Холст изрезанный не в силах художник кистью воскресить; разбитой арфы струн унылых перстам певца не оживить... И взор уж пуст, и чувства немы, и склепом мнится сад в цвету.
Этот фест придуман в самых лучших упоротых традициях наших сайтов (да, если кто еще не знает, встречайте новичка: МарвелSфан) с одной единственной целью — получить фан в процессе и вдохновить других на творчество. UPD. Фест подарил нам множество увлекательных и неожиданных работ, которые никогда бы не родились при иных обстоятельствах. И у нас уже есть итоги. Первое место разделяют Хогс и
Isn’t she lovely Isn’t she wonderful Isn’t she precious Less than one minute old
Stevie Wonder «Icn’t She Lovely»
— Луна!
Пронзительный вопль вспорол уютную тишину мэнора и оборвался — чтобы повториться.
— Луна-а-а!
Мерлин, что это — кто-то приложил ее Круциатусом, пока она спала? Гермиона отлично помнила все, что рассказывал о схватках доктор Моррис, а также то, что сама прочитала на эту тему, но она и представить не могла, как это больно! Мудрый старый доктор Моррис — старомодный и чопорный, как пучок профессора Макгонагалл, — многократно упоминал о возможном вреде и даже опасности применения обезболивающих заклинаний. Он настаивал на том, что «самый важный процесс — главное чудо природы — должен проходить естественно». Волшебница или магла, неважно: «Тут все равны», — любил говорить он. Отдышавшись, Гермиона мысленно послала к дракловой матери доктора Морриса с его увещеваниями, а заодно природу со всеми чудесами, и ее скрутила новая схватка.
— Луна!!!
Дверь наконец распахнулась, и на пороге появилась растрепанная Луна с встревоженным лицом. Едва увидев Гермиону, скорчившуюся на боку, насколько позволял это сделать огромный живот, она ахнула и бросилась к кровати.
— Дорогая, началось?..
— Да-а... — простонала Гермиона, откинув назад голову.
Луна бережно отвела с ее бледного лица прилипшие волосы и тут же спохватилась.
— Сейчас вызову ребят и доктора Морриса... — она метнулась к выходу и порывисто обернулась у самой двери: — Потерпи, пожалуйста, я быстро...
— Беги уже! — прохрипела Гермиона, вновь хватаясь за живот. Так часто, Мерлин, и так сильно!.. Должно быть, она разродится раньше, чем доктор Моррис появится в мэноре. — Потерпи, малыш, — умоляюще прошептала она животу: тот хоть и опустился за последние пару недель, все равно выглядел так, словно вот-вот взорвется. — Потерпи, слоненок, давай дождемся доктора: он помо... Ч-черт!.. — Гермиона взвыла, и дверь снова распахнулась. «Боже всемогущий, теперь я не умру!..» — успела подумать она, прежде чем провалиться в спасительное беспамятство.
Спустя пять часов, показавшиеся двоим сидящим в холле бесконечностью, из спальни раздался истошный крик и следом — заходящийся обиженный рев. Гарри и Рон слаженно подпрыгнули и переглянулись.
— Э-это что? Она — того? Все? — Рон беспомощно таращился то на Гарри, который открывал и закрывал рот, не издавая ни звука, то на дверь. Она приоткрылась, выпуская в холл измотанную Луну со счастливой улыбкой во весь рот.
— У нас девочка, — выговорила она и прислонилась к стене, устало приглаживая встрепанные волосы.
— Хвала Мерлину, — простонал Рон и обессиленно рухнул на дубовый пуфик, отирая со лба пот.
— Ты будто сам рожал, — нервно хмыкнул Гарри и, не обратив внимания на его сердито сверкнувшие глаза, повернулся к Луне. — Ну как Гермиона? Как они... обе? — как странно и непривычно это звучит: они обе...
— Уже все хорошо, — поспешно ответила Луна, успокаивающе поглаживая его по руке. — Доктор Моррис просто молодец, если бы не он...
Рон заочно по-прежнему люто ненавидел Малфоя и к новому человеку, чей плач разносился по мэнору на радость домовикам, помнящим еще появление на свет Люциуса, был настроен настороженно: маленький... маленькая Малфой. Пусть и родила ее Гермиона. Луна вздохнула про себя и повторила:
— Успокойся, все позади. Скоро вам можно будет на них обеих взглянуть, — добавила она с улыбкой, а Гарри шумно, нетерпеливо вздохнул.
Повисла пауза: Луна безмятежно рассматривала темно-серый ковер у двери, усыпанный пеплом. Рон беспрерывно нервно дымил и в конце концов, обозлившись, разогнал эльфов, с неразборчивым ворчанием мельтешащих под ногами. Теперь они терпеливо дожидались его ухода, чтобы очистить изгаженный пол. Гарри сосредоточенно разглядывал дубовую дверь, чуть склонив голову набок, — совсем как подросший Оскар у его ног, настороженно прислушивающийся к незнакомым звукам. Рон угрюмо сопел, скрестив руки на груди, — на лице беспокойство боролось с недоверием: ему не терпелось увидеть Гермиону, но ребенок Малфоя... Рон не был уверен, что к этому готов. Затянувшееся было молчание прервал доктор Моррис, открыв дверь и моментально попав в перекрестье выжидательных взглядов трех пар глаз.
— Вы можете пройти к мисс Грейнджер, — он слегка улыбнулся, — только сначала... — доктор пару раз взмахнул палочкой, наложив на Рона и Гарри чары, пояснив: — Меры предосторожности, молодые люди. Девочка еще слишком уязвима — любой сквозняк или микроб может оказаться опасен, лучше перестраховаться.
Друзья кивнули и вслед за Луной последовали в комнату. Рон замешкался на пороге, пропустив Гарри вперед. Гермиона полулежала на подушках, бережно прижимая к себе самое крошечное создание, которое когда-либо видел Гарри. Луна сосредоточенно слушала негромкие наставления доктора Морриса, кивая, когда тот указывал на очередной фиал из батареи, выставленной на комоде. Джинни мельком взглянула на вошедших, устало улыбнулась и склонилась над Гермионой, убирая с ее лба влажные волосы. Вид у той был донельзя измотанный, но полуприкрытые глаза на осунувшемся лице сияли. Гарри обогнул огромную кровать и сел на ковер у ног Джинни.
— Поздравляю, — прошептал он Гермионе, с улыбкой разглядывая малышку у нее на руках, — ты просто молодец.
Гермиона улыбнулась в ответ и одними губами шепнула:
— Спасибо.
Затихшая кроха смешно морщилась, кряхтела и таращила бессмысленные голубые глаза куда-то вверх. Глядя на них, Рон остро почувствовал себя за пределами невидимого круга доверия(1): он не мог избавиться от напряжения, которое охватило его, стоило переступить порог Малфой-мэнора. День рождения Гермионы они праздновали в Норе — на этом настояла Молли, — а других поводов явиться сюда у Рона не возникало. До сегодняшнего дня. Он просто не мог не примчаться сюда — по тревожному зову Луны — и торчать бесконечно тянущиеся часы под дверью, из-за которой доносились душераздирающие крики его подруги... его бывшей любимой. Рон в отчаянии смолил сигареты одну за другой и ненавидел Малфоя и его дом, отчетливо понимая: никогда он не сможет относиться к Гермионе как к другу, ни-ког-да. Джинни называла его жутким собственником и сердилась, когда он, не сдержавшись, жестко высказывался о Малфое. «Он отец ее ребенка, Рон! — тщетно силилась она донести до его понимания. — Кем бы он ни был в прошлом — в настоящем все обстоит так, как есть. Смирись уже, наконец!..» Бесполезно: Рон даже не пытался. Его ранил счастливый взгляд Гермионы, а в глазах темнело, едва он представлял, что ее тела касались его руки; его губы скользили по бархатной коже — о, Рон хорошо помнил ее запах и нежную гладкость... Малфоя даже не было в стране, но для Рона Уизли он стал каждодневным кошмаром — с того самого дня, как в «Пророке» напечатали ту статью... и ту колдографию. Ее руки, обвившие его шею, — Мерлин, Рона тогда как Сектумсемпрой полоснуло, а в глаза сыпанули битого стекла. Только он знал: то были осколки его расколотых надежд. Всерьез увлекшись очаровашкой Габриэль, Рон почти убедил себя, что отпустил Гермиону и сумел начать с чистого листа. Невидимый соперник как бы и не существовал вовсе... пока не обрел плоть и кровь. Ненавистную бледную плоть и голубую кровь. Рон месяц не разговаривал с Гарри, обнаружив, что тот был в курсе, и носа не казал на площадь Гриммо, пока у Джинни не лопнуло терпение. Она сама явилась в Нору, устроив образцово-показательный скандал, в котором беззастенчиво употребила тезисы из истеричной отповеди самой Гермионы — месячной давности. Узнав о будущем ребенке, сдалась даже Молли — но не Рон. Его, по выражению Гарри, заклинило на Малфое. Джинни безумно злило непрошибаемое упрямство брата: она трактовала его как нежелание взрослеть и принимать вещи такими, каковы они есть. Рон перестал спорить — тем более, что все вокруг старались даже фамилии Малфой вслух не произносить, — но внутри не примирился с предательством Гермионы: он считал ее поступки именно предательством, никак иначе. И никакой ребенок положения дел не менял, скорее наоборот — усугублял. И сейчас, стоя в изножье роскошной резной кровати, он думал о том, что на ней Гермиона — его Гермиона! — спала с Малфоем и занималась с ним любовью, и это знание отдавало ломотой в висках и жжением в глазах. Рон готов был простить ей чужие руки и чужие губы — даже чужого ребенка, — но не Малфоя. Пожалуй, хватит с него этой идиллии на сегодня. Пробормотав под нос извинения, Рон порывисто развернулся и вышел в коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Решительно войдя в гостиную, Джинни открыла рот, чтобы отчитать Рона за грубость, и будто споткнулась о его взгляд: столько смятения и отчаяния в нем было. Вместо гневной нотации ей захотелось крепко обнять брата, прижав рыжую голову к груди, и баюкать, как маленького. Ну и пусть он старше, но — потерянный взгляд, нахохленный вид... Все полетело к чертям после той статьи в «Пророке»: новорожденная симпатия к Габриэль, радужные планы на будущее... Джинни раздирало надвое между жалостью к Рону и беспокойством за Гермиону.
— Ох, Ронни, — вздохнула она, присаживаясь рядом на подлокотник кресла. — Мерлина ради... соберись. Мы нужны ей сейчас как никогда — все мы, понимаешь?
— Понимаю... А кто, прах побери, поймет меня? — вопрос Рона повис в тишине: так тает в воздухе жалобный всхлип оборванной гитарной струны.
Оставшись одна, Гермиона снова и снова вглядывалась в сморщенное личико спящей дочки. Дочка... надо же: у нее, Гермионы Грейнджер, есть теперь маленькая дочка. Такая кроха, даже не верится, что это — настоящий человек. Гермиона никогда не понимала заходящихся в восторге свежеиспеченных родителей: ну как можно назвать такое крошечное, непропорциональное, в складочках существо красивым?.. Вряд ли ее мнение относительно чужих детей изменилось, добродушно усмехнулась она себе, но ее дочка была красавицей. Ровные темные бровки — Джинни совершенно права: это ее, Гермионы; темный мягкий пушок на голове — тоже в маму. Мама. Она, Гермиона, теперь — мама. Незнакомое ощущение заставило ее счастливо вздохнуть: тихонько, чтобы не разбудить малышку. Та снова приковала ее взгляд: да, настоящая красавица. Маленький точеный носик; капризно изогнутые пухлые губки; личико — сердечком... В глазах Гермионы промелькнула и осталась печаль пополам с нежностью: это — его. Перед ней как живое встало другое лицо — взрослое: длинный, идеально прямой нос, четко очерченные губы, острый подбородок... «О, Драко... У нашей дочери твои губы...» Гермиона вновь тихонько вздохнула и откинулась на подушки, устремив невидящий взгляд в потолок. «Малфой, Малфой… собака на сене. Думал удержать меня при себе — на расстоянии? Ты же сам теперь привязан, и даже не знаешь об этом: ни ты, ни та хрупкая девочка... Сам воздух вокруг тебя губителен — для доверчивых бабочек, летящих на огонь, что скрывают твои холодные глаза. В этом твоя власть, в этом — сила. Но и у меня теперь есть что противопоставить вероломству и лжи. Древняя как мир сила, прославленная на весь волшебный мир бедной Лили Поттер: материнская любовь».
Через неделю доктор Моррис отменил Гермионе постельный режим. Малышка довольно быстро осваивалась в подлунном мире, аппетитом обладала отменным — в маму, и почти никогда не кричала: у нее оказался довольно широкий диапазон выражения желаний и эмоций — это в папу. Гермиона с каждым днем отмечала что-то новое в крохе — что-то, напоминающее ее саму, дедушек и бабушек... или Драко. От него девочка взяла больше всех — так по крайней мере виделось Гермионе, но и Луна была с ней солидарна. Луна, пожалуй, единственная из всех не была удивлена, узнав о Гермионе и Малфое. Более того, она догадалась — еще тогда, на девичнике. И она была единственной, кто не осудил Гермиону, ни словом, ни взглядом... Когда подруга окончательно перебралась в Малфой-мэнор — с наступлением нового года, — Гермиона была несказанно рада. Не тому, конечно, что прочные со стороны и хрупкие на деле отношения Луны и Невилла распались под Рождество. Она радовалась, что теперь дементоры отступят... Луна не носила больше серег-цеппелинов и спектральных очков, но ее глаза по-прежнему серебрились, а мягкий голос разгонял тревоги Гермионы, согревая плачущее зимними вечерами сердце. Луна украсила ее спальню засушенными букетами из собранных в сентябре луговых цветов; придумала травяной чай — тонизирующий, но безвредный, — который с грехом пополам заменил Гермионе любимый блэковский кофе... с Луной она могла говорить о Драко. Луна нашла наконец единственное действенное лекарство против своего непреходящего озноба: от холода подземелий мэнора ее спасало тепло его каминов.
Когда Луна в компании Гарри, Джинни и Рона появилась в мэноре — впервые после своего похищения, — Гермиона почти не сводила с нее глаз, рассеянно отвечая на приветствия и поцелуи. Войдя в гостиную, Луна отстраненно огляделась, словно не узнавая недавнюю тюрьму, медленно прошла к камину и опустилась в любимое кресло Люциуса. «Надо же, — пронеслось в голове Гермионы, — какое знаковое кресло... Так и манит смятенные души». Она вспомнила себя в том же кресле — с дрожащими руками, мокрыми от слез, и теплые пальцы Драко...
— Ш-ш-ш, — Гермиона поймала за руку Джинни, пытающуюся привлечь ее внимание, и чуть заметно кивнула в сторону Луны. Джинни поняла без слов и затихла, наблюдая за фигуркой, почти потерявшейся в огромном кресле. Луна неотрывно смотрела в огонь, производя странное впечатление: как будто она общалась с пламенем, и оно ей отвечало. Наконец она судорожно вздохнула, обхватила руками плечи и, кивнув собственным мыслям — или огню, — повернулась к подругам с неуверенной улыбкой, застав врасплох. Те одновременно заулыбались в ответ и оживленно принялись обсуждать гобелен на ближайшей стене. Картина и впрямь была занятной: молодая девушка средневекового вида с белым зверьком на руках. Малфой утверждал, что это горностай, однако про себя Гермиона была твердо уверена: девушка на гобелене держит самого настоящего хорька(2)... Луна обескураживающе улыбнулась, и Гермиона с Джинни смущенно примолкли.
Тему заточения Луны в здешних подземельях они обходили по сей день — хотя переговорили, кажется, обо всем на свете долгими зимними вечерами у камина, под бесчисленное множество чашек чая «от Лавгуд». Так с легкой руки Гермионы назывались теперь травяные настои Луны. Маленькому человеку внутри Гермионы, незримо присутствующему на вечерних посиделках, чай из трав, судя по всему, тоже нравился...
Когда Луна решила, что Лонгботтом ей не быть, Невилл не стал спорить, возражать, удерживать... Как ни горько было сознавать, но их странный союз образовался «по законам военного времени»: эти двое, наверное, оставались бы вместе много лет — затянись настолько война. Странная связь, прочная и хрупкая одновременно; может, они были — или стали — слишком похожи; слишком многое прошли вместе... слишком быстро. Постепенно, потихоньку — словно разматывая спутанный клубок пряжи, — Луна рассказывала Гермионе о необъяснимой, тщательно скрываемой неприязни к ней бабушки Невилла: та не сумела простить Ксенофилиусу вынужденного предательства. Невилл однажды взорвался, не выдержав молчаливого осуждения бабкой своего выбора: «А ты, ты сама как бы поступила? Если бы меня держали черт знает где, угрожая убить в любую минуту, — а то и не сразу убить, а...» Он осекся, тяжело дыша и кусая губы. Августа уперлась в него тяжелым взглядом и ответила, роняя каждое слово, как булыжник: « Твои родители устояли». О визитах в Мунго — сюда обоих вело теперь одно и то же: после освобождения из Азкабана Ксено Лавгуд оказался соседом Алисы и Фрэнка Лонгботтомов. Увидев, наконец, живую дочь, он неверяще уставился на нее, пытаясь совладать с мелко дрожащей челюстью и трясущимися руками, — и не справился. Луна молча шагнула к отцу и крепко обняла, поглаживая по волосам, как маленького, а тот уткнулся лицом ей в плечо, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Гермиона хорошо помнила эту встречу: они были там вместе с Гарри. И помнила, как, глядя на вздрагивающую грязно-белую макушку, ни к селу ни к городу вспомнила волосы Люциуса Малфоя: в них, наверное, как и у Ксено, не сразу можно было разглядеть густую поросль седины... Гермиона потянула застывшего Гарри за рукав, и они тихонько вышли в коридор, оставив Лавгудов наедине. Невидяще глядя в окно, она смаргивала непрошеные слезы и против воли продолжала думать о Малфое и Ксенофилиусе. Предатели? Конечно, нечего и сравнивать, но все же оба — как умели — пытались защитить самое дорогое... Гермиона вспомнила собственных родителей: разве она не сделала то же самое, чтобы уберечь их? Все это она помнила, будто война закончилась лишь вчера. А между тем у нее уже была дочь — ее и Малфоя. И они обе жили в его фамильном поместье. Иногда Гермионе вдруг казалось, что она в театре абсурда: это снится, такого просто не может быть... потому что не может быть никогда. Но реальность напоминала о себе требовательным воплем, и призрачные декорации рушились, а сердце захлестывала такая острая, пронзительная нежность, что порой было страшно: оно не выдержит и разорвется. «Кира, — с гордостью представила она дочку друзьям. — Кира Грейнджер». Так и было... и никто не решился задавать вопросов — в тот день, по крайней мере. И когда маленькая Кира станет Малфой — а Гермиона не сомневалась, что так и будет, — она все равно останется Грейнджер. Ее девочка...
_______________
(1)Выражение «круг доверия» подрезано автором у героя де Ниро в любимой комедии «Знакомство с родителями»=))
(2)На гобелене изображен один из четырёх (наряду с «Моной Лизой», «Портретом Джиневры де Бенчи» и «Прекрасной Ферроньерой») женских портретов кисти Леонардо да Винчи — «Дама с горностаем» (итал. Damaconl'ermellino; конец XV века). Знатоки животных отмечают, что на картине, вопреки привычному названию, нарисован не горностай, а одомашненный белый хорёк-фуро (с)=))
Знаешь — мы никогда не забудем Игры, в которые играют люди. Нас с тобой наконец настигли Люди, которые играют в игры.
Гости Из Будущего «Игры»
Он и представить не мог, что будет так тосковать по Британии — с ее двумястами дождливыми днями в году. Мягкий солнечный климат Жюрансона его раздражал. Впрочем, его раздражало практически все во Франции, начиная с собственной жены и заканчивая виноградом. Мерлин всемогущий!.. Виноград заполнил его дни и — частично — ночи: первые месяцы виноградники снились Малфою — бесконечные ряды кудрявых лоз под палящим солнцем. Солнце, море и виноград. Грейнджер бы здесь понравилось. Он не знал, почему так решил, но Гермиону — с ее золотистой кожей, теплыми карими глазами и с ее темпераментом — так и хотелось поселить в вечное лето. «Золотистая кожа... теплые глаза... — Малфой поморщился собственным мыслям. — Скажи лучше — шоколадные. И ореховые кудри!» — он передернулся и фыркнул. Понесло. Драко никогда не любил карамельных эпитетов — и комплиментов подобных Гермионе не делал, тяготея к четким определениям и предпочитая называть вещи своими именами. При этом подмена понятий, которую он продолжал шлифовать в софистских внутренних монологах, его абсолютно не смущала. Однако сегодня притворяться наедине с собой ему не хотелось. Какого бы цвета ни были глаза Грейнджер — шоколада, чая, кофе или виски, — он по ним скучал, отчаянно и безысходно, находя некоторое утешение в проклятых виноградниках. С утра и до вечера, с первых дней жизни в шато, он прилежно постигал науку виноградарства под чутким руководством новоиспеченного тестя.
Первые дни... Драко хорошо запомнил день приезда во Францию. У парижского терминала его встречали: Нарцисса в новой гламурно-голубой мантии под цвет глаз и худенькая девушка с короткой стрижкой — светлые волосы открывали тонкую шею. Это моментально вызвало у Малфоя приступ раздражения. Вращаясь в кругу ведьм и магов, по преимуществу чистокровных, он привык к длинным волосам: ведь общеизвестно, что отрезать их — значит добровольно лишать себя части силы. Даже модница Паркинсон к пятому курсу распрощалась с любимым каре и отпустила волосы. Надо сказать, ей очень шло, и Драко любил пропускать между пальцами лаково-черные гладкие пряди — Пэнси носила волосы распущенными. А эта вот — на тебе: какие-то рваные клочки, точно у болонки. Хотя если подумать — на что сквибу длинные волосы? О какой силе речь? Мерлин с ней, пусть стрижется, как хочет. Фыркнув под нос, Малфой кивнул в ответ приветственно машущей Нарциссе и двинулся прочь от терминала, не оборачиваясь и гоня от себя мысли о буйной гриве Грейнджер. Он все еще чувствовал тепло ее рук на своей шее и запах ее духов.
— Как ты, дорогой? — Нарцисса обняла его и, расцеловав в обе щеки, мягко развернула к своей спутнице, безмолвно застывшей в паре шагов. Знакомые глаза жадным взглядом ощупывали его лицо — захотелось провести по нему ладонью, будто стряхивая назойливую мошку.
— Доминик, — вежливо выдавил Драко, призвав на помощь все самообладание, и заставил себя чуть растянуть губы в псевдоприветливой улыбке.
— Драко... — выдохнула Доминик, не в силах оторвать от него глаз и неудержимо заливаясь краской. Малфой вздохнул про себя, но внешне остался безупречен — это оказалось несложно. Пространство международной каминной сети оказало на него странное действие, притупило чувства, оставив несмертельные: раздражение, усталость... облегчение. Странное облегчение — от того, что сегодня уже ничего не придется решать. Не придется мягко, но настойчиво отрывать от себя руки — беспомощно цепляющиеся в глупой, отчаянной надежде удержать, — отрывать с кровью, оставляя в них собственную душу. Нет, сегодня он просто позволит отвести себя в тихое красивое место, где его так ждали, и постарается уснуть, сославшись на усталость и расшатанные нервы. И возможно, ему это даже удастся — пока действует странная анестезия. О том, что придется решать завтра, Драко думать не хотел.
— Cheriè! Где ты, милый?
Проклятье. Ей принадлежали почти все его ночи, утра и дни — хотя бы вечера он хотел для себя. Впрочем, здесь все хотели чего-то, что не могли получить. Доминик страстно желала, чтобы ей принадлежали не только его тело и фамилия, но душа и помыслы. Нарцисса мечтала о появлении новенького Малфоя. Филибер рассчитывал, что будет кому оставить фамильный бизнес. Бланш... Вот теща, пожалуй, оставалась в глазах Драко темной лошадкой. Фальшивую сердечность зятя по отношению к дочери она видела насквозь, однако ни словом, ни делом своего знания не обнаруживала. Малфой ощущал невнятное, но настойчивое беспокойство: словно за ним пристально наблюдают — собственно, так и было. Он гадал: каким же образом покойный Люциус договорился с де Шанталями об этой абсурдной свадьбе, какие слова и аргументы подобрал его искушенный в переговорах отец? Конечно, определенная выгода стороне невесты лежала на виду: де Шантали получали для обожаемой дочери любимую долгожданную и прежде недосягаемую игрушку. Не внакладе оставался и Малфой, обретая близкое родство с одним из самых почитаемых в Европе старинных семейств; к тому же не замаравших себя участием в войне. А чего хотелось самому Драко, о чем просило сердце... так сердца в сделках не участвуют, соглашений не заключают, на годы вперед ходы не просчитывают. Их удел — бережно хранить осколки разбитого прошлого, ранящие острыми краями; лелеять несбывшиеся мечты и — надеяться, вопреки всем и всему, несмотря ни на что. Надеяться глупо и беспричинно, отдавая себе в том полный отчет. И Драко — в темной глубине души, надежно скрытой от бесцеремонных посторонних глаз, — надеялся.
— Я здесь, дорогая, — он вложил в голос требуемую порцию тепла и старательно нацепил на лицо улыбку примерного мужа. «Дорогая» — словно они женаты лет двадцать. Драко передернул плечами и подобрался: шаги слышались уже совсем близко.
Свадьбу устроили спустя месяц после прибытия Драко во Францию. Конечно, учитывая статус семьи, вековые традиции и обычаи, времени для должной подготовки было мало — притом что предложение Доминик он сделал через неделю после приезда. С другой стороны, договоренности между Люциусом и де Шанталями было много месяцев... да и пышных торжеств с сотнями гостей никто не планировал. К удивлению Малфоя, Доминик не была дурочкой, и хотя он не знал, в каком виде было преподнесено ей решение о свадьбе, она не питала иллюзий о его чувствах, и это упрощало жизнь. Ее неудавшаяся попытка покончить с собой и нынешнее спокойное здравомыслие не очень вязались друг с другом, но Драко решил не утруждать себя размышлениями об этом. Его не слишком пылкое предложение Доминик приняла с милой покорностью: как добрую, но давно предвиденную весть, задержавшуюся в пути. Де Шантали и Малфои отпраздновали событие впятером — за тихим семейным ужином при свечах, а потом Доминик увлекла Драко прогуляться: по тем самым дорожкам, где они бродили детьми. Они гуляли там всю минувшую неделю, болтая ни о чем, точнее, разговаривала Доминик, Малфой отделывался односложными ответами и междометиями. Его будущую жену такое положение дел, казалось, ничуть не напрягало, сам же он чувствовал себя... странно. Хвала Мерлину — пока его поселили в отдельной комнате, и ему не нужно было делить постель ни с кем, кроме своих призраков. Анестезирующий эффект международного перемещения прекратил действие наутро: Малфой вновь ощутил свое сердце, хотя предпочел бы забыть о нем. Три года. Чужая страна. Чужая женщина — виновная лишь в своей чистой крови и чистой любви. Руки внезапно задрожали. Драко сжал кулаки и закрыл глаза, глубоким дыханием успокаивая зачастившее сердце и стараясь не думать, как встречает это утро Грейнджер... как смешно она морщит нос, когда солнечный луч щекочет ей лицо, и как доверчиво распахиваются глаза... Деликатный стук в дверь едва не заставил Малфоя выскочить из собственной шкуры. Он сглотнул, успокаивая прыгнувшее к горлу сердце, и выговорил:
— Да?
Дверь бесшумно приоткрылась, впуская Нарциссу: волосы собраны в изысканно небрежный узел, легкое голубое платье оттеняет глаза.
— Как ты, малыш? — она феей скользнула к Драко, легко коснулась губами щеки, обдав летучим ароматом сирени, взъерошила ему волосы на затылке и присела на пуфик у кровати, изящно скрестив ноги.
— Я нормально, а ты?.. — вырвалось у Драко: лихорадочный блеск в глазах матери сказал ему больше, чем весь ее цветущий вид.
— Все хорошо, все хорошо, — рассеянно пропела Нарцисса, блуждая взглядом по комнате. — Как тебе здешний климат? Тепло, солнце... прелесть, правда?
Будто в Британии круглый год зима... Малфой продолжал вглядываться в лицо матери, и его собственное становилось все более озабоченным.
— О, Драко, — Нарцисса устало провела руками по лицу и будто стерла грим: оно сразу постарело, блеск в глазах угас. — Не обращай внимания. Это все Забвенное зелье Бланш... знаешь — успокоиться, отвлечься... забыться.
— Забвенное зелье?..
Нарцисса безучастно кивнула, повертела кольцо на пальце и внезапно оживилась:
— Милый, а что ты скажешь о Доминик? Девочка по-прежнему очаровательна, не правда ли?
Малфоя неожиданно озарило: мать же ничего не знает о его встрече с Люциусом, а стало быть и появление Доминик на терминале, и этот ранний визит Нарциссы — этапы кампании по подготовке его, Драко, к принятию верного решения... да только оно было им принято еще в Британии. Теперь он подозревал, что и тогда, за завтраком после встречи с отцом, Нарцисса неслучайно ударилась в воспоминания о де Шанталях. Мерлин... интриги, тайные планы — на один неприятный миг он ощутил себя увязшей в паутине бабочкой... а скорее, мухой: какая, к драклам, из него бабочка, в самом деле. Малфой прикрыл глаза и тихо вздохнул.
— О да, мама, Доминик прелестна, — он еще раз вздохнул и подошел к окну: из его пока еще отдельной спальни открывался вид на широкую лужайку. — Я подумываю сделать ей предложение, что скажешь?
Обескураженный вид матери доставил Малфою пусть небольшое и сомнительное, но — удовольствие...
