Сириус ненавидел тётю Эллу.

Она навещала их на каждый грёбанный праздник — выскальзывала лёгкой смешливой бабочкой из сверкающего порт-ключа, приветливо распахивала тонкие руки в длинных белых перчатках и кидалась обнимать каждого, кто попадался у неё на пути.

Он ненавидел с ней обниматься — от тёти Эллы пахло сладкими французскими духами, розовым шампанским и сигаретным дымом; она мягко улыбалась, обнажая жемчужно-белые зубы и поправляла длинные гладкие волосы.

Тётя Элла носила длинные тёмно-зелёные платья с золотистой вышивкой, куталась в пушистые белые полушубки, пахла одуряющее сладко и курила тонкие вишнёвые сигаретки из клубнично-розовых пачек.

Она пила шампанское постоянно — Сириус предпочитал огневиски, а мать и вовсе водку, но тётю Эллу это никогда не смущало. Она всегда приносила с собой пару дорогих бутылок, лишнюю пачку сигарет и флакон духов в подарок. Мать морщилась, но от духов не отказывалась — Сириус знал, что она ставила их на полку и приказывала домовикам стирать пыль.

Тётя Элла много смеялась и много пила — она усаживалась на диван и просила налить ей шампанского. Сириус злился, но наливал — она ему улыбалась, а потом пила залпом; розовые капли падали на её хрупкие запястья в белом атласе перчаток и скатывались по тонким пальцам. Она весело запрокидывала голову вверх и беззаботно обнажала беззащитно-белое горло. Он хотел её задушить.

Элла отбрасывала пушистые волосы за спину, и они мерцали в свете свечей, дорого и богато струились по её спине жидким пряным шёлком. Сириус хотел нахрен отстричь раздражающие сладкие локоны, пахнущие черешней и этими приторными духами, от которых ему хотелось чихать.

— Сири, душечка, налей ещё бокал! — говорила тётя Элла снисходительно и протягивала ему пустой бокал.

— Сириус.

Она всегда называла его Сири и душечкой — поэтому Сириус ненавидел сокращение Сири и прозвище душечка. Тётю Эллу его ненависть не волновала. Он всегда её исправлял, но она только удивлялась:

— Разве я сказала не так? — она хлопала длинными чёрными ресницами и округляла накрашенный розовым рот, потерянно оглядываясь на мать: та только кривилась и хмыкала; тётя Элла недоумённо хмурилась и пожимала красивыми плечами, — не обижайся, душечка! Нальёшь ещё?

Сириус скрипел зубами, злился, но наливал ещё.

Тётя Элла принимала шампанское из его рук и иногда невзначай касалась его запястья кончиками пальцев — он только морщился, но не отстранялся; она хихикала по-девчоночьи тонко.

Тётя Элла оставалась даже после того, как мать отправлялась к себе; она с ногами забиралась в кресло, и Сириус зачарованно смотрел на тонкую ткань её чулок.

Она щебетала что-то про мужа, передавала новости от Беллатрикс, много шутила и делилась своими мыслями; Сириус только и делал, что вслушивался в её журчащий голос, походящий на гладкий мягкий бархат, по которому стелилась белая гадюка.

Но он её все равно ненавидел: особенно когда тётя Элла доставала из кармана мантии тонкую вишнёвую сигаретку и неторопливо закуривала. Пахучие розовые клубы черешневого дыма обволакивали всю гостиную и забивались во все углы; этот тошнотворно-приторный запах не выветривался ещё несколько дней, вплоть до следующего её визита.

— Ты слушаешь меня, душечка?

Сириус её не слушал — он сидел напротив тёти Эллы и повторял про себя все пыточные заклятия, которые только знал; более того, он хотел бы применить их на ней, но знал точно — тётя Элла наверняка сможет дать ему отпор.

Тётя Элла склоняла голову к плечу и локоны-змеи бархатом укрывали её грудь, а лукавые чёрные глаза ярко сияли в розовом полумраке гостиной. Она снова что-то говорила и в это же время наливала себе полный бокал шампанского, делала пару маленьких глотков и отдавала ему; их руки снова соприкасались.

Сириус тётю Эллу ненавидел отчаянно, а шампанское и вовсе не переносил.

Но когда она притягивала его к себе, чтобы поцеловать, то он позволял ей это сделать. Она хохотала и вплетала белые пальцы ему волосы; жадно вгрызалась в его рот, обвивала ногами и руками, липла всем телом, лихорадочно стаскивала его школьную мантию и нетерпеливо толкала на пол.

От неё пахло дымом и французскими духами, а её губы на вкус были как шампанское.

Но это не мешало ему её ненавидеть.