волшебными палочками. Тем не менее, за довольно короткое время «Чеширка» облазила всю школу вдоль и поперек. Попадались и наглухо запертые при помощи магии помещения, о чем она поведала Тому. Мальчик пообещал, что обязательно выучит какие-нибудь полезные для взлома заклинания, и они вместе исследуют потайные комнаты.

Ее сын учился блестяще. Говорящая шляпа распределила его на факультет Рейвенкло. «Даркхолм на Рейвенкло». Рейвен считала, что вышло довольно забавно.

Вместе с первыми восторгами к Тому пришли и первые разочарования. Волшебное общество было насквозь пронизано сословными предрассудками прошлых веков. Детей, рожденных в немагических семьях, презрительно именовали грязнокровками. Полукровок же считали магами второго сорта. И мальчику пришлось испытать это на себе.

Тем не менее, для личностного развития Тома такое отношение сработало, скорее в плюс. Гордый мальчик принял вызов. Он решил обойти всех обидчиков, если не титулами и родовитостью, так могуществом. Рейвен не имела ничего против. Напротив, она обещала помочь. Как ни крути, спустя столько времени Мистик успела соскучиться по богатой гамме чувств, сопровождающих каждую рискованную операцию. И передать Тому азы ее профессии тоже не мешало бы.

Осторожно и понемногу Рейвен стала делиться с сыном знаниями о возможном будущем. О том, как люди преследовали и отлавливали мутантов, изучали их и ставили опыты. О Братстве Мутантов и Эрике Леншерре. Жестоко было вываливать на подростка такую информацию, но рано или поздно это пришлось бы сделать. Пусть уж лучше пораньше узнает этот мир с неприглядной стороны.

Том хмурился и все глубже зарывался в старинные фолианты из Запретной секции, которые таскала ему Мистик. В пустых классах отрабатывались некоторые найденные заклинания. Том нравился учителям, поэтому многие из них соглашались дополнительно заниматься со способным студентом, вдобавок мальчик не стеснялся предлагать звонкую монету за оплату трудов.

Вскоре мало кто позволял себе презрительное отношение к Томасу Даркхолму. По школе ползли странные слухи о неприятностях, преследующих его обидчиков. Некоторые из особенно упорных оказывались в Больничном крыле, очень смутно припоминая, что с ними произошло. К концу второго курса его окончательно оставили в покое.

На летние и рождественские каникулы Томас с Чеширкой отбывал в Лондон. Использовать магию в маггловском доме было запрещено, но Том так хотел тренироваться, что Рейвен предложила ему снять комнату в магическом квартале.

Так они переехали в просторный номер трехэтажной гостиницы на углу Косого и Лютного переулков. Там порой можно было встретить подозрительных личностей, но хозяин не стеснялся угрожать страшными проклятьями каждому, по чьей милости заявятся авроры, поэтому все старались вести себя в рамках приличий.

Том внезапно заинтересовался своими биологическими родителями. Рейвен подумала, что хуже не будет. Она рассказала все, что помнила о Меропе Риддл. Для поиска отца, Тома Риддла был нанят частный детектив, а Том-младший собирался порыться в библиотеке Хогвартса по возвращении в школу, чтобы найти родственников матери. Только это не пригодилось.

Детектив вскоре принес на встречу тоненькую папку о семействе Риддлов, живущих в Литтл-Хэнглтоне. Том, хоть и не показывал вида, был очень взволнован, узнав, что его отец и дед с бабкой вполне себе живы и здравствуют. Рейвен предложила ему навестить их.

Заявиться к Риддлам в облике Меропы было большой ошибкой. Несмотря на то, что они с Томом приехали на такси, в приличной одежде, ничего в принципе не требуя, прием им был оказан самый безобразный. Дражайшие родственнички едва ли собак на них не спустили. Мистик-Меропа выслушала про себя такое, что при ребенке говорить не стоило. Том вскипел. Рейвен опасалась, что сейчас он достанет палочку и размажет отца и бабку с дедом по стенке, а потом загремит в магическую тюрьму. Большого труда ей стоило увести сына из дома Риддлов.

— Я все равно убью их! — рычал мальчишка, со злости пиная железную калитку.

— Согласна, — спокойным тоном подтвердила Рейвен. — Но мы сделаем это по-умному.

Том смотрел на нее, казалось, не веря своим ушам. Когда он понял, что Мистик абсолютно серьезна, то в его глазах засветилось неподдельное восхищение.

Из потоков вылитой на них с Томом грязи Рейвен смогла выделить главное — Меропа жила поблизости. Она предложила еще взвинченному Тому нанести визит родным по матери. Разве что-то еще в этот день могло пойти не так?

Возле убогой лачужки их встретило шипящее нечто, больше напоминающее заросшую косоглазую обезьяну, чем человека. Отдаленное сходство с Меропой внушало особенное омерзение. Основное веселье началось, когда Том в ответ прошипел что-то весьма агрессивным тоном. Обезьяна рассвирепел и направил на него волшебную палочку. Рейвен не могла позволить ненормальному навредить сыну. Трансформация в скоростную боевую форму была мгновенной. Обезьяна свалился без чувств, а его палочка улетела в траву. Том смотрел на нее, как на подлинное чудо.

— Ну что, давай попробуем найти во всем этом какие-нибудь плюсы? — бодрым тоном предложила Мистик. — Разыщи его палочку!

— Акцио палочка! — Том, не тратя времени на поиски, выполнил приказание.

Действуя по подсказке Мистик, он надолго обездвижил ушибленного родственника его же палочкой, пока Рейвен принимала облик человека-обезьяны.

— А теперь можно еще разок сходить к Риддлам, — она подмигнула Тому отчаянно косящим глазом. — Ты можешь подождать здесь, — Рейвен взяла лежащий на столе грубый тесак. — Зрелище будет… не из приятных.

— Я пойду с тобой, — упрямо насупился Том. — Не маленький уже. И они меня ужасно взбесили.

— Как хочешь, — пожала плечами Рейвен. Том должен привыкнуть без колебания забирать человеческие жизни. Без этого не построить нового будущего.

У Риддлов они пробыли совсем недолго. Туда и обратно Том шел под отводящими внимание чарами. В лачугу материнских родственников он вернулся бледно-зеленым. Возможно, Рейвен немного перестаралась. Мальчику, однако, хватило выдержки снять чары с неподвижного хозяина палочки и подправить ему память. Будущее его было незавидным в любом случае.

Не попадаясь никому на глаза, они дошли до ближайшей станции, где сели на лондонский поезд. С детством было покончено. Начиналась война.



Из неспокойного Лондона Рейвен и Том перебрались в тихую деревню в Шотландии, откуда можно было добраться на велосипеде до Хогсмида. На этот раз Тому не пришлось терять целый день в поезде. Неизменная Чеширка со школьного чемодана озабоченно смотрела на башни замка. Шестое чувство нашептывало о грядущих неприятностях.

Многие учащиеся были напуганы угрозой войны. В магической прессе проскальзывала информация о происходящем на континенте. Имя темного мага Гриндевальда произносилось со страхом, но Мистик вовремя донесла до Тома, что на войне не получается делить все на белое и черное. Война красит всех в одинаковый коричнево-красный цвет крови, втоптанной в грязь.

Том возмущался нерешительностью и недальновидностью британских магов, держащих строгий нейтралитет, предоставляя магглам самим разбираться с проблемой. Возмущался вслух в гостиной факультета, иногда в Большом зале. Пользуясь знаниями будущего, полученными от Рейвен, третьекурсник Даркхолм «предсказывал» шаги Гриндевальда, что вызывало у студентов смешанные чувства. Вскоре вокруг него образовалась группа единомышленников с совершенно разных факультетов. Том щедро делился с ними знаниями, опережающими программу, помогал в учебе, защищал от нападок других учеников.

Радуясь успешному формированию лидерских качеств своего подопечного, Рейвен не забывала смотреть по сторонам, и задумчивые взгляды, которые бросал на студента Даркхолма профессор трансфигурации Альбус Дамблдор, ей очень не нравились. Приходилось много времени тратить на слежку за достопочтенным магом.

Том же, поддерживая имидж таинственности, много общался с привидениями Хогвартса. Они знали массу историй о былых временах и Основателях, каких не встретишь в «Истории Хогвартса». Как ни странно, Том нашел общий язык с необщительной Серой Дамой — призраком башни Рейвенкло. От нее он получил интересный намек на то, что случится нечто удивительное, если пошипеть по-змеиному в девчачьем туалете на втором этаже.

Так Томас Даркхолм открыл Тайную Комнату Салазара Слизерина. Мистик сопровождала его при спуске. Явление василиска потрясло ее больше обычного. Блуждая возле Запретного леса в образе кошки, она видела разных магических существ, но гигантский темно-зеленый змей был поистине великолепным. Рейвен подумала, что в будущем подчиненного Тому зверя можно использовать, как оружие. Страшно подумать, какое преимущество они получат, если в лабораториях, принадлежащих Братству Мутантов, удастся успешно клонировать подобное магическое существо.

Недовольство бездействующим Министерством и затянувшейся войной в школе нарастало, а Том начал особенно рьяно тренировать своих единомышленников, натаскивая в боевых заклинаниях. Все, кто опасался вторжения Армии Гриндевальда, присоединился к «дополнительным» занятиям у Даркхолма. Преподаватели между собой обсуждали это явление, но поначалу никто не возражал. Под присмотром Тома дисциплина во всей школе стала гораздо выше, ведь к себе он принимал только безупречных по поведению студентов.

Рейвен иногда признавалась себе, что эти идеальные мальчики и девочки из окружения сына в массе своей вызывают у нее неконтролируемую дрожь. Она уже видела, в кого превратит их Том через несколько лет.

Похоже, видел это и Дамблдор. Иногда в коридоре он подлавливал Тома и задавал ему наводящие вопросы. Но старшекурсник Рейвенкло с почтительным выражением лица уходил от конкретики. Война была отличным оправданием для боевого факультатива, а Дамблдор, очевидно, видел в нем угрозу. После того, как Том сдал экзамены на пятом курсе, все неформальные кружки в школе запретили, активно насаждая квиддич и скучные плюй-камни.

Собираться тайком в пустых классах было опасно, и старшекурсники перенесли встречи в Хогсмид. Тренировки стали реже, только желающих, напротив, прибавилось. Пришлось связать всех клятвой о неразглашении, ведь директор Диппет грозил исключением из школы за организацию подобных сборищ.

Свободное время Том по-прежнему тратил на пополнение багажа тайных знаний. Его не интересовали вопросы вечной молодости или бессмертия, а вот боевые и разрушительные заклинания даже очень. Он с большим азартом одалживал у родовитых студентов редкие книги из семейных библиотек. Некоторые, стараясь поразить Тома, сами несли ему разные диковинки.

Рейвен чувствовала дикое нетерпение. Том быстро набирал силу, а где-то там, в охваченной войной Европе лишь недавно узнал о своих возможностях юный Магнето. Мистик ужасно хотелось их познакомить, но она понимала, что еще рано. Эрик должен встретить Чарльза, разочароваться в нем, и только тогда… Порой ей казалось, что до этого еще невероятно долго. Но время в компании юного волшебника и его подопечных летело вскачь.

Том уже заканчивал последний курс, когда внезапно отменили занятия по трансфигурации, а по школе прошел слух, что Альбус Дамблдор отбыл на континент, чтобы вызвать на дуэль Гриндевальда. Давно бы так… Неужели потребовалось столько лет, чтобы решиться? Рейвен не любила Дамблдора, но в этом деле желала ему большой удачи. Несколько мирных лет им не помешало бы.

Профессор трансфигурации вернулся в школу победителем, кавалером Ордена Мерлина первой степени. Это принесло одновременно и облегчение, и новые трудности.

Том отчаянно рвался преподавать. Школа была шикарным ресурсом для привлечения способных и преданных людей. Поэтому перед последними экзаменами Даркхолм встретился с директором Диппетом и предложил свою кандидатуру вместо ушедшей на пенсию Галатеи Вилкост. Директор обещал подумать.

Однако, вместо этого Армандо Диппетт обратился за советом к свежеиспеченному кавалеру Ордена Мерлина, и тот отговорил директора брать на работу вчерашнего студента, заявив, что сам не прочь поучить молодежь защищаться от темных сил. Перевес авторитетов явно был не в сторону Тома.

Томас пришел в ярость, и Рейвен решила позаботиться о нем, как делала это на протяжении восемнадцати лет. Обычный шприц с парализующим составом, движущиеся лестницы поздней ночью, и тело великого светлого мага, победителя Гриндевальда и прочее, и прочее, нашли на каменном полу первого этажа.

Маги наивны, как дети. Альбус Персиваль Брайан Вулфрик Дамблдор получил пышные почести, а Томас Марволо Даркхолм — вакантное место профессора ЗОТИ. Деканство осиротевшего Гриффиндора ему пока не навязывали за молодостью лет, но Тому хватало и этого.



Все шло как надо, поэтому Рейвен позволила себе длительный отпуск. Она издалека понаблюдала за юным Эриком Леншерром, свела знакомство с Чарльзом Ксавьером в образе маленькой Мистик и часто навещала его в особняке в Нью-Йорке — будущей школе для мутантов. Томас присылал ей сов с письмами и магической прессой. Фамилия Даркхолм все чаще встречалась в статьях не только в связи с разными нововведениями в школе Хогвартс. Молодому волшебнику прочили карьеру Министра.

Когда Чарльз поступил в Оксфорд, Рейвен вернулась вместе с ним в Британию. Том встретил ее возле «Дырявого котла». Как же он повзрослел! Сила и уверенность сквозили в каждом его жесте, в каждом движении. Тем удивительнее было чувствовать его сердечные объятия.

— Я совсем забыл, какая у меня молодая и красивая мама, — с улыбкой произнес он. — А я собирался познакомить тебя со своими друзьями. Боюсь, глядя на тебя, они будут терять нить разговора.

Даже для существа, проживающего второе столетие, это было очень приятно. Рейвен наслаждалась каждым днем, проведенным с сыном. Совсем не за горами был 1962 год, когда изменится все.

Наконец, время пришло. Чарльз ввязался в операцию ЦРУ против «Клуба адского пламени», и они встретились с Эриком. Рейвен выжидала, пока Леншерр завершит свою месть бывшим нацистам, погубившим его семью, и после несчастного случая оставит Чарльза. Только тогда она раскрыла ему свои карты из далекого будущего.

Случилось то, чего она ждала почти сорок лет.

— Знакомься, Эрик, это мой сын Том.

А потом она тихонько стояла в стороне, пока двое самых дорогих ей людей демонстрировали друг другу свое могущество. Стало ясно, что союз мутантов и магов — абсолютная сила.

И мир содрогнулся.

Они добились всего, чего хотели. Магия и сверхспособности больше не были тем, что следовало скрывать. Наконец, можно было пройтись по улице в своем настоящем облике, под руку с сыном. Встречные люди вздрагивали и опускали взгляды. Они привыкнут. А она теперь поживет своей жизнью.

Томас, любивший эпатировать публику, призвал ручного гиппогрифа. Они раскланялись с гордым животным и устроились между громадных крыльев. Томас заставил гиппогрифа сделать низкий круг над Таймс-сквер, а потом направил его к Хогвартсу.

