Розмерта стояла, облокотившись на барную стойку, подпирала голову кулачками и скучающим взором скользила по переполненному залу.
Сегодня был, пожалуй, самый долгий и нудный день в её жизни.
«Три метлы» были заполнены стариками да школьниками, а из интересных, молодых и неженатых была только небольшая компания охотников в углу, но они были так заняты беседой и горячим грогом, что не обращали на Розмерту никакого внимания...
– Одно сливочное пиво, пожалуйста! – бородатый волшебник был так занят своей газетой, что даже не взглянул на барменшу. Розмерта недовольно грохнула на стойку кружку пенистого напитка, волшебник забрал заказ и ушел, а Розмерта вернулась в изначальное положение и сладостно вздохнула, взглянув на плечистую фигуру одного из охотников. Сейчас он сидел спиной к ней, но Розмерта знала, что у него рыжеватые волосы, мощная челюсть, светлые глаза и...
Словно почувствовав её взгляд, охотник встал, отодвинул стул, развернулся и пошел между столиками. Розмерта оживилась, машинально поправила волосы, выкатывая колесом свою – дай Мерлин каждой – грудь. Охотник чуть улыбнулся, взглянул ей в глаза и...свернул в туалет.
Розмерта сердито фыркнула, отвернулась, шлепнула на стойку потрепанный дамский романчик «Опасный охотник» – последний из серии дамских романов Риты Скитер, вышедший следом за нашумевшими книгами «Аромат Амортенции» и «Салазар Страстный», и уткнулась в книгу. Делать все равно было нечего, так что она погрузилась в чтение.
«Его трепещущий гигантский снитч порхал рядом с её разгоряченным телом, желая быть плененным. И тогда Сильвия схватила его, схватила со всей горячностью, которая кипела в её саламандровой крови, с жадностью обхватила пульсирующую плоть горячими губами. Джильберт застонал, как раненый штырехвост и...»
Звякнул дверной колокольчик. Розмерта машинально вскинула взгляд и увидела, что в трактир вошел новый клиент – высокий красивый парень в кожаной куртке.
Её скуку как рукой сняло.
Вот, кто всегда первым делом смотрит на неё!
Вот, кто никогда не пройдет мимо!
И точно – окинув зал беглым взглядом, Сириус разглядел её, улыбнулся так, что наверняка на него запали сразу все, сидящие за столиками школьницы и направился к ней, Розмерте!
Она расцвела навстречу новому гостю...
«Она улыбнулась ему, чувствуя себя наливным яблоком, готовым сидром потечь по...»
Розмерта коротко тряхнула головой и уперлась в стойку широко расставленными ладонями.
– Здравствуй, красавица, – вкрадчиво молвил Сириус, облокотившись на стойку со стороны зала.
– Здравствуй, разбойник, – кокетливо молвила Розмерта в ответ.
– Как идут дела? – взгляд Сириуса привычно и приятно заскользил в её глубоком вырезе – словно ниточка.
– Да как они могут идти? Налей да налей, стою тут как бочка с пивом. Хоть бы кто на свидание позвал!
– Я бы выпил тебя до дна, – улыбнулся Сириус, невзначай поглаживая её по руке тыльной стороной пальцев. – Досуха.
Розмерта довольно порозовела и опустила ресницы.
– Скажешь тоже... – она плавным жестом отняла руку и многозначительно дернула золотую цепочку, висящую на её красивой шее.
– Интересная штучка, – глядя ей только в глаза, Сириус потянул за цепочку и вытащил золотой кулон из его горячего ложа. – Откуда?
– Подарок, – похвасталась Роуз.
– Да ну? И кто же это у нас такой щедрый? – Сириус щелкнул большим пальцем, подкидывая кулончик.
– Один избалованный богатый мальчишка, которого я никак не могу спровадить, – Розмерта уже было совсем наклонилась к нему, намереваясь подарить нахалу поцелуй, но тут её позвали из зала – и не кто-нибудь, а именно тот, рыжий охотник.
– О, надо работать! – переполошилась она, демонстративно расстегнула пуговку на блузке, поправила свои пышные прелести, взбила волосы и, подхватив поднос, обошла стойку.
– Вейла, – прищелкнул языком Сириус.
– Да, – прищелкнула языком Розмерта, напоследок провела ладошкой по его колючей щеке и отправилась в зал, кокетливо поводя задиком.
Сириус усмехнулся, проводив её бедра взглядом, но тут вдруг среди темных мантией и темных волос мелькнула белизна и он обо всём забыл.
Он навалился на стойку, стащил из бара Розмерты пару бутылок сливочного пива и направился в зал, радуясь, что Малфой сидит к нему спиной и не может сбежать.
Да, она сидела к нему спиной.
У неё были чертовски маленькие плечи и даже грубая кожаная куртка не делала их больше.
Целовать их..
И узкая спина.
Влажная, солёная от пота..
И длинные белые волосы, лежащие на этой спине.
Наматывать их на руку...
Даже когда Сириус видел всё это издалека, чувствовал эту чертову лихорадку. Горячий озноб.
И этот озноб усиливался, когда он был рядом с Малфой. Но только в такие секунды Сириус чувствовал себя хорошо.
Конечно, Сириус прекрасно знал, что всё это означает и что с ним происходит.
Не зря же говорят, что секс всегда всё усложняет. Конечно, усложняет! Но люди падки на кайф. Простой кайф можно получить и постояв минут пять под душем, но ни одна дрочка, пусть даже самая лучшая, никогда не сравнится с тем бешеным адреналином который дает полноценный секс. Добавьте к этому адреналину малейшую симпатию – и зелье Другой Человек заберется вам под кожу и ударит по голове похлеще любой наркоты. Потом, со временем придет понимание, что таких зелий в мире не счесть и у каждого свой вкус, так что глупо всю жизнь торчать на одном.
И тогда оно отпустит.
Но сначала усложнит жизнь.
И с этим Сириус научился справляться. Но вот что делать, если вместо малейшей симпатии – эта Гребанная Непонятная Хрень, которая поднимала дыбом волосы на его руках, когда он просто думал о Роксане Малфой или видел её за овсянкой в Большом Зале?
Это зелье опасно, как жидкая тентакула.
Оно может его убить.
Но он уже на него подсел.
Сириус подошел ближе.
На столе перед Роксаной лежал её плеер – точнее его печальные останки, соединенные какими-то нитками и деталями. Сама Роксана сидела, ссутулившись и уперевшись одним локтем в стол – зажатая между пальцев сигарета истлела почти до половины, но Малфой явно ничего не замечала. Напряженная мыслительная работа словно покинула её голову и теперь сгущалась над столиком как гроза...
– Привет, – хрипло произнес Сириус, одновременно ставя на стол пиво и наклоняясь, чтобы поцеловать Роксану.
Она сердито увернулась.
– Пошел к черту!
Сириус рассмеялся.
– Да ладно. Ты всё ещё дуешься? – он уселся на свободный стул напротив. – Это уже становится смешно.
– Смешно, – эхом отозвалась Роксана, ковыряя искрящейся палочкой в плеере. Она не смотрела на Сириуса, но ему до черта хотелось, чтобы посмотрела. С ней случилось что-то.
Малфой и раньше была ничего, а за последнюю неделю она как-то похорошела. Нет, не так. Она стала просто охуительно хороша.
Он услышал слабый треск – Патрик, которого Малфой теперь всюду таскала с собой, сидел и жрал салфетки и зубочистки, источая тепло, словно маленький обогреватель.
– Тебе нахуй смешно, а было бы тебе смешно продуть, когда игра была уже фактически в кармане? – резко спросила Роксана. – Понимаешь, в кармане! Мы выигрывали и все это видели!
– Вы продули и давай об этом забудем. Ты ещё скажи, что тебе до черта важно поддерживать имидж твоего гребанного факультета, – поддел её Сириус.
Какое-то время Роксана молчала, тыкая палочкой в части плеера – на глазах у Сириуса они срастались и распадались, как пазлы.
– Нотт опять пытался заговорить сегодня насчет помолвки, – вдруг тихо сказала она и устало откинулась на спинку стула.
Наконец-то посмотрела Сириусу прямо в глаза.
– Ты его послала? – Сириус отпил из своей кружки, не отпуская её взгляда.
Они часто так делали.
Говорили об одном, думали о другом, чаще всего об одном и том же. Он хотел бы сказать ей, что отсчитывает минуты до наступления ночи, когда они смогут закрыться в её комнате, но не говорил, потому что знал – она думает о том же.
– Я врезала по нему Конъюнктивитиусом, – она пожала плечами.
– Почему не сказала мне?
– А зачем?
– Я бы с ним поговорил.
– Нет нужды.
– Ты боишься?
– Меня не надо опекать! – вспылила она.
– Остынь, вейла, у тебя глаза желтеют.
Роксана в ужасе схватила кружку с пивом и погляделась в железный ободок, как в зеркало.
Сириус засмеялся с хрипотцой, а Роксана вдруг взяла и плеснула в него из этой кружки. Плеснула бы, если бы он вовремя не выхватил палочку.
Но посетители все равно перепугались.
– Что у вас тут? – Розмерта замерла у их столика, бросив короткий, взгляд в сторону Роксаны, которая потряхивала мокрыми руками – все салфетки давно сожрал её любимец.
– Ещё одно пиво, Рози, – посмеиваясь, сказал Сириус.– И... ты завтракала сегодня? – он повернулся к Роксане.
Молчание.
– Роксана, я задал вопрос, – Сириус наклонился вперед и не заметил ещё одного, но уже совершенно другого взгляда, которым барменша наградила слизеринку.
– Похер, Блэк, делай, что хочешь, – отрезала Роксана, снова склоняясь над своим плеером, когда смогла наконец высушить руки.
– Сделай нам хорошо, – Сириус снова повернулся к Роуз и поцеловал её руку.
– Есть в округе хоть одна женщина или девушка, которую ты не трахал? – сварливо поинтересовалась Роксана, когда Розмерта ушла.
Сириус пропустил её вопрос мимо ушей.
– Что ты пытаешься сделать с этой несчастной хреновиной? – спросил он, когда Роуз принесла им ещё сливочное пиво и свой знаменитый яблочный пирог. – По– моему ему просто надо устроить достойные проводы.
– Заткнись, а? – Роксана вдруг психанула и швырнула волшебную палочку на стол. Сыпанули искры. Патрик в ужасе спрятался за кружку Сириуса и из неё сразу же повалил пар. – Ладно, ты прав. Какого черта я мучаюсь, понятно же, что его не спасти, – и она сунула в рот здоровенный кусок пирога.
Пару минут Сириус смотрел, как она уныло жует и скорбно поглаживает пальцем пустой корпус своего странного прибора. В голове у него вертелась какая-то мысль, какое-то важное имя, которое он никак не мог поймать. А когда поймал, его вдруг захватил такой энтузиазм, что он вскочил со стула.
– Идем! – он бросил на стол пару монет.
– Куда это?
– Спасать твоего монстра!
– Этот парень – вроде как мой племянник. Лет пять назад он женился на Молли Пруэтт, может слышала – Уизли, Артур ?
– Нет, не слышала. Но о Молли знаю, маменька хотела выдать её за Люциуса... давно.
– Он повернут на маглах и всем, что с ними связано, этот Артур. Думаю, твою хреновину починит за пару дней... хотя... если честно, я такую штуку вижу впервые в жизни. Откуда она у тебя? – и Сириус толкнул дверь мрачного прогнившего насквозь заведения с кабаньей головой на вывеске.
– Нашла у себя под дверью за день до того, как меня выслали в Норвегию.
– Что, просто нашла под дверью?
– Да. Мирон и Дон использовали кучу заклинаний, чтобы понять, как он работает, потом мы размножили чарами кассеты и... долгая история, – она отмахнулась и оглянулась по сторонам. И хорошо, что не заметила, как исказилось лицо Сириуса при упоминании о Мирона. Одно произнесение его имени этими губами он считал жестокой изменой и ничего не мог с собой поделать.
Хорошо, что в это время дня в кабаке не было никого – если не считать парочки спящих пьяниц у окна, да бородатого владельца, который разбирал коробки за барной стойкой.
– Зем! – Сириус уперся в стол перед одним из пьяниц, потрепанным, но сравнительно молодым хиппи. На нем было столько всего разноцветного и нелепого, что он казался ожившей галлюцинацией. Причем довольно потрепанной – как будто слишком часто являлся в бреду какому-нибудь укурку.
– Зем! Наземникус, твою мать! – Сириус толкнул его.
Пьяница вздрогнул, открыл заплывшие глазки, а когда увидел, кто перед ним стоит, вдруг резво подскочил и в ужасе бросился через стол к выходу, опрокидывая стаканы и бутылки. Сириус оказался быстрее. Он схватил его за куртку, так что затрещала ткань, пара секунд борьбы, пара перевернутых стульев – и вот Сириус прижимает ошалевшего хиппи к стенке, держа его за грудки, а тот странно пищит и елозит по полу ногами.
Самое веселое было во всем этом то, что второй пьяница после этой драки вдруг начал громко храпеть.
– Ну, не узнаешь старых друзей?
Хиппи моргнул и вдруг всё его лицо перекосила гримаса радости.
– А-а-а... – задрожал в гусиной глотке хриплый голос. – С-си-и-ириус, малыш! – он икнул и напустил на себя серьезный вид. – Как здоровье дяди?
Сириус встряхнул его так, что длинноволосая башка пьяницы треснулась об стену.
– Ладно-ладно-ладно, передай ему, что я верну всё то золото. Всё то золото и этот чертов морто...мор... мотор, дементор его сожри... идет?
– Я здесь не для этого, – Сириус отпустил его. – Надо чтобы ты передал кое что Артуру Уизли. Справишься – прощу тебе долг.
В глазах Наземникуса мигом загорелось понимание.
– Передам, отчего же не передать... – он потер грязными ладонями свою чудовищную, желтую рубашку под курткой. Выглядело так, будто он себя оглаживает. – А что..ик.. передать-то?
Роксана переглянулась с Сириусом и протянула ему сверток с остатками плеера.
– Вот! – Сириус поднял сверток и глазки хиппи уставились на него. – Не справишься, упырь, потеряешь, утащишь и толкнешь – я найду тебя и сделаю из твоих кишок подтяжки, – то, что он говорил всё это так вкрадчиво и нежно пугало даже больше, чем сама угроза. – Понял?
– А почему просто не отправить по почте? – спросила Роксана, невольно почувствовав жалость к неизвестному пьянчуге.
– Вот! Дельное замечание, юная ле..ик!..ди, – вставил свой кнат Наземникус. Роксана наградила его взглядом, полным отвращения.
– Потому что после взрыва автомобильного мотора жена Артура вскрывает всю почту, а он прячет от неё свою мастерскую, – пояснил Сириус, ввинчиваясь взглядом в глаза Наземникуса. Выпустив его, он бросил ему сверток. – А заказы теперь получает через это вот дерьмо.
– Ну я ведь уже извинился... – захныкал Наземникус.
– Ладно, черт с тобой, – Сириус вдруг хлопнул его по плечу, так что бедолага весь задрожал. – Посылку доставь, а больше от тебя ничего не требуется...хотя... – когда пьяница уже собрался уйти, как вдруг Сириус сжал ткань куртки у него на плече и удержал.
– У тебя ещё есть? – тихо спросил он, быстро оглянувшись на бармена. Роксана нахмурилась, уловив какой-то хищный отблеск в серых глазах.
– Ну есть немножко, – жалобно отозвался хиппи, обнимая свою сумку. – Но я для себя...
Сириус вытащил из– за пазухи мешочек галлеонов, раскрыл его и принялся медленно выкладывать монеты на стол – до тех пор, пока Наземникус не сдался.
– Ну ладно-ладно, держи... – он завозился и сунул Сириусу в руку какой-то маленький грязный пакетик. У Роксаны мурашки побежали по спине. – Пропади ты пропадом, Блэк...
– Спасибо, старик, – Сириус оставил его сгребать со стола золото, а сам взял Роксану за руку и вытащил на задний двор кабачка.
– Ты уверен, что ему можно доверять? – спросила она, глядя как Сириус возится с пакетом.
– Да-да, я уверен, – он сорвал с кирпичной стены объявление о продаже метел и палочкой высосал из него воду и грязь.
– Это марихуана? – дрогнувшим голосом спросила Роксана, глядя, как он скручивает из объявления сигарету.
– Почти, – Сириус выругался, когда немного просыпалось на землю. – Высушенная фасоль тентакула. Черта с два достанешь здесь, но везде есть свои лазейки... – он подмигнул Роксане.
– И часто ты?..
– Что? – Сириус на секунду взглянул на неё. – Нет. Но иногда по чуть-чуть... – он сунул сигарету в рот. – В последнее время в моей жизни как-то случается непозволительно много дерьма. Это позволяет расслабится. Не поможешь?
Роксана молча щелкнула своей зажигалкой – любимой, металлической с британским флагом.
Сириус придержал её руку, раскуривая, а потом затянулся и прислонился спиной к влажной кирпичной стене в объявлениях.
Голова его откинулась назад, ресницы блаженно прикрылись.
Он выпускал дым очень медленно, как закипающий чайник под чехлом выпускает пар.
Роксана смотрела на него во все глаза. Сердце перескакивало через порядок ударов.
Не открывая глаз, Сириус сделал ещё одну затяжку... а потом издал короткий – не то стон, не то ещё что-то, но от этого звука Роксану пробрали мурашки. Те самые, больные мурашки. От которых не был спасения. После них ей просто хотелось напасть на Сириуса.
Он открыл глаза и лениво улыбнулся, глядя на неё.
Зрачки у него были дохрена огромные. Глаза стали почти что чёрными.
– Ты красивая, – сказал он.
– А ты укуренный, – Роксана усмехнулась.
Сириус протянул ей дымящуюся сигарету.
Сладковатый дымок въедался в горло и небо.
Довольно долго она не могла решиться и дрожала от негодования, глядя на сигарету, а Сириус тихо посмеивался над ней, так что в конце-концов она не выдержала, схватила её и сделала затяжку.
Ожидала фейерверка, но ничего не произошло.
Вот совсем. Может она испугалась и слишком быстро выпустила дым?
– Дым... – повторила она вслух и посмотрела на Сириуса.
Он смотрел на неё и у него подрагивали уголки губ.
Смешное слово какое-то...
Дым.
– Что? – спросил Сириус и тут она прыснула.
А потом и он.
Что-то странное творилось. Но это было очень смешное слово. И чем дальше, тем смешнее оно становилось.
Потом был дурман. Веселый, легкий, но всё же дурман.
Голова заполнилась каким-то очень веселым, звенящим мусором.
Они бродили по Хогсмиду, обнявшись и изо всех сил делали вид, что с ними всё нормально, но когда прохожие оборачивались на них, им все же не удавалось сдержать смех. На них смотрели так, будто они были опасными, их огибали по кругу, старались уступить им дорогу и потом долго оборачивались вслед.
Примерно так же на них смотрели в Большом Зале, когда они завалились в Большой зал, оба – в кожаных куртках, в обнимку. Ну, то есть как... Сириус обнимал Рокс за шею, такой она была маленькой, но это было даже удобно, потому что она обнимала его за пояс и их руки не соскальзывали и не уставали. Они могли бы ходить так вечно.
У Сириуса с пояса свисала его любимая цепочка и била его о разорванные джинсы, Малфой была самой обычной, но её белые волосы всегда выглядели странно, так что смотрелись они вдвоем и впрямь как два фрика.
Да и наплевать.
В какой-то момент на Роксану нашло. Она выхватила у Сириуса сигарету и бросилась наутек. Всё это нахальство сопровождалось её рассыпчатым смехом – тем самым, редким, заливистым смехом. Не все девчонки умеют смеяться так.
Сириус бросился вдогонку.
На глазах у вконец перепугавшихся прохожих, он ловил её, а она вырывалась и они дурачились как дети, пока наконец не ввалились в какой-то узкий проулок между двумя домами, где кроме них помещался разве что контейнер с мусором.
Сириус прижал Роксану к стене, оклеенной всё теми же объявлениями о наборе рекрутов в отряды мракоборцев.
Роксана все ещё посмеивалась, когда подносила сигарету к его губам.
Смеялась, когда пыталась затянуться сама.
Он и сам никак не мог избавиться от этой чертовщины. Да и зачем? В голове царила удивительная пустота.
Малфой улыбнулась ему и Сириус почувствовал, как её пальцы заползают к нему под футболку под курткой.
– Холодно, черт, – выдохнул он, невольно поджав живот и они засмеялись над этим. – Нет, нормально, оставь, – попросил он, когда она попыталась убрать замерзшие ладони и прижал их к себе покрепче.
Её улыбка пропала, когда он прижался к ней сам, весь, вжимая её в стену.
– Что, прямо здесь? – это просто ненормально, что у неё такой низкий и хриплый голос. Мурашки побежали по рукам и по ногам.
– Я тебя хочу... ты знаешь это? – хрипло говорил он, оттягивая время до той секунды, когда они соприкоснутся губами. – Всё время хочу...
После Дня Рождения он опять сбежал из её комнаты. Прямо посреди ночи – как только получил записку от Джима. Тогда было не до церемоний.
А вскоре после возвращения Сириуса из Ипсвича, между ними всё же состоялся Разговор.
Тогда Сириус просто пришел к Роксане и заявил, что ему хреново и он хочет надраться в дрова. Джиму и без него было погано, а он дал себе слово, что друг никогда не узнает, как плохо было все это время ему, Сириусу.
Его нельзя было назвать трусом, но, спускаясь в подземелья, он все же опасался, что за тот побег Малфой расцарапает ему рожу, или опять попытается вырвать парочку органов, но, выслушав его, она просто отложила свои дела и они вместе пошли в «Кабанью голову». Там Сириус попрощался с Карлусом и Дореей на свой лад, распив с Малфой на двоих целую бутылку огневиски. А уже потом, когда они снова лежали рядом на постели и пытались восстановить дыхание, Сириус выдал:
– Какого черта мы делаем, Малфой?
Они переглянулись. Она облизала губы – он почему-то запомнил это.
– Не знаю. Но давай просто не будем давать этому определение?
– Ты же понимаешь, о чем речь, да?
– Да. Я не собираюсь бегать с тобой по вечернему пляжу, держась за руки и целоваться под луной, если ты об этом, – сонно и сердито пробормотала она, переворачиваясь к Сириусу спиной. – Поэтому заткнись и спи.
И Сириус заснул.
Впервые за эту сумасшедшую неделю он провалился в спокойный и глубокий сон.
И они не обнимались и не нежничали в ту ночь.
Просто спали рядом. Она прижималась теплой задницей к его спине, толкнула его разок во сне, и ещё стащила у него всё одеяло. А среди ночи, когда она перелезала через него, намереваясь сходить в туалет, вонзила ему коленку в живот.
Но Сириус всё равно не ушел и на следующий день, когда он проснулся с адской болью в затылке и обнаружил у себя за спиной мирно спящую Роксану Малфой, она каким-то образом стала его другом.
Всё дело в том, что все девчонки в его сознании автоматически распределялись по пяти категориям, которые в свою очередь складывались в иерархию. И эта иерархия была, пожалуй, единственным крепким и нерушимым основанием в его непутевой жизни.
Всё в ней было предельно просто.
Был он, Сириус.
И его категории:
Давалки, то есть девушки, интерес к которым пропадал сразу же после первых двух-трех встреч.
Подружки, чаще это был месяц-два отношений. Интерес к ним умирал в Сириусе медленнее и после этих отношений он часто ходил с расцарапанной физиономией.
Друзья – там была Розмерта.
Запертая дверь – за ней находилась Марлин. Сириус не вспоминал про эту категорию, но и никогда не забывал, что она есть.
И, наконец, Сестры – те, на которых лежало неподъемным грузом Табу. Там были Лили и Алиса.
Думая о Роксане, он осознавал, что она каким-то образом умудрилась втиснуться сразу во второй и третий вид. Что с этим делать, он пока не знал, но решил, что со временем все как-то само собой устаканится и она где-нибудь да приживется. А до тех пор решил просто об этом не думать.
– И что, мы будем заниматься сексом между мусорным баком и лужей? – спросила она, издевательски щекоча пальцем чувствительную точку чуть ниже его пупка.
Они посмотрели друг на друга и снова прыснули.
– В этом мире много грязи. Главное не пускай её сюда, – и он ткнул её в грудь. Ничего пошлого – всего лишь чуть ниже ключицы.
– Где же мои шелковые простыни и свечи? – вздохнула она в его губы.
– Потом – обязательно, – отозвался Сириус перед тем как провалиться в пропасть.
* * *
Регулус стоял у окна номера в борделе Хогсмида и наблюдал за целующейся парочкой внизу.
Взгляд его был холоден и безучастен.
Тонкие и бледные пальцы, чуть розоватые на костяшках – замерли на стекле.
Ничто не имело значения для него сегодня...
Ничто, кроме золотого приглашения на карточную игру с Меткой на обороте, которое сейчас лежало в его нагрудном кармане.
Если он всё сделает правильно, а он сделает всё правильно, уже завтра на его руке появится Метка. А затем, очень–очень скоро Он коснется её своей палочкой и Регулус навсегда будет принадлежать ему. Это то, чего он всегда хотел.
А то, что произошло в крыле совершенно неважно.
Ошибки делают все.
Он провел пальцами по стеклу.
У него за спиной, на большой двуспальной кровати раздавалась всё та же пошлая возня, кто-то одевался и сопел. Регулус знал, что шлюха сейчас помогает Люциусу застегнуть пуговицы на манжетах или завязывает его ухоженные платиновые волосы в хвост.
Регулусу вдруг стало по–родственному обидно и гадко за кузину Нарциссу, которая, наверняка делала то же самое в остальные дни.
Чистокровная ведьма и грязная шлюха.
Мраморная Даная и деревянная кукла.
Внезапно раздалось шлепанье босых ног по полу и – наконец-то – хлопанье двери.
– Нам обязательно было приходить сюда? – спросил Регулус, едва за девушкой закрылась дверь.
– Да, обязательно, – голос у Малфоя препротивный – льется как то же белое вино, которое он сам сейчас разливает по стаканам. – Это единственное место, где нас никто не подслушает и где мы можем спокойно всё обсудить. Кстати, если угодно – могу посоветовать парочку превосходных ведьмочек... и не только... ведьмочек.
Нотт, сидящий в кресле у камина, громко и презрительно фыркнул. Его глаза уже почти что пришли в норму – краснота спала, только вот слезы все ещё лились из них потоком.
Прямо как в ту ночь, когда Эйвери не вернулся из леса.
– Я скоро женюсь, – лениво процедил он в ответ на предложение Люциуса и тот удовлетворенно кивнул. Потому что это была проверка. Регулус знал, что Нотт женится на сестрице Люциуса этим летом.
– Ну а ты, Регулус? Насколько мне известно, ты ещё ни с кем не... помолвлен? Поверь мне, эти девушки знают свою работу.
– Это гадко, – отозвался Регулус, следя за тем, как двое людей внизу, одним из которых был его родной брат, сосутся, как две пиявки. – И мерзко. Я вволю насмотрелся на своего отца и брата, которые только и делают... – он отвернулся от окна и внимательно взглянул Малфою в глаза. – ... что путаются с кем попало.
На лице Малфоя промелькнуло плохо скрываемое бешенство, с которым он, впрочем, очень быстро справился. Но Регулус уже сделал ход. По его лицу он понял, что Малфой знает, с кем связалась его сестрица. А теперь Люциус догадался, что об этом известно и Регулусу.
Подумать только: знание одного маленького бесстыдного секрета способно превратить тебя из пешки в воинственного офицера. И столкнуть нос к носу с белым королем.
А вот если бы Малфою стал известен его, Регулуса, секрет о том, что произошло в крыле, то от Регулуса осталось бы мокрое место. И ни службы у Темного Лорда, ни почестей, ни Чёрной Метки.
– Ну что же... раз вы не желаете развлекаться, тогда перейдем прямо к делу? – Люциус накинул темный шелковый халат поверх рубашки и брюк и сел в самое удобное и мягкое кресло, жестом приглашая своих гостей присоединиться к нему. Регулус взял стакан и сел, хотя пить ему пока что было нельзя.
Словно прочитав его мысли, Люциус сказал:
– Для начала я предлагаю тост за успешное выздоровление нашего юного друга, – и он салютовал Регулусу. – Твоё, Блэк, конечно. Мы все рады, что ты всё-таки остался жив, – и он отпил, метнув напоследок заточенный взгляд в Нотта. Слизеринец засопел и так крепко сжал стакан, что вино в нем заплескалось.
– За мной хорошо ухаживали, – едва слышно молвил Регулус и сделал крошечный глоток.
– Я уже говорил, Люциус... это вышло случайно! – прорычал Нотт, не слыша его. – Этот Поттер...
– Я смотрю, из–за этого Поттера у нас слишком много проблем в последнее время, – медленно проговорил Люциус, наклоняясь вперед. – То он, якобы, случайно узнает о нашем Клубе, то лезет в лес именно тогда, когда участники проходят испытание, то спасает грязнокровку... теперь он увидел твою Метку... – Малфой улыбнулся, не сводя с Нотта бледно–серых глаз. – Кстати, откуда эта информация? Он, что, припер тебя к стенке?
Нотт побагровел от злости.
– Нет! Этот его... дружок-жирдяй, которого ты притащил в нашу компанию, он сказал, что Поттер уже рассказал о моей Метке своим дружкам. Они ему пока не верят, но...
– Значит тянуть нельзя. Сделаешь татуировку, Нотт, на другой руке. И постарайся сделать так, чтобы кто-нибудь из дружков Поттера её увидел.
– Я не собираюсь покрывать своё тело росписью только потому...
– Если я сказал, что ты это сделаешь – значит ты сделаешь, Като, – шелковым голосом молвил Малфой, легонько улыбаясь. – И не смотри на меня так. Будь ты осторожнее, всего этого можно было бы избежать.
– Кто бы говорил об осторожности! – выпалил Нотт. – Сам-то не очень заботишься об осторожности, когда трахаешь шлюх, а, Малфой?
Люциус чуть приподнял брови.
Регулус почувствовал какое-то странное дуновение – словно гигантский хищник метнулся у него перед носом. Даже захотелось отпрянуть и спрятаться куда-нибудь.
Но Малфой всего лишь поднял брови.
А Нотт замешкался, а потом просто опустил взгляд и отпил из стакана.
– Эта девочка открывает рот только по моей команде, – произнес Малфой после этой небольшой, но крайне неприятной паузы. – Провинциальные шлюхи куда умнее и расчетливее столичных. Они понимают, что за молчание можно получить куда больше, к тому же иметь шлюху здесь, куда безопаснее, чем в Лондоне, где все бордели давно находятся под опекой Министерства.
– Ты знаешь это, потому что сам их и опекаешь, – задумчиво вставил Регулус, разглядывая золотистые переливы вина в узорчатом, граненом стакане. – Как здоровье Нарциссы?
Что-то дрогнуло в красивом, ухоженном лице.
– Прекрасно, – сухо ответил Малфой. – Вернемся к главной теме нашей встречи. Ты, Нотт, возможно, забыл, но ты не просто глава нашего Клуба. В твои обязанности входит не только пить пару раз в месяц огневиски, играть в карты и водить весь Клуб сюда. На тебе лежит ответственность, – тонкий белый палец отделился от стакана и указал на сидящего напротив юношу. – Ты в ответе за будущее нашего общего дела. И когда ты ставишь под угрозу себя, ты ставишь под угрозу всё наше дело, ты понимаешь, что это значит?
– Как будто Темному Лорду есть дело до нашего Клуба!
– Представь себе есть. Темный Лорд заинтересован в том, чтобы его окружали подготовленные, проверенные люди. Также как старик воспитывает в этой школе выводок будущих мракоборцев, ты, Катон Нотт, с подачи нашего Лорда воспитываешь будущих Пожирателей и в какой-то степени от тебя ожидается не меньший результат, чем от Альбуса Дамблдора.
Регулус усмехнулся, глядя в стакан.
– Не всем удается справиться с нагрузкой, – прорычал Нотт и его слезящиеся глаза вдруг заслезились ещё больше. – Не всем это удается, Малфой!
– Если ты намекаешь на своего дружка, то он просто идиот и получил по заслугам, – Люциус легкомысленно взмахнул рукой. Манжет его рубашки упал и Регулус заметил Чёрную Метку. Зависть, детская и острая, прошила его сердце.
– Конечно, мы не какой-нибудь пошлый школьный Клуб, где ради членства надо пробежаться голым по территории или нарядить памятник. Здесь всё гораздо сложнее, нам приходится ломать себя, прикладывать усилия, брать себя в руки. И всё потому что слабым и трусливым не место в его рядах.
Люциус приложился к стакану с вином, Нотт отвернулся к окну, изо всех сил сдерживая себя, а Регулус вдруг вспомнил, как тряслась рука Эйвери в тот самый, решительный момент, когда он должен был произнести заклинание.
А потом вспомнил свой «первый раз».
Глаза рыжей девчонки, на которую он направил свою палочку.
Его палочка тоже дрожала.
А потом он взял себя в руки.
Но выражение этих глаз невидимая сила уже выжгла у него в душе. И теперь это обугленное место навсегда останется с ним. Следующая смерть уже не обожжет его так, но углубит первый ожог. А на последнем этапе у него на руке наконец-то проступит Черная Метка и ритуал будет завершен.
Просто и красиво?
Да. Регулус верил в это ритуал, верил в их общее дело, верил в то, что всё правильно. Сам по себе он не имеет значения, он всего лишь придаток могучей системы, которая призвана очистить мир от грязнокровок. Это то, чего он всегда хотел. Он – верная, идеально отточенная деталь. Люциус совершенно прав. Если ты не умеешь обточить себя так, как это нужно Лорду – то тебе попросту нечего делать рядом с ним.
«Ты кричал. Говорил, что не хотел...»
Он прижал стакан ко лбу.
– ...и покончим с этим, – Люциус хлопнул ладонями по кожаным быльцам своего кресла. Нотт потер лицо.
– Регулус! – Малфой повернулся к нему и он поднял голову. – Как я понял, ты выиграл в прошлую пятницу и теперь приступаешь ко второму этапу?
Регулус закивал, с готовностью выпрямляясь в кресле.
– Уже знаешь, кто тебе достался?
Он переглянулся с Катоном.
Имя застряло у него в горле.
– О– о, я знаю, это непросто, – Малфой сделал вид, что посочувствовал. Странное дело, но чем неприятнее становился этот человек, тем сильнее нравился и тем больше хотелось нравиться ему. – Но ты уже справился с этим один раз, значит и во второй не составит тебе труда. Ты уже решил, как выманить птичку из клетки? Нет? У меня есть одна мысль... думаю она вам...
В дверь вдруг постучались и в номер вошла шлюха Люциуса – черноволосая ведьма в красном, шелковом халате до пола. Она была бы довольно мила, встреть её Регулус на улице, но от одной мысли, что эта грязнокровка предназначается исключительно для секса, Регулус испытал неловкое возбуждение и постарался сразу отвести от неё взгляд.
– К вам пришли, мистер Малфой, – голос у неё оказался под стать внешности, тихий и нежный. – Мистер Мальсибер, мистер Снейп, мистер Уорринтон и мистер Петтигрю.
Регулусу не нравился этот парень. Не нравилось, что Люциус пустил его в их компанию, где ему было не место, не нравилось, что он вечно так жадно набрасывается на еду и выпивку, вечно пытается всем угодить и пускает слюни, когда Мальсибер рассказывает о своих бесчисленных новых метлах. Питер Петтигрю был не их поля ягодой. Он им завидовал и это было видно невооруженным глазом. Он завидовал их деньгам, положению, их будущему. И почему-то по– идиотски верил, что если его приняли в их компанию, то значит и на него в один прекрасный день прольются все эти блага. Просто поразительно, до чего тупыми бывают полукровки. Хвала Мерлину, он сам не такой.
В дверях Петтигрю смущенно отшатнулся от малфоевской шлюхи, оглядываясь на неё, вошел в комнату, врезался в хрупкий столик у двери и чуть не сшиб стоящую на нем вазу.
Регулус закатил глаза и отвернулся, чтобы не видеть всей этой возни. Люциус, наоборот следил за ним очень внимательно. Нотт здоровался с парнями.
Обернувшись к сидящим в номере, Петтигрю стащил с головы вязаную шапку, куртку и прошел, приглаживая волосы. Раньше он очень боялся Люциуса. А потом почему-то поверил в то, что интересен ему и что Малфой вовсе не так страшен, как кажется.
Глупая грязнокровка.
Все чистокровные опасны! А Малфой в два раза опаснее и ядовитее остальных! Вот только другие чистокровные знают, как справляться с этой опасностью, а грязнокровки улыбаются и думают, что ситуация у них под контролем...
Вот и сейчас. Петтигрю торчал в их компании, совершенно чужой их миру человек и слушал, как они обсуждают планы на Рождество – Уоррингтон звал всех провести каникулы в его летнем особняке в Афинах. Регулус там уже бывал и ему там было скучно, но когда Петтигрю вдруг влез и заявил, что это – хорошая идея, все замолчали и посмотрели на него как на идиота.
Он очень хотел понравиться – и это всех бесило. Кроме Малфоя, который наблюдал за поведением Питера с улыбкой. Так хозяин смотрит на мелкую противную собачонку, которая вертится между гостями и клянчит кусочек мяса.
В конце-концов он сжалился над ним.
– Скажи Питер... – громко спросил он, резко перенаправляя беседу на никому не нужного мальчишку. – Как тебе понравилось играть за сборную Гриффиндора? Здорово быть частью команды?
Петтигрю был так взбудоражен тем, что все вдруг послушно обратили на него внимание, что заглотил наживку вместе с очередным куском рахат– лукума и даже не заметил.
– Понравилось... да они просто поиздевались надо мной! – прошамкал он. – Сириус... он специально всё подстроил, чтобы мы продулись, он пригласил меня в команду и на тренировках твердил, что я отличный вратарь, а оказалось, что им просто нужна была подстава! Плохой вратарь, который испортит игру, повод, чтобы Джеймс захотел вернуться на поле! – и он схватил ещё один кусок. Сахарная пудра просыпалась ему на воротник. – Он использовал меня... как обычно... я думал... я надеялся, это когда-нибудь прекратится, – его губы, облепленные пудрой, гадко затряслись.
– Да, друзья так не поступают... – вздохнул Люциус. – Слышал, Регулус? Твой братец совсем растерял остатки чести.
– У меня нет брата, – хладнокровно отозвался Регулус и Мальсибер понимающе похлопал его по плечу.
– Да-а, друзья...лично я бы не простил своим друзьям такую подлость, – молвил Люциус и переглянулся с Регулусом. – Я бы наверное захотел отомстить.
Питер уставился на него крошечными глазками.
– Как? – жалобно спросил он.
* * *
– Плечо ниже. Ниже! Руку выше.
Ремус засопел. Ему было тяжело, спину ломило, а лук, казалось, весил как целое дерево.
Он облизал пересохшие губы, вдохнул поглубже и поднял руки.
Если уж она могла его удержать, то он не то, что жаловаться, и думать о жалобе не имел права.
Валери шагнула к нему и ударила его сверху по плечу. Снизу – по руке, поднимая её.
– Вот так.
– Я стреляю?
– Нет.
Взвыть и заматериться. Больше уже ничего не хотелось.
Он простоял в такой позе вот уже почти что сорок минут, но Валери всё не разрешала ему выстрелить. Что за пытка? Какой в эттом смысл?
– Расслабь руку, – приказала она, закинув в рот пару лесных орешков.
– Какую?
– Левую.
Ремус чуть расслабил руку, которой сжимал древко и – поразительно – смог натянуть тетиву ещё туже.
– Стрелять? – не выдержал он.
– Хватит думать о самом выстреле. Ты можешь выстрелить прямо сейчас, но все равно промажешь. Я учу тебя стрелять в цель, стрелять как попало тебя уже научили, – и она отошла, а Ремус почувствовал обиду за отца. Это ведь он учил его стрелять и, между прочим, считался лучшим стрелком в их городе.
– Сохраняй напряжение, сохраняй концентрацию, выстрел произойдет сам, когда напряжение достигнет наивысшей точки, – говоря это, она четким, отработанным движением натянула свой новый лук – подарок Ремуса. – Вот так.
Возможно всё дело было в воображении, но Ремусу почудилось, как по её телу снизу-вверх поднялась волна и разжала её пальцы. Стрела сорвалась с тетивы и с глухим стуком вонзилась в их самодельную мишень – крошечный круг, нарисованный на дереве.
Валери опустила лук.
– Почему же вы стреляете сразу? – не сдержался Ремус.
– Я занимаюсь этим чуть дольше, Люпин. Рука! – рявкнула она и Ремус, смежив веки, задрал руку...
Когда Валери Грей согласилась взяться за его подготовку для поступления в её отдел?
Наверное это случилось в последнюю пятницу октября, когда Ремус показал ей кладбище Основателей. На обратном пути она молчала, так же как и по дороге туда – понятное дело, всё ещё была оскорблена за то, что Ремус вздумал её поцеловать.
Тогда-то он и заговорил с ней о Хогвартсе.
Нет, не об Основателях и их Истории. Он рассказывал, какие проделки они устраивали на младших курсах. Рассказывал о том, что чувствовал, когда впервые попал в эту школу. Как вечно путался в коридорах, проваливался в какие-то тайники, шарахался от привидений, ругался с лестницами...
Первое время ему казалось, что он говорит сам с собой, но это было ничего. Если бы Валери не хотелось его слушать, она бы просто приказала ему замолчать. Но она молчала и он продолжал. А когда же Ремус рассказал о том, как на втором курсе его утащил в Озеро кальмар и как Джеймс и Сириус вытащили его, увидел, что Валери... улыбается.
Нет, серьезно, она действительно улыбалась!
Почти незаметно и как будто сама себе. Да и улыбка ли это была? Она просто приподняла уголки губ.
Но как только Ремус увидел это, школьные истории посыпались из него как из стручка горох.
Он даже не заметил, как они вернулись в замок – а ведь путь-то был приличный. И когда они дошли до парадного входа, Валери вдруг взяла и сказала:
– Ты хорошо ориентируешься в лесу, Люпин. В среду поможешь мне перевести выводок гиппогрифов в загон.
Чудо ли это было?
Однозначно, чудо.
Так и начались их совместные вылазки в лес. Сначала Ремус просто помогал ей готовиться к урокам – таскал за собой на поводке выводок упертых, детенышей гиппогрифов, пока их родители степенно вышагивали за Валери, чистил клетки, собирал яйца фей–светляков для лукотрусов и лукотрусов для пятикурсников, лечил простывшую мантикору, кормил и пересчитывал нюхлеров, у него даже появилась собственная дрессированная шишуга, которую он окрестил Сириусом (Бродяга, узнав об этом за завтраком, подавился тостом. По-настоящему. Чуть не задохнулся).
В целом, Ремусу очень нравилось работать с Валери. Сидя на ледяном ветру по локоть в теплом помете саламандр, или колдуя над очередной ловушкой, он всё так же рассказывал ей разные школьные байки и она слушала их с такой жадностью, словно это были самые свежие новости «Ежедневного пророка», хотя сама предпочитала отмалчиваться и говорила только по делу.
Но спустя какое-то время их совместная работа стала выходить за пределы школьных уроков. Валери звала его с собой, когда надо было проверить чары-капканы, рассказывала, как надо охотится на больших зверей и Темных существ, даже поведала ему, как охотники умудряются так быстро передвигаться по лесу.
– Это особая разновидность трансгрессии, которую волшебники позаимствовали у дриад, – говорила она, когда они возвращались в замок после очередной вылазки. – Обучают ей только на подготовительных курсах в Отделе. Ты выбираешь растение – любое дерево или кустарник. Зелье, небольшая манипуляция с Протеевыми чарами – и ты можешь пользоваться своим растением, как порталом, – и, на глазах у Ремуса она исчезла в ближайшем орешнике. Миг – и она появилась из другого кустарника, футах в десяти от Ремуса.
– Видишь? Очень просто. Достаточно иметь карту и знать, где растет твоё растение.
– Хотелось бы научиться, – многозначительно сказал Ремус, ни на что впрочем не надеясь – все его попытки завести разговор о поступлении в её отдел заканчивались тем, что его отсылали в замок, как нашкодившего щенка.
Но в этот раз она его не прогнала.
– Для этого надо сначала поступить в Отдел. А для этого надо как минимум уметь стрелять.
– Я умею, – сразу же сказал Ремус и это было правдой – в детстве отец учил его.
Валери хмыкнула, окинув юношу скептическим взглядом.
– Это мы узнаем. Приходи после уроков, – это значило на ту опушку, где всегда проходили уроки и стояли клетки с животными. – Покажешь, как ты умеешь стрелять.
Он пришел и оказалось, что по меркам Охотника он стреляет как пьяная больная ведьма и что ему надо учиться с нуля. Что у девочки-первокурсницы руки сильнее, чем у него.
Что у него сбит прицел. Что он не понимает очевидных вещей.
Но все эти обидные слова были сущим пустяком по сравнению с теми, другими, которые сказала ему Валери и которые Ремус носил в себе как талисман:
– Не знаю, что с тобой делать, Люпин. Похоже, ты от меня не отстанешь, пока я не соглашусь, верно? Каждый день после уроков жду тебя здесь. Займемся твоей подготовкой и, видит Бог, может быть к лету нам и удастся сделать из тебя что-нибудь путное.
* * *
По территории разлился удар колокола.
«Окно» Ремуса подошло к концу. Пора было возвращаться в замок и идти на защиту от Темных сил. Сегодня будет пирамида и Джеймс с Сириусом с утра как на иголках.
А ему не хочется выходить из этого леса. Пусть тут холодно и листья уже опали...
Ремус опустил руки и блаженно закряхтел, разминая шею и плечи, и попутно наблюдая за тем, как Валери собирает вещи. Каждый раз, когда возникала эта пауза – между ударом колокола и прощанием у замка, Ремус чувствовал, что это его шанс изменить наконец это сумасшествие и дать ей понять... впрочем, он каждый раз он упускал этот шанс.
Потому что на самом деле не было у него никаких шансов. Ровным счетом.
Он потер плечо.
С руками было все кончено. Едва ли он сможет когда-нибудь снова их согнуть или разогнуть.
– Это пройдет после хотя бы месяца интенсивных тренировок, – сказала Валери, наблюдая за ним, но в её взгляде не было ничего, кроме профессионального холода. Как будто настоящая Валери, та, которую он целовал в чаще леса, спряталась за непроницаемым стеклом. – Тебе стоит заняться спортом, Люпин, если ты надеешься протянуть хотя бы до сорока, – резко сказала она, пока складывала оружие в чехол и собирала стрелы.
– Да, у меня был такой план, – чуть улыбнулся Ремус, натягивая мантию.
– Тогда подумай о пробежках по утрам, – заявила она, бросая ему его сумку. – Я серьезно.
– Подумаю, – пообещал Ремус.
Он не обиделся на неё за прямоту. Валери нравилась ему именно такой.
Она любая ему нравилась.
Он уже не представлял, что с этим делать.
Они проводили вместе по пять-шесть часов в день, а всё, что ему позволялось – это смотреть на неё и говорить с ней.
Потому что он ребенок.
Бродяга уже даже перестал подкалывать его за то, что он вечно торчит в душе по вечерам.
Сочувствует, наверное.
Руки и спина болели просто нещадно. Зато физическое напряжение помогло слегка успокоиться и сбросить напряжение душевное. Сегодня было полнолуние и хотя до превращения ещё было довольно далеко, Ремус чихал весь завтрак, слыша резкий, почему-то никому не понятный, белый запах серебряных вилок и ложек. Да и все остальные запахи: дерева, чернил, пергамента – всё стало ошеломительно ярким, сидя на задней парте Ремус так отчетливо слышал запах мела, пишущего по доске, словно кусочек сидел у него в носу. Хотя всё это было просто чепухой по сравнению с запахом крови, бегущей по венам его одноклассников.
Удивительно, как быстро всё меняется. Ещё пару лет назад его мозг сводило чувство вины всякий раз, когда он чувствовал эту жажду рвать, кусать, терзать, а теперь он научился разделять себя и монстра, сидевшего в его теле. Хотя иногда он всё же прорывался наружу. В ночь полнолуния у него это получалось особенно хорошо.
Мимо них пробежали белки.
Просто две чертовы белки! А в Ремусе словно клацнул какой-то тумблер – он среагировал на движение так быстро, что и сам ничего не успел понять.
Просто услышал какой-то гортанный рывок, затем его тело напряглось и метнулось...и вот он стоит с довольно ошалелым видом, потрясенно смотрит вслед убегающим зверькам, а Валери стоит рядом и больно сжимает его плечо. Она была напряжена так, как только может быть напряжен Охотник на оборотней рядом с оборотнем.
Они посмотрели друг другу в глаза и в этот бесконечный миг Ремус вдруг услышал его.
Её запах.
Легкий, едва уловимый, смешанный с ароматом её духов и хвои, пьянящий... аромат женщины.
Взять её! Здесь, сейчас! Сейчас же!
– Всё в порядке? – требовательно спросила она и чуть сильнее сжала его плечо, а он рывком повернулся к ней и монстр, уже было захвативший его голову, захлебнулся от желания...
– Да! – Ремус торопливо отстранился, бухнулся на колени и принялся вытряхивать из рюкзака содержимое в поисках заветной скляночки. Всё-таки хорошо, что Лили приготовила запас зелья заранее, очень хорошо, она просто молодец...
– Да где же... – Ремус судорожно встряхнул сумку и наконец нашел бутыль с противоядием. Сделав глоток, он облегченно выдохнул, запрокинув голову.
Давай, Лунатик, успокаивайся...
– Это и есть то самое зелье? – спросила она, глядя, как он делает ещё глоток.
– Да... вы никогда прежде не видели? – она качнула головой и Ремус протянул ей пузырек, не поднимая глаз и стараясь не дышать.
Во второй раз он не устоит.
Валери поднесла его к носу и резко отпрянула.
Ремус не мог её винить – запах у зелья был отвратительный. Зато оно помогало.
– Оно, конечно, ничего не меняет, но подавляет симптомы, – Ремус принялся забрасывать вещи обратно в сумку. – Может быть когда-нибудь изобретут полноценное лекарство... хотелось бы дожить до этого дня.
– В этот день я останусь без работы, – хмыкнула Валери, возвращая ему бутылочку. – Ты уверен, что оно будет действовать всю ночь?
– Я испробовал его всего один раз... – Ремус почувствовал как сердце испуганно ёкнуло. Он даже поднял голову. – И я уверен на все сто, но если вы передумали...
Нет, пожалуйста, только не это! Он всю неделю жил этим днем с тех пор, как Валери сказала, что возьмет его на охоту вместе со своей командой! Да он как будто в одну из своих выдумок провалился, нельзя же так...
– Нет, не передумала.
Облегченный вздох.
– Я действительно очень хочу посмотреть, на что похоже это зелье и как оно действует. Так что будь добр, явись на место вовремя. Если опоздаешь, я буду знать, что противоядие не сработало и тогда, извини, Люпин, на тебя будут охотиться, как и на остальных.
– Почему вы так уверены, что они не вернутся сегодня? – спросил Ремус спустя какое-то время. Они уже вышли на опушку и башенки замка виднелись среди полуголых, но все ещё отчаянно молодящихся деревьев.
Безумие миновало и теперь о нем напоминала только странная ломота в суставах и тревожное напряжение в животе...
Впрочем, с последним Ремус уже примирился
– Я имею в виду... они ведь делали это уже дважды, что помешает им сделать это и в третий раз?
Валери молчала. Удивительно, как это она умудрялась ступать так бесшумно?
– Сивый разгневан, – наконец сказала она, причем с явной неохотой. – В прошлый раз здесь погиб один из его детей. Вряд ли он станет рисковать ещё раз, – Ремус спохватился и оторвал взгляд от её бёдер.
– У Сивого есть дети?
– Все, кого он обратил – его дети. Таков закон.
Ремус сглотнул. С этим он был категорически не согласен.
– А откуда вы знаете, что он не приведет их? – его осенила догадка. – У вас есть... связь с колонией?
Валери посмотрела на него, сузив глаза.
– Ты действительно смышленый парень, Люпин.
– Но...как?
– Не ты один жаждешь отомстить Сивому. Он разрушил много жизней.
– Но ведь вы говорили, что как только... такой как я попадает в колонию, он уже не может вернутся.
Валери предпочла проигнорировать его вопрос, но Ремусу почудилась какая-то горечь в её молчании и тут он всё понял и его окатило холодом: работа шпионом у Сивого – работа смертника.
Очень долго они шли молча. Ремус смотрел себе под ноги.
– Что же ему нужно здесь? – с болью спросил он.
– Ответь сам на этот вопрос.
– Школа? Дети?
– Конечно. Целая армия новообращенных оборотней, молодых и озлобленных. Мечта Фенрира Сивого.
– Но ведь это не так просто – влезть в Хогвартс, тут же защита и... и вы. Я имею в виду... все. Охотники. У него должен быть свой... человек здесь?
– Вероятно, – молвила она и легкая тень улыбки пробежала по её губам. – И долгое время мы были уверены, что это – ты, Люпин.
Ремус оступился.
Чертов пенек.
– Я?!
– Ты удивлен? – Валери смотрела на него, пасмурное небо отражалось в её глазах и они казались совсем прозрачными. – А как бы ты думал на моем месте?
Это было справедливо.
Ремус не нашелся, что на это возразить.
– Но ведь вы больше так не... не думаете?
– Нет.
– Почему?
– Ты остался здесь. В прошлое полнолуние Фенрир Сивый был в этом лесу и его человек, а мы знаем, что это оборотень – должен был явиться на его зов.
– Откуда вы знаете?
Она усмехнулась.
– Многовато вопросов, Люпин. Мы знаем свою работу, этого должно быть для тебя достаточно, – Валери помолчала. – Мы гнали их стаю до самого утра, но потеряли их на востоке. Там они лучше ориентируются в лесу. Но, кем бы ни был тот шпион, ты, Люпин остался в замке. Так что с тебя подозрения сняты.
Она послала ему одну из своих холодных, острых улыбок и зашагала дальше, а Ремус сконфуженно подумал – остался бы он здесь, если бы Бродяга не врезал ему по морде?
* * *
Урок защиты от Темных сил проходил в древнеегипетской пирамиде. И, без шуток, это было самое жуткое место, в каких Ремусу доводилось бывать.
Узкие коридоры из песчаника. Факелы на стенах. Семь футов света – и дальше все теряется в плотном мраке – и в этот плотный мрак надо идти. А что там тебя ждет – Конъюнктивитус, Левикорпус или мумия-боггарт – это уж как повезет.
Суть задания Джекилл, нарядившийся по случаю в костюм археолога, объяснил так:
– У каждой мумии внутри спрятаны золотые монеты. Цель этого курса – добыть золотой скипетр Амон Ра. Он спрятан в одной из мумий в самом сердце пирамиды. Но его вы разыщете только через два-три занятия, так что сейчас сосредоточьтесь только на монетах. Задача каждой команды – собрать как можно больше золота. В вашем распоряжении – Щитовые чары против древних проклятий, Щитовые чары, которые мы изучили на прошлых уроках, и любые дуэльные заклинания. За применение заклинания Ридикулус ваше золото исчезнет.
На этих словах раздался недовольный гул.
– Золото – лепреконское? – громко возмутился Джеймс. – Надувательство!
– Зато призовые пятьдесят очков факультету-победителю – настоящие! – улыбнулся Джекилл, поправляя каску, которая то и дело сползала ему на глаза. – Итак, вперед!
В команде Ремуса был Питер. Так задумал Джекилл – чтобы в команде было всего двое, потому что Ликвидаторы проклятий также всегда работают в паре.
Дело было нехитрое – искать тайные двери, избегать ловушек – за годы ночных скитаний по Хогвартсу мальчики здорово отточили эти навыки. Вот только странные вздохи, проносящиеся по коридорам вместе с непонятным сквозняком, крики одноклассников в соседних комнатах пирамиды и совершенно точная вероятность того, что за следующим поворотом – мумия, внушали некоторое опасение...
Только Джеймсу и Сириусу было не страшно. Они не только не испугались гнилых зеленых мумий, но еще умудрились раздеть парочку, закутались в бинты и теперь таскались по пирамиде и нападали на одноклассников. То и дело где-то можно было услышать их громкий хохот – обычно следующий за чьими-нибудь душераздирающими воплями вроде:
– А-А-А, МАМА! – Питер истошно заорал, когда из очередного тайника на них вдруг вывалился полуразвалившийся труп в бинтах и потащился к ним, вытянув руки.
Одно прикосновение – и они прокляты.
Хвост спрятался, Ремус вскинул палочку.
«Ри... Ри... нет, нет, как же его...»
– Протего Ресцентум!
Питер был так напуган, что выпалил чары совершенно машинально.
Мумия с протяжным воем рассыпалась прахом, и из бинтов посыпалось золото.
– Молодец, Пит! – Ремус хлопнул друга по плечу. Тот дернулся – он сегодня весь день был как будто не в себе. Когда Ремус нагнулся, чтобы подобрать пяток монет, за стеной вдруг раздался дружный женский визг, и Люпин сам подпрыгнул так, что чуть не растерял всю добычу.
Когда из-за поворота на них вывалилась очередная мумия, Лили и Алиса завизжали, схватившись друг за дружку.
Мумия быстро захромала к ним, издавая гнусные стоны, но Лили вскинула палочку и крикнула:
– Ступефай!
Мумию швырнуло на пол, и она вполне по-человечески выругалась.
– Джеймс?! – пронзительно воскликнула Лили, сжимая кулаки.
Поттер хихикал, лежа на спине, а после ее слов раздвинул бинты на лице, и все увидели его весело блестящие глаза.
– Мерлин, до чего вы все легко ведетесь! Это просто невероятно!
Он уже почти пришел в себя. Нет, конечно, бывали минуты, когда он посреди общей беседы вдруг замолкал и переставал даже улыбаться.
Взгляд его останавливался и странно стекленел. Если это случалось за столом в большом зале, Лили просто как бы невзначай брала его за руку и переплетала с ним пальцы. Она могла продолжать говорить и смеяться, но все, кто знал, в чем дело, знали, что означает и этот жест.
И когда Джеймс и Лили переглядывались в этот момент, поневоле хотелось верить в настоящую любовь.
Впрочем, если рядом не было Лили, роль дефибриллятора брал на себя Бродяга – он действовал менее деликатно – отвешивал Джиму парочку затрещин, и они отправлялись на поле. А когда эти двое пинали там балду, на трибунах всегда собиралась стайка хихикающих четверокурсниц, так что Джеймс быстро приходил в норму.
Девочки помогли ему подняться.
– О-ох, ангел мой, ну у тебя и удар, – прокряхтел Джеймс, потирая спину. – Меня как кува...
– А там что происходит? – спросила Лили, услышав какую-то возню в соседней комнате, а когда они вошли туда, она увидела довольно забавную картину: еще одна мумия, вполне бодрая и живая, сражалась с прыгающей дверью древнего саркофага, из которого что-то отчаянно рвалось наружу. Это что-то барабанило по саркофагу с той стороны и орало проклятия пополам с ругательствами.
– Его высочество не хочет отправляться на тот свет, – пояснил перебинтованный Сириус. Он один явно не справлялся с напором мумии, и Джеймс бросился ему на выручку. – Мы его уговаривали, но он ни черта не понимает. Пожалуй, запрем его и оставим здесь до следующего урока. А может и навсегда.
Крики стали громче.
– А можно и мне взглянуть на это Высочество? – почуяв неладное, Лили закатала рукава рубашки и подошла ближе.
– Серьезно, Лили, тут ничего...
– Алохомора!
Дверь саркофага отпрыгнула, отшвырнув ребят, и наружу вывалился не кто иной, как Северус Снейп.
Джеймс и Сириус покатились со смеху, но Лили не успела ничего сказать – неожиданно в их комнату вдруг ввалилась парочка настоящий мумий.
Слух о том, что двое смертных насилуют несчастных боггартов, распространился быстро, потому что при виде перебинтованных дебоширов один из призраков вдруг издал озадаченный скрип и быстро-быстро пошкандыбал прочь. Джеймс и Сириус бросились за ним, а вторая мумия потащилась к девочкам, но не успели они поднять палочки, как она вдруг рассыпалась прахом и целой кучей золота.
– Ну вот, – расстроено протянула Алиса, отмахиваясь от клубов пыли.
– Спасибо, Сев, – вздохнула Лили, бросив на Снейпа недовольный взгляд, и потянула подругу за рукав. – Идем, Алиса.
– Эй, я же вас спас! – крикнул Северус им вдогонку. – Я тебя спас, Лили!
– Молодец, забирай свое золото, – развела руками Лили. – Оно по праву твое!
И они ушли, оставив Снейпа одного.
После урока подсчитывали монеты.
Слизерин, явно желая отыграться за недавнее поражение, набрал больше всего монет.
Гриффиндорцы стояли посрамленные, только Сириус и Джеймс посмеивались, обсуждая налет на гробницу. Похоже, для них это было просто очередной шалостью, и они даже не пытались собирать монеты. Хотя, если бы их энтузиазм был направлен в нужное русло, они бы точно победили.
– Итак... у Слизерина – сто пятьдесят галлеонов, у Когтеврана – сто двадцать пять, Пуффендуй собрал ровно сто, и Гриффиндор, увы, девяносто пять. И наш победитель...
– Погодите-ка, у меня что-то в штанах застряло! – вдруг перебил его Джеймс и под общий удивленный вздох извлек из-под своего маскарада сияющий золотой скипетр Амон Ра.
Повисла тишина.
– Похоже, тот тип, с которого мы стащили его прогнившие портки, был важной шишкой, – сообщил Джеймс Сириусу в наступившей тишине и бросил скипетр поверх жалкой кучки золотых монет.
Сириус в это время прислонялся к стене пирамиды и как обычно делал вид, что все это ему смертельно надоело. В ответ на слова Джеймса он вытащил из кармана настоящую монету, бросил поверх остальных и лениво добавил:
– Мир его праху.
Гриффиндор разразился смехом, криками и улюлюканьем, потом к нему подключились остальные факультеты, и уже после ошарашенный и смеющийся Джекилл объявил победителя и отпустил гриффиндорцев на выходные без домашнего задания.
* * *
– Устроим сегодня феерический забег? – спросил Джеймс, когда они спустились на обед. Довольные одноклассники шумно рассаживались рядом. Одноклассницы всем составом отбыли в Крыло на практику. – Ты как, Лунатик?
Ремус слегка напрягся. Вот и оно.
– Боюсь, что сегодня феерический забег состоится... без меня.
Ну вот, сказал.
– Как это? – Джеймс усмехнулся, переглянувшись с Сириусом и Питером, но снова сразу стал серьезным.
– Ну... вы можете развлечься, но... без меня, – Ремус чувствовал себя просто отвратительно. Они рисковали всем, чтобы ему не было одиноко, а теперь он сам же их и отталкивает.
– Ого! – вдруг воскликнул Джеймс, не сводя с Ремуса озадаченного взгляда. – По-моему, нас пытаются кинуть, господа!
Сириус промолчал, изучающе и как-то слишком пристально глядя на Ремуса.
Ремус вдруг вспомнил, что точно так же на него смотрел пес деревенского мясника, когда он проходил слишком близко от витрины с сосисками и вырезкой.
– Парни, да ладно вам! – Ремус оглянулся на преподавательский стол. Она уже была там. Обедала и говорила о чем с Джекиллом. Он снова оглянулся и вдруг разозлился. Он ведь говорил им! Неделю назад! И три дня назад! – Я буду с Валери! – зашипел он, хлопнув ладонью по столу. – Она хотела узнать, как действует противоядие! Ну? Вы забыли?
Джеймс и Сириус снова переглянулись. Так даже трудно было сказать, у кого брови взлетели выше. Питер тем временем успел наложить полную тарелку и принялся за еду. Он сегодня весь день был на своей волне. Наверное, опять с матерью поругался.
– А-а, – наконец протянул Джеймс и взъерошил волосы.– Точно. Она хотела провести это полнолуние с тобой...
Он пихнул Сириуса локтем.
Они переглянулись.
– Да, ты... может быть, хочешь обсудить что-нибудь? Мы не так часто говорили о женщинах...
Ремус почувствовал, что его уши наливаются кровью.
– Да, но мы всецело... – закивал Джеймс.
– Может быть, у тебя есть вопросы?
– Да ладно, он знает то заклинание. Ты же лопочешь его каждую ночь. Уже даже Хвост его выучил, правда, Хвост?
– А?.. – Питер поднял голову и, кажется, страшно удивился, обнаружив себя в Большом зале.
– И что с того? – Сириус повернулся на скамье к Джеймсу, кажется, совсем забыв про Ремуса.
– Ничего, заебал уже скрипеть кроватью! – возмущенно прошамкал Джеймс с набитым ртом. – В следующий раз идите в Выручай-комнату!
– Не слушай его, сынок, – Сириус повернулся к Ремусу. – И вообще не бойся, у тебя все получится!
– Да, тебе надо просто расслабиться, это на деле не так страшно, – Джеймс изо всех сил старался быть серьезным, но на последнем слове смех вдруг вырвался из него как воздух из воздушного шарика. Сириус тоже хрюкнул носом и пихнул Джеймса, но в итоге они оба заржали, а Ремус проворчал: «Психи» и взялся за обед. Впрочем, его молчание не мешало им потешаться над ним до конца обеда, а в конце они вдруг сжалились.
– Ладно, не дуйся, Лунатик, – сказал великодушный Сириус. – Мы найдем, чем себя занять.
– Мы можем договориться с Пивзом, чтобы он выманил Филча из подсобки. Как вам? Надо выручать нашу малышку. Я чувствую себя паршивым родителем.
– Согласен. Ты паршивый родитель.
– Или мы можем наконец выяснить...
– О-о, нет, только не опять.
– Бродяга, ну пошевели мозгами, собака в принципе не может быть быстрее оленя...
– Я обогнал тебя. Просто смирись с этим.
– Я был пьяный! Помнишь, я еще ввалился в то идиотское кафе?!
– Хочешь опять схлопотать по рогам, так и скажи.
– На сливочное пиво?
– Тебе десять лет? На ром! Идет? Только мне сначала надо в Хогсмид. А ты что скажешь, Хвост? – и Сириус повернулся к Питеру.
Тот снова дрогнул.
– А я... не могу. У меня... свидание... – и он почему-то так затравленно покосился на Сириуса, словно свидание у него было именно с ним.
* * *
Ближе к наступлению темноты Питер поднялся в спальню мальчиков, сжимая в потной, ледяной руке флакончик с зельем, которое ему сунул в уборной Регулус Блэк.
«– Этого тебе хватит на полтора часа. Больше я стащить не мог, он бы заметил. Постарайся управиться.»
Регулус говорит, что у него нет брата – но, святой Мерлин, как же они похожи, когда разговаривают с Питером. Эта ленивая пренебрежительность, это чувство собственного превосходства и легкое презрение во взгляде и изгибе рта.
Но сегодня Питер докажет, что и он не лыком шит!
В это время в спальне никого не было. Джеймс и Сириус были заняты тем, что пытались вскрыть подсобку Филча и достать свою обожаемую Карту. Ремус, должно быть, уже сидел в Визжащей Хижине. Сегодня он сам пожелал остаться там в одиночестве. Впрочем, Питер был не против. Вид рвущейся кожи и хруст ломающихся костей никогда не доставлял ему удовольствие...
«– ...по правде сказать, эту идею подкинул мне Северус. Помнится однажды Блэк... уж прости, Регулус, пытался сделать нечто подобное. Так что и в этот раз все с легкостью поверят в его причастность»
План Люциуса был предельно прост: Питер должен на час превратиться в Сириуса Блэка и выманить в Запретный лес одну из его старых подружек. Напугать её до потери сознания.
Регулус и Катон обещали присмотреть.
«– А с ней ничего не случится?
Люциус переглядывается с Регулусом.
– Ну разумеется нет! Это просто такая шутка. Испытание. Ты же хочешь стать членом нашего клуба, верно? И ты знаешь, как это бывает в школьных сообществах – кому-то надо проспать ночь на крыше, кому-то нарядить памятник...а тебе просто выманить из спальни девушку. Проще простого.
– Мы будем рядом и если что – спасем её, но в любом случае, все будут думать, что это сделал Сириус, – подхватывает Нотт.
– И тогда от него отвернутся все – его друзья, одноклассники, учителя, – продолжает Люциус. – Ну же, Питер? Неужели тебе никогда не хотелось сбить с него спесь?»
Хотелось? Конечно, Питеру хотелось. Прежде чем посвятить его в Мародёры Джеймс и Сириус здорово позабавились, заставив его ночью, голым добежать до Темного озера, искупаться там и прибежать назад.
Они сказали, что это – обязательное условие для вступления в их компанию. Но, как оказалось, обязательное оно только для Питера. Потом они дружно помирали со смеху и извинялись, говорили, что это была такая шутка.
Но для Питера это было унижение и, как это ни печально – далеко не последнее.
Он приблизился к кровати Сириуса.
В том, как было смято покрывало, было что-то гадкое и пошлое.
Сириус думал, что все спят, когда водил сюда своих подружек. А Питер часто не мог заснуть по ночам и слышал, как скрипят пружины на соседней кровати, слышал, как двое дышат и стараются не стонать.
Сириус никогда не думает о других.
Питер осмотрел кровать.
На подушке он не нашел ни единого волоса, на простыне тоже и тогда его осенило – расческа! Как же он не подумал об этом сразу! Питер моментально нашел её в тумбочке и сердце его радостно заколотилось – среди зубцов всё– таки застряла парочка длинных темных волос. Брезгливо стащив их, он сунул расческу на место и поскорее затолкал волосы Блэка в пузырёк с зельем.
Зелье вспенилось, окрасилось в темный, почти черный пурпур.
Питер метнулся к двери, резко запер её.
Вздохнул.
Прошелся по комнате взад– вперед, потирая руки и сражаясь с внезапно подступившим страхом. Он вдруг подумал – а вдруг с девушкой и правда что-нибудь случится? Это ведь будет на его, Питера совести!
Но, с другой стороны...
Нотт ведь пообещал, что они будут рядом.
А они, в отличие от Джеймса и Сириуса ещё ни разу его не обманывали.
Он посмотрел на стоящий на тумбочке пузырёк.
Неужели тебе никогда не хотелось сбить с него спесь?
И ещё ему всегда хотелось... хоть ненадолго, хоть на пару минут стать Сириусом Блэком.
