Если бы кто-нибудь попросил Гермиону вкратце рассказать, как она провела лето, — хотя кому могла прийти в голову такая блажь? — она бы сказала: «Летом я очень много занималась». Среди недостаточно дотошных и въедливых собеседников она, таким образом, подтвердила бы свою бережно хранимую репутацию заучки и ходячего словаря. Если же собеседник оказался бы более внимательным, он непременно спросил бы: «Чем?» — и это был бы правильный вопрос.
Конечно, домашнего задания в Хогвартсе задали немало, но, положа руку на сердце, если действительно заниматься, а не изредка вспоминать о домашней работе, то дел там было от силы на пару недель, это если обстоятельно, с источниками и, как Гермиона любила, на пару дюймов больше, чем задали. И пара недель — это если убивать на домашнее задание не весь день, а, скажем, только время от обеда до ужина. Еще какое-то время Гермиона тратила на чтение «Пророка», чтобы, как выражалась мама, «не выпадать из контекста» Магического Мира. Это, конечно, тоже «занятие», но прочитать основные статьи и на всякий случай просмотреть все остальное — это тоже не очень долго.
Еще какое-то время она тратила на художественную литературу — положенную по школьной программе и просто так, для отдыха. Это уже не совсем «занятия», но для тех, кто и помыслить не мог читать что-то просто так, для удовольствия, такое определение вполне годилось. Периодически пару часов с утра — в качестве зарядки или вроде того — она посвящала чтению учебника по алгебре и решению задачек оттуда же. Попутно Гермиона выяснила, что умножение и деление в уме могли сойти за неплохой пассивный окклюментивный щит. Если, конечно, числа были хотя бы трехзначные. И если щит был нужен именно пассивный: если бы кто-то вроде декана просто посмотрел ей в глаза, чтобы вытащить какое-нибудь воспоминание, то вряд ли у него бы что-то получилось, поскольку все ее внимание в такие моменты было сосредоточено на вычислениях, и ничему другому в голове места уже не было. Но вот если этот «кто-то» сказал бы «Легилименс», то у нее вряд ли получилось бы защититься, поскольку — правильно — все внимание уходило на вычисления и визуализацию столбика цифр, и на активную защиту уже ничего не оставалось.
Ах да, еще она занималась Окклюменцией. Ей так и виделось, как она вернется в школу, и декан после пары попыток с легкостью пробьет ее блок, прокомментировав это как-нибудь вроде: «Ну, способности у вас, конечно, есть, но не талант, увы». И даже не заметит, что блок был фальшивый. Конечно, она понимала, что к осени не достигнет такого уровня, да и к следующей осени вряд ли, да и получится ли сделать это хотя бы к СОВам — тоже вопрос открытый. Но помечтать-то можно, правда?
Ну, и полчаса в день (на большее Гермиона была категорически не согласна) уходило на физические упражнения. Сама бы она вряд ли до этого додумалась, но родители выступили единым фронтом, отстаивая идею «молодому растущему организму полезны умеренные физические нагрузки». Там еще была отдельная ария про «женское здоровье», после которой Гермиона просто из чувства противоречия хотела отказаться наотрез от этой затеи, но когда ей предъявили уже закупленную кассету с упражнениями, коврик и полукилограммовые гантельки, она дала слабину и сказала «ладно, я попробую». Так и вышло, что занималась она еще и этим.
Первую неделю она сама себя проклинала за то, что согласилась. Казалось бы, ну какая-такая ужасная нагрузка может достаться телу за полчаса? Но этой нагрузки хватало для того, чтобы на следующий день болели мышцы в самых неожиданных местах. Но упрямство не дало просто так сдаться и бросить. Да чтобы она, первая по результатам экзаменов на всем первом курсе, не освоила какую-то физподготовку? Не дождутся! Через некоторое время стало легче, мышцы перестали ежедневно ныть, а Гермиона познакомилась с совершенно новым для нее ощущением власти над собственным телом. Нет, конечно, она не стала уникально сильной, ловкой и выносливой, разве что подтянулась слегка, но сама возможность понимать механизм собственных движений и управлять мышцами, о которых она раньше вообще не догадывалась, что они существуют, оказалась очень привлекательной. В общем, через некоторое время стало легче, и Гермиона засела за соответствующую литературу, составлять себе новый курс упражнений, посложнее. И чтобы не дольше сорока минут: уступать в этом вопросе она родителям не собиралась.