— Приятно держать в руках весь мир, правда, Том? — поинтересовалась Рейвен.

— Если бы не ты, ничего не было бы. Все это для тебя, мама.



*Как объяснить, что мое тело разбито
На тысячи мелких осколков,
Что будущее полностью разрушено,
Именно тогда, когда все было идеально.

** Для тех, кто переживает: ребенка Мистик спас его отец и воспитала другая женщина, он вошел в команду Иксов под именем Ночного Змея (Курта Вагнера). Милый, набожный парнишка.

Такого Северус Снейп точно не ожидал.

Он ожидал, что его съедят. Он ожидал, что его убьют. Ожидал, что его сначала будут пытать, а потом убьют. Он мог представить, что окажется запертым в клетке до тех пор, пока не умрет от голода и безумия. Он ожидал, что его укусит огромная змея. Он ожидал все, что угодно, только не это.

Темный Лорд, действительно, натравил на него Нагайну.

Он умер.

Он никогда не верил в загробную жизнь: он предполагал, что просто окажется во тьме - навечно, хотя, в глубине души, искренне надеялся, что все-таки сможет снова увидеть Лили... где-то.

Но нет, он не погрузился в беспросветную тьму и не оказался рядом с Лили.

Очнувшись, он увидел человека в черно-красных доспехах, черные, как смоль, волосы волнами спадали до плеч, а на глазу - черная повязка в форме сердца.

Рядом с ним стояла женщина. Маленькая женщина с огромной, просто гигантской головой, похожей на воздушный шар. Складывалось ощущение, что если проткнуть его, то все содержимое окажется у тебя на лице: мозг, слизь...

Ну, суть понятна.

Оба они были довольно привлекательны, несмотря на ее большую голову и его очень-очень большой рост и... совершенную необычность.

На краткий миг мужчина напомнил ему самого себя, только в более привлекательной и гораздо менее саркастичной, не раздражающей версии.

У нее были очень маленькие ладони и длинные тонкие руки, укрытые пушистым золотом черно-красного платья, расклешенного от талии. У него появилась мысль, что на ногах у нее одеты сапоги, хотя сидела она, подогнув колени. Она выглядела жалкой и печальной, а масса красных завитков слегка растрепалась на голове в форме сердца.

А еще они держались за руки.

Или, больше похоже, что ему это давалось очень непросто, будто он хотел освободиться, а она продолжала держать его руку, усиливая хватку. Это Северус мог сказать наверняка.

Очнувшись, он застонал и резко сел. Он все еще был одет, но раны на шее исчезли.

- Стейн! Он очнулся! - прокричала она, до дрожи напоминая ужасную Беллатрикс. Хотя ее голос был грубее и, несмотря на печаль на необычном лице, она продолжала делать вид, что все прекрасно.

- Я вижу, Ваше Величество, - сухо отозвался тот, глядя на Северуса.

Он находился в пустыне. Или как там еще называются бесплодные земли. Почва была серой, трещины рассекали ее поверхность, а еще было очень холодно - это определенно не Воющая Хижина.

Он открыл рот, но из груди вырвался только хрип. Он скривился и, сглотнув, попробовал еще раз.

- Кто вы?

Хорошая попытка.

Женщина надменно фыркнула, однако слезы, стекающие по ее щекам, испортили все возможное впечатление.

- Я - Красная Королева, крестьянин, - проговорила она, - это - Мой Валет Червей, - указала она на мужчину позади нее. Уголки губ мужчины дрогнули: немного наивно, слегка властно, но мгновение - и его лицо уже ничего не выражало. Это "мой" в ее словах прозвучало гораздо громче всего остального, как будто она предупреждала, чтобы он держался подальше от "ее" Валета Червей.

Они не казались безобидными. И тогда он заметил кое-что: их сковывала цепь. Длинная, около тридцати футов, что позволяло им отходить друг от друга на несколько шагов, но цепь была крепкой и тяжелой, это он мог сказать наверняка.

- Где я?

Женщина надула губы в форме сердца и склонила голову.

- Ты в Запределье, - мрачно ответила она.

Он уже знал, что находился даже отдаленно не в Воющей Хижине.

Лучшее, что он мог бы сделать в этот момент, это застонать и удариться головой о дерево позади него.

Тем не менее, он понимал, что головная боль - это последнее, что ему сейчас нужно.

Он громко вздохнул.

И возникла мысль - палочка.

Его палочка. Где его палочка?

Огромная волна облегчения затопила его, когда он нащупал полированную поверхность.

Он достал палочку. В идеальном состоянии.

Посмотрел на этих двоих - смущены так же, как и он.

Женщина - Королева - была худой. Это было очень заметно из-за плотного лифа ее платья.

Красивого платья..

Он моргнул, удивленный, откуда взялась такая мысль. Отогнав ее, он взмахнул палочкой, и перед ними появились серебряные блюда с изысканной едой.

Он снова застонал про себя. Когда он успел стать таким предупредительным?

Момент тишины, и они удивились еще сильнее, чем до раньше.

Затем Красная Королева нырнула - буквально, нырнула - в свое блюдо и начала запихивать еду в рот.

Ни один из них не заметил, как он исчез...

...и остался мертвым.

Его действительно ждала загробная жизнь, но по какой-то причине, Северус Снейп так и не смог забыть Красную Королеву и Валета Червей.

1. Изменен возраст героев. В том числе и Минервы, о которой сказано два слова. 2. Шальную пулю Чарльз словил не на Кубе. 3. Дуэль между Дамблдором и Гриндевальдом произошла на несколько лет раньше.
Таймлайн: 1944 год, период, когда концлагеря были выведены из-под контроля Г. Геринга и вверены Г. Гиммлеру, с именем которого было связано проведение серии медицинских экспериментов над тюремными заключенными и узниками концлагерей.

Первый этаж второго лагерного блока под завязку пропитался сыростью и зловонным запахом лекарств и хлорки. Не замечавший прежде за собой брезгливости Альбус с сожалением признал, что ему крайне не по душе находиться сейчас в этом месте. Он бы многое отдал за то, чтобы избежать предстоящей встречи. В висках кольнуло привычной тупой болью, и он поморщился, но шаг не сбавил, а наоборот, зашагал увереннее, выпрямив спину.

Позади белела стена главного контрольно-пропускного пункта. Сомнения и неуместные эмоции остались там же.

Постучавшись и получив разрешение войти, Альбус переступил порог. Комната, в которой разместился комендант концлагеря оберштурмбаннфюрер Йозеф Майерс, судя по всему, являлась его временным рабочим местом. Об этом свидетельствовали весьма скромные размеры помещения, что явно не соответствовало должности, которую занимал мужчина. Впрочем, здесь хоть сейчас можно было принимать высокопоставленных лиц, включая самого рейхсканцлера. Все блестело и сверкало. Стерильная чистота, как после генеральной уборки. Выхолощенный, лишенный и малой толики уюта кабинет был примером безукоризненной практичности в сочетании с вычурной помпезностью.

— Герр Майерс, — учтиво поприветствовал мужчину Альбус. И вежливую заинтересованность, отразившуюся в его голосе, можно было измерять специальным прибором: идеальная мера в рамках вынужденной необходимости.

— Мистер Дамблдор, — сухо кивнул тот, вставая из-за стола и протягивая холодную жилистую руку. — Или лучше будет обращаться к вам «профессор»? Правда, боюсь, что мы не в вашей школе, так что…

Неоконченная фраза повисла в воздухе, как плеть. Следу от удара предписывалось быть невидимым, но оттого сила его воздействия нисколько не уменьшалась. Так же бессмысленно, как и все остальное, думал Альбус, гуляя взглядом по лоснящемуся мышиному лицу Майерса и безупречно выглаженному чистому мундиру.

Майерс вел себя в точности так, как и подобает человеку, недавно заполучившему высокий чин: охочий до признания и власти, он самоутверждался и делал это с жадностью ограниченного и слабохарактерного дурака, неспособного ни на что большее, кроме как на дешевые фортеля.

Зрелище было довольно комичным, но любое проявление веселья в этих стенах приравнивалось Альбусом к кощунству. Вспомнив о цели своего визита, он произнес:

— Вам виднее, герр Майерс.

— Вот и славно, — оживился тот. — Не будем попусту тратить время, перейдем непосредственно к главному, тому, ради чего вы и прибыли.

Ключ повернулся в замочной скважине, оцарапал металл, и пухлая папка легла Майерсу в руки. Мельком осмотрев содержимое, он достал бумаги и передал Альбусу документы.

— Мне потребуется подтверждение согласия сотрудничества и письменное обязательство о неразглашении любых сведений. Прошу принять во внимание, мистер Дамблдор, любых сведений! Позволю себе напомнить, что мы пошли вам навстречу, удовлетворив прошение… И в случае чего я не буду обращаться к вышестоящему начальству, самолично выдам отказ.

Поправив накрахмаленные манжеты рубашки, Майерс поднялся с места, и его жесткий, решительный взгляд был красноречивее любых слов.

— Надеюсь, мы друг друга поняли, мистер Дамблдор?

— Более чем. — Он ограничился коротким ответом, предусмотрительно отдав собеседнику ведущую роль. Альбуса так и подмывало умерить пыл самодовольства Майерса, но благоразумие, к счастью, было при нем, и тихий голос его взывал к терпению и выдержке. Порывистость юных лет не оставляла Альбуса даже тогда, когда волосы тронула ранняя седина. Он бы высказал все, что думает по поводу доморощенной философии в здешних застенках, но это было бы с его стороны недальновидным поступком. Холодный разум сыграет ему на руку.

— Хорошо иметь дело со здравомыслящими людьми, — улыбнулся Майерс. И Альбус был с ним солидарен.

Размышлениям о новом знакомом он предавался недолго. Когда все формальности были соблюдены, Альбуса провели по левому крылу блока, где располагалась лаборатория и прилегающие к ней карцерные камеры. Одни были в здании, другие, еще более тесные и больше похожие на стойла для животных, выходили прямо на улицу, в проулок между блоками: краем зрения Альбус отмечал криво сложенные кирпичи около пробитых стен и неаккуратно поставленные решетки.

Правильный вектор мыслям Альбуса придал Майерс, обмолвившись, что это делалось наспех, после того как Гиммлер, курирующий исследовательский проект, внес некоторые поправки. Был расширен штат врачей, завезен новый «живой материал». Значительная территория второго блока была отдана под нужды экспериментального цеха и стала полигоном для проведения всевозможных исследований. Статус «сверхсекретно» получили опыты в сфере изучения генома человека.

В палату Альбус входил с тяжелым сердцем. Майерс распрощался с ним (тухлая улыбка скривила тонкую линию губ) и, сославшись на не требующие отлагательств дела, покинул его, предварительно передав под надзор вооруженной охраны. Прежде чем откланяться, он заявил: — Вы, естественно, знаете не хуже меня, что вас ждет, если хоть один сканер уловит вибрацию. Не советую проверять, насколько хороши подавители в действии.

Альбус хотел почувствовать облегчение, но этого не случилось. Он бы и дальше слушал речи Майерса. Альбус предполагал всякое, но как бы себя ни подготавливал, он не был готов к тому, что увидел.

Нестерпимо яркий свет ламп — их было так много, что потребовалось время, чтобы привыкнуть к такому освещению, — резал, словно скальпель. И боль с ярость голодного пса принялась обгладывать виски. Мысли путались и наскакивали одна на другую, как это нередко бывает во время мигрени.

В палате было чисто, как и в кабинете Майерса, но с потолка что-то капало, и бело-серая штукатурка местами потрескалась и откололась. Потом Альбус не сможет объяснить себе, как он заприметил столько всего в первые секунды пребывания в палате, в том числе и то, что линия пола слегка искривлена, а на стыке узких труб, опоясывающих помещение по периметру, ползет узкая кривая выбоина. Заделали ее, как и многое другое в этом месте, поспешно.

Молодой санитар заполнял бланки и поглядывал в его сторону: то ли опасаясь возможной неадекватной реакции, то ли просто выполняя протокольный устав — понять было трудно. Двое охранников с автоматами на изготовку невозмутимо застыли на входе и подпирали дверной косяк.

На жесткой койке лежал Геллерт Гриндевальд, завернутый в простыню на манер смирительной рубашки. Стянутые жгутом запястья, отечные и красные, были привязаны к железной перекладине. Вены вспухли и выглядели жутко: кожа воспалилась от частных инъекций. Пепельного цвета лицо с ввалившимися глазами и резко выступающими скулами было спокойно и неподвижно. Весь его облик будто кричал о покорности и смирении. Альбус не заблуждался на счет Геллерта: он не расстанется с достоинством до последнего вздоха. Даже корчась в судорогах, он будет верен себе и не позволит слабодушию взять верх.

— Возьмите стул и поставьте его строго на отметке, — раздался сзади мужской голос, и его обладатель — мужчина в белом халате и перчатках, держащий ампулу и шприц, — обогнул Альбуса справа и указал на пол, где была заметна нарисованная краской полоса метрах в двух от ножек койки.

— Доктор Артур Брайн, коль вам будет угодно, — назвал свое имя мужчина, наткнувшись на вопросительный взгляд Альбуса, и было видно, что он считает подобные представления лишенными смысла. Подтверждая предположения Альбуса, он прокашлялся и добавил: — Мы видимся с вами в первый и последний раз.

Судя по всему, его отвлекли от дел. Раздражение угадывалось в голосе и нарочитом безразличии, с которым он держался. Тратить время — высшая глупость по его меркам. Альбус понимал причину его недовольства, более того — разделял. Он бы предпочел беседовать с заключенным в присутствии охраны и санитара: это дало бы ему больше шансов на… Он еще и мысленно не озвучил, что собрался делать, но то, что его стремления простирались далеко за пределы оговоренных инструкцией положений, было ясно как день. Как бы то ни было, планы придется подкорректировать.

Стул со скрипом проехался по цементному полу и был зафиксирован в указанном месте. Отсюда Альбус наблюдал, как Брайн приблизился к изголовью койки и, смочив салфетку спиртом, стал протирать ею выступающую вену на тонкой, словно бумага, раздраженной коже. Иголка вошла медленно, но не застопорилась. Ничего удивительного, доктор Брайн производил впечатление человека, знающего свое дело, а практика и указы начальства творят чудеса.

— Он скоро очнется, — сказал Брайн, убрал шприц и проверил пульс: — Плохо пальпируется, аритмичный, но в целом в норме.

Пока ресницы Геллерта не задрожали и он не пошевелился, Альбус выжидал и подбирал слова, которые скажет ему, когда тот окончательно придет в себя. Ему было не привыкать вести беседы под пристальным вниманием посторонних, и владеть собой не составит проблемы. Осмотрительность Геллерта он также не ставил под сомнение, однако медицина не являлась той сферой, в которой Альбус чувствовал себя как рыба в воде. Он, конечно же, обладал необходимым ему запасом знаний, при всем при том тонкости врачебного искусства таили опасные подводные камни. И одной осторожности было недостаточно. Он лишь догадывался, как повлияют назначаемые препараты на истощенный организм.