Питер зажмурился, схватил пузырек и одним махом опрокинул в себя зелье.
Сначала ничего не произошло. А потом его живот скрутило и Питер испугался, что его вот-вот стошнит. Он упал на колени и весь его внутренний мир содрогнулся в мучительном позыве, но Питера не вырвало. В его теле вдруг поселился странный жар – он распространялся от желудка во все стороны, кожа кипела, как раскаленный воск, Питер закричал, скорчился на их стареньком коврике, пораженный внезапным раскаянием и схватился за лицо...
...из зеркала на него смотрели перепуганные серые глаза.
Никогда прежде он не видел на лице Сириуса такого выражения.
Питер, нет Сириус Блэк подошел ближе к своему отражению и ощупал лицо. У Сириуса оно было значительно уже и ещё у него пробивалась щетина, такая жесткая, о которой Питер не мог и мечтать. У него вместо щетины рос пучками какой-то жалкий пух над верхней губой.
Наверное такой же был у его отца.
И волосы у Сириуса были гуще. Как это ему удобно ходить с такой шевелюрой! Питер попробовал откинуть их назад – так, как это делает Сириус, но наверное махнул головой слишком резко, потому что волосы закрыли его лицо и попали в рот.
Собственная одежда стала вдруг велика размера на три – брюки приходилось придерживать за ремень.
Кончено, ведь ко многим своим достоинствам, Блэк ещё и худой.
Питер полез в его чемодан.
Блэк всегда умеет одеваться стильно, это все знают. У него было много классных вещей и он знает, что с чем надевать.
Но Питер предпочитал одеваться удобно – поэтому выбрал простой чёрный свитер с горлом и джинсы. Сириус надевал этот свитер на голое тело. Но мама Питера считала, что это неприлично и с детства приучила натягивать майку. А у Блэка майки не было.
Что же... мамы здесь нет!
Питер начал переодеваться, но процесс затянулся.
Во-первых, оказывается это так круто, когда у тебя нет живота. Такая легкость!
Питеру показалось, что он мог бы пробежать милю и совсем не устать.
Во-вторых, у него была куча шрамов. Вроде и небольших, но у Питера и таких не было.
Ого! А на спине какой!
Круто.
Кстати...
Помедлив и оглянувшись на дверь, он стащил трусы. То есть они сами упали вместе с брюками, когда Питер разжал руки.
Ну ничего себе!
Приступ зависти был похож на удар в живот.
Ему и мечтать не приходилось о таких размерах! Неужели и так бывает?
Он попрыгал, повертелся, потом подошел к зеркалу, рассматривая себя со всех сторон.
Вот оно значит как, когда у тебя большой?
Питер попробовал на вес и подумал, что было бы здорово... но потом его передернуло от отвращения, когда он осознал, что это не его тело! А тело Сириуса! И член Сириуса!
Передернувшись от гадливости, Питер бросился в уборную, чтобы вымыть руки, но перецепился через собственные спущенные брюки и повалился на свою кровать.
Когда с переодеваниями было покончено он с третьей попытки, но всё же решился выйти из спальни.
В гостиной его ожидал сюрприз.
Девчонки.
Черт возьми! Они ещё никогда не смотрели на Питера так! Едва он показался на лестнице, едва спустился вниз, они все вцепились в него своими взглядами! Они как будто просили: ну заговори со мной! Ну посмотри на меня! Подойди ко мне, я здесь!
Он попал в рай!
Питер подумал, как было бы здорово броситься ко всем сразу и... вспомнил, что у него есть дело.
Он осмотрел людную гостиную.
Нужная девчонка сидела за одним столом с Лили и делала уроки под лампой.
Питер двинулся было к ним, но тут словно из-под земли перед ним выросла какая-то мелкая четверокурсница. Кажется её звали Джейн. Или Джинни. Или Джейми. В общем, как-то так.
– Привет, Сириус! Говорят, ты разбираешься в трансфигурации. Не поможешь мне с межвидовой трансфигурацией? Мне нужно превратить цесарку в морскую свинку.
Она так переживала, что у неё дрожал голос. Девчонка переживала, разговаривая с ним.
Питер ошалело уставился на неё. Веснушчатый нос, зеленые глаза, волосы какого-то неопределенно-светлого цвета.
Обыкновенная. Но симпатичная. А Сириус бы и не взглянул. Сириус выбирает особенных девушек, таких как Блэйк или Хлоя.
– Отвяжись, – вяло обронил он, пытаясь копировать манеру Сириуса и пошел в гостиную.
Девочка осталась позади – кажется разревелась. Разревелась, потому что блестящий и великолепный Сириус Блэк её отверг.
Нет, не Сириус.
Питер.
Он подошел к столу.
Лили мельком улыбнулась ему, а её соседка сначала осторожно стрельнула в сторону Питера взглядом, а потом подняла голову.
Он был готов к тому, что она прогонит его. Или посмотрит на него, как на пустое место.
Может всё дело было в лампе. Но когда девушка подняла голову, в её глазах как будто зажегся мягкий, едва заметный свет.
Он-то и придал Питеру сил.
Потому что никогда девчонки не смотрели на него так.
* * *
Ремус сидел в Визжащей хижине и готовился.
Непривычно и жутковато было сидеть там в одиночестве и тишине, один на один с ударами своего сердца, но и в этом он нашел положительные стороны. Пользуясь тем, что он один и не сможет никого ранить, Ремус позволил себе развалить парочку стульев, сломал стол и обломал столбики у кровати. Противоядие – противоядием, но сама трансформация была такой же болезненной, как и всегда. Одно было хорошо в его старых превращениях: в какой-то момент он просто отключался и все, а сейчас его сознание было заперто в этой боли и чудовищном осознании, что монстр, смирно сидящий в его теле весь месяц, наконец-то предъявил свои права и отнимает у него жилье.
В какой-то момент боль стала такой сильной, что он все же потерял сознание...
Обнаружил себя уже на полу. Нос щипал острый запах собственного пота, теперь звериного и гадкого, а привычные руки-ноги и прямая спина оказались заточены в теле другой формы, другой тяжести и другой длины. Впрочем, едва Ремус поднялся и прошелся, как растянул и разносил новое тело, как пару узких ботинок.
Но тело – это одно. А вот его возможности – совсем другое, и к ним не так-то просто было привыкнуть. Сверхнюх. Сверхзрение. Сверхслух. Он мог слышать, как на первом этаже мышь пробирается по тоннелю в стене. Принюхавшись, он мог различить в пыли запах крошечного теплокровного тельца и даже с закрытыми глазами смог бы ее поймать.
В окно смотрелась полная луна...
Он видел ее второй раз в жизни. Волчьи глаза придавали ей особенное очарование, недоступное человеку. Для молодого оборотня луна – что ель для ребенка рождественским утром.
Ремус выбрался из хижины и потрусил из деревни в сторону черных еловых пик и корявых полуголых деревьев.
Округа купалась в лунном молоке.
Хоть он и храбрился, но сердце все равно заходилось от страха – охотники уже вернулись из деревни на территорию школы, он видел их по пути в Хижину на закате.
Они уже были где-то неподалеку. Быть может, повсюду. И в любую минуту в него могла вонзиться стрела. В любой момент.
– Стой.
Звук знакомого голоса прошил Ремуса похлеще любой стрелы.
Он замер, как вкопанный, вглядываясь в темноту между деревьями.
Валери вышла вперед.
Она держала его на прицеле.
Учительская мантия исчезла, на ее место пришла мантия Охотника.
– Иди.
Он пошел вперед.
Он не боялся.
Даже сейчас, когда он стоял на четырех лапах, они были примерно одного роста...
– Стой! – вдруг рявкнула она, и Ремус замер, слегка озадаченный.
Она опустила лук.
– Невероятно... – прошептала охотница, глядя на Ремуса во все глаза. Губы ее дрогнули, а затем она улыбнулась – не едко, не ядовито, а по-настоящему и как-то по-детски радостно. – Это невероятно. Ты понимаешь меня? Слышишь? Ты можешь мне ответить?
Он поднял голову и опустил. Кивнул.
Едва слышно заскулил.
Валери расхохоталась.
Если бы Ремус мог улыбаться, он бы улыбнулся ей в ответ. Он подошел совсем близко – изумление и недоверие в ее лице причудливо смешались с отвращением, и Валери невольно попятилась.
Ремус остановился. Зеленые глаза взглянули на женщину по-человечески внимательно и пристально.
Валери вдруг подняла узкую ладонь. Пальцы ее мелко дрожали.
Ремус понял, что она хочет сделать, и сделал это сам – закрыл глаза и ткнулся в эту ладонь мохнатым лбом, опустив уши.
– Во имя Мерлина...
Он открыл глаза.
Валери смотрела на него, и по ее длинному острому носу ползла слеза.
Самая что ни на есть настоящая слеза. А еще Валери смеялась. Она водила ладонями по его лохматой морде, плакала и смеялась одновременно, ее пальцы путались у него в шерсти, а Ремус блаженствовал в ее руках, хотя она, должно быть, даже не подозревала об этом...
Странное дело, но почему-то теперь ее запах не тревожил его так. Наверное, все дело было в том, что сам он стал зверем...
– Поразительно... – она утерла лицо и усмехнулась собственной неожиданной сентиментальности. В ее глазах в этот промелькнуло что-то, и Ремуса вдруг пронзила острая обида и... ревность.
Да, она смотрела на него сейчас... но видела не его.
Она видела своего сына. Она представляла, что Бо тоже мог бы принять это противоядие, и тогда никто не узнал бы, что он оборотень, и тогда он был бы жив до сих пор и стоял бы на его, Ремуса, месте...
Ремус мотнул головой, отступая.
Валери слегка растерялась, но сказать ничего не успела, потому что ветки у них за спиной вдруг резко затрещали, и из них выскочил охотник.
Ремус зарычал.
– Валери! – рыжеволосый охотник полыхнул страхом, увидев волка, и лук мгновенно оказался в его руках.
– Нет! – Валери испуганно раскинула руки, заслоняя Ремуса. Дирборн в последний миг удержал стрелу.
Мир дрогнул.
– Стой... – Грей успокоила охотника, подняв одну руку. Другую она держала на отлете – как будто эта преграда могла защитить гигантского волка. – Он не опасен.
– Что? – светлые глаза резко сузились, он все еще слегка задыхался.
– Это мой ученик. Он нашел противоядие. Посмотри на него, видишь? – она похлопала Ремуса по холке. – Он не опасен.
– Не опасен?! Противоядие? Грей, сегодня в лесу не ждут волков, ты представляешь, что будет, если его увидят?!
– Обязательно увидят. И будут видеть теперь каждое полнолуние, – в этом месте сердце Ремуса радостно подскочило. – А если, не дай Мерлин, этого оборотня ранят, будут иметь дело лично со мной. Это уникальный случай, Дирборн. Уникальный. Ты пони...
И тут где-то в лесу раздался вой. Его эхо разлилось в ночном небе, точно в колодце, и вся округа застыла, будто заледенев от ужаса. Обычный лесной волк не способен издавать такие звуки.
Это был звук идущей гибели.
Охотники замерли, глядя друг на друга во все глаза. На лицах обоих ширился один и тот же ужас, а затем он лопнул, взорвался как петарда, потому что сразу вслед за воем раздался звук, от которого у Ремуса-человека парализовало рассудок, а у Ремуса-волка вскипела кровь – душераздирающий человеческий вопль.
– Перекроешь выходы из леса! – выкрикивала Валери на ходу. Ремус трусил за ней, Дирборн стремительно шагал рядом. – Отправишь людей к школе, возьми Корнера и еще кого-нибудь, перекроете...
– Восточный тракт?
– Именно.
– А ты?
– Я разыщу жертву, она не может быть далеко...
– Если он еще там? Возьми кого-нибудь с собой!
– Некогда мне брать кого-нибудь! – рявкнула она. Взгляд ее метался по зарослям, Ремус знал, что она разыскивает свой орешник. Он потянул носом, тщетно надеясь различить его запах среди остальных, но тут в нос ему вдруг ударил совершенно другой аромат... чарующий, соленый запах самой жизни.... он еще раз потянул носом, и его пасть наполнилась слюной.
Кровь.
Ремус стремительно обернулся к Валери и, наплевав на все формальности, боднул ее головой в плечо.
Она резко обернулась.
Ремус демонстративно задвигал носом, выпуская из ноздрей пар, а затем мотнул головой.
– Ты его чуешь?..
Он рыкнул и оскалил зубы, давая понять, что именно чует, а потом опустился на живот, давая Валери понять, что именно задумал. Так бы они добрались до места в два раза быстрее.
Сначала он подумал, что она откажется, но сейчас в ней говорила не женщина, но охотник.
– Ты все еще сомневаешься в его полезности, Дирборн? – Валери надела лук и легко уселась Ремусу на спину.
– А если оборотень еще там?! – Карадок взмахнул рукой в толстой перчатке. – Пойдешь на него одна?!
Ремус нетерпеливо переступил с ноги на ногу.
– Я буду не одна, – она обхватила Ремуса за шею, прижалась к его спине, и он ринулся в чащу.
... Она лежала навзничь в куче грязных листьев. Волосы разметались и плавали в луже.
На девочке была школьная форма – свитер и белая рубашка на животе были изорваны и перепачканы в крови, как и беспомощно раскинутые бледно-серые, удивительно красивые руки...
«Не знаю, мне просто нравятся ее руки».
Ремус замер в отдалении, дабы не искушать судьбу, а Валери спрыгнула с него и бросилась к телу.
«Скажи мне, Лунатик, зачем девчонка надевает на свидание красное белье, если не собирается ни с кем спать. Француженки...»
Ремус стоял, весь пропитанный солоноватым запахом крови и не мог поверить в случившееся. Анестези Лерой – это милая, глуповатая, но очень добрая девчонка. Девчонка, с которой что-то было у Сириуса Блэка – так о ней говорили в школе. Но Ремус знал о ней и другое – ей не удавалось понять согласование английских времен, она грызла перо, когда они занимались в кружке по вечерам, а еще у нее был настоящий талант к травологии – растения преображались прямо на глазах, когда она подрезала им листочки...
Сегодня за завтраком она передала ему сахарницу. У нее и правда были удивительные руки.
Он не мог поверить...
Этого просто не может быть...
– Она жива! – крикнула Валери, и его затопила волна облегчения, за которой последовал новый удар: – Жива, но он ее покусал.
Ремус подошел ближе, наблюдая за тем, как Валери торопливо стаскивает с себя мантию и закутывает в нее тело девушки, как вдруг услышал тихий, едва различимый...
Треск.
Он рывком обернулся.
Оборотень, маленький и темный, как сама ночь, бросился на него из кустарника.
Ремус пригнулся, но волк успел прыгнуть на него. Шею ужалила боль.
Они кубарем покатились по земле, оглашая ночь лаем и рычанием.
Валери уже была на ногах и целилась.
«Не надо!» – безмолвно завопил Ремус, сражаясь с бешеным, перемазанным в крови хищником. Они катались по земле, пытаясь достать друг друга, челюсти клацали, шерсть, слюни и кровь, лапы, когти, визг...
«Уноси её, скорее!!!» – кричал он про себя, и хотя наружу вырывались только визг и рычание, Валери поняла их верно. Отчаявшись прицелиться в клубок извивающихся тел, она рыкнула от злости, с удивительной силой схватила Анестези Лерой в охапку и бросилась к зарослям орешника.
Ремус знал, что она вернется.
Но сейчас важно было другое.
Он узнал своего врага.
Это был тот же волк, что напал на него на кладбище Основателей.
То же неуправляемое жилистое тело, те же безумные глаза и неукротимая жажда всадить в противника все зубы.
Ремус изо всех сил старался сохранить трезвую голову, но драка и запах животного ударили ему в голову. На смену тактике и разуму пришла, обрушилась волна ярости и ненависти.
Она затопила все мысли. Он перестал соображать.
Потому что он тоже животное.
Он пнул волка лапами в живот.
Тот с визгом упал на землю, но тут же взвился, вскочил, еще более злой и опасный, чем прежде. Кровь и грязные слюни капали с его оскаленной пасти, глаза горели как два фонаря.
Ремус, нет, не Ремус, а огромный светло-русый волк развернулся. Кровь барабанным боем стучала у него в ушах. Шерсть стояла дыбом.
Убить. Убить. Убить.
Они обошли друг друга по кругу.
Раз. Другой.
Кожа волков ходила ходуном, зубы опасно скалились.
Но вот маленький черный волк чуть присел, скакнул вперед, отскочил, потом еще раз, и большой волк сам бросился на него.
Снова они сцепились в узел. Один пытался придавить другого к земле и всадить наконец клыки ему в глотку, но ничего не получалось, один был больше и тяжелее, другой – изворотливее и быстрее.
Ремус не знал наверняка, слишком много крови витало в воздухе, сбивая нюх, но все же подозревал, что перед ним не волк, а волчица.
Самки оборотней куда злее, чем самцы. Они никогда не оставят свою жертву в покое, и если ее у них отняли – они будут драться за нее до последней крови.
Потому что за ними потомство.
И когда резкий характерный запах ударил светлому волку в нос, его желание убить развернулось и уступило инстинкту, куда более сильному и напористому...
Черный волк взвизгнул и попытался сбежать, но светлый поймал его за шкуру на спине.
В один миг он придавил волчицу к земле и подмял под себя.
Зверь рычал, бился и визжал, но все его попытки вырваться не имели никакого значения перед сокрушительным инстинктом продолжения рода.
Светлый волк вцепился зубами в холку черного, вызвав у него приступ паники, а потом мягко, почти нежно примял к земле гигантскими, почти человеческими руками.
Лежи.
* * *
Ночные дежурства в крыле – это зачастую очень скучная и нудная вещь.
Ты сидишь за столом и переписываешь карточки, лампа греет твое лицо, карточки не заканчиваются, и все, чего тебе хочется – лечь и заснуть.
Может быть, если повезет, кто-нибудь постучится в дверь и принесет тебе свои пустячные беды – уши, превратившиеся в бананы, или мерзкий Фурункулюс.
Но потом снова навалится тишина. И тебя уже начнет тошнить от запаха чернил, пера и гула в пружине настольной лампы.
Но бывает так, что двери вдруг распахиваются и ударяются о стены.
И тогда тебе становится страшно...
... черный волк уже не визжит и не бьется.
Он смирился с неизбежным...
Так было и в эту ночь.
Лили заполняла карточки, а Марлин дремала в кресле, когда двери вдруг распахнулись, и окровавленный Карадок Дирборн, один из охотников, охраняющих школу, ворвался в крыло с умирающей девушкой на руках...
Человеческое в нем не то немело от ужаса, не то заходилось от удовольствия.
Слишком долго оно мучилось и терпело.
В конце концов, у него тоже нет шансов перед этим инстинктом.
И все летит к черту.
– Ее покусали, – гремит низкий голос Валери Грей. Она идет следом и громко стучит каблуками. – Ради Мерлина, здесь есть доктор?!
Это неправильно. Это порочно. Он должен остановиться...
Нет...
Нет-нет-нет!
Страшная вина и дикое удовольствие прожигают сознание оборотня...
Начинается паника...
Какое-то время они не могут расцепиться.
А затем оборотень вырывается – лязг зубов, он все же мстит за доставленную боль.
Ненавидит и жаждет мести.
Потому что в нем тоже есть человеческое.
Стол, яркий свет, синеющее лицо Анестези Лерой в пятнах крови.
Запах кровевосполняющего зелья – крик медсестры – звон – у Марлин так тряслись руки, что она уронила кофр с инструментами...
– Скорее, скорее, скорее... – бормочет белая как полотно мадам Помфри.– Все будет хорошо, милая, надо еще немножечко постараться, надо еще... зелья, быстро!
Ее палочка взлетает, страшные раны затягиваются, руки Лили не дрожат, когда она вливает в рот девушки очередную порцию зелья, но уже слишком поздно, оно не действует, и жизнь девушки ускользает, как вода сквозь пальцы...
Но сейчас он только рычит и убегает.
Ускользает в ночь, как одна из его теней.
Светлый волк поднимается на задние лапы, а потом изливается в ночь диким воем и падает на землю, хватаясь когтистыми руками за голову.
Но в его вое больше нет ничего звериного.
Это кричит человек...
В какой-то миг кажется, что их реанимация подействовала – Анестези вдруг приоткрыла ресницы, и на влажном бледно-сером лице капельками влаги сверкнула жизнь.
Все застыло.
Мадам Помфри очень медленно опустила палочку... а потом вдруг положила ее в карман фартука, накинутого поверх ночной сорочки.
И тогда на Лили накатил ужас.
Она выжила в каледонском теракте, она видела, как люди взвиваются в воздух вверх ногами, но ничего страшнее этого жеста ей еще видеть не доводилось.
– Она пришла в себя? – требовательно спросил охотник и понял все, только когда мадам Помфри подняла на него взгляд.
– Кто привел тебя в лес? – охотник протолкался к столу, ловя последние секунды жизни девочки. – Кто?
Белые высохшие губы Анестези приоткрылись, но сил говорить у нее уже не было.
– Кто? – в отчаянии закричал он.
Анестези смотрела прямо перед собой, но явно не видела ни лиц, склонившихся над столом, ни бьющего, яркого света лампы.
Она напоминала догорающую свечу. Пламя еще дрожит, но уже соприкоснулось с лужей воска. Вот-вот... вот-вот...
Мадам Помфри всхлипнула, отворачиваясь.
В последний миг уголки губ девушки вдруг нежно приподнялись, и она прошептала:
– Сириус...
А спустя пару мгновений мадам Помфри закрыла ей глаза.
Я иду, а за мной толпой бегут скандалы.
Сальвадор Дали
– Я этого не делал. Я не знаю, кто там что видел, но я этого не делал, – Сириус оглядел своих судей. – Почему вы мне не верите?
Школа гудела.
Утром холл школы шумел, наполненный перепуганными родителями и семьями, которые в спешном порядке забирали детей домой.
Весть о том, что в Хогвартсе убивают студентов, распространилась по волшебным деревушкам быстрее, чем обсыпной лишай. Родители спешили забрать своих чад, Большой зал тонул в письмах, поговаривали также, что в школу приехал корреспондент из «Пророка» и чуть ли не весь Попечительский совет.
Вообще в эти дни болтали как никогда много.
Но главной новостью была, как ни странно, не столько смерть никому не известной девочки из Шармбатона, сколько сочный, горячий слух о том, что виновником ее гибели был Сириус Блэк.
Поговаривали, что они вдвоем покинули гостиную накануне страшного события. Поговаривали, что перед смертью Анестези кричала и утверждала, что это Сириус натравил на нее оборотня, потому что хотел избавиться от нее, как от бывшей подружки. Особенно старательные сплетники приплетали к этой нелепице загадочное исчезновение Блэйк Забини, и градус абсурда превышал все показатели. Слухи раздувались, размножались и летали по испуганной школе как жирные мухи, но, хвала Мерлину, Сириусу не приходилось их выслушивать, потому что сразу после завтрака его вызвали в кабинет директора.
И вот теперь он сидел в удобном мягком кресле посреди притихшей комнаты и чувствовал, что соскальзывает в пропасть.
– Сириус, мы готовы тебе поверить, – тихо молвил Дамблдор, выпрямляясь в кресле. Рядом с ним стояла встревоженная и мрачная Макгонагалл, у окна застыл Люциус Малфой. Сириус не знал, уж какие мотивы на самом деле притащили его попечительскую задницу в школу, но все его собачье нутро чуяло недоброе. – Однако погибшая студентка сама назвала твое имя. К тому же есть дюжина свидетелей, которые видели, как вы с ней покинули общую гостиную вчера поздно вечером. Обратно никто не вернулся.
– Меня не было в школе поздно вечером, – отчеканил Сириус. Руки, лежащие на деревянных быльцах, задрожали, и он сжал их в кулаки.
– Где же ты был поздно вечером? – отрывисто спросила Макгонагалл.
Малфой ненароком оглянулся и приподнял уголок тонких губ.
Сириус смежил веки.
В шахматах это называется «вилка».
«Знаете, сэр, вчера вечером я курил травку в компании с Роксаной Малфой. Да-да, сестрой вот этого типа, который приехал сюда за моей головой. Позже мы сняли комнату в трактире «Кабанья голова», пили там медовуху и огневиски, слушали запрещенную музыку, а после хорошенько потрахались. Ах да, потом я вернулся в школу через потайной ход, и мы, вместе с моим лучшим другом-анимагом, Джеймсом Поттером, напились в дерьмо и соревновались в коридоре, кто быстрее бегает – олень или собака. Если что – я победил».
Если он признается – подставит под удар Сохатого и Рокс.
А это никак невозможно.
– Простите, сэр, но я не могу сказать, – ледяным тоном изрек он, чувствуя, как тяжелая холодная рука сдавливает сердце.
Макгонагалл встревоженно стиснула ладони, переглянувшись с директором.
Кажется, она действительно не хотела, чтобы его выгнали из школы. Все-таки она хорошая. Зря он называл ее старой облезлой кошкой, когда она оставляла его после уроков...
Теперь ему будет ох как не хватать этих отсидок...
В дверь постучались.
Макгонагалл стремительно обошла стол и пошла посмотреть, кто там.
На секунду Сириусу показалось, что, проходя мимо, она коснется его плеча или ободрит взглядом, но этого не случилось, и он почувствовал себя еще хуже.
– Директор, вы сами понимаете, две смерти и одно нападение – Совет не имеет права оставаться в стороне! Дело переходит в наши руки, равно как и вынесение приговора обвиняемому, – подал голос Малфой, едва за деканом Гриффиндора закрылась дверь. До этого он делал вид, что наслаждается пейзажем за окном, но раз или два Сириус все же ловил на себе его торжествующий взгляд.
Малфой торчал здесь якобы от лица попечительского совета, но Сириус чувствовал, что срать этот аристократ хотел на совет и на каждого попечителя. У него тут был свой интерес, и Сириус догадывался какой – тот самый, который отчаянно рвался вместе с ним в этот кабинет, и который Сириус с трудом и криками отослал на урок.
– Мистер Блэк ведь уже совершеннолетний, верно? Если его вина будет доказана...
– Если – определяющее слово, Люциус, – тихо заметил Дамблдор, вскинув длинный указательный палец. – Пока что вина Сириуса не доказана, и о наказании тоже говорить рано.
Сириус метнул на него взгляд.
Наказание?
Совершеннолетний?
Он невольно сглотнул, услышав эхо своего детского страха – протяжные хрипы, мертвые руки в струпьях, сквозняк, мечущийся в холодных каменных стенах.
Малфой усмехнулся и развел руки в стороны.
– А есть что доказывать? По-моему, все очевидно! – он улыбнулся, и его голос вдруг стал тише и зазвучал особенно зловеще в напряженной обстановке. – Если мне не изменяет память, несколько лет назад похожий случай уже имел место, верно? С Северусом Снейпом. Тогда студент оказался каким-то образом завлечен в дом, где вы скрывали вашего оборотня, и чудом остался жив.
Дамблдор быстро переглянулся с Сириусом.
Сириус изо всех сил пытался внушить директору, что он не виноват.
– И, насколько мне известно, тогда имя мистера Блэка... также фигурировало в деле. Имя мистера Блэка... и мистера Поттера.
У Сириуса все подобралось внутри. Малфой прошел мимо его кресла, заложив руки за спину, прямо как прокурор на допросе. Ледяные взгляды серых глаз скрестились, как шпаги. «У тебя туалетная вода, как у дешевой шлюхи» – гневно подумал Сириус, провожая его взглядом.
Дамблдор молчал, и Малфой воодушевленно продолжил:
– Известно, что в тот раз у мистера Блэка случился конфликт с мистером Снейпом, и он решил поплатиться ему таким образом. А сейчас студенты утверждают, что какое-то время назад мистер Блэк также имел конфликт с погибшей ученицей – на почве личных отношений. Несостоявшаяся жертва, как ее там... мисс Макдональд также хорошо знакома с Блэком, более того, она якобы была девушкой Поттера. Добавим к этому презабавный факт: первая жертва нападения, та бедная маленькая девочка долгое время занимала место охотника в сборной Гриффиндора по квиддичу – то самое место, которое ныне занимает мистер Блэк. В той самой сборной, где по некой случайности капитаном является снова мистер Поттер.
– К чему вы клоните? – Дамблдор наклонился вперед, соединив пальцы рук в замок на столе.
– Таких совпадений не бывает, директор. Уверен, вы со мной согласны. Уж не знаю, что двигало мистером Блэком, ревность или...
– Охерел вконец, Малфой?! – не выдержал Сириус, рванув из кресла так, что оно проехалось по полу.
– СИРИУС! – Дамблдор редко повышал голос, но когда это случалось, не было силы, способной ему перечить.
Его призыв подействовал на Сириуса, как удар хлыста. Пара секунд, чтобы взять себя в руки – и он рухнул обратно в кресло, клокоча от ненависти.
Малфой улыбнулся, посмотрел на директора и чуть развел в стороны руки, словно говоря этим: что и требовалось доказать.
– Вы сами все видите, директор, – Мерлин, до чего же паршивый у него голос. Елейный, сладкий, как дрянное вино. – Я давно знаком с этим молодым человеком. С младых ногтей мистер Блэк демонстрировал абсолютное непослушание и неуправляемый характер, я уже не говорю про приступы немотивированной агрессии по отношению к самым близким людям. На вашем месте я бы всерьез задумался, стоит ли так рисковать и оставлять его в школе. Этот юноша опасен. И в первую очередь для самого себя. Думаю, я бы мог похлопотать о том, чтобы в больнице Святого Мунго...
Больше он ничего не успел сказать, потому что в этот момент Сириус снова вскочил, но на этот раз выхватил из кармана палочку.
Приступы немотивированной агрессии?!
Отлично, мать твою!
Малфой врезался в шкаф, отброшенный заклинанием.
Завязалась потасовка, Дамблдор стремительно поднялся из кресла, но тут дверь кабинета вдруг резко отворилась, и все замерли.
– Профессор Дамблдор... простите, что прерываю вас, но, похоже, в нашем деле появился... еще один свидетель... – Макгонагалл поправила мантию на груди, встревоженно прижимая руку к сердцу.
Сириус разжал руки, выпустив Малфоя, с которым теперь сражался, позабыв про палочку.
Тот дернул плечом, возвращая на место мантию. Они отступили в стороны, тяжело дыша.
– Да-да... прошу вас, Минерва, – Дамблдор по очереди посмотрел на дуэлянтов, а когда убедился, что они больше не намерены разбивать друг другу носы, подозвал декана.
Торопливо пройдя в кабинет, Макгонагалл подошла к Дамблдору и шепнула ему что-то.
Директор наклонился к ней, а после ее слов резко выпрямился.
– Пусть войдет... – бросив последний упреждающий взгляд на Сириуса, он снова сел в кресло.
Тяжело отдуваясь, Сириус бухнулся в свое.
Малфой яростно взмахнул мантией, снова поворачиваясь к окну.
Макгонагалл подошла к двери и позвала:
– Пожалуйста, мисс Малфой, заходите...
Сириус обернулся так резко, что у него что-то хрустнуло в шее.
«Твою же мать!»
Судя по лицу Люциуса, который обернулся так резво, словно хотел сделать пируэт, он подумал примерно то же самое.
Роксана вошла в кабинет, явно робея, но когда поймала взгляд Сириуса, на ее лицо вернулось прежнее упрямое выражение.
«Выкуси!» – говорил ее воинственный вид.
Макгонагалл закрыла за ней дверь.
– Роксана? – тонким голосом спросил Люциус и кашлянул, возвращая свой нормальный голос. – Что ты здесь?..
«Какого черта, идиотка?! Иди отсюда!» – взглядом приказал ей Сириус и, судя по ответному взгляду Роксаны, сам отправился очень далеко.
– Мы слушаем вас, мисс Малфой, – Дамблдор жестом пригласил ее присесть в одно из мягких кресел у окна, но Роксана решительно подошла к креслу Сириуса. Он встал, уступая ей место. – Вам известно что-то о происшествии?
– Да, – она села и скромно положила руки на колени. Чинная причесочка, чинная юбочка, только из-под манжета белой рубашки виднелся шипастый браслет, и, глядя на него, Сириусу захотелось смеяться. Наверное, это нервное. – Я могу доказать, что Сириус не виноват, и что вчера вечером его не было в школе.
– Рокс, не лезь, я сам разберусь, – прорычал Сириус сквозь зубы.
– Интересно, как ты будешь разбираться?! – громко осведомилась она, свирепо оглянувшись на него снизу вверх. – Из камеры в Азкабане?!
Малфой едва заметно качнулся вперед. Вид у него был одновременно встревоженный и разгневанный. Сириусу почудилось, будто он вот-вот бросится к сестре, схватит ее в охапку и вытащит из кабинета.
Но вместо этого Люциус как-то очень жалобно и настороженно взглянул на Роксану, а потом зачем-то дотронулся одной рукой до шкафа – наверное, боялся потерять сознание.
– Мы оба знаем, где ты был и чем занимался, – безжалостно продолжила она. – А если по замку разгуливает одна из твоих бешеных подружек в твоих штанах, то...
– Так где же все-таки был Сириус в ночь убийства? – прервал ее Дамблдор. – Вы можете это сказать?
Роксана перевела на него взгляд и мигом успокоилась.
– Да, могу. Мы вместе были в Хогсмиде, – невозмутимо ответила она. – В трактире «Кабанья голова».
– В трактире, поздно вечером?! – резко воскликнула Макгонагалл. – Что вы делали в этом вертепе, могу я поинтересоваться?!
Роксана посмотрела на Сириуса.
Он едва заметно качнул головой.
Тогда она посмотрела на брата.
– Курили тентакулу, – сердце Сириуса упало. Макгонагалл ахнула, закрыла ладонью рот. – Пили огневиски... – ее губы чуть изогнулись, – ... занимались сексом.
Сириус потер лицо.
Просто потому что ему не хотелось видеть весь этот ужас.
Хотя бы пару секунд.
Когда же он открыл глаза, Макгонагалл уже усаживала в кресло посеревшего Люциуса, которому, кажется, стало плохо, Дамблдор снял очки, но так и не положил их на стол. Наверняка он думал что-то вроде того, что вот ему уже сто лет, а дети все равно находят способ потрясти его седины.
Макгонагалл наколдовала кубок с водой и подала его Люциусу.
Белобрысая негодяйка как ни в чем не бывало восседала в кресле и делала вид, будто все так и надо.
– Что же... – Дамблдор едва слышно кашлянул, возвращая себе голос. – С этим мы разберемся, но как вы объясните то, что не меньше дюжины человек готовы подтвердить, что видели Сириуса в гостиной вчера вечером?
– Я знаю только одно, сэр, – твердо сказала она. – Вчера ночью нас видела половина Хогсмида. Понимаете ли, мы сильно напились, шли по улице и громко пели, а местные жители высовывались из окон и грозились, что пожалуются в школу. Насчет огневиски и всего остального можете спросить у владельца трактира «Кабанья голова». Он сам вручил нам ключи от комнаты и даже записал нас в какую-то книгу. Когда мы вернулись в школу, был примерно час ночи. В то время эта девушка была уже мертва.
Макгонагалл прижимала руку к губам, поочередно глядя то на Сириуса, то на Роксану.
Люциус морщился и страдал в своем кресле так, будто мечтал, чтобы ему вырвали уши вместе с тем, что он только что ими услышал.
– Все было так, как говорит мисс Малфой, мистер Блэк? – спросил наконец Дамблдор, нарушив эту гадскую тишину. Сириус невольно отметил перемену в обращении и перевел взгляд на Дамблдора. До этого он вел немую борьбу с Роксаной.
– Да, сэр.
– И это... все? Больше вы мне ничего не хотите рассказать? – он нацепил очки обратно на свой крючковатый нос и внимательно поглядел на Сириуса.
– Все, – твердо ответил он.
– Ну что же. В таком случае я должен связаться с администрацией трактира «Кабанья голова».
Сердце Сириуса радостно скакнуло и заколотилось где-то в горле.
Роксана поднялась с кресла и демонстративно встала рядом, сжав обеими руками его ладонь. Весь вид ее говорил о том, что она согласна на любую кару.
«Ух и оттрахаю я тебя» – с пронзительной нежностью подумал Сириус, переплетая с ней пальцы. Серьезно, ему стоило больших усилий, чтобы не признаться ей в чем-нибудь прямо сейчас. Вот как он был ошеломлен, счастлив и благодарен.
– Хотя я не думаю, что мисс Малфой сказала нам неправду. Такое признание дорогого стоит, вы со мной согласны, Люциус? – и директор мельком посмотрел на Малфоя, подтянув к себе чистый лист пергамента.
– Вы забыли об одном важном обстоятельстве, – Малфой поднялся из кресла и одернул на себе мантию. Его губы побелели, глаза метали молнии. – Погибшая девушка сама назвала имя убийцы, – он оперся ладонями в кожаных перчатках прямо на директорский стол. Дамблдор не шелохнулся. Малфой говорил так тихо, что Сириус едва разбирал слова. – Вам так хочется верить в невиновность мальчишки, что вы готовы закрыть глаза на...
– Я поверил не ему, Люциус, а вашей сестре, – спокойно молвил Дамблдор. – Быть может, вы сомневаетесь и в ее честности?
Люциус резко выпрямился и бросил на Роксану короткий горький взгляд.
Сириус почувствовал, как Роксана прижалась к нему. Настолько сильно и незаметно, насколько это было возможно в обществе двух преподавателей и родного брата.
– Нет, директор, – наконец изрек Люциус, отворачиваясь. – В честности своей сестры я не сомневаюсь ни секунды.
– Безусловно, – Дамблдор обмакнул перо в позолоченную чернильницу. – А последние слова умирающей едва ли можно рассматривать как свидетельство, Люциус. По словам мадам Помфри, в последние минуты девушка уже никого не узнавала и не понимала, где находится, – лицо старого директора, до этого сосредоточенное и серьезное, подернулось печалью. Но он ничего не сказал, только провел пальцем по кустистой брови и занялся письмом трактирщику.
Сириус нахмурился.
– А насчет наказания... теперь, как мне кажется, оно переходит полностью в компетенцию школы. Вы согласны со мной?
– Не думайте, что я оставлю это так... – прошипел Малфой, – ... Дамблдор. Две смерти и одно покушение – не думайте, что Совет простит это вам с такой же легкостью, с какой прощаете вы. Всего наилучшего, – с этими словами Малфой резко запахнул мантию и стремительно покинул кабинет, напоследок бросив на Роксану пронзительный, неприятный взгляд.
Дамблдор как ни в чем не бывало дописал письмо и только когда поставил последнюю точку, посмотрел на притихшую, мрачную Макгонагалл, которая в свою очередь буравила взглядом провинившихся.
– Профессор Макгонагалл, а этих двоих я передаю в ваше полное распоряжение, – сказал он, таким образом подводя под встречей черту.
Но финальный аккорд был еще впереди.
Когда они уже собрались уходить, в дверь кабинета снова забарабанили.
Забарабанили так, словно бежали сюда с новостью о том, что совятня взлетела на воздух, подземелья затопило, а башня Гриффиндора в огне.
Макгонагалл отворила дверь, и в кабинет влетел взъерошенный, задохнувшийся Джеймс.
Судя по его перекошенным очкам и всклокоченной мантии, слухи о причастности Сириуса к смерти Анестези наконец дошли и до него.
– Профсср Дабрлдор, я хтел скзать... – Джеймс выпрямился, держась за бок. – Он не виноват! Вчера вечером Бродя... бр-р, Сириус был в Хогсмиде! Я сам проводил его до ворот, и я готов поклясться, что в деревне его тоже кто-нибудь видел. Спросите Розмерту из «Трех метел», она точно видела, зуб даю! А когда он вернулся, мы до утра пытались взломать кабинет Филча. Он поймал нас, но я наложил на него заклятие Силенцио, поэтому он ничего вам не сказал! Хотите, могу выпить Сыворотку правды и принести Непреложный обет, но Сириус не виноват! – Сохатый рубанул перед собой рукой, словно шлепнул в конце своей фразы точку и выдохнул.
Вид у него был такой, будто он только что вынес Сириуса из пожара.
Сириус отчаянно выматерился про себя и с тоской посмотрел на Дамблдора.
Тот в свою очередь посмотрел на Макгонагалл.
– Я думаю, вы разберетесь, профессор, – и он снова склонился над письмом.
– Разумеется, директор, – шок, вызванный тирадой Сохатого, прошел, и к ней моментально вернулась ее прежняя суровость, хотя Сириус готов был побиться об заклад – она рада даже больше, чем он сам. – Идемте, вы трое. Вы, Поттер, отправитесь к мистеру Филчу. Я думаю, он будет рад, если вы снимаете с него свои чары, а потом поможете ему с уборкой без помощи чар. А вы двое, – она вцепилась взглядом в Сириуса и Роксану. – Пойдете со мной в больничное крыло. Мадам Помфри прочитает вам увлекательнейшую из своих лекций. Марш!
* * *
Часом позже Сириус и Роксана вышли в коридор, по мнению воинственной школьной медсестры, достаточно подавленные внушительной лекцией о вреде курения, алкоголя, употребления наркотиков и о последствиях подросткового секса.
Они придали своим лицам максимально серьезные и обеспокоенные выражения, но едва за ними закрылась дверь, они переглянулись, фыркнули и, обнявшись, отправились во внутренний двор школы.
Это была клоака, сердце старших классов, международные воды, в которых не действуют законы. Учителя редко выходили туда, и ученики могли спокойно отводить душу – ругаться, курить, драться, списывать, толкать запрещенную музыку и сигареты, целоваться и обжиматься взахлеб. Сириус помнил, как на первом курсе они все разводили друг друга на «слабо» – кто рискнет провести перемену во внутреннем дворе и не обделается от страха. А уже на третьем курсе они и сами проводили все свои перемены в этой «клоаке».
Вот как она меняет людей.
Сегодня там было относительно спокойно. Мародерский насест, разумеется, пустовал – никто не смел посягать на святое место. Один раз на пятом курсе Джейми Кристалл попытался занять его со своей девчонкой и потом две недели чуть что – повисал в воздухе вверх ногами. Сохатый злопамятен.
Сириус усадил на каменный подоконник свою миниатюрную подружку, сам удобно устроился между ее ног, после чего они закутались в мантии друг друга и со стороны стали похожи на двух больших черных птиц. Многие парочки в Хогвартсе делали так с наступлением осени – можно было закутаться под предлогом жуткого холода и преспокойно обниматься и тискаться под мантией. Никто тебе и слова не скажет.
Именно это Сириус и намерен был сделать. Он запустил обе ладони под юбку. В такие минуты ему нравилось наблюдать за ее лицом, за тем, как с непривычки на нем загнанным кроликом мелькал испугсмущениестрах, а потом в черных глазах появлялся сладкий блеск, как она сначала испуганно сжималась, а потом приоткрывала краснеющие губы, хотя сама не замечала этого.
Они целовались – медленно, неторопливо, взасос.
Мадам Помфри может говорить что угодно.
Она не понимает.
Они помешанные, озабоченные, как угодно, но им надо было прикасаться друг к другу, трогать, постоянно, все время. Этому нет объяснения. Это невозможно понять чужому. Они подсели на это.
Сириус почувствовал, что возбуждается слишком быстро. Можно было бы завершить дело прямо в школьном дворике, но едва ли это осталось бы незамеченным, да и неудобно возиться с теплой одеждой.
Роксана усмехнулась, опустив взгляд, когда тоже почувствовала, что он завелся. Ей это льстило, и когда она ухмылялась вот так – у Сириуса просто ехала крыша.
– Полегче, ковбой, – прошептала она, и Сириус нехотя оторвался, напоследок медленно лизнув ее в щеку.
Потом Роксана напевала что-то себе под нос и листала учебник розовыми замерзшими пальцами, а Сириус курил, облокотившись одной рукой на стену слева, а другую все еще держал на теплом бедре своей подружки.
– «The Rolling Stones»? – спросил он, внимательно вслушиваясь в ее бормотание.
– «Дикие сестрички», – она усмехнулась его гримасе, вынула у него изо рта сигарету и сама затянулась.
В этот момент Сириуса словно в плечо толкнули, и он оглянулся.
Люциус Малфой стоял у выхода, ведущего в виадук, и беседовал о чем-то с Катоном Ноттом.
– Ты куда? – Роксана захлопнула книгу, когда он выпутался из двух мантий.
– Будь здесь, – Сириус стряхнул ее руку с плеча. – Будь здесь! – рявкнул он, когда она все-таки соскочила следом.
Заметив его приближение, Люциус оборвал разговор и медленно оглянулся.
Серые глаза сверкнули, как лезвие выхватываемого меча. Сириус увидел, как сжалась его рука под мантией, и сам нащупал в кармане палочку.
Все разговоры во дворике стали на порядок тише.
– Ну, как дела, Малфой? – крикнул Сириус, не сбавляя шаг и подогревая в себе злость, которая успела слегка поостыть после всплеска в кабинете директора. Хотелось бы, чтобы здесь сейчас был Сохатый. Но Филч уволок его в неизвестном направлении.
– Что тебе нужно? – прошипел Малфой.
– Тот же, блять, вопрос, – Сириус обаятельно улыбнулся и с ходу толкнул аристократа в грудь обеими руками. Малфой отлетел назад на пару шагов.
Кто-то вскрикнул.
Малфой выхватил палочку. Сириус резанул своей – хлопок заклинания об щит был таким мощным, что опавшие листья разлетелись по земле во все стороны.
– Думаешь, я не знаю, что ты делаешь?
Малфой улыбнулся – удар под дых – у Роксаны та же улыбка.
– Думаю, нет, иначе на пушечный выстрел не подошел бы ко мне... щенок.
«Щенка» Сириус спустить не мог.
Снова удар – снова хлопок, еще, еще, еще, еще хлопок – и они обходят друг друга по кругу, как молодые волки.
Ученики собрались со всего дворика, образовав кольцо.
– Мы ведь с тобой оба знаем, что я и пальцем девчонку не трогал. Стой! – хрипло крикнул Сириус, на миг повернувшись к Роксане – она пробилась к ним сквозь толпу, но замерла, налетев на слова Сириуса, как на стену.
Взгляд Малфоя, острый и страшный, стал совершенно растерянным, когда он взглянул Сириусу за спину.
Люциус весь размяк.
Сириус заметил эту перемену, сузил глаза и усмехнулся.
– Этого ты себе и представить не мог, верно, Люциус? – тихо спросил он, легкомысленно поигрывая палочкой.
Верхняя губа Малфоя дернулась вверх.
Палочка вспорола воздух.
Дворик всколыхнулся криками.
Было чистым безумием устраивать драку в школе, но Сириус ничего не мог с собой поделать – ему хотелось спровоцировать Малфоя, и он это сделал. За себя. За Ане. За то, что ее теперь просто нет на этом свете. За щенка по имени Снитч. За свое детство.
Малфой воплощал все, что он так ненавидел.
Дуэль перестала быть дуэлью.
Ему хотелось крови.
И он ее получил.
Только не так, как рассчитывал.
А все потому, что Роксана, черт-ее-дери, никогда никого не слушается.
Она успела только прокричать: «Люциус, прекрати!», как тот в запале хлестнул палочкой, и Роксану отшвырнуло от них и с силой приложило об каменную кладку дворика.
Толпа ахнула, кто-то из девчонок оглушительно взвизгнул.
Люциус застыл, словно громом пораженный, а Сириус на бесконечно долгую секунду потерял почву под ногами, когда ему показалось, что Роксана уже не встанет, но тут она пошевелилась и села, схватившись за голову.
Тогда Сириус ожил. Первым делом он размахнулся и врезал Малфою по роже.
Просто так, без палочки.
Пока Малфой охал, ахал и держался за свой сломанный нос, Сириус поднял Рокс с земли.
Она шипела и кряхтела, а когда Сириус взял ее под локоть – заругалась как последний гоблин.
Он задрал ее рукав.
Тонкая бледная рука была ободрана до локтя и сильно кровоточила. Так же, как и коленка – школьные колготки порвались и прилипли к окровавленной ноге.
Люциус тем временем уже вылечил свой нос, но его губы были залиты кровью, и в сочетании глухой черной мантией и молочно-белой кожей это делало его похожим на вампирского барона.
Но когда он увидел эту же кровь на руке своей младшей сестры, его красивое разгневанное лицо исказилось от ужаса.
– Роксана... Рок... Роксана?
Услышав его беспомощный голос, Роксана вдруг полыхнула, как сухой порох: выхватила у Сириуса из-за пояса палочку, сорвалась с места, но он перехватил ее и заграбастал в охапку. Дыхание Роксаны напоминало рычание, ветер бросил волосы на лицо.
Сейчас она как никогда была похожа на фурию.
Люциус замер, растерянно отступив.
– Пойдем в крыло, – Сириус метнул на Малфоя последний враждебный взгляд и крепко сжал здоровую руку Роксаны. У него самого были содраны костяшки на руке, и этот зуд страшно раздражал. – Идем!
Ее колотило с головы до ног, но она молчала, сжав губы так, словно в жизни больше не собиралась говорить. А еще плакала. Слезы просто выкатывались из ее глаз и пачкали щеки тушью. Крепко стиснутые губы дрожали, а нос покраснел и распух, но она не жаловалась и только сердито вытирала лицо и шмыгала носом.
Она плакала по дороге в медпункт, плакала, пока мадам Помфри сердито квохтала и обрабатывала ее изодранную руку, плакала и гневалась на каждую слезу, а когда Сириус попытался заговорить с ней на трансфигурации, она метнула на него испепеляющий взгляд, сгребла свои вещи в кучу и перенесла их на самую дальнюю парту.
Сначала он не понял, какого черта произошло, а потом до него вдруг дошло.
Она злится вовсе не на Люциуса.
Она злится на него, на Сириуса.
Конечно, ведь все так просто – Люциус может избивать ее сколько угодно, но все равно при этом останется ее любимым братом. А вот ему нельзя лезть в ее святую семейку, потому что он для них – никто.
Хоть бы что там ни творилось, она все равно будет любить это змеиное гнездо.
Это откровение было таким ошеломляющим, что Сириус потерялся в нем на целых два урока.
Да, они вместе сбежали из своего общего дома, но она все равно оглядывается – дай только повод, и она все им простит.
Сириус чувствовал себя так, будто его предали. Это было невероятно гадко.
Он был так зол, что не обращал внимания ни на шепотки, которые все еще преследовали его в коридорах, как рой навязчивых насекомых, ни на друзей, ни на преподавателей.
Он сам не понимал, почему так злится и думает обо всем этом снова и снова, но когда ноги вечером принесли его к гостиной, и он понял, что проведет эту ночь в гордом одиночестве, его злость затихла и превратилась в тупое отчаяние.
Но когда же он вошел в свою спальню, швырнул в угол сумку и сердито отдернул полог своей кровати... обнаружил у себя в постели Роксану.
Она лежала, свернувшись в клубок под его одеялом. Она тихо сопела во сне и не проснулась, даже когда на постель упал яркий свет. Щеки были все так же измазаны тушью, перебинтованная рука лежала у подушки.
Даже во сне ее лицо было все таким же сердитым и недовольным. Она злилась на Сириуса, но пришла спать в его кровати.
Похоже, она сама решает, когда приходить, а когда уходить.
Наверное, он никогда ее не поймет.
Но так даже лучше.
Сириус уже расстегивал рубашку, когда оглянулся на дверь.
Может быть, все дело было в том, что он был так страшно зол на нее.
Но сейчас ему хотелось так, что с этим надо было срочно что-то делать.
Он начал, даже не дав ей проснуться.
Хвала Мерлину, она не стала ничего говорить, когда открыла глаза.
Это был один из тех замечательных моментов, когда они понимали друг друга без слов.
Хорошо, когда есть кто-то, кому не надо ничего объяснять.
* * *
Хочу увидеть, как я выгляжу в зеркале, когда глаза мои закрыты.
Жан Полль Рихтер
День первый
«Урод. Чудовище. Мразь. Ненавижу...»
Ремус прерывисто вздохнул и оперся руками в стену о бокам от большого настенного зеркала.
На него смотрел парень. Подросток. Совсем ещё ребенок – но уже и нет. Больше нет. Больше никогда нет.
Бледное, худое тело исполосовано шрамами. Испятнано синяками и кровоподтеками. Лицо восково-серое, пересеченное тремя свежими царапинами. Под запавшими глазами – круги, на левый глаз спадает прядь волос – она мелко дрожит и с ней капельками падает вода...
«Ненавижу...ненавижу тебя, ненавижу!»
Ремус сам дрожит с головы до ног и даже плавающий по ванной комнате пар не может его согреть, даже вода, под которой он целый час до крови раздирал кожу мочалкой...
Отвратительное тело. Грязное, мерзкое, отвратительное тело.
Жилище монстра.
Этот монстр вторгся в него против его воли. Изнасиловал. Взял силой. Он этого не хотел.
Но теперь он сам ничем не лучше.
Он занимался сексом с животным.
Он потерял девственность с оборотнем.
Господи...
Ремус мучительно поморщился, почувствовав, как подкатывает вина, такая же ощутимая, как сильная тошнота.
Он уткнулся горячим лбом в зеркало.
Господи, я не хочу так жить...
В дверь забарабанили.
– Эй, маньяк, имей совесть! – заорал с той стороны Бродяга, но Ремус его не послушал.
Он так и продолжил стоять под обжигающе горячим, шумящим потоком и захлебывался слезами.
День второй
– Ау-у-у-у! Эй, волк! Ну как прошло полнолуние?! Не хочешь рассказать нам? Тебе как, понравилось?
Ремус дернулся, услышав голос Нотта. Слизеринцы, сидящие вокруг, мерзко хихикали, все провожали Ремус насмешливыми, жадными взглядами, пока он шел мимо них к своему столу.
Джеймс громко хлопнул себя левой рукой по правой, показав Като средний палец, потом обхватил Ремуса за плечи и буквально потащил к столу, хотя Ремус не мог есть уже вторые сутки.
Однажды попробовав, он вдруг вспомнил вкус крови волчицы и провел всю перемену на корточках перед унитазом.
День третий
Так больше продолжаться не может.
Он потерял сон.
Каждую ночь Ремус лежал в своей постели, слушал дыхание своих друзей и разбирал себя на части, пытаясь осознать произошедшее, понять его, примириться с ним.
Он порвал свою память на сотни кусков, вспоминая, разыскивая в море того порока миг, хотя бы один чертов миг, когда ему было противно! Когда человек все же брал верх и пытался остановить безумие! Он пытался и не мог. Он обрабатывал, анализировал, тщательно рассматривал каждую секунду, каждую свою мысль и умирал всякий раз, когда понимал, что единственное, что он испытывал тогда – дикое, ошеломительное удовольствие.
И самое страшное – ему хотелось испытать всё это снова. Теснота. До боли, до тошноты острое наслаждение, к которому он был ещё не готов.
Он стал ненавидеть свою кровать.
День четвертый
Как будто слизеринцы о чем-то догадываются. Их издевки стали жестче, злее, яростнее.
Теперь они не упускали ни одного шанса поддеть Ремуса. После смерти девочки, с Сириуса сняли все обвинения, но теперь все прицелы остались без мишени и слизеринцы решили навесить эту мишень на спину Ремуса. Причем буквально – Мальсибер ударил его пустяковым заклятием прямо во время урока зельеварения.
В спину.
Ремус, который в последнее время итак был оголенным нервом, словно с цепи сорвался. Он так и не мог вспомнить, как это вышло, но он, всегда такой уравновешенный, спокойный и слабый, измолотил слизеринского красавчика в такое мессиво, что его бы и мать родная не узнала. Та самая мать, которая приехала в школу, узнать, кто посмел избить её драгоценного сыночка. Сириус почему-то сказал, что это сделал он. Впрочем, Сириусу всегда было насрать на всех и вся – именно так он сказал, когда Ремус, Джеймс и даже Питер пришли вечером в уборную, где Бродяга отбывал наказание – со своими швабрами и тряпками.
В тот вечер парни снова спрашивали, что с ним происходит. Спрашивали, почему он так много молчит в последнее время, говорили, что он скоро станет похож на Кровавого барона, спрашивали, что его грызет, предлагали просто поговорить. Ремус готов был дорого заплатить за этот разговор – слова жгли его изнутри, точили его как гниль, но он не мог произнести их вслух.
Он не мог признаться друзьям, что человек, ради которого они так часто рисковали собой, на самом деле гораздо хуже, чем они думают. Гораздо хуже.
Он хотел бы поговорить с Джеймсом – но у того самого было проблем навалом. Ремус был одним из немногих, кто знал, что у Сохатого бессонница. И что все ночи напролет он либо гуляет по территории замка в компании с Бродягой, либо торчит у Лили.
Он мог бы поговорить с Бродягой. Но в последнее время к нему было несколько неловко подходить – Бродяга был вечно бледен, у него появились круги под глазами и какой-то нездоровый, беспокойный огонь в самих глазах. Как у вампира в период жажды. Примечательно то, что Роксана Малфой являлась полным отражением его состояния и хотя они говорили, что они – не пара, напоминали людей, пораженных общей болезнью.
И когда Ремус смотрел на этих двоих, на него снова накатывала тошнота.
Можно было попробовать рассказать всё Питеру – но тот как-то совсем плохо выглядел, все время дергался и оглядывался так, словно ожидал удара. Случившееся с Анестези подкосило многих – трудно смириться с мыслью, что человек, который ещё в прошлые выходные сидел с тобой бок о бок, смеялся и хотел есть или спать – мертв...
Это было слишком страшно.
А Питер... он всегда все принимает слишком близко к сердцу.
Хотя его трудно винить.
Лили и Марлин, на глазах которых случилось это несчастье, в первый день не пришли на завтрак. Лили пришла на второй урок. Она была необычайно молчалива. Вместо того, чтобы писать лекцию, она просто смотрела перед собой и явно видела что-то такое, что им всем было невдомек. Тогда наступила очередь Джеймса вытягивать её из этого колодца – также, как до этого Лили вытягивала его самого. За ужином она немного разговорилась, сказала, что Марлин проплакала всю ночь и весь день – ей пришлось выпить зелье, чтобы заснуть. Вечером Сохатый увел её гулять по территории. Он выворачивался наизнанку, сыпал всеми своими остротами и шутками, стараясь завалить ими ужасную реальность: смерть Анестези, отъезд одной пятой студентов, леденящие кровь заголовки статей в «Ежедневном пророке». Кто-то может сказать, что никакие шутки не способны заглушить действительность. Но так могут сказать только те, кто не знаком с Джеймсом Поттером.
Так или иначе.
У всех были свои проблемы.
И хотя они все спрашивали и наверняка искренне хотели помочь, Ремус знал, что на самом деле его боль – только его ноша. Потому что все они – здоровы. А он – болен. Их жизнь тяжела, в ней тоже встречаются свои штормы, но ни один шторм не страшен, если сам ты – крепкое судно. А если ты насквозь прогнил, то остается только ждать волны, которая тебя добьет или вынесет на берег.
Этого они никогда не поймут.
День пятый
Ремус мучительно застонал, когда удовольствие прожгло его, выгнулся, когда оно выплеснулось наружу, а затем обмяк, удовлетворенно вздохнул, расслабился... и в ужасе подскочил, срываясь с влажной подушки.
Сердце стучало как ненормальное, казалось оно стало размером с квоффл. Голова ещё полнилась сном и мальчику понадобилось секунд двадцать, чтобы сообразить, где он находится.
Он в своей спальне. Сейчас ночь...
Волчица ему приснилась. Всего лишь приснилась, её здесь нет.
Внизу живота разливалась приятная тяжесть.
«О Боги...»
Ремус почувствовал как разом похолодели ладони.
Нет, пожалуйста, только не опять!
Он сорвал одеяло. Сердце подавилось и провалилось куда-то.
Мерлин, нет, нет, нет!
Ремус рванул в душ и сначала смыл с себя все последствия сна.
А потом у него началась истерика.
Профессор Джекилл был не только школьным учителем. Его многочисленные работы по теории разделения магического сознания на темное и светлое, включали в себя серьезные психологические исследования. Проще говоря, он был дипломированным психологом и администрация школы не могла ему это спустить.
Война на многих оставила свой отпечаток. Многие ученики потеряли близких и друзей в Каледонском теракте, родственники некоторых погибли просто от нападения Пожирателей, родители большинства вступили добровольцами в Мракоборческий отдел Министерства.
Психологическая помощь была нужна школе как воздух. И Дамблдор, ещё в начале сентября поручил это дело доктору Джекиллу – Ремус слышал объявление, сделанное за одним из воскресных завтраков. Но он сам, как и подавляющее большинство студентов, скорее согласился бы подставить свою голову под бладжер, чем позволил кому-нибудь копаться в своих мыслях. Почти все восприняли назначение профессора, как личное оскорбление и с авторитетным видом заявляли, что уж кому-кому, а им помощь точно не понадобится! Но тем ни менее, с той поры у кабинета доктора частенько можно было встретить какого-нибудь студента с блокнотом, который торопливо переписывал часы приема и оглядывался с довольно-таки диким видом.
Наступил момент, когда Ремус и сам стал таким студентом.
Он не знал, что с этим делать.
Он не мог больше так жить.
Он болен, ему нужна помощь, сам он с этим не справляется! Остатки прежней рассудительности и рациональности привели его в кабинет доктора Джекилла, но когда он с падающим сердцем поднял руку, чтобы постучать, не представлял, как вообще можно говорить обо всем этом.
Джекилл сидел за своим столом и проверял работы, окруженный своим творческим беспорядком. Книги, свитки, ковры, картины, волшебные механизмы, чучела волшебных животных на стенах. Когда Ремус заглянул в кабинет, профессор поднял голову и его золотые очки сверкнули в свете лампы.
– А, Ремус! Здравствуй, заходи! – профессор отложил перо и поднялся, снимая со спинки стула свою мантию. – Какими судьбами?
– Я... – ну, вот и оно. – Мне надо поговорить... с кем-нибудь. Понимаете? – и он остановился неподалеку от двери, нервно комкая листок с часами приема и отчаянно сражаясь с желанием сбежать.
Ремус ожидал, что профессор встревожится и бросится к нему с расспросами, но тот только улыбнулся и обошел гигантские стопки из книг, окружающие его стол.
– Конечно, я как раз сейчас свободен! Проходи, – и он жестом пригласил Ремуса присесть в одно из кресел у камина. Между креслами примостился круглый чайный столик на колесиках – кроме двух чашек с танцующими гиппогрифами, на нем стояла очень красивая клетка со спящей феей-светляком, от которой исходил мягкий, матовый свет.
Кресла были завалены свитками, инструментами, рубашками и мантиями, но когда профессор указал на них, все эти вещи торопливо разлетелись по местам.
Ремус сел.
– Выпьешь со мной? – Джекилл коснулся палочкой чайника, стоящего на одной из книжных стопок. Из носика мгновенно повалил пар.
Ремус ничего не сказал.
Он сидел как на иголках. Ему хотелось уйти. Он зря пришел, всё зря, ему это не нужно, он должен уйти!
– Итак, прежде всего, Ремус,помни: что бы ты ни сказал – всё останется в пределах этого кабинета. Но если ты не готов или не хочешь говорить...
– Я готов, – выпалил Ремус. – Я просто... не знаю... – он нервно засмеялся и потер лоб. – Не знаю, как, понимаете? Мерлин, это ужасно...
– Я могу тебе помочь. Ты ведь хотел поговорить со мной о полнолунии, верно?
– Откуда вы знаете? – удивился Ремус.
– После него ты как будто не в себе и это заметно, поверь мне. Я не могу обещать тебе, что смогу вылечить твою боль. Но одно пообещать могу – как только ты выговоришься – тебе станет легче.
Ремус молчал, тяжело сглатывая и глядя, как пар клубится над его чашкой.
– Я не знаю... с чего начать.
– Начни с главного. Для того, чтобы лечить рану, сначала надо выдернуть жало.
– Ладно... то есть... сейчас, я... мне надо собраться, – Ремус схватил чашку ледяной рукой и обжегся, но все равно сделал глоток. Вскочил, прошелся из стороны в сторону. Рухнул обратно в кресло, а потом сомкнул пальцы в замок, уткнулся в них лбом и кровью и хрустом вырвал из себя жало:
– Той ночью я занялся сексом с волчицей.
– Вы понимаете, этого хотел не только волк! – с мукой говорил он, меряя кабинет шагами и поедая взглядом доктора, сидящего в кресле. Ему казалось, что он просто не понимает. – И я тоже! Я этого тоже хотел! – вот он и произнес то, что его так страшно мучало. – Меня напугало это, это мерзко, это... и я все равно... Боже... – Рему спрятал лицо в ладонях.
– Ты сказал, это был твой первый половой контакт, Ремус? Ты испытал это удовольствие впервые в жизни, – Джекилл пристукнул карандашом по своему блокноту. – Знаешь, было бы очень странно, если бы ты не хотел его повторения. Вот это была бы патология.
-Но ведь это было... животное. Это значит, что я...
Он затряс головой. Доктор мягко улыбнулся.
– Ремус, ты сам только что рассказал мне, как в детстве мучался угрызениями совести потому что хотел человеческой крови даже до того, как становился волком. Но вот, тебе семнадцать, и ты уже примирился с этим желанием. Почему? – он указал на него карандашом. – Потому что при всем желании перегрызть своим друзьям глотки, ты никогда этого не сделаешь. Ты понимаешь, как это связано с твоей нынешней проблемой? То, что хочешь этого удовольствия опять – часть твоей природы, не волчьей, но человеческой. И то, что ты хочешь, чтобы оно повторилось – ещё не значит, что сознательно ты сделаешь это. В этом вся разница, понимаешь?
Нельзя было сказать, что Ремусу совсем полегчало, когда он через полтора часа покинул кабинет Джекилла. Но в одном доктор оказался прав – когда жала не стало, Ремус и впрямь поверил, что всё это – не всерьез.
День шестой
Он сидел на трансфигурации, когда в него швырнули этот дурацкий бумажный комок.
Ремус оглянулся и напоролся на кучу выставленных лезвий – глаза и улыбки слизеринцев.
Подняв комочек, он хотел было просто бросить его обратно, но что-то заставило его развернуть злосчастную бумажку.
Сердце пропустило удар, а потом заколотилось так быстро, что к щекам прилила кровь.
На листочке были нарисованы два совокупляющихся оборотня.
Шаржево и грязно. У одного из них на шее был полосатый школьный галстук.
Он порывисто оглянулся. Като хихикал, перебирая перо, Уоррингтон свесил кисти рук, словно собачьи лапы и задышал, высунув язык. Красивая Хлоя тоже смеялась, но поймав взгляд Ремуса, надменно хмыкнула и отвернулась.
«Откуда они знают?!» – в панике пронеслось в мозгу.
Внезапно Ремуса прошиб ледяной пот – он вошел в кабинет Джекилла вчера... но не слышал, как клацнул замок закрывающейся двери.
Он прикрыл её.
Но не запер.
Просто прикрыл!
Леденея от ужаса, Ремус скомкал рисунок и бросил обратно, но теперь весь остаток урока он обмирал от ужаса всякий раз, когда слышал у себя за спиной смешок.
Если они кому-нибудь скажут... если они скажут Джеймсу... или Сириусу...
Он представлял себе их лица в этот момент...
Мерлин, нет...
Но может не скажут?
Да, черта с два эти будут хранить его секрет.
После урока Ремус быстро сгреб свои вещи и торопливо ушел.
День седьмой, восьмой, девятый и десятый
Ремус сидел в своей спальне. Безвылазно.
Парням он говорил, что плохо себя чувствует – конечно, их так просто не проведешь, они видели, что с ним творится, но Ремусу все же удавалось спровадить их на уроки.
Сам он выйти не мог. Он боялся. Снова и снова он видел лица слизеринцев и всё внутри сжималось. Он не мог заставить себя выйти даже на обед – Бродяга приносил ему еду, но Ремус не мог есть.
Раз двадцать парни пытались выяснить у него, что произошло, но Ремус не мог ничего им сказать. Они бы начали его презирать. Нет, так бы они, конечно, отшутились или попытались его утешить. Но на самом деле...
Нет, он бы этого не вынес.
И парни, чувствуя, как он отдаляется от них, перестали спрашивать.
И отдалились. Ремусу было больно видеть, как они уходят втроем каждый день и, наверняка, классно проводят время, но так даже лучше.
Ведь с самого начала было понятно: у оборотня не может быть друзей.
Один раз пришла Макгонагалл и привела с собой доктора Джекилла. Он стучал, говорил что-то, но слышно было плохо, да и не хотелось больше ни с кем говорить, поэтому Ремус отозвался страшным, сиплым голосом и сказал, что простудился, потому не может выйти.
Он понимал, что таким образом только больше привлекает к себе всеобщее внимание.
Но если он выйдет теперь, слизеринцы с него живого не слезут.
И тогда узнают все.
А он этого не переживет.
Поэтому он продолжал сидеть на постели.
И снова разбирал себя на части, потому что теперь даже увещевания доброго доктора Джекилла ничего не стоили.
День одиннадцатый
В окно постучалась сова и тут же улетела. Ремус только успел уловить росчерк черных перьев в завесе дождя. Чёрный филин.
У кого был чёрный филин?
Ремус повертел в руке чистый, не подписанный конверт и разорвал плотную, хорошую бумагу.
На постель упал снимок и записка.
Первой Ремус прочитал записку. Там было всего одно слово:
«Заводит?»
Он взял снимок – на карточке пускала слюни мелкая пучеглазая собачонка.
Глаза ожгло слезами. Ремус скомкал и конверт, и записку, и снимок, порвал их, захлебываясь слезами и поскуливая от ярости и обиды.
Мерлин, ну за что ему всё это?!
Он вцепился в волосы, качнулся взад-вперед на своей постели и зарыдал.
За что они так с ним?! За что?! Что он такого сделал им всем, откуда эта жестокость?!
Ремус рыдал, давился слезами, задыхался, но никак не мог это остановить.
Сколько он так просидел?
Неизвестно. Время измерялось количеством отметин от ногтей, которые оставались на его щеках, плечах и коленях.
Нет, так больше продолжаться не может.
Он должен выйти отсюда. Выйти и доказать, что ему наплевать на все их шутки, издевки и всё остальное.
В конце-концов.
Он чертов оборотень.
Он может убить их всех.
А если о его проблемах начнут трепаться – в следующее полнолуние он разыщет в лесу волков и уйдет с ними в колонию.
Туда, где начался его персональный ад.
Он вышел из своей комнаты, в понедельник, пятого декабря.
