— Мы опять должны с ним сидеть.

Беллатрикс фыркнула, выражая недовольство. Голос её звучал гнусаво — верный признак раздражения. Нарцисса посмотрела на Сириуса, который настороженно замер у дверей, не торопясь приближаться к сестрам. Беллатрикс вальяжно развалилась в кресле, закинув ногу на ногу, Нарцисса пристроилась на широком, мягком подлокотнике — её любимое место. Это Белле нужен имперский размах, Нарцисса любила присесть на краешек, чтобы в любой момент легко сорваться и убежать. Андромеда, как всегда, слегка на отшибе — погружённая в книгу и безразличная ко всему за её пределами.

— Почему мы опять должны с ним сидеть? — Беллатрикс повысила голос, превращая констатацию факта в проблему, требующую разрешения.

— Потому что он младший, Белла, — заметила Андромеда, перевернув страницу. — Мы сидим с ним всегда.

Младший — потому что Регулуса не брали в расчет, его даже не оставляли с девочками, как Сириуса.
Нарцисса затаила дыхание в ожидании вспышки ярости Беллы, которая разобьется о невозмутимость Андромеды, и стала похожа на Сириуса, застывшего у дверей. И тут же одернула себя: ничего не похожа, он еще малыш, семилетка, а ей, Нарциссе, через месяц ехать в Хогвартс.
Белла вскинулась, обернувшись к Андромеде, но остановилась, озаренная внезапной мыслью.

— Эй, мелкий, — вкрадчиво позвала она Сириуса, выпрямляясь в кресле. — Хочешь, я тебе что-то покажу?

Сириус напрягся еще больше, даже склонил набок голову, как щенок, вслушиваясь в голос Беллатрикс. Нарцисса наблюдала безмолвно, меряя взглядом то его, то ее.
Белла развратно улыбнулась и высунула кончик языка, исподлобья поглядывая на маленького кузена. Тот не шевелился, только глаза потемнели и расширились.

— Смотри, — Беллатрикс потянула вверх подол зеленого бархатного платья, медленно обнажая стройную ногу, затянутую в шелковый чулок. Сириус обратился в соляной столб, следя за выступлением сестры.

— Белла! — выдохнула Нарцисса, глядя туда же. — Ты опять стащила у мамы чулки!

— Умолкни, — вполголоса отрезала Беллатрикс, не сводя глаз с кузена. — Мне пятнадцать. По-твоему, я должна бегать с голыми ногами?

Шипя все это, она продолжала тянуть подол вверх. Показалась кружевная резинка, того же глубокого изумрудного цвета, что и платье, и гладкая кожа бедра казалась мраморной и светящейся.

— Смотри, Сириус, — промурлыкала Беллатрикс, проводя пальцем по резинке, — вот что носят большие девочки под своими красивыми юбками. Хочешь потрогать, а?

Нарцисса хотела крикнуть на Беллу, но горло словно перехватило. Она молча смотрела то на красного как рак кузена, то на Беллатрикс в образе, то на Андромеду, которой не было дела ни до чулок Беллы, ни до шокированного Сириуса, ни до смятенной Нарциссы. Хорошо быть Андромедой, пронеслось у Нарциссы в голове, гневно и восхищенно одновременно. Беллатрикс вызывала у нее те же чувства: гнев и восхищение. Сколько она себя помнила, сестры казались ей взрослыми — всегда. Даже когда Цисси было три, Андромеде пять, а Белле семь.
А сейчас ей было одиннадцать, и семилетний братец вызывал непривычное чувство: теперь взрослой была она, а он — маленьким. Она даже бессознательно провела рукой по бедру: показалось на миг, что на ней тоже настоящие шелковые чулки. Но спохватилась, и морок спал, и остались только четверо детей, связанных узами крови, симпатии и неприязни.

— Так что, Сириус? — Белла легко встала с кресла, придерживая подол, чтобы стройная нога осталась на виду, и направилась к кузену. — Хочешь потрогать чуть-чуть дальше?

Сириус отступил и вжался в стену. Нарцисса вцепилась в спинку кресла. Беллатрикс словно умела погружать людей в транс. Она стояла к Нарциссе спиной, но по движению руки та поняла, что Сириус теперь видит не только чулки, а еще и трусики Беллы.
Но ведь ему только семь! И она, Нарцисса, теперь ведь тоже взрослая, разве не так?

— Хватит! — вырвалось у нее прежде, чем она додумала сумбурную мысль до конца.

Беллатрикс обернулась, весело скалясь; Андромеда подняла, наконец, глаза с разбуженным видом.