Альбус перевел взгляд на того, о ком думал, и в голове неожиданно что-то перемкнуло. Геллерт долгую минуту смотрел на него со странным выражением, которое Альбус не мог истолковать. В черных зрачках бурлило темное и неопознанное.

Его посетила одна невероятная, невозможная догадка. Слишком прекрасная, чтобы быть правдой. Но чем черт не шутит, тем более что приятные неожиданности (как, впрочем, и неприятности) имеют свойство заявляться скопом.

Потребовалось целое мгновение, чтобы осознать…

Он уловил обжигающее ментальное прикосновение — неделикатное из-за долгого отсутствия практики, — и комната обрушилась на Альбуса, как кувалда на наковальню. Он перемещался — в пространстве, времени или исключительно в своем воображении, — разобрать не представлялось возможным. Ощущения отдаленно напоминали погружение в омут памяти, но никто не тянул его за крючок в области грудины. Рывок был почти что плавным. Колючий свет рассеялся, завращавшись блеклыми пятнами, как если бы он с головой влез в калейдоскоп и наглотался кружащих без остановки цветных перевертышей.

Вокруг было темно, и где-то наверху завывал ветер. Когда глаза привыкли к мраку и перестало штормить, Альбус рассмотрел стоящего перед ним человека. Простая домашняя одежда, худоба и растрепанные волосы. Если списать живописную щетину на побочный эффект незапланированного ментального путешествия, то для проекции сознания он выглядел вполне себе презентабельно.

Улыбка выдала Альбуса, и мужчина, понимающе хмыкнув, назвал свое имя, став тем, с кем Альбус уже был косвенно знаком.

…Это был Чарльз Ксавьер. Имя его значилось среди подписанных Альбусом бумаг. «Мутант, опасный объект… поимка… секретность… дело государственной важности…» — всплыло в памяти, все еще вяловатой после перемещения.

— Простите, — обратился он к Чарльзу, — могу я присесть?

— Да, конечно. Сюда, прошу.

Ноги сами понесли его в направлении узкой кушетки. Удобно устроившись в ворохе мягких подушек, Альбус привел дыхание в норму и заскользил по Чарльзу подслеповатым взглядом. Очки непостижимым образом пропали, но повод для беспокойства был сомнительный: они наверняка остались на нем, в палате.

— Меня слегка укачало. Видимо, старею, — скупо улыбнулся Альбус.

— Вовсе нет. — Чарльз почесал щеку и выглядел по-настоящему расстроенным. — Это я должен извиниться за столь внезапное вторжение в ваш разум. Давненько я не делал этого. Ну, то есть делал, но не так… Эм-м, я хочу сказать, что пробираться в головы к санитарам не так уж и интересно, приходилось контролировать силу, чтобы датчики не сработали, не активировались подавители. С вами проще. — Он нервно, смущенно засмеялся. — Извините меня, я отвык общаться с людьми. Все время один, и сейчас… Никак не заткнусь.

— Вы доверились мне. Почему? — поинтересовался Альбус. В его глазах искрилось неподдельное изумление вперемешку с восхищением и уважением.

Чарльз отогнул край пыльной бархатной шторы. Апельсиновое солнце прокралось в комнату, будто только и ждало момента, когда появится лазейка и можно будет беспрепятственно проникнуть внутрь, разливаясь пышно-огненным. Свет не вызывал приступов мигрени — да и не должен был, ведь все это временная проекция, — но все равно Альбус испытывал острую благодарность к этому человеку за сотворенный комфорт.

— Мы одного поля ягоды. Мутанты и маги — мы должны помогать друг другу. У нас намного больше общего, чем они думают.

— Не смею с вами не согласиться, Чарльз. И все же. Я перефразирую: почему вы так уверены в моем милосердии? Вы же успели считать нужную вам информацию, — проговорил Альбус и споткнулся о виноватый взгляд голубых глаз, что подтвердило его домыслы. — Вы в курсе, зачем я пришел к вам. К Геллерту Гриндевальду, если уж быть предельно точным. Тело-то его.

Альбус встал напротив выходящего в сад створчатого окна. Засохшие фруктовые деревья, стоптанные клумбы и заросшая пустырником аллея, по которой ходили, впечатывая во влажную землю рельеф армейских сапог.

Открытые настежь дверцы шкафов и беспорядок на столе, брошенные куда попало вещи — все хранило отпечаток скоропалительных сборов. И дребезжание эха детских голосов затерялось среди кустов дикой жимолости во дворе.

— Я уже ни в чем не уверен.

— Вы живы — полагаю, еще на что-то надеетесь, во что-то верите, — рассудил Альбус. — Глупо было бы отвергнуть надежду раньше срока.

Чарльз ничего не ответил, прохаживаясь взад и вперед, освещаемый полуденным солнцем, но нахмуренные брови и подвижные пальцы, перебирающие волосы, выдавали напряженную работу мысли.

— Будет честно, если я раскрою мотивы своих поступков. А то некрасиво получилось: сам покопался у вас в голове, а вы остаетесь в неведении, Альбус. Позволите так к вам обращаться? Ничего, что…

— Да ради бога, — махнул тот рукой, будто его спрашивали редкостную ерунду.

— Я услышал его мысленный крик о помощи. Здесь. — Чарльз постучал по виску кончиком ногтя. — Импульс был такой сильный, что его было невозможно не уловить. Даже без Церебро. Удивительно, невероятно! Они поймали Гриндевальда и доставили сюда, в лабораторию при лагере. В закрытый сектор.

— Закрытый сектор?

— Так его называют, насколько я разобрал из разговоров медперсонала. Они мало обсуждали это там, где меня, то есть Гриндевальда держали, так что пришлось изловчиться… Мне удалось зацепить обрывки мыслей охраны. Это лучшая лаборатория в стране. Сюда свозят всех подопытных крыс. Первые полгода Гриндевальд провел на втором этаже, практически все время как овощ. Его накачивали чем-то, пытали, пропускали через тело ток. Они почему-то решили, что он со мной связан и что мы создаем коалицию мутантов и магов. Собираемся развернуть военную кампанию против тех, кто является для нас угрозой. И все слова про свободу магов — ересь полная. Да, да, я в курсе, зачем вы здесь. Они собираются использовать вас, конкретно вас, Альбус, чтобы схватить меня, а вместе со мной и других мутантов, а потом открыть охоту и на вас, магов, — в Германии и за ее пределами.

Сцепив руки в замок и устроив на них подбородок, Альбус покивал своим мыслям. Все то, что сказал Чарльз, не было для него откровением. Полученные сведения заполнили лакуны в общей картине мира, и теперь она предстала во всей своей зловещей неотвратимости.

— Кичиться успехами им еще рановато, — сказал он, приосанившись. — За бравадой скрыта неспособность противопоставить нам реальную силу. Отразить атаку и суметь нанести удар на удобной для них территории не значит победить. У них есть разработки, оборудование и потенциал, но и мы не лыком шиты.

— Ваша вера поистине не знает границ, Альбус… — Равнодушие стекло с его лица, и его место заняли недоверие и растерянность.

— Ваша тоже. Поверьте мне, Чарльз. Вы сильно рисковали, спасая жизнь Геллерта. Это о многом говорит.

— Да бросьте, ни о чем это не говорит.

— Но вы пожертвовали…

— Я пожертвовал всего лишь убогой жизнью паралитика. Функционировал один мозг, а что от него толку…

Молчание было исполнено неподдельного сочувствия. Слова поддержки без слов — крайняя степень искренности, доступная человеку.

Чарльз развернулся к Альбусу, и рыжие лучи солнца игриво запутались в его волосах, скидывая еще по меньшей мере лет пять. Совсем мальчишка, но Альбус знал, что это отнюдь не так. Он не поставил бы и галеон на то, что эти подушки в самом деле фиолетовые, а что уж до возраста. Все могло быть подвергнуто изменениям, в том числе и внешность. Навряд ли специально, скорее спонтанно и безотчетно, но тем не менее.

— Я не смог уберечь одного человека от непоправимой ошибки. — Он зажмурился и сразу будто весь сжался, выцвел на контрасте с разгорающимися оранжевыми бликами. — Спусковой крючок в цепочке печальных событий. Среди мутантов произошел раскол, многие погибли. И когда я услышал голос Гриндевальда… Так хоть от меня какая-то польза. Да и, собственно, что мне было терять?

Ходики на стене громко крякнули: звук, как надутый пузырь, оглушительно лопнул в тишине. А за ним — еще и еще, пока не заглох.

Дробный перезвон затихал долго, нехотя. И Альбус еще в течение медленных, вязких секунд не решался заговорить, вслушиваясь в ленивое эхо внутри себя.

— Вы принижаете свою значимость, Чарльз, — грустно отозвался он наконец.

— Геллерт Гриндевальд повинен во многом, но его подвергают пыткам за якобы связь с сообществом мутантов, конкретно со мной. И как бы я мог смотреть после этого в глаза всем тем, кто верит в меня, если бы не откликнулся на его зов?

Чарльз встрепенулся. Он перекатился с пятки на носок и весь пришел в движение, словно покой в одночасье стал ему ненавистен: он начал монотонно раскачиваться, пальцы левой руки ритмично барабанили по бедру, а правая лохматила и без того растрепанные волосы.

Примостившись на краю подоконника, он подался вперед и доверительно выдал: — Знаете, Альбус, я рад, что внес лепту в общее дело — заложил основы дружбы между мутантами и магами. Нам не выжить поодиночке.

— Ох. — Обескураженный взгляд Альбуса говорил сам за себя. — Все это, конечно, замечательно, но, Чарльз, ваша школа... Неужели вы бросите все то, к чему шли столько лет?

— Я не знаю, что с моими учениками сейчас. Живы ли они, где они. — Признание далось Чарльзу тяжело, но на губах его расцвела робкая признательная улыбка, когда он поднял на Альбуса взгляд: — Однако вы правы, я все еще продолжаю надеяться.

Дымка появилась неожиданно и из ниоткуда. Будто по волшебству. Тени замерцали, вспарывая сетчатку, и затемнили лицо Чарльза.

Второе перемещение далось Альбусу много легче. Его выплюнуло в себя же самого под монотонный шепот переговаривающихся охранников и звук, с которым тележка с медицинскими приборами прогромыхала по неровному полу. Альбуса не мутило, и палата не проворачивала его в жерновах, скручивая внутренности узлом. Вновь обретенные очки, отчего-то сползшие на нос, приятно терли переносицу. Он вернулся целым и невредимым. Все было при нем: и очки, и вера в Чарльза.

Письмо пришло через семь дней. Проволочки с доставкой было не избежать: из Мюнхена совы, как ни печально, не летают. Поезд сменил паром, а оттуда больше двух часов пути до Лондона, где взмыла в небо истосковавшаяся по полету сипуха. Конверт увесисто приземлился на ладонь. Его вес был соизмерим с гирей, подвешенной к шее.

Альбус надорвал желтую бумагу и в изнеможении откинулся на спинку кресла. Напряжение, как натянутая в подреберье раскаленная проволока, бесследно исчезло. Пускай здравый смысл и твердил, что все обернется благополучно, так некстати прервавшийся разговор возобновится, но волнение, с определенного момента умноженное на два, дотошно преследовало и забирало все жизненные соки. А их у Альбуса уже было не так много, как в молодости, надо сказать.

— Позаботьтесь о детях, пожалуйста, — попросил Альбуса Чарльз в последнюю их встречу.

Они долго играли в шахматы на открытой террасе дома Чарльза. Шаль грубой вязки (Минерва носила точно такую же, доставшуюся ей от бабки-шотландки, между делом подметил Альбус) укрывала ноги Чарльза.

Неподвижные ноги.

Альбус не заострил на этом внимание и уже потом понял, что таким образом тот признавал и принимал свое положение, а вместе с тем и свой выбор. Нюансы в виде частичного паралича особой роли не играли: руки нужны были Чарльзу, чтобы передвигать по доске шахматные фигуры. Кроме того, Альбус как никто другой знал, что значит смирение и как долог к нему путь.

Конь пал смертью храбрых, а ладьи все подбирались к королю, отрезая пути к отступлению. Проигрыш Альбуса — дело времени: итог игры был решен, как и итог их встречи.

Как и неделю назад, светило солнце. Так же согревало, но Альбус воспринимал все по-другому. Оно слепило невыносимо ярко, на грани возможного. Морщины в уголках глаз и на лбу исполосовало светом, и ему казалось, что его кожа сама собой разглаживается, а в груди разливается тепло, сильное и отчаянное. Солнце было всего лишь проекцией: одна из тысяч других деталей в этой по крупицам воссозданной реальности, управляемой Чарльзом. Его мысли и чувства. Он сам. И раз что-то изменилось, то это происходило в первую очередь с Чарльзом.

Почти жгло.

Решимость, боль и отрешенная грусть

Альбус видел. Альбус понимал.

В моем возрасте уже не стыдятся слез, думал он.

— Пусть он спит и дальше, я буду им. Все равно мы уже не жильцы. А на вас, Альбус, я возлагаю большие надежды. Оправдайте их, прошу вас. Нет-нет, не спорьте. Не жалейте меня и ничего не говорите. Давайте прощаться, друг мой. И спасибо вам за все.

***

В 1956 году Альбус Дамблдор был назначен директором Хогварста, по прошествии одиннадцати лет со смерти Гриндевальда. Он расположил к себе людей, имеющих вес в магических кругах, и заручился протекцией министра магии Вильгемины Тафт, женщины, не чуждой передовым идеям и придерживающейся либеральных взглядов в политике. Спустя два года у восточных берегов Шотландии, близ Эдинбурга, двери для мутантов открыла особенная школа. Школа для одаренных подростков — фактически, в официальных же документах она числилась как привилегированное закрытое учебное заведение для подростков.

Шотландский климат не был щедр на погожие деньки, и высотное здание — корабль в море бурьяна и вереска — часто укрывала холодная изморось. Дожди хлестали с завидным постоянством, упруго и гулко, и тогда никто из школы и носа не высовывал. Все отсиживались в теплоте спален, совершая марш-броски на кухню. Но наступал новый день, и хмурь стекала с неба, как подтаявшее масло. Яркое солнце закатывалось высоко-высоко, вплавляясь в пронзительную синеву, и ласковый влажный ветер задувал с побережья.

Пахло солью и домом.

Прошлое с его потерями и разочарованиями не было забыто, но пришло время жить дальше, заново отстраивать свой мирок, чтобы когда-нибудь изменить мир вокруг себя.