В тот день пошел первый снег – казалось, что за окнами летают жирные белые мухи.
Ремус безучастно пялился на него в окно класса трансфигурации и даже не пытался слушать профессора Макгонагалл.
А потом к доске вызвали Като и Мальсибера.
– Не могу, профессор, – ответил Мальсибер на просьбу профессора превратить друга в собаку.
– Вы не выучили урок?
Мальсибер улыбнулся – так мерзко, как он один умел.
– Ну что вы, я знаю эту теорию назубок... но...
– Да, профессор, вдруг в нашем классе присутствует какой-нибудь ярый зоофил? – взгляд Като, блуждая по классу, пару раз обжег Ремуса. – Я не хотел бы стать его жертвой.
Его слова потонули в веселом смехе слизеринцев – который мгновенно прекратился, как только Макгонагалл хлопнула по столу ладонью.
– Крайне остроумная шутка, благодаря которой ваш факультет теряет десять баллов, – сухо молвила она в наступившей тишине.
Катон не выглядел особенно расстроенным – он добился, чего хотел.
Но Ремус скорее съел бы свои уши, чем показал, что его это задело.
Он только хмыкнул и покачал головой, когда Нотт прошел мимо.
Сириус, сидящий с Джеймсом за одной партой в среднем ряду, проводил Нотта взглядом, затем пихнул Джеймса локтем и написал что-то на куске пергамента.
Ремус смежил веки.
Замечательно.
– Мисс Маккиннон, мистер Поттер, к доске, задание то же.
Следующим уроком в тот день были заклинания, а там никого ни во что не надо превращать – так что на урок Ремус шел более-менее спокойный.
Студенты рассаживались по ступенчатой полукруглой аудитории.
Лили, проходя мимо с Алисой и Марлин, оставила их и задержалась:
– Ты как, Ремус? – спросила Эванс, вглядываясь в Ремуса серьезными, чуть прищуренными глазами. Она обнимала книжки обеими руками – словно загораживалась от Ремуса щитом.
Его лучшие друзья теперь боятся к нему подходить.
Впрочем, он сам этого добавился.
– Нормально, – Ремус бросил свои книги на парту и сел.
Лили не осталось ничего, кроме как пойти дальше.
Профессор Флитвик развернул чарами доску и громко ахнул.
Все разговоры разом стихли.
На доске красовались два совокупляющихся волка. Один из них был в школьном галстуке и его волосатое достоинство было прорисовано с особенным злорадством.
Поверх рисунка тянулась надпись:
«Ремус Дж. Люпин – Староста. Волк. Зоофил»
Ремус не помнил, как он оказался в школьном дворике.
Он бежал, бежал и бежал, через весь замок, как можно дальше от класса Заклинаний.
Он бежал так, что кололо в боку и заходилось сердце, но остановился только, когда поскользнулся на замерзшей луже во дворе и чуть не упал.
Несколько бесконечно долгих мгновений он пытался восстановить дыхание и стоял под снегом, прижимаясь горячим лбом к холодной стене мародерского «насеста».
Кровь стучала в висках, глаза были плотно зажмурены, в ушах всё ещё стоял звенящий хохот...
Всё кончено.
Теперь вся школа об этом узнает.
Ему нельзя здесь оставаться.
Он должен уйти.
Ремус открыл глаза и, выдыхая целые облака пара, поглядел на «насест».
Джим-Сохатый... Бродяга, Питер...
Принятое решение отдавалось тупой болью в сгибах пальцев.
Решение складывалось как паззл: подняться наверх – к черту чемодан. Одеться потеплее. Взять еды и денег. Через замок – в лес. На юг – туда, куда уходили волки...
– Не плачь... что ты как девчонка... возьми себя в руки... ну же... хватит! – шептал Ремус, сжимая кулаки. Ногти так глубоко входили в ладони, что было больно.
Кое-как справившись с собой, он утер лицо, обхватил себя руками и направился в замок... как вдруг на него обрушился последний удар.
Они стояли в каменном коридоре, там, где их никто не мог бы увидеть – все ученики спешили в Большой зал и никому бы не пришло в голову вылезать на холод.
Джекилл тихо говорил о чем-то с Валери, мягко жестикулируя, а она смотрела куда-то вниз и вбок, изредка кивая. Ремус успел только отметить, что она как-то непривычно плохо выглядела, словно заболела или ещё что, а потом Джекилл вдруг положил ладони ей на плечи, привлек к себе и обнял. А Валери, резкая, строгая, холодная Валери скользнула ладонями по его спине вверх и зацепилась пальцами за его плечи.
Одно можно было сказать точно – друзья так не обнимаются. Они не жмурятся, не трутся друг об друга носами, они не гладят друг друга руками, черт возьми!
И тут они поцеловались.
Ремус понимал, что должен уйти, но ничего не мог с собой поделать – просто стоял и смотрел на них, упивался этой новой болью с упрямством последнего садиста.
А потом побежал.
Лестница под ним ожила и поползла вверх – тогда-то Ремус и очнулся. Понял, что опять задыхается, что у него дрожат ноги и по спине градом катится пот.
Он пробежал восемь этажей и даже не заметил.
«Тебе стоит заняться спортом, Люпин, если ты надеешься протянуть хотя бы до сорока.
– Да, у меня был такой план.
– Тогда подумай о пробежках по утрам»
Его разобрал хохот.
Ремус смеялся, как никогда прежде, слезы душили его, схватывали горло спазмом, но он никак не мог остановиться – и смеялся до тех пор, пока его смех не превратился во всхлипы и не прибил его к холодной стене ванной комнаты в спальне мальчиков – его персональной темнице.
Да, он протянет до сорока. Ещё двадцать лет. В долгом и тупом одиночестве, лишенный семьи, друзей, нормальных людей, вынужденный до самого последнего вздоха делить своё тело с мерзким зверем, причиной всех и каждой его бед, он протянет совсем немного, а потом его не станет.
И он никогда не вылечится, хватит тешить себя иллюзиями, дальше будет только хуже, хуже и хуже, а потом он просто умрет. И оставит позади себя короткую, лишенную всякого смысла жизнь.
У него никогда не будет семьи. Никогда не будет детей. Ни одна женщина не будет обнимать его так, как Валери сейчас обнимает Джекилла внизу, ни один человек не подойдет к нему ближе, чем на расстояние выстрела, нормальные люди избегают его и всегда будут избегать!
Пока он сидит здесь и смеется до боли в груди, вся школа смеется над ним.
И эта мука не закончится никогда...
Ремус перестал всхлипывать и пару минут сидел неподвижно, глядя на стерильно-чистый пол. Потом вытер лицо ладонями. Встал. Вышел из ванной комнаты, слегка пошатываясь и держась за стену, потом пересек спальню, заклинанием отпер чемодан Джеймса и хрипло прошептал:
– Акцио...
Зелье Сна без сновидений, которое прописала Сохатому мадам Помфри, порхнуло Ремусу в руку.
«Три капли на стакан воды!» – так значилось на этикетке.
Он взболтал полную бутылочку.
Посмотрел на свою кровать – почему бы не сделать это прямо здесь?
Младшие курсы, хохочущий Сохатый, бобы «Бертти-Боттс», рассыпанные по полу, у меня большой, Карта...
Нет, только не здесь. Проходя мимо своей постели, Ремус посмотрел на уголок своей полосатой пижамы, видневшийся из-под подушки.
В последний раз он надевал её вчера. Интересно, что бы он чувствовал, если бы ему сказали, что он действительно надевает свою пижаму в последний раз?
Ремус тряхнул головой, прогоняя внезапно налетевший трепет и прошел в ванную комнату, захлопнув за собой дверь.
Он решался на почти целый час.
Открытый пузырек стоял рядом с ним на полу, а Ремус сидел у стены и смотрел на него.
То и дело на него налетала крупная дрожь и тогда он сотрясался, как в диком ознобе и сжимал в кулаки ледяные руки.
Ему хотелось жить. Ему страшно хотелось жить, потому что жизнь – прекрасна...
Только не у него.
Она прекрасна у других людей.
У других людей это – жизнь.
У него всего лишь медленная и мучительная смерть.
И надо просто перестать верить, что ещё может быть что-то хорошее.
Его не будет.
А значит нечего и тянуть.
Словно во сне он протянул руку и сжал пузырек ... бока круглые и холодные...поднес его к губам... секундная слабость, он болезненно поморщился и опустил руку...
Не будь тряпкой.
Хотя бы раз.
Он зажмурился и опрокинул в себя всё сразу.
И только когда зелье скользнуло по его горлу, он понял, как страшно ошибся.
Он не умер моментально, как рассчитывал.
Замирая, леденея от ужаса, Ремус опустил пузырек и поставил его на пол.
Сердце продолжало исступленно колотиться и теперь в каждом его ударе Ремус чувствовал упрек – за что, за что, за что?
Он продолжал жить, хотя смерть уже была у него внутри...
И тогда его охватил ужас.
Неописуемый, дикий ужас.
Задыхаясь, Ремус бросился к унитазу и попытался вырвать. Но то ли дело было в страхе, из-за которого у него немели ноги и язык, то ли ещё в чем, но у него ничего не получилось.
Зато его затошнило. Но как-то не так, как раньше.
Эта тошнота разливалась тяжестью по его телу. Сначала онемели пальцы на ногах и руках.
Смерть уже схватила его за руки, он попытался вырвать их, но снова ничего не вышло.
Боже...
Если бы он знал, что это так страшно – не стал бы этого делать, никогда бы не стал!
Отец... он не переживет...
Папа.
И тут Ремусу захотелось жить.
Быть оборотнем. Рвать на себе кожу. А потом просыпаться и видеть, как солнце падает на твои ноги из окна.
Хотелось видеть издевательские рисунки, слышать мерзкий хохот слизеринцев.
Смотреть, как Джеймс пытается удержать ложку на носу за Завтраком, слушать, как ругается Сириус Блэк.
Видеть, как отец приветственно поднимает руку на платформе девять и три четверти.
Жить, черт подери.
И этот последний инстинкт – самосохранения, самой Жизни, был куда сильнее, чем дурацкое зелье. Именно он швырнул умирающее тело Ремуса к двери и помог ему устоять.
Через спальню – Господитолькобыдойти! – к двери. Толкнул – раз, другой. Руки немели.
Ноги тоже.
Мозг то и дело отключался, как будто он сидел на невероятно скучно уроке и то и дело засыпал.
Ремус выбрался на лестницу.
Ступени поплыли перед глазами...
...да, все верно, он сидел в классе и солнце грело его щеку...
Я не хочу, не хочу, не хочу!
Давай, Люпин, соберись, ступени – меньше десяти дюймов. Давай, шаг... ещё шаг...
...в классе никого нет, он один – лакированная парта гладко сверкает на солнце. Ему так тепло и хорошо...
Ремус ударился об холодную каменную стену. Сердце билось тяжело, словно тонуло в желе. Он пытался вспомнить. Зачем спускается вниз...
...дверь класса открывается и в класс заходит молодая, красивая женщина. У неё были длинные, пшеничные волосы и невероятно знакомые глаза.
На ней длинная светлая мантия. Она смотрит на Ремуса, очень внимательно и вдруг – улыбается, но как-то печально и слабо.
Ремус знает её и хочется подняться ей навстречу, но не может – его тело такое тяжелое...
– Мама?!
Рея подходит ближе. Совсем близко.
– Мы теперь вместе? – шепчет он. – Навсегда?
Мама берет его лицо в ладони – это её руки, он не перепутал бы их ни с какими другими!
Глаза у неё такие родные и ласковые...
– Зачем же ты сделал это, мальчик мой? – нежно и печально произносит она.
Последние несколько ступенек Ремус пролетел, спотыкаясь и почти что падая.
В гостиной кто-то был – это самое главное.
Девчонка вскочила с дивана, когда Ремус почти что скатился вниз, хватаясь за стену.
Веснушки. Джейми Лина Пикс с пятого курса. Сириус говорил, что у неё славная задница.
– Помогите... – выдохнул Ремус и ничком рухнул на ковер.
– Давай-давай, мой дорогой, открывай рот!
Это было первое, что он услышал. Строгий, но в то же время поразительно ласковый голос.
Где он мог его слышать?
Он попытался открыть глаза.
Свет ослепил его.
«Я жив...»
А затем кто-то силой разжал ему челюсти и в рот полилась вода. Ремус глотал её и глотал, не понимая, что к чему, пока не почувствовал свой желудок – затем всё тело кинулось куда-то, он свесился откуда-то и исторгнул поток мутной жидкости.
– Вот так, хорошо! Ну-ка, ещё раз!
Кто-то выпрямил его тяжелое, чужое и неповоротливое тело. Снова ему открыли рот...
Снова его стошнило.
Отвратительная процедура повторялась и повторялась и этому кошмару не было конца...
Потом его уложили на подушку.
В расплывающемся мире мелькнули чьи-то знакомые глаза.
И рыжие волосы.
Лили. Это Лили Эванс разжимала его рот, пока мадам Помфри вливала в него воду. Её руки наверняка до сих пор были в его рвоте...
Или нет?
Неожиданно его щеки коснулось что-то сухое и шелковистое. Он почувствовал, что опять проваливается в забытие и мучительно вернулся в сознание.
Серьезный и сосредоточенный взгляд. Маленькая складочка между бровей. Лили убрала пальцы с его щеки и прижала ладонь к его лбу, проверяя температуру.
– Лили... – сипит он растерзанным горлом.
– Ш-ш... теперь всё будет хорошо. Спи.
– Я проснусь? – едва слышно шепчет он, не в силах бороться с липким, тягучим сном.
Последнее, что он видит – Лили легонько улыбается и складочка между её бровей исчезает.
– Да.
День двенадцатый.
– Ты уверен, что я уже могу их впустить? Мне-то все равно, что с ними будет, для тебя сейчас важнее всего покой, но профессор Макгонагал жалуется, что они пропускают уроки и чуть ли не ночуют под этой дверью! – мадам Помфри отошла от постели Ремуса, делая какие-то пометки в своем блокноте. – Ну что, впускать?
Ремус тяжело сглотнул и кивнул, сжав одеяло. Он сидел, прислонившись к подушке. На нем была его старая полосатая пижама.
Ходить пока что было тяжело, но он уже смог самостоятельно проделать путь от койки до окна. Солнечного, удивительно солнечного для декабря окна...
– Ну тогда пеняй на себя, – решительно заявила медсестра и открыла дверь. – Эй, вы! Входите! Только помните, что ему сейчас нужен покой!
После этих её слова в коридоре раздалась жуткая возня, что-то оглушительно грохнулось на пол, а затем медсестра отшатнулась от прохода и в дверь вломился Джеймс. Ему в спину тут же врезался Бродяга, а следом за ними, едва не теряя равновесие под тяжестью какого-то пакета – Питер.
В первую секунду друзья застыли, во все глаза глядя на Ремуса.
Джеймс был просто ошарашен – Ремусу всегда было не по себе, когда из глаз его лучшего друга пропадали эти его вечные «черти». Это означало, что Сохатый испуган. А напугать его было труднее всего на свете.
Другое дело Сириус. Он стоял у Джеймса за плечом и когда Ремус посмотрел ему в глаза, сам перепугался до смерти. Когда Бродяга становился похожим на свою мать, это значило, что дело совсем плохо и лучше всем найти себе укрытие. Вот и сейчас, он был зол как тысяча чертей и Ремус всерьез побоялся, что Бродяга выхватит палочку и пальнет в него чем-нибудь...
– Идиот...живой! – вдруг прошептал Сохатый, разорвав натянувшуюся тишину и в следующий момент он с бешеным криком «ЖИВОЙ, МАТЬ ЕГО!», рванул к койке Ремуса и схватил его в сокрушительные объятия, рывком поднимая с постели. Мадам Помфри моментально всполошилась и заквохтала, но Питер, пробегая мимо, сунул ей свой гигантский пакет, из которого всё время что-то высыпалось и тем самым нейтрализовал медсестру.
Не успел Джеймс выпустить Ремуса, как на его место явился Бродяга.
– Я дождусь того момента, когда ты, кретин, встанешь с этой койки, а потом набью тебе рожу! – прорычал он и, обнимая Ремуса, так сильно хлопнул его по спине, что из Ремуса чуть не вышибло дух. – Долбанный идиот...
Питер был менее эмоционален, он обнял Ремуса как-то скованно и смущенно, зато сердечно потряс его руку. Глаза Хвоста слезились даже больше обычного и казалось он вот-вот разревется.
– Что вы тут устраиваете?! – медсестра подковыляла к ним с тяжелым пакетом. Парни, уже разместившиеся вокруг Ремуса на его кровати, оглянулись, но не встали, только Питер испуганно дернулся. – Ему нужен покой! Покой и тишина!
Сохатый перемигнулся с Бродягой.
Тот чуть сузил глаза и неторопливо поднялся с койки.
– Простите нас, мэм, – вкрадчиво заговорил он. – Мы просто все очень взволнованы, вы же понимаете. Конечно, ему нужен покой и мы, конечно, не будем шуметь... – он как бы невзначай отобрал у медсестры тяжелый пакет, – ...давайте это мне, он слишком тяжелый и, о, а это вам! – Бродяга опять же, как будто случайно выудил из пакета плитку самого лучшего сливочного шоколада из «Сладкого королевства», и протянул медсестре. – Мы скоро уйдем, обещаю. Всего пять минут и вы нас больше никогда не увидите.
Мадам Помфри беспомощно оглядела взлохмаченные головы мальчишек.
В глазах Сохатого снова запрыгали бесенята.
– Ну... разве что недолго, – сдалась она. – И не вздумайте кормить и поить его всякой пакостью!
– Ну что вы, – Бродяга прижал ладонь к груди, а потом вдруг склонился и сердечно поцеловал суховатую, пропахшую лекарствами руку медсестры.
Мадам Помфри расфыркалась, сердито отняла руку, но нельзя сказать, чтобы она была очень недовольной, когда уходила в свой кабинет с большой шоколадкой в кармане.
– Ну и какого черта ты сразу не рассказал, в чем дело? Думаешь мы бы не поняли?
– Я боялся, что вы начнете меня презирать.
Сохатый возмущенно фыркнул и хлопнул себя по ноге, выражая всё своё недовольство сразу.
Он сидел рядом с Ремусом, потеснив его у подушки и вытянув на постели длинные ноги в блестящих школьных туфлях. Сириус прислонялся спиной к изножью кровати. Питер, которому не хватило место, сидел на соседней кровати.
В руках у всех было сливочное пиво, заблагорассудно перелитое в бутылки из-под сока.
Ремус всё им рассказал. Всё, начиная от того момента, как они с Валери нашли Анестези Лерой в лесу и заканчивая его спуском по лестнице в гостиную Гриффиндора, когда у него отнимались ноги. Единственное, о чем он умолчал – это сон про маму. Это было слишком личное.
И парни не отшатнулись от него в ужасе, когда он вывалил перед ним всю эту грязь. Не ушли и не бросили его одного с этим. Их возмутило только одно: почему он носил все это в себе так долго?
– Он боялся, Бродяга! А что делали мы, пока натирали задницей пол в этом коридоре? – громко осведомился Джеймс у Сириуса. – Мы не боялись? Скажи, Бродяга, за кого этот тип нас принимает?
– Мне кажется, когда мы делали это, – Сириус поднял ладонь, на которой светлел ровный короткий шрам – след их старой клятвы, – Ясно дали друг другу понять, что к чему.
Ремус опустил голову, глядя, как солнечный луч, падающий из окна рядом, ослепительно сверкает на туфлях Сохатого. Свежий, чистый ветерок проникал в крыло, шевелил волосы и дышалось удивительно легко и хорошо. Пахло поздней осенью, немного – лекарствами и очень сильно – яблоками и шоколадом из пакета.
Рядом сидели его лучшие друзья. В который раз они приняли его таким, какой он есть, не сомневаясь и не раздумывая ни секунды!
Разве он заслуживает таких друзей?
Ремуса вдруг охватил жгучий стыд, вперемешку с таким колоссальным облегчением, что ему захотелось разрыдаться.
Как он мог захотеть лишится всего этого?
Да, иногда кажется, что просвета не будет никогда, но рано или поздно он наступит, всегда наступает, важно только помнить об этом, важно дожить, чтобы увидеть этот просвет... и понять, каким же глупым и жестоким ты был.
– Чувствую себя таким идиотом, – глухо произнес он и отпил немного из своей бутылки.
– Это хорошо, – Джеймс хлопнул его по плечу. – Значит больше это никогда не повторится.
– Это точно, – прошептал Ремус и вскинул голову, по-возможности незаметно шмыгнув носом. Взгляд его метнулся по крылу в поисках другой темы для разговоров и наткнулся на ширму. – Интересно, кто это там? – он кивнул на неё.
Парни посмотрели туда же и значительно переглянулись.
– А, это... Като, – небрежно обронил Джеймс. – Видишь ли, когда ты стартанул из кабинета заклинаний, мы сразу поняли, в чем дело.
– И даже раньше.
– Вы... – Ремус потеряно оглядел их лица.
– Да, Лунатик, не нужно быть гением, чтобы понять, что означают все эти художества на доске и твоё затворничество, – добавил Сириус и ухмыльнулся.
– Так вы сразу всё поняли и... зачем я тогда всё это вам рассказал?! – звонко крикнул Ремус.
– Затем, что тебе это было куда нужнее, чем нам, детка.
Ремус опешил.
– Короче говоря, после того, как стало понятно, что ты все же задержишься на этой грешной земле, мы нашли старину-Нотта и... – Сохатый вытянул губы. -... немного побеседовали на тему искусства. Но, кажется, слегка перестарались и сломали ему руку... – он усмехнулся своим мыслям и отпил из бутылки.
– В трех местах, – хладнокровно добавил Бродяга. – Так что рисовать он сможет не скоро, – и он с улыбкой оглянулся на ширму.
Ремус потрясенно оглядел их улыбающиеся лица.
– Парни, вы... я просто... – он спрятал лицо в ладонях. – Я точно кретин.
– Кончай уже, – лениво протянул Сохатый. – Сколько можно себя есть. Ты думаешь ты один такой особенный? Думаешь мы никогда в дерьмо не вляпывались?
– В такое – нет, – глухо отозвался Ремус.
– Серьезно? – Бродяга скептически выгнул бровь.
– Мать один раз поймала меня за этим делом, – Джеймс красноречиво подвигал кулаком.
Ремус уронил руки, Бродяга беззвучно засмеялся в бутылку.
– Правда? – ошеломленно прошептал Питер.
– Пф-ф. Ещё какая, черт подери, правда. Я думал я подохну прямо на своей койке. Ну вы представьте, – он показательно развалился и изобразил. – Я уже почти и тут дверь открывается... ох, блядь, – его передернуло, он выпрямился и все засмеялись. – Потом месяц в глаза предкам не мог смотреть.... – на его лицо набежала тучка, но он тут тряхнул головой и улыбнулся. – А ты говоришь, Лунатик.
– Это всё херня, – с авторитетным видом заявил Сириус. – Мне однажды отсосала моя собственная кузина.
Пауза.
– Гонишь, – выдохнул Сохатый, большими глазами глядя на Бродягу.
Ремус вообще ничего не мог сказать. Он был в шоке.
Сириус пожал плечами.
– Как это вышло? – жадно спросил Питер, подавшись вперед. – Когда?
– Три года назад, – скучающим тоном молвил Сириус. – На рождественском приеме у Бэгнольд. Там были все «наши», – он слегка поморщился и изобразил пальцами кавычки и принялся загибать эти пальцы: – Уоррингтон, Мальсибер, Забини, наш художник со своей ебнутой сестрой, Эйвери, ещё какие-то лица, я их не знал, ну и эта.... Игме тоже там была, только я не знал, кто она, думал просто одна из этих шлюх-девственниц, которых мамочки выставляют на приемах, как товар на аукционе.
– Не знал, что ты тусовался со слизеринцами, Бродяга, – заметил Джеймс и глаза его недобро потемнели.
– Я тусовался с огневиски, а не со слизеринцами, – Сириус значительно поднял палец. – Есть разница. Короче говоря, все здорово надрались, потом кто-то достал тентакулу и все начали загадывать... вроде как желания. Стриптиз Блэйк вошел в фонд золотых преданий, говорю вам. Ну а когда все перелизались и стало скучно, этой сучке, Игме загадали отсосать у кого-нибудь. Вроде как в шутку, но она согласилась и выбрала меня. Ну мы пошли в туалет, а когда мы, – он сделал красноречивый жест. – Уже, выяснилось, что она – дочка моего родного дяди, Игнациуса, – Сириус помолчал, глядя куда-то «в себя». – Я потом чуть все кишки не выблевал. Но она классно это делает.
Какое-то время все молчали.
– Ну ты и упырь, Бродяга, – протянул Джеймс, нарушив тишину. – Не мог раньше рассказать?
Сириус фыркнул в горлышко бутылки, беззвучно рассмеялся, а затем и они все.
– Видишь, Лунатик, ты не один, – весело заметил Сириус. – Мы все попадем в ад.
– Да, я вообще не понимаю, почему ты так расстроился из-за этой волчицы, – Джеймс чуть размял подушку у себя за спиной. – Раньше тебя это не беспокоило.
Ремус так и подскочил, чуть не облившись пивом.
– Что?
Парни озадаченно переглянулись.
– Ну мы просто тебе не говорили, ты каждое полнолуние находил себе подружку.
– Что?!
– Пару раз это был кабан, – ровным голосом добавил Сириус.
Ремус, который в этот момент сделал глоток, чтобы успокоиться, подавился и закашлялся.
– Смотри-ка, шесть лет прошло, а он всё ведется, – вздохнул Джеймс, хлопая его по спине.
– Уроды, – с улыбкой просипел Ремус, вытирая выступившие на глазах слезы.
– Ладно, мне кажется, созрел тост! – Джеймс выпрямился на постели и поднял повыше свою бутылку «яблочного сока». – Как бы там ни было, а почти две недели назад произошло событие, которые мы просто не вправе проигнорировать! Наш Мальчик наконец-то потерял девственность!
Ремус хлопнул себя по лицу ладонью и поднял бутылку.
– Да, старик, не каждый может похвастаться, что завалил оборотниху! – добавил Сириус, уважительно выгнув губы. – Это покруче, чем скоротрах в раздевалке Гриффиндора, правда, Сохатый?
Джеймс швырнул в него подушку.
Они сомкнули бутылки, парни хором сказали: «За Лунатика!» и когда Ремус сделал глоток, понял, что рядом с этими людьми, он с легкостью протянет до ста.
И без всяких пробежек...
В начале декабря в Хогвартс пожаловал Джек Фрост.
Осторожно ступая босыми ногами по колючей траве холмов, он спустился с северных гор в одну из тех северных шотландских ночей, когда замерзает даже ветер.
Сорвав с леса последние листья, мальчишка нахально ощупывал ледяными пальцами голые ветки, размешивал в воздухе жуткий мороз, бессовестно шлепал по фасаду замка и похлопывал лысые блестящие башни.
Зацелованные им стекла искрились в свете многочисленных каминов, свечей, и факелов.
И как бы студенты и преподаватели не пытались защитить школу от холода, сорванец-Фрост настойчиво лез в каждую щель, носился сквозняком по коридорам, замораживая стены, завывал в башнях как молодое привидение и старому замку не осталось ничего, кроме как приютить беспризорный волшебный миф под своей крышей и нетерпеливо похлопывать ставнями, в ожидании теплого, пухлого снежного одеяла.
Ветер распахнул окно, оглушительно хлопнув ставнями, и мороз радостно ворвался в библиотеку. Встрепал пламя факелов на стенах, разметал бумагу и взлохматил волосы озябших студентов в шарфах и теплых свитерах.
Поднялся недовольный гул.
Громко стуча каблуками, мимо стола Роксаны промаршировала библиотекарь мадам Пинс. Точнее необъятная теплая шаль с двумя сушеными ногами и головой женоподобного ястреба. Один взмах её палочки – и окна захлопнулись.
Мадам Пинс развернулась на каблуках и шум стих, а головы втянулись в шарфы.
Роксана тоже отвернулась от хлопающих ставень, потерла руки, похлопала ими, сложила их в колодец и подышала внутрь. У неё в нагрудном кармане сидел Патрик и пожирал черновик сочинения, но даже его тепла было недостаточно.
В библиотеке было зверски холодно. Мадам Пинс битый час стояла над холодным камином и тыкала палочкой в сырые поленья, кучей наваленные в разинутой каменной пасти. Всякий раз когда с её палочки срывались искры, головы сидящих за столами учеников с надеждой поднимались, но огонь упорно не желал разгореться и все разочарованно мерзли дальше.
Размяв закоченевшие пальцы, Роксана шмыгнула носом и снова взялась за перо.
Но едва написала два слова, как вдруг почувствовала прикосновение.
Удивительно теплые пальцы. Сначала они просто коснулись её коленки, а потом её ногу целиком накрыла ладонь и поползла вверх.
Роксана искоса взглянула на своего соседа.
Сириус ничем себя не выдал и со стороны можно было подумать, что он всецело поглощен учебником, в то время как его рука под столом уже забралась под юбку Роксаны и двумя пальцами «топала» вверх по ноге, всё выше, выше и...
Роксана раздраженно дернула ногой и отодвинулась. Попыталась, во всяком случае, потому что Сириус держал её стул ногой.
– Отпусти! – прошипела она.
Глаз Блэка не было видно за упавшей на лицо челкой, но тонкие губы изогнулись в усмешке и этого было достаточно, чтобы у Роксаны побежали мурашки по спине.
Сириус пришел в библиотеку примерно полчаса назад. Как раз в то время, когда мадам Пинс затеяла сражение с простуженным камином, а Роксана занялась неподъемным домашним заданием по трансфигурации.
Сначала он просто прохаживался вдоль книжных стеллажей, делая вид, что ищет какую-то книгу. Роксану он словно бы и не заметил. Бибилиотечная тишина, потрескивание свечей, чей-то кашель... и движение воздуха вокруг Сириуса.
Этот звук был громче всех других. И Роксана уже не могла сосредоточиться ни на чем другом.
А потом он небрежно бросил свою сумку на соседний стул.
Этого было достаточно, чтобы проблема трансфигурации сухожилий и мышц потеряла всякую актуальность. Вся библиотека сузилась до точки, в центре которой передвигалась туда-сюда стройная мальчишеская фигура.
С Блэком было что-то не то. На нем даже скучная школьная форма выглядела чертовски здорово. Его плечи, посадка головы, точеный профиль, складки свитера на спине, узкие бедра, руки в карманах брюк.
Руки Сириуса...
У каждой чистокровной волшебной семьи было какое-нибудь одно, крошечное наследие, которое они смогли вынести из колыбели своей фамилии и сберечь в растущем вырождении. Кровь вейл выбелила волосы всех поголовно Малфоев. Гринграсс гордились глазами, похожими на травянистую воду – глазами якобы лесных нимф. Блэки же сохранили ловкие, красивые и сильные руки своих предков, лучших дуэлянтов.
И Роксана знала, на что способны эти руки и эти пальцы.
Чаще всего он был сзади или сверху.
Потому что Блэк всегда должен владеть.
Золотом, женщиной, ситуацией, всем.
Иногда он так упивался удовольствием, что совершенно забывал про Роксану. Как будто это было только его удовольствие, личное. Но когда Роксана уже чувствовала себя позабытой, вдруг появлялись его руки.
Он мог двигаться быстро, исступленно и жестко, но его руки всегда скользили по её телу с нежностью – словно признавались в том, в чем сам Блэк не признается никогда. Он знал, чего хотел и знал как этого добиться. Но так уж вышло, что пока он добивался этого, ухитрялся доводить девушек до исступления.
Поэтому он им и нравился. Блэк не пытался угодить всем и каждой. Он как никто другой умел наслаждаться любовью и просто позволял другим время от времени участвовать в этом процессе.
Поэтому он всегда был сверху.
Но иногда все же сверху оказывалась и Роксана.
Потому что ей мало было чувствовать, как он прижимается к ней или просто её целует. Он нужен был ей весь. Весь.
И тогда она, такая маленькая и тонкая, вдруг оказывалась удивительно сильной.
Рывком переворачивая Блэка на постели, она седлала его и в расплавленном серебре раскосых глаз мелькало легкое удивление. И Блэк, всегда такой ёршистый и неуступчивый, проявлял в эти секунды поразительную деликатность: снисходительно усмехался, раскидывал руки и просто предоставлял ей себя.
Мол, вот он я, бери.
И она брала.
Но потом снова верх брал он.
И это противостояние длилось снова и снова, пока они, как два кусочка воска, попавшие на одну жаровню, не сплавлялись в один. И тогда значение имел только горящий между ними фитиль – удовольствие, такое же острое и невыносимое как открытый огонь.
Но далеко не всегда у них было всё хорошо.
Насколько ласковым и страстным мог быть Сириус Блэк, настолько же он мог быть и жестоким.
Он ревновал её к каждому дереву и либо рычал, когда к ней приближались представители мужского пола, либо третировал холодным безразличием, когда она пыталась ткнуть его в эту ревность носом и напоминала о том, что он сам спит, с кем ему заблагорассудится.
Но холодное безразличие было ещё ничего. Куда хуже были мгновения внезапной злости, когда Блэк вспыхивал как порох, накидывался на Роксану со своими язвительными, колкими замечаниями, изводил её – и всё из-за какой-нибудь ерунды.
В последнюю такую вспышку они разругались в пух и прах из-за того, что Роксана разговаривала за завтраком с Генри Мальсибером – типом, который в свое время вел войну с Сириусом и Эдгаром Боунсом на поприще любовных завоеваний.
Когда после завтрака Роксана подошла к Сириусу, Блэк полоснул её этой своей ледяной усмешкой и поинтересовался, в чьей именно спальне она будет ночевать сегодня.
Слово за слово и они начали кричать. Любая другая девчонка на её месте наверняка бы перепугалась, растерялась и попыталась свести разгорающуюся ссору на нет, но только не Роксана.
Они разругались в пух и прах и когда Роксана вечером укладывалась спать в своей комнате, злилась так, что ей хотелось схватить Блэка и разорвать на кусочки. Она не сомневалась, что не простит его в ближайшие две недели.
Правда, не успела она улечься, как её дверь вдруг распахнулась и в спальню вошел Сириус. Не произнеся ни слова, захлопнул за собой дверь, запечатал чарами. Яростно сверкая в темноте глазами, шагнул к постели и рванул себя за ремень.
Роксана даже пикнуть не успела, как он набросился на неё и...
За одну только ночь она получила больше удовольствия, чем за всю свою жизнь.
Иногда с неё спадала пелена дурмана и она видела их со стороны.
Двое подростков.
Почти ещё дети...
Валяются друг на друге в темноте, взмокшие и жадные, вымазанные друг в друге, жадно пожирающие взрослую любовь.
В такие секунды непонятный, неясный страх мелькал в темноте, а пораженная им Роксана ещё долго не могла заснуть и маялась от чего-то, пока не просыпался Сириус.
Его насмешка пугала всех ночных демонов.
Или просто он сам был ночным демоном.
Роксана пыталась понять это, утопая в липком, болезненном и торопливом утреннем сне, пока Сириус тайком выбирался из её комнаты и возвращался в башню Гриффиндора.
А потом наступал день и приходила ломка.
На уроках она откровенно маялась, потому что сидела в одном ряду со слизеринцами, да ещё и на третьей парте, в то время как Блэк сидел позади в ряду справа. И стоило Роксане украдкой оглянуться на него, она неизменно натыкалась на прямой внимательный взгляд из-под упавшей на глаза челки и эту снисходительную усмешку, от которой мурашки бегали по рукам.
Он знал, что вместо того, чтобы записывать за преподавателем лекцию, она вспоминает самые грязные подробности очередной минувшей ночи.
И делал это вместе с ней...
Снова его рука поползла по её ноге и Роксана раздраженно пихнула Сириуса под столом.
– Отстань! – прошипела она.
Блэк тихо рассмеялся.
– Блэк, иди нахрен! Мне надо заниматься! – прозвучало это так жалобно и неубедительно, что она сама себе не поверила. – Я не могу сосредоточиться!
– Брось это дело, пойдем за стеллажи, – прошептал Блэк, прижимаясь к ней. – Я же вижу, тебе тоже хочется...
Роксану окатил озноб.
Она сглотнула и собрала всю волю в кулак.
– Нет.
– Что «нет»? Не хочешь за стеллажи, пойдем в Запретную секцию.
– «Нет», значит нет, мне не хочется! – отчеканила она.
Блэк скользнул взглядом в её пергамент.
– Я вижу, – хмыкнул он. Роксана опустила взгляд.
«...columna formamentum formamentum formamentum...»
Блэк засмеялся и положил ладонь на её пергамент, не дав Роксане исправить.
– Брось, Рокс, мы позанимаемся вечером, обещаю, а сейчас просто пойдем и...
– Я же сказала «НЕТ!», что ещё тебе непонятно?! – взорвалась она.
Повисла небольшая пауза.
Ученики, сидящие за соседними столами, оглянулись.
Факелы, и те затрещали тише.
– Всё понятно, кроме того, какого черта ты так орешь, – невозмутимо отозвался Сириус, после чего вдруг сжал ладонь в кулак, комкая её пергамент и резко встал.
Разозлившись и слегка растерявшись, Роксана смотрела, как он идет к выходу.
Блэк был унижен и отвергнут, а шел так упруго и легко, словно шагал по Елисейским полям в майское утро. Только левую руку, по которой расплывалось злое черное пятно, держал неестественно ровно и прямо.
Роксана засопела, сердито смахнула со стола обиженный комок бумаги и снова взялась за перо, но в ушах стучало так, что она уже совсем ничего не понимала и уж точно ничего не смогла бы написать.
Он обиделся.
Пф-ф, подумаешь!
Ну и пусть обижается.
Пусть вообще катится к черту.
Она решительно схватила чистый лист.
«...columna...»
Черт.
Роксана хлопнула пером по столу и вскочила со стула.
Блэка она догнала уже на выходе и обвила руками за талию, удерживая.
Тот моментально обернулся к ней и втащил за стеллажи.
– Да? – умоляюще выдохнул он между поцелуями.
– Нет, иди к черту! – вкрадчиво прошептала она, оттолкнула его и скрылась за стеллажом.
Совершенно сбитый с толку, Сириус со злости ударил по нему кулаком, так что с верхней полки упала книга, а потом развернулся и вырвался из библиотеки, злой, как тысяча гриндиллоу.
* * *
– Рокс, открой дверь!
Дело было поздним вечером. Сириус прекрасно понимал, что все слизеринцы уже сидят по своим норам и наверняка сейчас сбегутся на его крик, но ему было наплевать.
Он совершенно не понимал, в чем дело. Мало того, что она отталкивала его весь день, так теперь, зная, что он придет, ещё и заперла свою дверь! Если она дуется на него за что-то – самое время сказать об этом.
Сириус гневно выдохнул, глядя на серебряную табличку и ещё раз ударил кулаком по двери.
Воображение уже вдоль и поперек исполосовало его голову, наполнив её всякими Мальсиберами и Ноттами в его, то есть, Роксаны, постели.
– Рокс! Открой эту чертову дверь!
Тишина.
– Открой, или я сломаю эту суку! – предупредил он и шарахнул по двери ладонью, теряя терпение. – Раз! Два!
Подействовало. Сначала в комнате послышалась какая-то возня, знакомо скрипнули пружины на кровати, раздались шаркающие шаги, а затем дверь открылась.
На Роксане был необъятный теплый батник, теплые пижамные штаны в клетку и совершенно нероксанистые, толстые вязаные носки. Пучок на макушке разболтался и серебристые волосы Первых Малфоев торчали во все стороны. Болезненно-серое лицо поморщилось, когда она увидела гостя.
Непохоже, чтобы она с кем-то обжималась.
– Ну? – проворчала она, зябко обнимая себя руками.
Сириус решительно вошел в комнату, оттеснив Роксану. Осмотрелся. Вопреки его опасениям, кроме самой Роксаны здесь никого не оказалось. Проигрыватель в углу тихо мурчал голосом Пола Маккартни. Крошечные светлячки, заменявшие в комнате свечи, плавали в уютном полумраке песни «Yesterday». Порядком раздобревший на черновиках и салфетках Патрик сидел на тумбочке и ужинал «Вечерним пророком».
Роксана закрыла дверь и Сириус стремительно обернулся.
– Скажи мне, какого черта происходит, Малфой?
Роксана прошаркала мимо него и повалилась на кровать.
– Ты отказываешься проводить со мной время, шарахаешься от меня, тебя бесит, когда я трогаю тебя! Какого хрена происходит?!
Она страдальчески поморщилась и подтянула колени к груди.
Вид у неё был такой несчастный, что Сириус невольно подрастерял боевой пыл.
– Что с тобой? – недовольно спросил он и слегка забеспокоился, когда она вся сжалась и скомкалась, проваливаясь в складки одеяла. Неожиданно до него дошло. – О, Мерлин, нет, Рокс, скажи, что у тебя не...
– Да, Блэк, у меня месячные, – проворчала она, отворачиваясь.
Сириус постоял немного, справляясь с жестоким ударом, а потом присел рядом.
– Ну может быть мы... могли бы придумать что-нибудь?
Роксана оглянулась и её осунувшееся мрачное лицо на миг тронула слабая улыбка.
– Нет, Блэк, мы не будем ничего придумывать. Тебе вообще лучше уйти.
И она снова отвернулась, мучительно морща лоб, жмурясь и сжимаясь. Казалось, её кто-то грызет изнутри.
– Тебе так плохо? – он провел ладонью по её бедру.
– Да, – страдальчески выдавила она.
– А ты не можешь выпить какое-нибудь зелье?
– Я не знаю, какое зелье надо пить, – с плохо скрываемым бешенством ответила она, не поворачиваясь. – Это просто надо перетерпеть!
Сириус хмыкнул.
Ему всегда казалось, что девчонки преувеличивают свои страдания по этому поводу, но когда он один раз имел неосторожность обмолвиться об этом Марлин, выслушал душераздирающую историю, начавшуюся с фразы: «Представь, что кто-то хватает обеими руками какой-нибудь твой орган и медленно, неторопливо рвет его на две части...»
Он дрогнул, вспомнив об этом.
– Слушай, давай я отведу тебя в крыло?
– Нет! – Роксана вдруг испуганно вскинулась.– Не надо об этом, да? Мне не нужны никакие врачи!
Видимо она ещё не забыла свою слепую ночь в крыле пару месяцев назад.
– А что тебе нужно?
Сириус вдруг испугался, что сейчас она попросит его просто поспать с ней этой ночью – девчонкам это нравилось и они никогда не задумывались о том, что пока они сопят в тепле, он сам не спит, мучается, чередуя руки под их плечами и уговаривает своего дружка лежать смирно хотя бы до утра.
– Ничего, – она снова зажмурилась, положила ладонь на свой пах и свернулась вокруг этого места калачиком. – Обычно я просто сплю и всё. И... мне не нравится, когда меня трогают в такие дни, – она попыталась стряхнуть его руку со своей ноги. Блэк фыркнул. Роксана глянула на него так, словно готова была тоже «схватить его обеими руками и порвать на два куска».
– Что, и завтра мне тоже нельзя к тебе прикасаться? – с плохо скрываемым раздражением спросил он.
– И завтра, и послезавтра, и... короче, до среды даже не думай подкатывать ко мне! – сварливо отозвалась она и сердито отвернулась, потирая живот под складками одежды и страдальчески морщась.
– Слушай, Блэк, проваливай, а? – тоскливо предложила она. – Если ты думаешь, что мне хочется меньше, чем тебе, то ты ошибаешься и когда ты сидишь тут... – она засопела. – Мне только хуже.
– Я же говорю, мы можем придумать что-нибудь. Ты можешь оставаться в одежде, – Сириус в мгновение ока навис над ней и Роксану словно током ударило.
– Нет! Блэк... Сириус, ну пожалуйста, уходи! – она уперлась ему в плечи руками, отталкивая. – Ну!
Недовольно вздохнув, Сириус слез с её постели, но уже у самой двери Роксана снова его окликнула. А когда он оглянулся, она вдруг наоборот отвернулась и спрятала лицо в многочисленных подушках.
– Если тебе так хочется трахаться, иди и трахайся! – проворчала она оттуда. – Я уже говорила тебе, мне все равно, если ты делаешь это с другими, я просто не хочу ничего об этом знать. Понял?
На секунду зверек зыркнул на него из своего убежища.
Пару секунд они просто смотрели друг на друга.
И Сириус вдруг почувствовал себя очень странно. Как будто внутрь ему скользнула холодная змейка и потерялась – уже не вытащишь.
Ему стало невероятно жалко её. Неужели она так боится остаться одна, что готова затолкать его в чужую постель? Или дело в чем-то другом?
Видимо эти мысли отразились у него на лице, потому что её броня мрачности и решимости на секунду сползла, показав крайнее отчаяние, а потом Роксана водрузила её на место.
– Я всё понял. У тебя кровь отлила от мозга и ты несешь всякую херню, – заявил он, отступая к двери.
Роксана швырнула в него одну из подушек. Сириус закрылся от неё дверью и снова заглянул в комнату.
– Эй!
В третий раз Роксана вскинула свою лохматую голову.
– Тыквенные пирожки или шоколадные лягушки?
Сначала раздался смешок, а затем деланно-недовольное:
– Ладно. Неси уже этих чертовых жаб, – и она накрылась пледом.
* * *
Через полчаса после этого разговора Сириус уже стучался в дверь Розмерты.
Сначала он просто не знал, куда себя деть. Думал, пойти обратно в башню Гриффиндора, но мысли о том, чтобы просто лечь спать были невыносимыми.
Решил побродить по школе, чтобы немного отвлечься, подумал о том, чтобы заглянуть к парочке старых подружек - вдруг обломится? Но когда ноги сами принесли Сириуса к статуе одноглазой ведьмы, он понял, что будет делать.
Проход между школой и «Сладким королевством» промерз насквозь. Чтобы немного согреться, Сириус пробежал по нему собакой, но когда он выбрался из кондитерской на воздух, ему показалось, что его как кутенка за шкирку окунули в чан с ледяной водой – такой мороз сковал деревушку под вечер. Так что когда он стучался в заднюю дверь «Трех метел», думал уже не столько о прелестях Розмерты, сколько о её горячем гроге или медовухе.
– А тебя не накажут за то, что ты гуляешь в такое позднее время? – игриво спросила Розмерта, повисая на дверном косяке и глядя на замерзшего до костей Сириуса.
– А т-тебя? – спросил Сириус, содрогаясь под порывами ледяного ветра.
Розмерта горько вздохнула она и за воротник втянула его в теплое помещение.
– Пойдем.
– Что, опять поругался со своей подружкой? – спросила Розмерта, завороженно глядя, как двигается кадык на шее Сириуса, по мере того, как Блэк пьет, все дальше откидывая лохматую голову.
Они сидели в её комнате. В её чудесной, восхитительной, теплой комнате, пропахшей яблоками и деревянной стружкой.
Всегда такой лохматый и темный, Сириус каким-то образом ухитрялся очень органично смотреться на фоне пухлого белого покрывала с рюшами и скопища бархатных подушечек.
Выдув до дна кружку горячей медовухи, он уронил руку с пустой кружкой на колено и блаженно вздохнул, облизав губы.
– Слушай, Роуз, – он попытался сосредоточить на ней взгляд, но зрачки его пьяно плыли. – А у тебя есть это... – он икнул. – Зелье?
– Какое? – она ласково погладила его по щеке. – Бодроперцовое?
– Не-ет... – Сириум озадаченно нахмурился, глядя в третье измерение, сжал ладонь Розмерты обеими руками и поцеловал. – Ну это зелье.
Розмерта непонимающе моргнула.
– Ну для этих ваших... дел.
Розмерта понимающе рассмеялась.
– Всё с тобой понятно, Блэк, – она вытащила из ящика туалетного столика какой-то флакончик. – Я могла бы и сама догадаться. Она тебя вытурила. И ты не придумал ничего лучше, чем прибежать ко мне.
– Да ладно тебе, – Сириус обеими руками поймал флакон. – Ты же знаешь, что я тебя... – он икнул. – ...люблю.
Розмерта взялась за расческу и, глядя в зеркало туалетного столика, проследила за тем, как Сириус потянулся к сброшенной куртке. Почему-то когда он не просто сунул зелье в нагрудный карман, но и защелкнул на нем кнопку, Розмерту особенно больно кольнула ревность.
А когда Сириус повернулся к ней, привычным жестом откинув с лица волосы, и на Роуз как-то совершенно по-детски взглянули льдисто-серые глаза, она поняла, что всё это была не шутка. И что у неё действительно нет и никогда не будет сил выставить его за дверь. Что бы он ни натворил.
Как будто уже тогда она знала, что в ближайшие пятнадцать лет всегда будет оставлять своё окно открытым.
* * *
На следующее утро, десятого декабря выпал снег.
Сириус уже привык, что в День его рождения всегда выпадает столько снега, словно где-то кто-то неправильно накладывает погодные чары и снегопад никак не может остановиться.
Вот и сегодня. Когда он разлепил глаза и поднялся из теплых объятий Розмерты, увидел, что окно залепило хлопьями белого света – такого яркого, что смотреть больно.
Поцеловав напоследок теплое, круглое плечо, Сириус торопливо оделся, накинул заботливо приготовленную Розмертой теплую мантию и распахнул окно – вниз упал целый сугроб и, кажется, контузил какую-то кошку.
Вдохнув полной грудью, Сириус ещё разок оглянулся на спящую девушку и вылез на пожарную лестницу. Спускаясь вниз, он несколько раз чуть не грохнулся и у него даже появилась мысль, уж не поливает ли Освальд водой эту несчастную лестницу?
На главной улице его встретил Джек Фрост, обхватил за плечи и в его приятной компании Сириус направился к выходу из деревни, но не успел сделать и десяти шагов, как одно из спящих окон распахнулось.
– Доброе утро, Сириус! – звонко молвила Джолин Флюм, дочка владельцев «Сладкого королевства» и личный враг Розмерты. Эти двое начали соперничать с того дня, как у пятилетней Роуз появилось платье в цветочек, а у Джолин – лаковые туфельки.
– Доброе утро, мисс! – громко крикнул Сириус шутливо приподнял несуществующую шляпу.
– Я смотрю, ты снова забыл, где находятся мои окна? – несмотря на игривость, в её голосе прозвучала требовательная нотка.
– Окон так много... – уклончиво заметил Сириус.
– А где окна этой шлюхи ты никогда не забываешь! – предсказуемо выдала она.
Сириус усмехнулся.
– Зачем мне шлюха, если порядочные девушки готовы выполнить все мои желания? Доброе утро! – и он зашагал дальше, а в спину ему ударился стук закрываемого окна.
* * *
Роксана спала, свернувшись под одеялом калачиком. Закончившаяся пластинка крутилась и потрескивала в проигрывателе. Приподняв двумя пальцами иглу, Сириус снял диск и в комнате воцарилась тишина, в которой стало отчетливо слышно мирное дыхание спящей. Вытащив из-за пазухи нераспечатанную коробку «Шоколадных лягушек», Сириус примостил её на тумбочке, покопался в кармане и поставил сверху поставил флакончик с зельем Розмерты.
Спальня в башне Гриффиндора казалась белой из-за снега, залепившего окна. Из-под одеял на кроватях торчали взлохмаченные головы Лунатика и Хвоста – кровать Джеймса была застелена и на ней валялась куча отвергнутых свитеров. В середине комнаты тихо гудела круглая батарея, обвешанная по ободку чинными полотенцами Лунатика и разноцветными носками Сохатого, половина которых попадала на пол.
Сириусу показалось, что всего секунду назад он опустил голову на родную подушку, укрылся и закрыл глаза, как его разбудил оглушительный взрыв.
Он подскочил на постели, путаясь в одеяле и простыне.
– К-хого чета? – промямлил он, ошалело вертя головой и тут его кто-то с размаху шарахнул по этой голове подушкой.
– ПОДНИМАЙ СВОЙ СТАРЫЙ ЗАД, ЧЕРТЯКА! – радостно заорал Сохатый, запрыгивая на кровать Сириуса прямо в ботинках. – С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, СТАРЫЙ ТЫ ХРЕН!
К нему присоединились Лунатик и Хвост – они повалились на Сириуса втроем, лохматя ему волосы и наперебой выкрикивая матерные поздравления сохатовского производства. Сириус смеялся вместе с ними, зачесывая назад волосы, когда его взгляд вдруг привлек блеск. Он машинально оглянулся... а потом рванулся в ту сторону всем телом.
На тумбочке приветливо блестела лакированным боком его старая, горячо любимая «Plovdiv».
– Охуеть... да вы нахрен тронулись! – Сириус схватил гитару. – Охуеть... о Мерлин! – с глухим стоном он несколько раз сжал и потер крепкий гриф. Погладил ладонями заново зачищенные и отлакированные изгибы гитары. – О, детка... блять... – он всерьез испугался, что сейчас разревется и порывисто оглянулся, во все глаза глядя на друзей. – Откуда?!
– Нам пришлось влезть в дом твоих стариков, чтобы её вытащить, – сообщил Сохатый. – И ещё убить Кикимера, – он хлопнул Сириуса по плечу. – Извини.
Питер рассмеялся.
– Серьезно, как вы её достали? – Сириусу казалось, что гитара так же рада его видеть, как и он её.
Те быстро переглянулись, а потом Лунатик усмехнулся и махнул рукой.
– Не забивай голову, Бродяга. Лучше сбацай нам что-нибудь! – и он поудобнее расположился в изножье кровати, поскребывая небритую щеку.
– Если не разучился, – подмигнул Сохатый, закидывая руки за голову и разваливаясь на кровати.
Сириус любовно провел рукой по струнам и его красавица отозвалась знакомым, нежным голосом.
Сразу у него действительно не вышло – слишком давно они не виделись, но он все равно сыграл небольшое попурри из отрывков всего, что вообще помнил. Вышло оно немного сбитым и фальшивым, да и струны с непривычки больно впивались в пальцы.
Кроме гитары он получил в подарок свой же набор инструментов для мотоцикла, также оставленный когда-то в старом доме. Тут уж парням пришлось расколоться. Джеймс признался, что этим летом он случайно обнаружил гитару Сириуса на толкучке в Лютном переулке – она была практически полностью уничтожена, наполовину сожжена и разбита – её продавали в куче хлама, идущего на изготовление незаконных порталов. Джеймс выкупил гитару, а покойный Карлус Поттер нашел среди своих знакомых мастера по волшебным манипуляциям с магловскими изделиями. А уже после, когда Джеймс подумал вызволить вторую ценность, ящик Альфардовых инструментов, в дом Блэков, под видом военного волонтера от Министерства, явился Ремус, которого мадам Блэк не знала в лицо. Пока она орала на него и требовала, чтобы он покинул её дом, Ремус подбросил туда Питера в облике крысы. Ящик с инструментами, обитый ишачьей кожей, оказался в подвале – никто так и не смог его вскрыть или уничтожить. Питер трансфигурировал его и уволок в зубах.
Сириус был так тронут, что совершенно не знал, что сказать.
Масла в огонь подлил Джеймс – вытащил из кармана носовой платочек и предложил Бродяге порыдать как следует. Сириус дал выход чувствам, вздернув друга за лодыжку в воздух и остаток утра они провели в жестоком сражении подушками.
За завтраком Сириус получил ещё пару подарков. Когда прилетела почта, он поспешно уткнулся в тарелку, потому что прекрасно знал – родителям и в голову не придет поздравлять его с этим праздником. Но все равно, чтобы не было соблазна поискать среди моря перьев безупречно-черного филина, он посвятил всё своё внимание яичнице с беконом и когда в неё вдруг шлепнулся увесистый сверток, Сириус подскочил от неожиданности и выругался так, что получил по затылку палочкой от Макгонагалл, которая прогуливалась вдоль столов и следила за порядком.
– Меда! – обрадовался Сириус, распечатав письмо. – Зовет к себе на каникулы. И шлет свои пирожки, – после этих слов Джеймс и Питер собственноручно разорвали сверток и с видом последних торчков вдохнули хлынувший оттуда аромат выпечки. – И...оп-па! – Сириус развернул второй лист из конверта и рассмеялся.
Сохатый и Хвост с пирожками в руках заглянули ему через плечо и увидели корявый карандашный рисунок – в палочкообразном человеке в черной куртке и с черными иглами волос угадывался Сириус. Он держал за руку девочку с бирюзовыми волосами и в розовом платьице, вокруг них пестрели гигантские цветы и мухоморы.
– Мне нравится, – заявил Джеймс. – Тебе идет платьице. Надевай его почаще! – Сохатый толкнул Ремуса, который выглядывал кого-то в зале, вытянув шею, и кивнул ему на сверток.
– А? – мрачный Ремус едва взглянул на рисунок. – Ага, красиво, – и он остервенело ткнул вилкой в сосиску, бросив ещё один недобрый взгляд на преподавательский стол.
Джеймс зашелся хохотом.
– Завидуй молча, придурок, – Сириус толкнул в сторону лохматую голову Сохатого, свернул рисунок племянницы и сунул в нагрудный карман.
Пока они перешучивались, Лили незаметно подкралась сзади, порывисто обхватила Сириуса за шею голой рукой в фенечках и поцеловала в щеку.
– Эй, Эванс, ну не при Джиме же! – возмутился Сириус.
– С Днем Рождения! – Лили хлопнула его по голове плоским невесомым свертком и села к Джеймсу.
Пока эти двое смущали остальных, Сириус разорвал бумагу. Сначала ему в глаза бросился логотип любимой группы – «AC/DC», а потом он увидел такое, отчего его желудок второй раз за это утро совершил кульбит.
– Эванс... – слабым голосом позвал он. – Ты мне сейчас... – он посипел немного. – Просто скажи, что это не то, о чем я подумал...
– Ты про автограф Бона Скотта? – Лили заговорщически переглянулась с Сохатым. – Да, это он. Пару недель назад папа оперировал его колено, – Лили уткнулась подбородком в плечо Джеймса. – Тебе нравится?
Сириус повел шеей в воротнике, во все глаза глядя на конверт пластинки, по которому скользила, выводя этот росчерк, рука его кумира.
– Сохатый, отвернись, – сипло приказал он. – А ты, Эванс...сотри помаду и иди ко мне.
Рассмеялись все, кроме Джеймса, который очень плохо воспринимал такие шутки. Лили успокаивающе погладила его по руке и переплела с ним пальцы.
– И тебе не жалко? – спросил Сириус. – Это же...на вес золота, мать его!
Лили легонько пожала плечом, отбрасывая за спину волосы.
– Если я захочу, Дэйв достанет для меня с десяток таких.
– Какой ещё Дэйв? – ревниво поинтересовался Джеймс.
– Да, Лил, только не говори, что Дэйв Эванс – твой родной дядя, ладно? – хмыкнул Сириус.
– Почему родной? – Лили налила себе чай. – Вполне троюродный.
И она занялась кашей, словно не замечая, какими глазами на неё смотрят мальчики.
* * *
И зачем она только сказала, чтобы он и не вздумал к ней подкатывать?
Роксана облизала ложку, полную шоколадно-ореховой пасты и снова воткнула её в банку, мрачно оглядывая полупустой зал. Пользуясь тем, что наступила долгожданная суббота, да ещё и такая снежная, практически все студенты, независимо от возраста, высыпали на улицу и теперь школьный дворик превратился в поле снежной битвы. Веселые крики ребят и девчоночий визг были слышны даже в Большом Зале, с потолка которого в честь первого снегопада, тоже сыпался волшебный снег.
И Сириус как сквозь землю провалился.
Роксана вдруг почувствовала острую неприязнь к шоколадно-ореховой пасте и отставила от себя банку, недовольно морщась, но продолжая по инерции держать ложку во рту.
В зал вошли Като и Мальсибер. Увидев Роксану, он тронул друга за плечо, кивнул ему и направился прямиком к девушке. Роксана поняла, что сейчас он опять затянет эту песенку «Ты-же-понимаешь-что-на-каникулах-едешь-со-мной-в-Нотт-мэнор», потому, когда увидела наконец-то знакомую – ринулась к ней со всех ног.
– Эй, Алиса! – крикнула она, вихрем пролетев мимо озадаченного Нотта. – Алиса!
Девочка оглянулась, поправляя вязаную шапочку с большой бисерной стрекозой на боку. Черные волосы, торчащие из-под неё во все стороны перемежались с цветными косичками из ниток. На Вуд опять было столько бисера, что она вся сверкала и переливалась.
– Ой, привет! Пойдешь играть в снежки? – она как всегда была сама приветливость.
– Ты не видела Сириуса?
– Видела! – обрадовалась она. – Как раз когда вручала подарок, часа полтора назад!
– Какой подарок?
– Ну... такой, небольшой... у него ведь День Ро... – Алиса замерла с открытым ртом, поймав взгляд Роксаны и поспешно захлопнула рот, наморщив лоб. – Ой...
– День Рождения? Подожди...сегодня?
– Ну да... – протянула Алиса, возя носком сапожка по полу. Роксана озадаченно моргнула. День Рождения.
Почему он не сказал?
Алиса словно прочитала её мысли.
– Он вообще просил никому не рассказывать, – жалобно молвила она. – Сириус не любит свой День Рождения и кроме нас в школе никто не знает, когда он родился, – Алиса взяла Рокс за руку, проникновенно заглядывая ей в глаза. – Пожалуйста, не говори, что это я тебе сказала, он опять будет называть меня болтушкой!
– Хорошо, не скажу, – машинально ответила Роксана, хотя мысли её взвихрились как рой блесток в стеклянном шарике.
Теперь понятно, почему он так расстроился вчера.
И что теперь делать?
А подарок?
Она ведь даже не знает, чего бы он... хотел...
– Где он? – спросила Роксана онемевшими враз губами.
Алиса вздохнула над своей болтливостью и призналась:
– В Хогсмиде. Он держит свой мотоцикл у Аберфорта в сарае и последние пару лет проводит свой День Рождения там. Ковыряется в мотоцикле, всё такое... ты ведь не скажешь? – быстро спросила она, перед тем как выпустить руку Роксаны.
– Не скажу-не скажу, – отмахнулась Роксана, чувствуя, как сердце ускоряет бег.
* * *
Музыку она услышала ещё издалека. Сначала мрачный трактирщик долго отнекивался и говорил, что не знает ни о каком мотоцикле, а когда Роксана поднажала и напомнила ему о продаже тентакулы под крышей его трактира, Аберфорт раскололся и проводил её к сарайчику на заднем дворе «Кабаньей головы». И едва Роксана услышала удары знакомой музыки, сердце подскочило и забилось где-то в горле.
Глубоко вздохнув, Роксана покрепче обняла коричневый бумажный пакет и толкнула дверцу. Может быть все дело было в нервах, но сейчас её мозг фиксировал любую мелочь – ладонь чуть влажная, дверь сарая – шершавая, колючая, холодная...
Роксана шагнула внутрь и окунулась в душное, грохочущее басами AC/DC тепло.
Первым делом она увидела мотоцикл – гигантский, красивый железный хищник, величественно покосился на неё отражением в круглом боковом зеркале. Сверкающие бока, испятнанные рисунком собачьих лап, хромированные ручки, цилиндры, провода и удобное, черное кожаное сидение...
Даже среди банок с краской, старых метел и куч соломы этот зверь выглядел словно гордый лев или волк в убогой тесной клетке. И также как мышцы льва внушают ощущение силы и скорости, механические мышцы мотоцикла вызывали уважение перед его возможностями и когда Роксана представила на ней Сириуса, и без того нервно колотящееся сердце просто зашлось...
Сам Сириус сидел перед мотоциклом на полу, ссутулив спину и низко нагнув голову. На нем была старая, заляпанная маслом и краской рубашка и темные джинсы.
В тот момент, когда Роксана вошла, Сириус как раз бросил ключ в стоящий рядом ящик, пошарил там рукой, вытащил инструмент непонятного назначения и навалился на мотоцикл, ритмично двигая торчащим вбок локтем – то, что он откручивал или прикручивал, издавало такой громкий треск, что его было слышно даже за музыкой.
Роксана закрыла за собой дверь. Скрипа Сириус не мог услышать за грохочущей музыкой, но, видимо, почувствовал холод, потому что обернулся, утирая с лица и шеи пот.
Увидев Роксану, он усмехнулся и кивком головы пригласил её проходить, а сам направил палочку на проигрыватель и сделал звук потише.
– Ну и кто меня сдал? – поинтересовался он, сосредоточенно следя за работой.
– След машинного масла, – пакет предательски звякнул, когда Роксана поставила его на коробку. – Если бы ты не хотел, чтобы тебя нашли, не сбегал бы.
Сириус хмыкнул, не отрываясь от работы.
– Я не против того, что ты меня нашла, – он все-таки отвлекся – ненадолго, только чтобы окинуть её быстрым взглядом. – Выглядишь ничего. Не думал, что ты так скоро выйдешь.
– Если бы ты думал так, не принес бы это чудесное зелье, – Роксана продемонстрировала ему пустой пузырек. – Передай ей спасибо, кем бы она ни была.
– С чего ты взяла, что мне дала его девушка?
– Брось, Блэк.
– Хм-м... скажи, когда ты соберешься разбить его об мою голову, я надену это, – и он кивнул на притороченный к боку мотоцикла круглый черный шлем.
– Я была бы полной идиоткой, если бы сделала это, – Роксана прижалась спиной к одной из коробок рядом с мотоциклом, уперлась в неё ладонями и запрыгнула наверх. – Это замечательное зелье. И я действительно тебе благодарна.
– Благодарна за то, что я провел ночь с другой девушкой, – хмыкнул Сириус и в его голосе снова заточенным лезвием полоснуло это непонятное желание ранить.
– Да, – медленно произнесла Роксана и наклонилась вперед, произнеся задушевным шепотом: – Ты ведь не думаешь, что я собираюсь хранить тебе верность?
Как и следовало ожидать, Сириус резко вскинул голову – сначала на красивом лице промелькнула щенячья растерянность, всего на секунду – и ей на смену тут же пришла ледяная надменность.
– Кто? – коротко спросил он, бросив ключ в ящик.
Роксана промучала его целую минуту, глядя ему в глаза пристально и серьезно, а потом так же серьезно кивнула на мотоцикл.
– Я бы сбежала с ним.
Сириус уронил плечи и покачал головой, возвращаясь к работе.
– А будь он парнем, я бы вообще его трахнула.
Сириус усмехнулся и любовно погладил мотоцикл по кожаному сидению и блестящему железному боку – словно оглаживал спину любимой лошади.
– Это хороший напарник в побеге. Я знаю... – он замолчал, рука его на секунду замерла на рисунке из лап.
Роксана почувствовала, что они слишком близко приблизились к опасной теме – почему Сириус сидит здесь в день своего восемнадцатилетия, а не празднует и веселится с друзьями.
Ведь ей тоже была знакома эта хандра.
Ты живешь себе и живешь, а потом вдруг наступает День, когда к тебе в голову настойчиво лезет осознание того, что ты, твоя жизнь и все твои прекрасные воспоминания – результат ужасного поступка, инцеста, который, отпечатавшись на тебе ещё при рождении, всегда будет для остального мира клеймом, что бы ты ни сделал и как бы хорошо не проявил себя в этом мире. Потому и напоминания о нем, пусть даже в форме веселых поздравлений и подарков – все равно что тыканье иголкой в ожог.
Роксана сама не раз переживала эту хандру. Она была уверена, что даже такие уроды как Нотт или Мальсибер об этом задумываются. Это клеймо, залог чистой крови, носят все дети их круга и его невозможно игнорировать. Разница в том, что одни им гордятся, а другие – ненавидят.
– Ты мог хотя бы сказать, что у тебя сегодня за день, – Роксана подтянула к себе бумажный пакет. – Я хотела подарить тебе свою фотографию в рамочке и замечательную плюшевую собачку, – она вытащила из пакета маленькую бутылку огневиски и несколько «шоколадных лягушек». Сириус расплылся в улыбке при виде угощения. – А потом мы бы сходили в кафе мадам Паддифут и съели шоколадное фондю или другую херь. Ты рушишь все мои планы, – она распечатала одну из лягушек и принялась ломать её на части, складывая куски шоколада на этикетку.
Сириус со смехом выпрямился, быстро вытер руки и заинтересованно сдернул с ящика бутылку.
– Так-так, похоже Аберфорт сегодня – спонсор нашей маленькой вечеринки? – он подкинул бутылочку так, что янтарная жидкость богато сверкнула, несолидно булькнув, и открутил пробку. – Наколдуешь стаканы?
– Ну если ты не боишься, – и Роксана показала ему ладонь, исполосованную крошечными белыми шрамами. Они рассмеялись.
Сириус разлил огневиски по стаканам и встал, уперевшись ногами в коробку между ногами Роксаны.
– С рождением, – просто молвила она, подняв свой стакан.
Сириус невесело хмыкнул и разом опустошил свой.
– Обычно я начинаю пить ближе к вечеру, – заметил он, наливая себе ещё.
– Обычно?
– Я никогда не отмечаю этот идиотский праздник. Обычно мы с парнями пробираемся ночью в «Три метлы». Мы просто торчим там до закрытия. Когда мы напьемся до одури, Джеймс как обычно подерется с кем-нибудь, кому не нравится игра «Кенмарских корушнов». Этот придурок всегда дерется, а я делаю ставки. Ну знаешь, ирландский бокс. Потом нас конечно выкинут на улицу и мы будем таскаться по деревне до утра. Завалимся к девочкам, ограбим «Дэрвиш и Бенгз» или «Сладкое королевство», а когда нас попытаются поймать – я превращусь в Гримма, а парни наколдуют мне туман и всякое такое.
– Здорово, – улыбнулась Роксана. – Это куда веселее, чем девичник в спальне Шармбатона с косичками, конфетами и дракой подушками в одном белье.
– М-м-м, – Сириус как бы ненароком обнял её свободной рукой за талию, притягивая к себе. – Ты тоже дралась подушками в одном белье? Скажи, что на тебе было прозрачное черное кружево. Я буду думать об этом в душе вечером.
– Белое с рисунком из уточек, – Роксана толкнула его в грудь. Сириус рассмеялся. – Мне было тринадцать и я не дралась, а спала в соседней комнате. Меня бы никто туда не пригласил. А если бы и позвали, не пошла, – презрительно фыркнула Роксана и разозлилась, увидев понимающую усмешку Сириуса.
Он как-то понял, что в течение всей своей учебы там Роксана втайне мечтала, чтобы эти шармбатонские красавицы однажды приняли её в свою компанию, хоть она и презирала эту компанию всей душой.