— Хватит, Белла, — повторила Нарцисса тише, сама смутившись своего крика. — Он ведь еще маленький.

— Да удаленький, судя по всему, — хихикнула Беллатрикс и неуловимым движением вцепилась Сириусу в ширинку.

И все произошло одновременно. Нарцисса ахнула; Андромеда встала, уронив книгу с колен; Беллатрикс торжествующе воскликнула: «Да у него тут стояк!..» и тут же пронзительно взвизгнула, потому что доведенный до ручки Сириус вцепился зубами ей в бедро — прямо над шелковой зеленой резинкой.
Меткая затрещина отбросила его к порогу. Он ловко вскочил на ноги и, щелкнув зубами в сторону Беллатрикс, с грохотом захлопнул за собой двери.

— Паршивый щенок! — рявкнула та, потирая место укуса. Нарцисса переглянулась с Андромедой и отвела глаза, опасаясь не сдержать смеха. Сейчас под горячую руку лучше было не попадаться.

* * *

Нарцисса любила свою лошадь. Золотая эпоха английского конкура в магловской Британии не обошла Британию волшебную. Сестры Блэк обучались верховой езде с семи лет, а Белла вообще с шести, чем невероятно гордилась, как и своим умением держаться в седле. Нарцисса завидовала, хоть и не признавалась, но ей самой недоставало бесстрашия Беллатрикс, граничащего с безумием, которое и давало той непостижимую свободу и власть над жеребцами. А Белла любила объезжать именно жеребцов. Нарциссу дрожь брала от одной мысли, что она взобралась бы на огромного вороного Демона сестры. Беллатрикс в седло не садилась — взлетала.
Андромеда с удовольствием владела смирной каурой кобылой по кличке Инфанта. На взгляд Нарциссы, между ними двоими царило завидное взаимопонимание.
Её собственная лошадь носила кличку Кьянти, и в сумерках её гнедая, необычного красноватого оттенка шкура действительно отливала итальянским вином. По крайней мере, Нарциссе нравилось так думать: про итальянское вино звучало изысканно.
Она любила свою лошадь и привыкла ей доверять, поэтому, когда Кьянти вдруг понесла, Нарциссу охватили непонимание, ужас и неверие. Все знания — что делать в такой ситуации — бесследно исчезли из головы. Она до отказа натянула левой рукой повод, пытаясь свернуть лошадь на круг, правой судорожно вцепилась в гриву. Кьянти продолжала мчаться по прямой, набирая скорость и бешено мотая головой в ответ на жалкие рывки поводьев. Нарцисса отчетливо поняла, что сейчас умрет — соскользнет по взмыленному красно-гнедому боку и разобьется о каменистую землю, или даже успеет попасть под копыта обезумевшей любимицы, и тогда — кровь, и хруст сломанных костей, и последний отчаянный крик. Она не чувствовала пальцев, но еще крепче стиснула их — пока жива, жива, — и сведенными от напряжения коленями сдавила скользкие бока Кьянти. Ей казалось, они не в поту, а в крови. Когда сзади донесся дробный перестук, она не поверила: грохот копыт Кьянти заглушал все, наполнял вселенную, сузившуюся до огненно-кровавого шара, в котором они неслись в никуда. Но стук чужих копыт приближался, догоняя, и Нарцисса гадала: кто, кто спешит к ней на помощь, когда она уже бросила надеяться на спасение? Бесстрашная Беллатрикс на своем черном дьяволе? Андромеда — невозмутимая, как сфинкс, только внутри, скрыто от чужих глаз, живут нежность и страх за сестер? Она не успела додумать до Сириуса — он раньше нагнал и поравнялся с ней.

— Брось повод! Держись за гриву! Крепче!