Даже спустя семьдесят лет я помнил этот день во всех деталях. Я бы пересказал его со всеми подробностями и в ярчайших красках, разбуди меня кто-нибудь среди ночи. Я не был взрослым, но достаточно хорошо понимал, что происходит кое-что важное, кое-что, что может предопределить мою дальнейшую судьбу.
Всё началось с толстого кота, который лениво, едва передвигая лапы, переходил улицу. Это было летом, и погода в тот день была на удивление хорошей: ни противного дождя, ни чрезмерно жаркого солнца, только бескрайнее голубое небо, тёплый ветерок и много-много зелени вокруг. Я сидел за высоким железным забором унылого серого приюта, грязным пятном выделяющегося в красивом пейзаже города, и наблюдал за полосатым котом.
Кот был свободен, а я — нет.
Кот выглядел странно для этих мест: слишком ухоженный и толстый, но без ошейника, с приплюснутой мордой, красивой шерстью, переливающейся фиолетовым на солнце, и большими глазами. Несмотря на размеры, он двигался очень плавно и грациозно, даже не удосуживаясь осмотреться. Вместо этого кот неторопливо поднял голову и посмотрел на меня по-человечески проницательным взглядом. Я резко смутился, будто меня поймали за чем-то непристойным, а потом, сообразив, что какой-то кот заставил меня почувствовать себя дураком, даже дёрнулся от возмущения, почувствовав, как горят щёки.
Я показал коту язык, правой рукой шаря в кармане в поисках рогатки, и замер спустя несколько мгновений, вспомнив, что примерно полчаса назад её у меня отобрали. Отобрали единственную вещь, принадлежавшую лично мне, которую, вдобавок, я сделал собственными руками. Понять меня смог бы только подобный мне сирота, изгой даже среди таких же детей, одетых и постриженных одинаково, как солдатики, либо бездомный, который целый день попрошайничал на еду, впоследствии отобранную собаками или другими бездомными.
Кот отвернулся, будто я больше не представлял для него интереса.
От обиды хотелось завыть, но я упрямо молчал, поджав губы. Будто в насмешку кот остановился на середине дороги и разлёгся на асфальте, повернувшись пушистым пузом к солнышку.
Где-то позади заходилась криком миссис Коул. Мне она никогда не нравилась, а сегодня я прямо-таки возненавидел её. Дело было не только в рогатке.
Что-то странное случилось со мной в столовой, невероятное, но очень притягательное. В очередной раз наказанный за драку, я был вынужден мыть посуду весь день, и в момент, когда возмущение несправедливому наказанию достигло своего пика, все тарелки каким-то невероятным образом взлетели вверх, разбрызгивая воду и пену во все стороны, кружась в каком-то причудливом танце. Я бы так и стоял с открытым ртом и выражением безграничного счастья на лице, если бы не Коул, так не вовремя зашедшая проверить своего подопечного.
Правую щёку жгло до сих пор.
Тем не менее, я ещё очень долгое время оставался счастлив. На этот раз я сам смог поверить, что вовсе не псих и не сумасшедший: эти невероятные вещи действительно происходили со мной. Я был особенным, я был не таким, как эти глупые озлобленные оборванцы. Я был выше, значимее. Я был умнее и могущественнее. Но чем больше я осознавал, насколько мне повезло являться тем, кто я есть, тем больше расстраивался злой штуке судьбы. Несмотря ни на что, я по-прежнему находился за огромным железным забором, любовался пушистым ублюдком и чувствовал себя самым большим неудачником в мире. Вот так моё настроение скатилось в Тартар, а рядом даже не было хоть какой-нибудь книжки из дюжины тех, что имелись во всём приюте. Обычно они поднимали мне настроение, и тогда я бы наверняка зачитывался легендами о Геракле, которому была дана огромная сила от отца. Я нафантазировал бы себе много всего интересного. Однако книги рядом не было.
Кот повернул огромную голову в мою сторону и — я был готов поклясться! — насмешливо посмотрел на меня, даже улыбнулся. Быстро оглянувшись, я схватил какой-то мелкий камешек и перекинул его через забор, целясь в серого бесстыдника, но промахнулся. Тогда я схватил второй и снова швырнул, но камешек и на этот раз пролетел мимо. Как и третий, и четвёртый.
Я зло пнул ржавый забор, который тут же отозвался унылой трелью, и снова сел на траву, с ненавистью глядя на кота.
— Жирдяй плешивый. Котлета волосатая. Блоховоз недоделанный.
На языке крутилось ещё много отборной приютской ругани, хватило бы где-то на полчаса, но внимание отвлекла какая-то девчонка. Она напевала себе под нос чудаковатую песенку и весело прыгала по дороге. Заметив кота, она со всех ног бросилась к нему, затем взяла на руки и заключила в прямо-таки удушающие объятия.
— Вот ты где, котик! Вот уж убежал, так убежал! А нам пора, нам давным-давно пора!
Я усмехнулся, глядя на сумасшедшую девчонку, и она услышала меня, повернулась и присела в неуклюжем реверансе, не выпуская кота из рук.
— Привет. А ты кто? — спросила она, обводя равнодушным взглядом серое здание приюта.
Я не ответил ей. Я смотрел на кота, который, судя по всему, не оценил дружелюбие девчонки. Я тоже не оценил, поэтому решил показать всем своим видом, что изнеженным девицам с жирными котами здесь не место.
— Я Алиса. Алиса Кингсли. Мальчик, ты не видел здесь Белого Кролика? — не унималась девчонка, покачивая своего кота на руках. — Мы очень торопимся.
Я медленно перевёл взгляд на Алису, которая не могла спокойно стоять на месте: она дёргалась и крутилась, иногда чересчур крепко прижимая к себе кота, и всё время высматривала кого-то.
— Не видел.
Стоило мне ответить, как прямо за спиной Алисы показался Белый Кролик. Я быстро вскочил на ноги, позабыв, что хотел, вообще-то, показаться равнодушным и незаинтересованным ни в ней, ни в её коте, ни тем более в каких-то кроликах. Удивлённым взглядом проводил зверька, не слушая пустую болтовню Алисы. Конечно, кролик — это совсем не чудо света, но в моём случае всё было немного по-другому. Этот Кролик был одет во фрак, а в белой пушистой лапке держал самые настоящие часы. Судя по тому, как он поджимал длинные ушки и то и дело спотыкался от спешки, он, как и Алиса, куда-то торопился.
— Смотри! Там!
Алиса резко обернулась и выпустила кота из рук.
— Ну так бежим! Времени совсем нет!
И она побежала за Кроликом, придерживая руками голубую юбку. Я уныло провёл рукой по забору: пропускать всё веселье совершенно не хотелось. Коул время от времени выглядывает, следит за мной, и если я уйду — заставит мыть посуду целый месяц, а то и вовсе всю жизнь.
Кот, оставшийся на месте, внимательно смотрел на меня и даже не думал куда-нибудь удрать. Я выпрямился и мгновенно принял самый равнодушный вид, а затем, чтобы показать, что я не какой-то там нытик, гордо выплюнул в сторону уже давно опустевшей тропинки:
— Девчонка.
Всё это было очень странно, но я не решился позволить этой мысли занять всё место в моей голове. В конце концов, мне было не скучно.
— А имя есть у гордого и неприступного безумца?
Меня обдало жаром, будто снова влепили пощёчину, и я испуганно огляделся по сторонам, пока, наконец, не понял, что говорил со мной кот.
— Том Риддл, — ответил я, во все глаза глядя на кота. Он улыбался так широко, что у меня самого сводило щёки. — Я не знал, что коты умеют разговаривать.
— Только с теми, с кем они хотят говорить.
Я хотел было возразить, что никогда не стал бы вести беседу с человеком, неоднократно оскорбившим меня, но в последний момент передумал. В конце концов, я мог извлечь из этого какую-нибудь выгоду, в крайнем случае — убить время. К тому же, я не был уверен, распространяется ли этикет общения людей на этикет общения с кошками.
На секунду меня посетила единственная рациональная мысль, из-за которой сердце буквально ухнуло вниз, но других догадок — по крайней мере, не совсем безумных, — не было.
— Я… сошёл с ума?
Кот внезапно взмыл в воздух, покрутился несколько раз и… исчез. Не сказать, что я сильно расстроился: пожалуй, когда видишь летающего кота, не испытываешь никаких эмоций, кроме сильного удивления и крохотного разочарования по поводу осознания того, что ты чокнутый. Когда несколько раз в день слышишь это слово, оно теряет свой истинный оттенок, выглядит как обычное приветствие или ещё какое-то скучное слово.
Внезапно голова кота материализовалась прямо из воздуха возле меня. Он всё так же улыбался и смотрел на меня огромными зелёными глазами.
— Ты умеешь стоять на голове, Том Риддл? — спросил кот, когда над его головой появилось пушистое тело, а затем по собственной воле наступило одной лапой на макушку. Он забавно балансировал на собственной улыбающейся морде, как на мячике, и я не сдержал улыбку.
— Сумасшедший кот.
— Что тут изменить, Том Риддл. Все мы здесь сумасшедшие: и ты, и я.
Я сел на траву, уже уверенный в том, что всё происходящее — сон, не более. Кот примостился рядом, внимательно разглядывая меня.
— Кому понравится быть безумцем? — поинтересовался я.
— Только гению. Я обожаю безумцев: только они правильно видят и понимают этот мир.
— И что же они могут видеть в нём?
— Правду.
— Я не совсем тебя понимаю.
— Понимать меня не обязательно. Главное любить и кормить вовремя.
Кот говорил запутанно, непонятно. Я бесился от мысли, что не могу разгадать значение его слов, а он всё улыбался и парил в воздухе, словно бы ничего и не происходило. Я не обращал внимания на то, что в любую секунду могла появиться Коул, даже не боялся, что кота могут заметить: во сне не страшно.
— Ты не знаешь, почему я могу делать то, что не могут другие?
— О, я знаю.
Я терпеливо ждал продолжения, но кот решил пренебречь моим красноречивым молчанием. Он витал в облаках во всех смыслах этой фразы. Я негромко прокашлялся.
— Ты тоже когда-нибудь узнаешь, — всё-таки продолжил он.
— Когда?
— Когда-нибудь. Это же очевидно. Если что-то должно случиться, оно и случается, как ему положено.
Я запутался ещё сильнее и окончательно вспылил.
— Зачем ты здесь?! Поглумиться надо мной? Проваливай из моего сна, если всё, что тебе надо, — отвечать на вопросы ещё большим количеством вопросов! Брысь! Псик! Прочь!
Кот довольно перевернулся в воздухе.
— Некоторые не видят ответ, даже если его находят. Другие просто не ищут.
Я кипел от ярости и был готов показать это коту, но он действительно начал исчезать, пока от него, в конце концов, не осталась лишь улыбка, потихоньку начинающая тускнеть. Растерянный, я всё же спросил о том, встретимся ли мы ещё. Ответа, правда, не последовало.
Несмотря на свой гнев, я тут же почувствовал досаду, обиду, разочарование и странную пустоту. Мне не нравилось быть глупым. Но ещё больше мне не нравилось оставаться наедине с кучей вопросов. Впрочем, не всё ли равно, о чём спрашивать, если ответа всё равно не получишь, правда?

Но ответы я всё же получил, пусть позже. Сначала был Дамблдор, обрадовавший вестью том, что я — волшебник, что мне не придется торчать в приюте, что я действительно не чокнутый, и что есть мир, где меня ждут. После я узнал о магическом мире, о своей родословной. Узнал много новых заклинаний и прочёл много книг. Я знал много, очень много, и всё же, лёжа ночью в постели, думал о том, что снова буду чувствовать себя дураком, когда в следующий раз встречу кота.
Я благополучно перестал верить в то, что это всё-таки был не сон, лет в четырнадцать. А кота снова встретил второго мая девяносто восьмого года.
— Мне всегда казалось, что после смерти маги попадают на Авалон. Или, в крайнем случае, на Кингс-Кросс, — поделился я, добавляя двенадцатую ложку сахара в пустую чашку.
Чаепитие безумцев — полное безумие. Сидя за огромным столом с кучей пустых мест и чашек, — вероятно, для тех, кому ещё предстоит попасть в Страну Чудес, — я мог бы чувствовать себя дураком. Ещё я мог чувствовать злость и полное непонимание, ведь я был мёртв. Но по той же причине я не чувствовал ни-че-го. Гарри Поттер победил меня, я буду вечно сидеть за одним столом с безумцами — и это самый верный вывод из тех, к которым я приходил. И от этого не становилось ни легче, ни тяжелее.
— Это же просто глупо, — покачала головой Алиса, — невообразимо! Ты не мог туда попасть, это очевидно!
— Очевидно! — поддакнул Белый Кролик.
— Совершенно очевидно! — заключила Алиса.
— А ты хотел бы оказаться сейчас там? — спросил кот.
— Нет. И всё же мне интересно.
— Любопытство сгубило кошку.
Смешно. Если до этого никогда не видел шутящих котов.
— И что теперь будет? — спросил я, прекрасно зная, что адекватного ответа на этот вопрос я не получу.
— Что-то обязательно будет.

К арту Cudzinec «Фото на память»

в одном злодейском мрачном клубе
пристала к снейпу эмма фрост
не чтоб поерзать на коленках
а прост

К арту Cudzinec «Оставайся, мальчик, с нами»

случилось маленькому снейпу
в стране чудес найти друзей
теперь он сам пушистый няшный
злодей

К арту MarinaMichkina «Еще один гриффиндорец»

профессору зельеваренья
ужасно нужен перерыв
ведь стоит только отвернуться
и взрыв

К арту Bravo angel «Безумцы всех умней»

пока все думают гадают
куда же делся салазар
в стране чудес творит он полный
угар

К арту KATAFALK «Everything is possible tonight»

раз слизерин поймал мутантку
его дразнившую во снах
а дальше началось такое
ох ах

К арту KATAFALK «Touch of Death»

так интригует волдеморта
прядь цвета вьюги января
он руку тянет прикоснуться
и зря

К арту Bravo angel «Два безумца в Хогвартсе»

алиса с луной зайцев ищут
а дамболдор совсем не спит
по хогвартсу ночами бродит
следит

К арту KATAFALK «Поможешь перекрасить розы?»

поможешь перекрасить розы
она спросила у него
а он немножко растерялся
чиво О_о

К арту KATAFALK «HELP ME»

наш томми был на грани срыва
кто эти люди как мне быть
чешир и шляпник объяснили
забить

К арту Bravo angel «В твоем сердце»

том позабыл про все на свете
когда нашел книжонку ту
дневник крестражи остальную
туфту

Кромешная тьма идет по пятам. Неотступно следует за ним хрусткой, тяжелой поступью. Утро ли, вечер — все погружено во мрак.

Все повторяется снова и снова. По-разному, в иных отражениях.

Здесь время течет иначе: оно никуда не торопится, закручиваясь в непрерывную спираль. Дни и ночи — темный, нескончаемый поток хроноса.

Ориентиром служат звезды. Масляные пятна — они сверкают на вечно черном небе и прокладывают дорогу туда, откуда никто не возвращается.

Их появление знаменует начало конца.

Он ждет.

Перистиль в тени кипарисовой рощи звенит утренней прохладой. Вода мутнеет на дне глубоких подвесных чаш: мрамор, потерявший свои первоначальные изгибы, надколотый и словно усохший от времени, отдает мертвенной стылостью.

Красные лепестки анемона, подхваченные ветром, падают к таким же красным колоннам, выхваченным зябким предрассветным маревом.

Наклонившись, он собирает горсть лепестков и прижимает к лицу. Нагретые в когтистых пальцах, они бархатно оглаживают колючую жесткую шерсть.

«Как кровь», — сказал бы он, если бы мог видеть. Но он не видит.

В их движениях ворочается страх. Пряный и острый, он дурманит его и зовет.