– Иногда мне кажется, что я должна быть парнем.
Сириус скептически выгнул губы.
– А что бы изменилось? – он налил им ещё. – У тебя просто вырос бы член и не было бы... а, постой. У тебя их и так нет.
Роксана цокнула языком.
– Вот засранец.
Сириус рассмеялся, сузив серебристые глаза.
Чертвозьми.
Он умел наносить удары исподтишка. Даже не специально.
– Мы все равно никогда не стали бы лучшими друзьями, Блэк, – без улыбки заметила Роксана. – «Будь ты парнем, я бы тебе врезал!». Мы были бы врагами, – она стукнула стаканом по его стакану и выпила всё до дна.
– Тебе станет легче, если я скажу, что думал о тебе, когда дрочил?
– Главное, что тебе становилось легче.
– Один-один.
Они снова прыснули. Роксана почувствовала, что хмелеет.
– Я тебя просто ненавидела, – призналась она, испытывая странную необходимость быть очень честной. Она во всех смыслах вплотную приблизилась к цели своего визита и начала нервничать. – Серьезно, ты можешь быть редкой скотиной, когда хочешь... вот, вот, когда ты так улыбаешься, я не знаю, чего хочу больше: врезать тебе или...
– «Или», – он вдруг резко обхватил её бедра, прижимая к себе. Роксана невольно напряглась, столкнувшись с его взбухшими джинсами.– Рокс, скажи, зачем ты пришла? – прорычал он, утыкаясь носом в её скулу, в отчаянии пожимая её бедра и талию. – Ты лучше меня знаешь, что нам нельзя, зач...
Она поцеловала его, втягивая его язык в рот и Блэк гневно зарычал, засопел, зажмурился и сдался.
– Не нам... – выдохнула она, отрываясь от него. – Мне.
Брови Блэка дрогнули.
Он чуть разжал руки.
Не отпуская его взгляда, Роксана стекла по Сириусу на пол, задрав свою футболку и чуть поцарапав спину о шершавый бок коробки.
Сердце словно увеличилось и билось в тесной грудной клетке, точно неугомонный бладжер.
Вот-вот вырвется.
Роксана развернула Сириуса и прижала спиной к коробке пониже, заставляя сесть.
Он подчинился, но его взгляд теперь с удвоенным вниманием скользил по лицу Роксаны – словно она была забавной, но не вполне понятной книгой.
Она начала расстегивать его рубашку.
– Что ты задумала? – поинтересовался он, когда Роксана, все ещё сражаясь с пуговицами (точнее своими дрожащими пальцами), скользнула губами по его шее. Голос Сириуса звучал подчеркнуто-вежливо и искрился насмешкой, но грудь тяжело поднялась, когда губы Роксаны скользнули по ней вниз и сомкнулись на соске.
Роксана вскинула взгляд.
Мерлинова борода, как же он был красив сейчас.
Взлохмаченные волосы, лихорадочный румянец на скулах, настороженный блеск стальных глаз между темных прядей и тело, гибкое, подвижное как у молодого хищника...
– У тебя сегодня День Рождения, Блэк. И я хочу сделать тебе подарок.
Упираясь ладонями в его колени и крепко держась за его взгляд, Роксана медленно опустилась на пол между его ног.
Сириус машинально расставил их шире, следя за Роксаной с невыносимой снисходительной издевкой во взгляде.
– Тебе совсем не обязательно делать мне подарок, ты ведь понимаешь?
Роксана молча поцеловала его живот – небольшую точку чуть пониже пупка, прикосновение к которой заставило Сириуса настороженно выдохнуть.
Тронув её напоследок языком, Роксана взялась за его ремень.
Ткань джинсов жила своей жизнью под её руками.
Единственная часть Сириуса, которая никогда не лгала.
«Ruby, Ruby where you been so long
Done took to drinkin' whiskey
Baby since you been gone
Ain't no one I know
Do it good as you»
Сириус прерывисто вздохнул, когда она высвободила из джинсов болезненно возбужденный член. Она и раньше прикасалась к нему, но сейчас Сириуса заводило не столько это, сколько это чертово ожидание.
В начале девчонки всегда осторожно касались его губами, целовали, привыкая и только потом приступали к делу. Но Роксана, кажется, вообще не собиралась к нему притрагиваться. Или специально тянула, чтобы он вообще рехнулся: опустив ресницы, она держала приоткрытые губы в каком-то сантиметре от его члена и Сириус стоило больших усилий, чтобы не толкнуться в её (он знал) горячийвлажныйсладкий рот.
Она вскинула на него взгляд и чуть прищурила глаза – влажные, возбужденные – раскаленный шоколад.
Ну же.
Сделай уже что-нибудь...
Тронь его...
Поцелуй.
Твою мать.
Пожалуйста.
Роксана вдруг легонько подула на головку и так развратно облизала губы, пропустив нижнюю между зубами, что Сириус чуть не заскулил. В мозгу вспыхнуло откуда-то «Чертова вейла», а потом Роксана вдруг втянула его член в рот и Сириус провалился в пропасть.
«You got the lips to make a strong man weak
And a heathen pray
Give you a tip
It ain't just the way you speak
You know it's just the way you go down»
Это было самое грязное, что она когда-либо делала.
И самое возбуждающее.
Она стояла перед парнем на коленях, в куче колючей соломы, в грязном сарае, как какая-нибудь шлюха. Она держала в руке, во рту его вздрагивающий пульсирующий член, чувствовала, как он растет и твердеет, растягивая кольцо её пальцев. Она облизывала его, втягивала в себя, сосала ему...
«Ты просто моральный урод, Блэк. Я не буду этого делать, понятно? Лучше и правда сдохнуть, чем... да как тебе вообще могло прийти такое в голову?!»
...вырисовывала на нем узоры языком, то с силой надавливая, то едва-едва касаясь, щекоча его точно змея. Она не оставила без внимания ни один уголок.
Ей нравилось, что он послушен её рукам и губам. Нравилось, какой он красивый и сильный, нравилось, как при каждом всплеске удовольствия мышцы на упругом животе вздрагивают и поджимаются, нравилось, как он откидывает голову, жмурится и хищно скалится каждые несколько секунд. Как он выгибается, точно раненный тигр. Взгляд его плыл от наслаждения. И, судя по тому, как он всё быстрее и быстрее вскидывал бедра – близился к разрядке.
В какой-то момент он толкнулся слишком глубоко. Крупная гладкая головка уперлась в нежную кожу горла и все внутри испуганно рванулось вверх.
Роксана отстранилась.
В их первую ночь её самое сокровенное и до тех пор нетронутое место испуганно фиксировало каждое прикосновение, каждый сантиметр...
И сейчас произошло то же самое.
Это прикосновение теперь навсегда останется там.
Будь на его месте любой другой человек – её бы уже наверняка стошнило.
Но это был Сириус.
Сириус, который закрыл её собой от зубов оборотня.
Сириус, который мог быть невыносимой, язвительной сволочью.
Сириус, который вытащил её из-под раковины.
Её Сириус.
Это успокаивало и даже с подпрыгнувший желудок и вскипевшие слезы не внушали опасения.
Только её Сириус.
Она поймала ветер.
«Baby rub it on
Ya know it's sticky and it's sweet
And it's been so long
Ain't no one else
Got a touch like you
I let you do the things to me I let no other woman doFeels good
Feels good
Oh yeah»*
– Бля-ять... ещё вот так... с языком... – он запустил руку в её волосы и зашипел, когда она выполнила его просьбу: держа член во рту, заскользила по нему языком так, словно это был леденец. – Твою мать, Рокс, – Блэк рассмеялся и смех его перетек в стон: – Я сейчас кончу!
Она вонзила ноготки в его бедра, скользнула ладонью по животу вверх.
– Блять... – прошипел он, вскидывая бедра всё быстрее и несдержаннее. Его дыхание стало громким и частым, между взмокшими черными прядями сверкнуло лезвие, пальцы вцепились Роксане в плечо, он даже слегка приподнялся с ящика, а затем импульсивно вскинулся и огласил сарайчик хриплым счастливым вскриком:
– Блядь! Да!!! Охуеть!
И в этот же миг теплая жидкость заполнила её рот. Вязкая как жидкое мыло, но не такая горькая и скорее солоноватая на вкус.
Выгнувшись в последней судорге, Блэк мучительно зажмурился, словно ему было нестерпимо больно, а затем блаженный вздох – и он соскользнул с ящика, неловко обрушившись на пол и потянув за собой Роксану
Остаток песни они сидели молча, прижимаясь к ящику.
Гремела музыка. Рядом стоял мотоцикл.
Всё ещё слегка задыхаясь, Блэк вдруг добродушно боднул Роксану, а когда она подняла голову, сдул со своего лица влажную челку и Роксану обожгло расплавленное серебро пьяных, возбужденных глаз.
– С Днем рождения, – хрипло прошептала Роксана, сонно прикрывая глаза.
Она уже приготовилась к очередной насмешке и острому лезвию голоса, но Сириус всего лишь усмехнулся, сузив свои опасные глаза, а потом вдруг поднял руку и большим пальцем стер свою сперму с её лица. Роксана удивленно открыла глаза.
– Это был лучший подарок, – сказал он. – Но теперь мне точно не помешает твоя фотография в рамке, – выдохнул он, уронив руку на вытянутую ногу и значительно вскинул палец. – И собачка.
* * *
Примерно через неделю после Дня Рождения, Сириус и Роксана снова выкроили у учебы немного времени чтобы побыть вместе. В подземелье было слишком холодно, в спальне Гриффиндора они не смогли бы расслабиться (в прошлый раз Сохатый шутки ради подсунул в постель Сириуса наргла), поэтому они выбрали Выручай-комнату.
И как всегда, когда они оказались здесь, волшебное помещение всего приобрело облик первой комнаты Сириуса в его родительском доме.
В тот вечер снова шел снег.
Роксана лежала на большой пухлой кровати, застланной полосатым шелковым пурпуром и смотрела, как к зеркальным стеклам окон прилипают крупные белые хлопья. Всё больше и больше...
В камине прямо напротив кровати приятно потрескивал огонь – единственный источник света в комнате.
Сириус, чью спину Роксана легонько поглаживала ступней, сидел на краю постели в одних джинсах и с зеленым слизеринским галстуком в волосах, и перебирал струны, отчаянно пытаясь вспомнить какую-то мелодию.
– Черт, похоже я действительно разучился, – пожаловался он наконец, раздраженно рванув одну из струн. Ступня Роксаны скользнула чуть выше и пальчики зарылись в волосы Блэка. – Помню всего несколько аккордов.
– Хм-м... – Роксана перевернулась на живот, отчего подол школьной рубашки Сириуса, в которой она была, стыдливо завернулся. – А если бы ты два года ни с кем не спал... разучился бы? – она игриво поправила гриффиндорский галстук, повязанный вокруг её головы.
Сириус оглянулся на неё.
– Если бы я два года ни с кем не спал, я бы сдох ещё в первый месяц.
Роксана рассмеялась и подползла к нему на четвереньках, утопая коленями в глубокой перине. Сириус улегся и устроил голову у Роксаны на бедре.
– Давно хотела спросить, – поглаживая его по груди, она задела черный шнурочек. – Почему ты его никогда не снимаешь? Это драконий клык?
– Не думал, что ты узнаешь, – Сириус поднял с груди кулон – маленький, уродливый клык, опоясанный вытертым кожаным ремешком.
– Ты бы тоже узнал, если бы эта штука вечно стукала тебя по лбу, – она поднесла его к глазам.
– Это просто безделушка – якобы талисман всех путешественников. Альфард подарил, когда увидел, как я летаю на новом мотоцикле. Наверное пытался успокоить так свою совесть.
– Смотри-ка, настоящий драконий зуб... – Роксана потрогала пальцем острие, прижимаясь щекой к животу Сириуса.
– Ты никогда не видела драконов? – язвительно улыбнулся Сириус. – Я думал Малфои не вылезают из подземелий Гринготтса, считают там свои жалкие кна... – он засмеялся, когда Роксана толкнула его коленом в плечо.
– А кроме драконов, одного закомплексованного оборотня и моего вампира, – Роксана улыбнулась, когда Сириус недовольно нахмурился. – Ты видел кого-нибудь особенного?
– Видал. Одну упертую злобную вейлу, которая лишила меня покоя, – он резво перевернулся и довольно-таки чувствительно укусил её за ногу.
– Эй! – Роксана отскочила и стукнулась о резную спинку кровати. – Что за собачьи манеры, Блэк!
– Их у меня много, – опасно улыбнулся Блэк, на четвереньках подползая к ней. – Хочешь увидеть Бродягу? Мы могли бы попробовать и так...
– Воу, нет, не хочу, – Роксана уперлась ему в грудь ступней и Сириус покосился на неё с ухмылкой. – И не называй меня больше вейлой.
– Почему?
– Меня это бесит.
– Ты же вейла. Конечно это должно бесить.
– Такая же вейла, как ты – садовый гном!
– Я слышал, как ты поешь, – серьезно сказал Сириус и Роксана перестала улыбаться. – На вечере у Слизнорта, помнишь? Ты пела какую-то песню и у меня просто крышу сорвало.
– Ты затащил меня за штору и поцеловал, – грустно усмехнулась Роксана.
– Вот-вот. Хотя и не собирался, верно? А если бы ещё и станцевала, я не знаю, что сделал бы.
Упоминать её устрашающую вспышку гнева, которая чуть было не отправила Блэка на тот свет, он деликатно не стал.
– Все равно, не называй меня вейлой. Серьезно, это... не то, чем можно гордиться и если бы у меня была возможность избавиться и от этого, – она взбила рукой длинные белые волосы. Сириус просто обожал то, какие они пушистые и мягкие, похожие на мех какого-нибудь зверька. – Я бы давно так и сделала.
– Не сомневаюсь, Ваше Жвачное Высочество! – Сириус отвесил ей дурашливый поклон.
Роксана бросила в него подушкой, но Сириус поймал её.
Так всегда. Парни всегда ловят подушки и уворачиваются от ударов.
С ними невозможно жить.
– Ладно уж. Давай проверим. Спой для меня ещё раз, – Сириус взял свою гитару и взмахом палочки переставил на ней струны – для Роксаны, которая была законченной левшой.
Роксана покосилась на неё с опаской.
– Даже если у меня сорвет крышу и в этот раз, у тебя просто охуенный голос и он меня заводит.
– А ты со мной ничего не сделаешь? – игриво поинтересовалась она, накручивая красный галстук на палец.
Сириус вздернул бровь.
– А есть пожелания?
Роксана взяла гитару и скрестила ноги по-турецки, одернув рубашку.
– Я знаю одну песенку на французском... надеюсь его-то ты не забыл?
– Эта херня неистребима, так же, как и твои волосы, – невнятно пробормотал он, закуривая.
– Тогда... – Роксана провела рукой по струнам, кашлянула, слегка нервничая, бросила на Сириуса настороженный взгляд и запела.
Может быть она была права – никакая она и не вейла. И даже на вечере все дело было не в волшебных флюидах её голоса, а просто в том, что он такой низкий, хриплый и дрожащий. Словно у наглого, вредного мальчишки в переходный возраст.
Роксана пела, аккомпанируя себе и то и дело бросая на Сириуса взгляд – черные глаза мерцали в свете камина и были похожи на два уголька.
Сириус слушал её и хрипловатый голос, льющий в полумрак комнаты веселую французскую песенку, так сочетался с этим тихим полумраком и потрескиванием дров в камине, что Сириус испытал в какое-то непонятное, приглушенное возбуждение. Определенно в этом языке было что-то такое, способное превратить холодную английскую кровь в крепкое вино.
И когда оно ударило Сириусу в голову, он уже ничего не мог с собой поделать – его охватила жажда деятельности. Непонятная, но приятная.
Гитара возмущенно тренькнула, когда он отобрал её у Роксаны и убрал с кровати.
– Чт...
В следующую секунду она уже утопала в подушках, смеясь под лихорадочными поцелуями и руками, блуждающими под рубашкой. Сириус чувствовал, что сейчас, быть может, будет один из тех «случаев», когда они оба получат черт знает какое удовольствие, потому что сам был уже не на шутку заведен, но этому удовольствию все равно было не суждено случиться, потому что в тот миг, когда он уже почти стащил с абсолютно голой и теплой Роксаны свою рубашку, раздался тихий стук в окно.
Они испуганно вскинулись, обернулись и увидели, что с той стороны на них глазеет невероятно красивая и напыщенная сова.
– Почта! – изумленно воскликнула Роксана и соскочила с постели, бросив Сириуса умирать в одиночестве. Чтобы добраться до окна, Роксана взобралась на стол и уперлась в него коленом. Рубашка задралась. Сириус горестно вздохнул и повалился лицом в подушку, на которой она только что лежала.
– Эти твари найдут тебя где угодно, – глухо пожаловался он подушке и вынырнул на поверхность, нетерпеливо сдувая с лица волосы. Роксана тем временем уже забрала письмо. Сова улетела.
– От кого там? – без особого интереса спросил он, когда Роксана вернулась на постель и уселась, опять скрестив ноги по-турецки.
– Не знаю, адреса нет, – она повертела конверт, не заметив, как Сириус подобрался и уселся у неё за спиной. – Зато есть печать. – Сириус, который в этот момент стащил воротник с её плеча и сосредоточенно целовал плавающий по нему свет камина, мельком глянул на конверт.
В такой темноте было трудно разобрать, что изображено на печати.
– Не знаю, чей он, – равнодушно бросил он, возвращаясь к своему делу и пожимая ладонями живот и талию. Игнорируя его недвусмысленные намеки, Роксана сломала восковый кругляш, распечатала конверт и вытащила аккуратно сложенный втрое листок.
Целую минуту она сохраняла такую неподвижность, что Сириус подумал – уж не прислала ли им Блэйк проклятие из Италии и не наложило ли оно на Роксану оцепенение?
Но когда же он снова поднял голову, увидел, что рука её слегка дрожит, губы приоткрыты, а глаза лихорадочно бегают по строчкам.
– Что это? От кого там? – он нетерпеливо дернул её за руку, но успел увидеть только два слова: «Дорогая дочка...», как Роксана снова отстранилась и закрыла от него письмо.
– Постой...это от папы? – недоверчиво прошептала она, перехватывая листок и вчитываясь в так жадно, словно рассчитывала провалиться между строчек. – Т-ты представляешь – от папы! От моего... моего... папы?
– Что ему надо?
– ...с чего бы ему вдруг писать мне? – Роксана его явно не слышала. – Он мне никогда не писал! Никогда! Никогда, – прошептала она. – Но это его почерк, это точно, я же видела... конечно видела! Он заполнял документы и... это его...
К вящему неудовольствию Сириуса, она встала с кровати, и прошлась по комнате как сомнамбула.
– Что ему надо? – повторил Сириус, чувствуя, как растет недовольство. Вряд ли он сам так ошалел, если бы ему вздумал написать Орион, или, не дай Мерлин, Вальбурга. Бросил бы письмо в огонь, не открывая и дело с концом.
А у Роксаны такой вид, будто ей прислали помилование за все земные грехи.
– Ничего, – она рассмеялась прямо как помешанная и посмотрела на Сириуса сияющими глазами. – Просто... интересуется, как у меня дела!
– Интересуется? – громко переспросил Сириус, поднимаясь на кровати на колени. – С чего это вдруг?!
Роксана наконец очнулась и тут же поспешила напустить на себя равнодушный и немного оскорбленный вид, но это всё выглядело так наигранно, что Сириус скрипнул зубами от злости.
– Да я... не знаю... может быть его совесть замучала, что он мне никогда не писал? – она нарочито дернула плечом и снова опустила взгляд в письмо.
– Боже! – вдруг хрипло выкрикнула она и Сириус вскочил.
– Что, он тоже тебе пишет? – Сириус поднялся. Ему уже совсем не нравилось происходящее.
Его охватила тревога.
Роксана смотрела в письмо огромными глазами и бестолково махала рукой.
– Да нет, тут... блять, что просиходит? Как это?!
– Да что там?! – Сириус попытался выхватить у неё бумагу, но Роксана шарахнулась так, словно этот листок был новорожденным, которого Сириус намеревался выкинуть в окно.
– Тут... тут... мама, – пробормотала она, непонимающе глядя на Сириуса.
– Что – мама? – начал злиться он.
– Она пишет после папы... – прошептала она и в её глазах вдруг мелькнуло что-то. Какая-то... радость, которой он никогда не видел в ней прежде. И которая, мягко говоря, ему очень не понравилась. – Сириус...она... она извинилась.
Не дожидаясь реакции Сириуса, который впал после этих слов в странное оцепенение, Роксана снова поднесла к глазам письмо и начала читать вслух, запинаясь и глотая слоги:
«...осознание приходит к нам как правило слишком поздно, но это не значит, что мы не вправе рассчитывать получить прощение за свои ошибки. Я была слишком юна и не понимала, что значит для девочки – лишиться родительской и, особенно, материнской опеки. Да, я признаю, что была не лучшей матерью для тебя, но ещё не поздно все исправить. Не знаю, что повлияло на меня тогда, но сейчас, когда ты так далеко и нас окружает опасность, я жалею о том, что никогда не говорила о том, как ты мне дорога и как бы я хотела вернуть назад время, чтобы проводить с тобой все свои дни. Потому что ты – моя дочь, моя девочка и единственное достижение в моей жизни, которым я по-настоящему горжусь. Прости меня если...» – в голосе Роксаны задрожали слезы. Она вскинула на Сириуса непонимающий, гневный взгляд. – Это, что, шутка?! Кто так шутит?! Это опять твои дружки развлекаются?!
– Ты в своем уме?! – возмутился Сириус, но Роксана уже повернулась к нему спиной, жадно читая письмо. Сириус услышал короткий, сверкнувший в темноте смешок – а потом Роксана прижала к губам ладонь.
Нет, это уже не в какие ворота!
Сириус проследил за тем, как Малфой пересекла комнату из конца в конец, глядя в письмо. Рука её по-прежнему прижималась ко рту.
Потом она села на кровать.
– Сириус, я не понимаю... – Сириус никогда не слышал, чтобы её голос был таким хрупким и так легко ломался. А ещё она злилась. Злилась, плакала и злилась на свои слезы. – Они хотят, чтобы я приехала к ним на Рождество. Они не звали меня... столько лет...
Сириус решительно шагнул к ней и выдернул письмо из её пальцев. Впрочем, на сей раз она не сопротивлялась.
Быстро пробежав по тексту и опустив смертельную дозу сентиментальной херни, Сириус напоролся на острия слов:
«...и напоминаю, что мы все ждем тебя дома»
Он опустил руку.
Роксана смотрела на него во все глаза. Угловатый комок из острых плечей и коленок.
И тут на Сириуса накатила злость.
Он усмехнулся, сложил письмо вдвое, рванув пальцами по сгибу, потом вчетверо, потом шлепнул им об постель.
Какое-то время они ничего не говорили.
Сириус прошелся по комнате туда-сюда, клокоча от бессильной ярости.
Роксана молчала.
А её решение такое простое и в то же время просто невыносимое, уже сформировалось и теперь незримо присутствовало в комнате, словно кто-то третий и чужой.
– Роксана, нет! – крикнул Сириус, рывком поворачиваясь к ней. – Не вздумай на это купиться, ясно?! Ты будешь полной дурой, если... – он хохотнул. – Все эти россказни об «осознании». Да последнему идиоту ясно, что им просто от тебя что-то понадобилось!
Роксана шумно вытерла нос и зачем-то принялась развязывать узел галстука у себя на голове.
– Рокс, твою мать, ты, что, вот так возьмешь и поедешь туда?!
– Это мои родители... – едва слышно произнесла она.
Сириус открыл было рот, яростно дернул верхней губой и отвернулся.
Повернулся, не справившись с новым взрывом.
– Эти ублюдки....
– Не смей говорить так о них! – она вскочила.
– Вот как?! А кто говорил, что мечтал бы сбежать из дома, да вот только не отпускает никто?! Не ты?! Ты столько раз говорила, что ненавидишь их...
– А что ещё я могла сказать?! Да я ненавижу их! Потому что все это время я считала, что не нужна им! Но они мне нужны, понимаешь, мне! – её била мелкая дрожь и слезы тряслись в её глазах, как в переполненных чашах
– Рокс, сколько тебе лет? Семнадцать? А сколько лет ты провела с ними, точнее они с тобой? – Сириус схватил письмо, прежде чем Роксана успела его перехватить и швырнул ей на колени. – Вот эта херня, по-твоему, может это перевесить?! Как ты думаешь, почему это они вдруг воспылали к тебе любовью, да ещё и оба сразу? Не ты ли говорила, что они ненавидят тебя, потому что твой папаша...
– Заткнись... – прорычала она, сотрясаясь с головы до ног и роняя беспорядочные слезы.
-...изнасиловал твою мать?! Может всё это потому, что просто настало время продать тебя подороже?! Они бы и не такое написали! Я не удивлюсь, если завтра кто-нибудь из них припрется сюда и будет целовать тебя в зад, пока ты не согласишься сделать как надо!
– Блэк, мать твою, заткнись, или я тебя оглушу! – завизжала она, хватая палочку. Не обращая на неё внимания, Сириус схватил Роксану за плечи.
– Рокс, неужели ты не понимаешь, если ты поедешь туда, они уже не отпустят тебя обратно! – он коротко встряхнул её. – Одумайся, черт подери!
– Насильно они никогда не смогут меня...
– Насильно? Да посмотри на себя! – он оттолкнул её. – Да ты уже сейчас готова туда бежать, просто потому что они поманили тебя пальцем! Ты ведь только и ждала этой возможности? Простить их и забыть всё, как можно скорее. Плевать, что они тебя стыдятся, плевать, что им нет до тебя дела, плевать, что они – убийцы, лишь бы снова...
– Да, – выдохнула она после короткой паузы и вдруг исподлобья посмотрела Сириусу прямо в глаза. Он оскеся. – Признайся, Блэк, ты ведь тоже с радостью вернулся бы домой, если бы был хоть единственный шанс, что тебя там ещё ждут!
Последнее слово разлетелось по комнате как эхо от пощечины.
Сириус отшатнулся.
Повисла долгая пауза.
– Нет, – очень тихо, но твердо молвил он и сглотнул. – Я не вернулся бы туда ни за что.
– Лжец, – это слово протиснулось между её стиснутыми зубами и разбилось об пол. – Ты злишься именно поэтому! Не потому, что все это, мать его, несправедливо! А потому что со мной тебе было не так страшно, что ты один такой «изгнанник»! – не переставая говорить, она схватила с пола свои джинсы. – А теперь, когда мои родители нуждаются во мне, ты боишься остаться один! – она сорвала с себя его рубашку и натянула свою потертую, растянутую футболку. Сириус был так зол, что даже не обратил внимание на её нагое тело.
– Ты просто завидуешь, что у меня может быть появился шанс, микроскопический шанс снова получить семью! Поэтому мы вечно торчим в твоей комнате, когда приходим сюда, ты просто не можешь себе признаться в том, что тоже хочешь домой!
– Завидую?! ДОМОЙ?! – заорал Сириус и бросился к ней, но Роксана не отшатнулась. – Твою мать, Роксана, я сбежал из дома, потому что не желал и не желаю иметь ничего общего с этими ублюдками, – он взмахнул рукой, указывая на мрачные шелковые стены в серебрянных цветах – такие же, как и во всех остальных комнатах дома на площади Гриммо. – А ты, похоже, только об этом и мечтаешь!
– Да! – оглушительно крикнула она. – Да, мечтаю! Потому что это мои родители! – её голос опять сорвался, истерично взвизгнув на последней ноте. – Плевать мне, что они сделали, это мои папа и мама! – снова её голос задрожал слезами. – Ну что тебе непонятно?! – жалобно спросила она, но чем больше она говорила, тем крепче становился её голос. – Ты думаешь, я не понимаю, что это значит, думаешь, я полная идиотка?! Я знаю, что им на меня наплевать, но если у меня есть шанс добиться их любви, хоть какой-нибудь любви за все эти семнадцать лет, я его использую и, знаешь что? Мне насрать, что ты об этом думаешь!!!
В комнате повисла звенящая тишина.
– Да, ты права... – произнес Сириус и его лицо исказила язвительная, ледяная усмешка. – Ты действительно...идиотка.
Раздался громкий треск – полено в камине сломалось и выбросило сноп искр. Свет дрогнул в глазах Роксаны.
– Да пошел ты, Блэк, – прошептала она, а в следующий миг схватила свою сумку, лежащую вместе с сумкой Сириуса у постели, забросила её на плечо и вышла из комнаты, даже не потрудившись закрыть за собой дверь.
________________________________________
*AC/DC – Go Down
« Silent night...Holy night...
All is calm, all is bright...
Round yon Virgin Mother and Child...
Holy Infant, so tender and mild,
Sleep in heavenly peace!
Sleep in heavenly peace...»
Тихим вальсом снежинок за зеркально-черными окнами, двенадцатью елями Большого Зала и запахом жареной индейки в Хогвартс пришло Рождество.
Тихая святость пробралась в каждый угол древнего замка. Перевила перила остролистом, зажгла свечи в пустых рыцарских доспехах и расцвела омелой в людных коридорах.
По вечерам, пока преподаватели и старосты украшали ели, школьный хор, под чутким руководством профессора Флитвика репетировал рождественские хоралы. С чернильно-черного, замороженного потолка при этом беззвучно шел снег и отражался в створчатых зеркальных окнах...
Гостиная Гриффиндора тоже преобразилась, но впервые за семь лет никто не радовался этому преображению.
Никто не целовался под омелой. Не прикалывал к камину новые носки.
Все студенты, собравшиеся в креслах, на диванах и даже на полу, слушали маленькое радио, стоящее в центре кофейного столика и вели себя необычайно тихо. Никто не шептался и не хихикал. Зато газетные страницы в их руках кричали во всю мощь своих бумажных легких:
«ПЕРЕВОРОТ В МИНИСТЕРСТВЕ. МИНИСТР ЗАЯВЛЯЕТ: «УБИЙСТВО МАККИННОНА – ПУБЛИЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ В ТРУСОСТИ И СЛАБОСТИ»
Под этим заголовком содержалась статья, записанная слово в слово с выступления Миллисент Бэгнольд, которое повторялось вот уже третий раз за этот день:
«...с приходом Джона Маккиннона на пост Главы отдела Международного магического сотрудничества, мы наконец-то избавились от гриндевальдовской расовой дискриминации. Вспомните, чем была наша страна ещё пятьдесят, семьдесят, сто лет назад! Мы жили в крови и Джон Маккиннон был одним из тех, кто помог смыть её с наших улиц. Как один из авторов Манифеста о равноправии волшебников, он сделал для магического сообщества в тысячу раз больше, чем Тот, кто этим летом уничтожил тысячу своих же собратьев! Волдеморт отрубил у волшебной Британии ногу и предлагает ей себя в качестве костыля! Если он пытается таким образом намекнуть, что следующая очередь за мной, то я не сдамся до тех пор, пока Министерство будет во мне нуждаться. А оно будет нуждаться во мне пока я не сдамся!..»
Марлин уехала час назад.
О смерти отца она узнала сразу после завтрака. Сова настигла её почти у самого выхода, когда она шла в больничное крыло на обычную практику. Марлин ещё смеялась над шуткой Фабиана, когда распечатывала конверт, но едва она развернула письмо, её рука вдруг взметнулась вверх, словно девушка хотела зацепиться за идущего впереди парня. А уже в следующий миг Марлин Маккиннон как-то странно обмякла, ноги её подкосились и она беззвучно опала на пол.
Кто-то закричал, поднялся переполох, все вскочили со своих мест. Преподаватели, которые уже были в курсе, благодаря утренним газетам, тут же бросились на помощь, кто-то побежал за мадам Помфри....
Остаток дня Марлин провела в крыле, чтобы к ней поменьше приставали с расспросами, а вечером, под взглядами всей гостиной она покинула башню в сопровождении профессора Макгонагалл. Фабиан шел позади и нес чемодан. Никто ни о чем не расспрашивал. Марлин отправляли к бабушке, которая жила в центре Лондона и теперь никто не знал, вернется ли назад «гриффиндорский одуванчик».
«... утром 17 декабря 1977 года Джон Маккиннон, Глава отдела Международного магического сотрудничества, один из авторов Манифеста о равноправии волшебников, был убит с помощью Непростительного заклятия, когда ехал в министерском Кортеже вместе со своей женой и младшим сыном на встречу с министром Магии Германии. Первый луч попал в лошадь, везущую сани, второе проклятие попало в самого Маккиннона...»
Левый носок Джеймса был зеленым, с рисунком из ёлочек. Правый – красным с рисунком из снитчей. Джеймс лежал, закинув ноги в потертых джинсах на спинку дивана и под головой у него были две самые удобные подушки в гостиной. Никто не решался взять хотя бы одну, поэтому Сохатый взял обе. Снитч в его руке то и дело густо вспыхивал золотом, когда на него падал свет камина. Джеймс отпускал от себя мячик всего на фут, а потом остервенело хватал. Снова и снова.И кое-кто мог бы отругать его за то, как он ведет себя в такой момент – если бы не видел при этом, что от злости у Сохатого даже слезы на глазах выступили, а губы сжались в нитку. Лили сидела в кресле, поджав ноги – в паре дюймов от лохматой головы Джеймса. Время от времени она вытирала щеку ладонью, но лицо её было мрачно и сосредоточенно. Ремус, Алиса и Питер сидели на ковре у столика, на котором лежали покинутые карты и разновкусовые бобы. Сириус как обычно где-то пропадал. Ремус почувствовал, что на него кто-то смотрит, оглянулся и увидел Мэри. Глаза у неё были красные. Ремус кивнул ей и Макдональд опустила ресницы, быстро вытерев лицо.
«...Мракоборческий центр бросил все силы на поиски неизвестного убийцы»
«...волшебное сообщество скорбит»
Неожиданно волна сбилась. Гриффиндорцы недовольно загудели. Ремус поспешил подкрутить ручку и динамик вдруг заговорил голосом Темного Лорда. В последнее время его пиратская волна завела привычку вползать прямо в эфир и забивать все остальные сигналы. Вот и сейчас, это было так неожиданно, что Ремус машинально отдернул руку, словно мог обжечься.
«... а сейчас обращаюсь к своим собратьям-волшебникам», – этот голос заполнил всю гостиную сразу – словно ледяная вода, через край хлынувшая в стакан. «Долгие годы мы терпели это унижение. А они называют это здравым смыслом. Все люди – братья, говорят они. Но разве сапог брат муравью? Разве маглы – такие же, как мы? Джон Маккиннон верил в то, что мы обязаны вручить им свои знания и наследие, дабы последние не пропали в вырождении. Тупое и примитивное племя. Разве может оно владеть нашими секретами? Племя, которое веками сжигало на кострах своего невежества все, чего не понимало и боялось. Так же оно поступит с нами, когда заполучат последнюю из наших тайн... – какое-то время в гостиной царила такая тишина, что можно было услышать, как снег опускается на крышу башни. «Но теперь эра терпения и смирения подошла к концу, – возвестил Темный Лорд.«Присоединяйтесь ко мне. Присоединяйтесь и мы обратим нашего врага в прах. Ибо мы – бра...
Радио вдруг опять захрипело и опять заговорило железным, строгим голосом премьер-министра:
«... я призываю вас сплотиться и не опускать руки! Смерть Джона Маккиннона ещё не означает смерть его убеждений! Мы должны бороться и пока мы боремся...»
– Ради Мерлина, кто-нибудь, выключите эту хрень! – неожиданно закричал Джеймс, резко схватив снитч. – Сил нет слушать эту старую перечницу!
Питер тут же боязливо прикрутил ручку, но никто не возмутился и не потребовал вернуть эфир. С Джеймсом никто никогда не спорил.
– Ты не согласен с тем, что она говорит? – спросил Ремус.
– Нет, я не согласен с тем, что она говорит, – резко ответил Джеймс. – Говорит, говорит и говорит, трындит без умолку, вместо того, чтобы сделать хоть что-нибудь! Если бы она была так же хороша в деле, как на трибуне, давно бы встретилась с Этим-Как-Его-Там один на один. Этот упырь только и делает, что бьет нас, а старуха только и делает, что болтает!
Живоглот очередной раз запутался в остролисте, когда пытался залезть в чей-то подарочный чулок. Лили встала, чтобы освободить его и по пути легонько провела рукой по макушке Джеймса. Тот гневно глянул ей вслед, но когда Лили вернулась в кресло, прижимая к груди котенка, Сохатый выглядел уже не таким сердитым.
– А что ещё ей остается, Джеймс? – Ремус принялся перетасовывать колоду карт под возобновившийся шумок гостиной. До радиоэфира он, Алиса и Питер играли в дурака. – Она – политик, а не мракоборец, она делает то, что должна – пытается поддержать людей, пока мракоборцы ищут Сам-Знаешь-Кого. Видимо это не так просто, он ведь не ходит по улицам и не раздает рождественские листовки.
Джеймс открыл было рот, но его перебила Алиса.
– Интересно, они вернутся?
Все поглядели на девушку и увидели, что Вуд скользит грустным взглядом по заполненной людьми гостиной.
– Скорее всего нет, – так же задумчиво ответила она на свой же вопрос и опустила взгляд в карты.
– Я вернусь даже если в этой школе останется всего три совы и Дамблдор, – заявил Джеймс, швыряя снитч в воздух.
– Он бы обрадовался, узнав, как ты его ценишь, – усмехнулся Ремус.
– Ты уезжаешь? – подал голос Питер. – Куда?
– В Ипсвич, конечно! – отозвался Джеймс, посмотрев на него как на идиота и перехватил снитч особенно эффектным броском. – А куда ещё?
– А ты, Лили?
– А Лили едет со мной, – встрял Джеймс, не дав ей и рта раскрыть. Лили только улыбнулась. – Хочу показать ей Ипсвич, – он ловко перекатил снитч на внешнюю сторону ладони, поймав его, едва тот расправил крылышки. – Так-то Лили только одну нашу гостиную и видела, а в нашем городе...
– Я думал ты захочешь повидать родителей на каникулах, – за шесть лет Ремус уже вдоволь наслушался о рождественских ярмарках Ипсвича и о том, как Джеймс сломал там однажды руку, катаясь на диком гиппогрифе.
– И не захочет повидать меня, договаривай, Лунатик.
– Сохатый, побойся Бога, Лили, как и все мы видит твою физиономию каждый день!
– Я люблю эту физиономию, – просто сказала Лили.
– Съел? – Джеймс самодовольно усмехнулся.
– Вообще-то я действительно собиралась навестить родителей на каникулах, – Лили поспешно перехватила Живоглота – криволапый мародер попытался влезть на быльце дивана, туда, где покоилась голова Поттера. Желтые глаза фанатично следили за снитчем. – Но папе пришлось вылететь на какой-то очень важный консилиум в Калифорнию... – встретив непонимающий взгляд друзей, Лили поспешно пояснила: – Это вроде как совет высших целителей. Случай редкий, так что папа взял с собой маму и Туни, чтобы они немного отдохнули от Англии и...
– Войны, – вставил Джеймс.
– Да. Так что Рождество они будут встречать без меня, – Лили немного погрустнела, но тут же улыбнулась. – Но мы все равно увидимся весной, на Па...
Её слова заглушил громкий стук.
Злой как черт, бледный и лохматый, с гитарой за плечом и сумкой, Сириус сбежал по ступеням и, ни на кого не глядя, зашагал к лестнице в спальни мальчиков.
Джеймс приподнялся, проницательно глянул на друга и медленно лег обратно, обменявшись говорящим взглядом с Лили.
– Эй, Бродяга? – осторожно позвал его Ремус. – Как дела?
– Блестяще! – рыкнул Сириус, не замедляя шаг и не оглядываясь. Через пару секунд наверху оглушительно хлопнула дверь.
Все переглянулись.
– Я, пожалуй, тоже пойду, – Алиса отложила карты и потянулась, вытянув руки вдоль по столу, словно маленькая кошечка. – Завтра с утра поезд, надо успеть собрать чемодан. Мы с Фрэнком будем встречать Рождество с его мамой, так что мне надо будет перебрать все свои вещи. В прошлый раз Августа залезла в мою сумку и целый час распекала меня за то, что я ношу кружевное белье.
Она ушла, а следом за ней ушел и Питер. Ремус заметил, что Лили и Джеймс то и дело обмениваются быстрыми взглядами и понял, что ему тоже лучше ретироваться.
Сам он пока не собирался домой – отец вместе с другими охотниками ушел в ежегодный поход, осмотреть близлежащие леса на предмет волков. Поэтому можно было посвятить остаток вечера подготовке к ЖАБА. Он отправился за сумкой в комнату мальчиков, но перед тем как взбежать по лестнице, успел заметить, как Лили, улыбаясь пересела на диван к Джеймсу и он тут же притянул её к себе.
– ...а когда мы варим противоядие, то вместо трех унций имбиря кладем четыре – перечной мяты? Так просто? – Мэри возмущенно уставилась на довольного Ремуса. – Какая чушь! – Макдональд покачала головой, записывая рецепт. – И над этим я билась три вечера!
Ремус польщено улыбнулся и погладил Живоглота, который в этот момент вспрыгнул на их стол и деловито обнюхал книги.
В последнее время они с Мэри часто занимались вместе. Всё началось с того, что они случайно пересеклись в библиотеке, где Мэри сражалась с формулами противоядий для Слизнорта. Зельеварение никогда не было её сильной стороной и Ремус вызвался ей помочь. Они так заучились, что и не заметили, как стемнело. Когда мадам Пинс выставила их, Ремус, конечно же, вызвался проводить девушку. Он боялся, что всю дорогу они будут неловко молчать и мучительно искать тему для разговора, но в итоге они проговорили всю дорогу и ещё полчаса не могли расстаться, стоя у лестниц в спальни.
После они с Мэри ещё пару раз встретились в библиотеке и Ремусу показалось, что Мэри специально его ждала. С тех пор их занятия стали постоянными – Ремус помогал Мэри с зельями, она ему – с трансфигурацией.
В общем-то Мэри всегда ему нравилась.
Она была добрая, веселая и какая-то своя. Родная, привычная, как вытертое красное кресло у камина, как багряно-золотой шарф, как запах школьных тостов по утрам. Рядом с ней Ремус не задумывался о том, что он может быть недостаточно взрослый, что на его свитере заплат больше, чем свитера, и что у него лицо у него теперь расцарапано и, возможно, навсегда. Мэри славная и она плевала на все слухи о Ремусе.
«А ведь она и правда ничего», – подумал он, глядя, как Мэри записывает формулу. Волосы, котоые она обычно носила распущенными, сейчас были по-домашнему собраны на макушке и открывали вид на тонкую шею в облаке из золотящихся каштановых волосинок. И глаза у Мэри были большие и карие. Очень красивые глаза.
Почувствовав его взгляд, Мэри быстро глянула на него и улыбнулась. Ремус немного запоздало улыбнулся в ответ.
И ведь такая привязанность, пусть дружеская и теплая, все равно ведь куда лучше, чем эта непонятная одержимость взрослой женщиной, которой совершенно на него наплевать?
Ремус услышал какую-то возню и оглянулся. Джеймс и Лили всё ещё миловались на диване и обнимались так, что непонятно было, где чьи ноги. Но в тот момент, когда Ремус посмотрел на них, Лили выхватила у Сохатого снитч и попыталась сбежать с ним, но Джеймс её перехватил и попытался отнять мячик, а Эванс согнулась, смеясь от щекотки.
...они говорят, а потом Джекилл кладет ладони ей на плечи, сначала просто трогает их, а потом сжимает и притягивает маленькую, хрупкую Валери к себе.
И вот они уже целуются. Сначала просто прижимаются губами, а потом раскрывают рот, он прямо видит, как их языки сплетаются внутри, Джекилл обнимает её, так властно, как будто делал это уже десятки, сотни раз до этого...
Перо хрустнуло у него в руке.
– Она тебе нравится?
Ремус оглянулся. Оказывается, все это время Мэри внимательно за ним наблюдала.
– Кто? – не понял он.
– Лили. Она тебе нравится?
– Нет, – опешил Ремус и тут же поспешил исправиться. – То есть, Лили, конечно классная и все такое, но...
– Тогда Джеймс?
Ремус вытаращился на девушку.
Мэри пожала плечами.
– Просто ты так смотришь на них. Вот я и подумала...
– Да нет, просто это... – Ремус провел рукой по волосам.
...руки Валери скользят по его плечам.
Он встряхнул головой.
– ... притягивает взгляд, вот и всё. Понимаешь?
Мэри хмыкнула, листая книгу.
– Ещё как понимаю, – она быстро взглянула в сторону дивана, воровато тронула взглядом лохматую голову Сохатого.
Какое-то время они занимались молча. Ремус пялился в учебник по защите от Темных сил, но не видел ничего, кроме дворика, занесенного первым снегом.
Похоже он и правда становится одержимым.
– Но тебе кто-то нравится? – снова заговорила Мэри, наклонившись к нему. Ремус настороженно поднял взгляд. – Ты не бойся, я никому не скажу.
– Я и не боюсь, – проворчал Ремус, жалея, что вообще туда посмотрел. Мэри слишком болезненно реагировала на Джеймса, но он-то тут при чем?
– Она учится на нашем курсе? – Макдональд не отставала. – Как её зовут?
Забавно было бы сказать правду и посмотреть на её реакцию. Имя Валери так и крутилось у Ремуса на языке.
По правде говоря, оно крутилось там всегда.
Он вздохнул и уже хотел было соврать, придумав какое-нибудь имя, но тут случилось нечто совершенно непредвиденное – Мэри вдруг порывисто наклонилась к нему и поцеловала.
Это было так неожиданно, что Ремус совершенно растерялся. И хуже того, больное сознание шепнуло «Валери» и всё внутри сладко заныло...
Он поспешно отлепился.
Мэри уставилась на него, а он – на неё.
– Ох, Ремус, я... – она резко отодвинулась.
– Слушай, я не... всё в...
– Мерлин, как же глупо! – Мэри закрыла лицо руками и Ремус перепугался.
– Да нет, не глупо! Мне понравилось, правда...
– Я ужасный человек, – теперь она уже плакала. – Прости меня, Ремус, – она вытерла нос рукавом и Ремус тут же полез за платком. – Мне не следовало... это ужасно глупо и подло...– и она с такой острой тоской посмотрела на Джеймса, который в этот момент открыл для Лили портретный проем, что даже Ремусу стало больно.
– Брось, это ерунда, – Ремус ласково погладил её по руке, а уже в следующий миг Мэри проливала слезы у него на плече.
– Я х-хотела, чтобы он рев-ревновал! – причитала она. – А ему нап-плевать! А т-ты... ты такой д-добрый, а я...я ужасная, ужасная... теперь и ты со мной разговаривать не будешь, да? Не будешь ведь?
– Может быть и не буду, если ты все время будешь реветь. Всё хорошо, Эм, честное слово, – говорил Ремус, гладя её по спине, а сам про себя думал: вот тебе и привязанность, Люпин. И Валери, и Мэри ты нужен исключительно в качестве носового платка. Ну что же... бывает и хуже.
В одиннадцать Мэри, проикавшись и прорыдавшись, отправилась спать, а Ремус натянул мантию, прицепил значок и отправился на ночной обход школы. Живоглот, мурлыкнув, спрыгнул с кресла и потрусил следом. Когда Ремус пошел к выходу, кот тоже подбежал к портрету и величественно взмахнул хвостом. Ремус вежливо придержал для него портретный проем и уже потом вышел сам.
По коридору они шли вместе. Пока Ремус рассылал по комнатам надутых третьекурсников и выгонял из темных уголков парочки, котенок охотился на мышей.
В целом Ремусу нравилось быть старостой, но такие вот дежурства он просто ненавидел – многие ученики, особенно старшекурсники, не воспринимали его всерьез, когда он делал им замечания. Особо злостных нарушителей (Уоррингтон и Розье обкурились тентакулы и приставали к младшекурсникам в коридоре), приходилось записывать на специальный пергамент, который каждое утро отправлялся к Дамблдору. Это было не очень приятно, но уж лучше так, чем потом выслушивать, что какой-нибудь Эйвери поиздевался над каким-нибудь ребенком в каком-нибудь туалете.
Время от времени, чтобы скрасить скуку, Ремус заводил философские беседы с Живоглотом. Кот был прекрасным собеседником, не перебивал и всегда смотрел так, словно всерьез намеревался ответить, но каждый раз в этот момент где-нибудь шуршала мышь и у кота находились вещи поважнее скучных людских делишек.
А Ремус снова погружался в свои мысли.
Но в последнее время они все были связаны только с одним человека.
Валери...
Мерлин, за что ему это проклятие?
Как будто одной ликантропии ему было мало?
Валери Грей превратилась в его персональное наваждение.
Когда он видел её, грудь наполнялась жгучей, перченой ревностью. Он ненавидел Валери за то, что она предала его, хотя и сама об этом не догадывалась. А когда же он её не видел, на смену ревности приходила тупая, ноющая тоска. Та самая, которая грызла его по ночам.
Обычно он всегда старался обратить на себя её внимание во время уроков, но теперь единственное, что он мог – это просто сидеть позади и конспектировать, пока её голос травил ту дыру, что в нем проделывали за ночь ревность и тоска.
Он боялся, что если посмотрит на неё, сразу выдаст себя, потому смотрел исключительно в конспект. И не видел, как учительница, привыкшая к совершенно другому Ремусу Люпину, то и дело задерживает на его пшеничной макушке внимательный взгляд.
Один раз она поймала его в коридоре. В буквальном смысле – нагнала в толпе и взяла за предплечье. Ремус чуть не умер на месте, её прикосновение было равносильно тому, как если бы его шарахнуло молнией, но Валери ничего и не заметила.
– Мне надо с тобой поговорить, Люпин, – с ходу заявила она и отвела его к окну, увитому рождественской гирляндой.
– У тебя всё в порядке? – спросила Валери, под шум и гам спешащих мимо учеников. – В последнее время ты плохо выглядишь.
Ремус потрогал свое поцарапанное лицо.
– Вам показалось, – вяло отшутился он, быстро глянув в сторону. Парни деликатно таращились на них издалека, обхватив руками сумки. У Сохатого было такое выражение, словно Ремус был праздничной ракетой, готовой вот-вот взлететь на воздух. Ремус с трудом удержался от того, чтобы показать им неприличный жест.
– Я слышала, недавно ты снова лежал в крыле, Люпин. Какие-то нелепые слухи о том, что ты пытался наложить на себя руки, – Ремус набрался мужества и посмотрел ей в глаза с необходимой толикой равнодушия и насмешки. Валери, всегда такая мрачная и серьезная Валери, впивала его лицо с самой что ни на есть искренней тревогой. Что это с ней?
– Это правда, Люпин?
– Это правда.
– Из-за чего? – быстро спросила она и тут Ремус почувствовал это. Её страх.
Она думает, что он это сделал из-за неё.
– Несчастная любовь, профессор, – ответил он, чуть-чуть бравируя.
– Вот как? – Валери держалась хорошо, но судя по тому, как побелело её лицо, она пришла в ужас.
– Да, – теперь Ремус специально не отпускал её взгляд. Интересно, долго она выдержит? – Я влюбился. Я так влюбился, что просто не знаю, что с этим делать. Она самая лучшая. Я первый раз такое испытываю, а ей наплевать на меня! Представляете? Она вообще меня ненавидит за то, что я...такой. Может быть вы мне подскажете, что мне сделать, чтобы выкинуть её вот отсюда? – и он приложил ладонь к груди.
Несколько секунд она молчала, явно пытаясь найти нужные слова. Нашла и осторожно показала их Ремусу:
– Знаешь что Ремус, я думаю, профессор Джекилл, – пощечина. Ремус невольно шагнул назад. – Помог бы тебе в этом вопросе, если бы ты с ним поговорил. Он разбирается в подобных делах, – вид у неё был такой, будто она пытается покормить с ладони дикого зверя. Забавно, ведь он и есть зверь. – Ты мог бы сказать ему, кто она и...
– Кто? – Ремус начал испытывать какое-то садистское удовольствие от происходящего. – Мэри Макдональд, конечно же! А кто же ещё?
Замешательство, мелькнувшее при этих словах в серых глазах, было поистине бесценно.
А затем сменилось облегчением.
Ну и дурак ты, Люпин.
– Мэри Макдональд славная девушка, – тревога и осторожность испарялись из её голоса, точно капли воды на солнце. А Ремуса раздирало на части чувство какой-то непонятной потери. – Мне кажется ты преувеличиваешь, она не стала бы презирать тебя за твою болезнь. Попробуй с ней просто поговорить. И... – что-то похожее на заботу скользнуло по её глазам и губам. – Никогда не сдавайся, Люпин, – Валери по-матерински сжала его руку чуть пониже плеча и чуть-чуть погладила. А у Ремуса мурашки побежали по телу. – Жизнь всегда налаживается. Важно просто до этого дожить. Понимаешь?
– Вы говорите это оборотню, – бесстрастно молвил он и сглотнул, поспешно оторвав взгляд от её губ. На них был Джекилл.
И потому не хотелось даже вспоминать, какие они на вкус. Хотя он этого тогда так и не понял. Не успел.
– Я знаю, – Валери резко отстранилась от него и вдруг заговорила совсем по-прежнему. – Знаешь, Люпин, мне нужна твоя помощь. Гиппогрифы подхватили лихорадку. И пока я буду занята с ними, мне надо, чтобы кто-то накормил саламандр, они неважно переносят холод. Справишься?
Долгие несколько секунд Ремус смотрел в обожаемое лицо и думал – как долго ещё она будет его изводить? И самое главное – за что? А потом сказал:
– Простите, профессор, но я не могу. У меня свидание с Мэри Макдональд, – он вскинул на плечо свою сумку. – Попросите профессора Джекилла. Он вам не откажет.
И он оставил её у окна, отходя всё дальше и дальше.
Миновал парней, которые страшно удивились и принялись его окликать.
А когда Валери уже не могла его видеть – побежал. Во весь дух.
Ремус остановился и раздраженно вздохнул, увидев знакомый коридор и одинокие доспехи у стены. Мысли о Валери привели его прямиком к её кабинету – а он и не заметил. Ремус развернулся и уже собрался уйти, как вдруг увидел в конце темного каменного тоннеля слабое золотистое свечение – луч света, падающий из неплотно прикрытой двери.
Прислушавшись, он услышал голоса – двое спорили о чем-то.
– Иди сюда, Живоглот, – прошипел он и, подхватив котенка на руки, спрятал его под мантию.
Подкравшись как можно ближе к двери, Ремус прижался плечом к стене и прислушался.
– ...и не надо меня отговаривать. В конце-концов, ответственность лежит на мне. Он мой связной. Я отправила его туда. Мне и отвечать за его провал! – раздался шорох верхней одежды. Золотой луч на полу мигнул, когда кто-то прошел мимо камина.
Ремус прижался спиной к стене, жадно внимая.
– Сначала отправлюсь в лагерь к этим тварям, – продолжила Валери. – Поговорю с мальчиком. Полнолуние уже скоро, он понимает, что его вот-вот убьют. Может наделать глупостей. Если всё пройдет гладко, я вернусь, возьму за яйца их щенка и выдавлю из него всю информацию. А потом убью, – громко вжикнула молния.
– Валери, – Ремус гневно вздрогнул, услышав голос Джекилла. Ну конечно! Конечно, это он! Кому ещё там быть поздно ночью?! Руки сами собой сжались в кулаки. – Я понимаю, что он ваш пленник, что ты хочешь отомстить за Уильяма и...но ведь он ещё ребенок, Валери. Ему не больше двадцати лет.
– Мне тоже когда-то было двадцать лет, Генри.
– Почему именно ты? Почему эту работу не может сделать тот же Макнейр?
– Не знаю. Я ему не доверяю. Ему слишком нравится убивать.
Ремус не выдержал, чуть-чуть придвинулся и глянул в просвет.
В кабинете царил бардак, какой бывает только при спешных сборах. Жарко пылал камин. Повсюду валялись книги, оружие, одежда, свитки пергамента, какие-то мелкие вещицы.
Валери, несмотря на поздний час и компанию своего любовника, была по-дорожному тепло одета и складывала вещи в гигантский холщовый рюкзак, лежащий на кресле, Джекилл сидел в кресле рядом, но в тот момент, когда Ремус заглянул в кабинет, профессор встал и приобнял Валери за плечи, заставляя её посмотреть на себя.
– Валери, я не хочу, чтобы ты ехала в колонию одна. Ты говоришь «когда вернусь», а я все время думаю – «если». Я боюсь за тебя. Ты ведешь такую опасную игру. Сивый просто безумец! Если тебя рассекретят... если узнают...
Валери сжала его ладони вместе и прижала к губам.
Лучше бы она просто бросила в Ремуса кинжал.
И то было бы не так больно.
Валери, которую он знает, не целует никому руки.
– Не узнают, – все ещё сжимая его ладони, Валери глянула куда-то в сторону и вниз и взгляд её провалился. – Они верят мне. Для них я своя, я ведь половину Уиллоу перебила собственными руками, – её глаза чуть расширились и стали немного безумными. – Сивый это помнит. И никогда не забудет... он никогда меня не отпустит, – Ремус услышал в её шепоте такую обреченность, что у него сжалось сердце. – И если в один прекрасный день правда всплывет, меня все равно убьют, куда бы я не сбежала, – она вдруг коротко тряхнула головой, ободряюще улыбнулась Джекиллу, высвободилась из его рук и снова занялась вещами. – Так что не будем об этом. Дай мне карту.
– Я знаю, что в колонии тебе верят, – Джекилл молча протянул ей сложенный листок пергамента. Ремус проследил за тем, как он скрывался в боковом кармане рюкзака. – Но дело не в них. Дело в тебе. Ты каждый раз поступаешь всё безрассуднее.
– О чем ты? – Валери даже улыбнулась.
– Как ты могла отправиться на поиски девочки одна в то полнолуние?
– Я была не одна.
– Он мог тебя убить.
Валери рассмеялась, выбирая из нескольких ножей на столе самый удобный.
– Глупости. Я могу в одиночку справиться с любым волком, – она вдруг совершила какое-то неуловимое движение, Ремус успел увидеть только, как холодно сверкнула сталь, затем короткий свист – и пуговицы на груди Джекилла разлетелись в разные стороны, а мантия и белоснежная рубашка мягко распахнулись, показав голую грудь профессора по защите от Темных сил, покрытую темными волосами.
– Видишь? – Валери приподняла подбородок своего друга кончиком ножа.
– Брось, это не смешно.
– Нет, смешно. Ты и в детстве всегда...
– Валери, я не это имел в виду, – он опустил её руку.
– Я знаю, что ты имел в виду, – Валери склонилась над своим рюкзаком. Волосы закрыли её лицо. – Генри, он всего лишь мальчик.
Сердце Ремуса так и подскочило.
– И опасен только для себя, – руки, сворачивающие свитер, замедлились, а затем и вовсе остановились.
Джекилл подошел к ней со спины.
Полуголый, взрослый Джекилл с волосами на груди.
Теперь сердце Ремуса билось как тамтам.
И по-волчьи требовало крови.
– По-моему он от тебя без ума, – благодушно улыбнулся профессор и потер Валери по руке – вверх-вниз. – Ты правильно сделала, что отказалась от этих уроков с ним. Не стоит мучать парнишку, он итак настрадался.
Мир остановился и наполнил уши Ремуса странным гулом.
Целую секунду Валери молчала, а потом коротко оглянулась на Джекилла и повела плечами, снимая с себя его руки.
– Я знаю.
Ремус медленно отстранился от двери и прижался спиной к холодной стене.
Джекилл что-то говорил, но он не слышал.
Кровь гулко билась в ушах.
Одно дело понимать, что она наверняка о чем-то догадывается, как и все женщины. А другое дело услышать о том, что она знает.
Все это время она знала, как он к ней относится, наверняка видела по его глазам, терпела его глупые попытки обратить на себя внимание. Мерлин, конечно, она же взрослый человек, Ремус со своей любовью для неё как открытая книга. Он вспомнил, как лазил на деревья для того, чтобы достать гнезда лукотрусов, как мучался с этим чертовым луком, надеясь сделать ей приятно, как...о боги, каким же идиотом он выглядел! Ремус в отчаянии шарахнулся спиной об стену и откинул голову, зажмурив глаза, как от сильной боли.
Провалиться бы сквозь землю прямо сейчас!
В кабинете молчали – молчали слишком долго. Ремус уже хотел снова заглянуть в просвет, но тут услышал звук поцелуя – влажный и противный.
Он закрыл уши, скребнув ногтями по шее и чуть не раздавив при этом котенка. От злости на глазах выступили слезы и теперь он даже рыцаря не видел. Но зато прекрасно всё слышал:
– Возьми меня с собой. Валери... пожалуйста...
Снова поцелуй.
– Прекрати, – выдохнула она. – Перестань, слышишь?
Мерлин, сколько же можно?!
– Валери, я же с ума без тебя сойду.
– Хватит об этом, – строго потребовала Валери и Ремус представил себе, как она отталкивает его. Резче, чем это было на самом деле. Ему хотелось бы, чтобы она пырнула Джекилла одним из тех ножей, что у неё на столе. Или выкинула профессора в окно. – Ты должен охранять детей. Ты нужен мне здесь!
– Нужен тебе?
Пауза.
– Конечно нужен. Всегда был и будешь...
В этот же миг Живоглот, которого Ремус, видимо, сжал слишком сильно, рассердился и вонзил мальчику когти в запястье. Ремус с шипением разжал руки, котенок с гулким стуком прыгнул на пол, а в кабинете раздалось испуганное:
– Кто там?!
Паника длилось ровно секунду. Ремус бросился к доспехам. Выхватив палочку, отчаянно подумал «Люмос!» – и бросился сквозь иллюзию стены, очутившись в темном каменном кармане.
– Просто кот, – произнес голос Джекилла в нескольких футах от него. – Никого.
Раздался стук каблуков – и вот эти двое оказались в нескольких футах от Ремуса, которого, конечно же, не могли видеть.
– Мне пора, – Валери накинула на голову капюшон.
– Валери... – Джекилл перехватил её руку, но то, что он хотел сказать, повисло в воздухе и вместо этого он прошептал: – Береги себя.
Грей слабо улыбнулась.
– Не прощаемся, – и она прошагала мимо доспехов, зажигая на ходу палочку.
Джекилл подождал, пока она скроется из виду, а затем ушел и Ремус остался один в темном коридоре.
* * *
Ночи скитаний по школе, Карта Мародеров и обязанности старосты научили Ремуса ориентироваться в тайных ходах замка лучше, чем в открытых коридорах. Валери наверняка уже спустилась вниз и вышла во внутренний двор. Ещё пара минут – она окажется на мосту, а дальше – лес и заслон из школьной стражи.
Мозг его лихорадочно работал.
Валери уходит. Уходит в колонию! Что если она не вернется? Вдруг её схватят? Покусают? Убьют или будут пытать?
Выход один. Пойти следом. Взять с собой противоядие, вещи и оберегать Валери, даже если она будет против, хотя бы издалека.
Да, это решено. Он пойдет за ней. Пойдет в волчью колонию.
Возможно, всё дело было в адреналине, который все ещё кипел в крови, но Ремус вдруг явственно услышал, как ветер шевелит ветки над палаточным городком, услышал, как трещат дрова в кострах, слышал голоса своих сородичей, так же явственно, как тогда в лесу, когда они звали его с собой.
Он видел себя среди них. Видел не изможденного подростка, который отчаянно пытается оставаться человеком, а счастливого, взрослого мужчину, сильного и спокойного, немножко одичавшего, но здорового и живого. Почему-то в этих мечтах он больше походил на отца, чем на себя. А ещё он видел свой дом. Видел, как ветер шевелит занавески в деревянном окне. Видел в этом окне женщину, черты которой вдруг сами-собой сложились в черты Валери...
Ремус тряхнул головой.
Мерлин, Люпин, что за детство? Когда ты уже вырастешь и начнешь думать головой? Один шаг, полшага в сторону Сивого и ты никогда не вернешься домой. Ты превратишься в волка, как он, ты станешь убийцей, ты никогда не увидишь отца, друзей, а в один ужасный день можешь обнаружить в своей пасти их кровь и даже не поймешь этого!
Мама оборачивается к нему под снегом и протягивает руку, чтобы он встал с четырех лап.
«Ты – человек, сынок...»
Да, он – человек. Она отдала свою жизнь, чтобы он был человеком.
Ремус стиснул кулаки.
Но чего будет стоить эта жизнь, если Валери Грей убьют и остаток этой жизни Ремус проведет с мыслью о том, что он мог её защитить – и не сделал этого?
В боку нещадно кололо, но Ремус не останавливался и во весь опор мчался по запутанным каменным венам Хогвартса, ныряя из одного тайника в другой, скатываясь кубарем по развалившимся ступеням и винтовым лестницам. Когда он вываливался из-за очередного гобелена или доспехов, картины на стенах испуганно вскрикивали и ругались ему вслед, но он их не слушал.
Распахнув картину Ганхильды из Горсмура, которая вот уже шесть лет помешивала какое-то целебное снадобье в котле, Ремус пробежал по коридору больничного крыла, спугнув мальчишек с четвертого курса, которые сидели на подоконнике и разглядывали магловский порно-журнал, засветив палочки.
Совершенно задыхаясь, Ремус сбежал по лестнице башни с часами и вывалился во внутренний двор, как раз в тот момент, когда старый гнусавый колокол возвестил о полуночи.
Здесь царила та самая зимняя ночь, которая может быть только в закрытом пансионате и только перед Рождеством. Одеяло снега, благонравный свет из больничного крыла...и чертов снеговик ростом с Хагрида, в которого Ремус влетел на всем ходу, когда поскользнулся на заледеневшей дорожке.
Отряхнувшись, Ремус в сердцах пнул снежную фигуру и вгляделся в темноту, выдыхая целые облака пара.
На самом конце моста мерцал удаляющийся огонек.
Завороженный, Ремус двинулся вслед за ним.
И тут вместе с налетевшим ветерком, его вдруг пробрал страх.
Сейчас он её догонит. Но как он объяснит, откуда узнал о том, что она собирается в волчью колонию? Скажет, что подглядывал и подслушивал?
Впрочем, обдумать это он все равно и не успел.
Потому что едва он ступил на деревянный мост, чья-то рука вдруг схватила его за мантию, а в следующий миг его крепко приложило об деревянные перегородки моста, так что легкие чуть не лопнули. Яркий свет порвал темноту и ожег глаза.
Последнее, что Ремус почувствовал – это как в скулу ему уткнулся кончик волшебной палочки и как верхняя часть его тела опасно нависла над снежной пропастью внизу.
– А вот и наш «кот»! – Валери скинула отороченный мехом капюшон. Странное это дело – когда она была далеко, за учительским столом или в центре испытательного полигона в лесу, казалась Ремусу очень высокой, сильной и взрослой. А сейчас она была ниже его на пару дюймов, уже и меньше...
– Хотя нет, коты, как правило, ходят бесшумно. А тебя, Люпин, можно подстрелить в темноте с закрытыми глазами, – Ремус тяжело засопел, когда кончик палочки воткнулся глубже. – Ну что, Люпин, что ты мне скажешь? – палочка чуть ослабила давление, чтобы он мог говорить. Ремус покосился на светящийся кончик и только потом посмотрел на Валери.
– Откуда вы узнали про потайной ход? – взгляд его метнулся по всей её фигуре и остановился на тяжелом рюкзаке. Карман сбоку робко глядел на него в ответ. Ремус потер щеку. – Я думал преподавателям о нем неизвестно.
– Это моя работа, Люпин, находить тайны тропы и отлавливать опасных существ. Но сейчас речь не об этом, верно? Что ты делал возле моей двери? – раздельно спросила она.
– Дежурил. Я староста.
– Какая надобность была дежурить у моей замочной скважины, староста? – Валери хлопнула его палочкой по плечу и значок на груди Ремуса полыхнул.
– Дверь была открыта, я увидел свет, – брови Валери дрогнули, она шагнула чуть ближе и Ремус сглотнул. – И услышал голоса.
– Что ты слышал? – тихо спросила она, как и всегда, вырисовывая губами и языком каждое слово так, что Ремус, заглядевшись, пропустил её вопрос мимо ушей.
...Валери грызет орехи и смеется, глядя как Ремус пытается удержать лук.
– Люпин, я задала вопрос!
Валери целует Джекилла. В кабинете, под снегом, повсюду...
Господи. Мне всё равно. Я люблю её.
– Так, – громкий голос вырвал его из ступора. – У тебя есть ещё три секунды, чтобы придумать сносную ложь. Если я в неё не поверю, ты отправишься к своему декану.
Я люблю тебя, а ты хочешь отправить меня за это к декану.
– Разве у вас есть на это время? – тихо спросил он, глядя ей в глаза. – Мне казалось вы торопитесь в лагерь Сивого, чтобы освободить своего шпиона.
Пауза.
– А кот-то ушастый оказался, – задумчиво проговорила Валери. – Ну хорошо, Люпин, давай мы разберемся с этим здесь и сейчас.
Некстати заработала фантазия.
Ремус поспешно отогнал от себя её плоды.
– Давайте.
Валери приподняла уголок губ.
– Люпин, я не возьму тебя с собой, – сердце его упало. – Точка.
– Но...
– Отправляйся наверх. Постарайся без приключений вернуться в свою башню и, во имя Мерлина, поезжай завтра домой. Это не твоя война.
– Как раз моя!
– Я всё сказала. Спокойной ночи, Люпин. И счастливого Рождества, – с этими словами она накинула капюшон и отвернулась, намереваясь уйти. Ремус машинально перехватил её за руку.
Валери шарахнулась от него как от прокаженного, вскинула палочку.
Ремус примирительно поднял руки и сглотнул, глядя на светящийся кончик.
– Мне, что, силой отправить тебя наверх? – прошипела Валери, порывисто подступая к Ремусу, так что ему волей-неволей пришлось отступить обратно во двор. Надо признать, Ремус слегка перетрухал, но вместо того, чтобы уйти, перешел в наступление:
– Профессор Грей, подумайте сами, что вы делаете? Вы идете одна, к лагерь Сивого!
– Это моя работа.
– Может быть, но сейчас это слишком опасно! Там же война, они будут настороже, они... послушайте, я бы мог вам пригодиться! Подумайте сами, чем я вам помешаю? Я просто буду рядом, меня-то уж точно никто не заподозрит, а в полнолуние вас будет кому защитить. Вы ничем не рискуете!