Портрет профессора Снейпа Драко решился распаковать лишь после свадьбы. Зельевар, к облегчению Малфоя, продолжал молчать — так же упорно, как в мэноре со дня смерти Люциуса. Профессор не делал бесполезных вещей, махать кулаками после драки не вошло в его привычки и после смерти. Доминик взирала на портрет с благоговением: помимо того, что Северус Снейп сыграл неоднозначную роль в ее собственной жизни, он семь лет был неотъемлемой частью жизни Драко — а это, вкупе с героическим вкладом в Победу, делало профессора небожителем в глазах Доминик. А между свадьбой и портретом случилась первая брачная ночь... ее Малфой, конечно, тоже отчетливо помнил, хотя предпочел бы забыть. Доминик, разумеется, имела полное право раз уж не на его душу, то хотя бы на тело, а он способен был думать лишь о вспышке — проклятой вспышке колдокамеры ушлого журналюги, пробравшегося-таки через зачарованные кусты, несмотря на все предосторожности. Впрочем, интуиция шепнула Малфою, что, наверное, кто-то не слишком усердствовал с защитными чарами и, возможно, даже хотел, чтобы весть о его свадьбе долетела до Британии... Однако он сознательно отмахнулся от этой мысли, ибо шила в мешке все равно не утаишь — вылезет рано или поздно, а подозревая всех и каждого вокруг, недолго дойти и до психушки. Проверять, что здесь у них вместо Мунго, Малфою не хотелось: вполне хватало собственного ада, который он давно носил внутри. Когда Доминик вышла из ванной — сменив роскошный в своей элегантной простоте свадебный наряд на целомудренный длинный пеньюар, — и бесшумно, нерешительно приблизилась к необъятной кровати с балдахином, Драко отвернулся наконец от окна и замер, встретившись глазами со своей новоиспеченной женой. Нет, дураком он себя не чувствовал — только мерзавцем. Два маленьких зеленых солнца светили с ее лица, в этих глазах — доверчивых и опасливых, как у той оленихи на уилтширском лугу — была вся Доминик: ее отчаянная надежда, страх, мольба... и любовь. Малфой ощутил это как ожог: маленькая дрожащая девочка в шикарном белье его любила. Безоговорочно, отбросив прошлое, настоящее и даже будущее — если бы ей грозила неминуемая смерть за ночь с ним, Доминик де Шанталь, не задумываясь ни на секунду, счастливо выбрала бы ее. Нет... Доминик Малфой. Доминик и Драко, Драко и Доминик — как в детстве. Он в ловушке, только с сегодняшнего дня жаловаться некому и не на кого: он сделал выбор, и эти отчаянные глаза станут его персональной вечной карой, когда он будет гореть в аду за двойное предательство. Тех — обеих, — которые любили его, и своей собственной любви — единственного, что оставалось стоящего в его никчемной жизни. Той ночью — первой в роли мужа — Драко так и не уснул. Держа в осторожных объятиях хрупкое незнакомое тело, он вспоминал давний разговор с отцом. Тогда как раз Драко осаждала Селестина Уэйн, и он, будучи дома на рождественских каникулах, получил от нее до безобразия слащавую, безвкусную открытку, из которой к тому же — едва он ее открыл — посыпались на колени почему-то ядовито-розовые снежинки. Хвала Мерлину, рядом не оказалось матери, а вот отец внимательно наблюдал, как Драко, ругаясь вполголоса, избавлялся от паскудных снежинок. Покончив с открыткой, он неохотно рассказал отцу о настырной рэйвенкловке — ничего другого ему не оставалось, — и Люциус, выслушав, задумчиво произнес:
— Любовь, Драко, — любая любовь — есть дар. Прошеный или непрошеный, но во всяком случае — не стоит отбрасывать его, не подумав. Никогда не знаешь, где и как тебе пригодится тот или иной человек... а жечь мосты занятие неумное и весьма опрометчивое, да, — вымолвив эту небольшую, но вескую тираду, Люциус умолк, переведя взгляд на огонь, минуту спустя в гостиную впорхнула Нарцисса, и Малфои приступили к рождественскому завтраку. А тот разговор вспомнился отчего-то лишь сейчас. В ту первую ночь Малфой так и не сделал Доминик своей, как, впрочем, и во вторую и третью. Странно, но это, похоже, стало причиной поистине безграничного доверия его юной жены. Страх исчезал из ее глаз, уступая место желанию.
— Вот где ты прячешься, отшельник! — Доминик подбежала к нему со спины, обвила руками шею и потерлась щекой о волосы. Драко терпеть не мог, когда чужие руки касались его волос: единственная, чьи прикосновения только что не заставляли его по-кошачьи урчать, находилась по другую сторону Ла-Манша. И нет — Малфой не был отшельником.
По завершении винодельческого сезона — после праздника Божоле в третий четверг ноября, когда бесчисленное количество бутылок молодого вина было разослано во все уголки Европы, и немало выпито — в Эглантье традиционно открылся сезон охоты. Филибер де Шанталь скромно именовал ее спортом королей, и Драко пришлось научиться всем охотничьим премудростям. Верховой езде он был обучен с малолетства, так что особых трудностей не возникало, кроме одной: он наотрез отказывался убивать загнанного оленя, хотя нередко одним из первых оказывался рядом с затравленным животным в окружении беснующейся своры. Будучи довольно терпеливым и покладистым все время, что жил в шато, здесь Драко оказался непреклонен — и плевать хотел на то, что подумают о нем тесть и все его претенциозные гости, половина из которых откровенно завидовала малфоевскому успеху. Его упрямство неожиданно нашло горячую поддержку у жены: Доминик убежденно считала охоту убийством, поэтому лишь радовалась отказу Драко в нем участвовать. Малфой ее не разубеждал: какая разница, в конце концов, почему... И на посиделках после охоты он неизменно присутствовал: вежливо улыбался, участвовал в светской трепотне, готовый поддержать практически любой разговор на любую тему. Утонченный, изысканно холодный — невзирая на безупречную любезность, легко и органично — на сторонний взгляд — вписавшийся в новую среду, британский зять де Шанталей быстро стал весьма популярен в светской тусовке. Именно так: не муж Доминик — зять де Шанталей... и лишь с точки зрения лингвистики это было одно и то же. На этих вечеринках разливали не молодое вино свежего урожая, но хорошо выдержанное Жюрансон: богатое, яркое, бархатистое, с привкусом корицы и гвоздики — вино, которого нигде больше не найти, потому что только урожай виноградников у реки По — Гро Мансан, Пти Мансан, Курбю — дарил ему неповторимый вкус и незабываемый аромат. Янтарный хмель кружил голову, вызывая в душах шальные порывы, заставляя чувствовать себя юными и сумасбродными, нести глупости и искренне над ними хохотать. Когда веселье становилось разнузданным, Драко незаметно исчезал из дома, провожаемый грустным взглядом Доминик: по молчаливому уговору пара вечеров и ночей в неделю безраздельно принадлежали Малфою. В остальное время он прилежно исполнял обязанности примерного мужа...
Этот укромный уголок Драко обнаружил спустя месяц после приезда, бродя по поместью в компании собственных мыслей: очень удобный прямой аппарационный канал в Париж. Малфой и не подозревал, насколько привык к городу за год без магии. Париж показался ему более шумным и грязным, чем Лондон, слегка сумасшедшим, но он был городом, и там была жизнь. В первую свою вылазку Драко бесцельно бродил по центру: выход из канала оказался в непосредственной близости от Лувра(1). Обилие маглов его не особенно раздражало, а сам он не сильно выделялся из толпы: джинсы, майка, неизменный черный пиджак, собранные в хвост светлые волосы, чехол на поясе — под Маскирующими чарами. Малфой ловил на себе заинтересованные взгляды девиц, но магия тут была не при чем. Забредя в сад Тюильри, Драко понял, что заблудился, и похвалил себя за предусмотрительность: аппарировав на рю де Лоншам, он навесил на выступающий из стены камень Навигационные чары, которые и вывели его обратно, стоило шепнуть: «Делигаре реверти(2)». Малфой так хорошо помнил, какова жизнь без магии, что работа даже с несложными заклинаниями до сих пор доставляла ему удовольствие, а уж с изысканными, вроде этого, тем более.
— Ну, так ты идешь ужинать? — Доминик почувствовала напряжение мужа и отстранилась, закусив губу. Драко, не подозревая об этом, повторил ее движение, подавил вздох и поднялся с кресла.
— Конечно, дорогая, идем... — он приобнял ее за талию, пропуская вперед, и Доминик поразилась: каким холодным может быть такое, казалось бы, интимное прикосновение. Однако в следующий момент она лучезарно улыбнулась Драко, и они покинули тонущую в сумерках веранду.
Открыв потаенный проход в саду, Малфой ловил каждую возможность улизнуть в Париж: туда, где он чувствовал себя почти прежним... чувствовал себя живым. Он кормил голубей, ел жареные каштаны, пил кофе в крошечных кафе под нарядными навесами — плохая копия блэковского кофе, но по-своему неплохой. В один из вечеров Драко нашел улицу Фарфелу(3) — или она нашла его. Так или иначе, Париж открылся ему с новой — темной, криминальной — стороны и неожиданно тронул сердце, напомнив о Лютном переулке. Теперь почти все свои свободные вечера он проводил здесь — в кабачке «Дохлая устрица» (довольно грязном и шумном заведении, полном сомнительной разношерстной публики, однако славящемся отличным качеством подаваемого вина), став завсегдатаем. Ему по-особенному улыбались официантки; жулик бармен наливал чуть-чуть больше, чем раньше; у Малфоя появился любимый столик, который он предпочитал прочим — когда не оставался у стойки. В один из таких вечеров он приметил одинокую фигуру наедине с бутылкой «Эльфийского Полночного» — вина покрепче игристого, которым он угощал в мэноре Гермиону столетие назад, в прошлой жизни. На столике стояло еще небольшое расписное блюдо с нарезанным персиком, но, очевидно, лишь для приличия: девушку интересовало только вино. Драко с любопытством вгляделся в лицо, полускрытое длинными волосами, и от неожиданности поперхнулся огневиски: оно недаром показалось ему знакомым — еще бы! Но что она делает здесь одна, и что думает об этом Блейз?..
___________________
(1) Первый округ, или Лувр (Ie arrondissement, Arrondissement du Louvre) — географический и исторический центр Парижа, его сердце и настоящая туристическая Мекка. (2) Заклинание есть чистой воды вымысел автора: от лат. deligare — привязать и reverti — вернуться. (3) farfelu (фр. разг.) — странный, экстравагантный, причудливый, необычный; забавный, потешный; удивительный, нелепый. Улица — вымысел автора, парижский «аналог» лондонского Лютного переулка.
So many years since I seal you face You will my heart There's an empty space Used to be
Gary Moore «Still Got The Blues For You»
Меньше всего Малфой ожидал встретить в «Дохлой устрице» на Фарфелу Асторию Забини, урожденную Гринграсс, свою несостоявшуюся невесту — и тем не менее это была она. Опешив, Драко так пристально буравил ее глазами, что Астория почувствовала на себе взгляд и повернулась в его сторону. Тонкие брови изумленно взметнулись вверх, знакомые глаза впились в Малфоя: она явно была удивлена не меньше. Драко встал и, прихватив свой бокал, медленно подошел к столику Астории.
— Приве-ет, — Малфой вопросительно взглянул на свободный стул. — Не против? — Астория молча кивнула, во все глаза таращась на Драко, и он сел, поставив перед собой бокал. — Какими судьбами здесь — одна?
Маленькая Кира росла как на дрожжах. В сентябре Луна и Гарри стали крестными, а первый юбилей — полгода — отпраздновали маленькой, но теплой компанией: Гарри, Джинни, Луна и Гермиона. И, конечно же, виновница торжества: Гарри трансфигурировал пуфик в толстый полосатый плед — вызывающе красно-желтый; Гермиона, усмехнувшись, раскинула вокруг легкие защитные чары, и Киру пустили ползать. К шести месяцам малышка могла похвастаться целыми четырьмя зубами: за них Гарри поддразнивал крестницу то кроликом, то бобрёнком, за что получал от Джинни, и «зубная» тема неизменно вызывала веселье — благо зубки у Киры резались без проблем. Гермиона относила это на счет гениальности дочери, остальные привыкли и не спорили. Оскар, как обычно, бестолково тыкался мордой в заслон заклинания то с одной стороны, то с другой, не понимая: почему он опять не может добраться до маленькой подружки, если вот она — перед самым носом, заливается смехом и машет ручками?
— Погоди, бродяга, скоро она начнет бегать, и тогда береги хвост, — предупредил Гарри, наклоняясь потрепать пса за уши. Тот мягко увернулся, шмыгнул в сторону и улегся у ног Гермионы, не сводя с Гарри внимательных глаз.
— Ну, у него в запасе еще с полгодика спокойной жизни, — заметила она, улыбаясь. — И у тебя. А потом, учти, придется ответить и за кроликов, и за бобрят...
— Уж мы как-нибудь договоримся, — Гарри заговорщицки подмигнул Кире: стекла очков блеснули, отражая солнечный луч, и крестница завороженно уставилась на него. — Когда она узнает, что я подарю ей на первый день рождения, то простит мне и то, и другое.
— Хм, посмотрим, — довольно протянула Гермиона. — Учти: ее так просто с толку не собьешь, — и оживилась: — Она уже знает, как ее зовут! Смотрите... Ки-ира! — ласково позвала она, и малышка замерла, тараща на Гермиону круглые глазенки, а потом вдруг разулыбалась во весь рот и заворковала в ответ, пуская слюни, чем вызвала всеобщий восторг и аплодисменты.
— Ого, да такому успеху обзавидовались бы и «Ведуньи», — воскликнула Джинни, подхватила Киру и устроила у себя на коленях.
— Вот увидите, это будет самая умная девочка в мире, — пообещала Гермиона, с нежностью глядя на дочку, уже сосредоточенно вцепившуюся в длинные волосы Джинни.
— И самая красивая, — добавила Луна, задумчиво наблюдая, как Джинни со смехом пытается убедить Киру отпустить волосы в обмен на очаровательную серебряную погремушку, которую притащили из неведомых недр мэнора домовики.
«Любимая игрушка хозяина Драко», — вспомнила Гермиона слова Тоби. Лишь на нее соглашалась Кира менять захваченные трофеи, будь то чьи-либо волосы, очки Гарри или бусы Луны...
Сбивчивый рассказ Астории о неудавшейся семейной жизни с Блейзом затянулся до темноты. Малфой почти не говорил — от него и не требовалось, — зато внимательно слушал, постепенно приходя к выводу, что сам Мерлин отвел его от брака с Гринграсс. За полночь Драко спохватился и понял, что обречен доставить изрядно захмелевшую Асторию домой. Та неожиданно охотно согласилась покинуть шумную и прокуренную «Устрицу», но наотрез отказалась аппарировать домой. Не желая добавлять шума в кабаке скандалом, Малфой расплатился, стиснул зубы, поймав взгляд сально улыбающегося бармена, и не без труда вывел нетвердо ступающую Асторию на улицу. На свежем воздухе она будто протрезвела: по крайней мере сумела довольно четко выговорить адрес отеля, где желала переночевать. Драко насторожило, что номер был уже заказан, однако бросить пьянчужку под дверьми сомнительной гостиницы в криминальном районе — а дело, к его немалому удивлению, обстояло именно так, — он попросту не мог.
Номер оправдал мрачные ожидания Малфоя: комнатушка с крохотной ванной и окошком в двор-колодец; огромная кровать, занимающая почти все пространство; вытертый ковер на полу — в огромных вульгарных розах, некогда ярких; рассохшийся шкаф в углу и камин с выщербленной полкой — словно в нее швырялись чем-то тяжелым, к примеру, бутылками... скорее всего, так и было. В такие номера водят дешевых шлюх торговцы средней руки... или молодые, богатые девицы — тайных любовников, не желая пятнать репутацию в свете. Астория снова удивила Малфоя: видимо, придя в себя, трансфигурировала видавшее виды покрывало и застиранное белье на кровати в красный, нежный на ощупь атлас; драный ковер преобразился ни много ни мало в белую волчью шкуру; в камине вспыхнуло пламя. Драко одобрительно присвистнул, а Астория горделиво вздернула подбородок: мол, знай наших.
— Выпьем немного? — предложила она и добавила, видя изумление Малфоя: — За старую дружбу и былые времена!
С последним Драко согласился, а вот насчет «старой дружбы» готов был поспорить, но не стал — просто вздохнул и опустился на шкуру у камина: он чувствовал себя уставшим. Астория левитировала с подоконника серебряный поднос с бутылкой «Сильвер Эшвиндер»(1) и двумя бокалами, до того скрытый за потрепанной шторой. Заказанный номер, вино и бокалы — Малфою стало ясно как день: его ждали, но верная интуиция этой ночью отчего-то подвела. Ловушка не казалась ему опасной, а Астория — коварной, огонь в камине согревал и расслаблял... и Драко поверил ощущению свободы, которое нелогично дарила эта приукрашенная волшебством конура. Вино мягко туманило голову, обволакивало мысли, навевая странные сравнения: жалкая каморка, преображенная Асторией, казалась ему похожей на его душу... Вроде все красиво и правильно — на первый, не слишком придирчивый взгляд — в полумраке, под шелком и мехами, но поскреби позолоту, зажги Люмос Максима, и вылезет на свет неприглядная, поцарапанная, траченная молью сердцевина. Теплая рука, лаская, скользнула по его шее и улеглась на плечо: Астория прижалась к нему, устроившись рядом на шкуре. Драко вздрогнул и выпрямился.
— Знаешь, Астория, уже поздно, и я должен...
— Никому ты не должен, — промурлыкала она, — останься.
— Нет, подруга, извини, но я должен идти, — мягко, но настойчиво повторил Драко, касаясь ее руки. Астория выдернула ладонь из его пальцев.
— Но почему?! Почему, Драко? — она сверлила его глазами, похожими на две темные виноградины, грудь часто вздымалась и опускалась. Малфой вздохнул, злясь на себя за то, что вообще пришел сюда.
— Пойми, подруга...
— Я тебе не подруга, Малфой, и не называй меня так, — Астория предостерегающе покачала головой. — Я могла стать твоей женой...
— А стала женой Забини, — перебил ее Драко, собираясь встать, но Астория с силой толкнула его назад.
— Я всегда хотела только тебя, Малфой! — выкрикнула она, вскакивая на ноги: горящие на бледном лице глаза метали молнии. — Только тебя! Понимаешь, ты, тварь бесчувственная?!
Малфой стремительно поднялся и крепко схватил ее за плечи.
— Не думаю, что тебе стоит так со мной разговаривать, — выцедил он сквозь зубы, встряхивая Асторию, но та неожиданно сильно рванулась, вывернувшись из его рук, и бросила:
— Твой отец, Драко, твой отец, будь он проклят! Все могло быть иначе! — не обращая внимания на его сжатые челюсти и побелевшее лицо, она сорвалась на визг: — Он угробил твою жизнь, мою жизнь!.. Все полетело к чертям — и ты иди теперь к дьяволу, сдохни, сгори в аду, я не хочу тебя видеть! Будь ты проклят, Малфой, будь ты...
Драко молниеносно метнулся к Астории, рывком намотал длинные волосы на кулак и с силой дернул к себе — так что она не удержалась на ногах и рухнула на колени.
— Ты... — прошипел он прямо в ухо, оказавшись за ее спиной и намертво прижав к себе свободной рукой. — Как смеешь ты, шлюха, говорить о моем отце?!
Астория попыталась освободиться, но Драко снова рванул ее волосы, вынуждая запрокинуть голову назад. Вскрикнув от боли, она увидела прямо над собой его расширенные зрачки, залившие глаза чернотой, и ее замутило от страха.
— Отпусти, — прохрипела она, слабо дергаясь. Вывернутую шею пронзила судорога, и Астория застонала.
— Больно? — Малфой почти шептал, но голос бил по ушам, а беззащитное горло обжигало его дыхание: Астории на миг показалось, что он сейчас вцепится ей в глотку и разорвет зубами, и будет жадно пить ее кровь, до последней капли, до последнего вздоха, и она умрет — а никто не узнает...
— Да! — она крикнула изо всех сил, но не узнала в сорвавшемся с губ жалком хрипе собственного голоса. — Больно, мне больно, отпусти!..
— Так и должно быть, — губы Малфоя почти касались ее шеи, кожа загоралась там, где ее обжигало его дыхание. — Я бесчувственная тварь, о да, а ты — маленькая лживая дрянь, и я мог бы просто придушить тебя без всякого волшебства, и это было бы справедливо, — его голос звучал очень тихо и очень отчетливо.
Астория замерла, боясь пошевелиться: от вкрадчивых слов ее бросило в жар.
— Драко... пожалуйста... — всхлипнула она, не осознавая, что по щекам бегут слезы.
— Что — «Драко, пожалуйста»? — передразнил ее Малфой, чуть потянув ее волосы назад: кожа на голове саднила, но Астория едва ли замечала это — все тело горело огнем.
— Пожалуйста... — прошептала она, не отводя блестящих глаз от его презрительно кривящихся губ. — Не делай мне... больно.
Малфой застыл на мгновение, вглядевшись в ее лицо, и шумно выдохнул.
— Ты не стоишь боли, — бросил он, отпуская ее волосы, превратившиеся в спутанную копну. — Не стоишь даже слов, которые слышала.
Брезгливо отстранившись, он поднялся с пола и отряхнул колени. Астория дрожащей рукой отвела волосы, упавшие на лицо, и снизу вверх посмотрела на Драко. Тот молча, без выражения изучал ее, сунув руки в карманы, — словно не он минуту назад готов был перегрызть ей горло: такой замкнутый, такой далекий. Отчаянно желая, чтобы он ушел — прямо сейчас, — Астория больше всего боялась, что он это сделает.
— Не уходи, — шепнула она одними губами.
Драко не шелохнулся, еще пристальнее впившись в нее этим жутким, ничего не выражающим взглядом.
— Никогда, — наконец произнес он по-прежнему тихо и отчетливо, почти по слогам. — Никогда не говори о моем отце. Ты ни черта не знала тогда, ни черта не понимаешь и сейчас.
Астория молча глотала слезы, руки безвольно лежали на коленях.
— Помнишь... — она замолчала, пытаясь унять дрожь в голосе. — Помнишь... нашу помолвку? Ты был такой красивый... в этой своей бархатной мантии. И твой отец, — Драко предостерегающе поднял руку, но Астория не обратила на это внимания, — твой отец сказал, что мы очень красивая пара. А я... — голос дрогнул, и она прижала к губам ладонь, зажмурившись.
— Астория, —позвал Драко, но она замотала головой и шумно вздохнула.
— Я тогда вдруг подумала: когда мы поженимся, у нас родится сын, и я… Я придумала ему имя: Скорпиус. Он был бы похож на тебя... — силы ее иссякли, она уронила лицо в ладони и беззвучно зарыдала. Малфоя тронуло это безграничное отчаяние. Бесшумно ступая по ковру, он подошел к Астории и опустился рядом.
— Ш-ш-ш, успокойся, — он осторожно, но настойчиво отнял ее мокрые руки от лица. — Посмотри на меня, — Драко заглянул в покрасневшие глаза, полные слез: длинные ресницы слиплись в темные стрелы, обвиняюще нацеленные на него. — Все пошло не так, как мы хотели, — он провел пальцами по ее щекам, стирая слезы. — Все пошло иначе, но это тоже — наша жизнь. Просто прими это, соберись и живи как умеешь. У тебя все получится, — Малфой приподнял ее лицо за подбородок и заставил посмотреть на себя. — Ты веришь?
— Я всегда была только твоей, Драко, — прошептала Астория, покачав головой, — только твоей. Он это знал, знал всегда, потому и ушел, — шепот сошел на нет, и она снова закрыла глаза: так покорно, так обреченно, что у Малфоя захолонуло сердце. Какое-то извращенное хобби: доводить до истерик влюбленных женщин, мелькнуло в голове, в висках застучало, а пальцы задрожали. Он медленно, словно во сне, обнял Асторию и погладил по волосам. Ковер под коленями, плачущая темноволосая девушка... плачущая из-за него. Это уже было, Мерлин... Остались ли вокруг него женщины, кого он не ранил, не предал, не разочаровал? Да... была одна: она знала, что он здесь, во Франции; что он женат — и на ком; она даже прислала ему сову — с приглашением встретиться. Однако Асторию Малфой встретил прежде, чем успел навестить старую подругу... Теплые губы неистово прижались к его шее, и Драко задохнулся от неожиданности, попытался отпрянуть, но голова закружилась, и его бросило в жар. Проклятье, сколько же он выпил — ведь совсем немного... Но мысли спутались, время и пространство поплыли мимо размытыми пятнами, оставив единственный островок реальности — прямо перед ним, в его руках: гибкое тело, горячие губы, сбивчивый шепот. Последних воплей гаснущего сознания — о том, что не те это волосы, не те руки и губы — Драко уже не слышал, срывая шелковую шелуху с желанного тела; выламывая и поворачивая так, как ему страстно, до боли хотелось; алчно врываясь в потаенную глубь, с готовностью распахнутую ему навстречу. Жажда, болезненный голод, иссушающая тоска рвались наружу, и он не в силах был этому противостоять, а зачем?.. Она — здесь: с ним, под ним, вокруг него — его мечта, его тайна, его любовь. Как она тут оказалась, и где оно — это «тут» — вопросы, ровным счетом ничего не значащие, важны лишь эти мгновения; касания; рваное, горячее дыхание — одно на двоих; и жалобный вскрик, и хриплый стон...
— Гермиона... — выдохнул Малфой, почти теряя сознание.
— Драко... — отозвался где-то внутри голос — такой родной, нежный... почему — внутри?.. Все еще задыхаясь, Драко почувствовал ледяной сквозняк, скользнувший через позвонки: от копчика по спине, по шее и выше — туда, где еще нынешним утром у Малфоя обретался мозг. И все же не успел: сделав отчаянное усилие зацепиться за реальность, Драко сорвался в темноту и отключился.
Малфой много чего в жизни не любил, но особенно — просыпаться в незнакомых местах. Тем более — в дешевом отеле в чужой стране. А если рядом еще и посторонняя девица... Он что — в борделе?.. Драко приподнялся на локтях и тут же упал обратно на подушку: голова гудела нещадно, словно он приговорил вчера бутылку огневиски, а не пару бокалов вина «за встречу». Ах встреча, ну как же! Малфой снова поднялся с подушек, скрипнув зубами, и вгляделся в лежащую рядом девушку. Драклова мать, Астория Гринграсс — в то время как яркие воспоминания в больной голове кричали о... Грейнджер. Только вот сейчас Драко уже не мог пропустить мимо ушей назойливые вопросы: почему, с чего и как это возможно — включилась логика. Вот значит как, подруга... «бесчувственная тварь», «а помнишь нашу помолвку», «придумала имя сыну»... Очень трогательно, а уж опоить его афродизиаком — довольно злым афродизиаком — особенно «тонкое» решение: браво, Астория! Кипя от ярости и держась за голову, Малфой бесшумно встал с постели и заперся в ванной. Когда спустя четверть часа он вышел — полностью одетым, причесанным и свежим, не считая излишней бледности, — его встретил настороженный взгляд: Астория проснулась и сидела в кровати, нервно играя длинными волосами. Малфой невозмутимо выдержал долгую паузу, навязав ей право заговорить первой.
— Значит, афродизиак, — ощерившись, парировал Малфой, внимательно следя за ее лицом, и уточнил: — Запрещенный. С Фарфелу.
Астория пошла пятнами, закусила губу и выпалила:
— Недоказуемо!
Малфой вздернул бровь.
— Уж будто бы?
— Ты здесь никто! — прошипела Астория, подаваясь вперед: точь-в-точь кобра перед броском. — Думаешь, я не знаю, что тебя вышвырнули из страны, как приблудного щенка?
Драко оскалился почти с восторгом:
— А дальнейшие новости прошли мимо твоих очаровательных ушей, не так ли? — и ядовито добавил: — Поторопилась на радостях уйти в запой?
Астория покраснела еще сильнее и с вызовом бросила:
— Не твое дело, Малфой, вот уж точно не твое! Ты...
— Все, подруга, — оборвал ее Драко, — твое общество порядком меня утомило, мне пора, — он сделал несколько шагов к двери и обернулся с сардонической ухмылкой: — Ты всегда пролетаешь на поспешности, Астория. Будь ты повоздержаннее и прояви толику терпения, ты без всяких дополнительных усилий узнала бы, что я теперь некоторым образом женат, и весьма благополучно. Так что твое опрометчивое заявление «ты никто» уже не имеет силы, — Малфой не без удовольствия разглядывал побледневшую Асторию: та смотрела на него как на привидение — злобное и опасное. Растерянная и побежденная, она тем не менее раздражала его все больше, да и время близилось к половине пятого утра: а ему нужно было появиться в шато так, чтобы никто не заподозрил его в ночевке черт знает где. Доминик его не тревожила — ее он успокоит в два счета: жена продолжала безоговорочно верить каждому его слову, по крайней мере — внешне. А потемки ее смятенной души Драко волновали мало. Он сделал еще пару шагов, взялся за ручку двери, мечтая как можно быстрее покинуть опостылевший номер, и тут Астория, в отчаянной попытке удержать его, едко прошипела:
— А Гермиона с твоей «весьма благополучной» женой, наверное, закадычные подружки?..
Малфой взорвался.
— Обливиэйт!!! — выкрикнул он, круто развернувшись и метнув заклинание почти не глядя. Астория замерла, взгляд на миг расфокусировался и вновь сосредоточился на Малфое. Недюжинным усилием воли совладав с дыханием и лицом, Драко взглянул на нее озабоченно.
— Тебе правда лучше? — еще больше озаботился Малфой, подходя к кровати.
— Мне было плохо? — силясь прийти в себя, она запустила пальцы в спутанные волосы, потрясла головой и пробормотала: — Похоже на то...
— Похоже, «Эльфийское Полночное» — не то, что тебе нужно, дорогая, — укоризненно пояснил Драко. — Ты меня совсем умотала за ночь, надеюсь, тебе стыдно, — он чуть улыбнулся: Астория снова покраснела и смутилась.
— Мерлин, прости, Драко. Обычно со мной такого не... А ты что же, привел меня сюда и уложил? И я отключилась?.. — она уставилась на него с подозрением, но Малфой нацепил маску оскорбленного достоинства и покачал головой.
— Я никогда не позволил бы себе воспользоваться слабостью нетрезвой дамы, Астория, так что не тревожься за свою честь, — напускной пафос маленькой речи насмешил его самого, несмотря на злость, но он и бровью не повел: за прошедшие сутки он более чем достаточно пробыл идиотом. Астория тоскливо вгляделась в его невозмутимые глаза.
— Ни черта не помню... так стыдно.
— Да брось, на то и старые друзья, — Драко похлопал ее по плечу. — Дай знать, что с тобой все в порядке, хорошо?
Астория испуганно схватила его за рукав.
— А... а когда мы снова увидимся?!
— Ну-у, дорогая, даже не знаю, — деланно задумался Малфой, аккуратно высвобождая руку из цепляющихся за нее тонких пальцев, — может, приедешь в гости? — он помолчал, наблюдая за просиявшим лицом Астории, и сделал контрольный выстрел: — Жена будет рада познакомиться с моей подругой детства, — и лучезарно улыбнулся, глядя прямо в ошарашенные темные глаза.
— Ж-жена?.. — выдавила Астория, съежившись, как от удара, а Драко поднял брови.
— Ты и этого не помнишь? — он покачал головой: — Говорю тебе, подруга: завязывай со спиртным. Я беспокоюсь... Может, тебе нужна медицинская помощь? — Малфой участливо заглянул ей в глаза, с удовлетворением отмечая, что они полны сдерживаемых слез.
— Н-нет... нет, Драко, все в порядке, — Астория замотала головой, отворачиваясь. — Извини, но я... Я хочу побыть одна.
— О да, конечно. Мне тоже пора. Так дай мне знать, если что-то понадобится, хорошо? — не дождавшись ответа, Малфой потрепал бывшую невесту по волосам («не те!..») и покинул наконец осточертевшую комнату: хлопнувшая дверь — он был уверен — отсекла от его жизни не только безумную ночь, но и Асторию Гринграсс-Забини-и-снова-Гринграсс. Драко искренне надеялся, что навсегда.
__________________
(1) Ashwinder (англ.) — Пеплозмей, Огневица; волшебное существо, рожденное из золы магического огня, оставленного без присмотра: тонкая бледно-серая змея со светящимися, как раскалённый металл, глазами. Замороженные яйца представляют собой большую ценность и могут быть использованы для изготовления Любовного зелья, а если такое яйцо съесть целиком, то можно излечиться от лихорадки.