Нарцисса не верила, что сможет разжать онемевшие пальцы, но послушно отпустила повод, казалось, въевшийся в кожу, и ухватилась за лошадиную гриву двумя руками. Равновесия поубавилось, уверенность в скорой смерти стала ближе, обняла сзади и задышала в ухо. Нарцисса не замечала льющихся слез и мокрых волос, падающих на лицо такой же гривой. Она уже не могла и не хотела отвести глаз от Сириуса, который из последних сил наддал своему коню — ногами, руками, всем телом, словно слился с ним воедино, превратившись в клубок напряженных мышц и трещавших костей, — и обогнал, обогнал на полкорпуса. Протянул руку — медленно, сквозь клубы пыли, взбиваемой четырьмя парами тяжелых, смертельно опасных копыт. И схватил повод Кьянти.
Потом, когда утихли крики ужаса и радости, когда сестры — они догнали их, как и думалось Нарциссе, — ощупали её, лежащую на земле без сил, и убедились, что цела и невредима; когда проделали то же с Сириусом, чтобы понять: и этот в порядке, и ненормально весел, и просто ненормален... Когда плачущая мать обнимала её и вертела так и сяк, будто любимую куклу, снова и снова убеждая себя — жива, господи, жива и здорова; когда отец увел Сириуса в кабинет и говорил с ним о чем-то — недолго, но даже сквозь стены ощущалось: весомо... Когда лавры героев дня немного пригасли, они сбежали ото всех в дальний угол сада и просто наслаждались покоем, и свежим вечерним воздухом, и сладким запахом шиповника, и собственной юностью, и самой жизнью. Живы, живы.

— Как ты решился?

В ответ лишь неопределенный смешок.

— Я в толк не возьму, как у тебя хватило сил. Ты раньше делал такое?

— Вот уж точно нет.

Безрассудно, бесстрашно, не раздумывая — так могла Беллатрикс.
Травинка в белых зубах, напускная удаль с ухарским прищуром. Как с ним трудно, трудный возраст, трудный брат. И совершенно невозможно оставить его и ждать, пока повзрослеет и обтешется, огранится для светского общения. Не потому, что спас ей жизнь и теперь обязана, просто — невозможно. Даже отойти на шаг. Будто как схватил за повод, так и держит, не лошадь уже — ее саму, Нарциссу.
Но ведь ему тринадцать, ведь он малыш! Вспоминает, как цеплялась за него, слезая с задыхающейся, выжатой как лимон Кьянти: веревки мышц под гладкой, горячей кожей. И ростом он уже выше нее... Какой же малыш?
Нарцисса смотрит на него молча, изучая, пытаясь разобраться в эмоциях, которые он вызывает. Сириус не смущен совершенно, скалится и щурится, жует травинку. И пахнет — нагретым на солнце песком, полевой травой под лошадиным копытом, и немного — табачным дымом.

— Ты куришь?

Насмешливо смотрит на нее — наконец-то смотрит.

— Я не выдам, — Нарцисса смущается неожиданно для себя и совсем не к месту. — Просто ты пахнешь дымом. Немного.