– Минус пятьдесят очков, Люпин! Вон отсюда!
Ремус даже рассмеялся.
– Берите ещё пятьдесят! Берите сто, – он обошел её, великодушно раскинув руки. – Забирайте все! Вместе с песочными часами! Я никуда не уйду, – с этими словами он уселся прямо на землю в проходе на мост. – И вас не пущу.
– Что это зн... – зашипела Валери и порывисто оглянулась на двери замка. – Встань! Немедленно!
– Нет.
Она вскинула палочку, Ремус был к этому готов и выпалил заклинание – палочка Валери оказалась у него в руке.
– Что за ребячество, Люпин?!
Ремус пожал плечами.
Да, ребячество. Но он и есть ребенок. Мальчишка. Мальчишка, не стоящий крупицы внимания. Мальчишка, готовый без раздумий отдать за Валери Грей свою волчью шкуру, в то время как мужчина которого эта женщина так любит, сидит сейчас наверху и пьет свой чай.
– Называйте это как угодно, – Ремус запахнул мантию. – Только я прежде получу обморожение, чем встану с этого места.
Грей швырнула свой рюкзак в снег.
– Встань, Люпин.
– Нет, – уперся Ремус.
– Я сказала: встань!
– Профессор, есть только один способ заставить меня подняться, – напомнил он. – Пообещать, что вы возьмете меня с собой. Можете попытаться переступить через меня. Или заколдовать. Можете даже пырнуть меня серебряным ножом. Он ведь у вас с собой? – Ремус раздвинул мантию на груди. – Как вам будет удобнее? В сердце?
Валери беспомощно усмехнулась, упирая руки в бока и глядя на светящиеся окна.
– Вы идете в колонию оборотней, профессор, – Ремус поднялся и подобрал из снега её сумку. – А я – оборотень, единственный оборотень во всем мире, готовый быть на вашей стороне.
Валери посмотрела на Ремуса все с тем же нетерпением и снисхождением, но он видел на самом дне её глаз крошечные зеркала, в которых отражались его слова.
– Я не останусь здесь, когда вы будете там, в опасности, – Ремус честно протянул ей рюкзак. Валери взялась за лямку, но и Люпин не разжал руку. Очень-очень робко притянул её к себе. – Понимаете? Я не стану вам мешать. Вы можете сделать вид, что вообще меня не знаете. Не смотрите на меня, не говорите, делайте, что должны. А я просто буду неподалеку. И когда мы вернемся в школу...
– Глупый мальчик, волку оттуда нет возврата, – вдруг совершенно серьезно сказала она и сердце Ремуса радостно подскочило. Он-то думал, что никогда не достучится. – Волчья колония для одинокого волка что магнит для скрепки.
– Но я ведь не совсем волк, – улыбнулся он. – Может быть вернусь. А даже если и нет... – он пожал плечами и окинул взглядом замок: башню, большой зал и горящие окошки больничного крыла. Солнечное сплетение, сердце и даже ладони тронула неприятная и непонятная боль, но Ремус не обратил на неё внимания. – Я так решил. Вы можете мне запретить, можете силой меня отправить в замок, но я все равно пойду за вами. Хотя вы, конечно, можете сделать так, чтобы я всё забыл, но это будет даже к лучшему, – он выдержал паузу и тяжело сглотнул, провалившись в серо-зеленое, прозрачное море. – Я ведь сам для себя опасен.
Что-то переменилось в её лице.
Целую секунду Ремус был уверен, что сейчас она шагнет вперед и обнимет его. Он даже слегка качнулся к ней и...
– Убирайся. – вдруг с откровенной ненавистью прошептала она и Ремус ошеломленно замер. В острых, холодных глазах блеснуло... хотя скорее всего это просто снег. – Плохо слышишь? Проваливай отсюда, Люпин, или я оглушу тебя! – она схватила его за предплечье и толкнула вперед, но Ремус, машинально шагнув вперед, тут же вернулся.
– Если бы вы этого хотели, давно бы сделали! Вы ведь хотите, чтобы я пошел с вами. Тогда в лесу вы...
– Какая разница, что было в лесу?! – сипло крикнула она. – Господи, Люпин, посмотри на себя! – Валери вдруг схватила его за отвороты мантии и оттолкнула от себя. – Какой ты волк?! Ты на ягненка больше похож! – её голос досадливо дрогнул. – Да Сивый при первой же возможности спустит с тебя шкуру! Ты не представляешь, сколько испытаний тебе придется пройти, чтобы доказать Сивому свою верность, а если ты её не докажешь... ты ещё ребенок, ты понятия не имеешь, во что ввя...
– Я не ребенок! – потеряв терпение, Ремус схватил её за руки пониже плеч. Валери дернулась от неожиданности и машинально попыталась вывернуться, но он держал крепко. – Из нас двоих больший ребенок вы, потому что вечно думаете, что вам все по плечу! А вы помните, что случилось, когда вы увидели боггарта?! Вы тоже теряете над собой контроль! Скажете я не прав?! Почему вам так трудно признать, что вам действительно нужна помощь?! Или вы просто боитесь меня? Или себя боитесь?
Валери воспользовалась ситуацией, выхватила у него из руки свою палочку, одну короткое движение – и Ремус отлетел от неё. Как всегда.
Отлетел и врезался в стену замка, соединявшуюся с мостом.
– Совсем разум потерял, Люпин? – яростно прошептала она, убирая упавшие на лицо волосы. – Пошел. Вон. – она вскинула рюкзак на плечи и пошла прочь.
Ремус сорвался с места, но не прошел и трех шагов, как снова обернулся.
Хватит.
– Да, потерял, – хрипло крикнул он ей вслед, чувствуя, как его охватывает нервный озноб. Сейчас что-то будет.
Валери остановилась. Оглянулась.
– Потерял! Я сошел с ума! – закричал он, раскинув руки под снегом. – Я невменяемый, я больной, я спятил! Я без ума от вас! – голос, предатель, задрожал.
Валери медленно вернулась обратно во двор. Глаза у неё были совершенно огромные. Ремусу казалось, что они приколдовали его к месту. Он не мог пошевелиться и смотрел на неё.
– С самого первого дня, как увидел вас! И я уже не знаю, что с этим делать! А вы не знаете, как себя вести со мной, я ведь для вас просто ребенок! Да ещё и волк! Да кто я вообще такой, чтобы беспокоиться о вас, я же не... я и рядом не стоял с...ним. С вашим другом, или кто там он вам, – давай же, парень, не трусь, ты же в самом деле оборотень, черт тебя дери. Ремус глотнул морозный воздух.
– Но мне на это наплевать, слышите вы? Я вас люблю!!!– он выдохнул и сглотнул, причем ему стало так больно, словно он проглотил ежа. Валери теперь стояла совсем рядом и впивала его глазами так, что он терялся в них, тонул и чувствовал себя совершенно беспомощным.
– Всё это время любил. И мне всё равно, что Сивый сделает со мной или не сделает, я здесь не останусь, пока вы будете там. Ни за что. И раз уж я вам все равно безразличен, то и не отсылайте меня. Я ведь все равно вернусь. И пойду за вами. За... тобой. Повсюду пойду.
Он замолчал, дыша так тяжело, словно только что пробежал марафон.
Валери ничего не говорила и просто смотрела на него, так, словно Ремус Люпин был какой-то диковинкой.
В глазах у неё было столько жалости, что в ней можно было утопиться и Ремус злился, потому что ему не нужна была ничья жалость, но когда Валери вдруг подняла руку и коснулась его щеки, вся злость мигом испарилась.
Ладонь у неё была теплая, узкая, мягкая, а Ремус превратился в каменное изваяние – ни вдохнуть, ни выдохнуть. Только смотреть.
И Валери смотрела на него, с нежностью и сочувствием, чего Ремус никогда прежде не встречал в её взгляде. Чуть склонив голову набок, она осторожно погладила большим пальцем царапины, которые оставил на нем оборотень.
Ремус прикрыл глаза, наслаждаясь этим бесконечным мигом.
И как он только мог подумать о том, чтобы променять её на кого-нибудь другого.
Ему вдруг показалось, что сейчас она дотронется пальцем до его пересохших от волнения губ. Он уже чувствовал это прикосновение. Но когда его не произошло, Ремус открыл глаза и вдруг напоролся на взгляд прежней Валери.
– Ты действительно очень глупый мальчик, – тихо молвила она, не убирая ладонь, а затем усмехнулась и чуть качнула головой. – И ты мне не безразличен.
Ремус прерывисто вздохнул и все его тело само собой потянулось вперед, глаза сонно отяжелели, губы приоткрылись. И в тот момент, когда он услышал её дыхание, Валери ткнула его волшебной палочкой в грудь и оглушила.
Когда Ремус очнулся, она уже ушла. Он пролежал без сознания всего минуты три и его успело здорово засыпать снегом. Но Ремусу было не холодно. Ему ещё никогда не было так тепло.
Перевернувшись на спину, он раскинул руки и уставился в разверстую звездную бездну над головой, улыбаясь, как ненормальный.
Снег падал и сверкал в свете окон, напоминая тысячи и тысячи падающих звезд.
«Я ей не безразличен»
Ремус закрыл глаза и рассмеялся.
Господи, какое это счастье – жить.
Быть оборотнем, валяться на земле под снегом и просто жить, существовать в мире, где ты можешь быть не безразличным Валери Грей.
Валери ушла. Так же, как ушел и тот таинственный человек на мосту.
Ремус был в этом так уверен, что даже не стал проверять, но перед тем, как вернуться в замок, всё же проверил кое-что: сунув руку во внутренний карман мантии, он вытащил сложенный листок пергамента и развернул.
Карта леса и гор предстала перед ним во всей красе, со всеми тропами, дорогами и реками. Заветное место располагалось в горах и было обведено небольшим кружком.
Валери Грей может быть и отличный охотник, но кое-чего она не знает. Не знает о том, что Ремус Люпин, не только волк, но и мародер. И что он держит своё слово.
– Шалость удалась, – усмехнулся Ремус, с превосходством взглянув на мост, сунул карту на место, а затем вприпрыжку побежал обратно в замок.
* * *
Утро отъезда выдалось таким солнечным, словно в декабре вдруг решила наступить весна. Если бы не лютый мороз, так наверное и было бы.
Толпа учеников, высыпавшая во двор с сумками и чемоданами, копошилась на ослепительно-белом снегу, словно рой разноцветных жучков – все прощались, смеялись, выкрикивали чьи-то имена. В этом году желающих уехать было столько, что отъезд больше походил на эвакуацию, но сейчас никто об этом не задумывался, потому что впереди были долгожданные каникулы, встреча с родными, Рождество и куча подарков.
– Уй! – Ремус оступился, получив по уху особенно увесистым снежком, не удержал равновесие и повалился в сугроб, потеряв шапку. Джеймс издал победный клич американских команчей, закрылся дорожным рюкзаком от снежка Питера, но тут же получил два подряд от Сириуса – и оба по физиономии.
– Ах ты сучка! Держись! – Джеймс швырнул рюкзак в снег и с воплем побежал на Бродягу, чтобы повалить его в снег, но в последний момент Сириус ловко увернулся и в снег полетел сам Джеймс. Сириус, Ремус и Питер навалились на него, намереваясь утопить в сугробе. Принципиально не желая глотать снег, Сохатый сцепился с Сириусом, шапки полетели во все стороны и вот уже лохматая голова Бродяги в снегу, затем Ремуса, затем Питера, но вот кто-то вскочил и снова залепленные снегом фигуры мальчишек рассыпались и пропали в облаке снежной пыли. Увидев издали снежную баталию, многие бросали свои вещи и бросались поучаствовать. Всё это сопровождалось хриплым хохотом, вперемешку с веселыми криками, руганью и карканьем возмущенных школьных ворон.
Впрочем, битва длилась не долго. Макгонагалл разогнала поле боя, пригрозив, что сейчас отошлет сани и все останутся на каникулы в школе, и будут готовиться к СОВ и ЖАБА по трансфигурации. Тогда мало-помалу бои стихли и студенты, облепленные снегом, красные и совершенно счастливые, снова возобновили шествие к воротам. По старой школьной традиции на Рождество в сани запрягали не фестралов, а белых лошадей. Сами сани устилали толстые теплые одеяла, концы которых свешивались наружу и позвякивали на ветру колокольчиками.
– Каждый год одно и тоже! Она даже не меняет своих угроз, – смеялась Алиса, когда их большая, шумная компания в числе первых вывалилась за ворота. На девушке был такой огромный разноцветный вязаный шарф и такая большая шапка, что лица было почти не видно – только раскрасневшиеся щеки и блестящие глаза. Шапку Алиса то и дело пыталась поднять, чтобы не закрывала глаза, но в таких толстых варежках это было не очень-то удобно.
– Это было бы очень страшное наказание для учителей, – заметила Лили, хватая её под руку. Зеленое пальто Эванс было так же облеплено снегом, чайно-рыжие волосы, выпущенные из-под белого берета, разметались по белому же шарфу. Живоглот, которого она держала под пальто, был все ещё слегка влажным после чьего-то снежка и выглядел так, словно всерьез решил переосмыслить свою кошачью жизнь.– ЖАБА за Рождественским столом, ученики в чулок вместо подарков!
Смеясь, Джеймс забросил их с Лили сумки в сани.
– Вашу руку, мэм! – требовательно позвал он, но вместо руки, обнял Лили за талию и поднял в сани.
– Может кто-нибудь мне помочь? – громко призвала Алиса, подтащив свою тяжеленную сумку в форме большой зеленой лягушки к ближайшим саням, в которых ещё осталось одно свободное место.
– Во имя Мерлина, Вуд, ты что, решила подарить Лонгботтомам одну из школьных горгулий? – возмутился Сириус, когда они с Ремусом с трудом взвалили «лягушку» Алисы в сани. Сама Вуд горной козочкой скакнула наверх и показала мальчикам язык, натянув на уши свою шапку.
– Передавай ему привет! – махнул ей Сириус, когда её сани отъехали. Алиса помахала им варежкой.
Следующими были сани Сохатого. Сириус вскочил на козлы и попытался отвесить Сохатому подзатыльник, тот порывисто свесился через край и попытался врезать Бродяге в ответ, но вместо этого они только горячо обнялись и похлопали друг друга по спине – без шуток, очень многие ученики прощались как будто навсегда. И, как это не печально, многие из них действительно больше не вернулись в школу.
– Счастливо! – закричал Ремус, махая ребятам. – Счастливого Рождества!
– Счастливого Рождества, Ремус! – закричала Лили. Сириус напоследок взлохматил Джеймсу волосы, спрыгнул с их саней и вернулся к Ремусу, который стоял в небольшой кучке провожающих и смотрел, как флотилия саней в праздничной музыке колокольчиков взбирается по заснеженной дороге.
Мимо проехали сани слизеринцев. Ремус поймал долгий неприязненный взгляд Нотта и Мальсибера, а затем короткий, затравленный – Роксаны Малфой, которая ехала с ними в одних санях. Белые волосы девушки ярко выделялись на фоне глухого черного пальто, но она все равно выглядела бледно на фоне ослепительной красавицы Хлои Гринграсс в шубке из белого рейема.
На Сириуса Роксана не только не взглянула, но и вовсе отвернулась.
Сириус тоже не подал виду, что заметил её, но когда сани проехали, Бродяга сплюнул на дорогу с поистине шекспировским драматизмом.
– Что ты так на меня смотришь? – проворчал он, оглянувшись на Ремуса. – И тебе Счастливого Рождества!
В этот же день вечером Ремус уже собирал вещи. Джеймсу, Лили и Питеру он специально ничего не сказал, потому что они начали бы его отговаривать, а он уже давно всё решил. Как и Мэри, которая теперь сторонилась его так же, как и Джеймса и уехала сегодня, не попрощавшись. О его желании поехать в колонию знал только Сириус.
Карта Валери лежала на тумбочке, под свечой, на кровати лежал потрепанный школьный рюкзак Ремуса, в котором крайне непривычно смотрелись аккуратно свернутые теплые вещи. Обычно там можно было увидеть только книги и связки перьев.
В спальне было темно – все те немногие ученики, что остались в школе на каникулы, давным-давно спали и Ремус решил не привлекать внимания.
– ...а потом она сказала, что я ей не безразличен, – говорил он, с особой тщательностью упаковывая пару флакончиков Волчьего противоядия. – Ты слышишь меня, Бродяга?
Сириус, сидящий на своей кровати в темноте, перебирал струны гитары, повторяя один и тот же, довольно унылый мотив.
– Слышу, – тихо отозвался он. – Это было до или после того, как она тебя вырубила? А то я подзабыл.
Ремус усмехнулся – он знал, что уже крепко достал Бродягу своим рассказом, но просто не мог держать это всё в себе. Несмотря на то, что он направлялся в одно из самых опасных мест волшебной Британии, сердце его пело.
– Она не хотела, чтобы я шел за ней. И знала, что по-другому меня не остановить, – Ремус торопливо пересек спальню и сдернул с сушилки свои теплые носки. – Если бы я не стащил карту, её план бы сработал.
Сириус хмыкнул. Струны дрогнули, пауза и мелодия пошла по-новой.
– Слушай, какой тебе смысл торчать в школе все каникулы? – Ремус чувствовал легкие угрызения совести за то, что оставляет Бродягу в полном одиночестве. – Тебя ведь звала к себе на каникулы кузина, съездил бы, повеселился бы.
– То ещё веселье.
Ремус бросил свитер в рюкзак и уселся на кровать, уперевшись локтями в колени.
– Слушай, в чем дело? Это из-за М...Рок...
– Пусть катится к черту, – оборвал его Сириус, ударив ладонью по струнам.
– Тогда в чем дело?
Сириус молчал так долго, что Ремус резко встал и вернулся к сборам. Последние вещи были уложены, он застегнул молнию на рюкзаке, обмотался шарфом, надел дутую магловскую куртку.
Тогда-то Сириус и сказал:
– Я просто думаю, как лучше попрощаться и сказать Сохатому, что Лунатик нас бросил. Можешь подумать вместе со мной.
Ремус оглянулся, не веря своим ушам.
– Бродяга, ты спятил? Что значит бросил? Кого это я бросил?
Сириус красноречиво промолчал.
– Бродяга, я вернусь! – крикнул Ремус. – Я вернусь, ты понял?! Я обязательно...мой дом – здесь! – он обвел руками круглую спальню. – Плевать я хотел на Сивого и на его стаю, я...
Сириус едва заметно кивнул.
– Скажи это себе через недельку-другую.
Ремус опустил руки.
– Почему ты думаешь, что я не смогу уйти? По-твоему я такой слабак?
Сириус поднял взгляд от гитары.
– Слабак? Старик, мы втроем еле тебя остановили, когда ты рванул на зов этого упыря.
Снова повисла пауза. Мелодия Сириуса стала сбивчивее и злее.
– Бродяга, я не могу бросить её там одну, – тихо сказал Ремус, с сожалением глядя на друга. – Просто не могу. Я вот сейчас с тобой разговариваю, а сам думаю, жива ли она ещё, или уже нет. Это... это как наркотик. Я сам завишу от того, есть она или нет. Я просто... я не могу представить, что в какой-то день её не станет в моей жизни. Понимаешь?
– Нет, не понимаю, – лениво обронил Сириус. Какое-то время Ремус ещё смотрел, как Бродяга перебирает струны, а затем засопел и опустил взгляд, схватившись за кнопки на куртке. Надо будет заставить Бродягу взять свои слова назад, когда они с Валери живые и здоровые вернутся обратно в школу. В отличие от них всех, Ремус верил, что поступает правильно. Он застегнул молнию на куртке, вскинул на плечи рюкзак.
– Счастливого Рождества, Бродяга, – сказал он и протянул Сириусу руку.
Несколько долгих мгновений Сириус помолчал, сжав губы в нитку, а затем вдруг коротко вздохнул, отложил гитару и пружинисто вскочил, растягивая лицо в вымученной улыбке.
– Ладно, чего уж там, Лунатик, – Сириус с хлопком схватил его протянутую ладонь, дернул к себе и крепко обнял. Дутая куртка захлопала под его рукой. – Возвращайся домой, волчара, а если не захочешь, твое право. Но нам будет не хватать твоей занудной рожи, – и Сириус напоследок панибратски хлопнул его по щеке. – И смотри... не помри там, а то совсем обидно будет.
– Ладно! – Ремус рассмеялся и добродушно оттолкнул Сириуса. Лицо у Бродяги было веселое, но в серых глазах металось какое-то странное беспокойство и азарт. Такое выражение бывало у Сириуса на лице, только когда они с Джеймсом задумывали особенно классную шалость. – Хороших тебе каникул.
У двери Сириус снова его окликнул.
Ремус оглянулся. Бродяга покопался в своей тумбочке и бросил Ремусу что-то через всю комнату. Подарок булькнул, когда Ремус поймал его. Раскрыв ладони, он увидел маленькую бутылку первоклассного огневиски Огдена.
– Ночи в лесу холодные, – пояснил Сириус, засовывая руки в карманы джинс. Лицо его, до этого деланно-веселое, стало по-настоящему грустным. – Не пропадай, старик.
Ремус усмехнулся и сжал бутылку в руке, приподняв её в ободряющем жесте.
– Не пропаду.
И он ушел, мягко закрыв за собой дверь.
* * *
Путь занял у Ремуса почти трое суток. Трансгрессировать он не мог, потому что не знал точно, куда именно попадет и как ему потом ориентироваться. Решил добраться до реки, вьющейся жирной змеей по карте, оставить там свою метку и потом вернуться к ней, если что. Так и вышло. Полдня он шел по тихому, зимнему лесу, держа на всякий случай палочку наготове. Днем в лесу было замечательно. Густой голубой мороз, взрезанный лучами ледяного солнца, глазурь на каждой ветке, мелкие птички, прыгающие по снегу в поисках зерен и ругань ворон, гулко разносящаяся под круглым голубым небом.
А вечером мороз усилился, а лес резко пошел в гору, что очень сильно затрудняло путь. Местность здесь была неровная, овраги стали круче, пару раз нога Ремуса проваливалась в снег по самое бедро и он кубарем скатывался по оврагу, проваливались в конце-концов в снег на добрые десять футов. Когда он наконец добрался до горной речки, скованной ранним льдом, в лесу совершенно стемнело, а Ремуса колотило от холода.
Возле речки он нашел небольшой каменный грот, развел там костер и кое-как оградил себя чарами, чтобы защититься от ветра. В своем маленьком убежище он перекусил теми запасами, которые ему удалось добыть на кухне – сэндвичем с вяленым мясом и сыром, отпил немного огневиски, потом натянул на себя все свои вещи, залез в спальный мешок, который удалось втиснуть в растянутый чарами рюкзак и почти сразу же отключился, несмотря на холод и неудобства – так сильно он устал.
На следующий день он решился трансгрессировать к маленькому горному озеру, до которого, такими темпами, ему пришлось бы идти дня четыре. Сделав на дереве зарубку, к которой потом можно было бы вернуться, Ремус трансгрессировал и, к счастью, удачно – приземлился на самый берег озера, но если бы инстинктивно не обхватил руками ствол какого-то дерева, точно скатился бы по сыпучей гальке в ледяную воду.
Природа здесь была красивая и дышала истинно-шотландской широтой и могуществом. Буйно заросшие лесом кручи сменялись широченными снежными долинами, пересеченными венами рек, небо, лазоревое, густое, то поднималось вверх, то опускалось и давило к земле, мешая дышать. Ремусу было жаль, что сейчас с ним нет отца – Маркус всегда мечтал побывать в шотландских горах. Но смог бы его отец-маггл увидеть всё, что скрывали эти горы? Смог бы увидеть маленький табун гиппогрифов, пришедший к реке на водопой, смог бы разглядеть в снегу следы единорога?
И все равно именно сейчас Ремусу его не хватало. Он был совсем один, далеко от друзей и цивилизации и чтобы скрасить налетающую тоску, говорил с белками или птицами. А ещё думал о том, что здесь, возможно, ещё вчера прошла Валери. Мысли о ней подогревали его не хуже, чем огневиски.
Всё-таки правду говорят, что магия – лучшая страховка. Здесь овраги были такими, что свалившись в какой-нибудь, можно было запросто сломать себе ногу. Расчищая снег кипятком, Ремус целый день взбирался по узкой тропке наверх, обливался потом, трясся от холода и мечтал только об одном – чтобы этот подъем закончился. В конце-концов так и вышло, но Ремус так устал, что не стал особенно заморачиваться насчет убежища на ночь – соорудил из веток и бревен небольшое укрытие, радуясь тому, что он все-таки волшебник, залез туда и выдул у костра почти половину бутылки огневиски, потому что после подъема его сильно знобило. Перед сном он развел костер, закутался и, светя себе палочкой, сверился с картой. Запасов оставалось не так много, но Ремус рассчитал всё так, чтобы ему хватило до самой колонии – хотя он понятия не имел, как её искать. Едва ли у них есть табличка или что-то в этом роде. Хотя на карте и была пометка, что колония располагалась на месте древнего, пересохшего озера.
Ночь у него была тяжелая. Не такая тяжелая, как ежемесячные ночи полнолуния, но тоже не сахар. Поднялся жар, с горла как будто содрали кожу. Ремус выдул половину бутылку Бодроперцового зелья, закутался во все вещи и шапки, какие у него были, сделал костер побольше и, перед тем, как лечь спать, нагрел землю потоком горячего воздуха. Пару раз мимо него проходили волки. Ремуса уже здорово трясло, так что они вполне могли ему померещиться – настоящие волки наверняка бы напали. А эти только внимательно поглядели на него светящимися в темноте глазами, обнюхали и тихо ушли.
На утро ему стало немного лучше (смесь огневиски и Бодроперцового зелья сделала свое дело), но чувствовал он себя совершенно разбитым.
Если верить карте, ему оставалось всего полдня пути до колонии, поэтому палочку он теперь не выпускал ни на секунду и все время оглядывался.
К полудню он спустился в густо поросшее лесом ущелье и едва окунулся в его тишину, сразу понял, что почти пришел – здесь не было мелкого зверья, птицы вели себя тихо и даже снег лежал на ветках настороженно и неподвижно – ни ветерка.
Стараясь дышать и ступать потише, Ремус шел по лесу, подозрительно оглядываясь на каждый мелкий треск и беззвучно чертыхаясь, когда дорога под снегом вдруг резко опускалась и поднималась и он шумно проваливался в сугроб. Ему всё казалось, что за ним кто-то следит. Пальцы, сжимающие палочку, были влажными от пота, сердце заходилось.
Увидев, что дорога пошла резко вниз, как если бы на её месте когда-то было речное русло, Ремус воодушевился и ускорился, а потом увидел такое, отчего его волчье сердце пропустило удар:
Цепочки следов на снегу.
Одна, другая, третья.
И все тянутся туда, откуда он только что пришел.
Ремус тяжело сглотнул и оглядел пустынный пейзаж вокруг, но когда убедился, что никто за ним не идет и что у него просто обострены все чувства после ночной лихорадки, где-то над головой вдруг громко треснула ветка.
Ремус порывисто оглянулся, успел увидеть только, как перед ним мелькнула темная фигура, а затем кто-то ударил его по голове, тошнотворная боль – и все потонуло в темноте.
_____________________________________________________
Мелодия, которую наигрывал Сириус – Pierre Van Dormael – Undercover
http://maria-ch.tumblr.com/post/65928273283/more
* * *
С тех пор, как Ремус ушел, прошло три дня.
Спальня мальчиков Гриффиндора целиком и полностью принадлежала Сириусу.
Впервые за долгие годы его мечта наконец-то сбылась и теперь он мог заниматься здесь чем угодно! Пить, курить, трахаться в своё удовольствие! Но почему-то именно сейчас, когда такая блестящая возможность наконец появилась, всё, что Сириус делал – лежал на своей постели в одежде, закинув руки за голову и обильно курил. Проигрыватель в углу работал на полную мощность.
Кровать Сириуса затерялась в бушующем шторме рока, как лодка в черном море.
Но он не обращал на музыку никакого внимания.
Ему не хотелось развлекаться.
Не хотелось таскаться по школе.
Не хотелось пить, тем более одному.
Не хотелось прикладывать нечеловеческие усилия, чтобы насладиться какими-нибудь жалкими десятью минутами в обществе Син, или Роуз. Или обеих. Черт возьми, ему не хотелось даже дрочить! Когда такое было?!
Сириус перевернулся на бок и ударил подушку кулаком. Вернулся в исходное положение. Мерлин, с ним явно было что-то не так!
Но что? Он чувствовал себя так, будто потерял какую-то существенную деталь. Не знал, какую, не знал, зачем она ему нужна, но вот её отсутствие ощущал вполне отчетливо. Случись такая беда с драгоценным мотоциклом, Сириус провел бы рядом с ним не один час, копаясь в механизме, пока не докопался бы до истины и не вернул деталь на место. Но что делать с самим собой? Если бы на свете и был механик, способный вернуть эту деталь на место, Сириус дорого бы ему заплатил.
Ладно, к черту притворство.
Просто ему было одиноко.
Да, именно так.
Сириус Блэк, который любил свою свободу и независимость больше всего на свете, сейчас чувствовал себя так, будто про него позабыл весь хренов мир.
Сохатый уехал на каникулы с Эванс. Конечно, он взял с собой зеркало, но Сириус на его месте и не вспомнил бы про дурацкую стекляшку, если бы оказался под одной крышей с девушкой, на чей светлый образ дрочил с тринадцати лет. Когда эти двое вернутся, всё будет ещё сложнее, чем раньше, но одно уже совершенно ясно: Сириус останется за бортом. Это он понял ещё в тот день, когда сто лет назад Эванс на каком-то там уроке вступилась за Сохатого и тот потом ходил с такой счастливой рожей, что Сириусу хотелось ему врезать. Но если раньше Сириус ревновал его внимание и злился на Эванс, за то, что она влезла Сохатому в мозги, то теперь понимал, что глупо и нелепо делить его с Эванс, они ведь не сиамские близнецы и рано или поздно Сохатый должен был оторваться. И, хотя Сириус и рассчитывал, что случится это всё же попозже, нечего распускать сопли – им уже действительно не тринадцать лет. Они ведь все равно останутся вместе? Всё будет как прежде. Так Сириус думал, провожая вереницу саней.
А затем вдруг уехал Лунатик. Быстро, ни с кем не советуясь и ни на кого не оглядываясь. После этого вера Сириуса здорово пошатнулась.
Ничего уже не будет как прежде.
Надо признать эту страшную истину: они просто выросли. Мародеры, проделки, Сохатый... разве это могло продолжаться долго?
И дело не только в Сохатом или Лунатике. Сириус сам себя предавал, прямо в тот момент, когда валялся в гордом одиночестве и сердился на друзей за то, что они променяли дружбу на девчонок.
Вот уже три дня его мозг вращался подобно песочным часам, терзаемый неразрешимым вопросом: ехать за Роксаной или не ехать.
Доводов «за» и «против» было так много, что они, черт возьми, вполне могли сойти за песок.
С одной стороны – какого черта он так мучается? Разве он виноват в том, что Малфой оказалась такой дурой? Она может менять свои убеждения со скоростью флюгера, но он не такой. Если ей так хочется втереться в кружок психопатов и садистов, хочется, чтобы эти сволочи её полюбили – да пожалуйста, сколько угодно, только пусть не думает, что он побежит спасать её, если там что! Не маленькая уже, должна понимать, что хорошо, что плохо. Он вообще ей ничего не должен, каждый сам по себе, они оба так решили! Он ей не нянька.
Так Сириус думал, пока уверенность в том, что ехать не надо заполняла нижнюю чашу часов в его голове. В таких случаях он решительно поднимался со своей кровати, шел обедать в украшенный к Рождеству большой зал, кадрил под омелой девчонок, наслаждался часами уединенного покоя в гараже и ни о чем не задумывался.
А затем часы переворачивались и Сириус начинал думать, что просто тронулся умом, раз позволил ей уехать. Ладно она, девчонка, у неё пусто в голове, ей подавай семью, объятия и бла-бла-бла, но ведь он уже немного знает, как устроена эта паршивая жизнь, да ещё и в некотором роде отвечает за эту белобрысую идиотку, с тех пор, как вытащил её из-под пресловутой раковины и ещё раньше – когда закрыл своей спиной от клыков Лунатика.
Черт, да а он обязан был просто остановить её! Не пустить! Поорала бы, поплевалась огнем и успокоилась, как всегда. Что это за глупое ребячество – «пусть катится!», «скатертью дорога!». Что он, прыщавый третьекурсник – дуться на девчонку?!
Сириус внутренне кривился, вспоминая, как подшучивал над Лунатиком и его рыцарскими потугами, пока тот собирал сумку. Выходит, у него тоже пусто в голове, а единственный разумный человек в их мирке – это Ремус Люпин?
После такого «оборота» Сириус твердо и окончательно решал – «ехать!», бросал все свои дела, яростный и решительный влетал в башню, одевался, лихорадочно собирал сумку...а потом швырял эту сумку на пол, валился на кровать и сжимал голову, слушая, как прежние доводы сыпятся в неё, но уже не как песок, а как камни.
Подушка пахла горькой вишней. Сириус перевернул её и несколько раз бухнулся на неё, выбирая место попрохладнее и помягче. Тело при этом как-то само-собой совершило вполне недвусмысленное движение и Сириус затосковал ещё сильнее.
Он всегда считал себя сильным человеком и раз сказал себе однажды – не думай о ней – действительно перестал думать. Сначала получалось. Получалось так хорошо, что он сам поверил в собственное равновесие и пригласил на свидание милую Синтию Клер, которая по чудесному совпадению, тоже осталась в школе на праздники.
Она была хорошенькой. Длинные светлые волосы, не такие длинные и не такие светлые, как у Рокс, но тоже ничего, чистая кожа, короткая шерстяная юбчонка, маленький славный зад. Они неплохо погуляли по снежной открытке Хогсмида, выпили горячий шоколад у Паддифут (Сириус не любил горячий шоколад с детства, после того как мама вылила ему его на голову, но все равно справился), покатались на коньках, а потом как-то сразу оказались в башне Гриффиндора. Уламывать долго не пришлось. Син хоть и сопротивлялась, но больше для приличия, чем от нежелания.
В итоге получился какой-то кошмар.
Сириус любил удовольствие и Роксана любила его. Вдвоем они могли достигнуть таких высот, о каких Сириус раньше и не мечтал. Эта любовь к кайфу сближала их и роднила.
А без Роксаны весь этот кайф выходил каким-то неполным. Неполным, потому что Сириус-то выкладывался как обычно, а вот Синтия любила его со страстью плюшевого баранчика. Мало того, что все время ловила его взгляд и боялась пошевелиться, так ещё и спрашивала: «Ты меня любишь, Сириус?». Когда под конец этой дикой оргии Сириус услышал свой вздох: «Р-рокс...», с тоской подумал, что всё это какой-то детский сад.
Да, он думал о ней. Думал! Злился, вспоминая о том, как она послала его и гордо вышла из Выручай-комнаты, но все-таки думал. Больше, чем следовало.
Сириус докурил и расплющил окурок в кучке остальных.
Да, он действительно поступил глупо, когда поддался ребяческой обиде и дал Роксане уехать с Ноттом. Но едва ли он поступит умнее, если сейчас заявится в дом этого самого Нотта. Что он сделает? Скажет «я тебя забираю»? «Выбирай, или я, или они»? Это уже не просто детский сад, а какой-то идиотский фарс. К тому же, когда Роксана всё-таки уехала с Ноттом, ясно дала ему понять, что и кого выбирает! И на этом всё. Хватит себя терзать. Она – большая девочка, не пропадет.
Решено. Завтра же с утра, ещё до завтрака он соберет вещи и свалит из этой школы подальше. Прокатиться по знакомым, а потом поедет к Меде. Кузина как никто другой умеет прочищать мозги. И готовит здорово.
От этой мысли на душе сразу стало веселее – как будто часы, крепко доставшие своим поминутным вращением, наконец остановила твердая и решительная рука.
Сириус наставил палочку на проигрыватель, сбросил одежду и забрался под одеяло. Устроился поудобнее, успокоенно вздохнул и погрузился в дрему, зарывшись носом в подушку.
А когда, спустя пять минут, часы Ремуса показали ровно одиннадцать, он просто откинул одеяло, встал, оделся, сунул в один карман – палочку, а в другой – ключи от мотоцикла, и стремительно вышел из спальни.
До Хогсмида бежал в обличье собаки. Аберфорт, конечно, поворчал для порядка, но за небольшое вознаграждение всё же пустил к мотоциклу. Пока он прятал вознаграждение в ящик стола, Сириус схватил с прилавка небольшую бутылку огневиски (как-никак свою Лунатику пожертвовал), а когда оглянулся проверить, не заметил ли кто, увидел вдруг компанию довольно-таки неожиданных собутыльников: за столиком в самом темном уголке зала сидел профессор Джекилл, собственной персоной, а рядом с ним – какой-то неприятный длинноволосый забулдыга в потертой грязной мантии и с клочковатой бородой.
Над их столиком тоскливо съежилась омела, но мужчины, похоже, даже не заметили этого пикантного обстоятельства.
В отличие от всей публики, оба были совершенно трезвыми и говорили тихо, склонив головы. Точнее Джекилл наклонялся к собеседнику, а тот сидел, развалившись и ухмылялся, показывая клыки. На глазах у Сириуса он вдруг достал из кармана перочинный ножик и принялся чистить длинные желтые ногти.
Впрочем, подумать о том, что может связывать профессора Хогвартса и эдакую рвань, Сириус все равно не успел – Аберфорт запер ящик, не оглядываясь потопал во внутренний двор и Сириус побежал следом.
– Увидит кто – мне несдобровать, – ворчал трактирщик, пока Сириус сгонял с мотоцикла мышей, проверял провода и счищал изморозь.
– Далеко отсюда до Уитби? – Сириус натянул шлем, не дождавшись ответа, сбил каблуком подножку, рванул зажигание. Мотор радостно взревел. Будь мотоцикл лошадью, он бы встал на дыбы.
– Нет бы трансгрессировать... – Аберфорт боязливо попятился. Сириус хрипло хохотнул.
– Ничего ты не понимаешь! – крикнул он и, полностью проигнорировав просьбу владельца трактира, взял старт прямо из сарайчика, чуть не выбив обе двери.
* * *
Чёрное платье было таким обтягивающим, что в нем невозможно было нормально дышать. Не то паутина, не то узор из черного кружева облепил руки, распадаясь на кончиках пальцев длинными рукавами. Вырез был глубоким до неприличия, но грудь надежно закрывали цветы того же черного кружева – колючие и неприятные. Юбка была такая узкая, что ногами можно было перебирать только мелко и быстро, чтобы не упасть, а рваный подол напоминал какой-то адский цветок. Точь в точь Мартиция Адамс, вяло подумала Роксана, глядя на себя в зеркало большого туалетного стола, вырезанного из куска черного мрамора, пока Нарцисса доводила до совершенства её прическу.
Нотт-мэнор в светском обществе справедливо называли Большим Пирожным. Его архитектура, обильно сдобренная приторным рококо, в самом деле напоминала причудливое кулинарное изделие, украшенное завитушками белого и розового крема. Каждая комната казалась сделанной из сахара и бискивта, столько в ней было пуфиков, диванчиков, лакированных столиков и ваз с благоухающими цветами. Комната, которую выделили для Роксаны в Пирожном была меньше, холоднее и теснее, чем в родном доме. Стены здесь были обиты полосатым розовым шелком и среди пухлых диванных задниц было простоне развернуться. Но зато из окна было видно море. И слышно, как плачут чайки.
Это напоминало о Дурмстранге...
Нарцисса заканчивала последние приготовления Роксаны к торжественному выходу. Пышные, непокорные волосы она каким-то образом обуздала и уложила в замысловатую мальвину, украсив отдельные пряди бусинами сверкающего черного жемчуга и лунного камня.
Лицо Роксаны, обычно просто бледное, стало мертвенно-белым из-за обилия пудры. Уголки губ грустно опущены, глаза потухли.
Не лицо, а маска. Хоть и красивая.
– Вот мы и поменялись местами, – улыбнулась Нарцисса, вплетая последние камни в её волосы. Её улыбка была искренней, но немного грустной и несла в себе какую-то неуловимую тайну женского мира. – Ты очень красивая, – добавила она, взглянув на отражение в зеркале.
Роксана промолчала.
– Ну, скажи что-нибудь, – мягко произнесла Нарцисса, положив ладони ей на плечи.
Роксана потрогала рукой голую ключицу – у платья специально был такой вырез, чтобы всем было хорошо видно «Слезу вейлы», которую оденет ей на шею Катон Нотт.
Посмотрела своему отражению в глаза. Потом взглянула на руку Нарциссы, на которой блестело обручальное кольцо.
– Пойдем вниз, – безжизненно попросила она.
В поезде по дороге домой Роксана ужасно переживала.
Как она встретится с родителями? Между ними было столько лет отчуждения и равнодушия, что у них общего, кроме ген? Что они скажут друг другу, когда она ступит на порог дома?
Она рассчитывала, что Люциус поможет ей приготовиться к официальному примирению, скажет, что говорить и делать. Но когда Роксана спрыгнула со ступенек поезда на запруженную людьми платформу, и оглянулась в поисках брата, на неё обрушилось невиданное потрясение.
Люциус стоял под часами, как всегда элегантный и франтоватый, с распущенными волосами и тросточкой в руках. А рядом с ним, на платформе девять и три четверти магловского вокзала Кингс-Кросс, стояла Эдвин Малфой.
Эдвин Малфой, которая даже Люциуса провожала в школу лишь один раз, так как брезговала появляться находиться среди «грязнокровых плебеев», сейчас стояла, здесь, в жуткий мороз и высматривала свою дочь в клубах паровозного пара! Шубка Хлои Гринграсс, предмет зависти всех студенток Хогвартса, казалась шкуркой дворовой кошки рядом с черным меховым ансамблем миссис Малфой, холодные голубые глаза сверкали на ухоженном лице, как два бриллианта, спина прямая, как стрела, одна рука – в ридикюле, как всегда сжимает палочку.
Роксана была так ошеломлена, что не могла сдвинуться с места и просто смотрела на парочку, как будто сошедшую со старинной колдографии. А потом, шаг за шагом, осторожно пошла навстречу, боясь моргнуть. Дети вокруг висли на своих матерях как на деревьях, обнимались, кричали. Роксана на секундочку представила себе, как виснет на Эдвин и тут же испуганно тряхнула головой. И хотя к матери подошла, держа эту самую голову очень прямо, с голосом справиться не смогла.
– Привет, мам, – это прозвучало вовсе не так дерзко, как она хотела, а скорее жалко и мягко – вот я, глина, делай со мной что хочешь. Не зная, что ещё к этому добавить, Роксана подняла взгляд и окинула коротким, но поистине жадным взглядом мамино лицо.
Эдвин молчала. Она была похожа на злую и холодную версию Моны Лизы. Трудно было сказать, что за чувство плескалось в её глазах в этот момент, но когда она вдруг подняла руки и привлекла Роксану к себе, она чуть не потеряла сознание и так перепугалась, что даже не подумала обнять её в ответ – так и стояла столбом, пока мать не разжала руки.
– Ну вот и ты наконец, – вздохнула Эдвин и провела ладонью в кожаной перчатке по щеке дочери. А потом вдруг улыбнулась. По-настоящему, так что на выхоленном лице появились морщинки.
– Добро пожаловать домой.
«Домой» они ехали на чёрном гигантском Rolls-Royce с платиновой фигуркой змеи на капоте. Мимо проносился Рождественский Лондон. Люциус, сидящий с матерью и сестрой на заднем сидении, расхваливал автомобиль всю дорогу:
– Последнее изобретение покойного Альфарда Блэка. Развивает скорость до 700 миль в час, совершенно беззвучный и абсолютно невидимый для маглов. Может превращаться в карету, вмещает до десяти человек. Куда лучше, чем вся эта министерская рухлядь.
Он сардонически рассмеялся.
– Откуда он взялся? – спросила Роксана, прекрасно зная, как её родители любят магловскую технику.
Люциус слегка замялся, за него ответила Эдвин:
– Этот подарок сделали твоему брату на работе за одно...очень важное дело. При нашем статусе никак невозможно летать по печным трубам.
– Да, в связи с... – Люциус замялся на миг. – Гибелью Маккиннона, трансгрессионная сеть пока что перекрыта.
– Они ищут убийцу? Думают, что он попытается трансгрессировать из страны? – спросила Роксана.
Что-то дрогнуло в прозрачно-серых глазах брата, но он быстро улыбнулся.
– Вероятно они так и думают, – он посмотрел на мать.
– Долго же им придется искать, – тонко улыбнулась Эдвин, глядя в окно на пролетающий мимо мир.
Больше об этом не было сказано ни слова, но у Роксаны всё равно остался какой-то жуткий осадок от этой беседы. Однако, она решительно отмела от себя все мысли, решив, что пока что просто не будет об этом думать. Только не сейчас, когда её мама сжимала её руку.
Роксана была ещё в холле и передавала новому домовому эльфу своё пальто, когда на верхних ступеньках главной лестницы, перевитой гирляндами остролиста, вдруг показалась высокая узкая фигура Абраксаса Малфоя в бордовой бархатной курточке и домашних туфлях. Обычно отец никогда не выходил из своего кабинета и уж тем более не вышел бы из-за такой ерунды, как возвращение дочери. Но это действительно был он! Пришпилив Роксану к месту черными непроницаемыми глазами, он подошел к ней, взял её лицо сухими узкими ладонями и едва ощутимо поцеловал в лоб.
– Вот и вернулась блудная дочь, м-м? – даже когда он шутил, его лицо оставалось таким же, каким бывало, когда он злился. – Очень вовремя. С возвращением.
После на Роксану словно из ушата обрушилась забота. Родителей как подменили.
Они интересовались абсолютно всем: как у неё дела в школе, с кем она подружилась, как ей преподаватели и предметы, что получается, что нет, с кем подружилась, чем занимается.
Все эти разговоры велись за вкуснейшим ужином, под звуки любимых рождественских пластинок Абраксаса, запах хвои, звон тарелок, которые менял новый домашний эльф. Всё это так напоминало Роксане о детстве, когда она ещё жила дома и верила в то, что её любят, что даже слезы на глаза наворачивались. Как будто не было этих семи лет одиночества. Как будто так было всегда...
Даже Нарцисса, которая сидела на почетном месте рядом с Люциусом, не раздражала Роксану, как раньше. Она заметно поправилась, но от этого её холодные острые черты приятно смягчились, а в улыбке и взгляде появилось что-то ласковое, уютное, теплое. И хотя Роксана старательно отводила взгляд, круглый живот, главное нынешнее достояние этого дома, то и дело бросился ей в глаза.
Перед сном мама пришла в её комнату – как раз, когда Роксана уже собиралась спать и при свете лампы валялась на кровати и писала письмо Сириусу. Про ссору она уже совершенно забыла – сейчас ей просто хотелось поделиться всем, что происходит.
Увы, письмо она так и не дописала.
Они проговорили почти до самого утра.
Несмотря на всё, что произошло после, Роксана знала, что воспоминание об этом разговоре с мамой навсегда останется одним из самых нежных и сокровенных.
Мама много чего говорила в ту ночь. Но особенно Роксане запомнилась фраза о том, что даже самый разбитый ковчег можно подлатать, главное только взяться за дело всем вместе. И в качестве своего первого шага в мама предложила отменить помолвку с Ноттом.
– Мы погорячились, – признала она. – В семнадцать лет едва ли можно быть готовой ко всем испытаниям, которые несет за собой произнесение Свадебного Обета. Я итак задолжала тебе много лет детства, не могу отнять у тебя ещё и юность. Надеюсь, ты найдешь в себе силы простить свою непутевую мать.
Уже тогда в душе Роксаны пробудился голос, отдаленно похожий на голос Сириуса, настойчиво шепчущий: «Что-то здесь не так!». Но тогда Роксана лишь отмахнулась от него. Да и как можно прислушаться к какому-то там голосу, когда чувствуешь себя такой счастливой? А она не так уж часто бывала счастлива, чтобы раскусить обман.
Обман, первый звонок к которому прозвенел уже на следующий день.
В эти дни Косой переулок напоминал Рождественскую открытку: шапки снега на магазинах, радостное звяканье дверных колокольчиков, свертки в цветной бумаге, радостные, умиротворенные лица, приподнимания шляп и пожелания Счастливого Рождества. Открытка, одна из многих, которые Рождество рассыпало по всему миру.
Разве так выглядит страна, когда в ней бушует война? Нет и не может этого быть! Это всё чьи-то глупые россказни, в этом мире нет войны! В этом мире все ждут Рождества, покупают подарки и обожают Эдвин Малфой. Да, именно так. В тот день она была королевой Косого Переулка! Все магазины распахивали перед ней двери, продавцы склонялись в полупоклоне, люди заискивали. Роксана поневоле переполнялась гордостью при мысли о том, что эта Королева – её мама! А ещё, впервые за все эти годы Эдвин участвовала в её жизни. Говорила, смеялась, выбирала парадную мантию для приема в честь Сочельника! Мерлин, как же счастлива была Роксана в эти солнечные, морозные часы! Единственное, что немного омрачало её настроение – так это злость на Сириуса за его слова о её семье. А ещё – тоска, потому что они поссорились и теперь неизвестно, помирятся ли вообще, он ведь теперь считает её предательницей. Но, на самом деле, что плохого в том, что ей просто нужна семья?
Разве это преступление – хотеть, чтобы родители любили тебя?
Оглядываясь назад, Роксана понимала, что в то время, когда они были в Косом переулке, ей и надо было бежать, бежать со всех ног, потому что тогда она ещё была свободна. И у неё был шанс предотвратить многие из последующих событий. Но она не сбежала, оглушенная и ослепленная внезапным семейным миром, она вернулась домой и даже не услышала, как защелкнулась дверца клетки у неё за спиной.
Вернувшись, Роксана забежала к себе, чтобы переодеться перед обедом, но не смогла найти свою сумку с вещами. Она обошла весь дом, подумав, что молодой эльф мог по-ошибке засунуть её куда-нибудь, но так и не нашла. В поисках пропажи Роксана случайно заглянула в кабинет отца. В тот момент, когда она распахнула дверь, пресловутый эльф как раз прятал что-то в сейф и подскочил так, что выронил одну из вещиц – ею оказалась склянка с зельем. Склянка разбилась и бедолага схватился за ушастую голову.
– Что скажет мистер Малфой! – эльф упал на колени и попытался ладонями сгрести зелье, но оно удивительно быстро испарялось, распространяя душистый мятный запах. – Нет, о нет-нет-нет! Хозяин накажет Добби, накажет бедного Добби!
– Добби, успокойся, я приказываю тебе сказать, что флакон разбила я, – твердым голосом приказала молодая хозяйка и эльф моментально успокоился. Поднялся с колен, неловко одернул чистенькую белую простыню и робко поглядел на Роксану.
– Мисс искала мистера Малфой?
– Мисс искала свою сумку с вещами. Это ты её убрал?
– Не убрал, мисс, нет, – охотно принялся пояснять эльф. – Добби её сжег! – и он кивнул так, что хлопнули огромные уши.
Роксана оторопела.
– Зачем?! – выдавила она, с трудом овладев собой.
Эльф отшатнулся, боязливо ссутулившись.
– Миссис Малфой приказала Добби сжечь одежду мисс! И Добби сжег! Добби – хороший эльф, послушный эльф! Добби всего лишь делает, что ему велят!
Роксана потерянно уставилась на домовика, чувствуя себя так, словно падает в пропасть. Все её любимые футболки, толстовки с эмблемами команд по квиддичу, кожаная куртка, эксклюзивные дырявые джинсы с цепями, перчатки и теплые шарфы, всё, всё уничтожено?!
Мама выворачивает ей руку и хлещет палочкой, как плеткой, кромсая платье...
Не может быть... нет, нет, неужели опять?!
– Простите, мисс, – посочувствовал ей эльф, опасливо подступая ближе. – Это были очень красивые вещи.
Роксана уставилась на эльфа и тут на неё вдруг обрушился новый удар: Патрик! Патрик, её милый, безмолвный добрый друг Патрик тоже был в сумке, среди вещей!
Горло перехватил спазм.
Не слушая больше домовика, Роксана бросилась прочь из кабинета.
– Какого черта ты это сделала?! – закричала она, ворвавшись в комнату матери. Эдвин в это время, как обычно сидела за своим пышным туалетным столом и обернулась на крик. Игнорируя её возмущенный взгляд, Роксана широким шагом прошла в спальню.
– Мои вещи, мама!!! Ты хоть понимаешь, что они значили для меня?! – Роксана сердито вытирала бегущие по щекам слезы, но они возвращались снова. – Ты понимаешь, что ты натворила?! Ты...
– Прости, милая, но я должна была, – спокойно перебила её Эдвин, царственно поднимаясь с пуфика. – Мы обнаружили докси в твоей сумке. Вещи пришлось сжечь, чтобы эта гадость не завелась во всем доме.
Роксана плюхнулась на диван и уткнулась лицом в подушку.
Патрик, бедный, бедный маленький Патрик!
Мать приблизилась к ней, похожая на гигантскую бабочку в своей шелковой узорчатой мантии. Похоже, она не вполне понимала, чем вызваны такие обильные слезы.
– О, милая, не надо так расстраиваться! Мы купим тебе новые вещи, я обещаю! Прости меня, я должна была тебе сказать,– с этими словами она села рядом и обняла рыдающую дочь.
– Там было что-то важное для тебя?
– М...мо-й.. мой пито-о-омец, – провыла Роксана.
– О, Мерлин, мне так жаль. Прости меня, пожалуйста. Боже, какой кошмар...
И Эдвин прижалась губами к волосам дочери, покачивая её на руках.
Роксана, настолько непривычная к таким проявлениям нежности, тем более от матери, разревелась пуще прежнего, но мир всё же кое-как восстановился.
Чтобы на следующий день рухнуть окончательно и бесповоротно.
Всё началось с того, что утро в тот день выдалось великолепное – ясное, солнечное, льющееся во все стороны. Роксана проснулась, вся облитая солнцем. Захотелось задернуть шторы, но вставать было лень. Сонно пробормотав: «Блэк, свет...», она уже перевернулась на другой бок, но потом вспомнила, что Сириуса здесь нет, вздохнув, протянула руку за палочкой... и её пальцы скребнули по пустой тумбочке.
Роксана вскинулась.
Её волшебная палочка пропала.
Мигом проснувшись, Роксана сунулась под кровать, проверила в ящике, в кармане купленной вчера мантии, обшарила всю комнату, но палочку так и не нашла.
– Роксана, тебя ждут внизу! – объявил Люциус, как обычно без предупреждения заходя в комнату сестры. Обнаружив Роксану в одной ночной сорочке, на коленях у кровати, он несколько удивился и опустил «Ежедневный пророк», который читал каждое утро за завтраком.
– Что? – Роксана высунула голову из-под кровати, сдувая взлохмаченные волосы с лица.
– Я сказал, тебя ждут внизу. У нас очень важные гости, – Люциус осмотрел царящий в комнате бардак. – Что это ты тут устроила?
– Я не могу найти палочку! – Роксана вскочила и принялась переворачивать постель.
– Палочку? – Люциус как-то странно усмехнулся и окончательно сложил газету. – Зачем она тебе понадобилась?
Роксана замерла. Подняла взгляд.
Нет...
– Если тебе что-нибудь нужно, можешь позвать Добби, – Люциус улыбался все доброжелательнее. – Он всё сделает, принесет тебе всё, что захочешь. Зачем ещё нужны слуги?
Очень медленно Роксана выпрямилась, глядя на брата во все глаза.
– Люциус... отдай, – прошептала она. Злость, обида и непонимание уже пробили дыры в плотине спокойствия и теперь она трещала по всем статьям.
– У меня её нет, – Люциус не шевельнулся, однако слегка заволновался. – Должно быть ты потер..
– Это ведь ты её забрал... – Роксана вытянула подрагивающую руку. – ...отдай мне её, п-пожалуйста, сейчас!
Люциус предпринял ещё попытку улыбнуться.
– Роксана, это ради твоей же...
– ОТДАЙ! – завопила Роксана и бросилась на него, точно хищная птица на хорька.
К несчастью именно в этот момент в комнату дочери вошла Эдвин. За ней по пятам следовала Нарцисса.
Один взмах материнской палочки – и Роксану отшвырнуло от брата. Он врезалась в кровать и в ужасе обернулась, держась за щеку, по которой и ударило заклинание.
– Что здесь происходит? – Эдвин посмотрела на Люциуса – из расцарапанной щеки Малфоя-младшего сочилась кровь, воротник был порван. – Роксана?!
– Моя палочка! – прорычала Роксана, затравленно и зло глядя то на брата, то на мать. Лохматая, полуголая, она казалась буйнопомешанной в компании лощеных и с иголочки одетых Малфоев. – Верните мою палочку! Вы не имеете права её забирать!
– Да? – Эдвин ласково улыбнулась. – Зачем она тебе понадобилась? – внезапно её глаза потемнели. – Снова хочешь сбежать?
Роксана подумала, что ослышалась.
– Эльф наверное сказал ей, – бросила тем временем Эдвин своему сыну. – Займись им, чтобы знал, как трепаться. А после приведи себя в порядок и ступай к гостям.
Люциус вытер со щеки кровь, коротко взглянул на сестру и вышел.
– Никто мне ничего не говорил! – закричала Роксана. – Мам, что вообще происходит?!
– А ты как будто не знаешь? – улыбка Эдвин стала ещё нежнее. Она подступила к кровати и как бы Роксана не любила маму в эти дни, инстинкт заставил её отступить. – Кларисса Нотт приехала со своим сыном. Не догадываешься, зачем? Вернее сказать, за кем?
– Мам... – Роксана неверяще усмехнулась, озадаченно глядя на мать. – Мам, нет.
Эдвин победно сверкала глазами. Голос вдруг сам-собой сорвался на хриплый крик, Роксана сжала кулаки.
– Нет, пожалуйста!!! Пожалуйста, мама, я прошу тебя!
Она бросилась к матери, попыталась взять её за руки, но Эдвин отстранилась с таким возмущением, словно Роксана была не той любимой дочерью, которой была все эти дни, а какой-нибудь мерзкой лягушкой. Роксана оступилась и упала на кровать.
– Иди к Клариссе, – коротко приказала Эдвин, взглянув на своё правое плечо, за которым возникла Нарцисса. Девушка слегка порозовела, но послушно вышла, напоследок тронув Роксану сочувственным взглядом.
– Сегодня вечером мы едем в Уитби, – Эдвин достала из шкафа красивую зеленую мантию с черными листьями и положила на кровать рядом с дочерью. Достала другую, кроваво-красную, сравнила. – В поместье Ноттов сегодня состоится зимний праздник. Там мы объявим о вашей помолвке и вы оба дадите Обет. Дальше тянуть нельзя, это становится просто неприличным, – она остановила свой выбор на красной мантии.
– Ты же обещала мне! – закричала Роксана. Из голоса с каждым словом выходила вся сила. Паника росла. – Ты обещала, что не будет помолвки! Обещала, что не будет никакой свадьбы!
Эдвин снисходительно улыбнулась, сложив белые руки.
– Я не хочу этого делать, я не стану, слышите вы?! – в знак протеста она сбросила на пол все мантии, забралась на постель, сжалась на ней в комок, обхватив подушку, точно это могло её защитить, спасти от происходящего ужаса. – Я лучше отравлюсь, лучше выкинусь из окна, чем сделаю это, ясно вам?!
– Сделаешь. – вдруг раздался со стороны двери голос отца. Роксана осеклась – что бы там ни было в последние дни, она всегда побаивалась отца. Мать всегда была несколько истеричной, но ледяная молчаливая сила Абраксаса Малфоя всегда производила впечатление – не только на политиков и знакомых, но и на собственную семью.
Малфой-старший прошел в комнату и презрительно взглянул на лохматую, зареванную дочь.
– Ты сделаешь это. Не для того мы вели переговоры с Ноттами почти два года. – он говорил спокойно и очень тихо, но взгляд, которым он сверлил дочь и то, как яростно раздувались ноздри ястребиного носа, пугало, парализовало, точно змеиный яд.
– Я не дам тебе в который раз опозорить нас перед всем обществом. На этот раз – нет.
– Людвиг Нотт вот-вот займет место Джона Маккиннона! – вдруг добавила мама. – Темный Лорд хотел отдать это место твоему отцу, однако нам известно, что следующей уберут Бэгнольд, а её пост ценится намного выше. Твой отец – вот тот, кто всегда должен был стать министром магии...
Абраксас никак не отреагировал на лестное замечание, все так же гипнотизируя взглядом Роксану.
– ...но если мы вовремя не породнимся с Ноттом, он, при своем нынешнем влиянии, сам станет министром! И тогда тебя заклеймят и отправят вместе с твоим братом на какое-нибудь невыполнимое задание, где Катон Нотт ударит тебя проклятием в спину! Так что сейчас ты немедленно умоешься, наденешь ту мантию, что мы выбрали у мадам Малкин вчера и спустишься вниз. А, разговаривая с Клариссой, будешь любезна и послушна! – с этими словами Эдвин попыталась за локоть стащить дочь с кровати, но Роксана уперлась, засучила ногами и забилась в самый дальний угол, сглатывая слезы и зло сверкая на родителей черными глазами. – Ты слышала меня?! Роксана!
Эдвин снова попыталась её схватить, но вмешался Абраксас:
– Довольно, – молвил он, подошел к кровати и взялся длинными тонкими пальцами за резную спинку. – Моё последнее слово таково: либо ты примешь мои условия и согласишься на помолвку, либо я вышвырну тебя вон из дома и навсегда от тебя откажусь.
Роксана подумала, что ослышалась.
Эдвин на этих словах сглотнула и как будто хотела вмешаться, но промолчала, одарив перепуганную дочь ледяным взглядом.
– Учти, твои вещи сожгли в лесу, так что дьявольские силки теперь знают твой запах, – отец наносил один удар за другим. – Не знаю, как долго ты продержишься, но как сильно бы ты не кричала, как бы не звала нас на помощь... никто не придет. Если помолвка пройдет гладко, я верну тебе палочку и отпущу в школу, – невозмутимо продолжал отец. – Если же нет... – Абраксас поджал губы и взглянул на жену. – Мы ждем тебя внизу, – с этими словами он вышел вон. Эдвин вышла следом, даже не взглянул на дочь.
А Роксана ещё какое-то время сидела на кровати, как сомнамбула, тупо глядя в одну точку, а потом просто смежила веки и поднесла ладони к лицу.
Клетка захлопнулась.
* * *
– Здравствуйте, моя дорогая!
Роксана неприязненно вздрогнула, смежила веки и оглянулась.
Первым делом она увидела красавицу Хлою в сдержанной зеленой мантии и с высокой прической. Ответный взгляд полоснул Роксану, но сейчас Гринграсс, похоже, не собиралась выяснять отношения и бережно вела под руку какую-то старушку, которую, как-будто притащили на этот прием прямиком из двадцатых годов: пышное боа, прилизанные волосы, перья. Сморщенная кожа и длинный острый нос придавали ей поразительное сходство с ощипанной павлинихой.
– Прекрасно выглядите, моя милая, – старушка улыбалась так старательно и широко, будто у неё свело сразу обе челюсти.
– Спасибо, миссис Гринграсс.
– Слышала, вы поступили в Хогвартс! Какой факультет?
– Слизерин, миссис Гринграсс.
– И как вы находите наш факультет, юная леди? – не снимая с лица улыбки, старая ведьма почему-то радостно кивала на каждом слове.
Роксана переглянулась с Хлоей. Безмолвно, но от души, девушки пожелали друг другу всего самого наилучшего.
– Замечательно, миссис Гринграсс.
– Прекрасно! – воскликнула старушка, изящно взмахнув рукой в черной перчатке, после чего уплыла в зал, а на её месте спустя каких-нибудь три минуты появилась новая старушка с новым оскалом.
Все задавали Роксане примерно одни и те же вопросы, примерно в том же порядке, разве что концовка иногда менялась на «Превосходно!» или «Изумительно!».
Вечер обещал быть захватывающим.
Гости, это сборище чопорных мумий в бриллиантах и напыщенных индюков в парадных мантиях, заполнило весь дом, растеклось по комнатам, словно лужа холодной овсянки. Их детки, прилизанные, надушенные, кудрявые, бледные червята, копошились на диванах и поглядывали на всех с таким видом, будто представляли про себя, как носятся по этим комнатам с окровавленным топором. В гостиной, озаренной светом свечей гигантской ели, весело потрескивал камин и пахло печеньем с гвоздикой и корицей. Камин, книдные стеллажи и стены увивали гирлянды из остролиста и омелы, но вместо веселых песенок Фрэнка Синатры, какие обычно играли в Хогсмиде, раздавались унылые звуки классической музыки. Туда-сюда сновали эльфы с подносами, полными напитков. Огневиски, эльфийское вино, шампанское переливались на свету, точно расплавленные драгоценные камни. И отовсюду на Роксану смотрели одни и те же убогие, пустые лица, сведенные судорогой фальшивой любезности, звучали одни и те бессмысленные беседы...
«Забери меня отсюда...» – тщетно молилась она про себя, переходя с Ноттом из одной комнаты в другую и здороваясь с новыми и новыми людьми: расистами, убийцами, пожирателями смерти и их семьями. Каждый раз, протягивая кому-нибудь руку, она растягивала губы в улыбке,а внутри заходилась истошным: «Пожалуйста, Сириус, забери меня! Ради всего святого, Сириус, я больше не могу! Приди, приди, забери меня-я!»
Конечно, она понимала, что этот дом – последнее место на земле, где Сириус Блэк будет проводить свои каникулы. Но всё же мысли о Сириусе помогали ей держаться – словно пылающий талисман у сердца, который никому не заметен и который никто не сможет отнять.
Пару раз она видела в толпе чету Блэков и их младшего сына. Видела глаза Сириуса на лице сухощавой черноволосой дамы, его тонкий профиль на лице её статного мужа, его улыбку на лице болезненного бледного Регулуса. Все эти мелочи только углубляли укусы, которые оставили в душе Роксаны угрызения совести.
«Ты могла бы сейчас быть счастлива. Ты могла быть помолвлена с ним...»
От этих мыслей становилось только хуже.
И не было даже огневиски, которым можно было бы прижечь свои раны. Точнее, оно было, но пили его только взрослые – Роксане удалось украдкой выпить полстакана под взволнованное сопение Нотта и она почти моментально захмелела. Но так было даже лучше. Будет куда лучше, если она просто перестанет понимать, что к чему, потому что полночь неотвратимо близилась. Все ждали, когда в комнату войдет Кларисса Нотт, эта беспардонная, громкая дама, и постучит мундштуком сигареты о бокал, объявляя тост. Тост за будущее своего сына... и его невесты Роксаны Малфой. После этих слов все, конечно же, ахнут, умилятся и зааплодируют. Катон Нотт торжественно оденет Роксане Малфой на шею сверкающий кулон и таким образом будет заключен особый магический контракт.
После Роксане уже некуда будет деваться. Она либо умрет, нарушив его, либо проведет остаток дней в компании с человеком, от которого её тошнит уже сейчас, хотя они провели вместе всего один вечер.
Катон не отпускал её от себя ни на шаг. Прижимая её руку к своему мерзкому, горячему боку, он таскал Роксану из одной комнаты в другую, давая всем гостям куснуть понемногу и как следует разглядеть ту самку, в чьем теле Нотты вознамерились взрастить своего наследника. Кроме этого, Нотт ещё и бубнел без умолку, зачем-то рассказывая Роксане подноготную каждого гостя: кто купил дом, кто проиграл дом, кто – истинный слуга Темного Лорда, а кто – явный грязнолюб, кто с кем спит, кто с кем не спит, снова и снова...
Один раз он всё же ушел – ему понадобилось «отлучиться».
– Сразу бы сказал, что надо отлить, – фыркнула Роксана, а когда Нотт уставился на неё, панибратски хлопнула его по плечу, скопировав жест Сириуса. – Да ладно тебе, мы же будем мужем и женой, твой дружок и мой дружок.
– У тебя истерика, – сухо сказал Катон, убирая её руку со своего плеча и стараясь улыбаться всем, кто невольно слышал их «беседу». – Не пей больше, идиотка.
Роксана послала ему смачный воздушный поцелуй, который каким-то образом перетек в неприличный жест. Катон ушел, а Роксана, почувствовав на себе пристальный взгляд матери, нырнула в толпу. Увидев уплывающий вбок поднос, бросилась вдогонку. По иронии судьбы, эльфов, который его нес, оказался Добби.
– Мисс нельзя пить виски! – протестующе пискнул он.
Не слушая его, Роксана схватила стакан. Рука немилосердно тряслась. Умный эльф не стал спорить и бочком двинулся прочь, опасливо глядя по сторонам, но Роксана не успела сделать и два глотка, как услышала над ухом вкрадчивый голос:
– Я всё видел.
Она оглянулась и наткнулась на прищуренный, приторный взгляд Мальсибера-младшего. Судя по тому, как он покачивался на своих тонких кривых ногах, отпрыск древней фамилии уже успел где-то нализаться. Наверняка вся тесная слизеринская компания уже вовсю отрывалась в одной из запертых комнат наверху. Роксана как-то видела, что они делают за этими дверьми. Не понравилось.
– Боишься, птичка? – пропел он, криво, но все-таки обаятельно ухмыльнувшись. – Бои-ишься, у тебя всё на лице написано! – он попытался ткнуть Роксану пальцем в лоб, но она шлепнула его по руке. Мальсибер радостно блеснул белоснежными зубами.
– Злая. Напрасно ты так. Тебе нужно учиться владеть собой, иначе можно кончить как Эйвери и превратиться в чей-то, ик, ужин.
– Иди овладей собой, Мальсибер, а меня оставь в покое! – прошипела Роксана и толкнула его плечом, проходя мимо, но в последний момент Генри цепко ухватил её за руку повыше локтя.
– Какого...
– Знаешь, а моему кузену надо быть повнимательнее и не бросать свою, ик, невесту, где попало! – Мальсибер притянул её ближе и перехватил за талию. Довольно больно. – Подумать только, что всё это достанется какому-то сраному педику... – вдруг зло прошептал он. – ...и что до этого досталось грязнолюбу Блэку, – его ладонь вдруг скользнула по её спине вниз. – Больно вид...
Рука Роксаны коротко дернулась вверх и остатки огневиски плеснули в злобно-ленивое лицо аристократа. Мальсибер скрючился и схватился за глаза, разразившись проклятиями.