Quando viene la sera e il ricordo pian piano scompare la tristezza nel cuore apre un vuoto piu grande del mare piu grande del mare
Adriano Celentano «Confessa»(2)
Она знала, что Драко ее не любит. И никогда не любил, разве что как сестру, в далеком детстве. В сущности, он и был ей братом, Доминик так и не сумела запомнить степень их сложного дальнего родства. Седьмая вода на киселе — о да, но Малфои, как и де Шантали, очень дорожили узами крови и никогда, в отличие от сумасшедших Блэков, не выжигали на генеалогическом древе отступников. Нет, Драко не любил ее — на этот счет Доминик не обманывалась, а после ее отчаянной выходки в четырнадцать лет он вычеркнул ее из своей жизни. Она не была готова к такому — она ведь не планировала с этим жить... Долгие месяцы заточения в родных стенах, ставших ненавистными, дали Доминик слишком много времени: ей сполна хватило, чтобы казнить себя бесчисленное множество раз, столько же прожить придуманных жизней — с ним, единственным, навсегда потерянным, — и окончательно утратить ориентиры. Когда ее колдомедик Робер Дюран — видное мировое светило и лучший во Франции специалист по психическим расстройствам в переходном возрасте — решил, что она достаточно оправилась для того, чтобы выходить на улицу без сопровождения, а также продолжать обучение, Доминик не обрадовалась и не встревожилась: ей было все равно. Если жизнь утратила смысл, какая к дьяволу разница, как ее провести?.. Единственным, кто вызывал проблеск интереса в ее глазах, был профессор Снейп — уникальный зельевар и преподаватель Драко: Доминик бессознательно тянулась к нему душой, его визиты были шатким мостиком через пропасть, разделившую ее и Малфоя. Профессор Снейп был первым, кого она различила, с трудом открыв глаза — когда ее наконец вернули к жизни. Он, а не мсье Дюран, склонился над ней с пузырьком в руках; его теплые пальцы коснулись ее пересохших губ, запрещая говорить; его строгие черные глаза встревоженно вглядывались в ее лицо, даря странным ощущением: будто читает ее мысли. За это ощущение Доминик его слегка побаивалась — потом, а тогда, в первые дни жизни заново Снейп был единственным, кому она доверяла. Мало кто догадывался, что послушная, ласковая девочка никому не доверяет, но так и было — всю ее недолгую жизнь: мир вокруг золотой клетки оказался враждебен. Доминик была чужой среди своих, лишенная магических способностей в волшебном мире, — и не могла жить в мире маглов, где была бы такой же чужой: отрезанная от своих корней. Профессор Снейп не был согласен с мсье Дюраном насчет здоровья Доминик, о чем и сообщил ее отцу до крайности корректно, и в то же время стало настолько очевидно его мнение о профессионализме французского светила, что Доминик пришлось прикусить себе щеки изнутри, чтобы не рассмеяться. Ей не нравился мсье Дюран. Он задавал неприятные вопросы и буравил блеклыми пронзительными глазками — а в душу, в мысли не проникал: скользил по поверхности... даром что светило. А притворяться такой, какой ее хотят видеть, Доминик умела очень хорошо. Вот только у профессора Снейпа получалось видеть ее под маской — и без помощи легилименции, о которой рассказывал ей Драко.
Они почти не разговаривали, но случалось, что профессор появлялся менее суровым и неприступным, чем обычно, и тогда Доминик отваживалась задать какой-нибудь нейтральный вопрос — чтобы услышать его глуховатый голос. Однажды Снейп сказал, что у нее редкий цвет глаз — оттенка молодой травы — и, помедлив, отрешенно пробормотал, что видел такое лишь раз в жизни. Доминик открыла было рот, чтобы спросить — у кого, и не решилась: профессор сразу же замкнулся, будто жалея о сказанном. Он вообще казался скопищем тайн, словно древний фолиант, зачарованный даже от волшебников, не то что от таких... как она. В другой раз — был один из дней, когда они разговаривали, — профессор дал ей крошечный пузырек с золотистой жидкостью, объяснив, что это редкое и сложное зелье — потому и фиал такой маленький; а выпить его следовало в случае, если жизнь вновь покажется ей невыносимой. Доминик, скептически относившаяся к убедительным сентенциям мсье Дюрана, сразу и безоговорочно поверила профессору Снейпу — хотя его слова были не в пример проще. Зелье забавно называлось — она запомнила: Феликс Фелицис.
Такой день настал, как ни она боролась с собой: оказалось, жить под знаменами безразличия более мучительно, чем во власти несбыточных желаний. Одним солнечным сентябрьским утром Доминик проснулась и долго смотрела в стрельчатое окно, не решаясь распахнуть его, чтобы впустить свежий осенний воздух, пронизанный горечью опадающей листвы и костров. Она не была уверена, что не заберется на узкий подоконник... чтобы глубже вдохнуть эти прохладные запахи. В конце концов, оставив окно закрытым, Доминик вернулась к кровати, присела рядом и отогнула уголок ковра: там, под паркетной дощечкой прятался заветный пузырек, бережно завернутый в кусок зеленого бархата. На вкус зелье оказалось сладким — и уже от одного этого настроение Доминик улучшилось. Спускаясь к завтраку, она услышала внизу голоса и замерла, различив тот, которого не слышала вот уже два года: Люциус Малфой... отец Драко. Очень красивый человек — притом неизменно вежливый и обходительный, — но настолько холодный, что в его присутствии Доминик всегда пробирал озноб. «Что он здесь делает?..» — промелькнуло в голове, а сердце застучало где-то в горле. Преодолев дрожь, она выпрямилась и неторопливо спустилась, стараясь не цепляться за кованые перила. Родители и Малфой сидели за столом, накрытым к завтраку: Люциус выглядел встревоженным, несмотря на дежурно лучезарную улыбку, адресованную ей. Но глаза не улыбались — Холодный человек был верен себе, — в глазах жил страх. «А вам не помешал бы глоток моего зелья, мсье Малфой», — неожиданно развеселилась Доминик, не подозревая: ее удача в тот день работала на двоих — так сплелись обстоятельства...
Мысли, кружащиеся бесконечной чередой, выматывали ее, не давая уснуть. Он еще никогда не задерживался так надолго — ни разу не позволил себе переночевать вне дома. Да неужели же с ней так тошно, что уже — вот так?.. Нет, она не станет больше ничего с собой делать: она дала клятву — и будет с ним, пока смерть не разлучит... смерть? А вдруг с ним что-то случилось?! Это чужая ему страна, ее любимая родина... Проглотив слезы, Доминик перевернулась на другой бок и застыла, убеждая себя: Драко волшебник, притом очень неплохой — он не даст себя в обиду. А еще он не хочет ее — даже видеть, — потому что он волшебник, а она... она никто. Слезы все-таки вырвались наружу и резво заструились из-под закрытых век. Под занимающийся рассвет Доминик Малфой забылась тревожным сном и не уловила чуть слышного скрипа осторожно открываемой двери.
Малфой потихоньку приходил к выводу, что если ему не везет, то масштабно, по-крупному; а вот в мелочах он — просто счастливчик. Ему удалось вернуться в шато незамеченным: предрассветная тишина сада так пленила его, что он задержался под оливой и выкурил сигарету, наслаждаясь терпким запахом табака, мешающимся с тонким, но сильным в неподвижном прозрачном воздухе ароматом поздних роз. Прошептав: «Верминкулюс!», Драко превратил окурок в червяка, бесшумно прокрался на второй этаж и, помешкав мгновение, скользнул в спальню. Тихо притворив за собой дверь, он облегченно выдохнул и по-кошачьи мягко подошел к кровати. Доминик почти не было видно под легким пуховым одеялом и складками шелкового покрывала: она мерзла по ночам. Светлые вихры смутно белели на синей подушке: Доминик не любила пастельных тонов и набивных рисунков, предпочитая чистые глубокие цвета: насыщенно-синий, темно-зеленый, лиловый... Вихры, похожие на перья, и острое плечо — одеяло сползло, и ей, наверное, было холодно. Малфой медленно разделся, улегся на свою половину кровати и потянулся поправить одеяло. Пальцы коснулись голого плеча, и Доминик вздрогнула, но не проснулась. У Малфоя перехватило дыхание: остаточное действие афродизиака?.. Нет, афродизиак — это похоть, а Драко внезапно захлестнула нежность — к маленькому красивому существу, беззащитно сопящему рядом... носящему его фамилию. Рука скользнула ниже и скрылась под одеялом: Доминик снова вздрогнула — всем телом, — и Малфой притянул ее к себе, ощущая, как под пальцами скользит шелк ее ночной рубашки. «Черная», — догадался Драко: Доминик почему-то всегда спала в черном, если кровать застелена темно-синим. А он, оказывается, изучил ее привычки... пока только привычки. А ведь она его жена. Пусть его поставили перед жестким выбором, но она в этом не виновата и заслуживает явно больше чем имеет... чем он ей дает. И, в конце концов, разве он забыл, зачем вообще эта женитьба?.. В плену собственных мыслей — словно в трансе — Малфой безотчетно зажмурился и уткнулся носом ей в затылок: мягкие волосы пахли полынью и щекотали ему лицо. Доминик судорожно вздохнула и порывисто повернулась к нему.
— Драко!.. Где ты был?.. — шепот звучал, как крик.
Малфой молча вгляделся в отчаянно распахнутые глаза и осторожно поцеловал приоткрытые губы. По ее телу пробежала дрожь, и Драко крепче прижал ее к себе, чувствуя, как нарастает острое желание — с привкусом отравы. Тонкие руки Доминик обвили его шею, несмело касаясь волос, скользя по плечам, вызывая обжигающие воспоминания. С самого появления во Франции Малфой только и делал, что балансировал на туго натянутом канате, подожженном с двух сторон, — и поджег его он сам. Пора было признаться себе, что он — мерзавец, просто принять это и не успокаивать себя лживыми полумерами. И он принял решение — не подозревая, что много лет назад такое же принял его отец. В его силах избавить от боли хотя бы одну душу — надо просто сделать это... И он сделал. Нежно — совсем не так, как с Асторией минувшей ночью, — нежно и аккуратно, заботясь лишь о том, чтобы не причинить ей большей боли, чем неизбежная; остро ощущая: Доминик отдается ему вся без остатка — неопытная и отчаянная, — не умея и не желая утаить какую-то часть себя... Драко мог лишь бережно принять щедрый дар — отдариться ему было нечем: пустая оболочка, кукла, голем — вот чем он стал... чем он себя сделал.
За завтраком Малфой улыбался. Минувшей ночью он успел дважды изменить Грейнджер, стать жертвой афродизиака, лишить памяти бывшую невесту и невинности — собственную жену. Он устал от самого себя за эту ночь, и принятое решение принесло странное облегчение: что-то навсегда умерло в его душе, зато стало почти не больно жить. И Малфой улыбался: легкая улыбка примерзла к его лицу, ничуть, впрочем, не мешая есть и разговаривать; от нее, как мухи от стекла, замечательно отскакивали внимательные взгляды тещи, настороженные — тестя и мечтательные — матери. Мерзавец и предатель, да — это он, но все ведь к тому и шло, не так ли? Если быть откровенным — кем еще ему быть?.. Да, мерзавцы — не обязательно лжецы: их свобода в том, чтобы не врать самим себе. И Малфой улыбался — своей новой свободе... с привкусом Некромортуса.
Пока Драко мёрзло улыбался, Доминик сияла, как свежеотчеканенный галлеон — будто заново родилась, — притягивая те самые взгляды, от которых наглухо отгородила Малфоя его новая полуулыбка. Она не щебетала райской птичкой, не суетилась — напротив, была тиха и молчалива, — но ее глаза говорили за нее. Когда речь за столом зашла о свадебном путешествии, в которое молодожены до сих пор не съездили, Доминик встрепенулась. Драко знал, что она страстно мечтала о поездке в Британию, но поскольку по воле обстоятельств они не могли отправиться туда вместе, она выбрала Италию. Он не возражал: ему было безразлично. «Итальянская» идея нашла горячую поддержку у Нарциссы и Бланш: последняя пустилась в воспоминания о собственной поездке, Нарцисса восторженно внимала, Доминик лучилась счастьем — ей, похоже, было все равно, что сейчас слушать, — Филибер благодушно улыбался в пышные усы. Он вообще был немногословен, что, надо сказать, вполне устраивало Малфоя.
Спустя неделю Драко и Доминик с тремя пересадками — в Тулузе, Монпелье и Ницце — добрались до Флоренции и остановились в красивом отеле, чтобы переночевать и наутро через Неаполь отправиться на Сицилию на пароме. Идея с паромом принадлежала Доминик — собственно, как и все остальные идеи. По ее мнению это было очень романтично: добраться до древнего острова морским путем — как тысячи лет назад. Драко не возражал: его не волновали способы достижения — ему хотелось лечь на белый песок, закрыть глаза и ни о чем не думать, а только слушать шорох волн, лижущих полосу прибоя. В идеале — одному. Малфой отчаянно нуждался в уединении, которого так недоставало всю неделю перед поездкой.
Драко бывал в Италии дважды: первый раз — в детстве, по приглашению четвертого или пятого отчима Забини. Им с Блейзом было по десять лет, и они все лето строили радужные планы по завоеванию Хогвартса на будущий год. Второй визит вышел коротким и в общем-то случайным: отец спешно собрался В Венецию по какому-то срочному делу, в которое не счел нужным посвящать Драко, но вывезти его из Британии отчего-то посчитал необходимым. На месте Люциус велел Драко не высовывать носа из отеля, устало пообещав позже «сводить его куда-нибудь», и торопливо аппарировал прямо из номера. Драко послонялся по номеру, воровато прислушиваясь, выкурил сигарету и хотел было трансфигурировать хрустальную пепельницу в крысу, но вовремя спохватился. Да и наверняка крыса вышла бы прозрачной или граненой, досадливо фыркнул Малфой, у него так и не клеилось с трансфигурацией — не то что у паршивки Грейнджер, — и его это неимоверно раздражало. Спустя пару часов Драко заскучал и, плюнув на запрет, выскользнул из номера, бесшумно прокрался по коридору, по щиколотку утопая в пурпурном ворсе ковра, на цыпочках миновал стойку портье и вышел на улицу. Побродив вокруг отеля, Драко вышел на площадь Сан-Марко и понаблюдал, как туристы-маглы кормят голубей с рук кукурузой из мешочков, которые продавали здесь же бойкие шустроглазые торговцы. Ему тоже захотелось протянуть ладонь с зернышками и ощутить щекотные уколы клювов, послушать голубиное воркование, почувствовать, как острые коготки царапают кожу сквозь рукав мантии... может быть, даже посадить голубя себе на голову, как делали глупые маглы, — хохоча и щелкая вспышками своих недоделанных камер. Малфой знал, что на магловских колдографиях — фотографиях — изображения не движутся, они мертвы. Эта мысль привела его в чувство, и, устыдившись собственных дурацких желаний, Драко поспешил вернуться в отель. Хвала Мерлину, отец появился получасом позже и не узнал о его прогулке. Вечером того же дня они были в мэноре, и на этом знакомство с Италией для Драко закончилось — до сегодняшнего дня.
— Драко, посмотри! — Доминик вцепилась в его руку, подпрыгнув на сиденье. — Дельфины!
Малфой проследил за ее восторженным взглядом и увидел: метрах в ста от парома действительно появлялись и исчезали под водой сверкающие на солнце черные спины. Зрелище неожиданно захватило Драко.
— Вот! И еще — смотри, вон там... Вот, вот! — Доминик в восторге захлопала в ладоши: дельфины подошли ближе, совершенно не боясь большого корабля. Другие пассажиры тоже заметили небольшую стаю — тут и там слышались возгласы и разноголосый смех.
— Они танцуют! — заявила Доминик.
— Дурачатся, — возразил Драко.
— Устраивают нам спектакль, — пришли они к общему заключению, и спектакль этот был восхитителен(3).
Причалив в Палермо, они оставили вещи в маленькой гостинице, выпили по фруктовому коктейлю в симпатичном баре под навесом и отправились бродить по городу. В столице Сицилии было огромное количество живописных церквей и театров, разбиты красивейшие сады, так что и Драко, и Доминик забыли о времени, без устали снимая друг друга на фоне алых куполов похожей на мечеть церкви Сан-Катальдо, Норманнского дворца, кафедрального собора, триумфальной арки, фонтанов... К вечеру, выбившись из сил, они забрели в чудесную маленькую тратторию, неприметную постороннему глазу. Меню вовсе не упиралось в пиццу и пасту, а оказалось неожиданно разнообразным: Доминик выбрала себе бирани(4), а Драко — поддавшись ностальгии, — ростбиф. К обеду заказали бутылку кьянти, рассудив, что раз они на Сицилии, то вино должно быть местное. Обсуждая с женой осмотренные днем достопримечательности, смакуя терпкое, дышащее солнцем вино, Малфой чувствовал, как тугой ледяной узел внутри потихоньку распускается. Надо почаще путешествовать, рассеянно отметил он, закуривая, — тогда, пожалуй, жизнь заиграет новыми красками... его новая жизнь. Было так хорошо сидеть здесь, в тени бергамотов, лениво прислушиваясь к нарядной итальянской речи; а если прикрыть глаза, то можно представить, что напротив — не Доминик, а... Тупая игла вошла в сердце, заставив открыть глаза, и радужный мир вокруг разом померк. Доминик примолкла, с тревогой наблюдая за его изменившимся лицом: словно на солнце набежала туча, и сразу стало холоднее.
— Драко? Все... нормально?
Малфой вздрогнул.
— Все нормально, — он разлил по бокалам остатки вина, подозвал официанта и попросил счет.
— А... — Доминик растерялась. — А как же десерт?..
— Обойдемся без десерта, ладно? — Малфой посмотрел сквозь нее. — Закажем в номер мороженое. Я устал.
Доминик тихонько вздохнула и вынула из сумочки зеркало, чтобы не видеть отсутствующего выражения серых глаз.
В гостинице ждал сюрприз: поднявшись в номер, они обнаружили на подоконнике пеструю сову. Доминик завороженно разглядывала необычную птицу, а Малфой недоумевал: как, собираясь в Италию, он мог забыть про Забини? Его сову он хорошо помнил — как, впрочем, и все слизеринцы его выпуска, — еще бы: только Блейз Забини мог завести себе рогатую неясыть(5). Драко отвязал кусок пергамента, сорвал щегольскую, черную с золотом тесемку, развернул письмо и, пробежав его глазами, чертыхнулся.
«Buongiorno, signor Malfoy, sono contento di vederLa alle coste della Sicilia soleggiata, che Merlin la benedica per sempre! Spero che Lei passi bene il tempo…(6)»
Доминик, с любопытством разглядывающая сову, посмотрела на него выжидающе. Малфой приставил к пергаменту палочку, пробормотал заклинание — листок на миг засветился розовым и погас.
«…Io vorrei invitare lei e la sua bellissima moglie alla frugale cena che si terra' nel mio podere a Catania…(7)»
Драко дернул плечом и применил другое заклинание: на этот раз пергамент зашипел, испустив маленький фейерверк золотистых искр, но снова вернулся к первоначальному виду.
— Да чтоб тебя, позер драклов! — Малфой не знал, злиться ему или хохотать. Он протянул послание Доминик. — Будь добра, переведи это... — теперь он смотрел на жену выжидающе. Доминик зачарованно взяла в руки пергамент, осторожно поднесла к глазам и улыбнулась, вчитавшись в затейливо выписанные закорючки.
«… e'gradito un cenno di adesione…(8)»
— Ну, что там? — нетерпеливо поинтересовался Малфой, и Доминик прочла вслух:
— Приветствую вас, сеньор Малфой, на берегах солнечной Сицилии, храни ее Мерлин во веки веков! Искренне надеюсь, что вы проводите время со вкусом, наслаждаясь каждой минутой, — как и должно быть на благословенном острове, — и беру на себя смелость пригласить вас и вашу очаровательную супругу на скромный ужин в моем имении в Катании... Ай! — Доминик взвизгнула и подскочила, изумленно вытаращившись на сову: та, мелко переступая по столу когтистыми лапами, незаметно подобралась к ней и клюнула в бедро.
— Не бойся! — Малфой шагнул к столу и ухватил зажмурившуюся птицу за длинную белую бровь. — Уймись, бестия!
— А что ей не понравилось? — растерянно спросила Доминик, потирая укушенное место.
— Что ты читаешь письмо, адресованное мне, — объяснил Драко. — Не обращай внимания, она всегда такой была.
Сова съежилась и сидела смирно, выжидая, когда Малфой отпустит пушистую бровь — лишь пощелкивала клювом, выражая возмущение.
— Ну что там дальше? — поторопил Драко, и Доминик, хихикнув, закончила:
—...в моем имении в Катании — адрес приведен ниже. Жду вас завтра в любое время, но недурно было бы получить ответ с указанием приблизительного часа. Засим откланиваюсь и с нетерпением жду. Блейз Забини... О, здесь еще постскриптум, — перевернув листок, Доминик расхохоталась и озвучила: — Малфой, не трогай Амбру за брови!!!
Драко закатил глаза и отпустил сову, погрозив пальцем, — та моргнула, ухнула и, гневно шевеля поруганными бровями, повернулась спиной. Малфой нашел перо, сел за стол и настрочил на обороте — прямо под постскриптумом — короткий ответ.
— Пафос и извращенное чувство юмора — это Блейз, — объяснил он Доминик, привязывая пергамент к лапе дующейся совы. — Лети, птичка, привет хозяину... да чтоб тебя! — на прощание та успела цапнуть его за палец. Он переглянулся с Доминик, и оба расхохотались.
_________________________
(1) Некромортус или Мертвая вода — это зелье способно убить живого мертвеца, призрака и даже того, кто открыл для себя бессмертие (согласно Рецептуре зелий Запретной секции на herbalogya.ru)
(2) Снова вечер краснеет В облаках на закатном просторе, Ночь приходит и с нею Пустота, как глубокое море… …глубокое море… (итал., перевод Евгения Рыбаченко)
Адриано Челентано «Признание»
(3) Диалог о дельфинах почти дословно подрезан автором в 31-й главе романа Александры Рипли «Скарлетт» — величайшего фанфика всех времен и народов:))
(4) Бирани — изысканное блюдо индийской кухни из риса, приготовленного вместе с мясом или овощами.
(5) Рогатая неясыть — Рогатая неясыть — Lophostrix cristata — сова средних размеров; характерной особенностью этой совы является ее запоминающаяся внешность: у нее ярко-белые широкие «брови», которые идут к длинным «ушкам», также белого цвета.
(6) Приветствую вас, сеньор Малфой, на берегах солнечной Сицилии, храни ее Мерлин во веки веков! Искренне надеюсь, что вы проводите время со вкусом… (итал., перевод Arlette, La Mora).
(7)…беру на себя смелость пригласить вас и вашу очаровательную супругу на скромный ужин в моем имении в Катании... (итал., перевод Arlette, La Mora).
(8)…недурно было бы получить ответ с указанием приблизительного часа... (итал., перевод Arlette, La Mora).
Voyage, voyage, Ne t`arretes pas. Au dessus des barbeles, Des coeurs bombards Regardent l`ocean(1).
Desireless «Voyage, Voyage»
Я не знаю, зачем мне ты И зачем мне рука твоя, Я не знаю, зачем мне ты, Может, сам от себя скрываю…
Маленький принц «Я не знаю, зачем мне ты»
— Ты сегодня рано! — крикнула Гермиона, услышав шум у входных дверей. — Хочешь чаю или сразу ужинать?
— Чаю — это прекрасно... А ты будешь есть? — Луна появилась на пороге гостиной.
— Конечно, я дожидалась тебя, — Гермиона улыбнулась. Подруга не умела есть в одиночестве: не будь компании, она готова была питаться одним чаем. — Тоби, накрывай, пожалуйста, — произнесла Гермиона в воздух, и спустя минуту на столике у камина появился поднос, а домовик смиренно сложил ручки, благоговейно глядя на хозяйку.
— Спасибо, ты можешь идти, — улыбнулась она, и эльф, просияв, исчез. Луна устроилась в глубоком кресле, по обыкновению подобрав под себя ноги, и Гермиона бросила ей на колени пушистый плед.
— Замерзла?
— Немного... — Луна обхватила пальцами кружку с дымящимся чаем и с наслаждением отпила. — Как наша принцесса?
— Спит, — хмыкнула Гермиона, подув на ложку с супом. — Уморила Оскара: боюсь, к Рождеству он облысеет. Как твои «фокусы»(2)?
— А, — Луна отложила ложку, так и не притронувшись к супу, — сегодня высадила их в левом дальнем углу — рядом с обломками мраморной феи. Помнишь, я показывала на схеме? Стефан наконец достал для меня Флорем Профектум(3), так что в этот раз должны прижиться...
Гермиона любовалась подругой: та лучилась энтузиазмом, вдохновенно и подробно расписывая, как, по ее мнению, будет выглядеть розарий уже к весне. Основательно изучив с помощью эльфов учетные книги мэнора, Луна раздобыла записи и наброски Нарциссы касаемо розария и с головой ушла в возрождение поруганной красоты. Гарри и Джинни вначале посмеивались — тем более что Луна, со свойственным ей творческим подходом, не боялась экспериментировать. Например, куст малиновых георгинов у ограды под воздействием загадочной комбинации заклинаний окрасился в цвет яичного желтка и выдавал по три бутона вместо одного на каждой ветке. «Это временный эффект», — невозмутимо заявила Луна и продолжила эксперименты на астрах, до поры оставив злополучные георгины сиять, как солнце, в темном углу сада. Новая работа — в оранжереях Кью-гарденс(4) — Луну очень увлекла и помогала ей восстанавливать розарий.
— Ну а ты как? — она наконец выдохлась и обратила внимание на суп. — М-м, как вкусно...
Гермиона чуть погрустнела.
— Да все нормально. Джинни заглядывала, — она задумчиво посмотрела на огонь, полыхающий в камине.
— Как Рон? — в проницательности Луне было не отказать: причину беспокойства подруги она определила безошибочно.
— Добился перевода, — Гермиона сердито сверкнула глазами и снова уставилась в камин. — Берет ночные дежурства, лезет в самые глухие подворотни. Первым рвется патрулировать Лютный, — она повернулась к Луне. — Что за безрассудство?..
Та подняла брови.
—Ты действительно ждешь ответа?..
— Да нет, — Гермиона устало потерла руками лицо. — Нет, не жду. Просто... чувствую себя виноватой и не знаю, что с этим делать. Он ведь мой друг! — она в отчаянии взглянула на Луну. Та опустила глаза и принялась доедать суп. У Луны было много ответов на разные вопросы — но не на все...
— Ты не можешь уехать на Рождество!
Джинни прислонилась спиной к двери, решительно скрестив руки на груди, — будто обороняясь.
— Еще как могу, — возразил Рон, невозмутимо левитируя вещи в потертый чемодан. Недолетающие до места носки выдавали сдерживаемую ярость.
— Нет, не можешь, Рон Уизли! Это твоя семья и твои друзья, это семейный праздник и это традиция, тролль тебя раздери! — звонкий голос сестры взвился на октаву, поразительно напомнив Рону материнский, и он ощутил себя непослушным подростком в позорной парадной мантии, за милю воняющей нафталином.
— А это моя работа, мать твою, ты понимаешь или нет?! — взорвался он, швыряя палочку на кровать и приближаясь к Джинни. Та хладнокровно направила на него палочку и покачала головой.
— И не смей на меня орать! — не понижая голоса, заявила она. — Тебе не кажется, что ты неверно расставляешь приоритеты — и довольно давно?
— Не кажется, — рявкнул Рон, остановившись. Что толку получить заклятие Ватных ног в коленки — это лишь вызовет досадную задержку, а он и так еле держит себя в руках, с каждой минутой все истовее желая покинуть Нору. Он молча развернулся и захлопнул крышку чемодана.
— Ты никуда не поедешь, Ронни, — голос Джинни дрогнул, и она опустила палочку. — Мама в трансе, это ее убьет...
— Не убьет, — устало отрезал Рон, не поворачивая головы. Он закончил паковать вещи и сел на кровать, сгорбившись, как печальная горгулья, и глядя перед собой. — Мама все понимает на самом деле. Пойми и ты, Джин: я вырос... Вырос из дурацких свитеров, из домашних пирогов, из этой комнаты, — он махнул рукой в сторону плакатов с «Пушками Педдл». Драгомир Горгович обиженно вильнул помелом и ушел в штопор. — У тебя есть Гарри, у Билла Флёр, у Чарли драконы... у Гермионы дочка. — Последние слова дались ему с трудом. Джинни всплеснула руками, плюхнулась на кровать и обняла его за шею, прислонившись щекой к спине.
— У тебя есть все мы, Ронни, — прошептала она его дорожной мантии, смаргивая набежавшие слезы.
Рон потрепал ее по руке и тихо договорил: — Конечно, есть, милая, конечно — есть. Я хочу найти себя, Джин. Как нашел тогда Гарри и Гермиону в лесу. Я должен, понимаешь? И я найду.
Джинни судорожно вздохнула и расцепила руки, погладив его по плечам.
— Ты возвращайся скорее, хорошо? — она запрокинула голову назад и шумно вздохнула еще раз, заставляя слезы вернуться назад. — Иначе останешься без свитера, учти!
Рон нерешительно улыбнулся и притянул ее к себе.
— Поцелуй маму, ладно? Не хочу ее тревожить, уже поздно.
— Она все равно не спит, ты же знаешь, — пробурчала Джинни ему в рукав и втянула носом слабый запах одеколона с еле уловимой ноткой табака. Такой родной запах... такой родной Рон. — Поцелую, ладно, — она тряхнула головой, мягко высвобождаясь из объятий. — Давай, проваливай уже, долгие проводы — лишние слезы. Удачи на семинаре.
Рон улыбнулся ее напускной суровости и поднялся с кровати. Не то чтобы ему так уж важен был ежегодный аврорский семинар, традиционно проходящий в Париже. Нет, ему было важно вырваться отсюда — на какое-то время — и собрать побольше свежих впечатлений, на фоне которых его нынешнее положение, возможно, увидится по-новому…
— Люблю тебя, Джинни.
— Люблю тебя, Ронни. И жду...
«Ни одного знакомого лица, драклова прорва народу — и ни одного... постойте-ка. Да ладно?..» — Рон не поверил глазам, пока «знакомое лицо» не углядело его в разномастной толпе и не замахало рукой.
— Уи-изли, глазам не верю, — весело протянула невысокая девица со жгуче-черными волосами, стянутыми в конский хвост. — По службе здесь, как я понимаю?
— А ты здесь по какому поводу? — выдавил он, глупо таращась на розетку в цветах французского флага на лацкане синей мантии.
— Младший аврор Паркинсон, Лионский отдел аврората Франции, — отрапортовала она, прищелкнув каблуками. — Ну как, Уизли? Звучит?
— К старшему по званию обращаться «сэр», Паркинсон, — машинально отреагировал Рон, продолжая пялиться на форменную мантию Пэнси. Та ничуть не смутилась, довольная произведенным впечатлением.
— Пойдемте в зал, месье Уизли, сэр, — протянула она насмешливо, — если мы не хотим пропустить вступительную речь.
Рон послушно двинулся за ней, не спуская глаз с мотающегося из стороны в сторону черного, лоснящегося, как у выставочной лошади хвоста.
В зале стоял неровный — разноголосый и разноязыкий — гул, и почти не осталось свободных мест. Пока Рон озирался в поисках пустого сиденья, Пэнси дернула его за рукав.
— Садись скорее, а то так и простоишь столбом полдня!