Еще Гермиона усиленно занималась самокопанием. В первые дни после возвращения домой она три раза успела поссориться с родителями, уйти, хлопнув дверью, порыдать в комнате, а через несколько минут обнаружить, что и повод-то был дурацкий, и реакция была чрезмерной, и вообще непонятно, что это было. Немного понаблюдав за собой, она пришла к выводу, что «это» — начало переходного возраста. И, увы, на нее он влияет столь же прискорбным образом, как на всех остальных людей. Она становилась нервной, неуравновешенной, обидчивой и склонной к перепадам настроения. А ведь это она еще даже ни в кого не влюбилась! Страшно представить, что будет дальше, думала Гермиона и с содроганием ждала грядущей гормональной бури, стараясь в настоящем минимизировать последствия собственного дурного настроения.
В общем, если бы кто-нибудь дотошно спросил у Гермионы, чем именно она занималась в каникулы, правильный ответ звучал бы так: «Всем понемногу».

* * *
Неудивительно, что при таком-то ритме она очнулась за несколько дней до конца каникул и очень удивилась, что лето, фактически, уже закончилось и пора бы отправиться на Косую Аллею, чтобы сделать покупки к новому учебному году. Да, домашняя работа давно была сделана, проверена и перепроверена, письмо из Хогвартса получено, список покупок составлен, но все равно это оказалось неожиданностью. И вот в один пасмурный, но теплый августовский день семья Грейнджеров направилась на главную улицу Магической Британии.
Поход не задался с самого начала: прямо в Гринготтсе, меняя фунты на галлеоны, они столкнулись с семьей Уизли и Гарри Поттером. После событий конца прошлого года у Гермионы и Рона Уизли установилось нечто вроде нейтралитета: он ее не трогал, хоть она и слизеринка, она его тоже не трогала. Поттер изначально был нормальный и не задирался. А старшие братья Уизли и вовсе ее не волновали. Так что, по идее, событие это относилось к разряду нейтральных. Однако отец Рона очень обрадовался возможности пообщаться с «настоящими живыми маглами», и с каждой его репликой настроение Гермионы падало все ниже и ниже.
— Здравствуйте, друзья! Маглы! Вы — настоящие маглы! Наше знакомство нужно отметить! Пришли поменять деньги, да? Смотри, Молли, настоящие фунты.
Казалось, еще чуть-чуть, и он начнет тыкать в них пальцем. Ситуацию спасло только то, что Уизли и Поттеру как раз пора было ехать вниз, к сейфам. За то время, что они были внизу, Гермиона с родителями успела разменять деньги и отправиться за покупками. Перемещаясь от магазина к магазину, она пыталась сформулировать для себя, что же так задело ее в выступлении мистера Уизли, но не могла. Ну, подумаешь, человек дурно воспитан, не представился сам и не заботился о том, нужно ли его общество «настоящим маглам». Мало ли таких людей? А все-таки, все-таки...
Во «Флориш и Блоттс» было настоящее столпотворение, и Гермиона с опозданием вспомнила заметку в «Ежедневном Пророке» о том, что именно сегодня здесь собирался раздавать автографы некто Гилдерой Локхарт, автор большинства учебных пособий по ЗОТИ, которые будут использоваться в новом учебном году. Конечно, Гермионе было любопытно посмотреть на такого человека, и она пробралась сквозь толпу поближе к тому месту, где искомая знаменитость общалась с публикой.
Позднее Гермиона не могла сформулировать, кого именно она ожидала увидеть. Может быть, потрепанного жизнью и чудовищами уставшего вояку, а может быть, авторитетного старичка с длинной бородой, мудреца, систематизирующего опыт своей долгой жизни и передающего его новым поколениям при помощи своих книг. Но действительность оказалась совсем не такой.