Сириус продолжает молча смотреть, и она видит, как переливаются серо-зеленым его смеющиеся глаза. Невозможно быть с ним серьезной, он еще не умеет... рано.
Она не знает, о чем думает он, когда просто склоняется к ней и целует в губы. Пока она разбирается, что еще рано и кто уже взрослый, Сириус просто делает, что захотел. И ей просто некуда от этого деться. Все просто: они живы.
Это случилось в июне, и все дни до сентября стали их летом. Беллатрикс ехидничала, но не слишком: пусть Нарцисса окончила Хогвартс, а Сириусу предстояло поступить на четвертый курс — они были младшими, всегда были младшими, и никого не удивляла их дружба.
Нарцисса рассказывала ему о выпускном бале, о секретах слизеринских подземелий и о предметах старших курсов, а он ей — о своих друзьях. Они называли себя Мародерами, и она находила это забавным. Нарцисса показала Сириусу свой патронус: лохматого белого пса. Сириус наблюдал за ним молча, пока тот не растаял, а Нарцисса смотрела на Сириуса и терялась. А потом он взял и перекинулся в черного пса — такого же лохматого, как белый патронус Нарциссы. Без предупреждений и объяснений — он не снисходил до таких мелочей, не склонен был тратить время на болтовню, когда можно было действовать.
Нарцисса была потрясена его анимагическим мастерством и формой. Она считала это чем-то большим, чем совпадение, а он лишь смеялся над ее выдумками. Так он называл большую часть всего, чем жила Нарцисса; а когда она злилась и требовала объяснить, какого дьявола тогда он делает рядом с ней, Сириус крепко хватал ее за руки и целовал. Как в первый раз, в шиповнике — молча, игнорируя вопросы, всегда только так. А после она теряла охоту снова их задавать. Важнее было то, что он рядом, а не почему.
В сентябре Сириус уехал в Хогвартс и слал оттуда сов — редко и нерегулярно, с сумбурными письмами, полными всякой ерунды. Нарцисса не знала, что отвечать. То, что летом казалось естественным, как вода, и было необходимо как воздух, на расстоянии удивляло и коробило. Сущий мальчишка, маленький кузен, своенравный сорванец, невыносимо гордый и дерзкий. Она краснела и недоумевала: что могло их связывать?.. И читала дальше.
«...Ты снилась мне. Мы гуляли в лесу, и твой патронус носился за бабочками», — Нарцисса тихо смеялась и качала головой. — «И я помню, как пахнет у тебя за ухом...»
А однажды с письмом он прислал клок жесткой черной шерсти.
«Попросил Джима состричь с меня немного. А ты сумеешь так со своим белым псом?»
Она сжигала его письма в камине и наблюдала, как съеживаются в огне неровные строчки. Почерк Сириуса был под стать его дурному характеру.
Следующим летом он вернулся пятнадцатилетним, а Белла Блэк помпезно вышла замуж, превратившись в Беллатрикс Лестрейндж. И с того дня, вплоть до собственного торжества, Нарцисса ненавидела свадьбы — люто, как животное, самым нутром.
Она и сама не знала за собой способности так ненавидеть.
В доме царил нарядный, сверкающий, шумный бедлам. Блэки — много Блэков, — Лестрейнджи, Макнейры, Розье, Малфои; нескончаемая музыка; одуряющий аромат любимых Беллой рододендронов, которые были повсюду и заставляли Нарциссу чувствовать себя больной… Сириус, прибывший с родителями, держался вызывающе отдельно, раздражая не только их, но и ее. Еще нахальнее, чем обычно, еще больше презрения к семейным устоям. Нарцисса подумала, что с самого момента, когда Распределяющая Шляпа отправила кузена на Гриффиндор, процесс был необратим: Сириус был другим Блэком. Она тоже чувствовала себя другой, но считала, что достаточно умна для того, чтобы не совать это всем под нос. Гораздо проще жить, мимикрируя под окружающую среду, что в этом странного — просто закон выживания. Сириус не соглашался на ее способ жизни, они были слишком разными. Пусть он и не рвался биться за свои идеалы, но терпеть чужие не собирался, и скрывать свое отношение к ним — тоже. Нарцисса чувствовала, что скоро все изменится, что Сириус на грани. От этого предчувствия ныло сердце, и это было ново. Угли в ее груди, подернутые пеплом в долгие месяцы осени, зимы и весны, вдруг полыхнули с новой, пугающей силой. Сириус Блэк стал порывом коварного ветра, обещавшего пыльную бурю, раздувшего огонь.
Весь день — день свадьбы старшей сестры — Нарциссу, как маятник, качало между двумя мыслями: о том, что она не хочет терять Сириуса, и о ширине его плеч. Он будто стал еще выше с этими плечами, и она не могла отвести от него глаз. Его невыносимая ухмылка, задранный нос, растрепанные волосы и этот разворот плеч, о боги. Уже не мальчик, совсем не мальчик, уже вот-вот мужчина.
Дожив до сумерек, Нарцисса плюнула на приличия — тем более, что на них к тому времени плюнули все, — и отправилась искать Сириуса… а нашла Беллатрикс. В старой пустой конюшне, в глубине сада. Но сначала увидела спину, его спину, и его плечи, не дающие ей покоя целый бесконечный день. Напряженные мышцы, ходуном ходящие смуглые лопатки, струйка пота вдоль позвоночника — вниз, вниз, к обнаженному заду, тоже напряженному, тоже ходуном. Она никогда не видела его там, вообще не видела обнаженным, так уж сложилось. Ее он только целовал, в губы, в шею, над ключицами; и еще спасал ей жизнь по необходимости. А по бокам — шелковые чулки. Вечные шелковые чулки Беллы, уже не утащенные у матери, собственные, дорогие, нежно-кремовые, специально для свадебного наряда. Нарцисса так и стояла, замерев в дверях, превратилась в статую, немую и неживую, только глаза, только видеть, и никогда уже не забыть.
Сириус яростно двигался, словно хотел вколотить Беллу в стенку конюшни, выбивая из нее короткие задыхающиеся стоны. Нарцисса цеплялась за дверной косяк, даже не пытаясь понять, почему она до сих пор здесь, почему не может хотя бы глаза отвести, когда Белла вдруг увидела ее поверх его плеча. Увидела и оскалилась торжествующе, сияя черными глазами, из которых хлынула грязная, липучая тьма и обволокла Нарциссу, лишая шанса выбраться отсюда. Видишь, говорили глаза Беллатрикс, я все-таки показала ему, что у больших девочек под красивыми юбками. Я все-таки показала, я показала, показала-показала-показала… Нарцисса рванулась и выскочила, вывернулась, вынырнула наружу, жадно глотая прохладный воздух сгущающейся ночи. Аромат шиповника ворвался в ноздри, и она согнулась пополам, силясь исторгнуть из себя то горящее, зажженное Сириусом, младшим, мелким, кузеном, не мальчиком, мужчиной. За спиной, в темноте конюшни раздался протяжный стон Беллы, просвистевший мимо Нарциссы, а рычащий хриплый звук, исходивший от Сириуса, ударил в спину, прямо между лопаток, и прошел навылет, и вырвался из ее груди, повторенный ею почти беззвучно, и оставил в груди дыру размером с кулак. Размером с сердце.
Нарцисса сосредоточенно отдышалась и медленно подняла глаза. В нескольких шагах от нее кто-то стоял, скрытый тенью старого дуба. Однако длинные, светлые, лунные волосы никакая тень не скрывала. Молодой Малфой, Люциус, еще в школе проявлявший к Нарциссе благосклонность. Он окончил Хогвартс годом раньше, и Нарцисса благополучно забыла о его существовании. Он ведь не напоминал ей о себе редкими дурацкими письмами с клочьями шерсти.