Он не нашелся, что возразить, и сел рядом с Паркинсон, проклиная себя за то, что краснеет — а он явственно ощутил, как загорелись уши. И не сомневался, что Пэнси это заметила. К счастью, в зал вошел пожилой крепкий мужчина в лиловой мантии, и голоса в зале моментально стихли. Мужчина внушал уважение, от него веяло силой, и он был известен: Арман Морель, глава французского аврората, по праву считающегося сильнейшим в Европе — как исторически, так и по составу. Про себя Рон считал, что британские авроры дадут фору французам вкупе с немцами и голландцами, но не мог не уважать европейских коллег. После краткой, но ёмкой вступительной речи Морель сорвал овацию и удалился, уступив место группе старших авроров, которые заняли внимание аудитории до полудня... и у Рона снова появилась необходимость разговаривать с Пэнси. Однако, к его удивлению, трудностей не возникло: Паркинсон щебетала легко и непринужденно, и как-то так получалось, что — поддакивая или отрицая, — Рон не чувствовал себя дураком. Ему не приходило в голову, что искусству светской болтовни девочек из хороших семей обучали сызмальства, и наука эта не проще нумерологии...
Поскольку Рон совершенно не ориентировался в Париже, Пэнси показала ему очень милое кафе в центре, где они и решили пообедать. У Рона разыгрался зверский аппетит: сыграли роль усталость от четырехчасового семинара и адреналин, перегоревший в крови после скандального отъезда из Норы. Аппетит пересилил настороженность, которую вызывала у него Паркинсон, и неловкость, которую он испытывал от неожиданной встречи. Сделав заказ, — Пэнси пришлось помочь Рону с переводом меню, — она неторопливо извлекла из сумочки тонкий серебряный портсигар, вытащила длинную сигарету и закурила. Рон нахмурился было, но тут же забыл о своем неодобрительном отношении к курящим девушкам, невольно залюбовавшись: очень уж органично Паркинсон смотрелась с этим своим игривым хвостом, за этим столиком, в этом кафе и в этом городе. Настоящая парижанка — словно тут и родилась, — и дымящаяся сигарета лишь дополняла экзотичный образ завершающим штрихом. Да и какое, по сути, ему дело до нее — это всего лишь Паркинсон, бывшая сокурсница, бывшая слизеринка... подружка Малфоя. Рон помрачнел, стиснул зубы и полез за своей пачкой. Пэнси молча наблюдала за ним с легкой улыбкой, а он хлопал по карманам в поисках зажигалки, тихо чертыхаясь сквозь зубы. Смешно, но Гарри с его магловской привычкой оказался на пике магической моды в наступившем веке: прикуривать от палочки теперь считалось дурным тоном. Разумеется, зажигалки работали не на газу или бензине, но любой уважающий себя курильщик теперь зачаровывал золотые, серебряные, латунные или медные аксессуары, и те горели разноцветными огнями.
— Возьми, — Паркинсон насмешливо подвинула ему серебряную — в тон портсигару — зажигалку: массивная, тяжелая на вид, но изящная вещица в виде змеи с глазами-изумрудами, обвивающей миниатюрную амфору. Рон подумал, что эта точно горит зеленым, и прикурил от палочки.
— В чем дело, Уизли? — резкий тон Пэнси разительно отличался от веселого щебетания. — Она не кусается.
Вместо ответа Рон мрачно затянулся, избегая смотреть на Паркинсон: его начала доставать дурацкая неловкость, которую вызывало ее присутствие. Он ощутил себя пятикурсником, пойманным Инспекционной дружиной, только на этот раз отчего-то чувствовал необъяснимую вину.
— Так что с тобой, Уизли? — повторила Пэнси, сверля его глазами из-под черных бровей. — Мы не в школе, помнишь? — Она насмешливо фыркнула и покачала головой. — Не будь смешным, Уизли... сэр, — яда в последнем слове вполне хватило бы на смертельный укус.
Гарсон принес вино — здесь его пили, как тыквенный сок, отметил про себя Рон — и разлил по бокалам.
— За свободу, Уизли! — Пэнси отсалютовала бокалом, не пытаясь чокнуться с Роном. — За свободу от условностей и за мир без войны. Аминь, — она аккуратно отпила и поставила бокал на столик. Кровь бросилась Рону в голову — взрывной смесью стыда и злости.
— А я выпью за друзей, — тихо проговорил он, поднимая бокал. — За своих — в Британии... и за твоих, Паркинсон. Франция, Италия... Азкабан, — перечислил медленно и сделал еще глоток. — Свобода — это хорошо...
— Дурак ты, Уизел, — как-то необидно вздохнула Пэнси и задумчиво прикусила зубами кончик блестящего хвоста, разглядывая Рона. — Дураком был, дураком и остался. Что ж ты ума не набрался у своей подружки, а, Рон?
Настроение испортилось окончательно. Рон никогда не был силен в словесных дуэлях, не умел язвить — лишь грубить, а когда удавалось ранить противника — не умел этому порадоваться.
— А ты что ж не удержала своего дружка? — огрызнулся он, но Пэнси не успела ответить: принесли обед.
Официант сноровисто расставил блюда на столе, подлил вина в бокалы и, почуяв напряжение между милой дамочкой и рыжим иностранцем, ослепительно улыбнулся: «Bon appetit!». Рыжий угрюмо кивнул, дамочка криво улыбнулась, и приветливый гарсон почел за лучшее удалиться. Кормили в уютной забегаловке вкусно, но двое авроров за столиком у окна этого не оценили: каждый кусок еды отдавал горечью, всколыхнувшейся в душах темным осадком, и обед прошел в напряженном молчании. Пэнси первой отложила приборы, рассеянно промокнула губы салфеткой и отпила вина.
— Я обрадовалась, увидев тебя сегодня на семинаре, Уизли. Можешь не верить, можешь хамить, но я обрадовалась — земляку. Тебе не понять этого, тебе — живущему на родине, носящему звание героя, — Паркинсон неторопливо вытащила сигарету, прикурила и продолжила, по-прежнему тихо, будто самой себе, глядя в окно застывшим взглядом. — Когда весь Лазурный берег вместе с пляжами, эти прекрасные горы, солнце, океан... все рассветы и закаты отдашь за единственный дождливый и невзрачный денек... Сердце свое вырвешь и отдашь — чтобы сдохнуть на родной земле… Как тебе это, победитель, — по силам понять? — голос Пэнси почти прервался, упав до шепота, но Рон услышал всю ее маленькую речь до последнего оттенка звука. Паркинсон повернулась к нему, и он увидел в ее глазах дождевые капли. — Солнце, Уизли... оно такое ласковое здесь... а жжет до костей, будто мы — вампиры. Мое сердце высохло, мистер Уизли, сэр. Я хочу дождя...
Рон сидел, будто связанный заклятием Немоты, не в силах отвести взгляда от темных глаз, отсвечивающих зеленым, завороженный шепотом, напоминающим шипение змеи. На мгновение он забыл, зачем он здесь и почему здесь она, и как вышло, что он слушает ее и слышит — чем-то внутри, из самой глубины?
— Отомри! — ловкие пальцы щелкнули перед носом, и морок соскользнул змеиным выползнем, облетел шелухой, как осенние листья. Рон вздрогнул и выпрямился: на душе было как-то непоправимо муторно. Он отхлебнул вина и спросил совсем не то, что хотел:
— А почему — аврорат? Ты так и не объяснила...
Пэнси помолчала.
— Да все просто на самом деле. Знаешь, Уизли... — она закусила губу, подбирая слова. — Если придет новый Темный лорд — я хочу быть на стороне победителей.
— А... а как же твои убеждения? — Рон чувствовал, что вязнет в каком-то непролазном болоте, а спасительный островок твердой суши где-то совсем рядом, но он его не видит.
— Убеждения? А что это, Уизли? — Пэнси заинтересованно вгляделась в его лицо и повторила нараспев: — Убеж-де-ния. Это то, что кто-то вложил в твою глупую, восприимчивую голову, чтобы получить послушную марионетку, готовую бежать, ловить, защищать и нападать, искать и приносить, а если придется — так и умереть? — голос взвился к потолку и звонко растаял там, как парок от дыхания в морозном солнечном дне. — Нет, Уизли, я не готова умирать за убеждения, — теперь она мягко втолковывала Рону, как несмышленому первокурснику. — Я умру за свою семью, если будет нужно. Я не задумываясь спрячу друга — будь он трижды преступник; я убью и предам любого, кто посягнет на жизнь тех, кого я люблю, — теперь она говорила жестко, и Рон снова поразился неуловимо быстрой перемене. — Вот мои убеждения, Рон Уизли, и если тебя они не устраивают, ты можешь расшибить свою упертую рыжую башку о Биг-Бен или об Эйфелеву башню, раз уж ты здесь, а можешь — об пол в сортире этой забегаловки, полная свобода действий. За свободу! — Пэнси одним махом допила вино, и Рону на миг показалось, что она сейчас шарахнет бокал оземь, поставив точку в тихой, но страстной речи. Однако стакан вернулся на место с легким деликатным стуком: эта девушка потрясающе управлялась со своим темпераментом, которым, как оказалось, была одарена весьма щедро. Не сводя с нее глаз, Рон поднял руку, и официант в ту же секунду бесшумно возник у столика с неизменной улыбкой. Рон не глядя рассчитался, допил свое вино и наконец произнес:
— Пойдем на воздух?
Пэнси кивнула, он поднялся и, помедлив, протянул руку.
Недоговоренное повисло между ними звенящим молчанием, более осязаемым, чем даже сказанное. Молчание нарушила Пэнси, и Рон облегченно выдохнул.
— Завтра вас по программе потащат на экскурсию... — медленно проговорила она и, помолчав, закончила: — Я могу показать тебе свою Францию. Если хочешь.
На пару мгновений их взгляды перекрестились — решимость и смятение, — Рон кивнул, и прежде чем успел опомниться, Пэнси шагнула к нему, прижалась и аппарировала их обоих к подножию Эйфелевой башни.
Башня Рона впечатлила... впечатлили и мост Мирабо — самое романтичное место в городе, — и Елисейские поля. Но по этим местам «в порядке обязаловки», как фыркнула Пэнси, его провели и на следующий день вместе с остальными иностранцами. А вот старый дом в третьем округе на рю де Монморенси — самый старый дом в Париже, — по городской легенде построенный в пятнадцатом веке самим Николасом Фламелем, ему показала Паркинсон. Она же таинственным шепотом поведала ему, что гуляя в окрестностях, можно встретить самого алхимика... тем более, что тела его в могиле не обнаружили. Самый узкий дом — чуть больше метра в ширину — они нашли на рю дю Шато Д`о. Маглам было невдомек, что если постучать по двенадцатому снизу и четвертому слева камню, а потом легонько нажать двумя руками сразу — обязательно одновременно! — на одинаково поцарапанные камни оттенком чуть темнее прочих, то можно попасть на волшебную улицу Фарфелу.
— Да это же... Лютный переулок?.. — ошарашенно воскликнул Рон, и Пэнси довольно ухмыльнулась.
— Добро пожаловать в Париж, Уизли, сэр! — на щеках ее играл румянец, глаза блестели, и Рон неожиданно вспомнил, как в Хогвартсе они дразнили Паркинсон мопсом. Девушка, с которой он провел сегодняшний день, на мопса не походила. Неистощимостью своих познаний о столице чужой страны, где была вынуждена жить, она, скорее, напомнила ему Гермиону... а в остальном не была похожа ни на кого. Яркая, непредсказуемая — Рон не мог не признать: к ней тянет. Она вызывала в нем такие противоречивые эмоции, что он терялся. До сих пор с людьми, которых он знал и встречал в жизни, все всегда было ясно: Малфоев он ненавидел, Гарри был предан всей душой, Гермиону — любил... Как относиться к Пэнси Паркинсон, он не понимал. И копаться в себе ему совершенно расхотелось: такого необыкновенного дня в его жизни не было очень давно. Рона словно выпустили из душного подвала, где держали так долго, что он досконально изучил каждый кирпич в стенах и полу своей камеры. Узника хорошо кормили и регулярно выпускали погулять, но цепи... хорошо смазанные, с подбитыми мягкой кожей наручниками — чтобы не натереть запястья... И самое паршивое, в чем пришлось-таки признаться себе: этими цепями сковал его злейший враг — Рональд Уизли. Он сам.
Когда сумерки за окном превратились в темноту, а Фарфелу стало заметать снегом, и пыльная бутылка на темном от времени и въевшихся пятен столе опустела, Рон наконец почувствовал, что его отпускает. Шумный кабак не был лишен очарования и даже некоторого шарма — так по-французски, даже грязь здесь казалась какой-то ненастоящей... сувенирной. А вот вино было по-настоящему хорошим, разговор — по-настоящему интересным, и он было собрался предложить заказать еще, как Пэнси вдруг замерла и уставилась куда-то поверх его плеча.
— Разорви тебя горгулья — Драко Малфой!
Рон медленно обернулся, проследив за ее взглядом, и увидел: острый профиль, зализанные волосы, перевязанные лентой, — точь-в-точь хоревый хвост — поверх черной куртки с поднятым воротником. Бледная немочь — его беда и проклятье. Малфой словно почувствовал тяжелый взгляд и повернул голову, встретившись с ним глазами. Пару секунд Драко оценивал картину: Пэнси, Уизли, бутылка «Золотой Мантикоры», после чего встал и размеренным шагом направился к их столику.
_______________________
(1) Полет, полет, Тебя не остановить. Над колючими проволоками, Над разбитыми сердцами, Глядя на океан...
Перевод Елены Сергеевой
(2) Focus (NOAgut) Noack Германия, 1997 — сорт чайно-гибридных роз. (3) от лат. Florem — цвет, цветок и Profectum — прогресс, рост. (4) Кью-гарденс, Королевские ботанические сады Кью, Сады Кью — комплекс ботанических садов и оранжерей площадью 121 гектар в юго-западной части Лондона между Ричмондом и Кью.
Ты слышишь, слышишь Как сердце стучится, стучится По окнам, по окнам По крыше, как дождик Твой нерв на исходе Последняя капля Последний луч света Последний стук сердца
Найк Борзов «Последняя песня»
Зима в сердце, на душе вьюга Ты понимаешь, что мы друг от друга Далеко
Гости из будущего «Зима в сердце»
Белый песок, шорох волн, лижущих полосу прибоя... все так и было, только песок — черный. Малфой никогда не видел вулканического песка, в отличие от Доминик, но та все равно пришла в восторг. И было от чего: оказалось, черный пляж — это красиво. Напоминает ночное небо, упавшее на землю под утро и тающее под солнцем, мерцая тут и там неуловимыми искорками-звездами. Забини выглядел обожравшимся сметаны котом, слушая восторженный лепет Доминик, и знакомое выражение превосходства в раскосых маслянистых глазах бесило. Драко закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул, представляя, что веселый визг и гортанный смех, доносящиеся из воды, — не более чем крики чаек. Неистощимый на выдумки Блейз придумал очаровательное развлечение для его жены: левитировать ее над волнами — Доминик раскидывала руки и кричала, что летит, — и неожиданно опускать в воду. Фонтаны брызг, сверкающих на солнце, и захлебывающийся хохот раздражали Драко. Приглашение Блейза он принял отнюдь не из вежливости — скорее, от желания вернуть себе кусочек прошлой жизни, а Забини был ее частью. Теперь Малфой жалел о своем порыве. Блейз всегда оставался собой: ловким, умеющим приспособиться к любым обстоятельствам — вовремя прогнувшись. Необремененный излишней гордыней, присущей Драко, Блейз еще в школе умудрялся ужом выскальзывать из любых переделок; умел договориться с кем угодно о чем угодно; счастливо избежал трагедий неразделенной любви. Немало достойных сердец разбилось о его белозубую улыбку, южные глаза с поволокой и поистине восточное красноречие, но увы — Забини был законченным однолюбом, и предмет его страсти всегда был с ним — в отражениях зеркал.
Одним зимним вечером на шестом курсе Хогвартса, после разгромного поражения слизеринской команды (во многом благодаря необъяснимо блестящей игре Рона Уизли), они вдвоем засиделись у камина — остальные, убитые исходом матча, давно разбрелись по спальням. Блейз в редком порыве откровения поведал Драко, как между пятым и шестым отчимом понял, что не нужен своей матери — да в общем-то никому в целом мире. Рассказал — тихо, кусая губы, поминутно прикладываясь к бутылке пива и неотрывно глядя в камин, как в ее отсутствие проклятый магл, пятый муж, спьяну распустил свои грязные лапы в его, чистокровного волшебника, сторону, а мать, вернувшись, закатила скандал, глядя бешеными глазами сквозь Блейза. Она поверила не сыну, а своему очередному кобелю, и юный Блейз осознал, что единственный в мире человек, кому он нужен и который никогда не предаст — он сам. Прорыдав всю ночь в подушку, наутро Блейз по настоянию матери покорно попросил прощения у наглой твари, неотрывно глядя тому в переносицу — не в самодовольно ухмыляющиеся глаза, — а к вечеру добавил остроты к вечернему чаю ненавистного отчима. Запрет на колдовство за пределами Школы связывал руки, а вот с зельями, которых в доме имелось в достатке, у Забини всегда ладилось выше ожидаемого, — и тварь была наказана. Последствия не заставили себя ждать: мать, взбешенная внеплановой кончиной муженька, не успевшего переписать завещание по ее наметкам, заявила, что для всех будет лучше, если рождественские каникулы неблагодарный сын проведет в Школе. Блейз не возражал, в ответ пообещав матери избавить ее от своего присутствия на следующей свадьбе. На этот раз не возражала она, и спустя несколько дней взаимного игнора Блейз отбыл в Хогвартс. На этот раз на вокзал его провожал лишь преданный домовик Феделе — тот самый, что добавил в чай зарвавшемуся хаму указанное Блейзом зелье. Ярлычки на фиалах Забини предусмотрительно сменил сам — ну кто застрахован от ошибок, когда дом под завязку набит лекарствами?..
Губы Блейза горько кривились, а пальцы дрожали, когда он рассказывал всё это Малфою, но следующим утром Забини снова белозубо улыбался и выглядел безупречно — словно и не было минувшей ночи, осевшей на дне души горьким пеплом воспоминаний. И Драко был уверен: никто и никогда не узнает того, что узнал этой ночью он... ни от Блейза, ни от него самого. И Забини знал это тоже. Малфой сам был таким, такими были все они — отпрыски старинных родов, и большинство остались верны себе даже сейчас — лишенные состояний, выброшенные из страны, оторванные от корней. Впрочем, Забини как раз к корням вернулся, криво усмехнулся себе Драко и, лениво приподнявшись на локтях, мрачно вгляделся в полосу прибоя: две фигуры — смуглая и белая — по-прежнему резвились в волнах. Малфой позвал домовика и через минуту уже дегустировал новый коктейль с ананасом и имбирем, запретив себе думать о чем-либо вообще.
Прекрасно помня о любви Блейза валяться в постели до полудня, Малфой использовал карт-бланш «в любое время» и явился в Катанию к девяти утра. Мысль, что придется чем-то занимать полдня наедине с Доминик, ввергала его в холодную оторопь. Ночью все было проще: ночь окутывала спасительными тенями, позволяла закрыть глаза... и представить, что это сон. Порой Драко малодушно мечтал об Империусе — по крайней мере, он был бы счастлив, исполняя эти чертовы роли: примерного мужа, завидного зятя, верного сына. А ему до зубовного скрежета хотелось послать к драклам зрителей и спрыгнуть со сцены. Вместо этого Малфой объявил антракт и отправился в Палаццо дель Забини...
Блейз ничем не выказал недовольства ранним пробуждением, когда встретил Малфоев на пристани, куда они приехали на такси. Магловские способы передвижения напрягали Драко, но Доминик не могла аппарировать с ним, так же как Малфой не мог взять с собой Оскара, переправляясь в Европу каминной сетью. И если последнее его печалило — он успел сильно привязаться к щенку, сильнее, чем ожидал, — то неспособность его жены к аппарации вызывала лишь глухое раздражение; и ее в том невиновность только усиливала его. Завидев вышедших из машины Драко и Доминик, Забини лучезарно улыбнулся, махнул рукой и направился к ним танцующей походкой. Шагов с десяти Малфой, слегка прищурившись, оценил дорогую небрежность костюма Блейза, безупречную укладку и идеальный загар; он точно знал — Блейз сделал то же самое. Прямо как в школьные времена: две иконы стиля факультета Слизерин выпуска девяносто седьмого.
— Драко! Миссис Малфой, — галантно поклонившись, Забини поцеловал руку Доминик, заставив последнюю порозоветь и еще шире улыбнуться в ответ.
— Отлично выглядишь, Блейз, — заметил Малфой, обнимаясь с другом. Безукоризненно владея собой, тот совершенно свободно демонстрировал эмоции — по-итальянски экспрессивно, не считая нужным их скрывать.
— Grazie, синьор Малфой, — сверкнул зубами Забини, — а вот тебе не мешает подзагореть, британец.
Каким ветром тебя занесло именно во Францию, Малфой?
— Думаю, мы здесь как раз это исправим, — Драко показал зубы в качестве ответной улыбки.
Какого дьявола ты женился на моей невесте, Забини?
Черные, как две маслины, глаза спрятались за ресницами.
— Разумеется, исправим. Вы бывали, миссис Малфой, на черных пляжах? — обратившись к Доминик, Забини снова расцвел, сияя глазами.
— Просто Доминик, пожалуйста, — смущенно улыбнулась та.
— Ну, раз так, если синьор не против... — Забини подмигнул Малфою, — тогда — просто Блейз. Почту за честь.
Драко ухмыльнулся.
Забини протащил их по всему городу: Римский театр, Одеон, замок Урсино, собор Duomo... У знаменитого фонтана на соборной площади(1) Блейз сделал замечательную во всех отношениях колдографию: Доминик, стремясь получше разглядеть слона, взобралась на край каменной чаши, с визгом поскользнулась, так что Драко еле успел перехватить ее поперек туловища, и с хохотом упала ему на руки. У Малфоя получилось такое глупое лицо, а Доминик так заразительно смеялась — нельзя было даже предположить, что за минуту до и мгновением после происшествия Драко переругался с обоими, отчитав жену за беспечность, а Блейза — за настырность. Малфой не любил сниматься. К двум часам пополудни все вымотались — даже Блейз, — и Доминик запросилась на пляж, но прежде они отправились на виа Джордано Бруно — пообедать в роскошном «Al Gabbiano»(2) — одном из лучших сицилийских ресторанов. «Морские гады прямо из сетей», — пообещал Забини и не обманул: еда и впрямь оказалась свежей и божественно вкусной. Малфой прекрасно обошелся бы пастой с морепродуктами, но гурман Блейз настоял на рулетах из меч-рыбы. Впрочем, его выбор никого не разочаровал: Доминик клялась, что ничего вкуснее никогда не ела, Драко сосредоточенно жевал, не тратя время на слова, и время от времени прикрывал глаза; Забини довольно улыбался. После пиршества в «Al Gabbiano», завершенного восхитительным фисташковым мороженым, показалось, что сил не достанет даже подняться со стульев, однако, увидев пальмы и уловив соленый запах моря, Доминик вмиг ожила и захлопала в ладоши. Малфой смотрел на жену не без зависти, ему тоже хотелось ощутить беззаботную легкость, когда кажется: еще шаг-другой — и взлетишь, и понесешься над волнами птицей, закладывая виражи, ныряя к самой воде и взмывая в бесконечное небо. Небо, небо... однажды он уже падал в его манящую синь — лежа без сил в луговой траве, а рядом лежала Грейнджер; и Драко еще не знал, но чувствовал: она падает в небо вместе с ним. «Если бы вернуть время назад... Если бы Хроноворот... а?» — Малфой сжал зубы, усилием воли выдирая из сознания никчемную идею. Мысль безнадежно, но отчаянно сопротивлялась, оставляя глубокие, саднящие царапины внутри. Ничего бы не изменилось — ни на йоту. Он ничего бы не изменил. И от этого было еще больнее — словно в груди открылись стигматы и нещадно закровоточили... А Доминик, сорвав платье, уже бежала к воде. Блейз, неторопливо раздевшись, аккуратно повесил костюм на спинку наколдованного шезлонга и последовал за ней. Малфой проводил парочку мрачным взглядом и начал расстегивать рубашку.
— Так почему все-таки — эта девочка, Драко? — голос Блейза, негромкий и доверительный, удивительно гармонично вписывался в насыщенный морским запахом ночной воздух, плыл по нему и качался, как на волнах. Малфою казалось, что сам он заскрипит, как несмазанная телега, едва откроет рот. Он неотрывно смотрел на пару мотыльков, облюбовавших абажур лампы, мягко светившей на столик между ротанговыми креслами. Мотыльки бились о тонкие стенки, обжигаясь, отскакивали и снова стремились к мерцающему огоньку.
— Потому что эта, Блейз, — устало ответил Драко, с наслаждением затягиваясь и выпуская облако душистого дыма: сигары у Забини были превосходные. — Тебя смущает, что она сквиб?
— Если честно — и это тоже, — признался Блейз, потянувшись к бутылке. Красное вино в полумраке казалось кровью, льющейся в бокалы.
— Тоже? — Драко поднял брови, но Забини скорее услышал это: лицо Малфоя скрывала тень.
— Именно, — терпеливо подтвердил Блейз. Он вполне был готов к тому, что Малфой постарается запутать, заморочить, утопить его в пустых словосплетениях, но твердо решил утолить терзающее его любопытство. День наблюдений за этой странной парой совершенно его заворожил — и Блейз жаждал разгадок.
— Это... это решилось давно, — небрежно бросил Драко, беря свой бокал. Он почти не пил — Блейз долил ему самую малость. — Она моя дальняя кузина. Подруга детства. Нарцисса всегда ее любила, — Малфой говорил отрывисто, словно рвал на кусочки длинный пергамент, где была записана совсем другая история. Рвал и бросал, но Забини не собирался довольствоваться клочками. Он пристально наблюдал за губами Драко — на них не падала тень; эти подрагивающие губы говорили совсем иное, нежели слышал Блейз. — В конце концов, почему нет? Да, сквиб. Зато — хорошо знакомая семья. Высокое положение. Достойная репутация — сам понимаешь, — рот Малфоя знакомо скривился и спрятался за бокалом вина.
«Мерлин и Моргана, какая несусветная чушь...» — у Блейза зазвенело в ушах от фальши в словах друга. Малфой был на пределе — он это видел и в сумраке. Драко, скорее всего, и сам не знал, насколько близок к краю, зато это отлично понимал проницательный Блейз. Малфоевская интуиция и в подметки не годилась чутью Забини — слизеринца Забини, не пренебрегающего Прорицаниями у Трелони, плюющего на насмешников с Астрономической башни. Он повидал влюбленных пар в достатке, и молодоженов — тоже. Его сегодняшние гости должны были не отлипать друг от друга, неизбежно заражая всех вокруг своим счастьем. В ином случае — брак по расчету — Драко мог демонстрировать снисходительность; насмешничать над женой; закатывать глаза; вздыхать и жаловаться Блейзу на ее капризы и выкрутасы тещи; провожать глазами с шальной искоркой фланирующих мимо красоток — благо тех на острове хватало. Ничего похожего не было — Блейз не узнавал Драко. Не так уж много прошло времени... Конечно, смерть Люциуса, изгнание с родины, нелюбимая (хотя бы в этом Забини был уверен) жена — все это его подкосило, да. Но было что-то еще: в Малфое жила боль. Тщательно скрываемая от Блейза, от мира, от себя самого — безуспешно. Будто умер не Люциус, но сам Драко. И перед Блейзом сидела пустая, гулкая оболочка — инфернал, пытающийся убедить старого друга, что все в порядке. Забини передернуло от сравнения, но тем не менее Драко выглядел именно так. Жива в нем была лишь эта боль — грызущая, глодающая Малфоя изнутри, и Блейз хотел знать: что — или кто? — за этим стоит.
— Высокое положение, значит, — протянул он, снова бросая косой взгляд на губы Драко: они сжались, и вряд ли Малфой отдавал себе в этом отчет. — Ну конечно... все так просто. Подруга детства, — пробормотал он будто сам себе, и отпил вина.
Малфой со стуком опустил бокал на столик и выдвинулся из тени.
— Да! Подруга детства! В этом есть что-то ненормальное?!
Блейз прищурился: вот оно.
— Ты понимаешь, в чем ненормальность, Драко, правда? — Малфой задышал тяжелее, исподлобья буравя его глазами. — Ну да, сквиб... но дело не в этом, amico(3). Она молода, красива и интересна. С ней легко и весело, и — наверняка — не холодно в постели, что скажешь? — Забини бросил на Малфоя быстрый взгляд: по лицу последнего пробежала судорога. Блейз продолжил — обманчиво небрежно, маскируя осторожность: — То, что ты ее не хочешь — полбеды, Малфой. Ты же никого не хочешь — никого и ничего, — вот что не так.
«Не так — слабо сказано, — поправился он уже про себя. — С тобой, amico, беда... и разорви меня горгулья, если к этой беде не причастна женщина...»
Малфой снова схватил бокал, и Блейз испугался, что Драко сейчас раздавит его, как куриное яйцо, и будет много осколков, крови и возни с заклинаниями... а руки во хмелю неверны. Надо было ставить на стол серебро...
— Не хочу, и что? А ты бы захотел? Меня к драклам вышвырнули из страны — моей страны, Блейз; я потерял отца; моя мать того гляди слетит с катушек; от моей жены меня... — Малфой запнулся и заговорил снова: — Я целый год был лишен магии, Блейз. Жил, как паршивый магл, на нищенское пособие, без права даже работать, а Нарцисса едва не отправилась к праотцам... Ты внимательно считаешь мои причины быть счастливым, Блейз? Ничего не пропустил?..
Забини покачал головой и тихо возразил:
— Ничего. Но главной причины ты не назвал.
Малфой не нашелся с ответом, яростно сверля глазами Блейза, но тот не отвел взгляда, склонился над столиком и спросил в упор:
— Малфой, не финти. Кого ты оставил в Британии?
Драко разом сник, отвернувшись, и уставился в никуда. Блейзу страстно хотелось увидеть то — ту! — что видел сейчас Малфой.
— Себя, — прошептал Драко темноте, — я оставил там себя.
Забини невольно отшатнулся: ему на миг показалось, что перед ним сидит глубокий старик — седой, с запавшими глазами. Легкий порыв ветра встревожил огонек в лампе, тени шевельнулись и морок развеялся... но Блейза мороз продрал по коже.
— Dove son carogne son corvi(4)... — пробормотал он себе под нос, но Малфой не слышал. Блейз был растерян: впервые в жизни он не понимал, как вести себя с Малфоем. Тот неотрывно разглядывал сумасшедшего мотылька, бьющегося об абажур лампы, отчаянно пытаясь воссоединиться с первым — уже успевшим сгореть в вожделенном пламени.
— Да оторвись от этой чертовой бабочки, Малфой! Инсендио! — Блейз не выдержал и спалил мотылька, превратив в щепотку пепельной пыли, тут же подхваченной порывом ветра.
— А чем ты занимаешься, Блейз? — бесцветно поинтересовался Драко, вяло разводя руками. — Тут, на Сицилии. Чем ты живешь?
— А... Цветы, — Забини пришлось постараться, чтобы скрыть облегчение в голосе. — Цветами.
— Цветами?..
— Да, цветами. Вся Европа покупает цветы на Сицилии, Драко. А полмагической Европы — конкретно у меня, — сдержать довольную ухмылку он и не подумал. — На днях пришлю вам в шато самый роскошный букет роз, какой ты только видел в жизни, — пообещал он, прищелкнув языком, — вот увидишь: мои розы — просто bellissima!
Малфой внезапно зашелся беззвучным смехом, и Забини замолчал, уставившись на него с непониманием.