Настоящий Гилдерой Локхарт был невыносимо хорош собой. Его голубые глаза с лукавым прищуром глядели то ли на собравшуюся вокруг него толпу, то ли куда-то внутрь себя. Его лицо было настолько мужественным — хоть сейчас на обложку любовного романа! Да, но оно еще было по-настоящему красивым. Правильный прямой нос, волевой подбородок, светлые кудри, обрамляющие его лицо, — все эти сами по себе не слишком важные вещи в сумме давали лицо, которое было непросто забыть. А когда он улыбнулся, показывая безупречные зубы, Гермионе показалось, что в магазине стало светлее. Она стояла, затаив дыхание, боясь спугнуть этот волшебный момент, боясь упустить хоть одну деталь, хоть одну черточку этой красоты. Так, наверно, выглядели боги древних греков: вроде бы люди, но не вполне. Идеальные люди. Люди, которых не бывает. Но вот он, Гилдерой Локхарт. Он на самом деле существует.
Гермиона ущипнула себя за запястье, пытаясь понять, не грезится ли ей этот человек, и слегка пришла в себя, как раз достаточно для того, чтобы начать воспринимать человеческую речь. Поэтому, когда мистер Локхарт объявил о том, что в этом году будет преподавать в Хогвартсе, она смогла это понять, и обрадовалась, и запаниковала, потому что совершенно не понимала, как она сможет отвечать ему на уроках, слушать его объяснения, просто находиться рядом, в одном помещении с ним, и при этом оставаться в своем уме.
С ужасом и восторгом она поняла, что с ней случилось то, чего, как она полагала, не бывает вовсе: любовь с первого взгляда. Впрочем, осмыслить это событие ей не удалось, поскольку рядом с ней столкнулись друг с другом семейства Уизли и Малфой. А дальше последовала совершенно безобразная сцена.

Когда Гермиона вышла из «Флориш и Блоттс», она взяла родителей за руки и молча повела к выходу с Диагон-аллеи. Они, изрядно обескураженные дурацкой дракой двух магов, из которых один, вроде бы, даже аристократ, покорно следовали за ней и тоже молчали. Она не знала наверняка, ощущали ли они то же самое, что она, но в этом ли дело? Достаточно было того, что почувствовала она сама.
От обиды в горле у нее стоял ком. Слез не было, но она понимала, что стоит только расслабиться, как они непременно появятся. Поэтому расслабляться было никак нельзя.
«Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу их всех!» — только и думала она, снова и снова прокручивая в голове драку в книжном магазине. Артур Уизли, отец, помоги Мерлин, Рона Уизли, подрался с Малфоем-старшим из-за ее родителей. Мистер Уизли, судя по всему, и без того был сердит на него (Гермиона не все поняла в их разговоре про рейды, но очевидно было, что мистер Малфой пытался таким образом мистера Уизли задеть, и его отзыв о работе в Министерстве Магии был, мягко говоря, пренебрежительным). Но он искренне оскорбился, когда мистер Малфой обратил внимание на нее и ее родителей и особым их семейным тоном, таким знакомым ей по перепалкам с Драко, протянул:
— И отродье вот этого сброда теперь учится на факультете достойнейших? И вот с этим приходится соседствовать моему сыну? Какой позор...
Тут-то мистер Уизли завелся, крикнул что-то о том, чтобы он не смел раскидываться оскорблениями, и доблестно ринулся в бой. Причем рукопашный. Это же достойный поступок, да? Благородный поступок. Так гриффиндорцы понимают хорошее отношение к ближнему: заступаться, даже не задумавшись, а нужно ли это объекту защиты. Мистер Уизли просто пытался защитить слабейших, только и всего, — уговаривала себя Гермиона. А такое емкое слово «объект» вообще случайно подвернулось.
Но сколько бы она ни занималась самовнушением, в голову все время лезла их сегодняшняя встреча с семейством Уизли в Гринготтсе, а в ушах звучал восторженный голос мистера Уизли:
— Здравствуйте, друзья! Маглы! Вы — настоящие маглы!
И надо же было снова столкнуться с Уизли! Да еще с таким сокрушительным результатом. Да еще перед самим Локхартом! Гермиона надеялась, что он ее не увидел и не запомнил. Меньше всего она хотела стать для него девочкой-замешанной-в-драке-в-книжном...
Но как же обидно!
