Даже не знаю, с чего мне, собственно, пришла в голову эта безумная идея. Видимо, правы врачи, когда говорят, что у беременных наступает временное рассеивание концентрации, или, другими словами, они попросту глупеют. Никогда бы раньше не подумала, что решу написать письмо самой себе через десять лет. Откуда вообще взялась эта нелепая мысль? Сейчас я напомнила себе Лаванду, которая с увлечением писала в своем дневнике, украшенном ужасными розовыми сердечками и пони со стразами, и поминутно хихикала.

Гермиона усмехнулась, заправила за ухо выбившийся из косы локон. Сколько раз ей хотелось сделать короткую стрижку! Но если она сделает это, муж угрожал, что: во-первых, он наложит на нее заклинание рапунцель, во-вторых, запретит Гарри и его семейству даже приходить в их дом, в-третьих, расскажет Молли, что Гермиона питается всякими странностями, в-четвертых... Обычно на этом месте Гермиона начинала хихикать, он глядел на нее, словно на неразумного ребенка, потом вздыхал и притягивал ее к себя для поцелуя, а угрозы забывались до следующего раза. К слову, он очень любил расчесывать ее волосы. Делал это бережно и очень нежно, а Гермиона млела, словно кошка, которую гладят за ушками.

Гермиона рассеянно провела рукой по чуть выступающему животику и продолжила.

Мне интересно представить себя через десять лет. Какой я стану? Изменюсь ли? Превращусь в затворницу? Что стану делать? Будет ли у меня один ребенок или уже два? Вопросов много. И, пожалуй, самый главный – останемся ли мы с мужем по-прежнему вместе? Северус... непростой человек. Неудивительно, учитывая, как он жил и сколько ему пришлось вынести. Не каждый может пережить то, что пришлось ему, и остаться в здравом рассудке. А ведь он не просто сохранил рассудок — он не утратил ни своего блестящего ума, ни острого юмора. И даже более: он не разучился улыбаться. Помню, каким удивлением для меня явилось то, что он умеет шутить и улыбаться. Тот день был просто ужасным – проблемы на работе, отвратительная погода, у Рона родилась дочка... Нет, я счастлива за них обоих – Лаванда обожает Рона, а он чувствует себя значимым и умным мужчиной. Из них получилась отличная пара. Просто когда тебе самой двадцать пять, близкие друзья уже обзавелись семьей, а ты потихоньку начинаешь смиряться с мыслью, что, видимо, на свет еще не появился мужчина, способный вскружить тебе голову... становится грустно.

Даже не знаю, почему меня понесло в тот день в аптеку. Может, хотела купить зелье-сна-без сновидений? Уже не помню. Помню только, что удивилась, обнаружив Северуса за стойкой. Видимо, от удивления на его вопрос о том, как поживаю, и ляпнула: «А я сегодня сам не свой, и жизнь говно, и люди сволочи, и солнце идиотский фонарь». И растерялась. Сначала от собственной дерзости, а потом услышав его раскатистый искренний смех. Позже, когда я спросила, как же его угораздило влюбиться в меня, он ответил, что попался в ту самую секунду, когда услышал как правильная донельзя мисс Грейнджер выдает такую шикарную фразу.

Гермиона хихикнула.

Я знаю, что на самом деле все было не так просто. Да, он слегка изменился после войны, стал спокойнее, прекратил изливать на окружающих свой скарказм, но по-прежнему остался замкнутым отшельником. С того дня я часто после работы стала заходить в его аптеку, якобы за зельями, а на самом деле поболтать. Он ни разу не дал мне понять, что пора уйти, всегда терпеливо отвечал на вопросы, интересовался, как прошел мой день. Но я никогда не могла угадать, рад ли он мне или же только терпит. Хотя если рассказать кому-то, что Северус Снейп «просто терпит» надоедливую гриффиндорку, то все равно не поверят. Первые пару месяцев я очень боялась, что он однажды недвусмысленно укажет мне на дверь и заявит, что я мешаю ему работать. Позже я успокоилась и даже осмелела настолько, что приносила с собой выпечку к чаю. С Северусом было так... уютно. Спокойно. И очень интересно. Он разительно отличался от моих сверстников, и я не могла не восхищаться им. У меня не было шанса остаться равнодушной.