– Все ещё больно видеть? – осведомилась Роксана, глядя, как он подвывает и корчится, и поцокала языком. – У тебя явно проблемы с глазами, Мальсибер, ты слишком много видишь. К целителю бы сходил, вдруг это опасно.
Она развернулась и уже собралась уйти, как вдруг Мальсибер снова перехватил её. Теперь он уже не ворковал – искаженное злобой лицо замаячило у неё перед глазами. Она отшатнулась.
– Думаешь, раз твой братец теперь герой, ты тоже в безопасности Малфой? – прошипел он ей прямо в лицо. – Ничего, я дождусь того момента, когда ты приползешь ко мне и будешь умолять, чтобы я тебя подобрал! Тогда и посмотрим, как ты запоешь, тогда и...
– Что тут у вас? – рядом появился младший хозяин дома. Светлые брови дрогнули, когда Катон взглянул на руку Мальсибера, сжимающую локоть Роксаны.
– Всё в порядке, – Генри разжал пальцы и предпринял попытку улыбнуться. – Всего лишь поздравлял твою невесту. И тебя тоже поздравляю, кузен! – он хлопнул Нотта по плечу и рассмеялся.
Нотт взял Роксану под руку отработанным за этот вечер жестом и увел. Как только они отошли, Мальсибер в сердцах ударил ладонью по стене, затем стремительно оглянулся и со словами: «Дай сюда!», выхватил у какого-то эльфа кружевную салфетку, после чего вытер лицо и бросил эту салфетку прямо на пол.
Большие часы, стоящие в углу гостиной, пробили половину двенадцатого.
В комнату вошла веселая компания гостей, в центре которой пульсировала жизнью Кларисса Нотт в развевающихся шелках.
– Я думаю, пора начинать! – Нотт выпустил Роксану, заметно заволновавшись.
У Роксаны заледенели руки и ноги. Всё её недовольство и раздражение смыло волной накатившего ужаса.
Как?! Уже?!
Нет, погодите, погодите!
– Как... п-пора? – пролепетала она.
– Надо забрать у Полли этот твой кулон. Жди здесь, – не слушая её, Нотт нырнул в толпу и пошел искать своего домового эльфа, а Роксана осталась одна.
Паника застила глаза туманом. Не вполне понимая, что делает, краем глаза уловив уплывающий куда-то поднос, Роксана бросилась следом и с размаху врезалась в могучий бюст хозяйки дома, которая беседовала о чем-то с матерью Сириуса.
– О! Куда это вы направляетесь, дорогая? – громко и шутливо осведомилась Кларисса.
Роксана ничего не ответила, в ужасе уставившись на лицо Вальбурги Блэк. Мучительно-любимые глаза. На чужом лице.
– Вздумали нас оставить, а? – всё гудела хозяйка дома. – Между прочим мой Като уже пошел за вашим чудесным кулоном. – Кларисса заговорщически подмигнула Роксане и вдруг взяла её под руку. – Ну-ка улыбнитесь, милая!
Вспышка света, подло и неожиданно ожегшая глаза, стала последней каплей.
Роксана почувствовала себя загнанной в угол лисой на охоте.
Боже, отпустите, отпустите меня, хотелось взмолиться ей, но молиться здесь было некому.
Из-за вспышки глаза слезились
– Мне нужна одна минута! – выдавила Роксана и почти что бегом бросилась из проклятого зала.
– Куда это ты? – мать поймала её уже на выходе, ласково скалясь и следя за тем, чтобы их никто не подслушал. Длинные ногти больно впились в руку. – Сейчас Кларисса сделает объявление, ну-ка немедленно возвращайся в зал!
– Хочу писать, – дрожащим голосом проговорила Роксана, скалясь в улыбке. – Не отпустишь, сделаю это прямо на ковре, клянусь Мерлином!
Наверное Эдвин почувствовала, что дочь в своем эмоциональном раздрае сейчас действительно готова на любую глупость, поэтому разжала свои когти.
Роксана выбежала из гостиной в пустой холл, слыша, как за спиной мама смеется о чувствительных невестах, взбежала (насколько это было возможно) по темной лестнице. Весь второй этаж тонул во мраке, но вдалеке Роксана всё же увидела узкую полоску света. Гардеробная! Комната, куда эльфы сносят верхнюю одежду и личные вещи гостей, которым слишком далеко добираться до дома и которые остаются ночевать в гостевом крыле.
Роксана бросилась на свет.
Вбежала в комнату, захлопнула дверь, исступленно рванула ключ в замке, сползла по двери вниз и прижалась к ней щекой, сотрясаясь в беззвучном рыдании.
Шкуры убитых зверей, как волшебных так и магловских, висящие на передвижных магазинных вешалках, встретили новенькую сердечным молчанием.
Сердце колотилось, узкий корсет сжимал грудь и не давал дышать.
– Забери-и меня-я... – как-будто она раскрыла рану где-то глубоко-глубоко в душе и слова выплеснулись из неё, затопив всю комнату. – Пожалуйста, забери меня, Сириу-у-ус!
* * *
Сириус оставил мотоцикл в кустарнике за воротами и четырёхногой чёрной тенью мелькнул в снегах, с легкостью миновав защитные чары, рассчитанные на проникновение человека.
Нижний этаж маленького помпезного особнячка был озарен ярким праздничным светом. В окнах мелькали фигуры – Сириус разглядел среди гостей мать. Постарела, подурнела – похоже внутреннее содержание медленно, но верно брало верх над внешностью. Глядя на неё, Сириус не почувствовал ничего, кроме горечи, как-будто наглотался сажи и все никак не мог прокашляться. И хотя что-то там и трепыхнулось в намертво запаянном черном ящике, сейчас Сириус думал только о том, как бы незаметно пролезть в дом.
Он обежал особняк по кругу, но черный ход был заколочен.
Ночь стояла морозная, так что очень скоро Сириус почувствовал, что замерзает. Надо было срочно что-то придумать. Потирая руки и пытаясь согреть их дыханием, Сириус задрал голову и внутри что-то радостно ёкнуло.
Окно! На темном втором этаже одиноко горело маленькое окошко. Вряд ли это чья-то спальня или библиотека, такие окна обычно делают в уборных или гардеробных, эльфы всегда оставляют в этих комнатах свет, если в доме прием...
Эльфы!
Вот оно! Нужно пролезть в дом и позвать прислугу, главное только на Кикимера не нарваться. Домовик не может отказать чистокровному волшебнику, он позовет Роксану и... да, да, это то, что надо!
Воодушевленный своей идеей, Сириус готов был теперь по стене взлететь в заветное окно! Что, впрочем и поспешил сделать. К счастью, дом Ноттов не избежал участи почти всех старинных волшебных домов: две его стены сплошь облепил жадный волшебный плющ – живописный сорняк, возникающий в любом месте, где когда-нибудь творилась магия. Сириус вспомнил, как его цапнул за руку такой вот плющ, когда он лазил в окно к Марлин и рука потом покрылась сиреневыми волдырями. Хорошо, что сейчас зима и все цветки спят. Впрочем, радость была преждевременная – кусачие цветки спали, зато толстые побеги покрывал гладкий слой льда.
Сириус окинул взглядом ледяную поросль, высотой в добрых пятнадцать-двадцать футов.
Самоубийство.
Сириус вдруг в красках представил себе, как лежит в снегу, весь поломанный и неправильный, вокруг собираются гости Ноттов, слизеринцы ржут, а Вальбурга просит: «Уберите отсюда это, что это тут забыло?»
Он разъяренно тряхнул головой, подпрыгнул и вцепился в толстые ветки. Благо он так и не снял верные мотоциклетные перчатки без пальцев, иначе ободрал бы руки к чертям собачьим. Резко подтянувшись, Сириус ухватился за ветки повыше и пополз наверх, перебирая руками. Когда же убедился, что побеги выдерживают его вес, поставил на один из них ногу и начал своё восхождение.
– Ну что, как вам без меня живется? Хорошо? А я тут решил подпортить вам веселье, – чем выше он взбирался, тем злее становилось его бормотание. – Ах, вам уже наплевать! Ну а я все равно приперся! Зачем приперся? Сказать, что мне теперь тоже нас...о, блять!
Мерзлый побег треснул. В последний момент Блэк всё же успел схватиться за ветки, но дальше лез осторожнее. Дурман адреналина немного выветрился из головы и туда полезли мысли.
Мерлин, что он делает?! Он ведь выставит себя полным идиотом! Вот сейчас он заберется туда, эльф позовет Роксану, она придет и посмотрит на него как на придурка!
Впрочем, об этом Сириус не успел подумать.
Окно, к которому он так старательно полз, вдруг резко распахнулось и Сириус дернулся от неожиданности. Нога пропустила очередную ветку, три секунды смертельного ужаса – Мерлиноваблядьбородаебанутьсянахрен – и Блэк сладострастно распластался по стене под широким фигурным подоконником.
Снег внизу закачался, ноги, неустойчиво уперлись в ветки.
Черт возьми! Кого ещё принесло?!
Ледяной ветер хлестнул её по лицу. Роксана глотнула морозный воздух – раз, другой, прерывисто вздохнула, а затем обессиленно опустилась у окна на корточки, прижимаясь лбом к стене.
– Забери меня, – шептала она, глотая слезы.– Забери. Забери, забери, ну пожалуйста, Сириус...
Эти слова действовали как молитва, от них становилось легче, они оберегали и заставляли верить в то, что на самом деле Блэк совсем рядом.
Роксана ударила рукой по подоконнику, потом ещё, ещё и ещё, как будто физическая боль могла облегчить душевную.
"Дура. Дура, дура, дура, какая же ты дура!"
Немного успокоившись, она поднялась с колен и вдруг увидела своё отражение в замороженном оконном стекле. Да уж, тот ещё видок. Косметика растеклась по лицу, весь дневной труд Нарциссы пошел насмарку, глаза опухли, волосы торчат. Роксана шмыгнула носом и вытерла со щеки черную полоску.
Получилось ещё страшнее.
Она внимательнее погляделась на себя в зеркало, а затем резким движением смазала влажную тушь с обоих глаз сразу, так что по лицу протянулась жирная черная полоса...
А потом на неё вдруг что-то нахлынуло и она принялась яростно и целенаправленно размазывать оставшуюся тушь, помаду, тени, пудру и с каждым движением радостный бунт в её душе горел всё сильнее, согревая покрытое кровавым льдом нутро.
Они, видимо, думают, что она уже сложила лапки? Ну уж нет! Хрен вам на весь гобелен! Захотели хорошенькую невесту господа Нотты?! Так получите, теперь вы будете краснеть и умирать от стыда, но наденете мне на шею этот чертов ошейник! И будете улыбаться и радоваться, будете, мать вашу, гордиться, что породнились с Малфоями! Да, да, да!
Покончив размазывать косметику, Роксана взлохматила волосы, уничтожив работу Нарциссы, сорвала рукав – паутину тонкого черного кружева и только собралась порвать подол платья, как вдруг услышала стук в дверь и подскочила.
– Роксана! Ты здесь? Я могу войти? – Нарцисса провернула ручку, но деликатно не стала прокладывать себе путь чарами.
– Нет! – Роксана испугалась, услышав, как непривычно высоко звучит её голос.
– С тобой всё хорошо? – подозрительно осведомилась Нарцисса из-за двери.
– Да, всё нормально! Мне...мне просто нужна минута!
Видимо Нарцисса поверила – в коридоре раздались удаляющиеся шаги.
Роксана глубоко вздохнула, ещё разок посмотрелась в зеркальное стекло, чтобы убедиться, что выглядит достаточно безобразно, но не успела порадоваться предстоящему скандалу, как вдруг поняла: Боже, как это всё бессмысленно.
Как бы она не выглядела, её все равно заставят целоваться с Катоном. Облизывать его мерзкие блестящие губы, пахнущие пирожным кремом, терпеть его потные ладони и зубы, и нос, и уши, и потом ещё раздвинуть перед ним ноги, и...
О, Мерлин!
А потом принести ему Обет. Обречь себя на пожизненное заключение! И терпеть, терпеть, терпеть, каждый день, каждый час, и не только его, но и всех этих тупых, ограниченных людей, живущих, дышащих пылью своего великолепного прошлого. Они и её утопят в этой пыли. Они никогда не сдадутся. Они сделают всё, чтобы Роксана сдохла и вместо неё осталась только Малфой, послушная, тупая оболочка...
Это замкнутый круг. Исхода нет.
Она может бунтовать сколько угодно. Они никогда не пойдут ей навстречу – и это истина. Они скорее убьют её...
Роксана завороженно тронула заснеженный подоконник.
– Роксана! – противно резанул из-за двери голос Эдвин. – Роксана, ты здесь?! Роксана, немедленно открой дверь! – вдруг совсем громко закричала мама. – Ты слышишь меня? Что ты там делаешь?! Роксана!
– Идите к черту! – неожиданно для самой себя завизжала Роксана. – Я ТУДА НЕ ВЕРНУСЬ, СЛЫШИТЕ?! НИ ЗА ЧТО НЕ ВЕРНУСЬ!
– Вот значит как! Во имя Мерлина, я вытащу эту паршивку оттуда, даже если мне придется разнести весь дом!!! Стой здесь, Нарцисса, я оставила внизу свою палочку. Ну сейчас я ей покажу...
Конец фразы Роксана не услышала, потому что Эдвин отошла от двери – снова в коридоре зазвучали шаги, быстрые и взволнованные, причудливо мешающиеся со звуками веселого джаза в гостиной.
Роксана бросилась прочь от окна и попыталась подтащить к двери одну из передвижных вешалок. Стойка с шубами оказалась неподъемной, но Роксана все равно навалилась на неё и уже почти подтащила к двери, как вдруг за спиной громко хлопнула оконная рама.
Роксана порывисто оглянулась, решив, что это ветер...и застыла, не веря своим глазам.
* * *
Сириус перекинул ногу через подоконник, спрыгнул в комнату и выпрямился, не сводя с Роксаны пристального взгляда.
Несколько долгих секунд в комнате звенела тишина.
А затем...
Щеки Роксаны плеснуло румянцем. Глаза заблестели. Грудь в узком лифе вздымалась всё чаще и чаще, а потом Роксана судорожно выдохнула, согнулась, раз, другой, словно её резко затошнило, издала жалобное сдавленное рычание и бросилась к Сириусу. Он стремительно шагнул навстречу и Роксана с такой силой влетела в его объятия, что чуть не сшибла его с ног.
– Пожалуйста, забери меня! – прорыдала она, комкая его куртку и зарываясь носом в шею. Обняв её в ответ, Сириус вдруг почувствовал, как внутри что-то щелкнуло и встало на место. Потерявшаяся деталь.
– Прошу тебя, Сириус, забери меня отсюда! Куда угодно, как угодно, прошу-у, забери-и-и-и!
– А зачем ещё я по-твоему приехал? – усмехнулся он и вдруг некстати подумал о том, что они впервые за всё это время по-настоящему обнимаются. Да, они много раз сплетались в минуты близости, шли в обнимку по школьному коридору, или Хогсмиду, но никогда не обнимались вот так, просто. Это было... здорово.
– Собирай вещи, детка. Мы немедленно сваливаем отсюда ко всем чертям.
– Ты был прав, Блэк! – захлебывалась она, кажется, совершенно его не слушая. – Они отняли у меня палочку, посадили меня под замок! Они сожгли м-мои вещи, они убили Патрика! Я их ненавижу, ненавижу, ненавижу-у!
Сириус обхватил её лицо ладонями и нашел соленые губы.
Роксана издала сдавленный всхлип и тут же яростно вцепилась в него в ответ.
Сириус выпустил её шею, жадно обхватил руками тонкое тельце, прижимая как можно крепче к себе, как вдруг из коридора послышалось:
– ... обычное дело, она просто волнуется, как и любая невеста!
– Мама! – в ужасе выпалила Роксана, отлипая от Сириуса и оглядываясь на дверь.
– Прячься, быстро!
– Черта с два! – всё ещё задыхаясь и слегка уплывая, Сириус выхватил палочку и направил на дверь. Дверь всосалась в стену с противным звуком.
– Что ты...
– Это их задержит, – Сириус бросился к вешалкам с шубами и принялся срывать одну за другой, в поисках такой, которая смогла бы выдержать жуткий мороз и ветер. В коридоре что-то кричали, в дверь колотили, а ему, как назло попадались только меховые накидки и манто.
– Что ты делаешь?! – Роксана отскочила, когда он в сердцах перевернул вешалку и металл запел и завопил по полу.
– Спасаю наши шкуры! – Сириус стряхнул с себя нагретую кожаную куртку, выпростал рукава из рукавов и швырнул свою куртку Роксане, а сам бросился к следующей вешалке, на которой чинно темнели пальто гостей-мужчин.
– Как мы выберемся? – Роксана уже всунула руки в рукава – они были велики ей размера на четыре.
– По воздуху, а как ещё? – Сириус сдернул с вешалки длинное и черное пальто, с меткой О.К.Б. – Найди себе обувь, быстро!
– Она заперла дверь! Алохомора! Алохомора!
– Скорее! – поторопил её Сириус, влезая на подоконник, Роксана, прыгая на одной ноге, всунула другую в сапог (обувь нашлась в одной из коробок под вешалками), а затем попыталась так же как Сириус влезть на подоконник, но подол платья был слишком узким. Не прибегая к помощи магии, Сириус разорвал его до середины, а потом вдруг обхватил Роксану ладонью за шею и заставил посмотреть на себя. Ветер бросил ему волосы на лицо.
– Запоминай. Заклинание называется Aresto momentum, – дверь пытались вскрыть, колотили в неё, Эдвин что-то кричала. Роксана не видела и не слышала ничего, кроме Сириуса. – Я прыгну первым, а ты меня поймаешь. Потом бросишь мне палочку и я поймаю тебя. Поняла?
Без лишних слов, Роксана выхватила у него палочку.
– Ломайте двери!
– Не промахнись! – Сириус чмокнул у неё перед носом и оттолкнулся от подоконника.
Роксана, нервы которой были натянуты как струны, тут же взмахнула непривычно прямой и жесткой палочкой. Порыв ветра подхватил летящую вниз фигуру, полы длинного черного плаща хлопнули, точно крылья, целый миг Роксана была уверена, что ошиблась, но вот падение замедлилось и Блэк мягко приземлился в снег.
Прошептав «Люмос!», Роксана швырнула палочку вниз. Сириус бросился за ней, Роксана полезла на подоконник, чертыхаясь и отдирая платье от фигурных мраморных розочек на раме, но тут многострадальная дверь наконец поддалась и в комнату влетела разъяренная Эдвин, за ней по пятам – Кларисса Нотт, Катон, Люциус, ещё какие-то люди...
– НЕ СМЕЙ! – завизжала мать.
Уже приготовившись прыгать, Роксана всё же оглянулась.
Зубы оскалены, кулаки сжаты. Глаза отливают хищным янтарным цветом.
Любящая, заботливая мать.
Последний взгляд – на брата, белого как полотно и Роксана прыгнула, оставив позади яростный вопль матери, крики гостей и весь этот отвратительный дом...
Падение было похоже на прыжок на канате – все подхватывается, ветер бьет в лицо, безотчетный ужас, а затем что-то резко дергает вверх, все снова подхватывается и под конец – обидный шлепок в снег.
– Бежим, бежим, бежим! – закричал Сириус, хватая её в охапку и поднимая – в следующий же миг в то место, куда упала Роксана, ударило заклинание, подняв фонтан снега и грязи. Тут же высоко в небе раздался оглушительный хлопок – ночь радостно хохотала фейерверками. Потому что эльфам было приказано дать залп ровно в полночь, в честь помолвки наследника Ноттов. И они ещё не знали, что наследник остался без невесты. Так или иначе, небо рвалось на части, снег плевался в это небо, кто-то что-то кричал, Эдвин Малфой хлестала палочкой, но две небольшие фигурки, целые и невредимые. Бежали и захлебывались смехом, так, как это могут только семнадцатилетние...
Отлетев на безопасное расстояние, Сириус посадил мотоцикл в каком-то лесу. Неукротимый нервный смех всё ещё распирал грудь. Заглушив мотор, Сириус обернулся к Роксане.
– Ты как? Порядок? – он сам не мог понять, чему они до сих пор смеются.
– Х-холодно... – процокотела она, выдыхая клочки рваного смеха.
Немного успокоившись, Сириус протянул руку и убрал с её лица прядку...
Глаза Роксаны горели, лицо разрумянилось от холода.
Желание опустилось на Сириуса тихо и сокрушительно, точно лавина.
Он даже не понял, в какой момент они набросились друг на друга: Роксана прерывисто вздохнула, а уже через секунду они целовались, жадно тиская и сминая друг друга. Руки Сириуса лихорадочно спустили с Роксаны белье и в следующий миг он уже был в ней, без прелюдий и игр.
Хриплые, отчаянные вскрики.
Первобытный танец на холодном, неустойчивом мотоцикле.
Черт возьми...
Ни на одной постели Сириусу ещё не было так хорошо...
* * *
Через час после того, как они вылетели из леса, бензин пошел на убыль. Надо было срочно снижаться. Сириус приземлился прямо посреди какой-то диковинной торговой площади. Ну как, приземлился...мотоцикл с ревом влетел на площадь и лихо пронесся вдоль рядов, распугивая людей и внося разруху. А когда мотор окончательно заглох и ребята огляделись, увидели, что опустевший бак занес их прямиком на знаменитую Ярмарку Фей, ради товаров которой многие волшебники ехали с других концов страны.
Эта ярмарка напоминала очень маленький и тесный передвижной цирк, вылинявший, скрипучий и старый, но всё ещё бодрый и полный жизни. Тут можно было встретить ведьм-домохозяек, безработных эльфов, гоблинов, простых людей и уважаемых алхимиков. Деревья, между которыми теснились фургончики торговцев, кто-то украсил бумажными фонариками и гирляндами. Всюду горели костры, лампадки и керосиновые фонари, во воздуху привольно носились стаи пикси фей-светляков, которых тут же можно было найти на каком-нибудь прилавке в банке, для красоты, или засахаренными.
Каких только фургончиков здесь не было! Кузнечные мастерские гоблинов, брякающие и звякающие, выпечка и вино безработных эльфов, аптечные товары, маленький бестиарий с настоящей мантикорой, единорогом и гарпиями. Особое внимание привлекала пышная клумба на колесах, цветущая и благоухающая, несмотря на холод – фургончик нимфы Мары. На прилавке стояли баночки с алмазной пылью и густым пахучим медом, аккуратными стопочками лежали брикетики пчелиного воска, мерцали флаконы с пыльцой. Широкое окошко было увешано пучками лаванды, валерианы, перечной мяты и аконита, а также целыми связками сверкающих волос единорога и перьев феникса. Снег вокруг фургончика растаял – из земли прямо на глазах лезла колючая весенняя трава и пробивались цветы. Миловидная нимфа Мара в венке из полевых цветов и осенних листьев, шумно ругалась с аптекарем, своим главным конкурентом, который посмел подкатить свой фургончик слишком близко к ней и и теперь переманивал покупателей.
В самом центре ярмарки расположилась сцена – подгнившая, покосившаяся и старая, с заплатанными старыми кулисами из алого бархата, грязными фонариками и выцветшими афишами. На скрипучих досках этой сцены волшебники устраивали дуэли, а иноземные укротители демонстрировали чудеса дрессировки, заставляя мантикор стоять на задних ногах.
На небольшом отдалении от шума и криков расположился живописный табор. Цыганские фургончики вампиров, расписанные яркими красками, увешанные коврами, фонариками и беззаботно выставленными напоказ предметами быта, сгрудились в непроницаемой тени елей, словно маленькое государство. Здесь кипела своя, особенная жизнь. Вампиры в цветастых платках и шалях поверх белоснежных кружевных блуз и роскошных платьев, сидели на коврах, в снегу, пили домашнее вино, курили волшебные травы, смеялись и играли на самых разных музыкальных инструментах, причудливо смешивая восточные флейты с игрой на гитаре.
Пока Сириус договаривался с главой табора насчет ночлега и бензина, Роксана боком сидела на неподвижном мотоцикле, поджав ноги, и мелкими глотками прихлебывала огневиски, закутавшись в необъятную кожаную куртку.
«Вот и всё», отстранено думала она, невидяще глядя на кипящую вокруг жизнь. «Прежняя жизнь закончилась. Больше у меня ничего нет. Нет дома. Нет семьи. Нет палочки. Нет даже одежды, только это драное платье и пара побрякушек, которые я, получается, украла. Вот и всё, что осталось от Роксаны Эдвин Малфой».
Она сделала ещё глоток и взглянула на Сириуса. Он все ещё беседовал с вампирским бароном, тучным мужчиной в алой мантии, кружевной блузе и полосатом платке, концы которого по-королевским лежали на унизанных кольцами руках.
Словно почувствовав её взгляд, Блэк оглянулся и подмигнул. Быстро, сурово, без тени улыбки, как раз в тот момент, когда мимо него пробежала стайка смеющихся детишек.
А на Роксану вдруг накатила волна такой пронзительной нежности, что горло сдавил спазм.
Он забрал её из дома, лишил семьи и будущего.
Но сейчас, когда она сидела на его заглохшем мотоцикле, в тонком рваном платье и с бутылкой огневиски в руке, любила Блэка так, что становилось страшно.
Именно он всегда оказывался рядом, когда жизнь толкала её в пропасть. Именно он хватал её, грубо, бесцеремонно и заставлял жить.
Это неправда, что у неё нет ничего.
У неё есть Сириус.
А у него – она.
Двое никому ненужных изгнанников. Может быть это судьба, что они оказались сегодня здесь? Роксана вдруг подумала, как бы это было здорово остаться на этой ярмарке навсегда. Кочевать по миру, быть свободными и вечно юными, без денег, без положения... безо всяких обязательств. Разве это не есть самое большое счастье?
– Хочешь узначь свою судьбу, кжасавица?
Роксана вздрогнула и открыла глаза. Перед ней стояла знойно-красивая вампирша не первой молодости, вся закутанная в теплые цветные шали. В ушах у неё сверкали золотые кольца, горячие черные кудри рассыпались по беззаботно выставленной напоказ груди, глаза цвета крепкого чая разглядывали Роксану так, словно она была особенно аппетитным куском горячего вишневого пирога.
– Всего пажа капель кжови, милая моя, – вкрадчиво шепелявила вампирша, ненавязчиво подступая все ближе и ближе. Роксана поймала себя на том, что не может пошевелиться. – И я ужнаю о тебе всё: что было, что будет...
Роксана попятилась и уже хотела было выкрикнуть "Проваливай!", но язык странно одеревенел и припал к нёбу, так что наружу вырвалось лишь бессвязное мычание. А в следующий миг веки налились сладкой сонной тяжестью, рука, сжимающая бутылку, ослабела...
– Эй, Роуз, ну-ка оставь девочку в покое!
Как будто кто-то щелкнул пальцами и наваждение пропало. Роксана успела только увидеть, как подол юбки неизвестной исчезает за фургончиком, как перед ней из ниоткуда появился Сириус и бесцеремонно похлопал её по щеке.
– ...эй, слышишь меня? Как ты?
Роксана сонно улыбнулась Сириусу, который был дивно хорош собой в этом черном пальто с высоким воротом и пролепетала:
– Нр-льноо...
– Я смотрю, тебе тут весело? – усмехнулся он, отобрав у неё бутылку, в которой стало на треть меньше янтарной жидкости.
Роксана вместо ответа просто привалилась к Сириусу – голова кружилась так, будто она не ела несколько суток. Рука неприятно саднила – поднеся её к глазам, Роксана увидела две аккуратные круглые дырочки.
– Успела-таки, – проворчал Сириус, оглядев укус.
– Она укусила меня?! – возмущению Роксаны не было предела, но язык все ещё не слушался и прозвучало это скорее озадаченно, чем возмущенно. Она, конечно, слышала, что именно этим вампиры и живут – предсказание будущего по капле крови. Но не зря говорят, что этим только дай укусить – досуха высосут. Раньше это казалось забавнее.
– Простите мою дочь, – виновато склонил голову плотный черноволосый вампир. На нем была не по месту пышная алая мантия, подвязанная цветастым шелковым платком вокруг груди и плеч. Под мантией белела ослепительная рубашка. Пальцы, шею и уши незнакомца украшало золото. Приглядевшись, Роксана. увидела клыки, мелькающие в черной бороде. – Обещаю, вас больше никто не пжобеспокоит, Фужгон ваш на всю ночь. Моя жена о вас пшозаботится.
Он ушел, а вместо него пришла женщина, пышногрудая и статная, в разноцветном платье, меховой накидке, нескольких вязаных шалях и с длинной, карамельного цвета косой. За подол её юбки цеплялась целая свора маленьких детей, один из них сидел в специальной сумке на спине. В крепких натруженных руках женщины дымилась большая кружка.
– Вот, милые, держите, – улыбнулась она, протягивая кружку Сириусу.
Самый мелкий вампиреныш дернул мать за юбку и она тут же взяла его на руки.
– Это ваш согжеет и не дашт заболечь. Вы, люди, такие хжупкие!
Сириус улыбнулся ей так, как улыбался всем женщинам, а затем подозрительно принюхался к зелью.
– Что это? – перепугалась Роксана, увидев, как брезгливо поморщился Сириус. – Это же не...
– Бодропершовое зелье, милая, по моему решепту. Весь миж покупает его у наш. Но, если угодно, могу пжинести вам и кжови.
Роксана затрясла головой и вампирша снова рассмеялась.
– Если я вам пжонадоблюсь, пожовите. А пока отдыхайте. Добжо пжожаловать на Яжмажку Фшей.
Едва с зельем было покончено, добрая вампирша по-имени Марта принесла Роксане чан горячей воды, а также еду и целый ворох чистой, теплой одежды. Пока Роксана мылась и переодевалась, выяснилось, что табор Марты прибыл сюда из Польши. Долгое время они кочевали по всей Европе, пока к ним однажды не явился странный человек со страшным, наполовину змеиным, наполовину человеческим, одновременно безобразным и прекрасным лицом, и не предложил встать на свою сторону.
– Стжашный человек, – говорила Марта, наливая в чашку бульон. У неё был очень большой и комфортный фургон с множеством уютных подушек и ковров, ламп и сверкающих амулетов. Роксана за ширмой натягивала новую одежду, а вампирша-Розалин сидела рядом с матерью и фанатично перешивала под себя платье Роксаны. – Он пжедлагал нам делать стжашные вещи. Мы хоть и вампижи, но не делаем людям зла просто ради забавы. Мы жешили уехать. Яжмажка Фшей такое место, где никто не будет тебя искать и охотится. Ждесь можно бычь свободными.
Роксана переоделась и вышла из-за ширмы. Теперь-то она чувсвовала себя уютнее. На ней был широченный и очень теплый свитер крупной вязки, простые голубые джинсы, великоватые, но вполне удобные и надежные зимние сапоги до колен. Рукава были слишком длинными и Роксана закатала их до локтя. Марта, которая в этот момент убирала воду, вдруг схватила Роксану за запястье.
– Тебя кушал вампиж, девощка? – спросила она. Роксана немного поколебалась, но потом честно рассказала ей про Мирона. Почему-то эта женщина вызывала у неё доверие. Под конец истории Марта посмотрела на неё уже не с жалостью, как смотрела до сих пор, а с уважением. И изрекла очень важным голосом.
– Мижон был славный юноша. Я знала его когда-то. Можешь не бояться гулячь по яжмажке, Рокшана. Больше тебя никто не пше-тжонет.
И Роксана действительно пошла гулять. Точнее, отправилась на поиски Сириуса, который отправился на поиски бензина для мотоцикла. Уйти далеко он не мог, всю Яармарку можно было обойти минут за пятнадцать – и вскоре Роксана действительно нашла его в одном из фургончиков. Сириус стоял в небольшой кучке зевак и жадно наблюдал за тем, как какому-то невозмутимому узкоглазому волшебнику делают татуировку китайского Огненного Шара на спине. По мере того, как двигалась волшебная палочка художника, дракончик оживал, шевелился и разевал пасть, выпуская струи пламени.
– Пойдем! – увидев Роксану, Сириус взял её за руку и потянул за собой.
– Куда? – полюбопытствовала Роксана, хотя на самом деле, ей было безразлично. После того, что случилось сегодня, она была согласна идти за Сириусом куда угодно.
Он привел её к небольшому фургончику, за прилавком которого возился тучный низенький волшебник, с бородой как у Санта-Клауса. Учитывая место, в котором они очутились, Роксана нисколько не удивилась бы, если бы он им и оказался, однако, вместо игрушек фургончик оказался забит узенькими длинными коробками. А поверх окошка тянулась кривая самодельная вывеска, на которой было написано всего одно слово: «Грегорович».
– Ищете хорошую волшебную палочку, а? Вам как, подлиннее или потолще? – спросил продавец с сильным восточным акцентом и пренахально подмигнул Роксане.
Сириус бросил на прилавок мешочек и мастер моментально перешел на любезный тон.
– У меня только самые лучшие товары, – Грегорович покачал толстым как сосиска пальцем и полез под прилавок. Удивительно, как с такими ручищами он вообще ухитрялся делать палочки. Кряхтя, продавец вытащил несколько неряшливых пыльных коробочек и выложил на прилавок. – Давайте начнем с этих, – продавец довольно крякнул и погладил пушистую бороду. – Как вас зовут, мисс?
– Роксана, – она переглянулась с Сириусом и решила не добавлять фамилию. Теперь у неё нет фамилии и нет семьи.
– Превосходно, мисс Роксана! Прошу вас: осина, русалочья чешуя, десять и три четверти дюйма. Пробуйте!
За полчаса Роксана перепробовала наверное два десятка палочек и под конец уже даже начала сердиться на Сириуса за то, что он привел её сюда и разбередил душевные раны. Видимо, ей не суждено найти для себя новую палочку – слишком уж хороша была старая.
В итоге она так расстроилась, что решила выбрать любую – лишь бы только эти двое (Сириус и продавец) отстали от неё наконец. И тут – вот оно! Соприкоснувшись с очередным деревом, ладонь вдруг потеплела. Не глядя на продавца, Роксана рассекла воздух и повертела палочку в руках. Эта кардинально отличалась от предыдущей: светлая, испещренная узорами, безо всякой рукоятки. Очень похожа на палочку Сириуса, только более покладистая и спокойная. Роксана так увлеклась испытаниями новой палочки, что совсем забыла про торговца и опомнилась только когда зазвенели монеты в мешке Сириуса.
Пока она развлекалась эти двое завели какой-то мудреный спор о палочках.
– ...так говорил Джерейнт Олливандер, а он....
– Это глупое суеверие, – отрезал Сириус, выложив на прилавок деньги. – Идем, Роксана, – он взял Роксану под локоть, но она заупрямилась:
– Стой. Нет. Забери это, – она сгребла с прилавка монеты, выхватив их прямо из-под носа у Грегоровича, и сунула Сириусу в руку. – Я сама заплачу!
– Чего? – Сириус даже усмехнулся.
– Мы договаривались об этом, Блэк. Я не твоя подружка, я в состоянии сама за себя заплатить!
– Да? – насмешливо выгнул бровь Сириус. – Интересно, чем? Не заметил, чтобы ты прихватила сейф, когда мы сбегали!
– Этим! – Роксана хлопнула по прилавку фамильной сережкой.
Сириус вздернул бровь и уважительно улыбнулся, вскинув на Роксану взгляд. Лицо продавца попросту вытянулось.
– Б-боюсь, мне придется продать свой фургон и ещё два соседних, чтобы отсчитать вам сдачу, мисс, – пролепетал он.
– Лучше купите себе ещё два фургона, – посоветовала Роксана. – Или три.
Они ушли. Оглянувшись, Роксана увидела, что продавец все ещё смотрит им вслед, высунувшись из своего фургона.
– О каком суеверии он говорил? – спросила она, по пути накладывая пустяковые заклинания на все подряд. Нимфа заругалась, когда пирамидка баночек взлетела в воздух, вампир-торговец гиппогрифами схватился за голову, когда его любимцы выкрасились в разные цвета.
– Ерунда, – отмахнулся Сириус.
– Я даже не знаю, из чего она изготовлена и что у неё внутри.
– Перо гиппогрифа, кипарис, тринадцать дюймов, – проворчал Сириус. Похоже, он все ещё был недоволен тем, что Роксана заплатила за себя сама.
Она поймала его за руку. Остановила.
Поцеловала, так крепко, что Блэк на секунду ошалел.
– Не жалей, пожалуйста, что ты увез меня оттуда, – прошептала она. После поцелуя пар изо рта валил в два раза больше. – Я не собираюсь виснуть у тебя на шее. Не надо меня жалеть и платить за меня. Может я теперь и сама по себе, но я справлюсь! Всё будет как прежде, понимаешь? Это ничего не значит.
Долгие несколько секунд Сириус просто смотрел на неё, словно что-то прикидывал в уме, и улыбался, немного снисходительно и насмешливо.
А затем вдруг взял её за подбородок и легонько погладил синяк на её щеке большим пальцем.
Роксана фыркнула. Сириус возобновил шаг и обнял её за шею, притягивая поближе.
У фургона татуировщика он приостановился и вытянул голову, с любопытством заглядывая в окно. Роксана тоже встала.
Великолепный огненный шар на спине азиата вовсю извивался и изрыгал языки нарисованного пламени. Сириус хмыкнул и чуть качнул головой. Он определенно хотел и себе что-то такое.
Роксана внимательно посмотрела на него.
– Мне нужна бумага, – заявила она и потянула Сириуса за рукав. – Ты тоже пригодишься. Идем!
Через полчаса они вернулись в фургон. Сириус все время фыркал и сыпал насмешкой, но Роксана была непреклонна и отвечала на все его выпады ледяным молчанием. С таким же молчанием протянула листок с оттиском собачьей лапы волшебнику-художнику и уселась на кушетку.
– Где вы хотите татуировку? – флегматично протянул художник – бородатый, длинноволосый волшебник-битник, чем-то отдаленно смахивающий на Джона Леннона.
Роксана без капли стеснения задрала свитер, приспустила слева пояс джинс и ткнула себя пальцем в живот рядом с выпирающей косточкой.
На этот раз фырканье Сириуса привлекло внимание даже апатичного колдуна.
– Здесь.
– Чем будете расплачиваться? – тем же тоном.
Роксана уже было протянула ему кольцо, но тут вмешался Сириус. Золотой галеон рыбкой мелькнул в воздухе.
– Тут за двоих, – он прислонился к стене фургончика и сложил на груди руки. – Я буду следующим.
Сириус сидел на ступеньках фургона, курил, сосредоточенно выпуская в воздух дым, то изо рта, то из носа и заканчивал рисунок того, что хотел бы увидеть на себе, когда из двери, прихрамывая и потирая живот, вышла Роксана. Глаза её блестели, на щеках выступил румянец, губы были плотно сжаты – в общем, она прилагала все усилия, чтобы не расплакаться и держалась хорошо.
– Следующий, – протянул унылый голос гения из недр фургона.
Сириус быстро свернул листок и встал.
– Не надо тебе мерзнуть тут, – деланно-небрежно бросил он, разминувшись с Роксаной и даже не притронувшись к ней. – Иди в наш фургон, у меня это надолго, я буду делать не одну.
Роксану слегка задело такое его отношение. Она, черт возьми, отпечатала на своем теле его дурацкую лапу, а он даже взглянуть не пожелал. И плевать, что сейчас татуировка заклеена пластырем, все равно, обидно до чертиков!
Напоследок Сириус окинул её всё тем же насмешливым, прохладным взглядом и скрылся в фургоне, а Роксана пошла в сторону табора, припадая на левую ногу.
Свирепо взглянув на мотоцикл, охраняющий вход, она кое-как поднялась по ступеням. Открыла верхнюю часть двери, потом нижнюю, вошла внутрь и заперла дверь.
Взмах чудесной новой палочкой и под потолком фургончика загорелся небольшой керосиновый фонарь, так что сразу стало светлее.
Фургончик весь состоял из ковров и россыпи причудливых узорчатых подушек, вытертых, старых, но ужасно мягких и удобных на вид. В углу лежала пара теплых одеял, оставленная заботливыми руками Марты, а также – корзинка, в которой Роксана обнаружила свежий хлеб, сыр и термос с горячим бульоном. Оказывается, вампиры умеют готовить.
После ужина, всё ещё злая и обиженная, Роксана улеглась спать. Зарывшись в подушки, подумала, что теперь назло Сириусу не будет спать и дождется его возвращения, как провалилась в сон.
Ей снилось, что она снова на приеме в особняке Ноттов. Только её матерью во сне была не Эдвин, а Марта. Во сне Марта убеждала Роксану, что та может спокойно разгуливать по дому, но Роксана боялась встретить Сириуса, боялась, что он укусит её и заставит выйти за себя замуж. В конце-концов Марта вдруг обернулась Эдвин и сама укусила Роксану за живот, да так больно, что Роксана закричала и проснулась.
Её одеяло было скомкано и отброшено в сторону. К животу прижималось что-то большое и теплое, а из темноты таращились большие светящие глаза.
Роксана завопила, вскинулась, раскидывая подушки, но тут вдруг зажегся свет и на месте двух светящихся точек появилось лицо Сириуса.
– Эй-эй, это я, успокойся! – закричал он и перехватил её руку с уже занесенной волшебной палочкой. – Это я.
Роксана шумно выдохнула и уронила руку.
– Что ты пытался сделать, извращенец? – пробормотала она, толкнув Сириуса в плечо.
– Сверял, – серьезно сказал Сириус.
– Чт...
Роксана опустила взгляд – пластырь с её живота был сорван и отметина копии когтистой лапы ярко темнела на фоне белой, голубоватой в полумраке, кожи.
– Хотел убедиться, что этот художник сделал всё правильно. Это ведь моя метка, – подобравшись к Роксане на четвереньках, Сириус нагнулся и чмокнул её тату. – Идеально.
Окончательно проснувшись, Роксана села и потерла глаза. Сириус отодвинулся и Роксана увидела, что он весь перебинтован – вся грудь и левая рука.
– Что ты сделал? – заволновалась она.
– Хочешь посмотреть? – Сириус игриво потянул себя за бинты, но Роксана его остановила и сама взялась за узел.
– Тебе никто не говорил, что ты иногда можешь быть редким засранцем, Блэк? – прошипела она.
– Частенько, – небрежно бросил Сириус. Упершись ладонями в пол фургончика и откинув голову назад, он внимательно следил за тем, как Роксана снимает с него повязку.
Роксана торопливо размотала небрежно повязанный бинт, один слой, другой, наконец бинты упали и Роксана уставилась на абсолютно чистую, перечеркнутую знакомыми шрамами грудь Сириуса.
Блэк рассмеялся с хрипотцой.
– На спине, Рокс.
Он повернулся и на Роксану из темноты выскочил рисунок: черный, словно сотканный из мрака, не то пёс, не то демон взбирался по правой лопатке Сириуса и смотрел на Роксану так, словно намеревался броситься. Гибкое тело, лапы сильные, мускулистые, длинный лохматый хвост захлестывает плечо.
Опасный и привлекательный зверь.
Как и сам Сириус.
Роксана провела по красной, немного воспаленной коже пальцем и Сириус зашипел.
– Тебе... идет, – пробормотала она, не понимая, почему штрихи длинной шерсти на плече Блэка так сильно будоражат кровь.
– А вторая? – Роксана тронула было бинты на руке, но Сириус почему-то воспротивился.
– Эту посмотрим позже, – туманно ответил он, придвигаясь ближе.
Роксана хотела было запротестовать, но тут заметила, каким голодным взглядом смотрит на неё Сириус и подумала: это действительно может подождать до утра.
В конце-концов.
Пять дней – это слишком долго.
После они лежали рядом, уставшие и насытившиеся.
Блэк казался совершенно вымотанным и в то же время абсолютно счастливым. На лице юноши расписалась тяжелая, приятная сонливость, даже дымок его сигареты тянулся особенно лениво, даже волосы, упавшие на лицо, казались довольными...
Очень долго они просто лежали и наблюдали друг за другом, безо всяких слов, потому что сейчас они были не нужны. Пальцы Роксаны касались его бровей, носа, губ...
– Мир рушится ко всем чертям, – прошептала она, скользя ноготками по его щеке.
Сириус помолчал немного, пытаясь понять, что именно она имеет в виду: войну, которая, словно невидимый отравленный газ висела в воздухе, семью, которая от неё отреклась, или то, что они здесь, вдвоем, оторваны от всего мира.
– Тебе страшно? – его голос прозвучал как-то необычно-тихо в приглушенном свете лампы и окружении цветастых подушек.
– Нет.
– Тогда в чем дело?
Роксана подложила руку под голову.
– Я не знаю. Я как будто левитирую и не знаю, приземлюсь ли обратно. Что будет дальше, Сириус?
Сириус хмыкнул, глядя на неё снизу-вверх.
– Дальше – не знаю. Честно говоря, мне плевать, что будет дальше, – он перевернулся на спину, закидывая руки за голову. – Но зато я знаю, что сейчас у нас полный бак бензина. А завтра в нашем распоряжении весь этот долбанный свет. И никто не в состоянии запретить нам даже сейчас выйти отсюда и полететь, куда нам захочется...
Его слова проникали в Роксану одно за другим, точно живительный эликсир.
– Понимаешь? В этом и есть свобода, Рокс. Это не левитация. Это полет.
* * *
В лесу было тихо.
Так тихо и светло, как только может быть днем в снегопад. Крупные хлопья снега безмолвно опускались на пушистые еловые лапы, тихо возились в своих норках белки. Лес провожал Лили взглядом, пока она шла вслед за Джеймсом, но взгляд его был не пугающим, а спокойным и ласковым.
Они шли довольно долго, после того, как Ночной рыцарь привез их сюда, но вот наконец Джеймс оглянулся, с загадочным видом поднес к губам палец и отвел вверх ветви елей, пропуская Лили вперед.
Посреди крошечной, укутанной снегом полянки стояла деревянная калитка. Простая, ничем не примечательная калитка, потертая, засыпанная снегом, с блестящей круглой ручкой на боку. Рядом с ней возвышался старинный уличный фонарь. Керосиновый огонек подрагивал в стеклянной лампе и его теплый уютный свет делал полянку поистине сказочной.
Лили подошла к нему, но тронуть не решилась – было в этом фонаре что-то удивительно знакомое – как будто она когда-то уже видела его, видела на этой самой полянке. Только вот непонятно, откуда он взялся здесь, в самом сердце леса, и кто его зажег...
– Ну? – Джеймс обошел калитку по кругу, бросая на Лили пытливый и вместе с тем интригующий взгляд. Уши его красной охотничьей шапки были завернуты вверх и собирали снег. – Что скажешь?
– Это красивое место, – Лили обвела взглядом деревья, обняла спящего за пазухой котенка. – Но я думала, что мы едем домой, а не на...пикник, – она поежилась, втянув голову в теплый белый шарф. – Серьезно, далеко нам ещё? Сначала поезд, потом этот «Ночной рыцарь». Я правда очень устала.
– Лили, мы уже приехали, – загадочно улыбнулся Джеймс и любовно провел ладонью по калитке.
Пауза.
Лили почувствовала, как в умиротворенную душу тоненькой горячей струйкой скользнуло раздражение.
– Ты. Привез меня в лес. Через полстраны. Чтобы показать старую калитку? – прошипела она.
– Ну никакого почтения, – сочувственно вздохнул Джеймс, обращаясь к калитке, а затем внезапно обежал её и обхватил Лили за плечи. – Это не просто старая калитка, Лили! Если хочешь узнать, в чем её секрет... войди в неё.
– Джеймс...
– Я серьезно.
– Зачем? Это же глупо. Это просто калитка, тут даже забора нет и... она никуда не ведет!
Джеймс прямо подскочил.
– Глупо?! Конечно это глупо! – по-прежнему обнимая Лили за плечи одной рукой, он уперся другой в калитку. – Ну-ка скажите мне, мисс Эванс, как работают маглоотталкивающие чары?
– Оказавшись в зачарованном месте, магл вспоминает о каком-то неотложном деле и уходит, – автоматически проговорила Лили.
– Двадцать очков, мисс Эванс! – Лили засопела. – Именно так и поступают маглы, когда забредают в этот лес. Они видят старую калитку и просто уходят, потому что считают, что это очень глупо – открыть её и пройти внутрь. В тот момент, когда они думают, что это глупо как раз срабатывают чары. Но настоящий волшебник... – тут Джеймс легонько толкнул калитку и она открылась с неожиданно приятным мягким скрипом. – Никогда не откажет себе в удовольствии сделать глупость.
С этими словами Джеймс широкими шагами прошел в калитку.
– Ну же, Лили, давай! – подбодрил он, игнорируя скептическую улыбку девушки. – Сделай глупость!
Лили вздохнула и смиренно проделала тоже самое, как можно громче наступая на скрипучий снег.
– Ну? – она раскинула руки, оказавшись перед Джеймсом. – Что теперь? Что-то изменилось?
– Да, – молвил он, заговорщически сверкая глазами, а затем вдруг мягко накрыл её глаза ладонями. – Слушай, – прошептал он ей на ухо.
Лили прислушалась, хотя это было трудно – прислушиваться к чему-то, когда Джеймс вот так прижимается сзади. Но всё же она попыталась.
Сначала не слышала ничего, кроме дыхания Джеймса у себя над ухом... а затем в этот всеобъемлющий звук вдруг тихонечко просочился другой: едва слышный, отдаленный звук трамвайного колокольчика.
– Что это? – Лили удивленно оглянулась, убирая с глаз теплые ладони.
Джеймс усмехнулся и взглядом указал на что-то в снегу рядом с ними. Лили посмотрела туда же... и ахнула.
Мимо того места, где стояли они с Джеймсом, тянулись рельсы.
Самые что ни на есть настоящие, узенькие железные рельсы! Снег успел припорошить их, как будто они лежали здесь все это время, хотя Лили была абсолютно уверена, что ещё пару секунд их здесь и в помине не было.
Игнорируя смешки Джеймса, она подбежала к калитке, распахнула её, вбежала обратно в мир маглов, обежала калитку... рельсов и след простыл!
Под ещё более веселый смех, она бегом вернулась назад, через калитку и рельсы проступили прямо из снега, так, будто ветер сдул с них сугроб и их стало видно. Мало того – из глубины леса снова донеслось таинственное треньканье. Только теперь оно звучало гораздо ближе и становилось громче с каждой секундой.
Лили оглянулась на звук и увидела его.
Волшебный трамвай.
Допотопный, такой, какие путешествовали по стране разве что в прошлом веке, из красного дерева и золота, с двумя горящими фонарями на скобах. Неторопливо выбираясь из лесу, он властно раздвигал пушистые заснеженные ветви и оглашал сонную тишину негромким призывным гудком.
– Пойдем! – Джеймс подхватил очарованную Лили под локоть. – Он проходит этот лес только один раз, следующего придется ждать до завтра!
Лили спохватилась и побежала за Джеймсом, придерживая котенка.
Догнав трамвайчик, Джеймс ухватился за сверкающий железный поручень у двери и забросил внутрь свой рюкзак.
– Давай, Лили! – крикнул он, протягивая руку. – Прыгай!..
...1971 год...
Первый курс.
Внутренний двор школы чародейства и колдовства Хогвартс
– Давай, Лили! Прыгай! – звенит голос очаровательной белокурой девочки.
Марлин Маккиннон – её одноклассница. Лили познакомились с ней на заклинаниях, когда они обе отказались дать списать симпатичному Сириусу Блэку.
Снег уже прекратился и, хотя всю школу здорово замело, девочки все же находят во внутреннем дворе чистое местечко, где можно было нарисовать классики. Рядом топчется пухленькая розовощекая Алиса Вуд в огромном пальто и волнуется, что преподаватели накажут их за рисование на школьном полу.
Лили бросает камешек на дорожку квадратов, но прыжку все равно не суждено случиться. Беспорядочные крики мальчишек, которые минут десять назад затеяли неподалеку бой снежками, становятся уж слишком громкими и резкими. Такие звуки издает только свора сцепившихся собак. Там явно творится что-то нехорошее. Лили прикрывается узорчатой варежкой, следя за тем, как группка мальчишек толкает друг к другу щуплую темную фигурку. С каждым толчком смех и крики растут...
– Куда ты, Лили? – кричит Марлин, когда Лили, не говоря ни слова, направляется прямо к лающей «своре».
– Эй, оставьте его в покое, вы!
На крик первокурсницы никто не обращает внимания – старшие курсы посмеиваются, наблюдая за тем, как мальчишки с первого забрасывают снежками неуклюжего слабого слизеринца, валяют его в снегу и подначивают, толкая друг к дружке, словно куклу. Слизеринец, чахлый и неряшливый, только успевает отплевываться, морщиться и кричать – но вырваться из круга рук и твердых снежков нет никакой возможности.
Когда Лили подбегает, Северус вдруг оступается и врезается в одного из мальчиков – того самого Сириуса, который приставал к Лили и Марлин на уроке. Лили он сразу показался неприятным и злобным – прямо как кусачий щенок, которого слишком часто били газетой. С радостной злостью мальчишка толкает Северуса обратно в центр, как раз чтобы и его друг, противный очкастый мальчишка, имя которого Лили все время забывала, швырнул в «жертву» особенно крупный снежок.
– Прекратите, сейчас же! – надрывается Лили, но её голоса не слышно за криками и смехом. Северус пытается сопротивляться, но это безуспешно, очкарик с удивительной скоростью лепит новые снаряды, у Северуса распухли щеки и нос, Блэк хохочет неожиданно сипло для своих одиннадцати, рыжие близнецы хватают Снейпа под руки, когда тот пытается вырваться и просто швыряют в сугроб.
В конце-концов Лили не выдерживает и бросается к Северусу, чтобы остановить это безумие.
– Я сказала оставь...
Снежок, пущенный Джеймсом Поттером, бьет её прямо по лицу.
Публика ахает, кто-то смеется, но все звуки почти сразу же стихают и тогда все смотрят на сжавшуюся фигурку в черной мантии на фоне ослепительно-белого снега. Лили стоит, не двигаясь, поджав плечи и прижав ладони к лицу.
Всё застывает, включая и Джеймса, который так и замер с нелепо занесенной рукой. Шапка съехала набок, пар часто вырывается изо рта, на лице – ошеломление пополам с испугом. Эта рыжая хоть и вредина (не дала списать), но вроде ничего. Будет обидно, если...
Но вот Лили медленно опускает руки, не поднимая головы и видно, как снег осыпается с её красных, круглых, но твердых, точно наливные яблочки, щек. Потом ресницы её коротко вздрагивают, губы поджимаются и на Джеймса взглядывают влажные, ошеломительно-зеленые глаза.
«Сейчас заревет и побежит жаловаться» – в ужасе думает мальчик, но даже этот страх как-то меркнет на фоне того, какая Лили Эванс, оказывается... симпатичная.
А дальше происходит нечто, определившее потом всю судьбу мальчика по имени Джеймс Поттер. Вместо того, чтобы заплакать Лили Эванс вдумчиво смотрит на него, прищурив свои необыкновенно-зеленые глаза, а затем вдруг с удивительной скоростью хватает снежок и метко швыряет в Джеймса.
И попадает прямо по носу. Нет, надо отдать Джеймсу должное, в последний момент он всё же вскинул руки, но боль от поражения девчонке всё равно наносит ему ужасный, непоправимый удар. Тем более, что потом Эванс демонстративно счищает с себя остатки снега, презрительно смотрит на поверженного противника и помогает подняться зареванному Сопливусу.
– Идем, Северус, – высокомерно говорит она. – Мы идем в больничное крыло, у тебя разбита губа.
– Совсем спятила, Эванс! – кричит ей вслед разгневанный, униженный Джеймс, пока Сириус пытается за шкирку поднять его из сугроба, куда он свалился, не удержав равновесие. – Ты мне нос разбила!
Но Лили не оборачивается.
Она идет, крепко держа Северуса Снейпа под руку.
Щеки её горят, а глаза пылают.
Джеймс Поттер. Вот как его зовут.
Джеймс.
Какое идиотское имя.
Джеймс помог ей вскочить на ступеньку, но сам внезапно отстал от трамвая и пропал из поля зрения. Лили в ужасе бросилась к выходу, но тут рука Джеймса схватилась за сверкающий поручень, а затем и сам Поттер легко вскочил на ступени, чуть не сбив Лили с ног. В последний момент девушка охнула и отскочила чтобы не столкнуться с ним носами.
– Испугалась, да, Эванс?
– Нисколечко, – дрожащим голосом проговорила Лили, дождалась, пока Джеймс поднимется, а затем порывисто обняла его за шею.
Он рассмеялся.
– Добрый вечер, Джеймс! – щелкая кнопочками переносной кассы, к ним подошел машинист. Широкое морщинистое лицо наполовину скрывали пышные седые усы и насупленные брови, из-под которых нет-нет, да и поблескивали внимательные глаза-щелочки. В первую секунду он показался Лили не настоящим, как и весь этот трамвайчик, но потом она пришла в ужас: если он настоящий, кто же в этот самый момент управляет настоящим трамваем?!
– Здорово, Фарбер! – Джеймса, похоже, эти вопросы ни капли не волновали. – Как жизнь? – встряхнув ладонь волшебника, он полез в карман за деньгами.
– Давненько тебя не было видно, Джейми. Домой едете, а? – веселый карий глаз игриво блеснул из-под кустистой брови и подмигнул Лили.
– Домой, Фарб, – Джеймс сунул ему в руку пару сиклей. – Слышал, что в Министерстве творится? Теперь можем путешествовать только так, – он вскинул рюкзак на плечо и обнял Лили за талию, подталкивая к двери.
– Слыха-ал, Джимми, а то как же, – аппарат у машиниста на груди задорно клацнул и выплюнул билетики. В этот же момент трамвай ощутимо качнуло в сторону, но ни машинист, ни Джеймс, не обратили внимания, а Лили в панике вцепилась в его куртку, чуть не оторвав карман. – Теперь-то про нас все вспомнили, доходы за день больше, чем за месяц! Ну что ж, устраивайтесь поудобнее, молодые люди, мы идем в горы! – голос машиниста прозвучал так радостно, словно они были ледоколом, который наконец-то пробил себе путь в море. Взмахнув рукой, он пошел обратно к своей будке.
– Что? – Лили схватилась за Джеймса, когда трамвай опять пьяно покачнулся. – Он сказал в горы?
– Именно так! – Джеймс усмехнулся и распахнул перед ней дверцу, ведущую в вагон. – А ты боишься?
...1973 год...
Второй курс.
Гремучая Ива.
Под радостный вопль и улюлюканье, Джеймс Поттер первым добегает до ствола Ивы и хлопает по нему ладонью. Есть! Он победил! Оппонент, Сириус Блэк, приотстал, отброшенный назад свирепой ветвью. Джеймс оглядывается и победно вскидывает кулак, но тут Ива цепляет его за лодыжку и отшвыривает прямо к толпе, скандирующей «Поттер Поттер, Поттер!»
Поттер валится в траву, а уже через секунду на него обрушивается Блэк.
Мальчишки охают, кряхтят, хохочут, глядя на свои лица, поцарапанные и грязные. Толпа радуется и всем весело, но тут, как обычно, звучит чрезмерно-взрослое:
– Очень разумно.
Джеймс оглядывается.
Волосы Эванс убраны со лба клетчатым ободком, веснушчатый нос и глаза, книжки, прижатые к груди, наличие которой в последнее время почему-то странно беспокоило Джеймса, аккуратненькая форма. Вокруг, как всегда, стайка подружек. Пай-девочки идут на урок.
– Одного наказания, очевидно, было мало, – сообщает она Алисе Вуд и та согласно поджимает губы. Эти двое вечно друг друга поддерживают. Марлин хихикает и накручивает светлый локон на палец.
– А тебе какое дело? – кричит Джеймс, лежа на траве и опираясь на согнутые локти. Вставать он не решается – Эванс за лето подросла и теперь стала на добрых два дюйма выше него. Это ужасно задевало его самолюбие. – Ты за меня переживаешь?
Лили фыркает.
– Мне на тебя наплевать. А вот на факультет – нет. Кажется, профессор Макгонагалл ясно дала понять, что если ещё раз увидит вас здесь...
– Ты просто боишься, – Джеймс поднимается с земли, одаривая внезапно покрасневшую Эванс долгим насмешливым взглядом. Внимание толпы подпитывает его. – Да, ты боишься. Ты всего боишься, Эванс! – продолжает наступать он, испытывая непонятный, но захватывающий азарт. – Как ты вообще оказалась в Гриффиндоре, ума не приложу!
– Я боюсь? – тихо произносит Лили, сужая глаза. – Я?
– Ты, – с удовольствием прищелкивает Джеймс.
Эванс делает глубокий, возмущенный вдох, а затем вдруг сует Джеймсу свои книжки и выхватывает палочку.
Публика, следящая за перебранкой, оживает, девчонки пытаются отговорить Лили, но она отмахивается и решительным шагом направляется к Иве.
– Лили, не надо! – взвизгивает Алиса, видя, как Ива замахивается.
Заметив опасность, Эванс останавливается, вскидывает палочку и кричит:
– Иммобилус!
Ветви испуганно поджимаются и вытягиваются вверх. В абсолютной тишине маленькая тоненькая фигурка подходит к стволу и касается ладонью шершавой коры.
– Вот! – не убирая руки, она оборачивается к раздосадованному Джеймсу. – Совсем неплохо иметь в голове мозги, а не бладжер, Поттер. Ты бы тоже так смог, если бы иногда брал в руки учебники, а не только свою метлу.
– Учебники, да? Эти, что ли? – невинным голосом спрашивает Джеймс и демонстративно разжимает руки. Аккуратные книжки Эванс, в обложках и с цветными закладками, летят в грязь.
Кто-то смеется, Лили, вспыхивая, бросается к нему, но, видимо ногти её в этот момент соскребают с коры какие-то микрочастицы, потому что Ива вдруг оживает и взвивается, точно раненая лошадь.
Полянка лопается от воплей, все бросаются врассыпную. Крик девочки, захваченной ветками, точно лезвие режет воздух. Ученики бегут кто-куда и только Джеймс, наступая на книжки, бежит в обратную сторону – прямо в гущу ветвей. Схватив исцарапанную перепуганную Лили в охапку, он кое-как вытаскивает её из-под Ивы, закрывая собой, но напоследок буйное дерево делает поистине королевский теннисный выпад и дети отлетают на пару метров от земли, чтобы потом кучей повалиться в траву.
Так же быстро, как рассыпались, студенты снова заполняют полянку и окружают приникших друг к другу, перепуганных детей. Крепко держась друг за друга, мальчик и девочка задыхаются и смотрят на Иву, так, словно ждут добавки. Но как только нарушители пропадают из опасной зоны, Ива моментально успокаивается и ветви её шевелятся вновь тихо и спокойно.
Всё ещё тяжело дыша, они отворачиваются от дерева и наконец-то смотрят друг на друга. Карие глаза встречаются с зелеными. В последних – испуг и ошеломление, но все ошеломление мира не идет ни в какое в сравнение с тем, которое настигло тринадцатилетнего Джеймса Поттера в тот момент, когда на него обрушилась Лили Эванс.
Подобные неожиданности случались у Джеймса и раньше. Но сейчас это было так пронзительно и остро, что он ничего не может с собой поделать и только во все глаза смотрит на Лили из травы.
Впрочем, волшебный миг длится недолго.
Не успевает Лили оттолкнуть его и сесть, подозрительно сверкая глазищами, как на их головы обрушивается новое потрясение – на сей раз в лице профессора Макгонагалл, которая уже спешит в их сторону со стороны замка.
Дальше, понятно, что – выволочка, угроза вызвать в школу отца, наказание, все как всегда, но Джеймсу уже нет до этого дела.
Он слишком потрясен и слишком взволнован, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Он ничего не слышит и не видит.
Ноги сами несут его до ближайшего туалета, туда, где можно запереть дверь, отгородиться от всего мира и дать себе время всё понять.
Именно там, в запертой кабинке и произошло одно из самых ярких приключений Джеймса Поттера. И сколько бы лет не прошло, Джеймс всегда помнил его очень отчетливо: запах травы, первого настоящего возбуждения, дурацкого моющего средства и хриплое, беспомощное «Э-эванс», вдруг вырвавшееся из груди под конец...
Крепко сжимая руку Джеймса, Лили шагнула внутрь.
В вагоне было практически пусто, если не считать плечистого волшебника в белой шубе и шляпе, да сухонькой добропорядочной ведьмы в шляпке и пальто с номером «Ежедневного пророка» в руках. Стены здесь покрывала всё та же позолота, пол устилал вылинявший старый ковер. Вдоль окон тянулись ряды бархатных двухместных диванчиков – один напротив другого.
С любопытством озираясь по сторонам, Лили опустилась на мягкий диванчик. Пока она вертела головой, Поттер достал из кармана два билета и сунул в какой-то приборчик с щелью, изогнутой трубкой и динамиком. Лили привстала, чтобы рассмотреть приборчик повнимательнее и тут он хрипло выкрикнул название, да так неожиданно, что Лили подскочила и шлепнулась обратно на диван:
– Сонная лощина!
– Что он сказал? – она схватила севшего Джеймса за рукав. – Какая лощина?
– Сонная, – удивился её реакции Джеймс и оглянулся, когда мимо них прошел волшебник в шубе. – Добрый день, Йетти!
Волшебник резко обернулся и Лили чуть не вскрикнула, увидев под широкополой шляпой широкую приплюснутую морду с двумя лютыми черными глазками, изогнутыми клыками, торчащими из нижней губы и непонятным розовым носом. То, что она изначально приняла за шубу было мехом, под которым отчетливо виднелся полосатый галстук.
– Добрый день, Джеймс, – учтиво проговорил йетти, приподняв шляпу. – Из школы?
– Да, – Джеймс незаметно погладил перепуганную Лили по руке.
– Славно. Передавай привет Хагриду! – с этими словами Йетти сошел с трамвайчика, в дверях поздоровавшись с каким-то дерганным пожилым волшебником в потертом заплатанном пальто, с кучей каких-то чертежей и свертков в руках. На клочковатой голове криво сидела шляпа, увенчанная диковинного вида очками.
– Как жизнь, Икабод? – несколько натянуто спросил Джеймс, когда волшебник поравнялся с их местом. Нервно вздрогнув, он стремительно повернулся к ним, обернувшись всем телом.
– А-а, Джеймс, – его голос облегченно задрожал. Взгляд метнулся по лицу Поттера, перескочил на Лили, но, похоже, не нашел ни в них, ни в ней ничего опасного. – Прекрасно, прекрасно, п-просто прекрасно... – поджав одновременно и плечи, и губы, он двинулся дальше.
– Икабод? – не веря своим ушам прошептала Лили, когда трамвай возобновил ход и застучал колесами. – Икабод Крейн?!
– Да, – удивился Джеймс. – А ты откуда знаешь?
– Если я скажу, – Лили посмотрела Джеймсу в глаза. – Ты мне все равно не поверишь.
В этот момент трамвай вдруг снова качнуло. Икабод, который только-только собирался сесть, с размаху тюкнулся лбом в стену. Всё его имущество взлетело в воздух. Чертежи раскрутились, коробки попадали, устрашающе-круглый свиток покатился по полу...
– Береги голову, – едва слышно молвил Джеймс вслед Икабоду, который издал вопль отчаяния и бросился по вагону вслед за ускоряющейся тыквой в тряпке.
Остаток пути Джеймс знакомил Лили с пробегающим мимо Ипсвичем и своим детством. Только у него получалось рассказывать о невероятно смешных вещах с таким серьезным, почти трагичным лицом. Ему нравилось смешить Лили, видеть, как она пытается не смеяться и не может. В такие минуты он любил её особенно – поэтому без предупреждения лез целоваться и они надолго проваливались в щемящее сладкое тепло, не замечая входящих и выходящих из трамвая путников, прекрасного горного заката за окнами и захватывающего дух пейзажа...
В один из таких, особенно сладких моментов, сухонькая дама у окна напротив отшвырнула газету и пригрозила, что пожалуется на них машинисту, если они не «прекратят этот грязный разврат!».
Джеймс вежливо выслушал все её жалобы, не отпуская от себя Лили ни на дюйм, прокричал в ответ: «И вам Счастливого Рождества, миссис Крамплботтом!», как если бы она была совсем глухая, после чего покрепче обнял протестующую Лили и поцеловал.
Мадам не выдержала и сошла на ближайшей же станции, сопровождаемая довольным смехом Поттера. Едва дверь за ней закрылась, Лили хлопнула Джеймса варежкой по груди, отстраняясь.
– Зачем ты так?
– Затем! – фыркнул Джеймс. – Эта старая карга поставила своей целью извести все парочки в Ипсвиче. Всякий раз, когда она видит меня с девчонкой, колотит своей гребанной сумочкой по... – Джеймс осекся, увидев как Лили красноречиво сместила губы на сторону.
– Я имел в виду раньше! Раньше у меня было много подружек, но сейчас – нет. Я имел в виду только одна, – брови Лили поползли вверх. – Под "подружкой" я имел в виду тебя! Но ты не подружка-подружка, понимаешь, ты не как другие девчонки, ты почти как парень... – Лили выпучила глаза. – Боже... ладно, можешь просто меня убить, – и он сполз по сидению, надвигая на лицо шапку.
Пару секунд Лили ничего не говорила и Джеймс решился приподнять край шапки.
Лили смотрела на него, всё так же подняв брови, только губы её теперь дрожали от смеха.
– Дурак! – проговорила она, потрясенно покачав головой, а затем вдруг сдернула с него шапку и повалила на сидение.
Надо сказать, что Джеймс Поттер ещё никогда не чувствовал себя таким счастливым, как в те мгновения в старом грохочущем трамвае.
...1974 год...
Третий курс.
Кабинет зельеварения
– Время вышло!
Ученики шумят, Слизнорт пускается в обход по классу. Все суетятся и спешат показать ему свои противоядия, а Джеймс тоскливо смотрит в свой котел. Его зелье выглядит так, словно умоляет о легкой смерти, пока Сириус без особой надежды на успех тыкает его волшебной палочкой. Джеймс мрачно лохматит волосы и оглядывается на Нюниуса – тот явно состряпал очередное гениальное творение и весь светится в предвкушении очередной «звездочки».
Эванс смотрит на упыренка с гордостью.
Не в силах вынести такую несправедливость, Джеймс соскакивает с табурета и бросается к шкафу запасов.
– Куда ты? – окликает его Сириус.