Ночью — звезды переговариваются между собой, их свет слабо пляшет на его тонких веках — он никогда не спит. Он бродит по анфиладам и высоким лестницам.

Здесь нет никого, кроме него. Он один, и ему никто не нужен. Он полноправный властитель этих земель — одинокий владыка в своем мрачном дворце.

Он ни в чем не нуждается, ни от чего не зависит.

Пока он здесь, он не встретил ни одной души, которая стала бы ему хоть на миг близкой. Они все — чужие. Они — ничто. Так было всегда, будет и впредь.

Он знает это. Видит внутренним взором: этого зрения он еще не лишен, хоть оно и мало что ему дает. Эфемерность иллюзий тает так же легко и быстро, как птицы вспархивают с балюстрады, украшающей строгую колоннаду, стоит ему приблизиться к ним.

То, что раньше было жертвенным ритуалом, сейчас — не более чем кровавая бойня.

Испуганные люди убегают, загоняют себя в тупик и заходятся в рыданиях. Они молятся богам, умоляют пощадить, но он — единственный бог, который у них есть. И жалость ему не знакома.

И он бы сказал им это, если бы мог. Но уста изрыгают нечеловеческое рычание — и это последнее, что слышат люди перед смертью.

Их горячая пенистая кровь безвкусна и сворачивается на губах. Он уже и не помнит, когда ощущал сладость железа, его терпкость.

Возможно, в другой жизни. Если она у него была. Или будет.

Он не задумывается об этом. Время — все, чем он владеет, но оно бессильно перед неумолимым фатумом, что висит над дворцом свинцовой тучей.

Игры ему давно наскучили. Вереница залов не отзывается на рык: они немы и глухи. Звуки резонируют и бьются о стены, возвращаясь к нему бумерангом.

Люди. Безмозглые твари. Их потуги смешат его, не вызывают трепета.

Быть может, он бы и проявил милосердие, отпустив того, кто действительно заслуживает свободы. Повстречай он силу, равную своей, а волю — ничем не уступающую его воле.

Он всю жизнь ждет несломленную страхом и покорностью душу, но такой человек не еще не рожден или судьба предрекла ему иной путь.

Начинается новый день, не отличающийся от предыдущих.

И пройдет еще не одна сотня лет.

Из палочки течет сила, необъятная и сжигающая все на своем пути. Она льется, плещет через край и накрывает все живое.

Тело оседает и грузно падает в грязь. В глазах — с вертикальными зрачками, с багрянцем по краям — навсегда меркнет свет.

Его руки, костлявые, покрытые шрамами, хрупко повернуты ладонями вверх.

Кровавые росчерки по линиям вен выступают сквозь копоть и грязь. Они будто бы вросли в чешуйчатую, как у змеи, кожу.

Все возвращается к первоначальной точке. Или той, что есть конец.

Во взоре человека застывает решительность и стойкость. А в руках, обхватывающих рукоять меча, — непоколебимое бесстрашие и отвага.

Он тянет носом эти запахи: на вкус слаще любого нектара. Он довольно щерится и с насмешкой склоняет голову: порази меня, удиви, покажи, на что способен, — говорит весь его вид.

«Монстры прячутся не под кроватью, а у нас в голове», — твердит себе человек и крепче сжимает оружие.

Он не готов сдаться и остановить схватку добровольно, хотя и знает, где-то глубоко внутри себя, чем обернется исход их битвы.

В уродливых красных глазах тухнут всполохи удивления и восторга. Он слишком долго этого ждал, слишком долго мучился и влачил жалкое существование в одиночестве.

Смирение он принимает в объятия как самого дорогого друга.

Боли больше нет.

Минотавр повержен.

Одиночество — не худшее из наказаний. Порой оно становится спасением. Комната, в которой я находилась, одновременно была для меня и тюрьмой, и крепостью: стены с волшебными витражами вместо окон, тяжёлой мебелью из резного дерева и дверью без замка и ключа. Казалось, что комната пронизана нитями магии, искрящимися и обжигающими, стоило к ним прикоснуться.
Я не прикасалась. Знала — бесполезно. После долгих месяцев заточения и десятка безуспешных попыток побега я почти смирилась с тем, что стала пленницей.
Порой это было сносно, порой — невыносимо и больно. Всё зависело от того, кто из двух тюремщиков наведывался ко мне вечером. Первый был чудовищем с уродливым лицом, кроваво-красными глазами, острыми, как у змеи, зубами и на редкость скверным характером. Его было очень легко разозлить.
Первое, что я усвоила за время своего заточения — злить его не стоит. Никогда и ни за что. Урок был выучен на зубок, вбит в голову вместе с болью, вырезан на коже уродливыми шрамами, что кольцами обвивали мои запястья.
Мой второй тюремщик был настолько же прекрасным, насколько первый вызывал отвращение. Если первый любил калечить, то второй — исцелять. Его руки были самыми ласковыми и мудрыми; я часто искала в его объятьях утешение.
Что искал он — трудно было понять. Всё, о чём просил тюремщик:
— Согрей меня. Пожалуйста.
И я грела. Как змея, обвивала вокруг него свои руки и ноги, стараясь хотя бы немного стать ближе, желаннее. Отогревала и согревалась сама. Пила его дыхание, позволяя делать с собой всё что угодно.
Всё, чтобы снова почувствовать себя хотя бы на мгновенье свободной. А потом наступало утро, и он уходил. И так раз за разом, день за днём, пока я не потеряла счёт времени.

***
Иногда мне разрешали погулять на улице, в саду Грёз, как любили называть его мои тюремщики. В этот раз на прогулку вывел меня человек с красными глазами. Его болезненно-серое лицо казалось задумчивым, а улыбка — если эту гримасу можно было так назвать, — предвкушающей.
Он что-то задумал. И будь я проклята, если это не сулило мне новые неприятности и шрамы.
— Я хочу показать тебе свою коллекцию статуй. Я очень долго их собирал — целую вечность, но оно того стоило.
Его рука крепко сжимала мой локоть, словно он боялся, что я сбегу. Глупо. Мне некуда было идти и не к кому. В прошлой жизни у меня наверняка была семья и друзья, дом с ухоженным газоном и домашний любимец. И мечты.
Но всё это было в прошлой жизни, о которой я совершенно ничего не помнила. В памяти порой всплывали смутные воспоминания о замке, столь же величественном, сколь и древнем, о свежей типографской краске и сладких булочках с патокой, о довольном кошачьем урчании и восторге от обладания волшебной палочкой.
С каждым днём эти воспоминания стирались, выцветали, как старые засвеченные колдографии, оставляя после себя пустоту. Последнее, за что я цеплялась — это имя.
Гермиона.
В той, прошлой жизни, оно было моим. В этой тоже.
Пока что его не пытались отнять. Быть может, не догадывались, что я до сих пор его помнила. Быть может, не считали это важным.
Мы остановились перед первой статуей — мужчиной огромного роста, с роскошной курчавой бородой и зонтиком, казавшимся в его руках игрушечным. Вторая статуя изображала девушку с настолько нереально-красивым лицом, что на неё было больно смотреть. Длинные волосы укрывали её плащом, а руки обхватывали округлившийся живот, защищая нерождённого ребёнка. Рядом с ними расположились и другие: мрачный мужчина с большим носом и изогнутыми в пренебрежительной усмешке губами, пожилая леди в остроконечной шляпе и с квадратными очками на носу, девушка с рассеянным взглядом и нелепыми серёжками в форме редисок.
Их было так много! И каждая статуя казалась знакомой, родной и в то же время бесконечно чужой, утерянной в лабиринтах памяти.
Одна из статуй стояла немного в стороне. На возвышении, обвитая ядовитым плющом, она изображала парня в очках со шрамом на лбу. Не удержавшись, я подошла ближе и провела рукой по щеке статуи.
Холодная.
Каменная.
Пустая.
— Вспоминаешь? — спросил меня тюремщик, обняв за плечи. — Вспоминаешь, как убила его?
— Что? Нет, — сдавленно пробормотала. — Я не могла сделать этого. Не могла! — воскликнула, выворачиваясь из навязанных объятий.
Попятилась, пытаясь хоть ненадолго сбежать от чудовища, и... упала.
Споткнулась о ветку плюща, да так и замерла на месте, не веря глазам. Мой тюремщик взмахнул палочкой — и статуя парня в очках ожила. Медленно, со скрипом повернулась ко мне, распахивая рот в беззвучном крике.
И я вспомнила.

В тот день сладко пахло сиренью. Мы все собрались в Норе, чтобы отпраздновать помолвку Гарри и Джинни. Миссис Уизли хлопотала на кухне и спорила с Флер о том, что лучше подавать на десерт: лимонные пироженые или кексы со смородиной и изюмом. Рон советовал захватить и то, и другое.
— Это же кексы, мам! Их никогда не бывает много.
Гарри весело смеялся. Снял очки и, подслеповато щурясь, посмотрел на меня.
— Гермиона?
— Хочешь сливочное пиво?
Гарри доверчиво принял от меня бутылку, охлаждённую чарами, и сделал глоток. Ещё один и ещё.
А потом вдруг закашлял, схватившись рукой за горло. Бутылка со сливочным пивом упала на землю, но не разбилась. Гарри продолжал кашлять, надрывно, с трудом делая вдох и совершенно не в состоянии выдохнуть.
Я обхватила его за плечи, бережно опуская на землю. Он был тяжёлым и холодным, словно камень. И безнадёжно мёртвым.
В тот день невыносимо пахло сиренью. До тошноты.

— Это не правда, я не могла так с ним поступить. С ними всеми, — пробормотала я, всхлипывая и цепляясь за мантию моего тюремщика, чьи руки были самыми ласковыми во всём мире.
— Конечно, одна бы ты не смогла это сделать. — Он снисходительно улыбнулся, нежно стирая слёзы с моих щёк. — Мы сделали это вместе.
— Я не помню. Почему я ничего не помню?
— Потому что я стёр тебе память. Ты сама попросила.
Я подняла голову и посмотрела на своего тюремщика. Его прекрасное лицо казалось маской, когда-то давным-давно разбитой и наспех склеенной из осколков. Но то, что однажды было разрушено, не сможет стать целым. Я подцепила край маски кончиками пальцев и стянула её.
Под ней оказалось лицо чудовища, самого ненавистного и самого любимого. Чудовища с красными глазами и ласковыми руками. Чудовища, которому нравилось калечить и исцелять. Шмыгнув носом, я рассмеялась. Сначала едва слышно, кусая губы, а потом громко расхохоталась.
Я вспомнила.
Всё вспомнила: мчащийся Хогвартс-экспресс, Империо, присланный с совой яд, невыносимо душный апрель, тяжесть чужого тела в рука, рывок аппарации, холод первого поощрительного поцелуя и долгие дни добровольного заточения.
Сбежать можно из любой тюрьмы, а вот как сбежать от себя?..
Успокоившись, я потянулась к Тому и поцеловала его; его губы как всегда были холодными.
— Чего ты хочешь от меня, эгоистичный ребёнок?
— Забыть, — честно ответила я. — И согреться. Мне так холодно, Том, невыносимо холодно.
У моего тюремщика — самые ласковые и самые жестокие руки в мире. Я могла его любить или ненавидеть, могла бояться или боготворить, но он всегда, несмотря ни на что, выполнял мои просьбы. Он был честным чудовищем, не пытающимся себя приукрасить или оправдать, я же не могла похвастаться ни тем, ни другим.
В конце концов, когда увядают цветы невинности, то вслед за ними умирает и доброта.

Прочь! Прочь отсюда скорее! В башне сегодня невыносимо. Факультетская сборная по квиддичу празднует победу над командой Гриффиндора.

Мне всегда нравились задумчивые воронята, витающие в своих мыслях, но в такие дни их словно мантикора кусает. Их восторженные крики и шумные развлечения нарушают мое спокойствие, диссонируя с моей скорбью. Побуду в своем убежище, где никто не побеспокоит меня.

Зал наказаний уже давно не используется по назначению. Это хорошо. Детские слезы по душе лишь единицам из нас. Здешняя давящая атмосфера усиливает мою боль. Так надо. Так мне и надо.

Раз за разом проносятся перед глазами самые постыдные поступки в моей жизни. Зависть к матери, гордыня, кража, бегство, упрямое нежелание исполнить последнюю просьбу умирающей… За эти века я смирилась с мыслью, что мне никогда не забыть прошлого, не отмыться от страшного позора, о котором знаю только я.

Это неизменная участь любого привидения — быть зацикленным на величайших потрясениях своей жизни. Ты словно застываешь во времени со всеми переживаниями и тревогами.

Они всегда с тобой.

Некоторые привидения могут мириться с этим, направляя эмоции в другое русло. Взять, к примеру, ту плаксивую малышку из туалета. Появилась в этом году, в начале лета. Рьяно ищет виноватых в своей смерти, но не находит. И теперь вовсю преследует обидчицу, которая доводила ее до слез. Как бы не перестаралась. Давно здесь никого не развоплощали.

Я не позволяю себе отвлечься. Это мой путь искупления. Осознанный в последние мгновения жизни. Найденный в последних пульсирующих толчках крови, выходящей из глубокой раны на груди.

— Леди Хелена? — чей-то голос вырывает меня из глубокого внутреннего монолога. — Хелена Рейвенкло?

Давно некто не называл меня этим именем. Особенно странно слышать его от мальчишки, школьника. Мои мысли снова убегают к далекому прошлому, но настойчивое покашливание возвращает к реальности.

— Позволите задать вопрос?

Я рассеянно киваю, все еще недоумевая, что может понадобится от меня юнцу. Вряд ли он заблудился.

— Вы часто бываете здесь?

Снова киваю. Мне все еще не очевидна его настоящая просьба. Это лишь прелюдия.

— Я хотел бы иногда приходить сюда, можно? — продолжает он. — Здесь очень редкая атмосфера. Пожалуй, больше нигде в замке такой не встретишь.

Меня поражает его уверенный тон. Он не то чтобы просит — ставит перед фактом. А теперь смотрит на меня своими синими глазами, будто гипнотизирует. Вытягивает из меня ответ.

Ну же, Хелена. Надо что-то сказать…

Я так давно ни с кем не говорила. Это та свежеумершая из туалета может плюнуть эктоплазмой и улететь без лишних слов. Может и мне вытворить нечто подобное? Все и так уверены, что я со странностями.

А он все ждет. Глаза чуть прищурены, словно оценивает меня. Чем же его манит атмосфера Зала наказаний?

— От чего ты здесь скрываешься? — спрашиваю вместо ответа.

Лишь на мгновение его приятное лицо становится жестким и безжалостным, но мне хватает времени, чтобы заметить. Потом он исправляет ошибку, надевая трагическую маску.

— Я совершил нечто ужасное, — сообщает он полушепотом. — А теперь мне нужно побыть наедине с собой, чтобы решить, что делать дальше.

Он лжет. Мерлин! Как же хорошо лжет. Синие глаза смотрят доверчиво, губы слегка подрагивают, на лице вселенская печаль. Я несомненно удивлена. Лжецов за эти века я повидала немало, но такого вижу впервые.

И впервые со дня смерти мне хочется разузнать чужую тайну, вместо того, чтобы охранять свою.