Сколько времени потребовалось, чтобы он пригласил меня на ужин? Я страшно нервничала, пять раз успела переодеться, забыла сумочку дома и поминутно краснела. Он, казалось, ничего не замечал. И только когда я взяла вилку и попыталась есть ею суп, он спокойно отнял ее у меня, поцеловал мою руку и сказал: «Ты прекрасно выглядишь, Гермиона». И я успокоилась, потому что поверила ему сразу и безоговорочно. И так до сих пор – я верю всему, что бы он ни сказал. Я люблю спорить с ним, да. Подозреваю, и ему это нравится, но все же у нас не споры соперников. Скорее, людей, которые просто хотят размять ум, показать, что они способны на язвительные выпады, и наслаждаются словесным поединком. Он многому научил меня, но самое главное – я люблю и знаю, что любима. Нет, он не рассказывает мне романтические бредни, не дарит каждый день роскошные букеты цветов и не устраивает ужины при свечах. Он знает, что я этого терпеть не могу. Зато он помнит, какой кофе я люблю пить по утрам, а чай – по вечерам. Знает, что люблю пушистые пледы и ненавижу колючие шерстяные носки, что мой любимый запах – мята и мелиса, а цветы – белые хризантемы. В этом его любовь – я чувствую себя совершенно прекрасной, нужной и защищенной. И уверена, что это чувство с годами никуда не исчезнет...


* * *
Северус зашел домой, отряхнул снег с мантии, бросил ее на вешалку и пошел на второй этаж в спальню. Заглянув в комнату, увидел, как Гермиона что-то увлеченно пишет на пергаменте. Сейчас она весьма напоминала ту самую школьницу, какой была в Хогвартсе – сосредоточенную, с чуть приоткрытыми губами, ничего не замечающую вокруг. Он усмехнулся. Беременность очень украсила ее. После того как прошли первые непростые недели, Гермиона словно расцвела, казалась наполненной внутренним светом.

Он слегка постучал в приоткрытую дверь, чтобы не напугать, и произнес, заходя в комнату:

— Милая, я понимаю, что твое желание погрызть земляничное мыло обусловлено гормонами, но, поверь мне, есть другие, более полезные продукты, которые очень вкусные и безвредные.

Она скатала пергамент и отложила в сторону, а затем повернулась к нему, нежно улыбаясь. У Северуса перехватило дыхание. Каждый раз такая ее улыбка была для него подарком небес. Никто и никогда не улыбался ему с такой любовью. И он был уверен, что даже с годами не пройдет это чувство всепоглощающего восторга, когда его жена так смотрит на него.

Северус подошел к ней, наклонился и поцеловал.

— Но ты принес мне его? – спросила Гермиона.

С недовольным вздохом он достал из кармана сюртука кусок запечатанного земляничного мыла, в поисках которого обошел три маггловских магазина. С радостным лицом она тут же порвала упаковку, с наслаждением понюхала и задумалась на секунду. Потом подняла на него виноватые глаза и сказала:

— Мне больше не хочется его грызть.

Северус лишь закатил глаза.

— Кто бы сомневался. Может, хочешь клюквенный пирог? Я захватил и его, пока бегал из магазина в магазин.

— Пирог хочу, — отозвалась обрадованная Гермиона. – С чаем.

Северус подал ей руку, помогая встать.

— Вот погоди, родится наш сын, я найду применение всем мылам, детским шампуням и порошкам, которые тебе так хотелось нюхать последние недели.

— Почему это сын? – возмущенно спросила Гермиона. – А если дочка?

Северус усмехнулся, но ничего не сказал, лишь потянул ее за собой в сторону лестницы.

Выходя из спальни, Гермиона подумала, что завтра обязательно запечатает пергамент особым заклинанием, которое снимется через десять лет. А последней фразой, которую она впишет, станет: «Пусть так будет всегда».