— Розы... Для Малфоев... — Драко сотрясался в приступах хохота, не замечая покатившихся по щекам слез. Блейз некоторое время молча смотрел на странную тихую истерику, потом взмахнул палочкой над пустым бокалом, шепнув: «Агуаменти!» и выплеснул воду Малфою в лицо. Драко поперхнулся и затих, не открывая глаз: мокрые волосы прилипли ко лбу, на светлой рубашке расплылись темные пятна. «Зато успокоился», — с сомнением утешил себя Забини и следующим заклинанием высушил одежду Малфоя.
— Извини, но...
— Все нормально, — перебил его Драко, — это мне, пожалуй, стоит извиниться.
Блейз жестом отмел его попытку и разлил оставшееся вино по бокалам.
— За тебя, Блейз, — Драко поднял свой, и Забини поразился контрасту его улыбки и черных теней под глазами. — За твое гостеприимство — выше всяких похвал — и за твой успех!
Бокалы тихо зазвенели, ударяясь друг о друга, и Блейз на мгновение решил, что ему показалось, а на деле — все не так уж и плохо в потемках малфоевской души... но это мгновение прошло и кануло бесследно: своей интуиции он доверял безоговорочно.
Следующим утром — рано, пока Доминик и Блейз еще спали, — Малфой аппарировал в гостиницу, забрал немногочисленный багаж и рассчитался за номер, объяснив любезному портье, что оставшиеся дни отдыха он и синьора Малфой проведут у друзей. Вернувшись в Палаццо дель Забини, он застал жену и друга мирно завтракающими на солнечной веранде. Сам он не был голоден, но утро было таким тихим и солнечным — им хотелось наслаждаться... Драко выпил мангового сока, и, покончив с едой, все трое отправились гулять в национальный заповедник у самого подножия Этны — «дружелюбного вулкана», по выражению местных, — раз в сто пятьдесят лет стирающего с лица земли какой-нибудь поселок. Но последнюю сотню лет Гора Огня — так звучало «Этна» на арабском — вела себя спокойно, а последнее крупное извержение случилось восемь лет назад, успокоил Малфоев Блейз. Доминик без устали носилась между фруктовыми деревьями, восхищаясь райским уголком лета в преддверии зимы, а Забини с удовольствием снимал ее на колдокамеру, благоразумно не направляя объектив на Драко, дразнившего Блейза чокнутым папарацци. Следующие десять дней прошли как один: прогулки по острову, черный пляж, ласковое море, фруктовые коктейли, вкуснейшая еда, солнечно-легкое вино, смех и полуночные беседы... Обо всем на свете — кроме оставленной Малфоем на родине тайны.
Тепло распрощавшись с Малфоями на пристани, пообещав Доминик сюрприз с совой в ближайшие дни и крепко обняв Драко, Блейз долго стоял на пирсе, задумчиво глядя вслед парому. Он скучал по Британии, да — больше, чем позволял себе признаться даже Малфою. Что ж, никто не мешал ему воспользоваться правом свободного въезда в страну, пусть даже мать и продала дом после их свадьбы с Асторией. Почему бы не встретить там Рождество? А заодно навестить Малфой-мэнор: как-то вышло, что он так и не спросил у Драко, на кого тот оставил поместье. «Еще и спасибо скажет», — кивало добродетельное сознание Блейза, а чуткое подсознание вопило: «Там! Там — разгадка малфоевской беды...»
Но попасть в Британию Забини удалось лишь к следующему Рождеству — последнему в уходящем веке.
_____________________
(1) Фонтан с черным слоном — визитная карточка Катании. Происхождение фонтана затерялось во времени — существует много объяснений тому, откуда на площади возник черный слон из лавы и египетский обелиск на его спине. Самое красивое и распространенное верование утверждает, что в свое последнее извержение Этна вместе с лавой принесла в город черного слона и обелиск, которые потом случайно нашел Ваккарини, отстроивший город заново после его последнего «затопления» лавой. (2) «Al Gabbiano» — чайка (итал.) (3) amico — друг (итал.) (4) Было бы болото, а черти найдутся (итал.)
А вокруг болота — не пройти, Как натерла шею мне веревка! Кто-то разложил капканы ловко На моем заснеженном пути...
Halfblood «Душа» (2001)
Вернувшись из Италии, Драко чувствовал себя... подлеченным. Смена обстановки, целебное действие моря и солнца, встреча со старым другом — все это будто придало ему сил. Но, как оказалось, лишь для того, чтобы достойно встретить дурные вести: Нарцисса попала в клинику «Сен-Низье» — в отделение зельезависимости.
— Мама, — Драко шепотом позвал Нарциссу, заметив, что ее веки дрогнули. — Ма-ам... ты меня слышишь?
Нарцисса медленно открыла глаза, увидела сына и, сморщившись, как от боли, зажмурилась и отвернулась.
— Мам, тебе плохо? — встревожился Драко, вставая, чтобы позвать сестру, но холодные пальцы стиснули его руку.
— Сядь... — прошелестела Нарцисса, и он послушно опустился на стул. — Драко, — ее голос окреп, но на сына Нарцисса по-прежнему не смотрела. — Прости меня.
— За что, мам? — устало удивился Драко, поглаживая ее тонкие пальцы.
— За... это, — Нарцисса вяло повела свободной рукой, имея в виду больничную палату. — Я просто... просто мне было страшно одиноко здесь без... без него. И без тебя, — она сморгнула набежавшие слезы и примолкла. Малфой тупо молчал, ощущая навалившуюся усталость. Он чертовски устал терять: дом, отца, родину, свободу... Но самой горькой его потерей была Грейнджер. Гермиона... Он не мог оплакать ее, как отца; не мог винить Министерство магии — не оно сделало за него этот выбор... он не мог ее отпустить. И быть с ней — теперь — он тоже не мог: Малфои не разводятся. А Грейнджер — не простит. Драко сводила с ума невозможность объясниться, и сам факт того, что Гермиона знает, его убивал, хотя он понимал, на что идет.
— Я знаю, мама, — наконец выговорил он, успокаивающе пожимая ее беспокойные пальцы. — Все хорошо... теперь — да. Это ты меня прости, — Драко знал: она понимает, о чем он, но никогда не поставит ему в вину не то что невнимание — даже убийство... если бы он его совершил.
— Мой бедный мальчик, — Нарцисса будто и не слышала его слов. — У вас это на роду написано, у Малфоев...
Драко непонимающе уставился на мать.
— Твой отец... его сердце было несвободно, когда мы поженились, — ее голос звучал тихо, однако каждое слово падало в душу каплей смертельного, но сладкого яда, от которого не в силах отказаться смертный. — Но мы были старше, и он... сумел: отпустить ее и полюбить меня. Может, не так, как я его любила, но... так, как мог.
Нарцисса устало вздохнула, и Драко встрепенулся — ей вредно было перенапрягаться, а этот монолог отнимал остатки сил даже у него, — но не успел ничего сказать.
— Когда родился ты, он наконец стал моим — до конца. Я почувствовала это... вот здесь, — ее бледная ладонь легла на грудь и осталась там. — К тому времени он уже был отравлен идеями Лорда... как и я, — она снова прерывисто вздохнула, и у Драко сжалось сердце при виде четко обозначившейся морщинки на лбу и скорбных складок возле губ: они уже не разгладятся, эти отметины времени и пережитой боли. — И я точно знаю, почему он так отчаянно ими увлекся — как в омут бросился... как одержимый. Он мстил, Драко, — голос матери был исполнен глубокой печали, но звучал уверенно. — Мстил всему миру, маглорожденным... себе самому. Я винила себя, Драко, я! — до последнего дня — в том, что меня выбрали ему в невесты, но не он. Может, больная, ненормальная, но это была любовь. И другой я не желала — никогда. Ему сломали душу... но таким он был мне еще дороже — до слез, до крови... Я готова была идти за ним на смерть, но он этого не допустил бы... он и не допустил.
«Любая любовь, Драко... любая... есть дар...»
Он сполз со стула и опустился на пол, прижавшись горячим лбом к руке Нарциссы.
— Я не хочу как он, мама... — прошептал Драко в больничное одеяло. Сухие глаза горели: мерзавцам не по статусу плакать. — Не хочу...
— Я тоже не хочу, малыш, — Нарцисса с усилием повернулась на бок и прижалась губами к его волосам, и гладила, гладила его затылок, шею, плечи, стараясь утешить — как в детстве. Да только детство кануло в прошлое: безвозвратно и так давно, что он уже не помнил.
О первом Рождестве в шато Эглантье Малфой мог сказать одно: у него бывали праздники и повеселее. Поместье разукрасили волшебными цветными фонариками; в центре бального зала поставили огромную мохнатую ель, на заиндевелых — вопреки пылающим каминам — ветвях резвились крохотные феи, осыпая неосторожно подошедших разглядеть старинные шары разноцветными, сверкающими снежинками. Дом наполнился чарующими ароматами чесночного супа, бределей и горячего шоколада. Драко бродил по праздничному поместью призраком, и призраки населяли его голову: картинки из детства, елка в Малфой-мэноре, улыбающийся отец в парадной мантии, нарядная, веселая мама... Интересно, нарядили эльфы елку в мэноре? В прошлое Рождество Малфои обошлись без нее: что толку играть в праздник, которого нет?.. Хотя мудрый Тоби все же украсил окно в гостиной омелой, а на дверь повесил венок из остролиста. Рождественскую ночь Драко с матерью провели в креслах у камина: на столике горели красные свечи и красовался маленький сливовый пудинг с традиционно запеченной в нем горстью сиклей — на счастье. Малфои выпили за надежду и загадали желание... которое не сбылось, но в нынешнее Рождество его уже не загадать. Да, наверное, сейчас в мэноре стоит большая нарядная елка — может, не такая большая, как в Эглантье, ведь больших приемов не ожидается, — и Гермиона... Впрочем, с чего бы ей сидеть на Рождество в одиночестве — наверняка отправится на Гриммо, или куда там... в Нору, к Уизлям: вряд ли ее бесноватые друзья захотят встречать самый волшебный праздник в родовом гнезде Малфоев. А он, Драко, мог бы поцеловать Грейнджер под омелой... при мысли об этом — и о том, что было бы дальше, — у Малфоя сладко заныло под ложечкой, и тут же левая сторона груди взорвалась горячей болью. Хвала Мерлину, он слонялся по заснеженному саду, и никто не видел, как он пошатнулся, схватившись за грудь, оступился и нелепо рухнул прямо в сугроб. Боль ушла так же внезапно, как и появилась, но и пары мгновений с лихвой хватило, чтобы на лбу выступила холодная испарина, а руки противно задрожали. Сидя в снегу, Малфой неожиданно остро ощутил, как близок к срыву. Во Франции жилось хорошо: приятный климат, красивый дом; Драко здесь любили или, по крайней мере, ценили; но все это ему не было нужно... без главного. Драко Малфой заложил бы душу — или то, что от нее осталось — за одну-единственную встречу, слово, взгляд... прикосновение. Он не ждал от себя такого — никогда... Считалось, что Малфой не обладает особенным темпераментом — только не он, — но порой внутри бушевали такие бури, что ему становилось страшно до одури... страшно потерять контроль. «Тихая вода бежит глубоко(1)», — говорила о Драко бабка Друэлла. Эти бури — блэковское в его крови, так тихонько объясняла ему мать: ее хрупкая оболочка тоже была омутом, но — может, в силу того, что она родилась женщиной, — Нарциссу они не терзали так сильно.... Механически обнимая ночами льнущую к нему Доминик, Малфой старался отрешиться от происходящего и со временем в этом преуспел: в умении притворяться равных ему было немного. Тело безупречно справлялось и без участия души — на рефлексах, на физиологии. Но в иные часы, когда он бродил по саду, или таскался по Парижу, или одиноко торчал на веранде — в глухие предрассветные часы, прокравшись туда из супружеской спальни, словно вор, — так и не сумев уснуть... В те часы Малфой жестоко жалел, что не сгорел в Адском огне при штурме Хогвартса, а теперь этот огонь выжирал его изнутри.
Рождественский ужин был тихим и домашним: на столе стояли нарядные подсвечники, индейка с каштанами, праздничное полено; за столом не было Нарциссы. Это было самое одинокое Рождество в жизни Драко Малфоя — хотя его окружала новая семья.
Новый год в Эглантье встречали традиционно: с толпой гостей, фейерверками и горой подарков. Драко почти всю ночь просидел возле Нарциссы — как раз накануне выписанной с кучей рекомендаций и наставлений, — оставляя ее лишь для редких танцев с женой: на этом настояла сама Нарцисса, заверив сына, что с ней совершенно точно все хорошо. Однажды она уже обещала ему, что больше не даст слабину... но это было до смерти Люциуса, а сейчас Драко сомневался, что когда-нибудь еще поверит матери, если она скажет: «Я в порядке»...
Когда впоследствии Малфою приходилось вспоминать об этой зиме, он понимал, что вспомнить ему нечего. Будто какой-то злоумышленник — или наоборот — стер кусок памяти... В середине января Нарциссе пришлось пройти восстановительный курс реабилитации, на этот раз в санатории «Ла Реланс»(2) в Пиренеях. Все, что смутно помнил Драко — дни в «Ла Реланс» и ночи в шато, слившиеся в сплошную серую полосу размазанного мира, как стенки аппарационной воронки. Да и себя ощущал расщепленным — между Пиренеями и Жюрансоном. Часто в поездках к Нарциссе его сопровождала Доминик: видя, как освещается улыбкой лицо матери, Малфой был не в силах отказать обеим в этих встречах. Да... зима ему не запомнилась. Зато первую французскую весну Драко Малфой, наверное, не забыл бы даже под Обливиэйтом. В конце марта Филибер де Шанталь сделал Драко полноправным совладельцем знаменитых виноградников — Мерлин видел, Малфой это заслужил, отдавая им дни и частично даже ночи, — и у него наконец появился собственный источник дохода. Это был качественно иной уровень для малфоевской самооценки и не только: к ежемесячной сумме на содержание Малфой-мэнора добавилась приличная цифра, и Драко быстро убедил мерзкий голос в своей голове, вещающий об откупе, что тот неправ. Примерно в эти же дни Малфоя начали мучить сны — точнее, один и тот же сон: в нем он неизменно оказывался в уилтширском лесу, с Грейнджер и ее музыкой. Она снова танцевала, приближаясь и удаляясь; волосы развевались, как пламя костра, и у Драко захватывало дух от ее движений и ускользающих темных глаз. В какой-то момент он не выдерживал и делал шаг в огненный круг, протягивая руки в попытке поймать Гермиону, но та всегда останавливалась так, что пылающий костер разделял их: куда бы ни метнулся Драко — она оставалась по ту сторону огня. Малфой впадал в отчаяние: во сне он не помнил, что произошло; не помнил ни смертей, ни предательства — было лишь смутное чувство утраты... катастрофической, непоправимой утраты. И его девочка ускользала от него, не даваясь в руки. Драко падал на колени, пламя лизало его протянутые руки, но он не чувствовал этой боли: та, другая — внутри — затмевала все. И в это мгновение из темноты ночного леса раздавался детский плач — еле различимый, заглушаемый налетающими тут же порывами ветра; и Грейнджер всегда, всегда чутко срывалась с места и исчезала во тьме. И Драко оставался один — на коленях у гаснущего на глазах костра. По проклятым законам сна подняться и догнать ее, найти, вернуть он не мог — не мог даже шевельнуть рукой, чтобы стереть с лица жгучие злые слезы. А потом начинался дождь... и Малфой просыпался, ощущая его холодные отметины на коже.
А в апреле привычным уже обухом по голове — на этот раз в лице смущенно розовеющей Доминик — огрела новость: он скоро станет отцом.
Тук. Тук-тук-тук. Тук-тук. Чертовски настырно, но так вовремя: через час сдавать номер, а нужно еще привести себя в порядок... будильника Рон опять не услышал. С его ролью отлично справилась чужая сова... письмо? Ему? В Париже?.. Сон сдуло, как осенний лист порывом ветра. Рон давно не получал писем с незнакомыми совами — на работе обходились служебными записками, а внеурочные вызовы приносили министерские птицы, которых он научился узнавать: у них был какой-то неуловимо канцелярский вид. Маленькая черная сипуха шустро впорхнула в номер, сбросив Рону в руки узкий конверт, привязанный к небольшой увесистой коробочке, сделала круг под потолком и улетела прочь, не дожидаясь ни ответа, ни угощения. Рон невольно подумал, что это... стильно, когда твоя сова сразу так напоминает тебя. Надорвал конверт: внутри оказался лист пергамента, исписанный с обеих сторон размашисто летящими строчками. Сердце отчего-то трепыхнулось — как бывало раньше, очень давно... тревожно, но приятно. «Какая дурь, — напомнил он себе, — это все вчерашняя вечеринка. Соберись, Уизли».
«По моим расчетам, Уизли, ты все еще в Париже. Доброе утро! И веселого Рождества, сэр, еще раз. Знаешь, я не понимаю почему, но все же возвращаюсь к нашему разговору в «Шардено». Мой отец, Уизли, никогда не примыкал к рядам сторонников Лорда, не принимал Метки — как и мама, как и я. Не знаю, почему Лорд терпел это: может, руки не дошли; может, ему просто не нравился Паркинсон-холл... может, оставил нас на потом, да не успел. Так или иначе, Рон, мы — так же как и вы, Уизли, — чистокровные не-Пожиратели. Только учились на разных факультетах и имели разных друзей, мы — разные... только и всего. И я не откажусь от своих друзей, будь они «те» или «не те»: я не Министерство магии, я всего лишь Пэнси Паркинсон, отверженная. Тот же Малфой, Рон, для меня до сих пор — веселый мальчишка, с которым полжизни вместе, с которым — все беды и радости пополам. Так было и так будет — всегда, кем бы мы ни стали, победителями или изгоями. Я не знаю, зачем говорю это тебе, просто хочу, чтобы ты знал. Власть — любая, темная ли, светлая — не тождественна справедливости. Все, чего я хочу, Уизли, — когда-нибудь вернуться домой.
Joyeux Noël(3).
P.S. Рождество значит подарки, так что передаю тебе небольшой сувенир — в память о встрече вдали от родины. Мы, эмигранты, сентиментальны, знаешь ли. Надеюсь, ты больше не боишься прикоснуться. Зеленый, Рон, просто цвет — один из семи. Сотри его из спектра — и картина мира станет ущербной...
Au Revoir(4)».
Рон аккуратно сложил пергамент, спрятал обратно в конверт и взял в руки коробочку, вызывающе обернутую в серебряную бумагу с зеленым бантом, погладил пальцем блестящее ребро и потянул за ленту. Внутри оказалась зажигалка — та, от которой он демонстративно отказался в кафе. Сейчас он держал ее на ладони, задумчиво глядя в окно: туда, где в морозной синеве бесследно растворилась маленькая глазастая сова, так похожая на свою хозяйку. Из оцепенения его вывел мелодичный перезвон гостиничных часов: бросив взгляд на старинный циферблат и на собранную сумку, Рон неторопливо вытащил из пачки сигарету и щелкнул серебряной зажигалкой. Зеленый огонь горел ярко и чисто. Просто цвет... Окно по-прежнему было раскрыто; Рон оперся на подоконник, вдыхая холодный воздух чужого утра, и снова задумался о неожиданной встрече в «Дохлой устрице». Признаться, она не была такой уж неожиданной: Рон собирался во Францию с этой мыслью — он хотел встретить Малфоя. В мечтах он приветствовал его Авадой в лоб, предварив проклятие кратким напутствием... лишь в мечтах. Но увидев Драко в «Устрице», Рон слегка растерялся: тот не был похож на врага — скорее, на жертву. Рон не подозревал о грядущем прибавлении в малфоевом семействе; не догадывался, чего стоило Драко дожить до этого Рождества и не свихнуться; не знал, что если раньше Малфой чувствовал себя в ловушке, то теперь захлопнулся капкан — вонзив стальные зубы прямо в шею. И ладно бы это был простой капкан, но нет — чудовищная конструкция, смонтированная из безнадежной тоски и злости; вины, ставшей тенью Малфоя; иррационального страха перед будущей ролью и совершенно нового, незнакомого чувства — к неродившемуся ребенку. Драко был уверен: будет сын. Мешанина этих ощущений сводила его с ума, и — как прежде в уилтширские луга — он бежал от них на виноградники. С ранней весны Малфой вкалывал там не хуже эльфов: обрезка, катаровка, пасынкование, обломка, подвязка, чеканка, уборка урожая, снова обрезка... Не было нужды участвовать в каждом этапе работ, но Драко, как одержимый, вникал во все мелочи — с утра и до поздней ночи, — как в первые месяцы. Филибер даже забеспокоился, но Драко уверил его, что все в порядке: просто он, Малфой, хочет постичь искусство виноделия в полной мере, от и до, раз уж он — полноправный совладелец большого хозяйства... Собственно, Доминик и без него не страдала от недостатка внимания: Бланш и Нарцисса окружили ее такой заботой, что скрыться от нее хоть ненадолго было сложно. Малфой, разумеется, подозревал, что при всем этом жене сильно не хватает именно его — его внимания, его тепла, его участия, — но каждый вечер лишь мучительным усилием заставлял себя вернуться в дом, где светились новым счастливым знанием ее невозможные глаза. Как-то наедине с собой Драко даже пришел к неутешительному выводу о том, как фатально много «счастья» принесли ему в жизни зеленые глаза. С лихвой хватило бы и Поттера, но судьба выждала и преподнесла ему бонус в виде Доминик. И все же... конца года Малфой ждал с трепетом и тайным нетерпением. Он станет отцом... отцом. Станет для своего сына целым миром — каким был для него Люциус. И еще кое-что новое открыл для себя Драко вместе с этим сладко щемящим предчувствием: непоправимое осознание, что будет любить своего ребенка, даже если тот окажется сквибом.
Всего этого не мог знать Рон Уизли, когда наблюдал, как Малфой приближается к их столику, глядя мимо него — на Пэнси. Искусно игнорируя Рона, он обогнул его и обнял Паркинсон, порывисто поднявшуюся навстречу.
— Пэнс...
— Драко! — Пэнси спрятала лицо у него на груди, пряча навернувшиеся слезы. — Гад неуловимый...
— Потому что никто уже не ловит, — пошутил Малфой, целуя ее в черную макушку. — Ну что ты, милая? Я здесь, — он осторожно отстранился, легко перехватив ее запястья: Пэнси порывалась ударить его стиснутыми кулачками.
— Ты второй год здесь, а так и не удосужился навестить! — она сдалась без боя, улыбаясь сквозь слезы и неотрывно глядя на Малфоя снизу вверх. Он ответил ей таким же теплым взглядом и так покаянно свесил голову, что Пэнси не выдержала и рассмеялась, высвободив руки и ласково гладя Драко по щеке, угадывая в его обманчивых пасмурных глазах все, что читала между строк в письмах те долгие месяцы, пока Малфой уклонялся от встречи. Он не отвел взгляда, покорно позволяя угадывать... почти все; потом снова прижал ее к себе и погладил по волосам. Рон безмолвно взирал на эту сцену, ощущая неловкость, будто подглядывал в замочную скважину: столько личного в ней было. Этих двоих очевидно связывали тонкие, прочные нити; та светлая дружба, какая бывает лишь между мужчиной и женщиной, у которых: а) «все уже было», б) они поняли, что из этого ничего не выйдет и в) сумели остаться друзьями. Они могут позволить себе ту легкую свободу, лишенную настороженности и неозвученных, но предполагаемых обязательств, которой никогда не будет в псевдодружбе двоих, не прошедших испытание любовью... или ее подобием. Свобода, какой никогда не будет у прошедших это испытание, не сумев обойтись без потерь.
— Уизли, — констатировал Малфой, отпустив наконец Пэнси. Сам он остался стоять — за спинкой ее стула, положив руки ей на плечи. Этот невинный жест вышел у него настолько собственническим, что Рона передернуло. Драко не преминул отметить это знакомым движением бровей.
— Он самый, — мрачно подтвердил Рон, закипая. Он уже не хотел ни убить Малфоя, ни даже банально врезать тому по наглой, хоть и осунувшейся, морде. Он просто хотел, чтобы Драко Малфой никогда не рождался на земле.
— И какими судьбами вы, ребята, пересеклись в этом чудном месте? — ослепительно фальшивая улыбка не смутила Рона: он прекрасно видел, как впились в его лицо блеклые малфоевы зрачки и как его руки, отпустив плечи Паркинсон, намертво вцепились в деревянную спинку.
— По работе, Малфой, — процедил он, изучая своего счастливого соперника; впрочем, каким-каким, а счастливым тот не выглядел точно. Малфой выглядел больным. — А ты как поживаешь?
— Уизли, не пытайся быть вежливым, — поморщился Драко, — тебе не идет. Будь собой, так привычнее.
Пэнси молча таращилась на Рона: Малфоя она видеть не могла, но кожей чувствовала звенящее напряжение, так не вяжущееся с небрежно звучащим голосом, — оно исходило от него болезненными волнами. От них обоих.
— Как скажешь, Пожиратель, — легко согласился Рон, с удовольствием отметив, как дернулся Малфой. — Ты прав: мне плевать, как ты живешь. А если что понадобится — узнаю из газет, — он нажал на последнее слово и снова ощутил мрачное удовлетворение от судороги, пробежавшей по лицу Драко.
— Увы, моя скромная жизнь до сих пор представляет интерес для писак, — скучающе заметил Малфой. — Казалось бы: столько прославленных, успешных героев в Британии, а бестолковые журналюги дотащились до самых Пиреней по следам презренного Пожирателя...
— Предел мечтаний — мелькать в сомнительных статейках о собственной гнусности? Тут ты в точку, Малфой, — тяжело произнес Рон, и Пэнси бессознательно выпрямилась, будто пытаясь заслонить Драко. Тот успокаивающе похлопал ее по плечу, сунул в рот сигарету и прикурил, бросив сквозь зубы:
— Не говори о том, в чем ни черта не смыслишь, Уизли. Не кажись дурее, чем ты есть.
— Я лучше буду дураком, но не скотом, Малфой, усвоил? Или помочь? — Рон встал, неуловимо подобравшись. — Ты же вроде не тупой? Мразь порядочная, но ведь не идиот?
Пэнси резко обернулась и обнаружила Драко в такой же позе. Из-за соседних столиков на них поглядывали с интересом, а бармен за стойкой кидал внимательные взгляды, не прекращая, впрочем, перетирать засаленной тряпкой стаканы. Она снова повернулась к Рону и вскочила, но Драко аккуратно отодвинул ее в сторону и шагнул вперед.
— Не стоит, Уизел, может не выйти объяснение, — прошипел он почти нежно. — Заблудишься в словах, опозоришься перед девушкой. Впрочем, тебе не привыкать, правда? — Пэнси вцепилась в его рукав, но Драко не замечал: эти двое, похоже, никого сейчас кроме друг друга не видели. — Девушки любят подонков, да, Уизли? Лишь они оставляют здоровых потомков...
Мощный удар в челюсть впечатал кривую ухмылку Драко в его зубы — хотя ему успело показаться, что прямо в мозг, — и «Дохлая устрица» исчезла, словно кто-то распылил перуанский порошок(5).
______________________
(1) Still waters run deep — аналог русской пословицы «В тихом омуте черти водятся». (2) relance — возрождение, выздоровление (фр.) (3) — веселого Рождества (фр.) (4) — до свидания (фр.) (5) — Порошок мгновенной тьмы.
A day or two ago, The story I must tell I went out on the snow And on my back I fell
James Pierpont «Jingle Bells»
У Малфоя ныли зубы и слегка кружилась голова. Плюс ко всему, он не понимал, где находится: слишком низкий потолок, мелькающие в полумраке огни, неприятный гул... узкая неудобная кровать — ноги почему-то на полу, и подушка... Драко резко приподнялся, и чьи-то руки мягко, но крепко его придержали.
— Ш-ш, мы еще не приехали. Потерпи, — голос был родным, Малфой сразу вспомнил сегодняшний вечер на Фарфелу и тихо застонал, закрыв глаза рукой.
— Тебе больно? — встревожилась Пэнси, склоняясь над ним. Свесившиеся волосы щекотали ему лицо. Драко молча замотал головой и судорожно вздохнул, не опуская руки. Лежать вот так, на коленях у Пэнс, спрятав глаза за ладонью, казалось безопасным, но реальность требовала возвращения.
— Где мы, Пэнс?
— В такси.
— В такси?
— А мне надо было расщепить тебя аппарацией? — огрызнулась Пэнси, вглядываясь куда-то вперед.
Следит за дорогой, подумал Малфой и уточнил:
— Едем к тебе?
— Да. — Пэнси помолчала, думая о чем-то своем, и не выдержала: — Что вы не поделили, Драко?!
Малфой сосредоточенно ощупывал челюсть.
— Малфой, отвечай, или я тебя сейчас выкину посреди дороги, — пригрозила она, и Драко фыркнул.
— Удивила. Я даже без палочки не пропал бы, — он уже понял, что с водителем их разделяет заслон заклинания: тот слышит лишь пустяковую беседу... о чем именно — зависит от степени испорченности последнего.
— Ох, Драко, — Пэнси удрученно уставилась на него в упор. — Ну, так что же? Кого вы делите с Уизли?.. — ее рот внезапно превратился в букву «О». — Только не говори, что...
— Не скажу, — буркнул Малфой, пытаясь подняться и сесть. На этот раз Пэнси не препятствовала, не сводя с него расширенных глаз.
— Но...
— Ни почему, Пэнс, — перебил ее Драко, с тихим стоном хватаясь за голову: он слишком резко поднялся. — Мерлин, как мне надоел этот вопрос, если бы ты знала!..
Пэнси молча изучала его профиль — Малфой избегал ее взгляда, пристально всматриваясь в пролетающие за окном снежные пейзажи. Не глядя на нее, он продолжил:
— Я знал, что ты догадаешься — ты всегда все про меня знала, — догадаешься и станешь задавать вопросы... А я не сумею тебе солгать. Я и так запутался во лжи, Пэнс.
Ее теплые пальцы накрыли его руку, потерянно лежащую на колене, и Малфой закрыл глаза, боясь не удержать непрошеные слезы.
— Мы приехали, Драко. Выходи.
— И кто там у нас такой сла-адкий? И чьи там такие гла-азки? М-м?
Кира внимательно всмотрелась в свое отражение — в переливающемся боку ёлочного шара — и наградила мать восторженным воркованием в ответ.
— Самая красивая девочка на свете, да, — подтвердила, улыбаясь, Гермиона, отошла от ёлки и аккуратно усадила дочку на пушистый красный плед с изображениями зеленых елочек, которые Кире нравилось разглядывать и ковырять. — Тяжелая стала девица, — пожаловалась она Гарри, с улыбкой наблюдающему за крестницей. Та моментально вцепилась в хвост мирно дремавшего Оскара.
— Растет малышка, — заметил Гарри. — Скоро начнет бегать — еще вспомнишь, как было спокойно носить ее на ручках.
Гермиона усмехнулась.
— Наверное. Хочешь еще глинтвейна?
— Ага, с удовольствием.
Гермиона щелкнула пальцами, и через пару минут Тоби принес новый дымящийся кувшин и чистые бокалы.
— Мы тут познакомились с дедушкой, ты знаешь? — Гермиона подула на горячий напиток и задумчиво отпила.
— Да? — Гарри заинтересованно уставился на нее. — И... как это было?
— Ну, мы бродили с ней по третьему этажу — где все эти портреты, — и я наконец решилась пройти галерею до конца. — Гермиона замолчала ненадолго и вдруг хихикнула: — Кира зовет его Люси, а он улыбается, представляешь себе это?..