— Тебе нехорошо?

Нарцисса глубоко вздохнула, справляясь с остатками внутренней дрожи. В дыре со свистом ходил воздух: туда-сюда.

— Уже нормально. Спасибо. Плохо переношу шампанское.

— Пойдем, я провожу тебя назад. Почти стемнело.

— Люциус, — Нарцисса криво усмехнулась, — это мой дом и мой сад. Я не заблужусь.

Малфой внимательно всмотрелся в ее лицо, перевел взгляд на полуоткрытую дверь у нее за спиной. И снова посмотрел на нее. Такие же серые глаза, как у нее самой. Такие же светлые, шелковые волосы. Ничего общего с лохматыми кудрями Сириуса. Сириус — острые края, колючие лучи горячей звезды; звезда падала и распорола краями ее сердце, как же так вышло, когда все сломалось?
Она прислушалась: в конюшне было тихо. Попыталась представить картину за дверью и не смогла.

— Хорошо. — Она оправила юбку, незаметно вытерев о нежную ткань влажные руки. Шелковый бархат, нежно-голубой цвет, изумительно идущий к ее глазам и красиво уложенным локонам. Она была уверена, что старается для себя, оказалось — для него. — Идем.

Вернувшись к людям под руку с Малфоем, Нарцисса едва не столкнулась с матерью. В довольно сверкнувших глазах Друэллы, в ее сытой улыбке читались радужные планы. Как славно: одним днем выдать замуж старшую и почти сосватать младшую, одним выстрелом двух зайцев, а Андромеда — что Андромеда, отрезанный ломоть, почти как этот паршивец Сириус, бедная Вальбурга, и как они справляются? Хорошо, что у нее-то девочки. Друэлле не нравилась дружба Сириуса с Нарциссой, но теперь она успокоилась, все же это было просто детство. У ее дочерей мозги на месте, по крайней мере, у двоих.
Тоска подкатила к горлу Нарциссы горьким, шершавым комом, она испугалась, что ее снова вырвет, но продышалась, безотчетно вцепившись в рукав Малфоя. Тот молча погладил ее пальцы, успокаивая, и за молчание она была ему благодарна, и не заметила вовремя спрятанной улыбки в ответ на так же прочитанные мысли Друэллы.
В сентябре Сириусу исполнилось шестнадцать, и в рождественские каникулы он со скандалом покинул родной дом, отправившись жить к Джеймсу Поттеру — тому самому Джиму, который состриг клок шерсти с черного пса, что продолжал писать Нарциссе сумбурные письма. Она продолжала сжигать их в камине, против воли чувствуя, как с каждым листком сгорает кусочек ее самой, а из дыры в груди валит дым и летит пепел. Люциус Малфой изящно превратил визиты в дом Блэков в регулярные, укрепляя позиции на радость Друэлле и Сигнусу Блэкам. Нарцисса была вежлива и мила. Другая Блэк внутри нее все надежнее обрастала светской кожурой, твердеющей, становящейся прочной, непробиваемой скорлупой. Другая Блэк не нужна была никому, кроме самой Нарциссы и Сириуса, но капельки пота на смуглой спине, и шелковые ноги Беллатрикс в летних сумерках, и хриплый животный рык в глубине старой конюшни запирали ее душу похлеще амбарных замков.
Впрочем, она и прежде не отвечала на его письма.
Странно, но закрывшись от Сириуса, как ей казалось, наглухо, она словно привязалась к нему — корабельным канатом, собачьей цепью. До его — опять его — семнадцатилетия она жила как в тумане, в коконе своих мыслей и чувств, отлично при этом играя на публику молодую красавицу на выданье. Как и было положено. Новым летом Сириус появлялся в окрестностях дома Блэков в обличье пса. Он приходил и вызывал к реальности другую Блэк. Это были очень странные дни, иногда и ночи, но они были, и ни один не мог отказаться от этого, бросить, вычеркнуть, сжечь, забыть. И они никогда не говорили ни о свадьбе Беллатрикс, ни о старой конюшне, ни о Малфое. До зимних каникул, которые Сириус, похоже, выбрал для творения радикальных перемен в собственной жизни.