— Я не буду против твоего присутствия здесь, — сдержанно улыбаюсь я. Пусть думает, что его маленькое представление достигло цели.

— Спасибо, Леди Хелена.

— Просто Хелена, — снисходительно отмахиваюсь рукой.

— Тогда я просто Том, — одними губами улыбается он.

Прощается со мной церемонным наклоном головы. Этот лоск идеальности просто обязан скрывать какой-то изъян. Но какой же изъян у юности?

Останавливаюсь как вкопанная. С уходом Тома ежедневное чистилище неожиданно неумолимо сцапало беглянку в свои недра. Вспоминаю свой проступок на излете юных лет. Как я позорно скрылась в глухом краю на континенте. Равнодушные воды озера Охрид, что прятали меня от материнских глаз.

Там, возле волшебных ключей, я предприняла множество попыток разгадать секрет диадемы, а потом пролила немало слез разочарования и раскаяния, пока не убедила себя забыть. Именно тогда появился Барон. Конечно я отказала ему. Я только разрешила себе спокойно жить. Было до жути страшно возвращаться и посмотреть матери в глаза. Даже в последний раз.

Что толку говорить себе, что могла передумать, дай Барон мне больше времени? Сделанного не вернуть. Таких хроноворотов не было и нет… Да и привидениям не дано их использовать.

Как прогнать от себя эти мысли? Невиданное до сих пор отчаяние. Заставляю себя не думать о развоплощении. А всего-то надо уговорить директора. Я не Пивз. За меня не заступится магия Хогвартса. Горько усмехаюсь. Замок с удовольствием вышвырнет меня по ту сторону мира.

В такие моменты я не особенно отдаю себе отчет во времени. А сейчас теряюсь вовсе. Не замечаю ни боя замковых часов, ни смены суток за окном. Сколько же дней пролетело?

— Хелена? Все хорошо? — внезапно голос Тома вырывает меня из этого замкнутого круга. Я не успеваю реагировать. Мне просто хорошо от того, что пытка памятью прекратилась.

Наверное у меня сейчас очень глупый вид, потому что этот слизеринец — я наконец-то обратила внимание на зеленый с серебром галстук — опять смотрит с подозрительным прищуром.

— Я рада тебя видеть, — слова вылетают сами собой. Едва не прикрываю руками рот. Дурацкое бессмысленное движение.

Клянусь, я почти всем своим существом ощущаю его усилия спрятать торжествующую ухмылку. Я практически вижу, как он натягивает поверх маску искреннего удивления. Потрясающая способность владеть собой. Кажется, я завидую. Откуда ты такой, Том?

Я трачу на разгадку тайны Тома Риддла множество дней. Все впустую. Мне никак не удается понять его скрытые мотивы. Что заставляет симпатичного и успешного юношу проводить вечера с унылым привидением?

— Ты слишком мало бываешь среди людей, Хелена, — сообщает он как-то очевидную вещь. — Другие твои призрачные коллеги наоборот стараются участвовать в жизни школы.

Улыбаюсь. Ох уж эти его поучительные речи для девятисотлетней меня…

— Тебе бы заняться наставничеством, дорогой мой, — отшучиваюсь я. Мы ведем довольно много разговоров на личные темы, но самые сокровенные тайны еще при нас.

— Я и в самом деле думал начать преподавать, — сухим тоном отвечает он. — Профессор Вилкост уходит в отставку. Думаешь, директор Диппет возьмет меня?

— После того, что ты мне демонстрировал, думаю, у тебя есть все шансы, — киваю я. Эта мысль вдруг кажется мне самой замечательной, ведь тогда будет возможность видеться с ним еще какое-то время.

— А вот профессор Слагхорн прочит мне большое будущее в политике, — самодовольно продолжает тем временем Том. — Обещает замолвить словечко кому-то в Министерстве.

Я пожимаю плечами. О чем ты думаешь, Хелена? Неужели он останется здесь ради болтовни с тобой?

— Том, а чего хочешь ты сам?

— Силы, власти, успеха — того же, что хотят все, — скупо делится он, потом вдруг улыбается, глядя на меня. — Еще хочу стать бессмертным, почти как ты. Иначе не хватит жизни покорить весь мир.

Подмигивает. А я застываю, стараясь не дать слишком личным воспоминаниям прорваться наружу. Так и тянет крикнуть: «Не повторяй моих ошибок! Ты слишком хорош для этого, Том. Погоня за славой и могуществом погубит тебя.»

Но кто будет слушать унылое привидение?

— Между прочим, ты ловко переводишь тему, Хелена, — притворно-обиженным тоном замечает Том. — Я-то хотел вытащить тебя на вечеринку Слагхорна. В субботу, к семи вечера. Хватит уже мариновать себя здесь!

Он что, шутит? Но Том, кажется, абсолютно серьезен. Оставшиеся до субботы дни даже в его отсутствие тиски прошлого не так давят. Я все пытаюсь представить, что же я буду делать там, среди множества людей…

Зачем я пришла на этот праздник? Здесь раздражающе неспокойно. Мелькают какие-то яркие вспышки. Они называют это колдографиями. Мгновенными портретами, поймавшими крохотный кусочек жизни. Пухлый профессор зельеварения просто помешан на них. У него уже целая стена завешана мини-портретами учеников и его собственной персоны.

Приглашенный оркестр играет ненавязчивые мелодии. Взрослые питомцы усатого моржа знакомятся с его юными подопечными. А вот и Том — стоит в кругу своих поклонниц, раздавая улыбки. Так и хочется пронестись сквозь них. Какое ребячество, Хелена! Тебе должно быть стыдно.

Том замечает меня не сразу, но встретив мой взгляд, подходит в ту же минуту. Я чувствую дурацкое волнение. Множество пар любопытных глаз устремлены на нас.

— Леди Хелена, — церемонно раскланивается мой внезапный кавалер. — Разрешите пригласить вас на танец.

Кто-то хихикает.

Я смотрю на него со смесью обиды и изумления. Зачем он так? Все, даже Толстый Монах и Кровавый Барон, не говоря уж о балагуре-Николасе, прыскают со смеху.

— Ну же, Хелена, — одними губами шепчет Том, — доверься мне. Позволь себе хоть немного радости.

Его взгляд — сплошное превосходство. Будто в кармане спрятан козырь, о котором никто не знает. И мне хочется верить. Я опускаюсь ниже и приседаю в реверансе.

Как непросто изобразить походку смертного после сотен лет свободного парения. Тому тоже нелегко вести под руку бестелесную партнершу. Оркестр играет медленный вальс. Мы стоим друг перед другом. Руки Тома поддерживают иллюзию парного танца. Мы делаем первый шаг.

Все получается на удивление легко. Наши движения синхронны, и на моем застывшем лице постепенно появляется улыбка. Люди вокруг тоже улыбаются — для них это лишь забавная выходка красавчика Риддла. Но сам он относится к этому иначе. Синие глаза смотрят обещающе, а идеальные губы начинают шептать слова незнакомого заклинания.

Со мной что-то происходит. Через бесплотное тело проходит теплая волна магии. В какой-то момент я едва не спотыкаюсь, чувствуя ногами каменные плиты пола. Том удерживает меня.

Миг. Лишь краткий миг я снова чувствую себя живой. Я ощущаю тепло его ладони и тяжесть руки на талии. Недоуменно смотрю на своего партнера, который лукаво подмигивает, слегка наклонив голову. Он доволен произведенным эффектом.

Внезапно меня слепит яркая вспышка света, и хрупкая магия рассеивается.

А чего ты ждала, Хелена? Это слишком невероятно, чтобы продолжаться хоть секунду дольше. Потрясение так велико, что я немедленно покидаю шумное сборище.

Скорее! Нужно укрыться в холодной тишине Зала Наказаний. Что это было? Что со мной сделал этот несносный мальчишка?

Когда Том появляется, я понимаю, что ответов мне не дождаться. В глазах Риддла жадный блеск, будто он в двух шагах от желаемого.

— Смотри, что я принес, — интригующим тоном произносит Том. В его руках прямоугольный кусочек плотной бумаги. — Этот неугомонный колдограф снял наш с тобой танец. Не представляешь, что мне пришлось сделать, чтобы он отдал снимок и пленку.

Так странно видеть себя со стороны. Я с изумлением понимаю, что запечатленным оказался именно тот момент, когда я снова почувствовала себя живой.

Какое-то необъяснимое чувство заставляет меня описать круг под сводами Зала. Том снисходительно наблюдает.

— Могу оставить тебе, — подмигивает он. — А взамен ты откроешь мне свою самую страшную тайну. Идет?

Ах! Как грубо и жестоко. Только не сейчас, Том. Но он смотрит так спокойно, будто ждет, пока до меня дойдет, что на этот раз я не смогу уйти от ответа.

Ведь глупая леди-привидение должна понимать, что ее желанный собеседник не останется таковым навсегда. Люди меняются. Люди уходят. Люди умирают. А призраки остаются прежними.

У Тома есть то, что мне нужно: одно прекрасное воспоминание. Оно позволит мне отвлекаться от всепоглощающей печали даже когда его не станет. Что же, тайна стоит того.

Когда я рассказываю ему о своем постыдном поступке, это уже не кажется таким страшным. Только неприятное чувство пробегает сквозь меня, когда Том пристально интересуется местом, где спрятана диадема. Я всем призрачным сердцем не хочу, чтобы он стал одержим разгадыванием ее секрета. Тем не менее, мой рассказ максимально подробен.

Еще бы. Я-то знаю, что попросить взамен и как скрепить клятву.

Он радуется. А я грущу, пока Риддл идет в Часовую Башню и крепит нашу с ним фотографию в укромном уголке, зачарованном от проникновения живых. Мое новое тайное местечко.

Наше прощание в конце года сухое, скомканное. Он, конечно, и виду не подает, что виноват. Чтобы Том Риддл винил себя за что-то? С тех пор, как у нас появились общие тайны, я слишком хорошо его узнала. Однако, ему удается напоследок растревожить меня.

— Я не прощаюсь, Хелена. Вернусь так скоро, как смогу. С диадемой. Ей место в Хогвартсе, раз уж мы договорились. Быть может, я даже надену ее на статую Ровены.

Я буду ждать, Том. Сколько потребуется. Мне есть, где скоротать время.

Кто мог знать, что ты вернешься в Хогвартс совсем другим? Дело даже не во внешности. Том Риддл, которого я знаю, едва угадывается в этом человеке, одним видом внушающем страх.

— Смотри, что я принес, — произносит он знакомую фразу. Я боюсь взглянуть. — Ну же, Хелена. Или хочешь аннулировать договор? Мне забрать диадему с собой? Решайся скорее, у меня встреча с Дамблдором.

— Нет! — прошу я. — Оставь ее в замке, но я видеть ее не хочу.

— Как знаешь, — пожимает плечами Том. — У меня, кстати, есть для нее подходящее местечко. Призракам туда хода нет. Ведь этой комнаты как-бы не существует.

Умно, Томми, умно. Спрячь ее получше.

— Я еще вернусь, Хелена. Когда-нибудь Хогвартс будет только моим.

Я молча слежу за тем, как он уходит, понимая, что больше не желаю видеть его здесь. Печаль с новой силой окутывает меня. Я лечу в Часовую Башню, чтобы снова и снова разглядывать старую колдографию, где я такая живая, а Том такой юный. Уже испорченный мальчишка, но не настолько бесповоротно.

Мне совсем не хочется, чтобы когда-нибудь Хогвартс был его. Только что может сделать глупая леди-привидение, чтобы этому помешать?

Оказывается, может. Надо просто рассказать о том, где спрятана диадема, тому, кто будет сражаться с Томом. О том, что Риддл превратил ее в крестраж, я узнаю лишь спустя некоторое время, когда защитники замка празднуют победу. Сам обугленный кусок металла лежит теперь в музее Хогвартса. Иногда я прихожу взглянуть на нее.

Бывшее вместилище осколка души Тома потускневшее, искореженное больше не вызывает у меня приступов страха и стыда. Впервые за многие столетия я ощущаю покой.

Жаль, что я не могу навестить могилу Риддла. Но у меня по прежнему есть колдография. Если подлететь к ней близко-близко и смотреть, не отрывая глаз, то можно даже услышать мелодию. И вот эти три такта уже гремят у меня в голове.

Раз, два, три…

Я и он, преисполненные эмоций, танцуем нехитрый танец для вечности.

Раз, два, три…

Полуденное солнце ярко освещало скромную комнату на чердаке дома Батильды Бэгшот. Было так жарко, что даже крикливая малышня скрылась с улиц. Слабый ветерок покачивал легкие занавески в проеме открытого окна. Лениво кружила под потолком муха.

— Скука смертная, — сообщил субтильный блондин, вольготно расположившийся на старомодной кровати с резными ножками и массивным изголовьем. — Если бы не знакомство с тобой, Альбус, я бы точно свихнулся. Удивляюсь, как ты живешь столько времени в этой глуши.

— Так уж сложилось, — немного виновато произнёс Альбус — крепкий юноша с густыми каштановыми кудрями, вертевший в руках потрепанную книжку. — Так что ты скажешь, Геллерт?

— Насчет чего? — блондин лениво взмахнул рукой, а надоедливая муха застыла на месте и упала на пол.

— Насчет этого, — Альбус запустил в него книжкой, которую его собеседник поймал на лету. — Думаешь, они и правда существуют? Дары Смерти?

— Я бы очень этого хотел, — Геллерт вдруг стал невероятно серьезным, а его миловидное лицо приобрело на мгновение жестокий вид. — Представляешь, какое могущество будет у того, кто сможет их собрать? Сказки — вымысел, но в них может быть спрятан тайный смысл.

— Значит Бард Бидль знал что-то такое, чего не знает ни один из выдающихся волшебников современности? — скептически поинтересовался Альбус. — В одном из последних писем я задал этот вопрос Фламелю. В шутливой форме. Он посоветовал отвлечься от глупостей сосредоточится на научной работе.

— И что с того? — фыркнул Геллерт. Он поднялся. Глаза юноши лихорадочно блестели. — Твой Фламель похож на кастрированного низзла. Все, что касается простых смертных, его мало интересует. Только сознавая собственную смертность можно перехитрить Смерть. Вот в чем смысл! Фламель уже позабыл, что это значит.

Альбус обиженно прикусил губу, поэтому Геллерт поспешил увести разговор от оскорбленного авторитета наставника Дамблдора.

— А знаешь, — взволнованным шепотом сообщил он, — ведь я, кажется, догадался, где может находится Бузинная Палочка. Если ты поедешь со мной на континент, мы сможем проверить мои догадки вместе. Что скажешь? В таком деле помощь не помешает.

На бледном лице Альбуса отразилась широкая гамма эмоций. Было заметно, как эта идея увлекла его, а невозможность ее осуществления сильно ранила.

— Ты же знаешь, Геллерт, я не могу, — с болью в голосе ответил он. — Я не поехал в путешествие с другом, как планировал. И с тобой не выйдет.

Юный Гриндевальд недоуменно хмыкнул.

— Почему твой брат не может присмотреть за сестрой? Ты говорил, его не сильно привлекает учеба…

— Ему нужно доучиться, — безапелляционно заявил Альбус. — У Аберфорта с детства страсть к химерологии. Представляешь, что может натворить химеролог без специальных знаний?