Гарри пару секунд переваривал услышанное, а после расхохотался так, что Кира бросила терзать собачий хвост и разинула рот, таращась на крестного. Гермиона было возмущенно нахмурилась, но не выдержала и присоединилась к Гарри.
— Люси... не могу, — выдавил он, сняв очки и утирая слезы. — О Мерлин, я хотел бы это видеть.
— О, не стоит, Гарри, поверь, — возразила Гермиона, все еще посмеиваясь. — Он меня-то в упор не видит. Будто Кира прилетает к нему по воздуху и гулит в свое удовольствие.
— А, ну ясно, — кивнул Гарри, скривившись. — Некоторые вещи не меняются. Кира — дочь его сына, а ты — ты другое, конечно. Для Киры все будет иначе, к счастью.
— Да, иначе... — грустно улыбнулась Гермиона. — Нет, меня это совершенно не задевает — даже наоборот, забавно... Я знаю: на портретах они остаются собой. Просто... так странно все это, Гарри, — она обвела взглядом нарядную гостиную, — что я живу здесь. Что я — как ни крути — часть семьи Малфоев, — она беспомощно посмотрела на Гарри. — Ты поверил бы в такое пару лет назад?
— Нет, — покачал головой тот, — не поверил. Я верю в сегодняшний день, верю в тебя и твою дочь, и в то, что вы будете счастливы. Так, как заслуживаете, — Гарри подчеркнул последнюю фразу, видя, как Гермиона встрепенулась, собираясь возразить.
— Спасибо, Гарри, — она снова печально улыбнулась, глядя на него с нежностью.
Гарри вспомнил девочку в хижине Хагрида, глотающую слезы, потому что Малфой обозвал ее грязнокровкой, и сердце защемило. «Выходит, грязная кровь не помеха, если сердце зацепило, а, Малфой? — с горечью подумал он. — А ты ведь даже еще не знаешь, что у тебя растет полукровка-дочь... которая вот уже почти год как ни разу не видела своего чистокровного папашу. Эх, Малфой, Малфой...».
Гермиона отпила глинтвейна, держа кружку обеими руками, словно они мерзли, и сообщила:
— А еще я показываю ей колдографии Драко, — она ласково смотрела, как Кира треплет Оскара за уши. Пес так вырос, что, казалось, мог бы при желании проглотить малышку в один присест, однако проявлял поистине чудеса терпения. — Кира пытается оторвать их от страниц и пускает пузыри. — Гермиона задумчиво помолчала и добавила: — Не уверена, что она понимает, что такое «папа», но его вид определенно ее радует.
«И вряд ли она понимает, почему мама плачет, когда папа на снимках улыбается — это ведь так весело: папа на лошади, папа на метле, папа в нарядной мантии, папа с дедушкой Люси...» — закончила про себя Гермиона и тихо вздохнула.
У Гарри сжалось сердце. Он видел — второй год видел, — как счастлива и одновременно смертельно ранена его лучшая подруга. В отличие от Рона, задетого лично и вообще более упрямого, чем он сам, Гарри в душе давно смирился с выбором Гермионы. Поэтому душа за нее болела всерьез, и так же всерьез он раздумывал, как можно помочь. Сегодняшний уютный вечер стоил ему немалой крови: возмущению жены и тещи не было границ. Гермиона тоже яро протестовала против того, чтобы Гарри встречал Новый год в мэноре, но он с каким-то непонятным упрямством настоял на своем. Впрочем, Джинни в конце концов смягчилась и почти простила ему эту выходку: все же она очень любила Гермиону и безгранично доверяла им обоим. Глядя на дочь, Молли махнула рукой и утешилась присутствием на домашнем торжестве своего младшего, которого ей так не хватало на Рождество.
Именно то, что Рон вернулся из Франции неуловимо другим, и его рассказ Поттеру о поездке — в несколько ином изложении, нежели родным, — в конечном итоге и сподвигло Гарри на решение встречать Новый год в мэноре, с Гермионой, Луной и Кирой.
Отправляясь во Францию в полном душевном раздрае, домой Рон вернулся просто в ступоре. Голову яркими вспышками разрывали отрывочные образы, а в душе царил хаос. Периодически он пытался ухватить за хвост ту или иную мысль и додумать ее до логического конца, но лишь увязал все глубже. Взять того же Малфоя, несчастную лабораторную крысу: кулак Рона еще летел в его приятно обалдевшую физиономию, а сам Рон уже понимал, что не злится на него. Злость — такая привычная, так крепко пустившая корни в его душе, — медленно, но необратимо уступала место глухой тоске. Какого черта, Мерлин, какого черта... Прав был Гарри, как ни обидно сознавать: Драко Малфой не уводил у Рона девушку, девушка ушла сама. И если совсем уж честно, ехидничал в голове голос, до крайности похожий на Гермионин, она ушла до того, как нашла дорожку в Малфой-мэнор. Просто Рону Уизли, Рону-неудачнику, Рону-Чертову-Герою нужен был объект для излияния обиды и той самой злости — иначе бы он просто захлебнулся, захлебнулся и утонул в этой ржавой и горькой воде, грозящей сомкнуться над его рыжей макушкой. А кто лучше Малфоя подходил на эту роль? Риторичность вопроса даже смешила Рона — сейчас, по возвращении домой. Смешной казалась и мысль, владевшая его сознанием перед поездкой на семинар: непременно найти Малфоя и уничтожить, унизить, растоптать... Когда Малфой, как зверь на ловца, выскочил в «Дохлой устрице», Рон с неприятным удивлением обнаружил, что топтать и рвать на части... некого. Малфой привычно хорохорился, огрызался и презирал, а глаза кричали совсем другое — разное. Многое...
Ты видишься с ней как она живет чем она дышит что она говорит о чем она думает пытаешься ее вернуть что она как она она она онаонаона...
Бешеный напор безумного речитатива вырывался из серых глаз Малфоя — совсем не ледяных, куда там! — так что Рону даже захотелось поставить ментальный блок. У него это стало неплохо получаться — спасибо курсу повышения квалификации, который пришлось пройти при переводе в аврорат. Но Малфой не пытался влезть ему в голову — нет, он открылся сам. Открылся — и изверг на Рона этот поток, напоминающий сход лавины в каком-нибудь диком ущелье. В этих, как там... Пиренеях, тролль их забери. Никогда бы не поверил Рон Уизли, что в нем шевельнется жалость к Драко Малфою, но там, в «Устрице», понял: Малфой болен, его точит тот же вирус, что мучил Рона последние годы. Он знал, что такое — потерять Гермиону, и да — он знал как никто другой: Малфою больно, чертовски больно теперь жить на свете. Но, как ни странно и противно сознавать, Малфою повезло. Вряд ли тот согласился бы с этим фактом — а душевной беседы как-то не вышло, — но Рон точно знал: Малфою повезло. Он лишился любви, лишился дома, его сердце было разбито, а будущее — туманно. Но он не подозревал того, что Рон знал твердо: в Британии Малфоя ждали. Ждали так, как никакая Пенелопа не ждала никакого Одиссея, ждали и — любили. Трус, предатель, лжец — Малфой проигрывал Рону по всем статьям, но обладал таким козырем, таким чертовым джокером, что Рона просто вышибало из игры — раз и навсегда. Собственно, поэтому он и врезал Драко: несомненно, его задели слова о «здоровых потомках подонков», — Малфой и не подозревал, насколько близок к истине. Но ударил он все же за другое: за вот этот проклятый козырь. Этот удар стал для Рона точкой — в долгой, выматывающей истории ненависти к Драко Малфою; этим ударом он отпустил грехи — не Малфою, себе. И покончил с этим — раз и навсегда. Так он чувствовал и на этот раз поверил: эта страница его жизни перевернута. В душе стало пусто и легко, и Рон Уизли был уверен: он найдет чем заполнить эту пустоту. Новый год, новый век... новая жизнь. По-настоящему новая.
— Новый год, новый век... — Гарри задумчиво поднял свой бокал. — За новую жизнь?
— За новую жизнь! — Гермиона тряхнула волосами и улыбнулась — так, как умела она одна, и Гарри улыбнулся в ответ. Мгновение спустя на пороге гостиной возникла Луна — с мечтательно светящимся лицом и маленьким сугробом на голове. За ней с причитаниями спешил Тоби.
— Пойдемте на улицу! Там — сказка...
Гермиона и Гарри переглянулись и тихо засмеялись в унисон: смешному сугробу, сияющей Луне, радостному агуканью Киры. Праздник пришел в Малфой-мэнор: несмотря ни на что и вопреки всему.
Лионская квартира Паркинсонов оказалась двухуровневой и занимала половину красивого старинного дома, но, разумеется, это был не Паркинсон-холл. Пэнси стремительно миновала просторный коридор и вошла в гостиную, крепко держа руку Драко, скользящего за ней тенью. Щелкнув пальцами, она вызвала эльфа, бросила ему несколько слов, и через пару минут запылал камин, а на стеклянном столике с бронзовыми ножками появились коньячные бокалы, пузатая пыльная бутылка и дымящийся кофейник с двумя чашечками. Пэнси опустилась на ковер у ног Малфоя — тот устроился на низком диванчике поближе к огню — и оперлась локтями на его колени.
— Все как ты любишь, Дракон, — прошептала она, внимательно глядя ему в лицо снизу вверх.
Драко слабо улыбнулся школьной кличке. Это для гриффов он был Хорьком, на родном факультете с легкой руки Паркинсон прижилось другое имя... и оно нравилось ему куда больше.
— Кто бы сомневался. Пэнс, я так скучал по тебе, если бы ты знала...
— Дурень, кто ж тебе мешал, — проворчала Пэнси и, дотянувшись до его хвоста, развязала ленту: волосы белой гривкой рассыпались по плечу. — Волосы отрастил... Ты так похож на дядю Люциуса.
От ласкового, так по-домашнему прозвучавшего «дяди Люциуса» Малфою на один безумный миг показалось, что они снова дети, и со дня на день грянет традиционный новогодний бал в Паркинсон-холле.
— Почему не зажигаешь свет?
— А тебе он нужен?
— Нет.
— Мне тоже.
Пэнси провела ладонями по его ногам и поднялась.
— Ну что, давай — за Рождество?..
Драко улыбнулся — уже увереннее.
— Давай...
Коньяк был восхитителен. Очевидно, отсутствие погребов не помешало мистеру Паркинсону сохранить лучшее из своей коллекции.
— А где родители? — запоздало поинтересовался Малфой.
— Уехали на праздники к Легранам… я обещала присоединиться позже. — Пэнси изучала Драко, терпеливо выжидая, пока тот покончит с ритуальными танцами и выложит, наконец, что гложет его душу. Всегда был таким: шкатулка с секретом и двойным дном. Малфой...
— Пэнс, я...
— Да, Драко?
Ну давай же, начни. Выпусти своих демонов наружу, Дракон, иначе они сожрут тебя изнутри...
...Какого черта, Малфой, какого черта? Это не Скитер, это Пэнс, и если не ей — то никому, и проще сразу — в петлю...
И он рассказал ей все. Слова цеплялись занозистыми краями, неловко спотыкаясь, но это прошло... и вскоре они хлынули потоком, обгоняя мысли, мешаясь со слезами, вымывая из души горькую, разъедающую боль. Драко говорил и видел: все, что пережил; все, чем переболел; все, что хотел бы — и до смерти боялся — забыть. Пэнси слушала, боясь пошевелиться, не перебив ни разу, не задав ни одного вопроса. Она любила Малфоя — искренне, всей душой: Драко заменил ей брата, которого у нее никогда не было. Пэнси не лгала Рону, она убила бы за Драко, если бы пришлось... Она смотрела на него, не отрываясь, не мигая: его мечущийся взгляд; беспокойные руки, выдающие крайнюю степень отчаяния... смотрела и не верила слезящимся глазам. И тут же — верила. Драко, ее мальчик, ее названный брат любит. Не увлечен, не влюблен — это уже в прошлом; нет — серьезно болен. И единственное лекарство, способное помочь — спасти! — осталось в Британии... дома. Когда Малфой упомянул о визите Крэбба, Пэнси невольно хмыкнула, вспомнив, как тот навестил ее прошлым летом. Смешной, наивный Винс — он так и не поумнел. Он всерьез считал, что она в таком отчаянном положении, когда ухватится за шикарную возможность стать Пэнси Крэбб... Ее и сейчас передернуло от образа смущающегося Винсента, бессвязно бубнящего что-то о правах и свободах... Мерлин, дожили. Ни к селу ни к городу Винса заслонил всплывший в сознании Рон Уизли: угрюмый, широкоплечий, в глазах — непримиримость... А Драко заговорил о ночи в лесу, о костре и музыке, о волшебном танце — речь его напоминала горячечный бред, но Пэнси пробрала дрожь. Она словно видела его глазами, слышала его ушами, ощущала его кожей — жар того костра, щемящие звуки магловских баллад... и — аромат роз, пьянящий, дурманящий, мистическим образом пронизавший прохладный воздух сумрачной квартиры. Пэнси бил лихорадочный озноб, она неслышно соскользнула с дивана и подсела к Драко. Тот дрожал всем телом и пребывал в каком-то трансе, будто и не заметив, как она прижалась нему, обхватив за плечи, зарывшись лицом в растрепанные волосы и легонько укачивая, как перепуганного малыша. Драко, Драко, изнеженный некогда мальчик, натворивший ошибок; глупый Дракон, раненый в сердце; сколько боли в тебе уместилось, какой груз ты взвалил на свои острые плечи — а вынесешь ли?.. Что же ты сотворил со своей — и ее — жизнью? Она выживет, точно, а ты? А твоя несчастная жена? У тебя со дня на день появится ребенок — а кто ты сам, Драко?.. Вопросы жгли Пэнси вспышками заклятий, но она не вымолвила ни слова, слушая и слушая отчаянную исповедь Малфоя. А отблески каминного пламени плясали в наполненных и забытых бокалах.
На улице и впрямь оказалось волшебно: небо будто спохватилось, вспомнив о празднике, и вытряхнуло на землю все декабрьские снежные запасы. Кира восторженно верещала, пока Луна и Гарри с хохотом швырялись друг в друга снежками, а Гермиона, щурясь, задрала лицо и ловила высунутым языком мохнатые, звездчатые снежинки, нескончаемым водоворотом летящие из темноты. Она повернулась к дому: эльфы украсили его гирляндами разноцветных огоньков, и теперь он мягко, красиво сиял сквозь снегопад. Денег, присылаемых Малфоем, хватало на многое, и все же ключевые моменты восстановления были неосуществимы без настоящего хозяина поместья... Но сейчас, укутанный в снежное покрывало, Малфой-мэнор выглядел сказочно красивым — словно и не было войны. Кира тоже притихла на руках у Гермионы, будто ловя ее мысли. Из задумчивости их вывел Тоби, бесшумно возникший у ног.
— Мисс Гермиона, у ворот посетитель, — неуверенно возвестил домовик, переминаясь с ноги на ногу. Гермиона насторожилась, бессознательно крепче прижав Киру к груди, и та протестующе закряхтела.
— И кто это, Тоби?
— Мистер Забини, Блейз Забини, мисс Гермиона, — вытаращил глаза Тоби, ожидая ее решения.
Гермиона опешила.
— О... так, Тоби... минутку.
Эльф закивал, выражая готовность ждать хоть до лета. Гермиона позвала Луну, торопливо сказала несколько слов, передала ей дочку и отправила в дом, а сама побежала к Гарри, вытряхивающему из-за ворота забившийся снег.
Когда Малфой наконец замолчал, в гостиной повисла почти осязаемая тишина. Пэнси подняла голову и взглянула на Драко — тот походил на зомби... на выпотрошенную куклу. На этот долгий монолог, похоже, ушли все его силы. Она судорожно вздохнула и, разомкнув затекшие руки, потянулась к столику.
— На, выпей. Тебе это нужно сейчас, — Пэнси протянула Малфою бокал, и он принял его, плохо понимая: где он и что происходит.
Пэнси пересела на диванчик напротив, откинулась на спинку и устало потерла ладонями лицо.
— А куда девался Уизли? — неожиданно заговорил Драко. — Я вырубился как-то сразу... а что было между... этим и такси?
Пэнси издала непонятный звук: то ли смешок, то ли всхлип.
— Уизли успокоил бармена, расплатился за твой заказ, отсек особо любопытных, вытащил тебя на улицу и помог усадить в машину, — перечислила она монотонно. Драко скрипнул зубами и потер виски. — Такси поймала я, — зачем-то добавила Пэнси, — пока он что-то делал с твоей челюстью.
Брови Малфоя поползли вверх.
— Даже так?
— Вот так и было, — подтвердила она, борясь с желанием истерически захихикать.
— О-о-о, — Драко откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. — Ни дракла лысого не понимаю в этой жизни, Пэнс.
— Драко, как ты думаешь с этим жить?
— А как я живу сейчас?
— А это жизнь, Драко?..
Он поднял голову и устремил на Пэнси ничего не выражающие глаза.
— Нет, не жизнь. Но отец справился, и я...
— Ты — не твой отец, Драко, — Пэнси очень старалась, чтобы голос не дрожал. — Ты — это ты, и твоя жизнь только твоя, понимаешь?
Малфой устало вздохнул.
— Поздно, Пэнс. Сейчас уже поздно, ты же знаешь.
— Мантикора тебя раздери! Ну что-то же можно сделать! Ну нельзя так, просто — нельзя!
— Ты ругаешься, как она, — вымученно улыбнулся Драко, и Пэнси поежилась от его взгляда. В первые послевоенные месяцы Паркинсонов таскали по допросам, и раз Пэнси случилось даже присутствовать на судебном процессе при полном составе Визенгамота. Вот там она видела такие взгляды, такие остановившиеся глаза — у приговоренных к Поцелую. Таких глаз не должно быть у молодых людей, любящих и любимых, будущих отцов. Война ведь закончилась, будь она проклята, так сколько им еще расплачиваться за грехи — свои и чужие?
Пэнси смахнула злые слезы и решительно тряхнула хвостом, запрещая себе раскисать.
— Ты же любишь ее, Дракон, до смерти любишь, опомнись: готов ты хоронить себя заживо? А о ней — о ней ты думаешь вообще?
— Я надеюсь, что она со временем забудет...
— Что?.. Всерьез полагаешь, что она сумеет тебя забыть, живя в твоем доме? — Пэнси хлестала словами, будто отвешивала пощечины.
Драко смотрел на нее с немой тоской.
— Не знаю, Пэнс. Я пустил под откос всю свою чертову жизнь — и даже не знаю, как это вышло.
Резкий стук заставил обоих вздрогнуть и повернуться к окну: на подоконнике маячила темная тень.
Дождавшись возвращения эльфа, Забини наконец ступил на расчищенную белую дорожку и устремился к дому, вглядываясь в него с жадным интересом. Да, здесь определенно празднуют, и раз уж Блейз не успел к Рождеству, он с удовольствием навестит нынешних хозяев в новогоднюю ночь. Временных хозяев, поправил он себя, подходя к парадной лестнице, но додумать не успел: какая-то лохматая туша метнулась ему навстречу и опрокинула навзничь, жарко дыша в лицо. Забини мысленно распрощался с жизнью, но чудовище не спешило вгрызаться ему в глотку, и он осторожно вытянул шею, выглядывая из-за косматого плеча. На ступенях стояли — Мерлин, мерещится, что ли? — Поттер и Грейнджер.
— О... Орден Феникса в Малфой-мэноре? — только и сумел выдавить из себя Блейз, разглядев замаячившую в дверях Лавгуд. — Вы бы не убрали своего громилу?
Как же я дал отнять Холоду ночи миг Встречи с тобой?..
Маленький принц «Голос в ночи»
Ах, королева, — игриво трещал Коровьев, — вопросы крови — самые сложные вопросы в мире!
М. Булгаков «Мастер и Маргарита»
— Ч-черт! — сквозь зубы прошипел Драко, одним движением скомкав в руке прочитанную записку. — Где здесь можно аппарировать?!
— Что...
— Пэнс!!!
— Из дома направо, второй переулок, — выпалила Пэнси, и проводила глазами метнувшегося к дверям Драко. — Куда ты? — крикнула она ему в спину, но тот уже исчез в коридоре. Пэнси подняла с пола смятый пергамент и расправила, узнавая мелкий почерк Нарциссы.
«Драко, срочно в клинику: началось!»
Пэнси уже знала от Малфоя, что последние три недели Доминик провела в «Сен-Низье»: возникли осложнения, грозящие преждевременными родами. И надо же такому случиться, что маленький Малфой надумал появиться на свет в канун Рождества...
— Помоги тебе Мерлин, Драко, — прошептала Пэнси, глядя в окно. Снег тихо засыпал Лион, наряжая город к празднику.
Глядя, как Гермиона неторопливо идет к интересной двухэтажной композиции Оскар-Забини, медленно наклоняется, берет пса за ошейник, говорит о чем-то с Блейзом — Гарри не слышал, о чем именно, — он мрачно вспоминал, как час назад, болтая с Джинни через камин, удивился вскользь высказанному подозрению: не занесло бы к вам гостей... Он и сам не мог отделаться от смутной тревоги: казалось, дом затаился и выжидает... Дом ждал хозяина. Раньше Гарри мало задумывался о таких вот старых домах с историей, родовых поместьях, фамильных гнездах — а сейчас, когда сам жил в таком, он начал чувствовать... начал понимать. Эти Дома — именно так они звучали, — были больше чем просто жилища: они жили, и жизнь Домов тесно переплеталась с жизнью Хозяев — ведь в их общей судьбе не было ничего случайного. Хозяева создавали Дома для себя — и те служили им верой и правдой, до последнего камня пронизанные родовой магией, магией на крови, неизменно являя членам Семьи мощную поддержку и защиту. С конфискованными поместьями Пожирателей было трудно — а порой невозможно — совладать: Дома сопротивлялись аврорам так же отчаянно и злобно, как их владельцы, и умирали, едва победителям удавалось уничтожить защитные барьеры. Гарри на собственной шкуре ощутил «гостеприимство» Эйвери-хауса, прежде чем удалось подчинить себе враждебное обиталище, и считал, что легко отделался, когда нашел в одной из спален серпентиновый(1) шар в серебряной подставке-руке и, зачарованный странной красотой камня, протянул руку и коснулся гладкой поверхности. Пальцы вошли в камень, как горячий нож в масло; что-то неведомое вгрызлось, вросло в плоть, и Гарри, от шока и боли неспособный даже кричать, задохнувшись, увидел, как рука стремительно зарастает камнем — кисть, предплечье, локоть… Видимо, он все же закричал — просто не узнал собственного вопля, — потому что его услышали. Финниган — взрывавший в Хогвартсе все что ни попадя, — применил к кошмарному артефакту редкое заклятие из аврорского арсенала, и шар медленно развалился на две части: из сердцевины вылетело темное облако и метнулось к раскрытому окну. Гарри и Симус оба видели этот сгусток тьмы, но впоследствии не говорили об этом даже друг с другом… Руку Гарри восстанавливали месяц, но и по сей день она время от времени ныла — вне зависимости от погодных капризов: возможно, когда ночи бывали особенно темны… А некоторым — в особенности салажатам, спешно набранным авроратом в первые сумасшедшие послевоенные недели, — случалось угодить в Мунго... Были и особенно невезучие: те погибли, пополнив урожай жадной до жертв Войны. Гарри уже постиг тот прискорбный факт, что война не заканчивается с победой — увы, нет. Она тянет смертоносные щупальца в будущее — насколько достанет; жалит ядовитыми стрелами, прилетающими из прошлого, как из засады, чтобы воткнуться тебе в загривок — парализуя, шокируя, отравляя; взрывается под ногами или в руках, неосторожно нашедших таящуюся ловушку... напоминает о себе бесконечными шрамами снаружи и незаживающими ранами внутри. Дома воевали вместе с Хозяевами — и безжалостно мстили за сиротство. И сейчас, при появлении Забини, Гарри показалось: мэнор рад гостю — своему, не чужому, — словно долгожданной поддержке. Но Гарри не обрадовался — лишь насторожился, продолжая внимательно следить за приближающимся Блейзом. Чертовски странная новогодняя ночь, а сюрпризы Гарри давно разлюбил.
— Это пес Драко, если что, — бросила Грейнджер, по-хозяйски осаживая лохматую образину, и в мозгу Блейза взорвалась маленькая петарда: все же как точно он определил виновницу малфоева безумия! Ну не Лавгуд же, в конце концов... хотя та по крайней мере чистокровна. Зато Грейнджер — в своем уме. Ну, Малфой... кто бы мог подумать?..
— Надо же, — отозвался он, поднимаясь на ноги и палочкой очищая себя от налипшего снега. Мерлин знает почему, но в этом неожиданном окружении ему вдруг захотелось подчеркнуть свою магическую принадлежность — будто эти трое были маглами, — хотя просто отряхнуться, конечно же, было проще. «Лавгуд — чистокровная», — зачем-то напомнил себе Блейз и вопросительно посмотрел на Грейнджер. — Пригласите в дом или оставите встречать Новый год под дверью? — фирменная улыбка Грейнджер не впечатлила, зато Лавгуд пристально изучала его со ступеней, склонив набок голову в смешной лохматой шапке: внимание к своей персоне Блейз всегда определял безошибочно.
— То есть вариант «выгнать вон» ты в принципе не рассматриваешь, — уточнила Грейнджер, сверля его подозрительными глазищами.
— Честно говоря, нет, — Блейз добавил улыбке обезоруживающей сердечности, но, похоже, весь запас доверия Грейнджер грохнула на Малфоя.
— И с чего бы мне тебя приглашать?
Непрошибаемая девка. Забини начал опасаться: не лопнет ли кожа у него на лице, если он еще немного простоит так, пытаясь обаять Грейнджер.
— Ну хотя бы потому, что ни одна порядочная леди не оставит путника замерзать на ступенях в новогоднюю ночь, — Блейз сменил тактику, добавив в голос благородной дрожи. — К тому же ты должна знать примету: нечаянного гостя в новогоднюю ночь не гонят, а приглашают к столу — он приносит удачу. — Грейнджер потрепала по шее пса, не сводящего с Забини настороженных глаз. — Знаешь, Драко гостил у меня год назад... — Грейнджер напряглась — это было заметно даже под плотной зимней мантией. Блейз уловил, как вспыхнули ее глаза, прежде чем она прищурилась. — Мне он показался странным, — Блейз внимательно следил за Грейнджер, ожидая реакции: они словно незаметно поменялись ролями. Он закинул удочку, и она попалась на крючок — сомнений не было, так что Забини даже позволил себе маленькую компенсацию: — Впрочем, возможно, в Британии найдется теплое местечко для такого славного парня, как я... — раздумчиво вымолвил он, с деланным сожалением окидывая взглядом фасад мэнора, украшенный мерцающими гирляндами.
— Хорошо, — отрывисто бросила Грейнджер, и он с интересом всмотрелся в ее застывшее лицо. — Ты можешь зайти на... на минутку. Бокал глинтвейна я тебе обещаю, — добавила она с кривой усмешкой, странно напомнив Блейзу прошлогоднего Малфоя.
— Уговорила, — просиял он и примирительно поднял руки, видя, как Грейнджер снова нахмурилась. Еще раз смерив Забини недоверчивым взглядом, она молча развернулась и пошла к лестнице; пес подозрительно потянул носом в его сторону, фыркнул и потрусил за хозяйкой.
«Пес Драко», — вспомнил Блейз, покачал головой и зашагал следом.
В «Сен-Низье» Малфой появился встрепанным и осунувшимся: Нарцисса бросилась навстречу и обняла — его колотило.
— Драко, милый, возьми себя в руки, — она взволнованно вгляделась в лицо сына. — Все идет как надо... Слышишь?
Он безумными глазами окинул дверь, из-за которой доносились крики — на его взгляд, твердо убеждающие в обратном. Драко довольно рано узнал, откуда берутся дети; чуть позже — что это вроде как очень больно; но он никогда не задумывался над этим всерьез. Даже последние несколько месяцев, когда живот Доминик уверенно заявлял о свершившемся факте, Малфой не осознавал по-настоящему, что это означает. Он не думал, что это будет так. Он представлял, что все произойдет как-то само собой... Просто Доминик вернется домой с кружевным свертком, и все будут улыбаться и поздравлять новоиспеченных родителей. Душераздирающие крики вызвали острое, паническое желание наложить на себя Муффлиато(2), — но вслед за ним Драко обожгло чувство вины. Воображение нарисовало жуткую картину: колдомедик в маске Пожирателя раз за разом взмахивает палочкой, а Доминик исходит криком, корчась на полу под Круциатусом. Драко резко мотнул головой, отгоняя дикие образы, но чувство вины осталось. Он участвовал в этом, прах его побери... Как вообще люди решаются заводить двоих, троих детей? Малфой ни к селу ни к городу вспомнил семейство Уизли — и ужаснулся, лихорадочно подсчитав отпрысков Артура и Молли... а еще он вспомнил, как погибла его тетка, покусившись на жизнь Уизлетты. Дуэль бездетной Беллатрисы и Молли Уизли, семь раз прошедшей через это. Пожалуй, теперь Драко понимал, какая сила двигала матерью, если дети достаются такой ценой... Все это пронеслось у него в голове стремительно вихрящейся метелью — совсем как за окнами, — и Малфой обессиленно прислонился к стене, только сейчас заметив Бланш и Филибера, молча сидящих на неудобных стульях для посетителей. Драко кивнул им, с усилием взял себя в руки и тоже опустился на стул; тогда и Нарцисса, облегченно вздохнув, присела рядом. Ни к чему мальчику знать подробности — о внезапно открывшемся кровотечении, едва не убившем его жену, — и так чуть живой. Она подавила еще один вздох, сохраняя спокойное выражение лица. Канун Рождества — самое время для чудес, и если Мерлину угодно, колдомедики спасут обоих...
Это случилось, когда Малфой — спустя четыре (или пять? Шесть?.. Он не помнил...) часа — вернулся в шато, отделался наконец от объятого эйфорией семейства и рухнул на кровать — слишком большую для него одного. Он не обращал на это внимания последние недели, а сегодня — резануло... Перед закрытыми глазами каруселью кружились образы: измученное лицо Доминик с черными тенями у глаз — сияющих, как звезды в морозную ночь... озабоченный, усталый колдомедик-акушер, что-то ему объясняющий... крохотный сверток в кювезе(3) — Драко разрешили побыть в палате интенсивной терапии всего пять минут, чтобы увидеть сына. Странный был момент: Драко никогда не испытывал ничего похожего. Не то чтобы в нем как по команде проснулись отцовские чувства, однако Малфой совершенно точно ощутил себя иным — и понял, что навсегда. Груз противоречивых эмоций, разрывающих душу, оказался слишком велик, и Драко мечтал об одном: уснуть, провалиться в беспамятство, не думать и не чувствовать — чтобы завтра быть готовым к новой роли. Он даже не сразу сообразил, что левой руке стало горячо, а подняв ее к лицу — рука весила фунтов двадцать, не меньше, — Малфой с изумлением обнаружил синий камень в кольце горящим ровным, густым светом. Сумбурный поток его мыслей раздвоился и побежал сразу в двух направлениях, и, не успев додумать, как могло кольцо заработать, если не прошло трех лет после азкабанской встречи и к кому оно готовится его перенести, Малфой отключился. Кольцо мерцало в ночной тиши, посылая в пространство невидимые сигналы, творя древнее волшебство — магию крови, магию истинных, выстраданных желаний... и лишь профессор Снейп с портрета на подоконнике печально взирал на Драко, пластом лежащего на кровати, в то время как дух его устремился прочь из шато, из Франции, через Ла-Манш. Он возвращался домой.