Накануне Рождества он пришел к ней человеком. Она поняла: пришел, как только появилось с чем прийти. Дядя Альфард — тоже другой Блэк, презираемый Вальбургой и Орионом и любимый Сириусом, — умер летом, умер одиноко, как и жил, и оставил племяннику дом в Лондоне и приличную сумму денег. Презрение Вальбурги превратилось в ненависть, и она предсказуемо выжгла дыру на гобеленовом семейном древе вместо лица Альфарда. На этом гобелене дыра не стала ни первой, ни последней, подозревала Нарцисса, более того, логичнее было бы выжечь сразу и Сириуса. Не стоило ждать, что он вернется домой. Но Вальбурга, наверное, все еще на что-то надеялась, все-таки мать, все-таки сын.
Рассказав ей об этом, — как всегда, легко, отрывисто, — Сириус остановился, опустился на колено перед Нарциссой и прежде, чем она сообразила, что сказать, протянул раскрытую бархатную коробочку. С кольцом: белое золото, шелковисто блеснувший тонкий ободок, маленькой граненой каплей — сапфир. Синее ей к лицу, он все увидел, заметил, запомнил.
Она не отпрянула, не спрятала руки за спину. Взяла коробочку, но держала перед собой, не пытаясь взять кольцо, просто смотрела; никак не могла подобрать слов и заставить себя говорить. Сириус поднялся на ноги и смотрел на нее так же молча, глаза в глаза, такие же серые, как у нее, но теплее, живее, честнее. Он ждал, а она была занята пониманием, оно захлестывало с головой, топя в себе, откровением, внезапным пророчеством.
Он ничего не планировал, не расписывал жизнь наперед, он слишком легко к ней относился, чтобы планировать, жил сегодняшним днем. Слишком гордый, чтобы заботиться о приземленном. И был прав: судьба, уважая его свободолюбие, позаботилась о нем сама. И вот в руках у него оказалось состояние и дом, куда он мог привести ту, кого хотел видеть рядом. Которая разделила бы с ним его свободу и взгляды, а если не разделила, то приняла. Он пришел к единственной, кого хотел, и это была она — не Белла, не Андромеда, не кто-то из сотни ровесниц, облизывавшихся на красавчика Блэка в Хогвартсе. Сириус пришел к Нарциссе.
И принес ей все это — деньги, дом, кольцо, себя, — и положил к ногам. Бери, видишь, у тебя все будет, как ты привыкла. Не придется ничего лишаться. Иди ко мне, иди за мной, иди со мной.
Пришел именно сейчас, достигнув совершеннолетия, готовый, наконец, совершенно бесстрашно просить ее руки у Сигнуса. Но прежде — у нее, она важнее, важнее всех на свете, и как она могла не видеть, не чувствовать, не понимать? Если она десять лет простоит тут молча, он десять лет будет ждать ее ответа, здесь же.

— Господи, Сириус, — она потерла лицо свободной рукой, пальцы дрожали. Он поймал ее ладонь, спрятал в своих и подышал, согревая.

— Скажи мне.

— Ты знаешь, ты не можешь не знать.

— Скажи мне это. Скажи мне сама.

— Я люблю тебя.

Он судорожно вздохнул и притянул ее к себе одним движением, коробочка с кольцом упиралась ей в грудь. Сириус поцеловал ее в губы — долго, страстно и жадно, как делал только он. Она представила, что этого больше не будет в ее жизни, никогда, нигде, никак. В груди провернули очень острый клинок. Это не коробочка буравила ребра, это заросшая было дыра снова вскрылась, впуская в сокровенное нутро морозный воздух.

— Я люблю тебя, — повторил за ней, не «я тоже», не «и я тебя»; поведал, вне зависимости от ее признания, давно понятое, само собой разумеющееся. Не открывшееся только сейчас, как ей.