– Сейчас старик охренеет, – обещает Джеймс, плюхаясь на место и сжимая свою находку в кулаке.
– Вы не хотите объяснить нам, что это такое, мистер Поттер? – участливо спрашивает профессор, едва заглянув в их котел.
– Это протест, профессор, – Джеймс поправляет очки. Сириус подпирает голову рукой, предчувствуя славную шалость.
– Протест? – Слизнорт кажется заинтересованным и оглядывает класс так, словно призывает всех заинтересоваться вместе с собой. – И против чего же вы протестуете, молодой человек?
– Я считаю, что противоядия – это прошлый век. Когда у вас на руках будет умирать от яда друг, вам некогда будет готовить сложную настойку. Моё зелье – иллюстрация того, что будет происходить с умирающим, пока мы будем греметь котлом и разводить огонь.
Сириус смотрит на него во все глаза.
Челюсть Нюнчика отвисает почти что до пола.
Слизнорт рассеяно смотрит на то, как скрючивается комок вязкой слизи на дне их котла.
– И что же вы предлагаете в таком случае, мой юный бунтарь? – спрашивает он наконец, наклоняясь вперед и цепляя большими пальцами за карманы своей мантии.
Джеймс показывает ему безоаровый камень.
Брови профессора ползут вверх и скрываются под феской алхимика.
Класс погружается в тишину.
– Достаточно иметь такую штуку под рукой и все ваши проблемы будут решены, – Джеймс подкидывает камешек и ловит его на манер снитча. – Сунешь в глотку безоар и все дела.
Несколько долгих мгновений профессор смотрит на него, как на чудо-юдо, а потом вдруг раздается отчетливый, звонкий голос:
– А я согласна с Джеймсом! – заявляет Лили Эванс и в классе моментально становится тихо. – Он прав, нам действительно стоит отказаться от старых представлений о противоядиях. И лучше всего иметь под рукой такой камень, зная наверняка, что он поможет. По-моему это отличная идея, – Эванс оглядывается на него и ободряюще поджимает губы.
Лили Эванс.
Заступается за него перед всем классом.
Обычно она никогда не упускает возможности дать ему понять, какой он тупица.
Во имя Мерлина, если бы в этот момент на школу обрушился метеорит, Джеймс ни капельки бы не удивился.
Слизнорт, однако, не разделяет энтузиазма своей любимицы. Посмеявшись ещё нахальству Джеймса, он влепляет ему «О» за работу над противоядиями и отпускает класс на перемену.
Джеймс, впрочем, особо не расстраивается. Сириус смеется, обхватывая его за плечи, их догоняют Рем и Пит, мимо тенью проскальзывает рассерженный Нюниус...
И тут происходит нечто.
– Подожди, Джеймс! – Лили догоняет его и касается его плеча.
Парни оглядываются вместе с Джеймсом, Сириус презрительно фыркает, но всё же, они отходят, давая им возможность поговорить.
– Знаешь, по-моему это ужасно несправедливо, что он поставил тебе «О», – говорит Эванс. – Ты молодец. Я бы никогда не додумалась до безоара. Это замечательный подход, я жалею, что сама не...
Джеймс так ошеломлен её неожиданной похвалой, что слова вырываются сами-собой:
– Ну и дура!
Лицо Эванс обиженно вытягивается.
– Я сделал это просто чтобы позлить Слиззи. И Нюниуса. Видела, как его перекосило, когда меня похвалили? – он засовывает руки в карманы, стараясь выглядеть как можно более небрежнее. – Я ничего такого не думаю. Я просто не умею варить эти чертовы зелья, вот и всё. Безоар – это херня. Я просто хотел утереть Нюнчику его сопливый нос.
– Зачем? – тихо спрашивает Лили, сузив глаза. В них больше нет ни капли тепла. Кажется, он все-таки перегнул палку. – Почему тебе все время надо кого-то унижать и над кем-то смеяться? Ты итак лучше его во всем, зачем тебе понад... – Лили захлопывает рот и отчаянно краснеет, увидев, как меняется выражение лица Джеймса, но уже слишком поздно. Сказанного не воротишь.
– Лучше? – тут же подхватывает Джеймс, подступая ближе. – Ты правда так думаешь, Эванс?
Лили всё ещё красная как рак, но когда она говорит, её голос звучит удивительно ровно.
– Уже нет, – она демонстративно разворачивается, чтобы уйти, но Джеймс перехватывает её за руку.
– Слушай, не хочешь пойти со мной в Хогсмид на выходных? – выпаливает он.
– Дуре там делать нечего, – раздельно произносит она, а затем высвобождает руку и уходит, держа спину очень прямо.
Джеймс вздрогнул и открыл глаза.
Трамвай мирно покачивался на ходу. Вагон опустел. За окнами совсем стемнело.
Он потянулся и посмотрел вниз. Лили всё так же сладко дремала у него на коленях, подложив под голову рюкзак с вещами. Котенок, которого она выпустила прогуляться, обнюхивал ладонь Джеймса, лежащую у Лили на спине и время от времени принимался кусать его пальцы – вот, что его разбудило.
– Мне нечего тебе дать, приятель, – хрипло сказал ему Джеймс, потирая глаза под очками. – Я и сам хочу есть, но ведь не пытаюсь тебя сожрать, верно? – и он попытался оттолкнуть Живоглота, но эта игра пришлась котенку по вкусу. Он принялся охотиться на руку Джеймса, отскакивать, нападать и замахиваться коротенькими кривыми лапами.
Приказав ему охранять территорию, Джеймс осторожно выскользнул из-под спящей девушки и вышел в коридорчик. Распахнул дверь, ведущую на улицу и высунулся из трамвая на ходу – так же, как делал всегда, когда ехал домой так. Лицо хлестнуло обжигающим морозом, ночной ветер растрепал волосы. Здесь гулкий стук колес казался оглушительным. Джеймс посмотрел вниз – трамвайчик спускался с горы по долгой широкой спирали, опасно нависая над пиками древних сосен, устилавших бархатным ковром снежную долину, в самом сердце которой переливалась огнями Годрикова Лощина...
Крепко держась за поручни и опасно повиснув на руках, Джеймс выгнулся, вдохнув всей грудью и легко оттолкнулся обратно в тепло. Там, по старой-доброй привычке расстегнул штаны и помочился с огромной высоты, насвистывая легкомысленную мелодию, а после уселся прямо на пол и закурил, свесив из вагона одну ногу и обвив рукой золотистый поручень.
Звезды улыбались ему.
Он ехал домой.
Через четверть часа трамвайчик спустился с гор и покатился по краю огромного заснеженного оврага. Мимо побежали первые знакомые домики. Джеймс выкинул сигарету и вернулся в вагон. Усевшись на корточки возле спящей Лили, он посмотрел на неё пару минут, а потом качнулся вперед и уткнулся лицом в её волосы.
– Что ты делаешь? – засмеялась она сквозь сон.
– Пытаюсь тебя съесть, – пробормотал он и отстранился, дав ей сесть. – Мы приехали.
– Не похоже, чтобы он останавливался, – немного встревоженно заметила Лили, когда они вышли в коридорчик и Джеймс распахнул дверь. Трамвайчик на полной скорости ехал мимо длинной остановки, полной украшенных к Рождеству магазинчиков.
– Конечно нет! – Джеймс первым спрыгнул в снег. – Давай, Лил!
Лили зажмурилась и прыгнула, прижимая к себе котенка. Джеймс поймал её, но слегка поскользнулся и они лихо провернулись на скользкой дорожке, хватаясь друг за друга и смеясь.
– Что значит не останавливается? – выдохнула Лили, поправляя берет и глядя вслед уходящему трамваю.
– Это древнее заклятие. Лощина – часы, солнце и луна – стрелки, а трамвай – что-то вроде пружины. Когда он остановится, время в Ипсвиче тоже остановится. Поэтому он никогда не останавливается, – Джеймс отодвинул шапку на затылок, жадно разглядывая знакомый пейзаж, после чего схватил ошеломленную Лили за руку. – Ладно, идем! Хочу показать тебе город!
На первый взгляд Годрикова Лощина показалась Лили причудливой смесью Косого Переулка и Хогсмида. Те же извилистые улочки, покосившиеся магазины и кривобокие дома, та же мощеная булыжником дорога и фонари – такие же, как тот, в лесу.
Рождество здесь чувствовалось особенно живо. И совсем не чувствовалась война, хотя агитационные плакаты и объявления "Разыскиваются" украшали все свободные стены и столбы.
Грядущий праздник смотрел на Лили из окон цветными огоньками, дышал в лицо ароматами хвои, печенья с корицей и остролиста. Из небольшой церквушки на площади доносились светлые звуки рождественского хорала. То и дело звякали колокольчики на дверях магазинов.
Снег шел обильно, покрывая крыши, ветки и старомодные вывески магазинов мягкими пушистыми шапками.
Лили с любопытством вертела головой по сторонам, одной рукой держась за Джеймса, другой прижимая к себе котенка. Джеймс шел уверено, легко лавируя в толе, изредка здороваясь с кем-то из прохожих.
По пути домой они заглянули на главную городскую площадь.
В самом центре её высился гигантский мраморный обелиск с именами волшебников, которые защищали городок во время Гриндевальдовского террора. Позади него и вокруг высились величественные голубые ели, закутанные в роскошные снега, всюду стояли деревянные скамейки, матово горели фонари. Вокруг памятника развернулся шумный зимний праздник с ледовым катком и палатками мелких аттракционов, как-то «Поцелуй Вейлы» за три галлеона и катания на гиппогрифах, которым явно не нравились их бархатные попоны.
В лотке с горячей выпечкой Джеймс и Лили взяли две бумажные тарелки с кусками аппетитнейшего, горячего шоколадного пирога с патокой и две кружки дымящегося какао. Расположившись со всем этим за одним из деревянных столиков под навесом, оголодавшие, раскрасневшиеся ребята набросились на еду. Столики были расположены у выхода из катка – в воздухе звенели веселые крики, смех и чудесно пахло горячим шоколадом.
После Лили ненадолго оставила Живоглота под присмотром у компании восторженных маленьких девочек и вытащила Джеймса на каток.
И как бы Поттер ни был хорош в небе на метле, по льду он двигался как беременная мантикора. Лили же, каждую зиму ходившая на каток с родителями, порхала по льду с удивительной легкостью и грацией. Первые сорок минут она мужественно пыталась научить этому Джеймса, но чем самоотверженнее старался её ученик, тем чаще и живописнее он падал, как правило, увлекая за собой и учительницу. В конце-концов, Джеймс все же смог проехать пару кругов без единого падения, но потом сдался, запрыгнул на бортик и наблюдал за Лили издалека.
– Эй, Поттер!
Джеймс оглянулся и увидел Ганса-пекаря в лохматой ушастой шапке и клетчатом пальто. Веснушчатый рыжий парень, похожий на пони-переростка лихо подъехал к Джеймсу по льду и врезался в ограждение. Джеймс спрыгнул на лёд и порывисто обнял старого друга.
– Привет, старина! – он похлопал его по спине. – Я уж думал, ты свалил из этой дыры!
– Ага, черта с два! Сам-то не торопишься сваливать! – Ганс нахлобучил ему шапку на глаза. – Слыхал о том, что у тебя случилось. Сочувствую, парень.
Сказано это было просто и без лишних соплей, но Джеймс знал, что Ганс, который остался без семьи в двенадцать лет, понимает его как никто другой. Поэтому просто и с благодарностью пожал его крепкую мозолистую ладонь.
Раздался шорох – к ним подъехала Лили, но в последний момент слегка споткнулась и легонько врезалась в Джеймса.
– О-ой-ой! Извини... – она со смехом выпустила его и с любопытством посмотрела на Ганса. Тот при виде раскрасневшейся, счастливой Лили слегка открыл рот и вдумчиво вытер нос рукавом пальто.
За все эти годы, благодаря рассказам Джеймса Лили Эванс превратилась для деревенского мальчишки во что-то вроде знаменитости. А Джеймс всегда втайне мечтал, что когда-нибудь сможет представить её ему как «свою девушку». И теперь, когда он произносил заветные слова, голос его слегка срывался от гордости:
– Познакомься, Лили – произнес Джеймс, обнимая её за талию и значительно глядя на пекаря. – Это Ганс Гримм, мой старый друг. Ганс, это – Лили Эванс. Моя девушка.
...1975 год...
Пятый курс.
Ива у Озера.
“She loves you, yeah, yeah, yeah
She loves you, yeah, yeah, yeah
And with a love like that...
You know you should be gla-a-ad. ”
Джеймс бьет по струнам, завершая куплет и раздаются аплодисменты. Не хлопает только несколько человек. И Лили Эванс – одна из них. Но Джеймс знает, что Лили все равно слушает, как он поет, хотя и сидит к нему спиной. Ей ведь нравится эта песня. Он сам слышал, как она говорила об этом Вуд на прошлой неделе.
Джеймс поет, красноречиво глядя на неё – и все, кто в курсе, посмеивается, ожидая, чем все закончится на этот раз. Столкновения Хулигана и Отличницы – одно из любимых развлечений их курса. Джеймс видит, что ей очень хочется повернуться, но Эванс упрямая как сто гиппогрифов, к тому же за эти годы так хорошо отточила навык игнорирования Джеймса Поттера, что уже и сама не может ему сопротивляться. Так и сидит на своем пледе рядом с Нюниусом, черт подери, повязывает ему на запястье фенечку, эту чертову хрень, от которой балдеют все девчонки в школе. Она, что, действительно такая глупая, что верит в эти талисманы дружбы? Низзлам на смех! Но дело даже не в этом. Нюниус, эта гоблинова отрыжка, имеет право трогать её, пялится на её коленки и сиськи, сколько ему влезет и вообще, наверняка и целовать, а он, Джеймс Поттер, мечта любой нормальной школьницы, в пролете! Это, мать его, настолько не честно, что струны в руках Джеймса то и дело зло вздрагивают – всякий раз, когда Лили дотрагивается до Снейпа.
Не в силах больше терпеть то, как этот упырь наслаждается сливками на солнышке, Джеймс резко меняет песню и поет «Oh, Darling!», предварительно изменив «Дорогая» на «Лили». Это имя стонать куда приятнее, чем безличное «Дорогая».
В конце-концов, фишка ему удается – Эванс оборачивается и смотрит на него как на полного идиота. Но Джеймс видит, сколько усилия она вложила в этот презрительный взгляд, потому что щеки у неё пунцовые, поэтому немедленно хватается на предоставленную возможность. Бровь под небрежно упавшей на глаза челкой вздрагивает: «Эй, Эванс!», а губы, тронутые легкой усмешкой знают, что Лили Эванс совсем не против подарить им поцелуй.
Лили отворачивается – с поистине королевским достоинством.
А Нюниус, кажется, уже готов сожрать Джеймса вместе с его гитарой и деревом.
Джеймс снова меняет репертуар и поет разухабистую ирландскую песенку про гнома, которому очень нравится, когда его за шкирку выкидывают из огорода. Здесь игра имен получается ещё более красочной, а когда песенку подхватывают и парни, Нюниус так и вовсе заливается краской и вскакивает, но Лили в последний момент хватает его за руки. Её слова, которых Джеймс не слышит, работают. Снейп успокаивается и садится на место.
А затем Лили Эванс разбивает Джеймсу сердце. Сначала каким-то особенным жестом сцепляет руки с Нюниусом – жест выглядит так, будто они проделывали его уже сотни раз. А затем вдруг наклоняется и целует Нюниуса в щеку. Не быстро и смущенно, а серьезно. По-настоящему. А затем они собирают вещи и вместе поднимаются с травы, намереваясь уйти.
И тут Джеймс понимает, что все равно никогда не влезет в этот их мирок. Что там всегда будет место только им двоим. Без него. И это внезапное озарение бьет так больно и неожиданно, что на глаза наворачиваются злые слезы и всё, что ему остается, это захлебнуться собственной желчью и выдать с поддельной ухмылочкой:
– Эй, Эванс-детка! Покажи сиськи?
Парни покатываются со смеху, а Джеймс запускает пальцы в волосы и посмеивается в ответ на одобрительные хлопки по плечам. Конечно, он говорит это не со зла, а просто ради забавы и для того, чтобы она обратила на него хоть крупицу своего внимания. Ладно, ещё потому, что ему действительно хочется их увидеть. Обычно Эванс просто фыркает в ответ на такие предложения, и отворачивается. Она привыкла, в последнее время каждое их утро начинается с этой фразы. В такие минуты не только Эванс, но и её верные подружки, Марлин-Алиса-Мэри, смотрят на него как полнейшего идиота и, кажется, мечтают сдать в Мунго.
Но на этот раз, похоже, чаша её терпения переполняется. Вместо того, чтобы как всегда проигнорировать его, Эванс вдруг порывисто оборачивается и кричит:
– Только после того, как ты покажешь Мисс Питтипэтт свой член!
Полянка взрывается радостным смехом и Эванс уходит, оставив Джеймса совершенно растерянным.
А Нюнчик забрасывает свою сумку на плечо, окидывает Джеймса презрительным взглядом и бросает:
– Сдулся, Гриффиндор?
И это становится последней каплей.
Сиськи Эванс – это, конечно, изумительно, но когда на карту ставится честь всего факультета, нельзя давать слабину. Именно эти мысли приводят Джеймса в кабинет хорошенькой учительницы, которая ещё не знает, что ей уготовано.
Мисс Питтипэтт – их преподаватель по защите от Темных сил. Молоденькая, неопытная учительница, хорошенькая, темноволосая, в очках. Вторая любимая жертва Джеймса Поттера в этой школе. Один раз он так довёл её на одном из уроков, что она убежала из класса в слезах. А он всего лишь спросил у неё, что делать, когда на уроке вдруг встаёт на учительницу. Конечно, гордиться ему было нечем, но Эванс не оставляла ему ни единого шанса, надо же было куда-то девать энергию. А Джин Питтипэт ему даже нравилась. Но теперь у него не было выхода. Джеймса Поттера не возьмешь «на слабо».
Джеймс входит в кабинет и оглядывается.
Парни, а с ними и кое-кто из слизеринцев, караулят под дверью, дабы подтвердить, что Джеймс не солгал.
Когда он подходит к её столу, терзаемый одновременно и азартом, и угрызениями совести, учительница как всегда проверяет работы. При виде своего главного ката, слегка робеет и поджимает плечи, но берет себя в руки и спрашивает с профессиональной холодностью:
– Вы что-то хотели, Поттер?
А Джеймс горько вздыхает, поджимает губы и, со словами: «Простите, мэм, на кону честь факультета!», лихо расстегивает ширинку и достает из штанов своего взбудораженного дружка.
Мисс Питтипэт уволилась на следующий же день – за месяц до конца учебного года, а Джеймс загремел в наказание до конца экзаменов. И в первую же его отработку, проходившую в подземельях, к нему пришла Лили. Мрачная и серьезная.
– Ты идиот, – заявляет она с порога, громко закрыв за собой дверь. – Я же пошутила!
– А я нет, – отзывается Джеймс, особенно старательно размазывая по доске белую меловую грязь. – Но лучше быть идиотом, чем лгуном.
– На что это ты?..
– Я выполнил свою часть договора, – Джеймс шлепает тряпку в ведро и оборачивается. Эванс стоит, скрестив на груди руки. Красивая. Рыжая. – Твоя очередь.
– О чем ты? – подозрительно спрашивает она и зачем-то оглядывается на дверь.
– Ты обещала показать их мне, – Джеймс взмахом руки указывает на её грудь. Эванс возмущенно поднимает брови. – Давай!
– Поттер, ты, что, серьезно? – голос её звучит насмешливо, но в глазах мелькает испуг.
Пару секунд Джеймс выжидательно смотрит, а затем фыркает и отворачивается
– Так я и знал. Девчонки не умеют держать слово. Этого следовало ожидать. Иди, Эванс! – бросает он, заметив, что она всё так же стоит у двери, закатывает рукава и смачивает тряпку в ведре. – Я никому не скажу, какая ты на самом деле лгунья.
Лили не уходит и всё так же смотрит на него. В глазах блестят яростные слезы. Кажется, она действительно ненавидит его в эти минуты.
– Что ещё? – вздыхает Джеймс, выпрямляясь и тут Эванс, не отпуская его взгляда и всё крепче сжимая дрожащие губы, быстро-быстро расстегивает пуговки на школьной блузке, да с такой силой, что они только чудом остаются на местах. А потом она распахивает блузку и Джеймс машинально отступает, сраженный, уничтоженный...
Из-под строгой и скучной школьной рубашки Эванс на него смотрит нежное, белое, воздушное кружево, обнимающее едва обозначившуюся, мягкую грудь. В веснушчатой ложбинке оскорбленно сверкает золотой медальон.
Мерлин...
Они даже лучше, чем он представлял! И как же ему хочется...
Джеймс тяжело сглатывает и поднимает на лицо Эванс влажный, блестящий взгляд.
Она вся просто трясется от ненависти: губы сжаты, в глазах плещется столько обиды и злости, что Джеймсу становится попросту грустно.
– Ну что? Ты доволен, Поттер? – спрашивает она звенящим голосом. – Теперь всё?
Джеймс глубоко втягивает воздух через нос и медленно втискивает руки в карманы.
– Вообще-то я иначе представлял эту сцену, но... да, наверное доволен.
Лили всхлипывает и запахивается, шарахаясь спиной к двери.
Губы её, дрожащие и красные выгибаются и шепчут «Господи, Поттер, как же я тебя ненавижу!», а после происходит сразу несколько вещей: Эванс бросается к двери, а Джеймс бросается к Эванс.
– Слушай, ладно, я был неправ! – говорит он, тщетно пытаясь казаться веселым и непринужденным, вот только Эванс совсем его не слушает и хочет одного – вырваться и убежать. Все попытки удержать её начинают казаться настоящим насилием. Но Джеймс не сдается. – Эванс, ну Лили, ну я не хотел тебя обижать, правда, я пошутил! Я пошутил, слышишь? Ну прости меня, я вовсе не... хочешь я извинюсь? Хочешь, я на колени встану!
В этот же момент Эванс с силой отталкивает его от себя и выскакивает в коридор. Дверь оглушительно захлопывается. Джеймс слышит приглушенные рыдания, а затем быстрые, удаляющиеся шаги.
Сердце его колотится, как сумасшедшее.
Он фыркает и усмехается в закрытую дверь, неторопливо отступает от неё, держа руки в карманах брюк. Небрежной, пружинистой походкой возвращается к доске.
А потом размахивается и со всей дури бьет ногой по ведру с водой.
...Джеймс открыл дверь и они с Лили, все ещё смеясь и отдуваясь от быстрого бега, ввалились в прихожую. Джеймс был весь облеплен снегом: он набился в его шапку, под воротник, в рукава, повсюду – Ганс не смог так просто простить ему завоевание первой красавицы школы. Маленький завистливый засранец.
– Боже, ты бы видел себя, – тоненьким голосом говорила Лили, глядя, как он трясет головой. – За что он тебя так? – она выпустила Живоглота и принялась сама отряхивать Джеймса, смеясь и сверкая глазами.
– Просто он меня очень любит, – Джеймс бросил свой рюкзак и куртку на ближайшее кресло, стараясь не обращать внимания на тишину, которой встретил его дом. – Располагайтесь, мисс Эванс! Чувствуйте себя как дома, – он зябко одернул промокший от снега свитер и помог Лили снять пальто, после чего направил палочку на камин у стены и в нем тут же весело затрещало пламя. – Я сейчас сделаю нам что-нибудь выпить.
Он ушел на кухню. Лили улыбнулась Живоглоту, который уже обнюхивал незнакомую мебель и украдкой огляделась, потирая замерзшие руки. В прошлый раз, когда она была здесь, её внимание целиком и полностью занимал разбитый и уничтоженный Джеймс, так что она не особенно смотрела по сторонам. Тем более, что сам дом полнился людьми, которые были не очень-то рады её компании.
Сейчас же коттедж Поттеров смотрел на неё дружелюбно и тепло, так, будто давно ожидал здесь увидеть.
Миссис Поттер явно старалась избегать темных, мрачных оттенков – в гостиной уютно теснились пухлые кремовые диваны с плетеными соломенными спинами и ручками, повсюду, что особенно радовало глаз, пестрело много растений. На окнах – песочные шторы, на полу – паркет, на стенах – ароматные панели. Если бы не камин из крупного круглого булыжника и не меховые ковры, можно было бы подумать, будто это – какая-нибудь летняя резиденция на берегу океана.
Вслушиваясь в грохот посуды, доносящийся из кухни, Лили подошла к камину и протянула к огню озябшие ладони. Взгляд её упал на фотографии, стоящие на каминной полке.
Сердце словно когтистая лапа сдавила. На одном снимке красивая, но немолодая женщина снова и снова целовала абсолютно счастливого темноволосого карапуза, перемазанного тортом. На другом привлекательный темноволосый мужчина вбегал в высокую траву, держа в захвате под мышкой мальчика лет восьми, который раскидывал руки, изображая, очевидно, дельтаплан. Мальчик хохотал так, что становилось даже странно – почему этого не слышно. На третьем снимке были изображены только Карлус и Дорея. Родители Джеймса сидели на диване в этой самой гостиной – Дорея поджимала ноги и, несмотря на свой возраст, казалась девически хрупкой и тоненькой. Карлус чем-то неуловимо напоминал Джеймса – постоянной тенью усмешки на губах, веселым, проницательным взглядом...
Сглотнув возникший в горле ком, Лили отвернулась от снимков. На кухне что-то оглушительно брякнулось об пол.
– Джеймс, тебе нужна помощь? – настороженно спросила она, подступая к выложенной булыжником арке, за которой скрывалась кухня.
– Нет! – выкрикнул Поттер. Голос у него был таким напряженным, словно он сражался с разъяренным гиппогрифом. – Всё под контролем!
– А где ванная комната? – спросила Лили, прижавшись к дверному проему щекой. Кухонька Поттеров была довольно маленькой и, также как и гостиная, просто лучилась теплом: светло-оранжевое дерево, рисунки осенних даров на стенах, пучки трав и засушенных луковиц. Простой деревянный стол посередине, сейчас был весь заставлен бутылками и завален какими-то пакетами. Дверца кладовой были распахнуты. Джеймс, который в этот момент тыкал палочкой в огонь под кастрюлькой с вином, отскочил от бабахнувшей камфорки и помахал полотенцем, разгоняя дым.
– Наверху, – он прокашлялся и поправил очки плечом. – А моя комната – вторая дверь справа. Осматривайся.
– Тебе точно не нужна помощь? – на всякий случай спросила Лили, с улыбкой глядя на фартук с кукурузинами, который делал гриффиндорского капитана невероятно забавным.
– Нет, Эванс, хоть что-то я сегодня должен сделать хорошо, – прошипел он, пытаясь подавить революцию специй в кастрюльке. Лили поняла, что он таким образом хочет взять реванш за каток и особенно болезненный снежок от Ганса-пекаря, поэтому с улыбкой удалилась. Опасно вставать между мужчиной и кастрюлькой.
– Я буду наверху, – предупредила она, поднимаясь по лестнице. И потому не увидела, как Джеймс на кухне выронил бутылку с вином, потому что у него тряслись руки.
* * *
К двери в комнату Джеймса был прикреплена табличка.
Потирая влажные ладони, Лили подошла к ней, погладила ладонью гладкую круглую ручку и прочитала надпись, сделанную крупным детским почерком:
«Джеймс Чарльз Поттер. Будущий величайший в мире игрок в квиддич. Без разрешения не входить!»
Лили улыбнулась, повернула ручку и вошла внутрь...
...Джеймс двигается очень быстро...
Ведь не зря говорят, что комната – все равно что душа человека. Здесь всё, каждая вещь, каждый штрих, самый воздух и тишина – всё было Джеймсом, всё дышало им. Лили даже замерла на секунду, настолько это было неожиданно и очевидно – как будто она не в его комнату вошла, а шагнула прямо в него, в его внутренний мир...
...нетерпеливые руки срывают с неё свитер. Пока пальцы Лили путаются в его волосах, его - в застежке на её белье, а губы, не отрываясь от шеи шепчут «Черт...». Лили выворачивает руку за спину, помогая ему. С глухим рычанием он срывает с неё ненужное, белое кружево и валит на покрывало...
Едва Лили вошла, маленькие светильники на стенах налились приглушенным теплым светом. На одном из них висел школьный галстук. Вот тут он вырос. Вот тут проходило каждое его лето вне Хогвартса...
...он целует её шею, плечи, ключицу, безжалостно мнет, ласкает языком, целует грудь, спускается на живот, облизывая, прикусывая кожу, ещё ниже, ещё...
Она даже не помнит, в какой момент сделала то, что так её пугало – когда она раздвинула ноги. Ей часто случалось испытывать возбуждение, но это не имело никакого сравнения с тем, что было раньше. Это было даже не возбуждение, а мучительная, отчаянная потребность в том, чтобы Джеймс дотронулся до неё там.
И когда он делает это, Лили взрывается удовольствием, выгибается дугой и вскрикивает – впервые в жизни вскрикивает, потому что не может удержаться...
Под окном, небрежно задернутым шторой, стояла довольно низенькая широкая тахта, заваленная подушками и застланная темно-серым пледом в черную клетку.
...плед сбился и свалился на пол, постель разметалась под их сплетением. Джеймс рывком садится на колени и увлекает её за собой, жалобно раскрасневшуюся, беспомощную, слабую. Лили невольно охает, врезаясь в него, сжимает его бедра и талию коленями, обнимает его за шею, легонько вонзая ногти в спину и всё ещё слегка задыхаясь.
К этому потрясению она была ещё не готова.
Её всё ещё трясет...
Мерлин, не может быть, чтобы это было так хорошо...
Комната располагалась в мансарде, под скатом крыши. У стены напротив кровати располагаясь длинная, самодельная книжная полка в метр высотой, забитая учебниками, книжками, комиксами, журналами и пластинками. Между кроватью и комодом – письменный стол, обклеенный этикетками из-под сливочного пива и огневиски. Одна его ножка рассеяно поскребывала пол самыми что ни на есть настоящими когтями...
...Боже, кто бы мог подумать, что он окажется таким, думает Лили, плавясь в его объятиях. Не может быть, чтобы это был он, такой, такой, тако-ой...
По телу Джеймса, влажному от пота, то и дело проходит дрожь. Один раз, другой. Пальцы Лили спускаются из его волос к лицу, она обхватывает пальцами его голову, останавливая. Смотрит ему в глаза.
– Ты дрожишь, – шепчет она. Джеймс дрожит, а ей не страшно.
Лили встала с постели и подошла к открытой книжной полке. Потрогала корешки старых школьных учебник, удивилась, увидев втиснутый между ними томик Эрнеста Хэмингуэя. На самой полке располагался маленький зал славы Джеймса Поттера: кубок школы по квиддичу за пятый курс, кубки с местных соревнований, парочка книг о квиддиче и страшно потрепанное руководство по уходу за метлой. На стене над ними несколько медалей, постеров с автографами, целая коллекция вырезок из «Пророка» о прошедших квиддичных матчах (все посвящены игры «Кенмарских коршунов») и фотографии Джеймса в форме и на метле. Рассеяно глядя на то, как Джеймс снова и снова вскидывает своё тело вверх, держась за древко одними руками, Лили пролистала зачитанный том «Истории квиддича» и тут из него выпала цветная карточка. Присев, Лили подобрала её и внутри что-то сладко ёкнуло – это была её фотография, страшно замусоленная и потертая...
Глаза у Джеймса – пьяные, невменяемые.
Едва ли он слышит, что она говорит ему. Да Лили и сама не понимает, зачем говорит это.
Она притягивает его к себе и снова они целуются, обхватывают, лохматят, сжимают...
– Лили... – выдыхает он, не открывая глаза и спускаясь на её шею. Не может остановиться и перестать целовать – губы, шею, плечо. – Лили, я больше не могу...
Опасаясь, что сейчас в комнату поднимется Джеймс, Лили сунула фотографию на место и кое как примостила книжку в стопке старых спортивных журналов, но что-то мешало. Этим чем-то оказался старый альбом для рисования.
Лили опасливо покосилась на дверь, перешла с альбомом к постели и перелистала пару страниц.
Летящий снитч, такой настоящий и объемный, что его, кажется, можно обхватить пальцами. Ещё один летящий снитч.
Снитч в руке – пальцы прорисованы до мельчайших деталей и трещинок.
Человек на метле – один, другой, третий.
Портрет Дореи Поттер за столом на кухне. Невероятно красивый, полный любви портрет.
От следующего рисунка у Лили перехватило дыхание.
На неё внимательно смотрели красивые миндалевидные глаза.
Её глаза.
На следующей странице она снова обнаружила себя – чуть в профиль, как если бы сидела за партой. Голова опущена, копна волос, убранная на одну сторону, кажется куда пышнее, чем есть на самом деле. Любовно сглаженная линия шеи и тщательно прорисованные завитки волос. Лили машинально тронула себя за шею в том месте, где на рисунки пушились тонкие волоски...
На лестнице раздались шаги. Лили поспешно захлопнула альбом.
Дверь открылась и в комнату боком протиснулся Джеймс с двумя кружками в руках.
– Ну что, как тебе моё логово?
– Тепло, – это было первое, что пришло Лили на ум. На почему-то никак не могла заставить себя посмотреть ему в глаза. – У тебя классная комната. Похожа на те...
То ли она встала слишком резко, то ли Джеймс шагнул слишком близко, но Лили случайно выбила кружку у него из рук. Замечательный, выстраданный в кулинарных муках горячий глинтвейн фонтаном ударил в воздух, заляпав Джеймса, а когда тот неловко дернулся, вторая кружка почти целиком выплеснулась Лили на грудь.
– Вот и согрелись, – смеялась Лили, брезгливо оттягивая липкую и мокрую ткань.
– Тебе понравилось? – смеялся Джеймс, отплевываясь и протирая очки краем футболки.
– Очень. Дай мне во что-нибудь переодеться, – попросила Лили и, убедившись, что Джеймс не смотрит, вылезла из мокрой одежды.
...рука её скользит вниз по вздрагивающему поджарому животу, пальцы нащупывают застежку. Джеймс прерывисто вздыхает и утыкается горячим лбом в её плечо, до боли сжимая её предплечья.
А затем она расстегивает его джинсы.
Её рука узко проскальзывает в жар.
Джеймс мучительно мычит и бедра его резко дергаются ей навстречу. У Лили перехватывает дыхание, когда она чувствует, как сама по себе растет горячая плоть в её ладони.
– Стой... – стонет он. – Не так...
Она растерянно замирает. Ей страшно, вдруг она сделала что-то не так?!
– Ложись... – хрипло шепчет он, окончательно стягивая джинсы...
Футболка Джеймса была велика ей размера на четыре. И пахла Джеймсом.
Лили влезла в неё и выпростала волосы, искоса поглядывая, как Джеймса у комода вылез из свитера. У него была узкая талия. И широкие плечи. И пара родинок на поясе и лопатках. Он был очень красивый... её Джеймс. Его хотелось трогать. Гладить. Обнимать. Просто прикасаться к нему.
Лили прерывисто вздохнула, отвела взгляд и снова взяла альбом.
Теперь и у неё слегка дрожали руки.
...Время замедляет свой бег. Лили откидывается на подушки – сердце колотится от внезапно накатившего страха.
Справившись с джинсами, Джеймс встает на колени на покрывале, глядя на Лили сверху-вниз.
Грудь вздымается, на щеках румянец, рыжие волосы разметались, а в глазах, огромных и распахнутых, золотится свет. Ноги испуганно сжаты.
Он как будто провалился в одну из своих фантазий...
– Что там у тебя? – Джеймс плюхнулся на постель у неё за спиной и Лили оглянулась.
– Ты не говорил, что так хорошо рисуешь.
– Ты никогда не спрашивала, – Джеймс сел и взял у неё свой альбом. – А, точно. Сто лет его не видел. Наверное мама нашла, – он перелистал страницы, не заметив, как Лили быстро опустила глаза при упоминании Дореи Поттер – это прозвучало так легко, как если бы она все ещё была здесь. – Смотри-ка, Даррен О'Хара, – воскликнул он, ткнув в рисунок человека на метле. – Трижды капитан «Коршунов». Крутой парень!
На рисунке Дореи Джеймс тяжело сглотнул и ничего не сказал.
– Эйдан Кили, – комментировал он ещё одну фигурку в полете. – Великий ловец. Он может...
– А это кто? – тихо спросила Лили, указав на третий свой рисунок – довольно-таки откровенную фантазию Джеймса на тему её тела, пусть и слегка прикрытого на этом рисунке какой-то текучей тканью.
Джеймс дернул плечами и отвел руку с тетрадью подальше, всматриваясь.
– Не знаю. Какая-то девчонка, – он картинно поморщился. – Веснушек многовато.
Лили стукнула его по плечу подушкой. Веснушки были её болью. Что она только не делала, чтобы их вывести.
– Эй-эй. Я люблю твои веснушки, – серьезно признался Джеймс, небрежно бросая альбом на тумбочку. – Все до единой.
– Сейчас их не видно, – машинально сказала Лили, хотя сама смотрела на ладонь Джеймса, которая в этот миг легла на её голую коленку.
– Те, которые не видно – особенно... – прошептал Джеймс ей на ухо и его рука поползла вверх...
...Торчит. Глупо, но это первое, что приходит Лили на ум, когда совершенно обнаженный Джеймс поднимается над ней.
Кожа у него загорелая, тело такое подтянутое, красивое и гибкое, что его хочется трогать. Снова и снова.
Его член стоит, слегка изгибаясь.
Нападает. Угрожает.
Лили понимает, что должна все так же чувствовать желание, но сейчас она не видит в этом торчании ничего соблазнительного – только угрозу. И чувствует как невнятный растущий страх охлаждает пыл...
Близоруко щурясь, Джеймс подбирается ближе.
Когда он оказывается сверху, Лили уже совсем не может пошевелиться от страха, но находит в себе мужество разомкнуть ноги, развести колени, ещё шире, ещё...
«Это Джеймс»
Внезапно возвращаются все старые ужасы, снова она слышит грохот фейерверков над головой, снова чувствует панику.
«Это Джеймс», отчаянно думает она, хватаясь за эту мысль и крепкие плечи. «Это мой Джеймс».
Он наваливается на неё, но это оказывается, не так тяжело и не так страшно. Это приятно – прижиматься к его животу и груди.
– Посмотри на меня...
Зеленые глаза встречаются с карими.
И тут страх отпускает. Так же неожиданно, как и захватывает.
Это Джеймс. Её Джеймс.
Она притягивает его к себе и они целуются.
А затем он врывается – сильно и глубоко, оглашая комнату протяжным мучительным стоном.
Боль сухо и сильно разрывается внутри. Лили вздрагивает, настигнутая ею, каменеет, цепенеет, боится пошевелиться. Растянутость, жжение, ей больно, больно, БОЛЬНО! Его слишком много, Боже, пожалуйста, пусть он прекратит! Просто прекратит! Пусть выйдет, они попробуют в другой раз, в другой...
– А-ай... – тоненько всхлипывает она.
– Расслабься... – сдавленно шепчет он. – Просто расслабься...
Лили кивает и закусывает губы, мучительно жмурясь, когда он выходит.
Очень осторожно Джеймс выскальзывает, снова толкается вперед и новый всплеск удовольствия разрывает его сознание на куски. Тело теряет чувствительность, все расплывается, все чувства концентрируются в одной-единственной точке. И от удовольствия просто сносит крышу.
– Э-эванс, – стонет он, двигаясь всё быстрее и яростнее. Понимает, что причиняет ей боль, но остановиться уже не может. Он не смог бы остановиться, даже если бы ему оторвали руку.
– Блять... – шипит он, жмурясь.
А Лили кусает губы, ойкает, но мужественно терпит, его маленькая, храбрая девочка. Джеймс находит её руки и заводит ей за голову, переплетая их пальцы и сжимая ладони. Его горячий лоб прижимается к её лбу, влажные темные волосы путаются с рыжими.
Боже, я люблю её...
– Я люблю тебя... – задыхается Джеймс. Очень тяжело держать глаза открытыми. Губы его вздрагивают в усмешке. – Эванс...
Лили тоже улыбается, и хотя в глазах её ещё блестят слезы, Джеймс видит, как в них начинает понемногу тлеть удовольствие. Она расслабляется. Руки вцепляются в его плечи. Ноготки раз, другой вонзаются в его влажную спину.
А затем она вдруг беззвучно приоткрывает губы, но тут Джеймс мучительно жмурится, предчувствуя сладостный финал.
– Лил... я сейчас кончу... – хрипит он и точно – последние несколько толчков – и тело пронзает острое, почти болезненное удовольствие. Он выгибается, словно раненое животное, стонет так громко, как ещё никогда не стонал. Вспышка ослепительного счастья – и он без сил опускается на Лили, сотрясаясь всем телом.
Несколько секунд ничего не происходит и Джеймсу кажется, что Лили его ненавидит. А затем тонкие влажные руки устало обвивают его за шею. Нежные пальцы путаются в его волосах, губы прижимаются к уху.
– Я люблю тебя, – горячо шепчет ему Лили Эванс.
И в этот бесконечный момент Джеймсу Поттеру было нужно только одно: самый мощный хроноворот на свете, с помощью которого он мог бы перенестись в прошлое и сказать тощему мальчишке Джиму Поттеру, есть ему есть за что бороться...
Среди ночи Лили проснулась от какого-то странного шороха.
Ей было немного холодно и немного саднило внизу живота.
Сначала она не поняла, куда делся Джеймс и почему она лежит в пустой постели, а затем снова услышала рядом с собой шорох и оглянулась, откидывая волосы.
Джеймс сидел на краю постели, скрестив ноги по турецки, совершенно голый, но в очках. На его левой руке лежал альбом, а правая очень быстро шуршала угольком по бумаге. Поглощенный рисунком, он и не заметил, что Лили проснулась.
Золотистый свет волшебных огоньков стекал по его спине и рукам. Волосы были взлохмачены, щека измазана углем, нижняя губа сосредоточенно закушена.
«Джеймс Поттер» – подумала она перед тем, как снова провалиться в сон. «Ну надо же»
______________________________________________
Colbie Caillat – When The Darkness Comes
Под эту песню писались последние сцены.
* * *
Скажи мне, чему ты рад?
Постой, оглянись назад.
Постой, оглянись назад, и ты увидишь,
Как вянет листопад,
И вороны кружат,
Там, где раньше был цветущий сад.
Машина Времени
Джеймса разбудило нежное, ласковое прикосновение.
Он сонно улыбнулся, перевернулся на другой бок и, не открывая глаза, с довольным вздохом зарылся в мягкие рыжие волосы.
– Лили...
Неожиданный и довольно интригующий запах щекотнул его нос. Он открыл глаза.
На подушке Лили безмятежно дрых Живоглот, подставив солнечным лучам мохнатое пузо. То самое, в которое Джеймс только что излил свою нежность.
– Твою мать! – Джеймс подскочил и с непривычки треснулся башкой о низкий скат потолка, после чего со стоном повалился на подушки.
Живоглот удивленно повернул к нему приплюснутую физиономию, моргнул, потянулся, вытянув коротенькие лапы и отвернулся, лениво взмахнув хвостом.
Подавив внезапное дикое желание вышвырнуть зверюгу в окно, Джеймс сел, потирая макушку и нацепил очки.
Лили в комнате не было, равно как и её вещей.
Из ванной комнаты доносился шум воды.
Джеймс улыбнулся, всё ещё машинально ероша волосы.
Лили Эванс моется в его душе. Это всё на самом деле, или оно как всегда сейчас проснется и сам поплетется в душ изливать на стену свои беды? Он бухнулся лицом в подушки и глубоко вздохнул.
Её запах. Ни с чем не перепутаешь.
Джеймс перевернулся, блаженно потянулся, ощутив приятную крепатуру в руках и спине, куда более благодушно посмотрел на спящего Живоглота, а уже затем подтянул к себе джинсы.
Мечты сбываются, Джеймс Поттер. Сколько лет ты беспощадно и безнадежно дрочил на этой самой кровати, представляя на ней Лили Эванс, то голой, то в какой-нибудь прозрачной кружевной херне, и вот теперь она здесь, моется в твоем душе. И она твоя. Только твоя.
Неожиданно Джеймса захватило детское любопытство. Быстро оглянувшись на дверь, он стащил всё одеяло с постели и едва только в нем успело что-то и радостно ёкнуть (на простыне темнело несколько крошечных пятен), как шум воды в ванной прекратился. Джеймс бросил одеяло обратно и едва успел сделать вид, будто занимается поиском носка, как дверь осторожно приоткрылась и в комнату на цыпочках вошла Лили. На лице у неё было написано задумчивое и серьезное, почти мрачное выражение. Однако же, едва она увидела Джеймса, это тревожное выражение сменилось кроткой улыбкой с ямочками на щеках.
– Привет, – негромко произнесла она, заправив за ухо темные, влажные волосы.
Джеймс сглотнул. Взгляд его метнулся по босым розовым ступням, блестящим плечам, парочке синяков на шее и наконец по гигантскому полотенцу, в которое было завернуто теплое, влажное, мягкое...
– Всё...хорошо? – спросил он, очень стараясь, чтобы это прозвучало так же уверено и спокойно, как ему хотелось. Уж очень ему не понравилось, как Лили прислушивалась к себе, когда вошла в комнату. Может он нарушил ей там чего? Может в первый раз ему вообще не надо было так напирать? У него ведь совсем крышу снесло, а она и не сказала ничего.
Лили удивленно вскинула взгляд и улыбнулась так, что по Джеймс весь покрылся мурашками.
– Хорошо, – улыбнулась она и очень мило заробела, когда Джеймс встал ей навстречу. Её взгляд скользнул по его телу.
– Я не смогла найти халат, – извиняющимся тоном произнесла она, оказавшись в его руках.
– Зачем тебе халат? – он вытащил завернутый угол полотенца, запустил руки под влажную душистую ткань. – Без него намного лучше.
Полотенце упало на пол.
Лили бархатно скользнула ладонями по его спине и плечам. Ойкнула и рассмеялась «Джеймс!», когда он ущипнул её, задышала чуть тяжелее, когда скользнул ладонями по нежной, округлой попке. Но едва попытался перевести их игру на постель, сразу же отстранила его.
– Что такое? – выдохнул он в её ухо, не услышав собственного вопроса за барабанным боем в голове.
– Джеймс... не сегодня.
– Что? – опешил Джеймс. – Почему?
– Мне... всё ещё немного больно, – просто сказала она, вскинув на него глаза. – Когда ты... там. Понимаешь?
Джеймс машинально отпустил её, окидывая её с головы до ног подозрительным взглядом.
– Я что... что-то не то?..
– Да нет, – рассмеялась она, снова обнимая его. – Не волнуйся, это нормально. Просто дай мне немного времени, ладно? – она потянулась к нему.
– Немного? – нетерпеливо переспросил Джеймс, быстро ответив на поцелуй. – Эванс, ты стоишь передо мной голая, целуешь и просишь подождать? Если ты хочешь меня за что-то наказать, то лучше просто шарахни меня стулом по голове и покончим с этим!
Лили засмеялась и отпустила его.
– Дай мне халат и я не буду голой.
Джеймс засопел, но послушно полез в комод. Лили украдкой откинула одеяло и заклинанием убрала все следы сегодняшней ночи. Когда Джеймс оглянулся, она уже вовсю сушила волосы палочкой.
– Надеюсь, это сойдет? – он протянул ей теплый песочный батник с клетчатой подкладкой. Тот самый, в котором был летом в Каледонском лесу. Лили взяла батник и улыбнулась, ощутив исходящий от одежды, знакомый, хлебный, мальчишеский запах.
Его запах.
– Серьезно, сколько нужно времени? – нетерпеливо спросил Джеймс, глядя как Лили застегивает пуговицы.
Она откинула волосы за спину и сделала вид, будто глубоко задумалась.
– Я дам тебе знать.
– Эванс, это жестоко даже для тебя.
Она рассмеялась.
– До завтра, идет?
– Я точно не повредил тебе там что-то?
– Нет, Джеймс, – она подошла к нему, сидящему на постели, положила ладони на его плечи. – Ты просто...не говорил, что обладаешь таким большим талантом, Джеймс Поттер.
Джеймс моргнул, а потом на его лице проступило понимание и он расплылся в самодовольной улыбке.
Лили хотелось ещё добавить, что после того, как тебя несколько раз проткнули огромным раскаленным поленом, все внутри саднит, печет и требует времени, но зачем Джиму об этом знать? Поэтому она без лишних слов просто забралась на постель у Джеймса за спиной, обвила его руками и целовала, трогала носом и мурчала до тех пор, пока он окончательно не растаял и не пообещал, что потерпит.
Впрочем, это обещание он всё равно удачно нарушил этим же вечером.
Пока Лили сушила волосы и переодевалась, Джеймс спустился вниз и обнаружил, что кладовая совершенно пуста и завтракать им абсолютно нечем, разве что маринованными мандрагорами, перечной мятой и сушеными скарабеями, которых Дорея хранила в кухонном шкафу.
Натянув джинсы, вязаные носки и парочку теплых свитеров, они отправились в Ипсвич и позавтракали пышными горячими вафлями в кондитерской Ганса, которая сама напоминала скорее пирожное, чем дом. Внутри витал умопомрачительный дух горячего шоколада и клубники, из больших светлых окон во всю стену открывался вид на городскую площадь.
И пока Лили и Джеймс вовсю уписывали вафли, облитые шоколадным соусом, произошла небольшая неприятность.
В тот самый момент, когда оголодавший Джеймс набросился на третью порцию вафель, к их столику вдруг подошла Греттель, пухленькая миловидная сестра Ганса.
Та самая, в объятиях которой Джеймс искал утешения этим летом, когда всерьез поверил, что больше никогда не увидит Лили Эванс. Увидев её, Джеймс замер с набитыми щеками и выпучил глаза, но предпринимать что-то было поздно.
Не обращая никакого внимания на Лили, сестра Ганса обняла его за шею, нежно поцеловала в щеку, а потом подсела к ним за столик и изводила Джеймса вопросами добрых семь минут. Джеймс отвечал односложно, каменел, гневно сопел и каждую секунду бросал упреждающий взгляд на Лили, всеми силами пытаясь дать ей понять, что всё это ничего не значит.
А Лили, надо отдать ей должное, проявила просто чудеса терпения. Конечно, в тот момент, когда Греттель ни с того ни с сего, безо всякого предупреждения вдруг прилипла к Джеймсу, Эванс чуть не подавилась вафлей и пару секунд просто удивленно смотрела на девицу, высоко подняв брови. Но потом, когда она увидела, как мается и тяжко страдает сам Джеймс, откинулась на спинку стула, расслабилась и начала, что называется, получать удовольствие. Короче говоря, безмолвно ржала над Джеймсом, утонув в вороте свитера. Она так и молчала все эти каторжные семи минут и ничего не сказала, даже когда красный и сердитый Джеймс решительно отстранил от себя любвеобильную кондитершу и громко заявил:
– Познакомься, Гретта, это – Лили Эванс, моя девушка и мать моих семерых детей!
После этого Греттель окинула Лили надменным взглядом побежденной, ещё разок погладила Джеймса по волосам, сказала «Надеюсь, ещё увидимся, Джимми!» и наконец ушла, покачивая бедрами.
А Лили как ни в чем ни бывало вынырнула на поверхность и с удивительным спокойствием возобновила трапезу. И в то время как Джеймсу больше всего на свете хотелось удрать из чертовой кондитерской, Эванс медленно поедала эти несчастные вафли, вдумчиво, неторопливо жевала и очень внимательно, в упор смотрела на стойку, за которой работала Греттель. Всякий раз когда Джеймс пытался заговорить, Лили бросала на него долгий взгляд, а потом снова поводила носом по воздуху в сторону стойки и жевала, жевала, жевала...
Едва дождавшись, пока она проглотит последний кусок, Джеймс бросил на столик пару монет, схватил Эванс за руку и быстро вытащил на улицу.
– Да, я с ней трахался. Сто лет назад, – выпалил он, гневно махнув ушастой шапкой в сторону резной двери. – Я этим летом напился в задницу и завалился к Гансу. Мне было так паршиво, а там была она, ну и мы как-то...и... да я даже не помню, как это случилось! Это не я с ней спал, а она со мной! Так что ты не имеешь права на меня... да что смешного я говорю, Эванс, черт возьми?! – возмутился он, увидев, что Лили с трудом сдерживает смех.
– Ничего, – она отобрала у него шапку, нахлобучила ему на голову и стянула вместе её висячие «уши». – У тебя такой вид, будто ты у меня мешок конфет уволок. Я знаю, что ты не был пай-мальчиком, Джеймс Поттер. Может потому ты мне всегда и нравился, – она стряхнула с его носа тающие снежинки. У Джеймса от этих слов внутри что-то радостно ёкнуло.
– Значит всё хорошо?
– Всё отлично, – она склонила голову набок и внимательно посмотрела Джеймсу в глаза, все ещё сжимая вместе его "уши". – Но если эта грудастая мандрагора ещё раз попробует тебя облапать, скажи ей, что я превращу её в жабу. И это не фигура речи. Я совершенно серьезно. В жабу.
Джеймс хохотнул и уже потянулся было поцеловать Лили, чтобы поставить в этой неприятности точку, но в последний момент Эванс вдруг ахнула и оглянулась куда-то, так что Джеймс со своим поцелуем угодил ей в ухо.
– Смотри, сани! – воскликнула она, указывая куда-то у него за спиной. Джеймс оглянулся и увидел компанию бегущих по главной дороге ребят из деревни, волочащих за собой несколько больших деревянных саней. – Они катаются с холма? О, Мерлин, они правда катаются! – Лили прямо подпрыгнула на месте. – Боже, Джеймс, пойдем туда, я сто лет не каталась! Пожалуйста, пойдем туда!
Джеймс согласился.
Лили схватила за руку и они во весь дух побежали за местными ребятами, оскальзываясь на заснеженной дороге. О Греттель она, похоже, совершенно забыла, или по крайней мере сделала вид, что забыла.
Почти весь остаток дня они провели, катаясь на санях с пышных снежных холмов Годриковой Лощины. На самом высоком из них, среди сосен и пушистых ёлочек притаился маленький деревянный дом лесничего, где бородатый улыбчивый маг чарами размножал сани и сдавал напрокат за несколько сиклей в час. А после двух часов катания он ещё и раздавал всем желающим бесплатный горячий шоколад.
Джеймс, который в последний раз катался на санях год назад, с Бродягой, Хвостом и Лунатиком, бросился в дело с азартом бесстрашно квиддичиста и выбрал самый крутой и высокий холм. В первую поездку Лили отчаянно визжала, смеялась и хваталась за Джеймса, пока их сани неслись вниз в урагане снежной пыли. Он сам сидел позади, сжимал Лили руками и ногами и пытался управлять санями, но это было невероятно сложно из-за толстой зимней одежды, крутых поворотов и плещущихся по ветру волосы Лили. Снова и снова они врезались в сугроб, опрокидывались, барахтались в снегу, поднимали друг друга и отряхивали, снова и снова хватались за руки и взбирались с санями наверх. Джеймса то и дело окликали, подходили здороваться раскрасневшиеся, веселые участники катания.
В перерыве на горячий шоколад к ним подошел взлохмаченный Ганс и горделиво представил Джеймсу какую-то конопатую рыжую ведьмочку – свою девушку. Джеймс, памятуя о вчерашнем, врезался в их сани и четверо незадачливых гонщиков кучей вломились в какую-то ёлку, сбив с неё весь снег. После снова пили горячий шоколад.
Время пролетело незаметно. Казалось, только они сели на сани, как небо залило чернилами и снежный пейзаж вокруг выкрасился в нежно– смородиновый цвет. В окнах лесничего загорелись цветные огоньки. Большинство людей потянулось в лощину, ужинать и устраиваться ко сну, но самые молодые и отчаянные волшебники ещё долго катались с холмов – до тех пор, пока не наступила непроглядная ночь и не началась метель.
До дома Джеймс и Лили бежали, держась друг за друга и за срывающиеся с головы шапки.
В прихожую ввалились уже целуясь – Джеймс едва успел захлопнуть дверь.
Лили раскраснелась с мороза и была просто душераздирающе красивой, у обоих в крови кипел адреналин.
Все обещания потеряли свою силу.
Спустя полчаса после их возвращения, с лестницы, ведущей наверх, мягко постукивая лапами сбежал Живоглот и принюхался к следу сброшенной одежды на паркете: зеленому пальто, коричневой куртке, свитерам, джинсам – след которой протянулся от двери до пылающего камина.
На мохнатом кремовом ковре возле камина, завернувшись в домашнее тепло, как в одеяло, дремали двое совершенно голых подростков. Плечи Джеймса всё ещё блестели от пота, он спал на боку, вытянув одну руку и спиной прижимая к себе крепко спящую Лили. Пышные локоны девушки устало рассыпались по ковру и всякий раз, когда огонь в камине фукал, кольца её волос богато вспыхивали червонным золотом. Она казалась совсем маленькой и по-детски уязвимой. Вот только изящно изогнутая, расслабленно лежащая на ковре рука с красивыми округлыми ноготками показалась котенку совсем взрослой и женской. Он потыкался в неё носом и пальцы чуть шевельнулись в ответ. Тогда кот успкоился, потоптался, покрутился и улегся под боком у Лили, закрывшись от света хвостом.
За окном бушевал буран.
Дров в камине хватило бы до самого утра.
Это была изумительная ночь.
* * *
Каникулы проходили просто замечательно.
Целыми днями они гуляли по городу, участвовали в разных конкурсах зимнего праздника, веселились, играли в снежки с местными ребятами, а когда не было сильного ветра – снова катались на санях или коньках. Они проводили вместе каждую свободную минуту и всё им казалось, было мало. Дни пролетали незаметно.
– Да вы никак поженились, а? – радостно прогнусавил Ганс, столкнувшись как-то раз с Джеймсом на выходе из бакалеи в один из особенно солнечных и ясных дней. У кондитера за плечами благоухала небольшая ель и от него сильно пахло морозом и сеном. Джеймса же было почти что не видно за несколькими битком набитыми пакетами. Ганс сунул в один из них длинный красный нос.
– Смотрите-ка, продукты и всё такое. И подгузники небось уже купили?
– А тебе, что, поменять надо? – беззлобно усмехнулся Джеймс, специально протолкавшись мимо него к двери так, чтобы слегка поломать ёлку.
– Привет, Ганс! – лучисто улыбнулась Лили, догнав их и отобрав у Джеймса парочку пакетов. Даже обычные девушки становятся красотками, когда любят и чувствуют себя любимыми. На Лили же в эти дни не оглядывался только ленивый. – У тебя очень красивая ель! С Рождеством!
Джеймс напоследок бросил на друга значительный, самодовольный взгляд, а потом дверь захлопнулась за ними с глубоким мелодичным треньканьем.
– С Рождеством, – пробормотал в ответ кондитер, почесывая шапку и немного ошалело глядя вслед рыжеволосой девушке, показавшейся ему никем иным, как ангелом из старой рождественской сказки.
Мороз в эти день стоял такой, что было слышно, как дыхание замерзает в воздухе. По вечерам закат наливался густым рубиновым цветом, а когда дул ветер, казалось, что в лицо хлещет ледяной водой. Но даже это не могло удержать людей в домах и все так или иначе выходили по вечерам на городскую площадь – насладиться прелестями катания на коньках, горячими пирогами и глинтвейном. И ни угрожающие листовки, ни объявления «Разыскиваются», ни тревожные вести из Министерства не могли потревожить дух Рождества, витающий в воздухе в эти дни.
Лили и Джеймс гуляли, катались на коньках, участвовали в конкурсах зимнего праздника, фотографировались, ели копченые сосиски прямо на холоде, пили горячий грог и просто веселились. А один раз даже прокатились на гиппогрифе!
Случилось это так.
Они гуляли по городской площади. Лили отошла на минутку, "по делу", а Джеймс застрял у палатки с пластинками. Там его и поймали эти девчонки. Пока он отчаянно пытался вспомнить, где их видел (лето, река, бутылка огневиски, Бродяга, две голые девицы в воде), они уже успели его сцапать и полилось в уши с двух сторон:
– Совсем пропал в своей школе, даже не пишешь, хотя обещал!
– Как поживает твой симпатичный друг? Он ещё приедет?
– Ты не хочешь ещё раз пригласить меня куда-нибудь?
– Ты видишь, наш Джейми с подружкой, совсем про нас позабыл.
– А может быть развлечемся все вместе?
Когда Джеймс опомнился, увидел, что его «подружка» идет к выходу из ярмарки. Стряхнув с себя руки девчонок, Джеймс бросился следом.
– Эй, ты что? – он со смехом скользнул по дороге вперед и развернулся, перехватив девушку за плечи. – Лил, да не бери ты...
Лили молча убрала его руки и пошла дальше.
– Ты, что, обиделась? – Джеймс снова догнал её и схватил, на этот раз крепко. – Да ладно, Лил, это же глупо, они просто...
– Глупо? Что же, можешь идти к ним, они, несомненно умнее меня, – уязвлено парировала она. Джеймс нахмурился, быстро оглянулся и затащил Лили за отряд выставленных на продажу ёлок.
– Эй! Ты что...
– Вчера ты говорила иначе, – заметил он и покосился на ближайшую ёлку – то ли ему показалось, то ли дерево и правда только что почесало себя веткой? – В чем дело?
– Да, говорила! Но сейчас я просто хочу знать, скажи мне, Джеймс Поттер, в этом городе есть хотя бы одна девушка, которая при встрече с нами не будет виснуть у тебя на шее? – она гневно убрала волосы с лица.
Джеймс рассмеялся и засунул руки в карманы.
– Лили, это всё уже давным-давно в прошлом. Глупо обижаться.
– Опять! – вспылила она. – Опять глупо!
– Я не имел в виду, что ты глупая, – быстро пошел на попятную Джеймс. – Просто...
– Просто когда ты узнал о том, что было, точнее, чего не было между мной и Эдгаром, чуть не размазал меня по стенке, а теперь заявляешь, что это, видите-ли, глупо!
– Это другое! – неугомонная ёлка попыталась потрогать Джеймса и он отодвинулся.
– А в чем разница?
Он терпеливо вздохнул.
– Понимаешь, это... – он взлохматил волосы под шапкой и сдвинул её набок. – Это как в квиддиче! Да, именно так! Мужчины – это игроки, а женщины...
– Метлы? – с каменным лицом спросила Лили, скрестив на груди руки.
– Да, – честно признался он и глаза Эванс стали размером с галлеоны. – То есть нет! О, Мерлин, только не надо так буквально, Лили! Мужчина обязан иметь опыт! Глупо садиться на метлу своей мечты, совершенно не умея при этом летать, можно всё испортить! Сначала надо научиться, сломать парочку «Комет», а уже потом браться за «Нимбус». И когда ты взлетишь на нем, уже никогда не захочешь снова взяться за «Комету». Ты будешь любить этот «Нимбус» и заботится о нем...
– Пока не выйдет метла покруче? – ледяным тоном ввернула Лили.
Джеймс оскорбленно выпрямился.
– Если ты действительно любишь квиддич, ты никогда не променяешь свою метлу ни на какую другую, пусть их выйдет хоть сотня.
– Ладно, оставим эту метафору, – устало попросила Лили.
– Я просто хотел сказать, что у хорошего игрока может быть много метел, но у хорошей метлы...
– Джеймс.
Он послушно умолк.
Лили смотрела на него пару секунд, дергая себя за рукав и по её лицу невозможно было понять, о чем она думает. А потом она сказала:
– Джеймс, у меня правда ничего не было с Эдгаром Боунсом.
– Я знаю.
Тут Лили вдруг шагнула вперед и прижалась к нему.
– И может быть я и «Нимбус», но мне не хочется знать о том, сколько «Комет» у тебя было до меня. Совсем не хочется.
Джеймс деланно нахмурился и поднял её лицо за подбородок.
– Боже, Эванс, ты только что сравнила себя с метлой?
Лили засмеялась.
– Эй! Ну-ка идите отсюда! – закричал продавец ёлок, когда заглянул за пышные ветви через пару минут и увидел парочку, слившуюся в горячем поцелуе. – Найдите себе другое место!
– Кстати о полетах, – сказал Джеймс, когда они, давясь смехом, убежали от грозного ёлочника. – Не хотите прокатиться, мисс Эванс? – и он кивнул на небольшой загон, в котором степенно прохаживались гиппогрифы в цветных попонах.
Рука Лили испуганно сдавила его ладонь, зеленые глаза обратились на него с таким ужасом, словно он предложил ей искупаться в проруби.
– Да ладно, тебе понравится! – уверено заявил он.
– Три года назад ты вернулся с загипсованной рукой и всему курсу хвастался как свалился с гиппогрифа! – Лили схватила его за куртку, удерживая, хотя Джеймс был уже весь там. – Джеймс!
Он оглянулся на неё, светясь азартом, но увидел её белое лицо, вспомнил, как сильно она боится высоты и подавил горький вздох.
– Ну ладно. Придумаем что-нибудь другое. Пошли.
Лили тяжело сглотнула, поймав взгляд, которым он проводил какого-то мальчишку, который уже примеривался к одному из гиппогрифов.
Мерлинова борода. Она об этом пожалеет.
– Хорошо, – выдавила она, удержав его. – Давай прокатимся.
Гиппогриф, которого выбрал Джеймс был очень красивым, светло– серым, с белым оперением на крыльях и хвосте. Когда Лили приблизилась к нему, он быстро повернул голову набок и на девушку настороженно взглянул янтарный, суровый глаз. От гиппогрифа пахло лошадью, перьями и немного навозом – запах был как в голубятне, в которую они с Северусом лазили в детстве, подкармливая его больную сову.
Попону сняли и под ней обнаружилось нечто наподобие седла со стременами и уздой, один вид которой вызвал у Лили трепет. Когда же Джеймс усадил её в седло и Лили почувствовала, как движется под ней сильное, мускулистое тело, её трепет перерос в настоящий ужас, сопровождаемый сильным ознобом.
– Джеймс, он сейчас взлетит, -тоненько произнесла она, когда гиппогриф нетерпеливо забил копытом и переступил с места на место.
Джеймс рассмеялся и легко вскочил в седло позади неё.
– Один круг – один галлеон, – серьезно напомнила Джеймсу конопатая девчонка – та самая «девушка» Ганса.
Джеймс бросил ей маленький мешочек.
– За нами не занимать, – он подмигнул девчушке и она покраснела.
– За перья лучше не дергать, – шмыгнула носом она, когда увидела, как Лили положила руки на шею монстра. – Он этого не любит. Может откусить палец.
Лили заледенела и вцепилась в крайне ненадежную, на её взгляд, ручку на седле.
– Ну что, поехали! – Джеймс прижал её к себе покрепче. Момент был неподходящий, но Лили все равно почувствовала, что он слегка возбужден. Поразительно, как его могут заводить такие вещи – у неё самой от ужаса зуб на зуб не попадал.
Люди, прогуливающиеся по ярмарке остановились, когда гиппогриф расправил гигантские крылья. Все любили это зрелище и Лили сегодня сама пару раз останавливалась, посмотреть, как крылатый зверь разгоняется и взлетает, унося в морозное небо восторженные крики наездников. Но сейчас она была одним из них. И это было совсем не круто.
– Боже-Боже-Боже... – тоненько забормотала она, когда гиппогриф снялся с места и побежал. Её подбрасывало в седле, тревожа и без того не утихшую боль в низу живота, от страха она вся обратилась в камень, вверив свою жизнь хлипкой ручке на кожаном седле. Она сама не слышала, что бормочет всё громче и громче, как вдруг Джеймс рывком прижал её к себе и в тот же миг гиппогриф присел, оттолкнулся от земли, хлопнув крыльями и взмыл вверх, да так резко, что Лили чуть не стошнило. Возникло такое чувство, будто некоторые очень важные органы так и остались на земле. Словно со стороны она услышала свой отчаянный визг и хриплый вопль Джеймса у себя над ухом.
«Господи, Господи, Господи!» – безотчетно молилась она, онемевшими ногами сжимая бока гиппогрифа, пока её тело рывками подбрасывало всё выше и выше. «Боже, не дай нам упасть, не дай упасть!»
И тут внезапно рывки прекратились, её выпрямило, развернуло и ветер перестал срывать её с седла. Она уже подумала, что они, должно быть, приземлились, как вдруг услышала у себя над ухом далекий, уносящийся вместе с ветром крик:
– Открой глаза!
И она открыла.
Хотя бы раз в жизни, но каждый человек испытывает это чувство.
Когда счастье вдруг выходит из берегов.
Внизу раскинулась Годрикова лощина – ладонь, полная снега, такого гладкого и ослепительно– белого, что по нему хотелось хлопнуть пятерней. Казалось, что мир протягивает её сливочному зимнему небу, чтобы оно уткнулось в неё лицом.
– Джеймс... – восторженно крикнула Лили, слегка задыхаясь от захвативших её чувств. Мимо них проносились птицы. – Джеймс!
– Я знаю! – радостно крикнул он в ответ.
– Потрясающе! – выдохнула она, глядя вниз, на скользящую по снегу серую ленту речки, на ёжик елей и безупречно– гладкий рисунок белоснежных холмов. – Джеймс, это просто невероятно! – и она засмеялась, выталкивая из себя остатки страха. – Я лечу! ЛЕЧУ-У!
Джеймс издал довольное хриплое «Ха!» и взвыл на манер американского койота. В этот же миг гиппогриф хрипло каркнул, словно тоже хотел поделиться с ними своим восторгом, а потом вдруг сделал мощный гребок всеми лапами сразу, взмахнул крыльями и спиралью упал вниз, прижав крылья к бокастому крупу.
Лили смеялась и визжала, Джеймс счастливо ругался и тоже что-то орал.
Довольный, засидевшийся на земле гиппогриф купался в океане облачного, текущего во все концы перламутра, падал, взлетал, нырял, скользил по ветру, как по исполинским шелковым лентам, а наездникам только и оставалось, что тонуть в хлопающей одежде, как можно крепче держаться друг за друга и просто заходиться от восторга.
Лили раскидывала руки, когда гиппогриф камнем падал вниз, громко, счастливо хохотала и визжала, когда Джеймс заставлял гиппогрифа выделывать «мертвые петли» и «бочки», пронзительные вскрики зверя эхом разлетались под стеклянным куполом мороза, солнце было повсюду и рядом был Джеймс.
Она была счастлива.
Однако, далеко не все каникулы они провели, мотаясь по снежному городку.