Странная компания в странном месте — вот что думалось Блейзу, когда он сидел в знакомой гостиной, разглядывал знакомые лица и согревался отменным глинтвейном. Напряжение, пронизавшее воздух в комнате, только что не звенело, однако Забини это не смущало. Он был так взбудоражен неожиданной разгадкой Малфоева безумия, что кровь в жилах бурлила и подбивала на провокационные вопросы, но он решил воздержаться. Его не пугал Поттер, не стесняла Лавгуд — что-то в глазах Грейнджер мешало Блейзу привычно и легко играть словами. Что-то болезненное, как и в погасших глазах Малфоя: словно у них была одна на двоих душа, разорванная пополам; просто два чертовых крестража — Малфой и Грейнджер, Мерлин всемогущий, да как же это случилось?! Куда девался вездесущий Уизел, когда пташка навострилась упорхнуть?.. Так или иначе, но эти двое были неразрывно связаны и выглядели так, будто поодиночке умрут, а Блейз любил Драко — насколько вообще способен был любить кого-то, кроме себя. Его жгучий интерес к этой истории давно обрел личный оттенок: едва ли не впервые в жизни Забини хотелось сделать что-то не для себя. Он не знал, что, и это тревожило, но уходить с пустыми руками не собирался.
— А что за желтый фонарь там сияет — в углу у ограды? — осведомился он, чтобы хоть с чего-то начать. — Не припоминаю тут такого чуда.
— Э-э... Я восстанавливаю здешний розарий, — ответила, как ни странно, Лавгуд, — приходится экспериментировать... с зельями и заклинаниями, — она отпила глинтвейна и подняла на Блейза ясные глаза. — Раньше этот куст был малиновым... и не цвел зимой. Но это временно, — закончила она обнадеживающе и потянулась за сахарным печеньем.
— А на мой взгляд — пусть бы цвел... — ошарашенно протянул Блейз. — Это что же, Нарциссин розарий разрушен?
— О да, — кивнула Грейнджер, продолжая мрачно сверлить его глазами. — Выжжен дотла. Как Выручай-комната, — добавила она зачем-то, и Забини невольно бросил взгляд на Поттера. Тот с отсутствующим видом смотрел в камин.
— И ты, значит, его... восстанавливаешь, — уточнил Блейз, обращаясь к Луне. Та безмятежно кивнула. И то правда, подумалось ему, что может быть естественней: Лавгуд, едва не отдавшая Мерлину душу в здешних подземельях, как ни в чем ни бывало ухаживает за мэнорскими розами... Он на мгновение предположил, что ударился головой, когда чертова псина сбила его с ног, и сейчас пребывает без сознания, но тут же отбросил дурацкую мысль. После Малфоя, убивающегося по Грейнджер, Блейз готов был поверить во многое. Он посмотрел на Гермиону и перехватил умоляющий взгляд, брошенный на Поттера. Тот задумчиво поправил свои стекляшки и поднялся с кресла.
— Луна, можно тебя на минутку?
Не утруждаясь придумыванием повода, они вышли из гостиной, оставив Блейза и Грейнджер наедине. От дверей Поттер одарил Забини предостерегающим взглядом, и тот с деланным недоумением поднял брови. В тишине гостиной потрескивание каминного огня звучало, как маленькие выстрелы. Грейнджер подошла к камину и застыла спиной к Блейзу, стискивая в руках бокал. Забини молча ждал.
— Ну, и как он? — в ее голосе звенело напряжение, которое она и не думала скрывать. Да и неудивительно, отметил про себя Блейз: чего бы ни набралась она у Малфоя, а все же Грейнджер — это Грейнджер, и лицемерие никогда не было ее чертой.
— Плохо, — неожиданно откровенно ответил он, наблюдая, как опустились ее плечи. — Так же, как и ты.
Грейнджер обернулась и метнула в него изучающий взгляд.
— Что ты знаешь?..
— О, теперь — достаточно, поверь, — Блейз не дал ей договорить, и Гермиона закусила губу. Он откинулся на спинку кресла, задумчиво разглядывая фигуру Грейнджер: она определенно изменилась... к лучшему. Блейз невольно сравнил ее с субтильной Доминик и безоговорочно присудил победу первой. Но если бы дело было в этом... Что-то подсказывало Блейзу: превратись Грейнджер в жабу, она не станет для Малфоя менее желанной. — Я в общем-то не удивлен, что все так сложилось — я имею в виду Францию, — пояснил он, поймав настороженный взгляд. — Дело обычное... но только Драко — не Люциус, — Блейз стал серьезен, в упор глядя на Грейнджер. — Если хочешь знать, я не уверен, что он справится со всем, что на себя взвалил. Он думает, что вытянет, но он слабее, чем ему кажется, — Блейз удрученно замолк, отпивая восхитительно горячий глинтвейн: его всегда очаровывало мастерство малфоевских эльфов, и приятно удивлял тот факт, что Грейнджер, судя по всему, неплохо с ними управляется. Да она и вписывается сюда, если честно — это зеленое платье, шикарная небрежность прически... и эти глаза — темные, глубокие настолько, что Забини не видел их дна, а вглядываться было... жутковато. Блейз потряс головой, отгоняя наваждение, и обежал взглядом нарядную комнату, отмечая красивые мелочи, чтобы отвлечься. Гирлянда цветных фонариков, обрамляющая высокое окно, красные свечи, серебряная погремушка в самом углу дивана, разноцветные свертки под елкой... погремушка?.. Блейз оторопело уставился на изящную игрушку, Гермиона проследила за его взглядом и шумно втянула воздух. Дотянувшись до погремушки, она стиснула ее обеими руками и открыто посмотрела на Блейза: в глазах светился отчаянный вызов. В мозгу потрясенного Забини полыхнула молния, осветив наконец всю картину в целом. Любовь, страсть, да... но ребенок?!
— И он не знает, — выдохнул он, заранее уверенный в ответе.
Грейнджер молча покачала головой.
— Но...
— Я узнала после его отъезда, — перебила она, — я хотела ему сообщить, но... потом вышел «Пророк», и там — фотографии... — ее голос прервался, и она закрыла лицо руками.
Блейз силился переварить услышанное. Он ехал сюда, движимый любопытством, но никак не ждал, что получит такие новости. Сложившаяся ситуация неожиданно оглушила его, парализовала, будто Фризом. Ребенок без отца — где-то внутри проснулся и заплакал малыш Блейзи, снова осознав, что никому не нужен... что папа ушел и больше не вернется, не вернется никогда. У всех его друзей были отцы — боготворимые, обожаемые, сильные, надежные, — и лишь у него, Блейза Забини, были «мамины мужья»... а отца — отца — не было. Он не сможет забыть о том, что узнал сегодня, не сможет спокойно уехать и жить дальше, зная об этом ребенке. Проклятье! Новый год... новая жизнь.
— А... где он? — нерешительно произнес Блейз, не найдя ничего лучше.
— Она, — поправила Грейнджер, убирая ладони от лица и подняв на него сухие глаза. — Девочка. Дочка...
О, Мерлин... Не может, не может этого быть — почему он здесь? Драко стоял у дверей собственной спальни — в Малфой-мэноре и не верил собственным глазам. Его кровь в камнях этого дома, но Кольцо приводит к человеку... не к дому. Живущая здесь не связана с ним кровно — так что же происходит?..
А какого дьявола ты все еще размышляешь, Малфой, неужели у тебя было недостаточно времени для проклятых раздумий?! Действуй же, забери тебя дементор, эти минуты слишком драгоценны, чтобы проливать их в песок...
Кровь — кровь! — зашумела в голове, и Драко толкнул тяжелую дверь.
Она живет в его спальне. В его спальне, которая — пусть всего несколько дней — была их общей. Да ведь и сама Гермиона лишь несколько недель была его... а он — ее. Несколько летних недель, перевернувших их жизни, перевернувших мир. Сердце больно рванулось и забилось о ребра, как плененная птица. Грейнджер, Гермиона, его единственная любовь — совсем рядом, в его кровати: эти разметавшиеся волосы, откинутая рука, неверные очертания под легким пуховым одеялом — он знал это тело, все его изгибы; знал, где начинаются и заканчиваются полоски незагорелой кожи; знал каждую родинку и каждый шрам, и ему не нужен был свет. Не чувствуя ног, Малфой приблизился к кровати и опустился на колени, жадно всматриваясь в любимое лицо. Тонкая вертикальная морщинка между разлетевшихся бровей, приоткрытые губы — Мерлин, они созданы для поцелуев, не для печали! — подрагивающие ресницы. Ему редко удавалось полюбоваться ею спящей: они так мало просыпались вместе... Драко не выдержал: не сводя глаз с ее лица, он резко сдернул с нее одеяло. Грейнджер распахнула глаза и вжалась в подушки, силясь разглядеть неожиданного гостя. Малфой схватил ее за руки, легко преодолев сопротивление, и притянул к себе.
— Что... ТЫ?!
Ее голос со сна был хриплым, но от его звуков у Малфоя внутри вспыхнул огонь, и голова пошла кругом. Он ждал обвинений, проклятий и ненависти, но был готов: тратить время впустую он больше не собирался. Вместо ответа Драко, как вампир, впился в теплые губы, остро чувствуя прилив жизни. Сейчас ему казалось невозможным, что он прожил без Грейнджер полтора года — да он не мог, он бы просто сдох! Прижимая к себе ее горячее со сна тело, он не разбирал, чье сердце колотится так бешено: этот стук заполнял всю комнату, превращаясь в грохот.
— Иди... иди ко мне, — выдохнул он с трудом, потянув ее к себе, и Гермиона с готовностью подалась вперед. Ноги не держали его, и оба оказались на мягком ковре; от тяжести ее тела Драко захлестнули эмоции и хлынули через край.
— Моя...
Грейнджер судорожно вздохнула и выгнулась в его руках, прижимаясь бедрами, так, словно хотела слиться с ним в одно целое. Малфой застонал и резко перевернулся, подмяв ее под себя, срывая непрочный шелк белья, скользя шершавыми ладонями по бархатно-нежной коже — ее запах сводил его с ума. Грейнджер хрипло вскрикнула, когда он вошел в нее одним рывком, и подалась навстречу — обвивая его длинными ногами, выгибаясь и царапая спину, как большая хищная кошка. Малфою казалось, что из комнаты откачали воздух, и он тянулся к ее губам — зовущим, манящим, влажным, — чтобы вдохнуть жизни, чтобы не умереть от оглушающего счастья — острого, причиняющего боль; чтобы поверить, снова и снова: она здесь, в его руках, в его венах — она, его кровь и вода, его кислород, его жизнь. Вдохнув — до отказа легких, — снова врывался в нее, тяжело дыша, желая, чтобы это сумасшествие длилось вечно. Бесконечная ночь? Он согласен, он заложит душу дьяволу — только она, только Грейнджер пусть будет рядом. Ее протяжный крик слился с его хриплым стоном, и в предрассветном мраке завихрились звезды. Опершись на локти, Драко склонился над Гермионой: влажные волосы свесились, отгораживая их от всего мира, напрочь сбившееся дыхание не давало говорить — он просто вглядывался в еле различимые во тьме огромные глаза.
— Ты... Ты никогда не снился так... — прошептала Грейнджер, касаясь его волос, отводя их в сторону, трогая щеки, подбородок, губы. Малфой прикрыл глаза, целуя скользившие по его лицу пальцы. Ему придется объяснить ей... придется.
_______________________
(1) Серпентин (змеевик) (франц. serpentine, от лат. serpens — змея; окраска некоторых иногда напоминает змеиную кожу), минерал из подкласса слоистых силикатов. Камень-искуситель (по легенде, змеевик был выплюнут Адамом, когда тот подавился яблоком). Змеевик содержит силы Нептуна и Меркурия, помогает осуществлять коварные планы. Камнем может пользоваться только маг. Для обычных людей он опасен, ибо приносит искушения и испытания, с ними связанные. Для человека высокого развития камень полезен тем, что указывает на то, чего делать не следует. Поступить нужно с точностью до наоборот.
Уходит твой поезд — улетай, Блеф прощания мне не по плечу. О, ты знаешь так много разных тайн, Кроме той, о которой я умолчу…
Лора Бочарова «Урок по ЗОТС»
I can't live If living is without you I can't live I can't give any more
Mariah Carey «Without You»
Блейз вернулся наутро — в первый день нового столетия. Поттер мрачно пошутил насчет приметы — надо же, какие разносторонние познания, усмехнулся себе Забини, — о первом госте в новом году: согласно поверью, Блейз — как мужчина, притом черноволосый — должен был принести в дом счастье. Прошлой ночью ему хватило тонкости понять: он лишний, для Поттера и Лавгуд; для Грейнджер уже не так — хотела она того или нет... но она не была готова знакомить с ним дочь. Это был первый Новый год в жизни малышки, и под этой нарядной елкой праздничной ночью не было места чужим. Блейз никогда не думал, что окажется чужим в Малфой-мэноре, однако в свете последних событий этот факт его уже не удивлял. Не удивлялся Забини и тому, что Поттер до сих пор сидит в мэноре цепным псом при Грейнджер и малышке — не хуже этой клокастой зверюги, ей-мерлин. Блейзу он, естественно, не доверял — не доверял, очевидно, и охранным заклятиям, надежным кольцом окружающим поместье. Драко рассказал ему, как восстановил защитный барьер, как только снова обрел способность колдовать. Что ж, Забини мог его понять: на месте Поттера он бы тоже не доверял — ни Малфою, ни его друзьям, — так что мотивы очкарика были ему совершенно безразличны. Его волновало совсем другое: дочь Малфоя.
Драко помнил, что время словно застыло — в предрассветной точке, точке невозврата, когда Гермиона сказала о сне. В этом странном зыбком безвременье он рассказал ей о неожиданно сработавшем Кольце... о последней воле отца... о детской дружбе с Доминик. Его сон — его правила, он помнил; не в его силах было заставить действовать по своим правилам людей, зато он мог позволить себе оставаться в полумраке... Впрочем, все время, пока говорил, Малфой не отрывался от глаз Гермионы — таких темных, таких глубоких, и она — от его. Это было как Приори Инкантатем — и их окружали призраки, живых и мертвых, толпясь за плечами, касаясь холодными пальцами; но Драко и Гермиона цеплялись друг за друга, как утопающие, боясь отпустить руки и пойти ко дну, захлебнуться стылой водой...
— Боже, Драко, — прошептала она, когда он умолк, — ты так мне нужен... ты не знаешь, как...
— Мне не выжить без тебя, — отозвался он еле слышно. — Я дышу только здесь, рядом с тобой.
Он не сказал: «Прости», потому что сам — не простил бы; не спросил, жалеет ли она, потому что знал — не жалеет.
— Что с нами будет, Драко?
— Что бы ни было — я не смогу без тебя.
— Через полтора года ты сможешь вернуться домой... что будет тогда?
— Что бы ни было — я без тебя не смогу...
— А я не смогу остаться твоей содержанкой, Драко.
Слово резануло Малфоя, но он не подал вида, ибо она была права.
— Ты не сможешь уважать себя, если разведешься, а меня — если я останусь... — Гермиона не договорила, но было и не нужно. В таком тупике они не оказывались никогда, и даже говорить было трудно... а думать — невыносимо. О чем, о чем они говорят, боги!.. Почему она говорит — а он слушает — об уважении? А есть еще гордость, да... За минувшие месяцы — долгие, страшные месяцы — сгорело и растворилось все... кроме этой болезненной тяги, о которой не говорили слова — о ней кричали глаза, шептали пальцы, плакали сердца. Он загнал и себя, и ее в глухую ловушку, выхода из которой не было видно никому; а она — она дала себя загнать. Она уже тогда, в то безумное лето болела Малфоем — неизлечимо, мучительно, теряя себя и покорно позволяя затянуть на собственной шее петлю... а другой конец веревки скользил на шее Драко, и любое движение приближало их к концу. Эту веревку можно было лишь разрубить... неизбежно став палачом — и никто не хотел им становиться. В череде призраков, кружащих вокруг, были и они сами: Малфой и Грейнджер, аристократ и маглорожденная, Пожиратель и героиня, мужчина и женщина... А Драко и Гермиона — в последнюю рождественскую ночь уходящего столетия — были лишь парой мотыльков, когда-то круживших над розами, с которых все началось; оказавшихся перед незавидным выбором: насмерть увязнуть в паутине или сгореть в огне... Утром... утром они проснутся в разных странах, и будущее накроет их с головой, но сейчас — в инфернальном тумане не-сна — у них двоих было настоящее. Сон или нет, а вот они, горячие руки, неудержимо скользящие по коже; спутанные волосы; глаза — говорящие, кричащие... вот они — зовущие губы. В этом — жизнь, и только сейчас, здесь. И время, которое утекает сквозь пальцы.
— Я вернусь, — успел шепнуть Драко, прежде чем провалиться в сладкое безумие.
— Вернешься, — эхом отозвалась Гермиона, когда его волосы смешались с ее и закрыли сумрачный свет.
Он так и не сказал ей, что у него теперь есть сын. Она так и не сказала ему, что у него есть дочь.
— Ты вернулся каким-то другим, Рон, — заметила Джинни, кутаясь в старую клетчатую шаль Молли.
— М-м... и в чем же? — отозвался он, задумчиво выпуская дым в заснеженный воздух. Здесь, на крыльце, было так тихо и спокойно.
— Ну... ты как будто нашел что-то, — Джинни замялась и неуверенно закончила: — Только не совсем то, что искал.
Рон молчал, зная, что Джинни не успокоится, и давая ей шанс озвучить то, чего он сам пока недопонимал — вдруг у нее получится?.. Удивительно красива была эта снежная, безветренная ночь на рубеже столетий: вполне созвучна странной меланхолии, поселившейся внутри Рона. Впрочем, это состояние он привез из Франции — видимо, в качестве сувенира.
— Ну же, Рон, — не унималась Джинни, нетерпеливо постукивая ногой по деревянному столбику крыльца, — скажи: что с тобой? — Внезапно она округлила глаза: — Ты кого-то встретил там, точно! Это же... это не Габриэль?
Рон проглотил смешок и мимолетно подивился себе: еще недавно крах его романа с младшей Делакур, сдохшего в зародыше, совсем его не веселил.
— Джин, я там массу народа встретил, не поверишь, — он улыбнулся и, щелчком отправив окурок вверх, испепелил его в воздухе.
Джинни покачала головой.
— И с каких пор ты такой скрытный?
— Я не скрытный, малышка, — он ласково приобнял сестру и чмокнул в макушку. — Просто говорить еще не о чем... Когда будет о чем рассказать, ты обязательно все узнаешь, обещаю.
«Еще, — отметила про себя Джинни и простила Рону «малышку». — Кто-то здесь такой до ужаса взрослый, с ума сойти можно...»
— Заметано, — она вывернулась из-под руки брата и легонько щелкнула его по носу. — Учти, я запомнила.
Рон усмехнулся.
— Учту. Пойдем за стол, пока мама не разворчалась.
Дверь скрипнула и закрылась за ними, оставив недосказанные слова таять в снежной ночной тишине.
Рождественским утром Гермиона очнулась совершенно больной. Все тело ломило истомой, но в голове царил хаос. Перекатившись на другой край пустой кровати, она склонилась над Кириной колыбелькой: девочка сладко спала, смешно уперев кулачок в щеку. У Гермионы защипало в глазах. Проклятая магия!.. Она перевернулась на спину и уставилась в потолок широко раскрытыми глазами, заставляя слезы вернуться назад. Кровь дочери позвала, позволила Малфою вернуться домой — но, не зная о ее существовании, он ее даже не увидел: Киры просто не было в этом сне Драко... А Кира еще не знала, что ей нужен отец... зато он больше жизни нужен был ее матери. Подсознание малфоевских потомков — обоих — обыграло магию древнего предка. Так просто и так неожиданно. Хотя... кто сказал, что хитрый древний Малфой был так прост? Голова шла кругом, губы еще помнили поцелуи, а тело — любимые прикосновения... синяки, оставленные жадными пальцами, надо свести, отстраненно подумалось Гермионе, и мучительно захотелось этого не делать. Однако, она не собиралась делиться ни с кем сегодняшней ночью... а значит, ночь останется только в сердце. Из кроватки донеслось кряхтение, и Гермиона встрепенулась. От мысли о том, что отец и дочь были совсем рядом в своем доме в канун Рождества, не зная друг о друге, ее бросало в дрожь. Они были здесь все втроем — вместе, как... семья. Кряхтение перешло в хныканье, грозя вырасти в требовательный рев. Гермиона резко провела ладонями по лицу, стряхивая морок, набросила халат и подошла к колыбели. При виде матери Кира заулыбалась и потянула к ней ручки. Гермиона улыбнулась в ответ — лицо осветилось нежностью — и взяла дочку на руки. Пусть у Драко другая семья... ее семья — здесь. Как бы то ни было.
— С Рождеством, любимая моя, — прошептала она в маленькое, розовое со сна ухо, и Кира захихикала от щекотки. — Пора взглянуть на подарки, а? Что скажешь? — Гермиона внимательно посмотрела на дочь.
— Аы-ымм, — ответила та, тараща на мать небесно-голубые глазенки.
— Вот и договорились.
Придя в себя, Малфой несколько секунд всматривался в потолок над головой, потом закрыл лицо руками и тяжело сел, глухо охнув. Просидев так в безмолвии пару минут, он медленно убрал руки и повернул голову к окну: профессор смотрел на него в упор, облокотившись на рамку. Малфой словно прирос взглядом к портрету, по-прежнему не произнося ни слова, будто Снейп приложил его Силенцио. Молчаливую дуэль прервал Драко.
— Что это было? — хрипло спросил он профессора, и тот с неподдельным изумлением поднял брови.
— Полагаю, это вы стали отцом, мистер Малфой, — Драко почти не задела издевка в голосе Снейпа: он не слышал его голоса больше года. — Позвольте вас поздравить. Не это ли лучший подарок к Рождеству?
— Лучший, да, — эхом отозвался он и снова с мучительным ожиданием прожег глазами портрет, добавив безо всякого перехода: — Профессор, ответьте: чего я не знаю об этом кольце?
Драко поднял руку, показывая Снейпу безмятежно поблескивающий — словно не горел этой ночью, как глаз василиска, — синий камень. Снейп внимательно вгляделся в бывшего ученика, отчаянно и покорно ждущего от него если не спасения, то как минимум ответов...
— А что конкретно вас интересует, Драко? — насмешки в тихом голосе уже не было — только вкрадчивая осторожность. — Я, помнится, рассказал вам все еще в...
— Нет, не все! — Малфой скривился: в голосе причудливо смешались злость, обида и мольба. — Оно творит что хочет, невзирая на правила!
— Правила? — Снейп усмехнулся. — Не забывайте, Драко, кто его создал. Я ведь упоминал, что ваш предок был весьма... своеобразен, и большой затейник к тому же, — зельевар задумчиво почесал длинным пальцем бровь и чуть заметно улыбнулся. — Будьте уверены: в семейный артефакт он непременно вложил душу.
Малфоя передернуло от неожиданного воспоминания о крестражах Лорда. Он посмотрел на левую руку с опасливым отвращением. Кольцо безобидно переливалось, ломая гранями бледные рассветные лучи.
— Если я правильно понимаю, — медленно начал Драко, продолжая изучать игру света в синем камне, — оно способно работать не только для прямых наследников...
— С чего этот вывод? — резко прервал его профессор. — Разве я не ясно объяснил вам еще тогда, в мэноре? Кольцо работает для прямых наследников рода, но не между. — Снейп раздраженно отбросил волосы со лба. — Вы слушали вполуха, мистер Малфой, впрочем, как и всегда. Люциус, в последний раз воспользовавшись Кольцом, появился у меня, а я, как вам известно, Малфоям не родственник. К счастью, — буркнул он чуть тише и сердито покосился на Драко. Тот сидел в оцепенении, тупо прокручивая в голове диалог с отцом.
— Папа... В первый раз, когда ты оказался... здесь, ты встречался с мамой? Ну, с помощью Кольца. — Нет. — Нет? А с кем тогда?.. — С Северусом Снейпом.
Нет, Драко не чувствовал себя перед деканом описавшимся котенком, как бывало в школе. Гораздо хуже: он ощущал себя отморозком, цинично спустившим в карты фамильное состояние. Все эти долгие, долгие месяцы у него была возможность... хотя нет. Как же три года?..
— А почему?..
— Раньше? — перебил Снейп. — Почему вас выдернули в Британию прежде срока, вы хотели спросить?
— И сейчас хочу, — подтвердил Драко.
— Повторюсь — а с вами это неизбежно, мистер Малфой: вопрос не ко мне, а к путанику Сигфусу. — Он сделал паузу, взглянув на Драко: красные глаза, спутанные волосы, пальцы, бессознательно стиснувшие палочку. Видимо, она придавала уверенности, которой Малфою сейчас остро не хватало. — Малфои в любом имеющемся законе всегда искали лазейку для себя. И, как правило, находили, — фыркнул зельевар. — Как правило, м-да... Так неужели вы верите, мистер Малфой, что создавая столь сильную вещь для себя, ваш предок не предусмотрел исключений — для исключительных ситуаций?
Драко тоскливо смотрел мимо портрета: в окно, невидимое Снейпу из-за потрескавшейся рамки; туда, где так же невидимый Малфою встречал Рождество мэнор. Вместе с его обитателями.
— Не верю, — сказал он наконец. — Вы правы.
Снейп молча закатил глаза, но Драко не обратил внимания.
— Но отец... Разве мог он не знать? Он сказал, ему не протянуть трех лет...
— Он не протянул бы и года, — тихо, но твердо возразил профессор, прекрасно видя: Малфой знает это и сам, но нуждается в убеждении.
— Да... — еще тише согласился Драко, по-прежнему пребывая в какой-то прострации. — Но почему только половина срока? Почему не чаще?.. — в голосе вновь зазвучала горькая обида, и Снейп поморщился. Он давно отвык испытывать сострадание к кому-то, включая самого себя, но потрясенный Малфой против воли будил в нем образы из прошлого: белобрысый мальчишка — столь же заносчивый, сколь и ранимый; мечущийся подросток, не знающий — гордиться или проклинать выпавшую ему участь... растерянный молодой парень, потерявший опору под ногами, к которому неожиданно вернулся бывший учитель после своей смерти. Сейчас, наверное, ни к чему уже было носить глухую броню, которая позволила Северусу Снейпу пройти весь свой проклятый путь до последней битвы, но даже сам он, как оказалось, не понимал в полной мере, насколько приросла к его коже, к его несчастной черной душе эта броня.
— Ну, во-первых, — терпеливо начал он, — в сотый раз вспомним, что Сигфус все-таки Малфой, и Кольцо — не штучная шутиха из Зонко. Во-вторых... — Снейп тяжело вздохнул, подбирая слова. — Вам не достанет сил и мастерства заряжать его, как должно. Маги слабеют, Драко. За последние пару сотен лет места Силы заброшены; в следующие несколько десятилетий никто не станет отдавать предпочтение академическим знаниям перед боевыми искусствами. Древнее знание неотвратимо уходит, растворяется безвозвратно — как разбавляется магловской древняя чистая кровь... — Зельевар печально взглянул на свои руки, пытаясь прочесть в сплетении линий отрывки сакральных знаний. — Не спорю: смешанная кровь делает магов крепче, выносливее, но... чародеи превращаются в боевиков. Уходит красота — красота истинного знания: не ради службы человеку, но во имя Знания самого. Лишь горстка одержимых фанатиков будет искать — и находить! — древние места Силы; изучать старые заклинания, написанные — и оплаченные — кровью создателей; исступленно заучивать составы забытых зелий. — Профессор помолчал и добавил неожиданно сухо: — Следующего пришествия очередного Темного Лорда я бы ожидал именно из жалких рядов тех полоумных, мистер Малфой, если хотите знать.
Драко не хотел, он просто был поражен неожиданной многословностью бывшего декана — и страстной горечью, пронизавшей всю его маленькую речь. Сердце Малфоя снова сдавила тоска. За суетой летящих школьных дней — под завязку набитых дурацкими пустяками, как виделось ему теперь, — он так и не разглядел в профессоре Снейпе Учителя. Настоящего, редкого Учителя, способного раскрыть ученику тайны самого мироздания... вот только не умеющего — и не желавшего — раскрыть душу. Так, спустя годы после своей смерти, Северус Снейп по-настоящему стал еще одной потерей Драко Малфоя.
— Я понял, профессор, — невыразительно сказал он, не глядя на портрет. Ему захотелось просто лечь обратно на постель — пустую и холодную — и закрыть глаза. Последние сутки его опустошили. Малфою хотелось лишь закрыть глаза и сохранить свежие воспоминания. А потом собрать части себя в подобие целого и аппарировать к «Сен-Низье». Внутри что-то шевельнулось. Сын... Уже несколько часов на свете живет новый человечек, пока его отец мечется между континентами, ища утраченную суть. Впервые за многие месяцы Драко захотелось жить.
Поттер, похоже, смирился с присутствием в мэноре Блейза — по крайней мере перестал смотреть зверем и немного расслабился, а то у Забини уже не раз возникало неприятное ощущение, что его вот-вот арестуют: за праздничный визит в дом друга. Впрочем, самого друга в доме не было, и этот визит, наверное, мог показаться странным — тем более профессиональному аврору. Размышлениями о подобной ерунде Блейз пытался утишить волнение, охватившее его подобно занявшемуся пламени костра, едва он переступил порог. Лавгуд приветливо угостила его лимонным поссетом(1) — для глинтвейна было рановато, да и не хотелось алкоголя: хотелось ясности мышления. Как он должен поступить, покинув мэнор? Кому рассказать? К кому с этим идти? Оставить все как есть Забини просто не мог: эта история — он бы не ответил себе, в какой именно момент, — захватила его, заняла все его мысли, завладела душой. Он допил поссет, поставил чашку на столик, подумав, нервно трансфигурировал ее в погремушку, снова вернул первоначальный вид... и в этот момент в гостиную вошла Грейнджер — держа на руках самое очаровательное создание из всех, виденных Блейзом за его жизнь. Сглотнув, он завороженно уставился на девочку, не замечая выражения лица ее матери: смесь гордости, нежности и тревоги.
— Так это и есть маленькая принцесса?
Откуда в голосе всплыли эти умиленные интонации? Маленькая принцесса?.. Откуда это в нем, за всю жизнь имевшем дело с младенцами считанные минуты? Малышка заулыбалась во весь рот, показывая торчащие кроличьи зубки, и у Блейза незнакомо защемило сердце.
— Это Кира. Ты ей понравился, — сообщила Грейнджер, довольно улыбаясь. Забини хватило пары минут, чтобы подметить: эти двое здорово зависят друг от друга — эмоционально... Он подумал, как бы эта маленькая красотка держала в розовом кулачке Малфоя — о да, он был бы с потрохами её, от одной этой улыбки. Кира...
— Хочешь подержать?
— А можно? — слегка растерялся Блейз.
Гермиона улыбнулась.
— Вот... Держи вот так. Нам уже можно сидеть, хвала Мерлину, — она присела рядом, держа ручку дочери в ладони. — Не представляешь, как она воевала за это право раньше времени, — Гермиона закатила глаза и хихикнула. — Хочешь, покажу кое-что?
Блейз, очарованный теплой тяжестью на коленях, осторожно коснулся носом шелковистой макушки: пахло молоком и ромашкой. Оскар, внимательно следящий за ними, лежа у камина, глухо зарычал, и Грейнджер шикнула на него.