Геллерт присвистнул.

— Химерология? Серьезно? С чего вдруг?

— Не поверишь, но все дело в сказках, — Альбус кивнул на книжку, сиротливо лежащую на краю кровати.

— Что-то я не помню у Бидля ничего о химерах, — недоверчиво произнес Геллерт.

На лице Альбуса появилось выражение тайного превосходства.

— Эту сказку никогда не включали в сборник. По вполне понятным причинам: она не такая уж и детская. Наша мать как-то рассказала ее Аберфорту, когда он просил чего-то новенького, а он так полюбил ее, что выучил наизусть. Думаю, мама потом не раз об этом пожалела. Особенно, когда Аб начал заваливать ее неудобными вопросами.

У Геллерта загорелись глаза.

— Расскажи.

Альбус поудобнее устроился в кресле и деликатно откашлялся.

— Слушай же. Сказка называется “Брюзга — задрипанный козел”.

В стародавние времена жил в одной деревне молодой волшебник. Его семья владела хорошим состоянием, но родители рано умерли, и оставили сыну крепкий дом и справное хозяйство, а также родительский наказ — найти Мастера волшебника и попроситься к нему в ученики.

Однако сын их единственный был ленив и заносчив, и не хотел тратить молодые годы на трудное и долгое ученичество. Вместо этого он стал жить в свое удовольствие, тратя наследство. То ли не было оно особенно большим, то ли жил он совсем не по средствам, только вскоре юноша оказался на мели. Потужив немного, транжира вспомнил родительский наказ. Продал он оставшееся имущество, продал даже отчий дом, собрал нехитрые пожитки и отправился искать Мастера.

Много поселений обошел он, но ни в одном не встретил волшебника, готового взять его в ученики. Поиздержался юноша, одежда его поизносилась. Пришлось ему поумерить свою гордость и ради еды и крыши над головой браться за простую работенку.

Как-то пришел он в захудалую деревушку из нескольких дворов. Наступали осенние холода. Погода была ужасная. Юноша постучался в самый богатый дом, чтобы попросить еду и ночлег.

Открыл ему суровый старик. Юноша изложил свою просьбу.

— Поди в загон к козам и выгреби оттуда навоз. Как будет чисто, сполоснись в бочке и приходи в дом за хлебом.

Не понравились юноше ни презрительный тон старика, ни грязная работенка, что он ему подкинул, но делать было нечего. Ворча и ругаясь побрел он в козий загон, нашел там вилы и принялся за работу. Устал и перепачкался страшно, но задание выполнил. Ополоснул юноша руки и лицо, колдовством вычистил одежду и снова постучал в дверь.

Старик вышел с куском хлеба в тряпице и кувшином кислого вина.

— Волшебник? — вдруг спросил он.

Юноша растерялся и только кивнул. Старик погладил бороду и многозначительно хмыкнул.

— Ступай обратно в загон. Там есть пустой денник. Козла у меня недавно волки задрали. Постели себе сена. Завтра поговорим, — и захлопнул дверь перед самым носом.

— Приложил бы я этого деда Круциатусом, — буркнул Геллерт. Альбус только плечами пожал и продолжил рассказ.

Разозлился юноша, но выбора у него не было. Дождь поливал нещадно, а в загоне было сухо и даже немного тепло. Устроился он в деннике на ночлег. Всю ночь ворочался — то козья вонь спать мешала, то мыши шуршали. Ждал юноша рассвета, чтобы уйти восвояси, но под самое утро задремал.

Разбудил его неласковый тычок под ребра.

— Вставай, бездельник! Небось в ученики пришел проситься? Вот сдался ты мне такой ленивый?

Оказался тот старик тоже волшебником, Мастером превращений. Юноша стряхнул с себя дремоту и бухнулся на колени — просить взять его в ученики. Старик долго сверкал глазами, но согласился. Видать желающих у него учиться днем с огнем было не сыскать.

— Еще бы, — буркнул Геллерт. Альбус ухмыльнулся и продолжал.

Вскоре он привык к грубости Мастера и стал пропускать обидные слова мимо ушей. А когда совсем освоился, то и сам стал потихоньку ворчать, если старик загружал его работой по хозяйству, а не учил колдовству. И все ему было не так. То за водой сходить в тягость, то теплая одежка из запасов Мастера плесенью воняет, то за дровами идти неохота. Старик ничего не говорил, только брови хмурил, да новые задания давал.

Наступила зима. Раз Мастер захворал, и попросил юношу сходить к ведьме в соседнюю деревню за целебным зельем. Не хотелось ему идти по сугробам через лес, но делать нечего. Поругался он на старика и пошел. Не такой уж и страшной была дорога. Быстро нашел юноша ведьму-знахарку и купил у нее зелье. А по пути назад завернул в кабак выпить горячительного. Перестарался он с выпивкой, лишь на вторые сутки очнулся и побрел к Мастеру. Хорошо еще зелье лечебное не потерял.

Приходит. А старик там чуть концы не отдал. Еле дышит уже. Выпил Мастер принесенного зелья и полегчало ему. Встал он на ноги, глаза злобой полыхают.

— Уморить меня хотел?

Почуял юноша недоброе и решил отшутиться, мол, вон ты какой здоровый, на тебе еще огород пахать. Старику видать не до шуток было, и превратил он юношу в козла.

Если до того жизнь его на мед не была похожа, то стало совсем плохо. Козла старик почти не кормил, подстилку ему не менял, презрительно звал Брюзгой и больно пинал при каждом удобном случае. Отощал козел, шерсть свалялась и висела клочьями, а вокруг роились мухи. С нетерпением ждал Брюзга весны, когда коз выпустят пастись. Думал убежать от злобного старика. Только вышло все совсем иначе.

Однажды, когда чуть потеплело, пришли в деревню живодеры — скупать ослабший за зиму скот на шкуры и мясо. И продал им старик задрипанного козла за бесценок.

— Чушь какая! — фыркнул Геллерт. Всем известно, что трансфигурация — временные чары. Не мог он так долго козлом оставаться.
— Это же сказка, — мягко усмехнулся Альбус. — Слушай дальше.

Брюзга орал не своим голосом, когда понял, зачем его вывели из загона. Скупщик и его подручный забойщик лишь посмеивались, а старик мстительно потирал руки.  

Козла привязали к скрипучей телеге, откуда пахло сыростью, кровью и смертью. Скупщик хлестнул тощую клячу, и они отправились в путь.

Дорога шла через лес, полный хищных зверей, но Брюзга в тот момент совсем не думал об этом. Он упорно жевал пеньковую веревку, которой был привязан. Жить незадачливому волшебнику хотелось невероятно, путь даже в козлином облике.

Лес редел. Вдали показались крыши следующей деревни. Брюзга совсем измочалил веревку, но все никак не решался сорваться. Не получись у него бежать, живодеры убьют его на месте. Внезапно из деревни к ним навстречу выскочила стая собак. Они подняли такой лай, что даже вялая тощая кляча, запряженная в телегу, встала на дыбы.

Брюзга так испугался злющих тварей, что попятился, рванул веревку и освободился. Не мешкая помчался он к лесу, только облезлый хвост торчал стоймя.

— Куда! — рявкнул скупщик, успокаивавший лошадь, а потом приказал своему подручному. — Догони эту норовистую скотину, да прирежь на месте! Целых три монеты за него отдал.

Брюзга, заслышав это, припустился еще пуще. Он скакал по лесу, не разбирая дороги. Где-то позади слышалась ругань живодера и треск веток. От худой кормежки и издевательств козел был слаб, поэтому скоро совсем выдохся. А живодер не отставал.

Спотыкаясь и прихрамывая выскочил Брюзга на небольшую полянку. Перед ним возвышался поросший травой холм, а внизу был виден вход в пещеру. Отчаявшийся козел решил спрятаться там и затаиться. Может пронесет напасть.

Забрался козел в пещеру, а она оказалась глубокая. Обрадовался Брюзга и пошел вглубь. Вдруг незнакомый резкий запах ударил в козлиные ноздри. Брюзга силился рассмотреть, что же за зверь там прячется. Если это волк, медведь или кто из волшебных существ, ему не сдобровать. На всякий случай он попятился назад.

— Не уйти тебе, — раздался рокочущий голос. — Может я и слаба, но на один залп огнем меня хватит. Будет у больной драконихи на обед жареная козлятина.

— Опять чепуха какая-то! — возмутился Геллерт. — Драконы же не разговаривают! Они — просто тупая скотина.

— Это всего лишь сказка, — подмигнул ему Альбус. — Уж больно серьезно ты все воспринимаешь. Может Бидль и драконов-то в жизни не видел. Я продолжу, с твоего позволения.

Затрясся Брюзга. Слышал он от Мастера о драконах, живущих неподалеку, но никогда не думал, что придется столкнуться с одним из них. Оказался теперь наш козел меж двух огней: с одной стороны дракониха пламенем грозит, с другой — живодер с ножом. Вот и крики его слышны снаружи, ругань.

И пришла Брюзге в голову отчаянная мысль. Стал он блеять тихонько по-козлиному. Вдруг дракониха его поймет. Он-то ее понял.

— Не губи! Там снаружи человек ходит. Он больше и упитанее меня. Я его сейчас в пещеру заманю, и поешь на славу. А надо будет — еще приведу.

Тут его глаза как раз к темноте привыкли. Видит: лежит в углу пещеры огромная красная дракониха, думает. А одно крыло у нее пластом на земле. Видать раненая. Летать и охотиться не может.

— Будь по-твоему, — облизнулась дракониха. — Но смотри, если обманешь!

Заблеял тогда Брюзга громким голосом. Чтобы человек его услышал. Так и случилось. Залез живодер с ножом в пещеру, головой крутит по сторонам. А козел за дракониху спрятался и снова заблеял. Полез сослепу человек дальше, да тут и поджарила его дракониха заживо. Наелась и отдыхать легла — телом выход перекрыла, чтобы козел не сбежал.

Пораскинул мозгами Брюзга: среди людей ему жить — всегда под угрозой ножа ходить, а тут дракониха его защитит, пока он ей помогает.

Так и повелось. Бегал день-деньской козел по лесу, заманивал к пещере прохожих и разбойников. А то и хищных зверей. Сам отъелся на лесной листве да коре, да ягодах, но репьев с колючками из шерсти не повытаскал. Так и ходил Брюзга задрипанным.

Жутко стало в пещере. Росла в углу гора из костей. Брюзга не успевал их закапывать. А вот драконихе лучше стало. Крыло у нее почти зажило. Волнительно было козлу: ну как она совсем поправится и бросит его тут. Или сожрет напоследок. Ходил козел грустный.

И вот как-то заманил он в пещеру аж двух торговцев, а у них с собой полные бутыли вина хорошего были. Пока дракониха с ними расправлялась, Брюзга пробки зубами вытащил и налакался вина, оплакивая невозможность снова стать человеком. Помутились козлиные мозги.

На следующее утро проснулся он с больной головой и странным вкусом жареного мяса во рту. А дракониха смотрела на него уж больно ласково и все норовила лизнуть шершавым языком козлиный бок. Нехорошие предчувствия завозились у него на душе.

— Ахаха! — подпрыгнул на кровати Геллерт. — Козел оприходовал дракониху! Вот это сказочка! Ну теперь, кажется, понятно, откуда химеры взялись!

Альбус провел рукой по лицу.

— В сообразительности тебе не откажешь, дорогой друг. Все так и было. Слушай.

Когда дракониха по весне начала облагораживать пещеру, устраивая в ней гнездо, до Брюзги дошло наконец, что же он натворил. А уж когда в гнезде появилось первое яйцо, и мамаша перестала пускать его в пещеру, козла охватил ужас.

Бросился он прочь оттуда по лесу, и ноги сами вывели его к дому старика-Мастера. Тот как раз был во дворе. Узнал старик своего ученика и очень удивился, отчего тот все еще жив. Захотелось ему послушать историю о том, где пропадал Брюзга весь этот год, и превратил он снова козла в человека.

Не веря своему счастью, упал бывший ученик на колени и благодарил старика за избавление от жалкого существования. И просил больше никогда не превращать его в козла, лучше убить на месте. Мастер был доволен тем, как изменился его ученик, но историю все же попросил рассказать.

Юноша ничего не утаил. Но не поверил бывшему Брюзге старый Мастер. Решил, что под конец его ученик тронулся умом и ему все привиделось. Разрешил он юноше остаться и продолжить обучение. Вернул ему волшебную палочку.

Ученик, хоть и был рад этому, то и дело с тревогой смотрел в сторону леса и думал о драконихе с ее кладкой. Его терзали смутные предчувствия.

Прошло время. Может год, может два, а может и больше. Ученик добросовестно старался и по мастерству уже приближался к учителю. И тут из соседней деревни пришла весть, что среди белого дня стали пропадать прямо с улиц люди. Говорили, что их забирают крылатые ангелы.

А потом у Мастера пропало несколько коз. Прямо из загона. Выбежавший на крыльцо старик успел разглядеть только огромные красные крылья и драконий хвост. Пришел старый Мастер в сильную ярость.

— Показывай, — закричал, — где живет эта твоя дракониха!

Юноша, хоть испугался до смерти, повел старика в лес знакомыми тропами. Ближе к вечеру пришли они к той пещере. Поляна вокруг совсем изменилась: повсюду валялись обглоданные кости, словно кто-то швырял их ради забавы. Юноша вздрогнул, когда при свете магического огонька увидел в сторонке огромный драконий череп.

Из пещеры слышался смех и утробное урчание. Недра освещались всполохами пламени. Старик выглядел испуганным, но бежать не спешил. Несколькими заклинаниями обрушил он своды пещеры, погребая под ними чудовищ.

По темному лесу вернулись они в дом, так и не поговорив о том, что было. Юноше стало не по себе, и он по старой привычке ушел спать в козий загон. Ночью его разбудил запах дыма и нервное блеяние коз.

Выскочил он на двор и увидел, что дом Мастера горит, а на над ним, едва касаясь языков пламени, летают три чудовища. Лица и тела у них были человеческими, на голове витые козлиные рога, за спиной драконьи крылья и длинный хвост.

Спрятался юноша за бочку и дождался, пока злобные твари улетят. Потом собрал на пепелище все, что уцелело, забрал коз и ушел восвояси. Больше его в тех краях никто не видел.

Только люди время от времени продолжали пропадать.

— Мда, — протянул Геллерт. — Жутковатая сказочка.

— Вот и я говорю, — согласился Альбус. — Не детская. Только Аберфорт к ней неравнодушен. Все задумывается о том, какими выросли эти существа. Рисует их.

— Беспокоиться начнешь, когда он заведет у себя коз, начнет практиковаться в анимагии и втихую выращивать самку дракона, — хохотнул Геллерт. — Пока до создания химер ему еще ой как далеко.

— Ну не знаю, — с сомнением протянул Альбус. — Меня больше страшат монстры, которые могут скрываться в его голове. А на химер можно найти управу.

— Пойдем лучше развеемся, дружище, — отвлек его от мрачных раздумий Геллерт. — Жара уже спала. Дело к вечеру. Монстры выходят погулять. Я давно думаю зайти на местное кладбище. Слышал, Певереллы, жили в этих краях?