Обычай демонстрировать в зоопарках людей — пигмеев, индейцев, полинезийцев, — держать их в неволе и считать за животных сохранялся в некоторых городах Европы аж до 1939 года, напоминала себе Гермиона. Что можно требовать от волшебников, которые не во всех смыслах еще из Средневековья вышли, если маглы сами меньше века назад ходили в зоопарк поглазеть на людей и потыкать в них пальцем? Требовать от них, наверное, не стоит ничего. Но и простить такое отношение не получается.
Артур Уизли и Люциус Малфой представлялись Гермионе чем-то вроде двух условных полюсов политического мира магов: маглофил и маглофоб. Но при этом — она не могла это обосновать, но почувствовала сегодня совершенно отчетливо — между ними было гораздо меньше различий, чем им самим казалось. Для них обоих маглы были просто пигмеями. Человекоподобными обезьянками из зоопарка. Говорящими шимпанзе. Кем угодно, только не такими же людьми. Зверюшек можно любить или не любить, изводить или защищать, но никто не будет воспринимать их всерьез и относиться к ним как к равным. Ни Уизли, ни Малфоя не интересовало мнение Грейнджеров по поводу всего происходящего. Они были всего лишь предметом спора. Интересно, а у магов есть зоопарки? И держали ли в них когда-нибудь маглов? И не держат ли — где-нибудь в Европе — до сих пор?
«Рон, — подумала Гермиона. — Рон и его младшая сестра. И еще близнецы. Вот они не пялились на родителей, будто это какие-то диковинные зверюшки. Им не было интересно, им было скучно, потому что для них это были просто еще какие-то люди, родители неинтересной слизеринки Грейнджер, а не зоопарк на выезде. Неужели такие люди, как Уизли-старший, с их уродливым отношением к маглам, могут воспитать в своих детях нормальную толерантность, а не карикатурное ее подобие?»
Она еще сильнее сжала руки родителей и прибавила шагу.
Конечно, Магический Мир манил ее. Ей очень хотелось наконец-то взять в руки палочку и снова начать колдовать. Хотелось снова оказаться в Хогвартсе, втянуться в привычный ритм жизни (желательно, без неожиданностей, вроде Философского Камня и учителя-вора), снова окопаться в библиотеке... и не хотелось возвращаться в мир, часть устройства которого ей только что в очередной раз показали. Никогда еще она не ненавидела магический мир так сильно. Даже когда сразу после распределения услышала в свой адрес «грязнокровка». Тогда дело касалось только ее. Теперь это задело и ее родителей.
Утром в «Пророке», конечно же, нашлась колдография драки Уизли и Малфоя. Родители Гермионы в кадр, разумеется, не попали. Ей и самой не хотелось бы, чтобы о них писали в таком ключе, однако то, как естественно никто не обратил внимания на их присутствие, еще раз подтвердило ее печальные выводы.

* * *
Гермиона, конечно же, в тот же вечер отменила все свои планы и села читать книги Гилдероя Локхарта. Залпом проглотив примерно половину «Каникул с Каргой», она остановилась в растерянности, не понимая, почему же Он... так, нет, не надо вот этого вот «Он», все-таки не женский роман. Почему мистер Локхарт порекомендовал свои книги в качестве учебных пособий? Ведь это были совсем не учебники. Это была не блестящая, но интересная и качественная, местами даже захватывающая художественная литература. Беллетристика. Романы. В их основе, возможно, лежали реальные происшествия и встречи с настоящими чудовищами, однако имеющаяся фактическая информация подавалась малыми дозами, разбавленная приключениями, многословными описаниями, бурными батальными сценами, комедийными происшествиями, лирическими отступлениями и внутренними монологами героя. Да, из такого произведения тоже можно было извлечь кое-что полезное, но зачем же учиться по романам, если в учебниках те же факты изложены куда более подробно, занимают они при этом не сотню страниц, а три абзаца, и легко ищутся по оглавлению, а не с помощью «кажется, это было где-то после происшествия в ирландской деревушке»? Зачем?!