— Но… ты же спал с ней, — она силилась улыбнуться, не замечая слез, которые, оказывается, струились по щекам, стекая за ворот шубки, замерзали на меху острыми иголочками. Сириус отмахнулся нетерпеливо, не сразу поняв даже, о чем она.

— С ней, с половиной школы еще, какая разница? — непосредственно, искренне. — Вот это, — он просунул руку между ними и коснулся кольца, — только для тебя.

И она поняла: действительно, нет никакой разницы. Это физиология, самоутверждение, тренировки, можно сказать. Сириус не мог иначе, это не забитый Регулус. Правда, с Беллой было другое. Белле он отомстил, как умел, ведомый просыпающимся верным чутьем, и все сработало, Нарцисса знала. С тех пор как застала сестру однажды у матери в комнате — осунувшуюся, похудевшую и злую. Не очень подобающе молодой счастливой жене. Она бросила Нарциссе что-то резкое, но грубость пролетела мимо, не задев. Нарцисса была поглощена осознанием: Беллу не просто раздражал мелкий брат, он выводил ее из равновесия и повзрослев, и выбрав младшую сестренку. Она не рада была, оно и понятно, их разделяли восемь лет, половина Сириусовой жизни. И урвала, что могла, совратив кузена на собственной свадьбе, только ворованного счастья хватило ненадолго.
Она кивнула, утыкаясь лбом ему в плечо, вытирая слезы о его холодную куртку, царапая щеки жесткой тканью.

— Почему ты не пришел чуть-чуть раньше? — шепотом, еле слышно, в шею, колючую от пробивающейся щетины.

Сириус напрягся и отодвинулся, чтобы взглянуть на нее. Все, он уже понял, хотя она еще не сказала, и он не знает, что именно понял. Он просто чувствовал ее, и это добавилось к сегодняшнему откровению, и нож повернулся меж ребер еще раз.

— Что? Говори. Говори, что?

Он был честен с ней, честнее, чем она, и имел право требовать. Так она чувствовала.

— Абраксас Малфой вчера был у отца. С сыном, — пришло время и ей быть честной. Да и выбора не осталось. Сириус не шелохнулся, только сильнее сжал ее плечи, не отводя глаз. — И… я дала согласие.

Она подняла глаза. Сириус сильно побледнел, закусил губу, убрал руки и отступил на шаг.

— Сириус…

— Нет. Не говори ничего больше. Больше нечего говорить, разве ты не понимаешь?

Она понимала. Но верить не хотелось. Еще вчера она думала, что мстит, а сегодня это казалось — и было — таким глупым, таким детским, будто не Сириусу, а ей едва исполнилось семнадцать. Она тоже шагнула назад, от него, оступившись в сугробе. Сириус не сделал попытки ее поддержать. Что ж, все правильно. Все, что ей остается, — собрать всю гордость и не отстать от него сейчас, сегодня. Потому что сегодня последний день, когда есть они, пока она видит его, а он не отвернулся от нее. Минуты утекали между пальцев талой водой, Нарцисса чувствовала их беззвучный шорох. И еще кое-что в пальцах. Она протянула было ему коробочку с кольцом, но он мотнул головой, стряхнув с кудрявых волос колкие сухие снежинки. Это было ее кольцо и ему больше не нужно.

— Прощай, Нарцисса. — Нет, он не будет пытать счастья, пытаясь переубедить Сигнуса Блэка в выборе мужа для младшей дочери. Им станет хитрый стратег Малфой, и черт с ним, и черт с ней, и черт с ними обоими. Просто эта жизнь — не для него, не стоило и пытаться.

— Прощай, Сириус. — Она гордилась, что сумела выговорить это достаточно ровно, что не показала ему новых слез, что дождалась, пока он скроется за вековым дубом и аппарирует прочь отсюда, и лишь тогда медленно осела в снег, скорчившись от невыносимой боли. Казалось бы, дыра уже пробита, прогрызена, вскрыта, а боль пожирала изнутри, словно чудовище, не видящее выхода или не желавшее оставлять ее теплое живое нутро, предпочитая ворочаться внутри и пускать ей кровь. Словно зубастый пес. С очень белыми зубами.

Прощай, Сириус.