Невыносимо пахло маргаритками. За время, проведённое в лаборатории, Тонкс возненавидела этот запах. Тонким цветочным ароматом пропиталось всё вокруг: реторты и колбы, перегоночные кубы и котлы, мебель и ингредиенты для зелий. Тонкс казалось, что запах въелся в кожу, и теперь от него было не избавиться.
Как и от тяжёлого, осуждающего взгляда профессора Снейпа.
— То есть как это не можете?
— Не получается.
Нимфадора нахмурилась, сосредоточилась, вспоминая внешность встреченного утром маггла, и... ничего. Ни знакомой щекотки, ни звона в ушах, ни ощущения раздвоенности, которое всегда возникало при смене внешности. Только пустота внутри и сквозняк в лаборатории, от которого постоянно мёрзли руки. И запах маргариток — он-то точно никуда не исчез.
— Ничего не понимаю. Зелье должно было усилить ваши способности, а не блокировать, — сказал Снейп.
Колба с зельем казалась до смешного крохотной в длинных белых пальцах профессора, который уже года два как не был её преподавателем, но привычка называть его так осталась. Снейпа это злило, как и вечная неуклюжесть Тонкс, которая в очередной раз нечаянно что-то разбила или разлила.
Это было в последний раз, профессор! Правда-правда.
Снейп делал вид, что верит, и, в сотый раз слыша звон бьющегося стекла, взмахивал волшебной палочкой, говоря: Репаро!
Жаль, что всё остальное нельзя было так же легко исправить. Тонкс с ужасом представила, что больше никогда в жизни не сможет отрастить утиный нос или превратиться в миссис Джонсон — вредную старушку, в доме которой она арендовала квартиру, — чтобы разыгрывать соседей.
И что ужаснее всего — о карьере аврора можно забыть. Тонкс была неплохим дуэлянтом и хорошим аналитиком, но оставалась ужасно неуклюжей и шумной, что было жирным минусом в её и так не впечатляющей характеристике. Способность метаморфа хорошо помогала сгладить эту проблему, а теперь, лишившись её, она рисковала остаться без работы или — что ещё хуже — стать обычным клерком в пропахшем пылью и чернилами кабинете.
— Вы говорили, что эксперимент совершенно безопасный! — воскликнула Тонкс.
— Профессор Дамблдор.
— Что — профессор Дамблдор?
— Об этом говорил профессор Дамблдор, — терпеливо повторил Снейп, а потом вздохнул и спросил: — Выпьете чаю?
— Чаю? З-зачем?
Тонкс невольно попятилась. Вдруг профессор относился к тому типу безумных учёных, которые привыкли избавляться от последствий неудачных экспериментов самым радикальным способом.
Ядом, например.
— Чтобы вы помолчали хотя бы полчаса, а я смог подумать, что нам со всем этим делать. Вы шумная, Тонкс.
Снейп поставил на стол большую чашку с чаем, пахнущую ромашкой, мятой и чем-то подозрительно похожим на полынь.
— Печенья нет, конфет тоже, — предупредил Снейп.
— Ничего, так тоже очень вкусно, — заверила Тонкс, поспешно делая глоток, и едва не выплюнула всё обратно.
Чай был крепким, горьким и противным на вкус. С трудом проглотив, Нимфадора натянуто улыбнулась и часто-часто заморгала — от горечи на глазах выступили слёзы.
Снейп сделал вид, что так и надо. Он редко — почти никогда, — принимал гостей. Откуда ему было знать, что полынь в чае не всем по вкусу.

***
Идея усовершенствовать Оборотное зелье приходила в голову каждому уважающему себя учёному, но далеко не каждый брался за неё всерьёз. За последнее столетие было написано много научных трудов, испорчено сотни фунтов шкур бумсланга и сушёных златоглазок, а так же отправлено в больницу Святого Мунго не один десяток волшебников, решивших на себе проверить плоды удачных и не очень экспериментов.
Снейп не был исключением, но все его теории так и остались бы теориями, если бы не помощь профессора Дамблдора. Именно он уговорил Тонкс помочь: сначала поделиться кровью для исследований, потом ассистировать профессору Снейпу и наконец-то стать первой, кто опробует на себе улучшенный состав зелья. Шутка ли? В одночасье обрести почти неограниченную способность к изменению внешности не только как человек, но и как зверь. Почти как анимаг, только без привязки к какой-либо одной форме.
Что-что, а убеждать профессор Дамблдор умел.
Тонкс вертела в руках чашку с горьким чаем, украдкой поглядывая на Снейпа. И молчала. Лучше молчать, а то снова чем-нибудь угостит — таким же невкусным и жутко полезным. Совсем как мама, когда Нимфадора болела, при этом повторяя, что хорошее лекарство сладким быть не может.
В Снейпе всего было слишком: слишком мрачная одежда, слишком бледная кожа, слишком длинный нос, слишком скверный характер. В Хогвартсе Тонкс побаивалась его — ей казалось, что у него была дополнительная пара глаз на затылке, иначе как объяснить, что он всегда ловил с поличным тех, кто списывал у него на уроках?
Вздохнув, Тонкс рискнула спросить:
— Получается?
— Смотря что. Идите сюда.
Нимфадора осторожно подошла к столу, держа в руках чашку с чаем. Пить его было невозможно, а вот греть руки — в самый раз.
— Видите формулу? — Он передал Тонкс исчирканный чернилами пергамент. — Сначала я думал, что ошибся в дозировке дополнительного ингредиента. Кровь метаморфа — уникальная и очень редкая субстанция, до конца не исследованная, а оттого крайне непредсказуемая.
— Почему её не исследовали? Слишком сложно?
— Не находилось добровольцев. Никому в наше время не хочется идти на жертвы во имя науки, — сказал Снейп совершенно серьёзно.
Тонкс неуверенно улыбнулась. Это было похоже на шутку. Или на попытку пошутить, неудачную и неловкую.
— Дозировка правильная?
Снейп кивнул и сказал:
— Более того, я почти уверен, что для другого человека оно совершенно безопасно.
— В чём же тогда проблема?
— В том, что кровь ваша. Вы метаморф — ваши способности к изменению формы и внешности сами по себе универсальны. Попытка временно усилить их привела к прямо противоположному эффекту. Так же временному.
— Насколько временному? — спросила Нимфадора.
— От двух до шести часов.
Услышав это, Тонкс рассмеялась, сначала тихонько, потом всё громче и громче, не в силах остановиться. Она ощущала, как страх остаться без способностей понемногу отпускал, смывался тёплой волной осознания, что эксперимент закончился. Правда, немного неудачно, но с кем не бывает. От избытка чувств Нимфадора сжала руку Снейпа и стала благодарить, говоря быстро, сбивчиво, то и дело проглатывая окончания слов.
Снейп хмуро смотрел на неё, но не делал попыток вырвать руку. Произнёс только:
— У вас истерика.
На что Тонкс покачала головой и сказала:
— Нет, нет, нет. Всё хорошо! Правда-правда. И будет ещё лучше, когда... ой!
Чашка выскользнула из руки и упала на стол, заливая чаем бумаги с формулами, расчётами и чертежами. Три месяца исследований утонули в горьком полынном чае меньше чем за минуту: чернила размылись, пергамент слипся и, при попытке разделить листы, стал разлезаться и рваться.
— Ой... — повторила Тонкс, отпуская руку Снейпа и втягивая голову в плечи, совсем как провинившаяся школьница.
«Убьёт. Точно убьёт», — мелькнула в голове Нимфадоры мысль.
Снейпу удалось удивить её: он не стал ни ругаться, ни прогонять из лаборатории, ни даже заколдовывать. Стоял и смотрел на беспорядок на своём столе, а потом взмахнул палочкой и произнёс очищающее заклинание.
— Может, это и к лучшему, — пробормотал он, а затем вдруг предложил: — Пойдёмте поужинаем. Мадам Розмерта по средам готовит свой фирменный тыквенный пирог, весьма и весьма недурно.
Тонкс недоверчиво посмотрела на него — шутит, что ли? — а затем улыбнулась и кивнула. Была не была! Если сразу не прибил на месте — значит, теперь точно не отравит. Профессор Снейп жуткий скряга и на кого попало яды тратить не станет. А ей, Тонкс, будет чем похвастаться перед детьми и внуками.

***
В пабе «Три метлы» вкусно пахло сливочным пивом и выпечкой. Под потолком летали наколдованные разноцветные огоньки — светлячки, — жутко настырные и прилипчивые сгустки магии, впрочем, совершенно безобидные.
Несмотря на будний день, в пабе было шумно — фирменный пирог мадам Розмерты стоил того, чтобы ради него покинуть уютную гостиную у себя дома и пойти отведать лакомство, жутко вкусное и жутко вредное. Для фигуры так точно.
Тонкс ела уже третий кусок, сладкий, так и тающий во рту, как сахарная пудра, и напоминающий о бабьем лете, душных предгрозовых ночах и нагретой на солнце террасе.
Снейп ел мало, смакуя лакомство и растягивая удовольствие. И говорил: об исследованиях, о свойствах шкуры бумсланга, о крови метаморфов, о соединении через умножение и о разложении путём путрефекации. Он говорил о многом непонятном для Тонкс, но очень важном для него.
Нимфадора молчала, ела тыквенный пирог и слушала. Ей нравился его голос, нравилась уют паба и вкус пирога. Было хорошо, почти как дома, почти как раньше.
— Тонкс, — позвал Снейп.
— Что? — Она сонно посмотрела на него, он кивком указал на её руки.
Совершенно обычные с разноцветным лаком на ногтях — сейчас они стали длинными и тонкими, словно вылепленными из белой глины; чужими и одновременно такими знакомыми.
Нимфадора зажмурилась, воскрешая в памяти одно лицо за другим. Не было ничего проще, чем представить кого-то, вдохнуть поглубже и изменить черты лица, цвет глаз и кожи, изгиб бровей и высоту скул, форму носа и длину волос.
И так раз за разом, до тошноты и головокружения. Обычному человеку, не метаморфу, не понять, как даже кратковременная потеря способностей может напугать. Это ведь почти то же самое, что лишится руки или зрения: жить можно, но не очень-то и хочется.
— Эй, хватит. — Снейп осторожно встряхнул её. — Не стоит так усердствовать, способности больше никуда не исчезнут.
— Знаю! — воскликнула Тонкс, счастливо улыбаясь. — Теперь можно будет продолжить исследования. Надо будет восстановить записи и быть аккуратнее с опытными образцами. Наверное, одних мышей для эксперимента недостаточно. Надо будет взять что-то побольше: хомяка и морскую свинку. Или кошку! Да, кошка идеально подойдёт и...
— Тонкс, не будет больше никаких экспериментов, — перебил её Снейп.
— Как — не будет?
— Слишком опасно.
— Для животных? Но ведь с ними всё хорошо. Ну и что, что шерсть у мышей позеленела — так даже красивее, не всё же им быть скучными и серыми.
— Не для мышей — для вас.
Снейп откинулся на спинку стула и устало прикрыл глаза. Ему нужно было многое рассказать ей и многое объяснить, но он совершенно не мог подобрать правильные слова.
— Я не понимаю, — сказала Тонкс.
Она ощущала себя ребёнком, которому пообещали купить коробку «Бобов Берти Боттс», а потом вдруг оказалось, что нельзя — у неё на них, оказывается, аллергия.
— Зелье работает на обычных волшебниках. Вчера я испытал его на себе и на протяжении четырёх часов мог изменять внешность так же легко, как и настоящий метаморф.
— Это ведь здорово?
— Нет, не здорово. Знаете, почему шкурка бумсланга столько дорого стоит и продаётся далеко не в каждой аптеке?
— Потому что бумсланги вымирающий вид.
— Верно. Вымирающим он стал после изобретения Оборотного зелья. Ваша же кровь — уникальный катализатор, способный не только усилить, но и полностью изменить сам принцип работы зелья. Беда в том, что метаморфы редко рождаются. Во всём мире их не больше дюжины.
— Мы — вымирающий вид? — неловко пошутила Тонкс.
Вот только шутить ей совсем не хотелось. Хотелось плакать от обиды и досады, что успех, который оказался совсем рядом — стоит руку протянуть, мог оказаться гибелью для таких как она.
— Ещё нет. Но станете, если о результатах исследований станет известно.
— Что же делать? Я могу...
— Нет, не можете. Сейчас вы аппарируете домой и больше не станете приходить в лабораторию. С профессором Дамблдором я сам объяснюсь. Он с самого начала не очень верил в успех, так что убедить его в провале эксперимента будет не сложно.
Нимфадоре бы радоваться, что больше не будет никаких иголок и противной слабости после забора крови; больше никакой лаборатории, дымящих котлов и запаха маргариток. И больше никакого Снейпа, всегда недовольного и мрачного. Ей бы радоваться, но отчего-то радостно совершенно не было.
Было горько.
До слёз.

***
Тонкс уткнулась носом в шарф, пряча лицо от холодного осеннего ветра. Неуверенно оглянулась по сторонам, будто бы боялась, что за ними следят, а потом спросила:
— Профессор? То есть мистер Снейп, то есть Северус — можно вас так называть? — мы ещё встретимся?
— Зачем?
— Чтобы отведать фирменный пирог мадам Розмерты. Он мне очень-очень понравился, но самой есть его совсем не вкусно. И скучно. И...
— Тонкс, вы такая шумная, — снова перебил её Снейп и, вздохнув, сказал: — Встретимся. В конце концов, я ещё должен вам отдать последний флакон с усовершенствованным Оборотным зельем.
— Оставьте себе.
— Но...
— Оставьте, — повторила Тонкс. — Зачем он мне — метаморфу? А вам пригодится — мало ли что. И в следующую среду обязательно приходите, я буду вас ждать.
Тонкс хотелось так много всего ему сказать, но нужных слов не находилось — она никогда не умела красиво и убедительно говорить. Снейпу же наоборот хотелось помолчать — молчать было правильно. По крайней мере, сейчас. Глядя на по-детски счастливую улыбку Нимфадоры, Северус и сам невольно улыбнулся. Скорее всего, он ещё сто раз пожалеет о своём обещании, но это будет не сегодня.
В конце концов, тыквенный пирог Розмерта готовит только раз в неделю, а болтовню Тонкс можно вытерпеть — порой она бывает вполне сносной.

Крадется под бледной луной
В глухой полуночный час
Знакомою смутно тропой
Похоже не в первый раз.

Выходит она на аллею,
Белые статуи в ряд
Спокойно так и неподвижно
На постаментах стоят.

Спокойствие это обманно,
Лица коверкает страх.
Но ей не понять. Под дурманом
Еле стоит на ногах.

Ее провожатый из тени
Ей говорит: Поспеши
Взглянуть на рук своих творенья.
Они ли не хороши?

Их свет омывает лунный,
И кажется будто вот вот
Поднимется крик безумный,
И кто-то из них оживет.

Медленно с болью спадает
Беспамятства пелена.
Он крепко к груди прижимает,
Шепчет: Ты не одна.

И в красных глазах спасение
Ищет она как на дне.
Тянется к отражению
Монстр в ее голове.