Один из самых очевидных вариантов ответа на этот вопрос совершенно не нравился Гермионе, но он был настолько похож на правду, что она не могла его проигнорировать: очень может быть, что мистер Локхарт сделал это, чтобы увеличить продажи своих книг. Значило ли это, что он был нечестным человеком? Плохим человеком? Злым? Гермиона не знала. Личность Гилдероя занимала ее чрезвычайно, но на руках у нее были только несколько заметок из «Пророка», список наград и регалий, опубликованный на обложке каждой книги, и, собственно, книги. А в книгах имелся лирический герой. Этот герой говорил от имени мистера Локхарта, говорил «я» и обладал своим характером и предпочтениями, кочевавшими — Гермиона быстро это установила — из одной книги в другую. Означало ли это, что тот человек, который представал перед нею на страницах этих книг, и был Гилдерой Локхарт? Или же это только успешно созданный образ? А что же за ним, дальше, в самой глубине?
Лирический герой из книг Гилдероя Локхарта сам по себе был весьма неоднозначен. Все окружающие его герои считали его отважным, благородным, умелым и добрейшим магом, да и сам он считал себя таковым, из чего внимательный читатель (а Гермиона была внимательным читателем) мог сделать вывод, что герой Локхарта как минимум не чужд самолюбования, а если говорить совсем прямо и просто — ужасно самовлюбленный тип. Эгоцентричный. Непоколебимо уверенный в своей неотразимости... нет, ну, конечно, он был неотразим, но зачем же постоянно этим бравировать? Итак, чьи же это черты: Локхарта или его персонажа?
Больше всего Гермионе хотелось бы считать, что Гилдерой Локхарт нарочно сделал своего персонажа таким, то ли для того, чтобы продемонстрировать его несовершенство, то ли просто в качестве тонкой издевки над публикой. Однако проходные персонажи книг, окружающие главного героя, совершенно не замечали его самовлюбленности, искренне им восхищались и были полностью согласны с мнением книжного Локхарта о себе самом. А если были не согласны, то, как правило, оказывались коварными злодеями и умирали мучительной смертью спустя сотню страниц. Значит ли это, что голосом своего героя Локхарт выражал свою собственную позицию, или это такая игра с наиболее вдумчивыми читателями?
Какой он, Гилдерой Локхарт? Самовлюбленный и эгоистичный (хоть и героический) тип из книг — или же ироничный и насмешливый автор этого персонажа? Или же вовсе кто-то третий, прячущийся за этими двумя масками? Как же Гермионе хотелось это узнать...

* * *
Первое сентября началось без неожиданностей: Гермиона вовремя оказалась на вокзале, попрощалась с родителями, прошла на платформу и села в Хогвартс-экспресс. Она нашла свободное купе и очень надеялась, что ей не придется его ни с кем делить, но увы, надежда ее не оправдалась: минут за десять до отправления к ней заглянула светловолосая девочка, кажется, первокурсница, и Гермиона, махнув рукой, решила, что это не худшее соседство. Девочка, по крайней мере, выглядела безобидной, а в руке держала довольно толстый журнал, а человек, который намерен читать в дороге, возможно, не станет доставать попутчика разговорами. По крайней мере, не все время.
— Я надеялась, что смогу поехать вместе с подругой, — объясняла девочка, пристраивая вещи, — но у них в семье кто-то потерялся, им сейчас не до меня.
— Как это «потерялся»? — заинтересовалась Гермиона.
— Не дошел до поезда, — невозмутимо объяснила девочка. — И его друг тоже не дошел. И их теперь все ищут.
Гермиона покачала головой. Ну надо же, потеряться на вокзале. А вроде, если едут в Хогвартс, должно быть как минимум одиннадцать лет, а не пять-шесть. Девочка покивала головой в ответ и задумчиво уставилась в потолок. Гермиона сочла затянувшуюся паузу завершением разговора и достала книжку, которую собиралась читать в дороге. Локхарта, конечно. Вообще-то, она уже все купленное прочитала, но теперь перечитывала, не ради сюжета, а в поисках нюансов и намеков, которые, возможно, упустила в первый раз. Вдруг найдется хоть что-нибудь, что поможет ей составить хоть сколько-нибудь однозначное суждение о нем?
— О, ты читаешь Локхарта, — констатировала очевидное ее попутчица. — Мой папа считает, что на самом деле он вейла, притворяющаяся мужчиной. Мне не терпится увидеть его в Хогвартсе и узнать, так ли это. Говорят, рядом с вейлами дохнут мозгошмыги, а вода превращается в сыр.