В следующий раз она увидела черного пса летом девяносто третьего. Страшно отощавший, со свалявшейся шерстью; его шатало, но зубы по-прежнему были белыми. Прошло семнадцать лет — еще одна целая совершеннолетняя жизнь, — а она узнала его сразу, мгновенно, будто все эти годы стояла у ограды Малфой-мэнора и ждала.
Нарцисса снова была в голубом платье, оно красиво распласталось в пыли, когда она, выбежав за ворота, упала на колени и обеими руками взяла пса за морду, заглянула в глаза.
Ни единого раза с того предрождественского дня Сириус не вышел с ней на связь. Ни одного письма она больше не сожгла в камине. Она не думала о нем: «не простил». Он просто не мог, не мог — и все. Она была уверена: он не страдал так, как она, а ведь любил ее дольше и сильнее. Наверное, одно с другим было связано, крепко и напрямую. Он был честнее с ней, и его свободолюбивая боль за это была честнее с ним. У Нарциссы все вышло иначе. Ее боль, как она сама, оказалась глупой, и мстительной, и злопамятной.
Сириус-пес смотрел на нее из-под спутанных сосулек грязной шерсти, морда на ощупь была просто черепом, обтянутым кожей, будто морда фестрала. Смотрел молча, как тогда, только на этот раз ничего не принес, кроме себя. Дом на площади Гриммо у него по-прежнему был, были, наверное, и деньги, но не было на все это прав. Даже на свободную жизнь в прямоходящем облике. Нарцисса беззвучно затряслась, стиснув дрожащими руками кудлатые уши, и уперлась лбом в собачью башку.

— Что дала тебе твоя гордость, брат?..

Пес терпеливо ждал.
Он провел у нее всего лишь ночь, не обращаясь человеком. Она не просила. Наверное, так было лучше для них обоих. Она спрятала его в одной из хозяйственных построек, устроив на дощатом полу гнездо из полосатых ковриков. Сухо, чисто и тепло. Отправила домовика принести мяса и молока, строго-настрого запретила болтать. Пока Сириус жадно ел, то и дело собирая разъезжающиеся лапы, Нарцисса молча смотрела на него, не было сил оторваться. Семнадцать лет без него. Слишком долго, целая жизнь. И этот раз, наверное, последний. Впрочем, семнадцать лет назад она думала так же. Может, еще через семнадцать лет она увидит его человеком? Ему будет пятьдесят один, а ей пятьдесят пять.
Нарцисса беззвучно заплакала.
Утром, едва занялась заря, она велела тому же домовику убрать коврики и следы собачьего ужина, а после стерла его нехитрые воспоминания последних часов.
Она боялась напрасно — Сириус не увидел ее постаревшей, как и она его. Нарцисса щедро отвела ему как минимум еще семнадцать лет, Беллатрикс решила, что хватит и трех. Точнее, решила судьба, но орудие убийства выбрала изощренно.
К тому времени Нарцисса Малфой настолько глубоко поселила другую Блэк, что иногда всерьез опасалась не отличить привычное раздвоение от благоприобретенной шизофрении. В июне девяносто шестого не стало последнего человека, который знал другую Блэк. Это было все равно, как если бы сама она умерла. Люциус, или Драко, или кто угодно из семьи, или не из семьи несказанно удивился бы, узнай он, что Нарцисса больше не ведала, кто она. Она обитала в безупречном теле женщины, которая скользила по жизни светской львицей, вызывая зависть одних, ненависть других, восхищение третьих; и, разменяв пятый десяток, так и не познала жизни в любви. Снежная Королева, образцовая гейша с пожизненным содержанием за выслугу лет. Она не была уверена, что с ней обошлись справедливо за единственную давнюю ошибку, кто бы там ни распоряжался наказаниями смертных — бог, Мерлин, судьба, кисмет, все равно. Но спорить было не с кем и больше не имело смысла: Сириуса не было. Не было на целой планете, и не стало кое-чего еще — слез. С того июньского дня Нарцисса Малфой никогда больше не плакала, даже потеряв родителей, даже похоронив мужа. А секрет был прост: плакать умела лишь другая Блэк, а она ушла вслед за другим Блэком-младшим.
Она ушла окончательно в ночь последней битвы за Хогвартс.
После того, как Нарцисса проверила пульс на шее Гарри Поттера, обнаружила, что тот жив, узнала от него, что жив и ее собственный сын, она отрешенно вгляделась в темноту леса. «Это ведь ты? — одними губами прошептала она черному псу. — Ты послал меня спасти твоего крестника, а не Лорд?» Пес шевельнул хвостом и исчез за деревом.

— Он мертв, — объявила Нарцисса, поднимаясь на ноги и поворачиваясь к остальным.

За ее спиной юная блондинка и широкоплечий парень с одинаково растрепанными волосами, держась за руки, уходили в сторону заката. За ними неторопливо, пощипывая траву, вышагивали лошади.