Бывали такие дни, когда им было настолько лень куда– либо выбираться, что они только и делали, что часами валялись в постели, убаюканные сухим теплом и далекими завываниями метели за окнами. В такие дни они занимались всякой ерундой: играли в карты, дрались подушками, соревновались, кто первый моргнет или (это уже была инициатива Джеймса), говорили вслух, что хотели бы сделать друг с другом в постели – это уже было соревнование на то, кто первый покраснеет. И, надо сказать, один раз Лили всё же победила.
Кроме этого они слушали The Beatles и читали вслух. Причем когда это делала Лили, Джеймс с каменным лицом вставлял особенно смешные комментарии в самые серьезные моменты и всё портил. А если они и выбирались из постели, то только для того, чтобы перекусить, или забраться вдвоем в огромную круглую ванную, установленную в крошечной сауне на нулевом этаже. Это были блаженные часы жаркого, пенного уединения, одновременно вблизи и вдали от снежных заносов и мороза.
Единственное, что слегка омрачало картину абсолютного счастья Джеймса, так это то, что, несмотря на все попытки, у него не получалось доставить Лили такое же удовольствие, какое получал он сам во время их близости. Ей, очевидно, все ещё было больно – он и сам чувствовал, что она узковата для него, но если его это обстоятельство очень быстро швыряло его на небеса, то Лили все время вздрагивала, жмурилась и кусала губы, но так, чтобы он не видел. И хоть бы раз пожаловалась! Но нет, она принимала его каждый раз с такой искренней улыбкой и нежностью, что Джеймс совершенно ничего не понимал.
Когда же он напрямую спросил, хорошо ли ей было, на её лицо опять набежала тучка сосредоточенного внутреннего созерцания и она сказала, что это смешанное чувство боли и удовольствия, чем только ещё больше сбила его с толку. Он дошел до того, что как-то рано утром, пока Лили спала, полез в сарайчик, где хранился всякий старый хлам и битый час листал «Тайны Леди Морганы» в поисках каких-нибудь хитростей.
К счастью, найденные сведения ему не понадобились и эта проблема разрешилась сама– собой. И для её решения действительно не понадобилось ничего, кроме времени.
После пресловутого полета на гиппогрифе, они вернулись домой, перекусили, оделись потеплее (на улице опять занимался буран) и завалились на постель, слушать очередную рождественскую радиопостановку. Приемник работал плохо из-за непогоды, пьеска то и дело уходила в хрип, но им все равно было весело. Джеймс лежал, по привычке закинув ноги на стену, Лили лежала рядом, на спине, положив голову ему на грудь. Рука Джеймса рассеяно перебирала её волосы. Оба внимательно вслушивались в голоса героев и маленькая мансарда то и дело вздрагивала от их хохота и смеха невидимой аудитории в приемнике.
Под конец постановки между ними завязался спор: что слушать дальше, концерт Селестины Уорлок или репортаж об игре «Уинбургских Ос» в Глазго. В результате короткой борьбы за волшебную палочку Лили оказалась примятой к постели – красивая, веселая, с сияющими глазами. Её смеющиеся губы казались такими красными и мягкими в этот миг, что Джеймс не выдержал и прижался к ним, настолько сладко, насколько мог.
– О-о, Мерлин, ненавижу, когда ты так делаешь... – слабо пробормотала Лили, когда он с оторвался от неё. – Ладно, слушай свой дурацкий репортаж.
Джеймс внимательно посмотрел в насыщенную зелень и ухмыльнулся.
– Есть идея получше, – прошептал он, возвращаясь к её губам.
– Подожди, – попросила она, когда он попытался стащить с неё свой гриффиндорский свитер. В последнее время Лили носила только его. Его и белые носочки. Чертовски сексуальный вид.
– Что? – выдохнул он.
Лили взглянула на него одновременно робко и пытливо, а затем легонько надавила на плечи, заставила перевернуться и лечь на спину. Оседлала. Вид у неё был такой, будто она проводит какой-то чрезвычайно важный эксперимент. Джеймс ей не мешал, только следил за каждым движением. Когда она стянула свитер, под которым не оказалось абсолютно ничего, тяжело вздохнул и машинально провел ладонями по её бедрам. Лили зачесала назад упавшие на лицо волосы. Эти несколько секунд до.
Что может быть слаще и мучительнее?
Джеймс смотрел на неё, пристально, полыхая от нетерпения, сжимая одной ладонью талию, другой – бедро.
И когда она опустилась на него, медленно, чертовскиматьегомедленно, он окаменел, откинул голову и зажмурился, вытолкнув из груди мучительный стон.
Мерлинова мать, это было божественно!
Пока она двигалась, приспосабливаясь, он ничего не видел и не слышал – от удовольствия тело расплывалось как горячий воск. Ладони сами собой заскользили по плоскому животу, исступленно сжали нежную, почти ещё детскую полноту талии, коснулись теплой груди. И тут пальцы Лили лихорадочно нашли его ладонь и впились в неё коготками. Джеймс с трудом сфокусировал на Лили взгляд. Ему не хотелось терять ни секунды происходящего, но он просто не мог держать глаза открытыми! Лили не отрываясь смотрела на него сверху– вниз, немного отсутствующим, лихорадочным взглядом, губы её были приоткрыты и из них легкими лоскутками вырывалось рваное дыхание.
Ей было хорошо.
Руки Джеймса сжались сильнее. Ему хотелось сильнее, дальше, больше, глубже. Но он боялся нарушить то, что видел сейчас. С каждой секундой её движения становились увереннее, а дыхание – тяжелее. Она терялась в удовольствии без оглядки, как все новички.
В какой-то миг с приоткрытых губ слетел едва слышный стон. И тогда Джеймс уже не выдержал. Рванулся к ней с подушек, перехватывая, обхватывая, сжимая, выхватывая из ослабевших рук инициативу. Лили вздрогнула, когда он вошел глубже, но на этот раз не зажмурилась и не ойкнула. Только в глазах разлился горячий хмель. И Джеймс сам утонул в нем с головой. Ногти Лили впились в его плечо, другой рукой она обхватила его за шею. И то, что было дальше, было уже не толчками и не бездумной погоней за конечной точкой, а быстрым, плавно раскачивающимся ритмом. По шее, затылку, щеке и подбородку Джеймса протянулись кипящие ленты – следы от её ноготков.
Но больно ему не было.
Он сжимал в объятиях саму жизнь.
Больше ему ничего не было надо.
Предчувствуя скорый финал, Джеймс перевернул Лили, опрокинул на подушки, так что рыжее золото рассыпалось по постели и подмял под себя. Когда его пальцы скользнули вниз, в самый жар, Лили импульсивно вскинулась, судорожно сжав пальчики на ногах и расцарапав Джеймсу плечи и спину. Хриплое, жалобное «А-ах!» звоном прошило каждый его нерв и тут он вспомнил, что они не использовали защитные чары.
Эта мысль стала последней каплей.
Он зажмурился и мучительно, почти невыносимо кончил.
Несколько часов спустя на улице снова занялась метель.
Ветер завывал и пугающе хлопал ставнями.
Джеймс и Лили сидели на ярко-освещенной, тепло натопленной кухне и жадно поедали горячие тосты с сыром, запивая их невероятно ароматным кофе и сладким молочным чаем.
В печке потрескивал огонь.
Внезапный голод, налетевший на них в три часа ночи был таким сильным, что они не выдержали и спустились на кухню. И хоть кроме них в доме был только Живоглот, ребята шикали друг на друга, давились смехом и крались по темным комнатам, чувствуя себя почему-то ужасно счастливыми и виноватыми.
И вот теперь они сидели друг напротив друга.
На Лили снова краснел гриффиндорский спортивный свитер с надписью «Поттер» на спине. Она сидела, подтянув одну ногу к груди, так что над столом торчала её голая острая коленка. Время от времени они бросали друг на друга говорящий взгляд и улыбались так, что посторонний, увидев эти улыбки, наверняка бы подумал: «Сошли с ума!».
И Джеймс, глядя на то, как его сияющая, лохматая и неописуемо красивая Лили хорошенько мажет джемом хрустящий тост, думал: так было всегда. Они всегда жили здесь вдвоем и больше ему ничего не нужно. Ничего и никого.
* * *
Сириус остановил мотоцикл рядом с низенькими деревянными воротами дома Поттеров, поставил ногу на землю и вскинул голову, откидывая капюшон.
Крепенький дом мирно спал под пухлым снежным одеялом. Та же покосившаяся труба, та же милая старческая скособоченность и цветные витражи в окнах у входной двери.
– Приехали! – объявил Сириус, рывком заглушая мотор.
Роксана соскочила с сидения, которое успело здорово надоесть ей за несколько часов полета и огляделась. Вместо гигантской куртки Сириуса на ней теперь было черное, похожее на шинель пальто, длиннющий алый шарф и крутые ботинки из драконьей кожи, усеянные металлическими заклепками, первая покупка, которую они совершили после того, как продали фамильную сережку Малфоев, последнюю и единственную ценность, которая осталась у Роксаны после побега. Вырученных денег хватило бы на пару лет, но Сириус все равно подумывал прокрутить сотню– другую галлеонов на гоблинской бирже по удачливой дядиной схеме. И пусть он был не так хорош в этих делах, как сам Альфард, но всё же научился у него и у своего папаши паре нехитрых фокусов. Это было не сложно. Это даже Рег умел.
Пока он возился с мотоциклом, устраивая его во дворе, Роксана прошлась по холму за изгородью, глубоко утопая в сугробах и разглядывая живописную снежную долину, укрытую снегом так, что на расстоянии многих миль не было видно ни одного острого угла. На фоне такого пейзажа Малфой как никогда напоминала хищного зимнего зверька, выбравшегося из норы на охоту.
– Ты уверен, что они вообще здесь? – она вернулась в сад. В расстилавшейся тишине её голос звучал особенно громко. Сириус поднял голову, машинально отбрасывая челку с глаз.
– Спорим на галлеон, они ушли туда, – и она показала вниз, на лежащий под холмом Ипсвич, в самом сердце которого мерцал и переливался игрушечный зимний праздник.
Сириус закончил укрывать мотоцикл попоной (Джеймс всегда оставлял её у каменного сарайчика) и окинул дом быстрым беглым взглядом. Он так хорошо знал повадки этого места, что по одному его внешнему виду мог определить, что происходит в доме.
– Спорим на два, что они спят, – вкрадчиво молвил он, склонившись над ухом Роксаны. Она так засмотрелась на долину, что не услышала, как он подошел и испуганно подскочила.
– На три, что я тебя стукну, если ты выиграешь, – она оттолкнула его. Сириус качнулся назад и беззвучно рассмеялся. – Идем. Я умираю от голода!
Ради порядка Сириус все же пару раз стукнул кулаком по двери, но после трёх секунд ожидания нетерпеливо вытряхнул из рукава палочку и снял с замка все защитные чары, благо их ставила Эванс. Едва он открыл дверь, в прихожую тут же выбежал недовольный Живоглот. Сириус инстинктивно рванулся вперед, оскалив зубы, но тут же осекся и недовольно оглянулся на Роксану, которая прошла мимо него, насмешливо фыркая.
Пока она возилась с кофейником на кухне, Сириус, не раздеваясь взбежал по винтовой лестнице наверх и беззвучно прошел в темноте по узкому коридору. У двери Сохатого остановился и прислушался. В комнате было подозрительно тихо. Обычно у Сохатого всегда орала музыка или бормотала спортивная сводка. Сириус добродушно и немного грустно усмехнулся, вслушиваясь в эту тишину, потом вздохнул, картинно закрыл глаза ладонью и с громким, криком «Здорово, Сохатый!», распахнул дверь.
Джеймс проснулся от звука, похожего на пушечный выстрел и прежде, чем успел что– либо понять, рядом вдруг пронзительно завизжала Лили и спряталась под одеяло. Разлепив глаза, он увидел, как на пороге комнаты выросла фигура в черном. Рука сама собой схватила палочку.
– Остолбеней! – заорал он, бешено рассекая воздух.
Сириус увернулся, все ещё закрывая лицо ладонью, и засмеялся, когда чары Джеймса разбили светильник.
– БРОДЯГА, ТВОЮ МАТЬ! – рявкнул Джеймс, едва оправившись от потрясения, а в следующую секунду схватил одеяло и замотал Лили почти с головой, заглушив возмущенный протест. Схватив свою подушку, Джеймс гневно швырнул в Сириуса свою подушку. Тот поймал её свободной рукой, всё ещё посмеиваясь.– Какого черта?!
– Я тоже очень рад видеть вас, возлюбленные дети мои! – Сириус вслепую прошел по комнате, совершенно точно при этом перешагивая через разбросанную одежду. – Мерлинова мать, ну и бардак здесь, Сохатый, ты бьешь все рекорды, срань совиная, – Сириус открыл глаза, драматично вздрогнул, увидев Лили и расплылся в одной из лучших своих улыбочек, склонишись в полупоклоне. – Мисс Эванс. Вы божественны.
Лили гневно сдула с лица растрепанные волосы и открыла было рот, но Джеймс её опередил.
– Что ты здесь делаешь, придурок?! – разыскав на подоконнике очки, Джеймс впечатал их в лицо.
– Я-то? – Сириус плюхнулся на постель. Лили пнула его, потому что он уселся ей на ногу и подтянула колени к груди. – Я приехал показать тебе одну очень интересную штуку! – он вытащил из внутреннего кармана куртки маленькое прямоугольное зеркальце. Джеймс хлопнул себя по лбу и поморщился. – Вот, гляди, что у меня есть. Очень удобная вещь, рекомендую. Отличный способ связаться с близкими друзьями, особенно, если в стране война и вы целую неделю не получали друг от друга сов.
– Старик. Прости. Я забыл, – Джеймс взъерошил волосы.
– Я не сомневаюсь, – Блэк хрипло хохотнул и вперил взгляд в Лили.
– А на самом деле? Думаешь я поверю, что ты ломился сюда через полстраны просто потому что соскучился?
– Угадал, – Сириус моментально посерьезнел. – Твой дом – единственное место на протяжении сотни километров, где я всегда могу нормально пожрать. И принять душ.
– Я так и знал.
– Ну конечно, – Сириус уже совсем бессовестно улыбнулся и нахально подмигнул Лили. – Как дела, Эванс?
Джеймс уселся, высунув ноги из-под одеяла и сдернул с тумбочки свою рубашку.
– Слушай, Бродяга, мы правда очень рады, что ты приехал, можешь оставаться, сколько угодно, но сейчас выметайся из комнаты! – он взял палочку. – Нам надо...
– Одеться! – Блэк пружинисто вскочил с постели. – Понимаю, удаляюсь. Но вообще-то я не намерен проторчать здесь всё Рождество. Мы прилетели сюда из Дэнс не для того, чтобы смотреть, как вы кормите друг друга с ложечки. Андромеда приглашает нас всех отметить Рождество с нашей семьей, – Сириус схватил из коробки на тумбочке боб «Берти» и закинул в рот, после чего спиной вперед пошел к двери. – Её муж будет патрулировать Косой переулок всю ночь, а она сама проведет Рождество у Уизли, вроде как наших дальних родственников. И не вздумай уговаривать его тут, Эванс, я уже отправил ей сову. Мы завернули всего лишь забрать вас, коль скоро трансгрессировать всё ещё нельзя.
– Уизли – это тот бахнутый ассистент твоего дяди? – весело уточнил Джеймс. Сириус радостно кивнул. Они рассмеялись чему-то своему.
– Подождите, мы? – Лили беспомощно взглянула на Джеймса. С каждой секундой ситуация становилась все абсурднее. – Вы что, втроем сюда приехали? – она ещё выше подтянула одеяло.
– Нет, – по лицу Сириуса пробежала едва заметная тень, но он сразу же снова улыбнулся. – Лунатик и Хвост, если ты намекаешь на них, разъехались по домам. А мы – это я и Роксана. Кстати, она сейчас внизу, на вашей кухне, так что мне действительно лучше пойти вниз, если не хотите взлететь на воздух. Её лучше не оставлять один на один с открытым огнем. Ждем вас внизу!
И перед тем, как уйти, он подхватил с пола кружевной лифчик Лили и красивым жестом кинул его на кровать со словами «Сохатый, это, кажется, твоё», после чего стремительно убрался за дверь, захлопнув её за миг до того, как в неё впечаталась тяжелая «История квиддича».
* * *
Про душ и еду, оказывается, Сириус не шутил.
Как и про то, что дом может взлететь на воздух. Собственно, это практически произошло. Потому что едва Сириус закрыл за собой дверь, как на кухне что-то оглушительно бабахнуло и раздался оглушительный грохот.
Оказалось, что в присутствии Роксаны огонь в миролюбивой старенькой печке вдруг взбунтовался и разорвался с силой динамитной шашки, так что чуть не разнес всю кухню. Саму Роксану, очумелую и перепуганную они разыскали под кухонным столом, единственным, что по каким-то причинам, уцелело. Всю остальную кухню разворотило и закоптило.
Впрочем, катастрофу удалось подавить. Во-первых, Сириус, который, видимо, уже привык к подобным номерам, бросился сразу тушить пожар, во-вторых Лили чарами довольно быстро восстановила разрушенную мебель и очистила стены, а в-третьих Джеймса случившееся с его домом почему-то не только не расстроило, но и позабавило. По каким-то причинам именно это событие заставило его переключиться с прохладного «Малфой» на «Роксану» и он ещё довольно долго допытывался у Роксаны, правда ли, что у неё отовсюду лезут перья и растет клюв, если её сильно разозлить?
Так или иначе, это маленькое происшествие сразу сблизило их компанию, а это самое главное. В конце–концов, для чего ещё нужны друзья, как не для того, чтобы прощать всякую ерунду?
Тем более, после того, что Лили узнала о Роксане в этот день, она не смогла бы на неё рассердиться, даже если бы захотела.
После того как ребята смыли с себя дорожную пыль и переоделись в чистую одежду, они все собрались на восстановленной кухне. Сириус и Роксана, здорово оголодавшие за время скитаний, набросились на еду и ели жадно, в четыре руки, то и дело передавая друг другу кувшин с тыквенным соком, хлеб и соль, а в промежутках между жеванием и откусыванием ещё ухитрялись рассказывать и даже перебивать друг друга. В воскресшей печурке тепло потрескивал огонь, Лили варила для всех кофе, а Джеймс сидел и слушал.
Оказалось, что неделю назад Роксана окончательно сбежала из дома и порвала все связи с семьей. О своем побеге она рассказывала легко и со смехом, как будто это был просто мимолетный и забавный случай, приключившийся с кем-то из её знакомых. Сириус дополнял рассказ и тоже посмеивался, но, судя по тому, как они пару раз быстро переглянулись, Лили поняла, что они многого не договаривают. И что это серьезно.
Кроме того, после побега с ними приключилась масса интересных вещей.
За ту неделю, что они не виделись, ребята ухитрились облететь на своем мотоцикле половину Соединенного Королевства. Они провели ночь в настоящем вампирском таборе, видели русалочье шоу на Лох-Несском озере, путешествовали с группой хиппи, пели с ними песни под гитару, курили нечто, вместе с ними приехали на концерт одной очень известной магловской группы, где прыгали единым телом с многотысячной возбужденной толпой и орали «WE WILL ROCK YOU!».
Пока Сириус говорил, Лили нет-нет, да и ловила на себе его ехидный взгляд. Хотя на ней сейчас был надежный, непроницаемый вязаный свитер и длинная узкая юбка в пол, Блэк все равно слегка щурился и улыбался так, будто она разгуливала по кухне в одном одеяле.
Ну вот опять.
Похоже, он теперь будет мучать её до конца её дней.
У-у, так и хотелось выплеснуть ему на голову весь сок из кувшина.
Лили бросила свирепый взгляд на Джеймса и принялась вручную нарезать хлеб, выплескивая всю свою злость на несчастной буханке.
Под конец своих приключений Сириус и Роксана побывали на дружеском матче «Кенмарских коршунов» и «Уимбургских ос». Матч был благотворительный, посвященный гибели Джона Маккиннона. Во время игры на стадион напали Пожиратели смерти. Устроили бойню.
– Мы были на самой верхней трибуне, прилетели туда прямо на мотоцикле. Он нас и спас. Когда началась заварушка, мы попытались улететь, но на нас начали кидаться, умоляя забрать с собой, мы рухнули вниз. Мотор заработал футах в пяти от земли, мы выбрались, но... – Сириус покачал головой. – До сих пор вижу, как люди вываливаются за трибуны и летят на поле. А потом эта Метка в небе и стадион – складывается как карточный дом.
– А охрана?
– Она там была, Сохатый. Вот только почти вся сразу перешла на сторону Пожирателей.
– Как?! – ахнула Лили. – Почему?
– После смерти Маккиннона на его место поставили Нотта, а он – Пожиратель смерти. Об этом знает только очень узкий круг людей, но теперь второй человек в Министерстве – приближенный Темного Лорда. В Мракоборческий центр толпами идут Пожиратели и сделать с этим ничего нельзя, потому что информация все равно проходит через руки Нотта. На месте Крауча я бы требовал закатывать рукава на собеседовании.
После обеда Сириус попросил Джеймса помочь ему приделать к мотоциклу коляску.
Из окна Лили видела, как они действительно какое-то время возились с мотоциклом возле каменного сарайчика среди голых замороженных вишен, и говорили о чем-то, пересмеиваясь. Она не сомневалась, что Джеймс наверняка всё рассказал Сириусу. Лили опасалась, что после этого шутки Блэка станут просто убийственными и, в принципе, не зря опасалась, но все же во время дружеского поединка снежками, который случайно состоялся прямо перед поездкой, Сириус мужественно закрыл её собой от снежка Роксаны. А потом осведомился, не сильно ли она расстроена, что теперь ей не удастся совратить Джеймса в рождественскую ночь?
На самом деле Лили была вовсе не против шумного и веселого праздника, наоборот, ей очень хотелось взглянуть на настоящую волшебную семью и потрогать волшебство вне Хогвартса. Её удивляло только, как легко и быстро они всё это решили между собой! Вот Сириус врывается в их спальню, вот они обедают, а вот он уже заводит мотор, Джеймс надевает квиддичные очки, сидя у него за спиной на сидении, а Лили и Роксана, уместившиеся в коляске и обмотанные теплым пледом, хватаются за ручку безопасности и друг за друга.
– Держитесь! – кричит Сириус, перекрывая рев мотора и мотоцикл срывается с места.
Ветер взметает ураган снега, у Лили подхватывает дух, прямо как во время поездки на гиппогрифе, а затем мотоцикл с ревом и фырканьем отрывается от земли и словно на американских горках устремляется прямо в небо.
Все четверо закричали, заорали, завизжали от восторга. Джеймс победно замолотил по воздуху кулаком, Сириус взвыл: «Вууууху!». Лили свесилась из коляски и прокричала ошеломленных зевакам на улице «Счастливого Рождества!», а Роксана выпустила из палочки небольшой красно– золотой фейерверк.
Они были молоды, они были счастливы.
* * *
Примерно через час скоростного полета, сказочного пейзажа и обжигающе холодного ветра, мотоцикл наконец пошел на снижение. Вынырнув из пелены тумана, он полетел над снежной, сумеречно-сиреневой пустыней, утыканной голыми деревьями и отдельными крошечными домиками. Их окна мерцали в темноте, словно разбросанный бисер. К одному такому скоплению бисера и мчался их мотоцикл.
Домик, к которому они прилетели был маленьким и неказистым, не сравнить с крепким и надежным коттеджем Поттеров. И если второй кутался в снега, как в одеяния, этот выглядел так, словно тонул в сугробе и просил о помощи, высунув из него то тут, то там части своего кирпичного тельца. Сверху прямо к крыше было совсем недавно приделано несколько этажей – они торчали вкривь и вкось и казались ужасно шаткими – как кому-нибудь может прийти в голову забраться на один из них?
Мотоцикл приземлился на проселочную дорогу, разбрызгивая снег, проехал немного и остановился аккурат в несколько дюймах от забора.
Гурьбой они высыпали в сад. Лили прижимала к себе сверток – крамбл с вишней, который она приготовила, пока мальчики возились с мотоциклом. Не ехать же на Рождество с пустыми руками?
Из дома доносились звуки музыки и детский смех. Отстранив всех от входной двери, Сириус вздохнул, кашлянул, занес руку и постучал. Звуки в доме сразу стали тише, смех смолк.
– Кто там? – настороженно спросили из-за двери.
– Счастливого Рождества, Арти Шестеренка! – во всю мощь легких прокричал Сириус и все покатились со смеху.
Дверь тут же распахнулась. На пороге стоял тощий и нескладный, рыжеволосый молодой человек в твидовом пиджаке, полосатых брюках с подтяжками, галстуке– бабочке и со странной феской на голове. На мягком подвижном лице расписалось крайне недовольное выражение.
– Вообще-то только Альфарду Блэку можно было называть меня так, юноша, – одним ртом отчеканил он, не меняя выражения лица. – А вы – не он, – он поджал губы.
– Он мой дядя, – торжественно молвил Сириус.
– Как и мой, – всё так же серьезно ответил хозяин дома.
Ещё одну секунду они побуравили друг друга напряженными взглядами, а затем синхронно обнялись и рассмеялись.
Сириус представил хозяина друзьям:
– Артур Уизли! – он обнял его за плечи. – Правая рука моего покойного дядюшки и гений колдотехники!
Артур польщено засмеялся, поправляя очки в роговой оправе.
– Рад встрече! Ну, проходите, что же мы стоим! Проходите! – и он весело махнул рукой, приглашая всех внутрь. – Друзья Альфарда Блэка – мои друзья.
Они ввалились в теплый дом. Первое, что бросилось Лили в глаза – здесь живут дети. Всюду валялись игрушки, детские книжки, кубики, плюшевые зайцы и мишки, у шаткой кривой лестницы в углу стояла занавешенная детская кроватка.
Сама лестница лежала в центре кривобокой тесной комнатки и крутыми зигзагами уходила наверх. Перила обвивала гирлянда из остролиста и золотистых огоньков. Главным достоянием комнатки и, кажется, её главной опорой был добротный каменный камин, самое крепкое и мощное, что Лили когда-либо видела – включая и школьные камины тоже. На его полке в страшной неразберихе теснились книги, пустышки, игрушки и даже носки. Над камином тикали довольно необычные часы с пятью стрелками, а в самом камине по-домашнему ярко и тепло трещало пламя. Вокруг круглого столика перед камином то так, то эдак стояли разномастные кресла, пуфики, кресло– качалка с брошенным лоскутным пледом, прямо перед камином стоял пухлейший и уютнейший диван. Прямо над ними возвышалась пышная, благоухающая ель. Портрет какого-то старикашки на стене рядом с ней то и дело оглушительно чихал и вытирал нос. Из соседней комнаты тек восхитительный аромат жареной утки в яблоках и веселые рождественские песенки Билли Пибоди, самого лучшего джаз-музыканта волшебного мира.
Горело все, что могло гореть – тусклый торшер рядом с креслом, камин, гирлянды, светильники, но из-за низкого потолка все равно казалось, что в доме темновато. В этом был какой-то особенный уют. Лили захотелось немедленно залезть в самое мягкое кресло, укрыться пледом и провести остаток Рождества с чашкой горячего шоколада в руках.
Лили снова услышала детский смех и оглянулась, снимая пальто.
На ковре между диваном и камином, в кучке деревянным волшебных игрушек возились огненно-рыжие дети: двое мальчишек не старше семи, малыш с соской во рту и девочка четырех лет в красивом бархатном платьице. Едва за ними закрылась дверь, рыжеволосая кудряшка в платьице вскинула голову, моментально позабыла свою игру и с радостным писком «Сириус!» бросилась к ним через всю комнату.
– Хей-ей, кто здесь у нас?! – оставив Роксану, Сириус метнулся вперед, подхватил кроху под мышки и закружил в воздухе. – Неужели это моя Дора?!
Девочка тоненько заливисто засмеялась, когда он легонько встряхнул ей, а в следующий миг её рыжие волосы вдруг поразительным образом выкрасились в смоляной черный, один в один как у Сириуса. Он обнял её и она обхватила его ручонка и коротенькими пухлыми ножками в белых колготках.
– Дядя Сириус! – радостно пискнула она.
– Проходите, чувствуйте себя как дома! – подождав, пока войдут все, Артур тут же высунулся во двор, подозрительно оглядел улицу и запер дверь на все замки.
– Джеймс Поттер! – выскочил вперед Джеймс, стаскивая с головы шапку и протягивая руку. – Рад познакомится, сэр!
– Мы виделись раньше, не так ли? – Уизли с удовольствием потряс его ладонь, щурясь на Джеймса сквозь толстые очки. Ему едва ли можно было дать тридцать лет. Он поморщился, пощелкал пальцами и вдруг ткнул указательным Джеймса в грудь. – Механический котел?
– Оминокль! – под стать ему выпалил Джеймс, рассмеялся, а затем почему-то покосился на Лили и взлохматил волосы. – Ну этот... который сквозь стены...
– А! Точно! – щелкнул пальцами Артур, они понимающе засмеялись, но Джеймс быстро осекся, увидев, каким насмешливым взглядом поливает его Лили.
Он кашлянул.
– Познакомьтесь, Артур! Это Лили Эванс.
– Рад знакомству, мисс, рад знакомству, – сказал Артур, встряхивая её руку. – Вы случайно не родственница Долфина Эванса? Он должен мне пять галлеонов за тот матч с «Осами». Я говорил, что Кили поймает снитч на пятой минуте, а он мне не верил!
– Нет, сэр, я не родственница Долфина, я из... – Лили быстро взглянула на Джеймса. Тот ободряюще кивнул. – Я из семьи маглов.
Голубые глаза волшебника за толстыми стеклами очков сами стали размером с галлеоны.
– Откуда? – с придыханием переспросил он.
– Вы только посмотрите, кто здесь, неужели блудный сын вернулся? – из кухни, подобно какой-нибудь древнегреческой богине, выходящей из пены, вышла аристократично-тонкая, красивая женщина с длинными каштановыми кудрями и в мерцающей светлой мантии. Увидев её, Сириус моментально перестал дурачиться с малышкой и в глазах у него загорелась небывалая, щемящая преданность.
Андромеда улыбнулась и раскинула на ходу руки, так что длинные рукава её мантии засверкали искорками. Теперь, на фоне мерцающей ели и подсвеченного праздничного полумрака она показалась Роксане Духом Рождества из старой магловской сказки.
Сириус опустил племянницу на пол и горячо обнял чудесное видение. Глядя на то, как он прижимается губами к её плечу, Роксана вдруг подумала: вот она, единственная женщина, которую Сириус, возможно, по-настоящему любит. Не каждый день встретишь такое.
– Здравствуй, Сириус, – молвила Андромеда, легонько ероша и одновременно приглаживая его волосы. – Здравствуй, мой дорогой.
Голос у неё был мягкий и тихий. Казалось, она вообще не умеет выходить из себя и кричать.
– Здравствуй, Меда Веснушек, – небрежно бросил он, выпустив её из объятий. Андромеда совсем по-девичьи поджала губы и шлепнула его по плечу.
– Это уже давно не так, – деланно-надменно ответила она и оба Блэка с улыбкой взглянули на веснушчатую девочку, которая обнимала Сириуса за ногу и, похоже не собиралась отпускать.
– Познакомься, – Сириус обнял Роксану за шею, притягивая поближе. – Это Роксана Малфой.
– Вот как? – улыбка Андромеды осталась прежней, но взгляд, который она после этих слов метнула на Сириуса, стал настороженнее.
– Да, именно так, – отчеканил он. – Мы познакомились в этом году, Роксана приехала к нам из Шармбатона.
Кузина Сириуса казалась не на шутку встревоженной.
Роксана решила вмешаться.
– Не волнуйся, я такая же Малфой, как вы – Блэк, – сказала она, одной рукой обнимая Сириуса за талию, а другую протягивая Андромеде.
Сириус игриво дернул бровью, глядя сестре в глаза.
Андромеда быстро обуздала свою тревогу и улыбнулась девочке.
– В таком случае, добро пожаловать, Роксана, – она приветливо пожала её ладонь, после чего взглянула на довольного Сириуса. – Очень рада за вас.
– Мы не встречаемся, – усмехнулась Роксана.
– Да, она не моя девушка.
– Он просто сорвал мою помолвку.
– А она меня чуть не убила.
– ...после того как он спас меня от оборотня.
– И ещё нам будет нужна общая комната.
Андромеда заметно растерялаь, переводя взгляд с одного на другую.
А малышка Дора, все так же обнимающая Сириуса за штанину, вдруг угрюмо посмотрела на Роксану снизу-вверх, прищурилась и её черные кудряшки немедленно раскрутились, выкрасившись в пронзительно-белый цвет.
Проигрыватель чуь не подпрыгивал на месте, разрываясь веселыми мотивами Бенни Гудмена.
Артур наклонился и подхватил с ковра хныкающего малыша в полосатых колготках и вытащил из кармана свежую соску – старая закатилась под камин, что и стало причиной вселенского горя.
– Знакомьтесь, это Перси! – он легонько покачал малыша. – Здесь у нас Билл, – Артур потрепал по волосам самого старшего, мальчика, который тут же поднялся с ковра, вытер руку о штаны и серьезно протянул её сначала Джеймсу, потом – Сириусу. – И Чарли.
– У тебя очки, как у моего папы, -заявил Чарли, глядя на Джеймса снизу– вверх. – Ты тоже ходишь в Мини....Мисини...стерство, да?
– Я играю в квиддич, парень, – серьезно сказал Джеймс, усевшись перед ним на корточки и вдруг вытащил из кармана снитч. – Гляди!
– Эй, здесь есть желающие помочь мне накрыть рождественский ужин?
Из кухни неторопливо выплыла обаятельная пухленькая волшебница в праздничной мантии в желтый цветочек. Она подпирала руками поясницу, так что вперед выдавался знатный круглый живот.
– Или про меня тут просто забыли? – с нажимом добавила она, сверля мужа взглядом.
– Ну что ты, что ты Молли, моя дорогая, моя любимая Молли! – воскликнул Артур, бросаясь к ней и хватая её под руку. Перси к тому времени уже перебрался Лили на руки и вовсю дергал её за рыжие волосы. – Ты не поверишь, но сегодня у нас в гостях магла! – зашипел он, так что почти никто ничего не услышал. Все добродушно засмеялись. – Лили, Джеймс, Роксана, позвольте вам представить, это моя муза, мой добрый милый ангел, моя супруга, Молли! И наши близнецы! Хоть вы их не видите, но, поверьте, они тоже здесь! – добавил он, легонько погладив жену по животу.
– Ради всего святого, мистер Уизли, веди себя как подобает! – волшебница хлопнула его по плечу и вдруг икнула. Изо рта у неё вырвался крошечный радужный пузырек и тут же лопнул маленьким фейерверком.
– Ох, Боже правый... здравствуй, Сириус, рада тебя снова видеть! – она потянулась к Сириусу и обняла его, после чего повернулась к остальным гостям. – Мы ещё успеем с вами хорошенько познакомиться, а сейчас все за мной, не то эта утка улетит в окно!
Жареная утка в кисло-сладком соусе с яблоками, орехами и черносливом, картофельные чипсы, йоркширский пуддинг, несколько скон с беконом и сыром – Лили подумала, что если съест ещё хоть кусочек, то непременно лопнет.
А ужин все продолжался, рождественские песни сменяли друг друга, вилки звенели, гости смеялись.
Артур усадил её рядом с собой и устроил настоящий допрос. Сначала допрашивал о телевизорах, потом о зонтиках, затем о дворовых разбрызгивателях.
Андромеда говорила о чем-то с Сириусом, Роксана и Джеймс громко спорили о первенстве «Коршунов» в Лиге, Молли успокаивала старших сыновей, которые то и дело толкались и бросались горошком. Когда её терпение лопнуло и она вскинула палочку, чтобы рассадить их, из кончика вдруг ни с того ни с сего посыпалось разноцветное конфетти и серпантин.
Лили казалось, что она знакома с этой семьей по крайней мере несколько лет, что их познакомили родители, или что они вообще живут через ограду в саду. В Уизли не было ни капли подозрительности или недоверия какое обычно возникает между посторонними людьми, ни капли отчуждения или обычной для незнакомцев прохладцы. Они приняли их так легко, словно ждали всю жизнь именно их.
Лили это невероятно трогало, ей хотелось как-то показать им свою симпатию. И такая возможность появилась, когда она вызвалась помочь Молли с десертом и пока они возились с тортом и пирогом.
– Не обижайся на Артура, – заговорщически шептала Молли, пока они нарезали пирог и готовили напитки. – Он просто помешан на магловском мире, с ума сходит от каждой безделушки. Покажи ему резиновую калошу и он повесит её в рамочке над нашей кроватью.
– Как я могу обижаться? – удивилась Лили. – У вас замечательная семья, Молли! И простите, что мы так внезапно обрушились на вас. Рождество ведь семейный праздник, а мы...
Молли взглянула на неё и улыбнулась так, как могут улыбаться только заботливые и любящие матери.
– Знаешь, Лили, мы живем в такое опасное время... Этот Темный Лорд, когда я думаю о нем, у-у-у меня просто трясутся руки! – она снова икнула крошечным фейерверком волшебной пыли и прижала к губам ладонь. – Но знаешь, единственное, за что я действительно могла бы поблагодарить Ты-Знаешь-Кого, так это за то, что он заставил людей сплотиться и вспомнить, что их роднит на самом деле, – она разлила по чашкам гоголь-моголь, горячий шоколад и чай. – Вовсе не кровь делает людей родственниками.
И она красноречиво кивнула в сторону гостиной, где женщина чистейших кровей, Андромеда Блэк-Тонкс сидела в продавленном кресле и кормила из бутылочки маленького Перси, Джеймс Поттер дурачился как маленький со своим снитчем, пытаясь снискать восхищение двух, ничего не смыслящих в квиддиче детей, а Сириус Блэк, Роксана Малфой и смешной волшебник в феске склонялись над кучей проводков и пластинок на столе.
У Сириуса на коленях сидела дочка Андромеды, пугающе похожая на четырехлетнюю Роксану и сосредоточенно тыкала себя в палец драконьим клыком, свисающим с шеи парня.
– Понимаешь, о чем я? – Молли улыбнулась ещё шире, так что у неё на щеках заиграли ямочки, и сердечно пожала запястье Лили. – Именно такие мгновения объединяют вчерашних незнакомцев в семью. А вовсе не гобелены и не записи в архивах Министерства!
Проигрыватель щелкнул и полилась мелодичная, торжественная «Тихая ночь».
– И вы уверены, что он будет работать, как прежде? – Роксана достала из свертка свой плеер, такой же, каким он был раньше, блестящий, чистый, целехонький.
– Раньше я никогда не сталкивался с такой техникой, мне пришлось покопаться, – Артур поправил очки, сосредоточенно глядя на приборчик у Роксаны в руках. – Я начинил его таким количеством восстанавливающих, регулирующих и защитных чар, что... – он сделал красноречивый жест руками. – Но если он вдруг отключится, не пугайтесь, он не сломан. Это побочный эффект, просто используйте заклинание «Оживи!»
– Десерт! – пропела Молли, подгоняя палочкой плывущий по воздуху поднос. Все тут же взбодрились и потянули руки к кружкам с напитками и тарелкам с кусками торта и крамбла.
Сириус чуть прищурился, заметив, что кружка в руке Андромеды слегка дрожит. Перехватив его взгляд, женщина быстро опустила кружку на стол и пригладила волосы дочери.
– О, Молли, ты просто волшебница! – восхитился Артур, вдыхая аромат горячего шоколада, текущего по торту. К подносу подбежали дети – Билл с ушами волчонка и Чарли с перепончатыми драконьими. Дора слезла с колен Сириуса, сверкнув белыми колготками и тоже побежала за сладким.
– Альф был прав, когда называл тебя гением, – сказал Сириус, глядя как Роксана с благоговейным счастьем надевает наушники. – Ты действительно гений. Я понятия не имею, что это за штука и как она работает, а ты сделал её всего за месяц.
Артур покивал, отрешенно и немного ностальгически глядя на приборчик.
– Порой мне ужасно не хватает твоего дяди, – он печально усмехнулся, взглянув на Сириуса. – Ты немного похож на него.
– Поверь, нам тоже его не хватает, – тихо сказала Андромеда. Проходя мимо Сириуса она быстро сжала его плечо. Сириус быстро оглянулся на неё и молча кивнул.
– Я делаю все, чтобы тебя восстановили в компании, Артур, – серьезно сказал он. – Ты же знаешь, я отправил с десяток прошений в Визенгамот, но сейчас...
– Сейчас война, конечно же им некогда! – Молли легкомысленно махнула рукой и ласково похлопала мужа по плечу. – Не переживай, мы справимся! И... Билл и Чарли Уизли! Что во имя Мерлина такое с вашими ушами?!
Артур оглянулся на сыновей и рассмеялся.
– Извините, мэм, – Джеймс подавил смех и напустил на себя серьезность, хотя в глазах его так и прыгали чертики. – Это я, но я верну им даже лучше, чем прежние, честно. Я трансфигурирую даже во сне.
Сириус поперхнулся чаем.
Так разговор плавно перешел к Хогвартсу. Молли так расчувствовалась, вспоминая свои школьные годы, что прослезилась и с потолка комнаты вдруг посыпались мерцающие искорки. Чтобы немного утешить жену, Артур пригласил её потанцевать и теперь она поливала слезами его рубашку, пока они топтались в медленном танце под глубокие, насыщенные переливы песни «Котел, полный сладкой горячей любви».
– Эй... – Джеймс запрокинул голову, когда Лили появилась за спинкой его кресла, ласково взлохматила ему волосы, скользнула ладонями по шее, затем по плечам и груди. – С Рождеством, Эванс.
– С Рождеством, Поттер, – тихо улыбнулась она, склоняясь к его уху.
– Не волнуйся так.
Сириус танцевал с Андромедой и её пальцы на его плечах казались стеклянными.
– Тед не станет рисковать зря, он знает, что вы ждете его, – тихо говорил он, время от времени поглядывая то на диван, где Роксана слушала свою музыку, блаженно прикрыв глаза, то на кресло, где сидели вдвоем Джеймс и Лили.
Андромеда наоборот прятала лицо, потому что в глазах у неё стояли слезы, и она боялась, что их заметит ещё кто-нибудь кроме Сириуса.
– С ним всё будет в порядке.
Он покивала и крепче обняла брата.
– А ты?
– А что я?
– Сириус... – Андромеда облизала губы, явно подбирая слова. – Эта девочка, Роксана, я хотела поговорить о ней.
Сириус молчал, но стал слегка напряженнее и Андромеда это почувствовала. Но все равно продолжила:
– Она действительно не такая, как Люциус или Эдвин и это меня настораживает. Я знаю, чего можно ожидать от Малфоя, знаю, чего можно ожидать от Блэков, но она непредсказуема. Она как вышедшая из строя метла. Я боюсь за тебя.
Сириус усмехнулся.
– Но тогда я тоже непредсказуем? Я ведь тоже вышел из строя?
– Да, – Андромеда покачала головой и погладила его по щеке. – Это верно. Но ты всё же мужчина, мой дорогой брат. А вами так легко управлять.
– Мной никто не управляет, – агрессивно ответил Сириус.
– Я знаю. Не сердись на меня, Сириус, я действительно переживаю за тебя.
Пару секунд Сириус смотрел на неё, а потом сжал её ладонь и решительно отвел от своего лица, быстро поцеловав напоследок.
– Ты сейчас всего боишься. Со мной все будет хорошо. Вот увидишь.
– Ты любишь её?
Простой вопрос застал Сириуса врасплох.
– Что з...
– Сириус. Ты. Её. Любишь?
Только Андромеда имела право задать ему такой вопрос. Сириус сжал губы в точку и ещё раз посмотрел на диван.
– Это другое, Меда. Ты не поймешь. Или скажешь, что я псих.
Она молча смотрела на него. Сириус вздохнул.
– Я не знаю, как тебе...ну хорошо. Мы... близнецы. – глаза Андромеды испуганно расширились. – Да, как близнецы. Иногда мне всерьез кажется, что она – это я. Такой, каким должен был быть, если бы родился девчонкой. И бывают секунды, когда мне хочется придушить её за то, что это так, потому что это безумие. Да, я не люблю её так, как Тед любит тебя, но оставить её, отказаться от неё для меня сейчас всё равно, что оторвать себе руку. Она – моя. Моё. Это всё, что я знаю. И этого достаточно.
– А ей?
Сириус помолчал секунду.
Роксана открыла глаза, заглянула в Сириуса так, будто точно знала, о чем они говорят и уголки её губ дрогнули.
– И ей.
Андромеда покачала головой, взглянув туда же.
– Женщинам важно знать, что их любят. Любым женщинам. Всем.
Сириус усмехнулся. Андромеда ничего не поняла.
– Она не любая.
Ближе к полуночи пятилетний Чарли уснул в кресле и Артур понес его спать. Взрослый восьмилетний Билл поцеловал на ночь маму и послушно двинулся следом, но проходя мимо Лили, болтающей с Роксаной на диване, мальчик вдруг замер, весь налился краской, надулся, напыжился и выдавил из себя: «Счастливого Рождества, Лили!». После чего опрометью бросился наверх.
Лили переглянулась с Роксаной и они дружно рассмеялись. Лили потрясенно прижала ладонь к груди.
– У меня появился конкурент? – поднял бровь Джеймс, вернувшийся в этот момент с улицы. Они с Артуром ходили в сарайчик, где Уизли показывал ему черновой вариант механической складной метлы.
– Будешь знать, как бросать меня, – кокетливо повела плечиком Лили.
Медленная песня закончилась, началась другая – заводная и веселая, от которой в любой, даже самой холодной английской крови оживали ирландские корни.
Оставив Андромеду рядом с Молли, Сириус подхватил Дору и пустился с ней вскач по всей комнате, держа её на одной руке, а другой сжимая её ручку на взрослый манер.
Когда они пронеслись мимо дивана в вихре звонкого детского смеха, Джеймс коварно улыбнулся, глядя на Лили и вдруг схватил её за руки, стаскивая с дивана.
– Джеймс, что ты...Поттер, перестань, я же сейчас упаду! О Боже! Джеймс, ты слышишь меня?!
Молли рассмеялась, когда следующая парочка проскакала мимо её кресла. И хоть Джеймс совершенно не умел танцевать, все равно с упорством последнего крюкорога исполнял с Лили что-то наподобие зверского твиста: крутил её, вертел, ронял и ловил, в общем, издевался как хотел, а Лили только и могла, что хвататься за него в последний момент и тоненько пищать.
Вскоре зажигательный мотив захватил всех, они схватились за руки и плясали по гостиной цепочкой, выкрикивая слова веселой ирландской песенки о непослушном лепреконе. Молли сидела в кресле и хлопала в ладоши, все смеялись, гоголь-моголь тек рекой, а в углу ослепительно сияла ёлка.
Это было лучшее Рождество.
– Нет, я хочу ещё! – заканючила девочка, обхватив Сириуса за шею ручонками. – Нет!
– Нимфадора, дорогая, уже очень поздно, тебе пора спать, – увещевала её Андромеда. За то время, что она уговаривала её, сменилось уже почти что две песни. Джеймс перестал издеваться над Лили и теперь неторопливо двигался с ней в полумраке прижимая её к себе спиной.
– А я хочу ещё танцевать с Сириусом! – категорично и очень громко говорила Дора, крепко обнимая дядю и враждебно поглядывая на маму. Волосы у неё медленно наливались ярко– помидорным оттенком. – Я не хочу спать!
Андромеда уронила руки, беспомощно глядя на Сириуса. Тот сам взял племянницу под мышки и ссадил матери на руки.
– Пора спать, принцесса! Если ты сейчас не ляжешь спать, когда ещё Санта наполнит подарками твой чулок?
Это показалось Доре убедительным – на круглом личике, вновь обрамленном черными кудряшками, отразилась серьезная борьба.
– Ну... ладно, – наконец согласилась она.
– Спасибо! – сказала Андромеда одними губами и понесла дочь наверх.
– Мы с тобой ещё обязательно потанцуем! – пообещал ей вслед Сириус, падая в кресло.
Глазки Доры, всплывающей на руках матери вверх по лестнице вдруг расширились и в них загорелся страх, смешанный с отчаянной ревностью. Смотрела она мимо Сириуса.
Сириус быстро оглянулся и увидел, что на спинку его кресла облокотилась Роксана.
– Ты все равно моя любимица! – прокричал он Доре и она немножко успокоилась.
Едва племянница скрылась, Сириус облегченно откинул голову на спинку, между рук Роксаны. Они молча смотрели друг на друга. Роксана улыбалась, подперев голову кулачком. А потом опустила руки и запустила в его волосы все десять пальцев.
– О-о-о, черт, – Сириус зашипел и зажмурился, когда она принялась быстро чесать его за ушами. – Да-а, детка, вот так, вот так! О да-а, я сейчас кончу, – рассмеялся он, наклоняя голову то, в одну, то в другую сторону, – Да, да, да, – и его нога подозрительно задрожала – совсем как у собаки.
– Знаешь...я видела здесь в саду пустой сарай... – прошептала Роксана ему на ухо.
– В Бэгнольд уже никто не верит!– сказал Джеймс, мельком взглянув на тихо удалившихся из дома ребят. Они все собрались вокруг столика у камина, держа в руках свои кружки. Молли вязала детскую шапочку, Лили листала рукописный справочник Молли по лекарственным зельям, Андромеда, чуть нахмурившись, слушала спор Джеймса и Артура. – Она не делает ничего, что могло бы остановить Волдеморта, только просит людей не сдаваться! Но за ней никто не пойдет, пока она сама никуда не идет, вот в чем проблема!
– Сейчас её главная задача оставаться на месте, Джеймс! Я думаю, ей стоит большого труда сохранять свой пост. Гибель Маккиннона – только первый звонок, я уверен, теперь они попытаются добраться и до министра.
– Но почему мы позволяем Волдеморту нападать на нас? Почему сами не нападем на него?
Артур снисходительно усмехнулся.
– Едва ли это так просто. Он как кролик в зеркальном ящике, никто не знает, кто на самом деле его сторонники, многие из задержанных утверждают, что на них был наложен Империус. На него невозможно выйти.
Они спорили ещё довольно долго. Когда в дом вернулась Роксана, Джеймс вышел покурить и увидел Сириуса. Он сидел на связке дров и курил, откинув голову на стену сарайчика. Когда Джеймс подошел, Бродяга лениво дернул уголком рта, которым сжимал сигарету и протянул ему пачку.
– Обожаю политику, – проворчал Джеймс, закуривая.
Сириус промычал что-то в ответ. Джеймс пристроился на дровах рядом, взглянул на полную луну в небе.
– Жалко Лунатика здесь нет. И Хвоста. Я уже скучаю по нашим вылазкам.
Сириус выпрямился и отдернул куртку, как будто у него вдруг заболела спина. Джеймс посмотрел на него.
– Он не писал тебе? От него ведь тоже не было вестей целую неделю, а Уилтшир не так далеко.
– Он... – Сириус смежил веки и мотнул головой. – Сохатый...Сохатый, Лунатик не в Уилтишире.
Джеймс выпустил облачко дыма, удивленно оглянувшись друга.
Через полминуты спина Сириуса с силой врезалась в стену сарая.
– ДА КАК ТЫ МОГ, МАТЬ ТВОЮ?! – орал Джеймс, сграбастав его за грудки. – Как ты мог его отпустить?! Почему ты нахрен мне ничего не сказал?! Зачем ты это сделал?!
– Что, по-твоему, я должен был сделать? – рычал Сириус, пытаясь ослабить его хватку. – Броситься ему на грудь? Зарыдать? Сказать не бросай нас, Сохатый будет злиться? Это, мать его, решение Люпина! И даже если бы я сказал тебе, он бы все равно ушел!
– Сегодня гребанное полнолуние! – Джеймс отрывисто дернул рукой в сторону сияющего диска у них над головой. – Если он встретил его в колонии... да черта с два он теперь вернется, Бродяга!
– Вернется! – Сириус рывком сбил его руки и Джеймс отступил, тяжело дыша. – Он вернется, Сохатый, я в него верю, а вот ты, похоже, считаешь его полным дерьмом! – Сириус обвинительно ткнул в его сторону пальцем. – Лунатик взял с собой зелье, он сможет сохранить рассудок, он не станет убивать! – Сириус толкнул Джеймса. – А если и станет, мне наплевать, ясно? Хогвартс – его настоящий дом, мы – его семья и если ты все ещё веришь в это, то тоже должен понимать, что этот дом он не променяет на стаю какого-то вшивого Сивого!
Дверь дома приоткрылась. Андромеда подозрительно выглянула в сад.
– У вас всё хорошо?
Они разъяренно оглянулись.
– Всё хорошо! – отрывисто бросил Джеймс и взъерошил волосы, взглянув на Сириуса.
– Да, Меда, мы сейчас идем. Просто маленький спор.
Андромеда окинула их настороженным взглядом и ушла.
– Я верю в Лунатика, – тихо сказал Джеймс, играя желваками и враждебно взглянул на луну. – В неё нет.
Остаток вечера прошел спокойно. Джеймс больше не пытался выяснять отношения, сидел, уткнувшись в рыжую макушку Лили и невидяще глядел в огонь.
Спали они в гостиной. Девушки – на диване, а они с Сохатым – на полу, в спальных мешках.
Сириус слышал, что Джеймс не спит, а когда один раз повернулся к нему, увидел, что Сохатый лежит в нескольких футах от него, закинув руку за голову и задумчиво играет со снитчем. Золотой мячик богато поблескивал в молочном лунном свете ,падающем из окна.
Сириус сердито толкнул кулаком подушку и отвернулся, подумав, что идея сказать Сохатому правду о Ремусе, была, пожалуй, самой идиотской за все время их дружбы. Теперь Джеймс затаит на него злобу и неизвестно, когда его попустит. Он ведь терпеть не мог, когда что-то решали без него.
Однако, на следующее утро, когда все собрались в гостиной, чтобы обменяться подарками, Сохатый сам подошел к нему и протянул руку.
– Прости, Бродяга, – отрывисто сказал он. – Я был неправ. Ты правильно сделал, что отпустил его и тем более правильно сделал, что не сказал мне.
– Вчера ты так не думал.
Джеймс хмыкнул и оглянулся на Лили, которая в этот момент распечатывала его подарок – новенький набор для зельеварения, который она битый час разглядывала в аптеке на площади Ипсвича.
– Я просто подумал... если бы Лили вдруг решила съездить на каникулы в логово Этого-Как-Его-Там, я бы тоже поехал за ней. И... – он усмехнулся, взглянув другу в глаза. – Срать бы я хотел, что ты об этом думаешь.
Сириус ухмыльнулся.
– Так-то лучше, – он ударил его по протянутой руке и крепко пожал, перехватив так, словно они собирались бороться.
Конфликт был позади.
После завтрака выяснилось, что в честь Рождества Министерство решило сделать волшебному сообществу подарок: транегрессионное поле восстановили на один день, чтобы родственники из разных стран могли поздравить друг друга, а семьи – воссоединиться в такой светлый, замечательный праздник.
– Переместимся все вместе, я оставлю у тебя коляску, – сказал Сириус, натягивая свои мотоциклетные кожаные перчатки без пальцев. – А потом мы с Рокс махнем в Вудсток, поздравим с Рождеством наших любимых укурков.
Роксана кивнула, сидя у него за спиной и натягивая квиддичные очки.
Попрощавшись в гостеприимными славными Уизли (Молли опять залилась слезами), ребята вышли в сад, схватились за руки цепью и трансгрессировали вместе с гигантским мотоциклом и коляской.
* * *
В первую минуту Джеймс решил, что ошибся. Промахнулся. Что они прилетели не туда.
Он помнил, как покидал Лощину, укрытую одеялом чистейшего, нетронутого снега.
Теперь же снег, точно пятна крови покрывал кислое мессиво чёрной дымящейся грязи.
Он помнил, как надежно запер дверь дома и как оглянулся на него перед тем, как мотоцикл взял старт...
На месте дома теперь лежали руины. Левая часть уцелела, она дымилась и потрескивала, как дрова в рождественском камине, зато от правой не осталось практически ничего – как будто кто-то оторвал её и раскидал по округе...
– Что... – Джеймс потеряно топтался на месте, голова его кружилась, в ушах гудело, рядом кто-то что-то кричал, он видел Лили, закрывшую ладонью рот, её широко распахнутые глаза метнулись и размылись. – Этого не может... не может...
– Джим! – заорал Сириус где-то рядом. – Джим, Лощина!
Словно во сне, не понимая, не ведая, Джеймс прошлепал по грязи к одинокой фигуре Сириуса на холме за садом.
Внизу, под холмом, где ещё вчера расстилалась зимняя сказка, рекой лилась грязь, а Ипсвич, его родной, любимый Ипсвич лежал в руинах и полыхал пожарами. Даже с такой высоты было слышно крики и плач людей.
А над всем этим в умытых Рождеством небесах, неподалеку от сияющей Полярной звезды расплывалась в ухмылке гигантская Черная Метка.
– Что здесь произошло? -закричал Сириус, ворвавшись в кондитерскую, из которой уцелевшие жители устроили перевязочный пункт. Всё было забито ранеными, пахло кровью, потом, гарью и гниющей плотью. Он узнал кудрявую девчонку, с которой Джеймс забавлялся прошлым летом. – Греттель!
Девушка ошалело оглянулась, несколько мгновений на осознание и она порывисто обняла его, заливаясь слезами. Сириус дал ей секундой и силой оторвал от себя. -что. Здесь. Произошло?!
Пьяный от горя и слез Джеймс привалился к дверному косяку, сотрясаясь крупной дрожью.
– Это были Пожиратели, их было так много, с ними были великаны, они... они ворвались в город ночью, мы ничего не успели сделать, они лезли в дома, убивали, а потом пришли они, великаны... Ганс, он... – она махнула трясущейся рукой в сторону лежащих штабелями людей. – Ганс, Ганс пытался защитить нас, но великан схватил его и... Джеймс! – Греттель увидела в дверях Поттера, но тот после её слов побелел, бесцеремонно оттолкнул девушку и бросился к одному из тел, покрытых тем, что недавно было занавесками кондитерской.
Сдернув занавеску, он сначала в ужасе шарахнулся от изуродованного, обезображенного тела, врезался спиной в стол. Склянки с зельями зазвенели на пол, Сириус поспешно закрыл труп, а Джеймс вцепился в волосы и кондитерскую огласил отчаянный, полный боли вопль.
– Живоглот! – Лили вытерла мокрое от слез лицо, но они бежали снова и снова, щипая глаза и мешая видеть. Она чарами подняла в воздух доски, но тут часть стены, все ещё покрытой обоями в мелкий цветочек обрушилась и на Лили дохнуло горьким пеплом. Она закашлялась, утирая лицо. – Живоглот, ну пожалуйста!
– Бесполезно, его здесь нет! -закричала Роксана снизу. Она обошла всё, что осталось от сада. – Лили, спускайся оттуда, им может понадобится наша помощь.
Горько плача и трясясь с головы до ног, Лили спустилась по обломкам на первый этаж, так же, как и забралась, но под конец одна из досок треснула у неё под ногой и она упала в гору пепла и обломков, чудом ничего себе не сломав и не проткнув.
– Ты цела? – к ней подбежала Роксана – измазанная гарью и грязью, так же, как и сама Лили.
Это падение стало последней каплей – физическая боль прорвала шлюзы, Лили закрыла лицо перепачканными израненными ладонями в занозах и заплакала пуще прежнего. Роксана обняла её, отчаянно шмыгая носом и кусая губы, но почти сразу выпустила и подхватила под руку.
– Пойдем... пойдем, Лили, они ждут нас, Джеймс и Сириус!
Имя Поттера подействовало на Эванс как отрезвляющая пощечина. Она поднялась на ноги, потирая ушибленные места и девочки побежали по проселочной дороге вниз, в сторону изувеченного великанами города.
– Джеймс, стой! – Греттель догнала Джеймса и Сириуса на улице, оскальзываясь на брущатке, покрытой грязью и великаньей мочой. – Вот, я нашла вашего кота! – она вытащила из-за пазухи перепачканного, взъерошенного котенка и сунула Джеймсу в руки. Живоглот безумно царапался и цеплялся, трясясь всем своим крохотным тельцем. – Я побежала к вам, когда всё здесь закончилось, он цел.
Не вполне понимая, что к чему, Джеймс прижал к себе кота.
– Я заберу Лили и мы вернемся к вам, она целитель, она поможет, – пробормотал он.
– Лили Эванс!
Лили порывисто оглянулась, перехватив Роксану.
Они как раз бежали мимо бывшего Зимнего праздника, к чудом уцелевшей кондитерской Ганса. Лили не сомневалась, что Джеймс первым делом побежал именно туда и молилась изо всех сил, чтобы с Гансом и его сестрой ничего не было.
Её звал один из раненых мракоборцев, которым оказывали помощь прямо на улице. Голос показался Лили знакомым и когда она подбежала к полулежащему на земле парню, сердце её пропустило удар.
– Фрэнк! – она бросилась на землю, хватая его за протянутую руку и мигом пытаясь оценить, насколько опасны его ранения. Нога его была, судя по всему, сломана, ведьма в форме работника из Мунго накладывала ему шину. Бровь рассечена, глаз подбит так, что его почти и не видно. Но в целом как будто ничего смертельного.
– Ради всего святого, Фрэнк Лонгботтом! – Лили порывисто обняла его. – Боже мой, как ты-то здесь оказался?!
– Н-н-направили п-почти весь отдел, – от боли Фрэнк дрожал и заикался больше обычного. – В-всё з-з-закончилось часа т-три н-назад. Т-ты не пострадала? – он сжал её руку ещё сильнее.
– Нет, меня здесь не было, мы с Джеймсом уехали! – действуя на чистом инстинкте, Лили вытерла кровь с его щеки собственным рукавом, потом вспомнила про палочку. – Насколько это серьезно? – она бросилась к целителю.
– Колено уцелело, но ниже вся кость раздроблена, нужен «Костерост».
Фрэнк мучительно застонал, когда ему затянули шину.
– Я принесу, – Лили оперлась на плечо целителя, вскакивая.
– Роксана!
Малфой, которая в этот момент помогала целителю бинтовать голову ещё одному мракоборцу, вскинула голову.
– Не отходи от него, я сейчас вернусь!
На улицах толпились пострадавшие, со всех сторон Лили окатывало рыданиями, воплями, стонами, вонью, гарью, жаром непотушенных пожаров. С трудом проталкиваясь сквозь обезумевшую грязную толпу и оскальзываясь на обледеневших частях дороги, она прорвалась к аптеке, но от неё ничего не осталось.
– Где я могу найти лекарства?! – спросила она, перехватив парочку целителей, выносивших из дома тела, но от неё отмахнулись.
– Добровольцы! Нам нужны добровольцы! Добровольческая армия мракоборцев! Выдвигаемся через семь минут! – разрывался чей-то усталый надорванный, но все ещё крепкий голос, многократно усиленный магией.
– Нужна кровь третьей группы...
– Где можно найти лекарства?! – крикнула Лили, бросившись к двум потрепанным мракоборцам, которые укрывали полотном ряд тел.
– Там, девочка, – ей указали в сторону обугленного до неузнаваемости дома, над которым бился и трепетал на ледяном ветру флаг с эмблемой Мунго.
Лили опрометью помчалась в указанном направлении и буквально на выходе столкнулась с Джеймсом и Сириусом.
– Джим! – вскрикнула она, врезавшись в него на всем ходу. – Джеймс, там Фрэнк Лонгботтом, он ранен, нам нужны лекарства, много раненых под обломками, – Лили махнула в сторону бывшей зимней ярмарки. Сириус тут же метнулась обратно в кондитерскую. Лили перехватила его за руку. – Возьми, сколько можешь и беги туда, там Роксана!
Сириус кивнул и скрылся в кондитерской, протолкавшись между двумя рыдающими старушками.
– Нужны добровольцы в армию мракоборцев!
– Джеймс, нам нужно...да что с тобой, ты слышишь меня?
– Он мертв...
– Что?
– Ганс... ему откусили половину тела...
Лили прерывисто втянула воздух, закрыв рот ладонью.
– Они сожрали моего друга... они уничтожили мой дом... мой город...
Глаза Джеймса за стеклами грязных очков полнились злыми, отчаянными слезами, точно маслом. Словно предчувствовав, что произойдет через секунду, Лили схватила его за рукава куртки.
– Я убью их... я их убью! – не замечая удерживающих его рук, Джеймс двинулся куда-то. Лили почувствовала, как ткань выскальзывает и вцепилась крепче.
– Джеймс!
Мимо торопливо пробежало несколько взмыленных, обезумевших от крови мракоборцев. По пятам за ним бежали люди, одетые в гражданскую форму: мужчины, юноши, мальчики...
– Мы их ещё догоним!
– Говорят, их видели на юге...
– ...отправьте Патронуса в Трикли!
– Гребанные великаны!
Словно под гипнозом, Джеймс двинулся за ними, в глазах его загорелся огонь.
– Нет, стой! – Лили цеплялась за него изо всех сил, пытаясь остановить, но её сил было недостаточно. – Джеймс, пожалуйста, послушай меня, я умоляю тебя, не ходи, Джеймс...
– Я должен пойти туда, ты не понимаешь, я хочу пойти с ними! – он говорил одновременно с ней, явно ничего не слыша и не понимая. Голос его срывался, оцепенение очень быстро сменялось безотчетной, слепой ненавистью. Горе и слезы подпитывали её как газ и масло. – Я пойду, я буду убивать, я убью их всех, я отомщу им, они убили его, убили!
– Джеймс, ну пожалуйста, послушай меня, ты нужен мне здесь, ты...
– Оставь меня в покое! – заорал он, сунув ей в руки кота, вырвался и бросился вдогонку за мракоборцами.
– Сириус! – Лили в отчаянии бросилась к выскочившему из кондитерской Блэку. – Сириус, останови его, останови!
Ни о чем не спрашивая и не говоря ни слова, Сириус кинул ей сумку с лекарствами и бросился вдогонку.
Джеймса он догнал буквально на повороте в проулок, откуда трансгрессировали мракоборцы.
Сграбастав Джеймса за куртку на груди, с силой приложил его о кирпичную стену здания.
– Ну-ка стой! Даже не вздумай!
– ПУСТИ! – ужом взвился Джеймс. Таким диким Сириус его ещё не видел.
– Я сказал стой! – он перехватил его опять, ещё сильнее ударяя о стену. Сейчас он был в таком состоянии, что запросто разбил бы горячую башку Сохатого, если бы это помогло бы привести его в чувства.
– Куда ты собрался идти?! – прорычал Сириус ему в лицо.
– Пусти меня, я хочу уйти, я хочу пойти с ними...
В проулке раздались звуки трансгрессии.
Джеймс рванулся из рук Сириуса, но безуспешно – Блэк снова его поймал.
– Ты никуда не пойдешь! – рявкнул он.
– Они догонят их, они их убьют, я хочу с ними, я хочу убить Пожирателей... – с каждым словом его голос становился всё громче.
– Это самоубийство! – перекричал его Сириус. – Никто из них не готов, эта кучка тупиц просто идет на смерть!
– Значит и я пойду! – заорал Джеймс, вырвался, Сириус в последний момент поймал его за одежду. Раздался треск, куртка треснула по швам...
Давненько они так не дрались.
Один за другим из переулка исчезали охваченные горем люди. Исчезали, чтобы не вернуться никогда. А в паре метров от этого один лучший друг в кровь избивал другого, пытаясь спасти ему жизнь.
В какой-то момент злость Джеймса достигла апогея – он выхватил палочку, но Сириус в этот же миг заломил ему руку и повалил на землю. Палочка покатилась по заляпанной кровью брущатке, ещё одно движение – и Джеймс обездвижен и распластан.
– Смотри! – Сириус вдавил его коленом в землю, рывком поднимая его голову за волосы. – Смотри туда, чертов придурок!
Захлебываясь кровью и изрыгая проклятия, Джеймс уставился перед собой.
В нескольких метрах от них Лили прижималась плечом к стене дома и сотрясалась от плача, глядя, как они избивают друг друга. Лицо у неё было грязным, руки – в крови, на руках – насмерть перепуганный, безумно царапающийся Живоглот.
– Я смог отпустить Лунатика, – прорычал Сириус, склонившись к его лицу. – Потому что знал, что он вернется! Но если ты пойдешь умирать, мне придется пойти следом! А за нами уйдет и она! Совесть твоя это выдержит?! – раздельно произнес он и дал выход чувствам, ткнув Сохатого рожей в грязь.
После этого Джеймс перестал биться.
Последний человек сгинул из проулка.
Сириус поднялся и за шкирку поднял Джеймса.
Тот тяжело дышал, лицо у него было разбито, очки он потерял в драке.
Шмыгнув окровавленным носом, Сириус плюнул кровь в лужу, наклонился и поднял палочку Джеймса.
А когда выпрямился, увидел, как Сохатый молча вытирает губу рукавом.
Это было как удар под дых.
Но Сириус с ним справился. Не до сантиментов было.
– Ганса твоя смерть уже не вернет. Но кроме него здесь осталось ещё много людей, которым нужна помощь. Они в домах, под обломками, дети, старики, им, думаешь, не хочется жить? Держи это, – Сириус сунул ему палочку. – И подбери сопли.
– Я хочу убить их... – упрямо прошептал Джеймс. – Хочу, понимаешь? Я никогда раньше не хотел убивать, а теперь хочу. И если я и умру, я хочу забрать с собой столько этих тварей, сколько смогу унести.
Сириус шмыгнул носом, шагнул к нему, обхватил за шею и прижал его лоб к своему.
– Мы убьем их. Слышал? – прошептал он. Убьем их всех. Я тебе клянусь, что мы заберем с собой по одному на каждого погибшего здесь, Сохатый. Но не сегодня и не здесь. Сначала вышибем эту мразь из нашей школы. И начнем с тех, кто так или иначе виновен в смерти Тинкер и Анестези. А потом посмотрим, что можно сделать дальше. Идет?
Сириус поднял другую руку. Поднял так, как если бы приглашал его побороться на руках, вечером в гостиной Гриффиндора....
И наконец-то в отупевших от боли глазах Джеймса снова загорелось что-то, напоминающее прежний огонь. Почерневшие от злости карие встретились с обледеневшими серыми.
– Идет.
Окровавленные сбитые руки сцепились с громким хлопком.
______________________________________________
http://maria-ch.tumblr.com/post/72137530111