— Хочу, наверное. А что?..
— Увидишь. Пойдем, — Грейнджер легко поднялась с дивана, аккуратно забрала у него Киру, и Блейз ощутил легкое разочарование: ребенка не хотелось выпускать из рук.
— А Поттер не заавадит меня из-за угла за то, что я иду с вами без его надзора? — поинтересовался он, лишь наполовину шутя. Гермиона усмехнулась.
— Не бойся.
Ну, раз Грейнджер сказала «не бойся», тут уж волноваться нечего, подумал Блейз, сдержав нервный смешок.
— А куда мы идем?
— Уже пришли.
Перед ними в полумраке расстилался просторный холл третьего этажа: Забини помнил, тут была портретная галерея. Они с Драко изредка забирались сюда — в отсутствие Люциуса — и дразнили одну скандальную даму с огромного портрета: та начинала истерически вопить, а они корчились от смеха, прячась за выступом стены — за пределами ее обзора. Грейнджер повела его в дальний конец — там висели более новые портреты, — и Блейз с изумлением увидел: длинные белые волосы, расшитый серебром воротник, застежка в виде переплетенных змей... Перед этим портретом они остановились. Люциус слегка шевельнул бровью, обозначив удивление, и удостоил Блейза чуть заметным кивком; Грейнджер он словно и не заметил; зато Кира прочно приковала его потеплевший — Забини, у которого что-то внутри по-детски знакомо сжалось, не поверил, — взгляд.
— Поздоровайся с дедушкой, Кира, — шепнула Грейнджер девочке, заговорщицки подмигнув Блейзу — так, чтобы не увидел нарисованный Люциус. Забини едва сдержался, чтобы не хихикнуть.
— Лю-юси, — радостно пролепетала та, пытаясь дотянуться до портрета растопыренной ладошкой.
Блейз не выдержал и до неприличия громко фыркнул, зажав рот. Гермиона довольно ухмыльнулась ему из-за Кириной головки, взаимно избегая смотреть на Люциуса.
— Помаши дедушке ручкой, — сдавленным голосом велела она Кире, и все трое едва не бегом покинули сумрачный коридор.
__________________
(1) Поссет — горячий напиток из молока, створоженного пивом и приправленного специями.
Now I'm not looking for absolution Forgiveness for the things I do But before you come to any conclusions Try walking in my shoes
Depeche Mode «Walking In My Shoes»
Следи за собой, будь осторожен…
Кино «Следи за собой»
Это было очень... ново. И странно: неописуемая смесь эмоций. Изумление — как может настоящий живой человек быть таким крошечным, точно кукла? Страх — уронить, неловко повернуть, сделать больно. Нежность... невероятная, неиспытанная доселе всепоглощающая нежность к беззащитному крохе на руках. Хотелось укутать его в пуховое одеяльце, в плотный кокон заклинаний, и не подпускать никого ближе, чем на десять футов. Когда Бланш осторожно забрала мальчика, чтобы Доминик его покормила, Драко явственно ощутил внутри странный протест. Будь это возможно, он забрал бы его ото всех, чтобы владеть единолично... Острый приступ собственничества ужаснул самого Малфоя. Он с детства хотел быть похожим на отца — и был уверен, что будет... но не думал об этом в таком ключе. Драко представил, как отец забрал бы его у Нарциссы, запретив им общаться на темы глубже цвета парадной мантии или пожеланий насчет ужина, и почувствовал себя сиротой. Мерлин, неужели это неизбежно?.. Этот кроха еще не знает даже, что он, Драко Малфой, его отец, а тот уже делит его с остальным миром. Драко мучительно понимал: нельзя противопоставлять себя всему и всем, нельзя канонизировать себя в глазах сына и становиться для него единственным непреложным авторитетом. Он не хотел для этого малыша таких боли и хаоса, на которые давно обречен сам... не хотел повторять отцовские ошибки. И с первых минут готов это делать... Как сложно уже сейчас — а что будет дальше? Когда мальчик начнет понимать и познавать, говорить и слушать? Малфой усилием воли подавил панический приступ и вгляделся в блуждающие, расфокусированные глазенки сына, пока тот довольно причмокивал у груди Доминик. Какими они станут — серыми, как у него? Или зелеными, как у матери? Занятый своими мыслями, он не заметил, что новоиспеченные бабушки и дед тихонько покинули палату, тактично оставив маленькое семейство.
— Драко?
— Да? — он вздрогнул, очнувшись, и поднял глаза на жену.
— Ты думал, как мы его назовем?
Малфой растерялся. За все долгие месяцы беременности Доминик он ни разу не задумался над именем сына. Щеки обожгло.
— А ты?
— Я — да, думала, и... Не знаю, как ты к этому отнесешься, chéri, но обещай хотя бы подумать, хорошо? — умоляющие нотки в ее голосе насторожили Малфоя. Что такого она придумала, если так волнуется... Ифигений? Или, может быть, Гарри? Он сдержал нервный смешок и внимательно посмотрел на Доминик.
— Обещаю. И что же?
— Доминик.
— В смысле?..
— Хочу назвать его Доминик, — зеленые глаза впились в его лицо с отчаянной надеждой и напряженным ожиданием.
— А... А почему? — прозвучало глупо, но разве называть сына именем матери умно? Пусть оно красиво, и живет в двух формах, как многие другие имена, но он действительно хотел понять — почему?
Вопрос повис в воздухе — Доминик не ответила, хотя по ее виду Малфою было ясно: она готова стоять на своем до победного конца. Глаза горели на бледном лице, и это напряжение было необычно и неожиданно для его покладистой, кроткой жены — как и непонятная настойчивость. Она никогда ни о чем всерьез его не просила... и в этот раз Драко так растерялся, что молча кивнул, отвечая молящим глазам. Доминик благодарно улыбнулась, заметно расслабившись: очевидно, она ждала возражений и готовилась отстаивать свое решение. Драко задумчиво смотрел, как она кормит сына, у которого только что появилось имя, и размышлял о том, что, в сущности, ничего не знает о своей жене. Чем она живет, о чем думает, о чем мечтает — кроме Малфоя, конечно, и ребенка. Это у нее уже было. И если Драко принадлежал ей лишь формально — телом, но не душой, — то ребенок у нее на руках был по-настоящему её. Малфой ощутил укол ревности, необъяснимой и постыдной: вопреки доводам рассудка ему по-прежнему хотелось быть главным в жизни малыша, с первых же его дней.
— Доминик, — выговорил Драко, словно примеряя знакомое имя к новому человеку. — Доминик и Доминик, — он приподнял брови, с сомнением глядя на жену. Та слегка покраснела. — Тебя не смущает, что вы будете откликаться одновременно?
Доминик медленно покачала головой и опустила глаза на малыша, но Малфой успел уловить промелькнувшую в глазах тоску, угадать ее мысли. Он, Драко, никогда не будет звать ее и сына одинаково — он вообще редко называл жену по имени. А остальные ее не особенно волновали.
Вернувшись в нарядную гостиную, Блейз против воли скатился в мрачные размышления — мрачные и непривычные. Он снова держал на коленях Киру: та сосредоточенно пыталась присвоить приглянувшиеся ей часы на запястье Блейза — разубедить ее пока не получилось. Пес не сводил с Забини настороженных глаз, лежа у ног Гермионы, а та следила за дочкой, рассказывая Блейзу разные смешные и милые пустяки о ней. Казалось, она может говорить о Кире бесконечно, и Блейз ощущал тепло: каминного огня, этой комнаты, дома; тепло голоса Грейнджер, тепло Кириного тельца у себя на коленях. И — вину... Все это — дом, женщина, ребенок, — принадлежало Драко. Разумеется, Малфой сделал свой выбор сам, но ему не пришлось бы выбирать, не стань он парией, лишенным права жить в родном доме. Это было решением Министерства, но лишить его права знать о дочери — уже решением Грейнджер. Хотя как раз это Забини понимал лучше всего прочего. Гордость — последний оплот изгоев, а Грейнджер тоже им была. Блейз впервые с момента прибытия в мэнор задумался: чего стоила ей вся эта история? Как ее друзья восприняли Малфоя — и его ребенка? Блейз видел здесь Поттера и Лавгуд, но последняя была девчонкой — они всегда понимают друг друга, когда дело касается любви, — а Поттер... он и есть Поттер. Но ведь был еще Уизел со своим семейством — что вышло у них с Грейнджер при таком раскладе?.. Голова шла кругом от всех этих вопросов, на которые ему не нужны были ответы. А душу глодало иррациональное чувство вины: Забини ощущал себя лисой в чужом курятнике. Этот красивый дом, красивая женщина, чудесный ребенок — он, словно вор, проник сюда в отсутствие хозяина и видит, слышит, знает то, что предназначено не ему. И зависть — Мерлин, та же, что терзала его в детстве, — зависть к Драко, у которого был отец. И теперь у него снова было то, чего нет у Блейза, пусть даже Малфой об этом не знает... до поры. Застарелая горечь вгрызлась в сердце, и лицу стало жарко от стыда. В конце концов, Драко не виноват в том, что его любят — и всегда любили, и платит он за это дорого — Блейзу ли не знать. Он хорошо помнил прошлый декабрь... И детские комплексы Забини не имеют ни малейшего отношения к Драко, его женщинам и его ребенку. У него, Блейза, есть свобода... а все остальное еще будет. Каждому — свое. Он поднял голову и поймал на себе странный, отрешенный взгляд Лавгуд, машинально улыбнувшись: эта насмешливая маска — «хэй, у меня все лучше всех, а свои сомнения засуньте туда, где совы не летают» — была его вторым, а точнее, главным лицом с давних пор. Но от ее ответной понимающей улыбки Забини стало не по себе. Лавгуд всегда была чудной... этот взгляд — как будто видит твои мысли. Блейз почувствовал себя голым. Мерлин всемогущий, ну и праздник он себе устроил: Поттер, Лавгуд, Грейнджер с дочкой Малфоя... Пора, пожалуй, домой.
Поттер засобирался одновременно с ним. Блейз наблюдал, как он расцеловался с девушками, поддразнил Киру — та залилась счастливым смехом, и Забини снова кольнула идиотская ревность.
«А вот собака его не любит, — мстительно отметил он. — А собаку не проведешь, она не человек...»
На прощание Грейнджер одарила его напряженным взглядом: Блейз ощутил, как он жжет ему кожу. Ему хотелось остаться наконец одному и осмыслить все произошедшее, решить, как поступить и вообще жить дальше. Крестный Киры — Поттер, но отец-то — Драко, и Блейз просто не может отнестись к девочке, как к чужой.
За воротами Поттер и Забини остановились, не решаясь молча разойтись и не зная, о чем говорить. Первый вытащил пачку сигарет и предложил Блейзу, тот не отказался, хоть и предпочитал хорошие сигары, да и то — лишь изредка, в подходящей обстановке. Но среди сугробов, в Уилтшире, наедине с Поттером магловское курево — самое то. Палочка-выручалочка, маленький ритуал, позволяющий навести подобие порядка в голове, разрядить атмосферу, подобрать пару подходящих случаю слов.
— Ты видишься с Малфоем? — Поттер заговорил первым, выпустив в морозный воздух струю дыма. На Блейза он не смотрел, и тот осторожно ответил, разглядывая героический профиль:
— Виделись год назад.
— Тоже живешь во Франции?
Ах да, он ведь не при Поттере разговорился о себе... Рассказал немного Грейнджер — под глинтвейн, когда просидели пару часов одни: Кира спала, а двое остальных пропадали где-то в доме. Пару часов — столько Поттер посчитал достаточным для разговора. О чем, интересно, он думает, они разговаривали?
— Нет. На Сицилии. — Блейз глубоко, до головокружения затянулся. Он не получал особого удовольствия от этого разговора, но не хотел облегчать Поттеру задачу. В конце концов, это не допрос, и Блейз — не обвиняемый.
— Он приехал к тебе? — Поттер, похоже, научился держать себя в руках.
— Они, — невозмутимо уточнил Блейз. Наличие жены у Драко — не тайна, но если в разговоре с Гермионой он избегал этой темы, то с Поттером кокетничать не собирался. — Свадебное путешествие.
Поттер хмыкнул.
— Свадьба летом, путешествие — под Новый год?
Блейз пожал плечами.
— Значит, семейная идиллия, — негромко констатировал Поттер, тщательно и методично втирая ботинком окурок в узкую дорожку расчищенного снега вдоль ограды. У Забини сложилось впечатление, что вместо окурка Поттер ясно видит под подошвой Малфоя.
— Да я бы не сказал, — заметил Блейз, внимательно следя за очкариком. Если подумать, он ничего против Поттера не имел, тот просто его раздражал. Не так, как Малфоя, конечно: Драко в школе просто трясло от гриффиндорской троицы. Но школа давно позади, мир перевернулся, и сознание их — во многом тоже. Доказательство тому осталось в поместье за оградой, у которой они так и стояли, не в силах распрощаться.
— Куда ты сейчас? — вопрос застал Забини врасплох.
— В гостиницу...
— В Лондоне?
— Ну да.
Поттер поколебался несколько секунд, что-то обдумывая.
— Заглянем в «Котел»?
Теперь замешкался Блейз — принимая решение.
— Ну, разве что на часок...
Поттер не стал торговаться — крепко ухватив Блейза за руку выше локтя, бросил: «Давай!», и спустя мгновение обоих выбросило в Косой переулок.
Тридцать первого декабря Доминик с малышом выписали домой — под наблюдение семейного доктора. Как в первые дни приезда Драко — до свадьбы, — он снова поселился в отдельной комнате с видом на лужайку. Однако теперь его как магнитом тянуло к дверям их общей спальни, за которыми то и дело слышались писк и успокаивающие женские голоса. Маленький Доминик рос на глазах и больше не напоминал Драко флоббер-червя в пеленках: на макушке пушились светлые волоски, серо-голубые глазенки обрели осмысленность. Малфой часами мог сидеть у резной кроватки, разглядывая крошечные пальцы, маленькое личико, выискивая в нем сходство с собой, с Доминик, с матерью и отцом. Временами ему казалось, что сын похож сразу на всех, а порой — абсолютно ни на кого: отдельный, сам по себе мальчик, совершенно новый человек. Но стоило малышу закряхтеть, зашевелиться и открыть глаза, Драко чувствовал, как теплая волна мягко и сильно ударяет в грудь: его сын... его кровь. В первые дни малыш только и делал, что спал и ел, и Доминик спала одновременно с сыном: под действием лекарств и чудовищной усталости. Беременность и роды вымотали ее сильнее, чем понимали она сама и Драко. Тот воспринимал как должное ее слабость, прозрачную кожу, глубокие тени под глазами, полагая, что так восстанавливаются все женщины после родов. Малфой был полностью поглощен сынишкой — так ему казалось, пока он не поймал себя на том, что выискивает в личике Доминика черты Грейнджер. В тот день Драко сослался на неотложные дела и, чувствуя себя больным, покинул шато.
Гарри сам удивлялся, какого черта потащил Забини в кабак — не самая подходящая компания, чтобы скоротать праздничный вечерок, когда в Норе изводится Джинни... Но какая-то угрюмая сила, победившая угрызения совести, не позволила ему отпустить манерного сицилийца восвояси. Мотивы, движущие им, несколько отличались от Гермиониных, но, сам того не ведая, Гарри преследовал ту же цель. Забини молча проследовал за ним к столику, насмешливо наблюдал, как он уверенно сделал заказ — почти машинально, бросив несколько слов, с готовностью подхваченных официантом. Да, Гарри здесь знали и всегда были рады, но у него не было настроения оценивать произведенное на Забини впечатление. Дожидаясь заказа, он снова жадно закурил, щелчком отправив пачку Блейзу: тот точным движением прижал ее к столу и со вздохом вытащил сигарету.
— Ну так что, расскажешь мне о малфоевском счастье?
Вопрос был риторическим, и Забини, в принципе, мог взбрыкнуть, послав Гарри куда подальше. Гарри предусматривал такой вариант, но Блейз не стал ломаться.
— Нет, не расскажу, — он невозмутимо закурил, откинулся на жесткую деревянную спинку, выпустил дым колечками и лишь потом взглянул на Гарри. — Малфоевское счастье, Поттер, сидит в мэноре, с погремушками и пеленками. А во Франции у Малфоя — долг. И ссылка. Ты же, Поттер, вроде не дурак, — Забини доверительно склонил голову набок. Черные маслянистые глаза ни к селу ни к городу напомнили Гарри о Кэссиди Кларк — не милой девушке в «Трех метлах», а шальной «красотке» из лондонского переулка. Чертовы слизеринцы... все как один — с другой планеты. Сдвинутые на крови и фамильном долге, извращенные умы, изломанные души. И какая-то порочная сила, дающая удивительную стойкость и волю к жизни. И поди ж ты — умеют любить: по-своему, непостижимо... но умеют. Любить и держаться друг за друга — когда больше не за что. Какими змеиными тропками Гермиона угодила в это сплетение судеб — Гарри до сих пор изумлялся.
— Я-то не дурак, — мягко подтвердил он, пододвигая к себе принесенное пиво. — Только не я.
Забини вздохнул. «Часок» в «Дырявом котле» растянулся за полночь.
— Я могу попробовать помочь, понимаешь ты или нет? — втолковывал Гарри Блейзу, глубокомысленно кивающему. — Но он ведь жену свою не бросит, так? Малфои же не разводятся, — с отвращением процитировал он Забини, и от себя добавил: — Будь они прокляты...
— Малфои не разводятся, — подтвердил Блейз, подумал и зачем-то поделился: — А Забини разводятся. Я — развелся...
Гарри прищурился.
— М-м... А с кем?
Забини философски поднял брови, отпивая из кружки.
— С Асторией Гринграсс, если о чем-то говорит.
— Гринграсс... У вас училась, на нашем курсе?
— На нашем — Дафна, старшая сестра, — объяснил Забини, и Гарри наморщил лоб, припоминая.
— Погоди... Так вроде Малфой как раз... Малфой и она...
— А вышло: она и я, — лаконично резюмировал Забини и развел руками в ответ на потрясенный взгляд Гарри. — У Драко в тот момент приключились неприятности, как ты помнишь, — цинично добавил Блейз, изящно гася в набитой пепельнице очередную сигарету.
— И... вы по-прежнему друзья? — уточнил Гарри, разглядывая Блейза, как соплохвоста, который ни с того ни с сего вдруг светски заговорил о погоде.
Забини пожал плечами.
— А что нам мешает? Астория — не та, из-за кого стоило бы враждовать. К тому же Драко ее не любил, — Блейз с сожалением поболтал остатки пива в кружке и залпом выпил. — Я не любил ее тоже, так... временное помешательство. Было и прошло. В конце концов Гринграсс и сама никого не любила, уж если честно: себя да денежки, да высокое положение в обществе. Еще выше ей хотелось — вот и целилась на Малфоя. А как малфоевские капиталы и влияние ей улыбнулись, так и... А, что говорить, — Забини махнул рукой и обернулся, ища официанта.
Гарри с отсутствующим видом вытащил палочку, очистил пепельницу и снова впал в задумчивость. Странно, непостижимо... Сумел бы Рон дружить с Гарри по-прежнему, уведи тот у него Гермиону? О да, Рон уже здорово продемонстрировал свою «терпимость». Правда Гарри — не Малфой, и Рон Гермиону любил, но все же — вряд ли. А эти — могут. Да что толку сравнивать, если они — те, кто в школе носили разные цвета, принадлежа разным лагерям, — очень, очень разные. И несмотря на это, Малфой сумел стать для Гермионы дороже всего мира, и Гарри все больше верил в то же для Драко. Наверное, чтобы понять, нужно было родиться Драко Малфоем, прожить его жизнь, примерить его ботинки(1). Тогда Гарри, возможно, понял бы его и подобных ему. Но он был Гарри Поттером — и счастлив тому, каждому свой крест и свои ботинки. Делай что должно, и будь что будет — кто из великих сказал это? Как бы то ни было, а все верно, и ему следует просто делать то многое или немногое, на что он способен. А о том, на что способен Гарри Поттер, уже написано в учебниках. На этой бодрой ноте Гарри очнулся от своих мыслей и удивленно уставился на Забини, машущего рукой перед его лицом.
— Ты здесь, Поттер? Э-эй!
— Здесь я, здесь, — отмахнулся Гарри, и Блейз удовлетворенно хмыкнул.
— Ушел в себя? Бывает, — он выразительно кивнул в сторону батареи пустых кружек. — Так что, закажем еще по одной или баиньки?
— Давай по одной, — Гарри призывно поднял руку, и из дальнего угла к ним заспешил официант.
— И пусть уже это уберут, — Забини опять кивнул на кружки в пенных разводах — на сей раз брезгливо.
— Уберут, — усмехнулся Гарри. — Не стали отвлекать: очень уж мы с тобой заболтались.
— Н-да, — задумчиво протянул Блейз, разглядывая Гарри: будто, проведя изрядно времени в его компании за последние двое суток, все еще не верил, что это ему не снится.
Официант принес две полные кружки, с видимым облегчением мастерски отлевитировал на поднос пустые и исчез так же быстро, как появился. Последние полчаса в «Дырявом котле» Гарри Поттер и Блейз Забини поминали профессора Снейпа; сдержанно смеясь, травили байки из школьной жизни, трепались о квиддичных новостях — осторожно обходя печальные и спорные темы. Два совершенно чужих человека, до сего дня непрочно связанные лишь прошлым. Но хрупкое противоречивое настоящее соединило их невидимыми нитями, не спросив согласия, и эти нити неуловимо и неизбежно вплетались в другие, новые, тянулись сквозь пространство и время, неожиданно связывая совершенно разных людей, творя зыбкое будущее.
— Значит вы, мадемуазель Анфам, утверждаете, что располагаете точной информацией о том, что мисс Гермиона Грейнджер живет в настоящее время в поместье Малфой-мэнор в Британии, графство Уилтшир?
Девушка напротив нервно поправляет короткие черные волосы и ниже опускает кокетливую шляпку с пером.
— Я не утверждаю! — заявляет она слегка дребезжащим голосом, выдающим напряжение. О напряжении кричат ее суетливые руки, безостановочно теребящие то чайную ложечку, то собственные локоны: она тянется к ним, касаясь плеч, и, спохватываясь, хватается за подвитые кончики. Черные волосы, короткая стрижка — ха! — как бы не так. Я немало повидал на своем репортерском веку подобных дамочек. Все они маскируются — кто-то искусно, кто-то бездарно, но все как одна — нелепо. Трусливые, алчные, мстительные — все как одна страстно желают сдать, продать, растоптать, унизить, уничтожить. Да, рыбки мои, да, птички, летите, несите старине Ремеру чужие секреты, дурно пахнущие тайны, доверенные вам когда-то теми, кто был «ах, как дорог», а после на свою беду сбежал от вас в поисках лучшей доли. Отпустить? Простить? О нет, это не для вас, злопамятные мои стервочки. Я так люблю вас, трепетно обожаю: вы — мой хлеб и вкусное масло на нем, а порой и добрый кусок мяса. И все-таки иногда просто чешутся руки взять аккуратно за тоненькую шейку и приложить раскрашенной, спрятанной под густой вуалью или под Многосущным зельем мордочкой о заплеванный стол... В дорогие, приличные места вы, как правило, меня не приглашаете: как же, вас там могут увидеть, а ваша мнимая репутация должна остаться безупречной. Предавать и торговаться гораздо удобнее в темных дешевых забегаловках вроде этой. Ведь это недолго, правда? Несколько постыдных минут жаркого полушепота: глаза надежно прячутся в тени, стыдливый румянец — под вуалью. А результатом своих деяний вы любуетесь в будуарах, за чашечкой утреннего кофе, в шелках своих пеньюаров, раскрывая утренние газеты. Ваши обезьяньи личики хранят безмятежность, но подрагивающие пальцы оставляют на дешевой бумаге потные следы. Но пятна на бумаге — ерунда в сравнении с пятнами позора, покрывающими тех, кого вы сдали, не так ли, мои подлые куколки? Тех, кто распят на первых страницах, о ком кричат вульгарные заголовки; публичная порка — ах, как жаждут ее ваши грязные душонки, кисоньки мои!.. Осколки сломанных жизней порежут ваши ручки, ваши мелкие куриные сердечки, дорогие мои стервятницы, — но это будет потом, после, а сейчас... Сейчас ты еще не подозреваешь об этом, очередная мстительница, принеся мне на блюдечке чужие тайны. Юли же, извивайся, скользкая ящерка, твой хвост я все равно уже держу — и держу крепко. Ты пожалеешь, возможно, но, увы — поздно, слово не воробей, а печатное слово — тяжеловесное клеймо. Так что берегись, крошка: когда оно падет на тех, кого ты продаешь мне, тебя может зацепить... и может сломать. Даже убить — о да, кому как не мне знать о силе печатного слова. Так что берегись, мышка моя, беги и прячься. Я не сказал еще о том, что бывает, когда твоим невезучим соплеменницам не удается раздавить жертву моими руками — и жертва выживает... и идет мстить сама. На этой войне я третий лишний, детка: дальше воля Мерлина. Но твоя жалкая судьба меня не заботит — твое место на засаленном стуле уже спешит занять новая птичка, несущая в клюве новый скандал. Так что давай, рыбка моя... выкладывай. И следи за собой. Будь осторожна(2).
— Ну конечно, конечно, — вы предполагаете.
— Да. Да, я предполагаю.
— А мистер Драко Малфой в это время живет в шато Эглантье и женат на Доминик де Шанталь. Прекрасно, дорогая, продолжайте...
_____________________
(1) Аллюзия к песне Depeche Mode «Walking In My Shoes» («Songs of Faith and Devotions», 1993) (2) Автор переврал фразу из песни Виктора Цоя «Следи за собой» («Черный альбом», 1990)
I lust for «after» No disaster can touch Touch us anymore And more than ever, I hope to never fall, Where «enough» is not the same it was before
Poets of the Fall «Carnival of Rust»
Зимой две тысячи первого Драко Малфой заново открыл для себя собственную жену. Вопрос интимной близости отпал на неопределенный срок, и это, избавив его от необходимости механически притворяться, принесло чувство облегчения. Малфой не испытывал к ней жалости — несмотря на болезненную худобу, — но безмерное уважение. Все чаще, входя по утрам в ее спальню, Драко улыбался обоим — сыну и жене. Маленький Доминик оказался тихим и беспроблемным ребенком: до утра мирно спал, почти не вынуждая мать вскакивать среди ночи, будто понимая, что ее хорошо бы поберечь. Когда просыпался — таращил глазенки, стараясь заглянуть куда-то назад, за пределы пока еще небольшого обзора; разглядывал свои крохотные ручки, совершенно их не пугаясь. И — улыбался, постоянно, во весь беззубый рот, удивляя всех вокруг. «Солнечный ребенок», называла его Нарцисса, вспоминая беспокойного Драко: тот почти беспрерывно проплакал весь первый год своей жизни, вымотав мать до предела. Смешно, но Малфою действительно казалось, что в бывшей супружеской спальне теперь прибавилось света. Сынишка словно излучал его: белая кожа, светлый льняной пух на голове, светло-голубые глаза и, конечно, неподражаемая улыбка. У Драко что-то сладко сжималось внутри всякий раз, когда он смотрел в личико сына — Малфою хотелось плакать и петь одновременно, отчего он чувствовал себя дураком, но это не волновало. Он проводил долгие часы рядом с женой: когда Доминик бодрствовал, оба были поглощены его гримасами, звуками и движениями; когда засыпал — вполголоса вели долгие разговоры. Странно, но за минувшие полтора года они ни разу так не говорили — свободно, без звенящего напряжения и провисающих пауз, натужно ища темы. Они рассказывали друг другу о собственном детстве — том, что проходило за пределами их летних встреч; о том, что казалось неинтересным им тогдашним и обрело трогательное значение сейчас — когда в кроватке рядом посапывало новое детство. Драко с интересом и удивлением отмечал, что Доминик умеет заразительно смеяться, знает много неожиданных вещей; она выглядела такой... свободной. Рождение сына изгнало из ее глаз болезненный страх потери — будто злая фея, приворожившая Доминик к Драко много лет назад, сняла наложенные чары и отпустила ее на свободу. С такой Доминик Малфою было непривычно легко и даже интересно. И боль собственной утраты — выгрызающая ему сердце, ставшая его частью, — словно отступила в тень. Драко не обольщался: его боль пристально следила за ним, обещая вернуться, когда ее не будут ждать, но принял передышку с благодарностью. Счастливые дни летят так быстро, а Малфой так привык к ударам, что подспудно страшился неминуемой расплаты — за эти короткие светлые дни... Но пока судьба улыбалась, он ловил ее неверные лучи, и они согревали сердце.
Январь в Британии — месяц ветров, и две тысячи первый не стал исключением. Ветер забирался в щели, врывался в форточки, завывал в каминной трубе и будоражил душу. Ветер куда-то звал и гнал с насиженных мест. Джордж и Гарри с Джинни вернулись в Лондон, Молли с Артуром, взявшим небольшой отпуск, отправились в «Ракушку» — Билл и Флёр не смогли выбраться в Нору на праздники. Дом стоял тихим и пустым — большая редкость для Норы, — и пятничным вечером Рон Уизли, прослонявшись битых полчаса по двору, устроился на кухне с большой кружкой чая. Есть не хотелось, спать — тоже, и от посиделок с сослуживцами он сегодня отказался, удивив сам себя. Но быть на людях не тянуло: хотелось остаться наедине с мыслями, кои в полном беспорядке кружились в голове, взбаламученные южным ветром. Рон задумчиво курил, прихлебывая чай, и вспоминал почему-то Святочный бал в девяносто четвертом. Свой танец с профессором Макгонагалл — на потеху близнецам, да и не только; свою позорную мантию...
«Я выгляжу, как моя бабушка Тэсси... и пахну, как бабушка Тэсси!»
«Рон, ты выглядишь... м-м-м... чудесно!»
И — танцы... Гермиона и Крам, Седрик и Чжоу, Фред и Анджелина, Невилл и Джинни, Флер и Дэвис… Малфой и Паркинсон. Скрипя зубами, они с Гарри включили последних в десятку самых красивых пар на балу — мрачно развлекаясь, пока остальные танцевали. Кто мог тогда предположить, как причудливо разобьет жизнь эти пары и перетасует по своему усмотрению? Мысли, мысли... Как Гермионины птички, натравленные на него на шестом курсе. Мерлин, да если вспомнить, им ведь все препятствовало на пути их трудного сближения, до мелочей! Однако Рон ни о чем не жалел: Гермиона сделала его таким, какой он был сейчас, и он всегда будет благодарен за это. И признать ее право на счастье — что бы он сам о нем ни думал, — самое меньшее, что он может и должен сделать для Гермионы. Из глубокой задумчивости Рона вывел негромкий, но требовательный стук в окно: прилетела сова от Джинни. Рон впустил птицу, прочел записку, улыбнулся и, поразмыслив мгновение, уверенно набросал несколько слов в ответ. Угостив сову, он отпустил ее восвояси и, не провожая взглядом, решительно направился к себе в комнату. Ветер подкрадывался к окну с тихим шорохом, чтобы неожиданно ударить, распахнув форточку; только ветер видел, как Рон Уизли закинул несколько вещей в легкую дорожную сумку и вышел из своей комнаты. Рванувшись к нижним окнам, ветер торжествующим воем проводил его, шагнувшего в камин, и взметнулся ввысь, унося с собой ненужные сомнения.
В лионской квартире Паркинсонов царили запахи бергамота и свежих булочек: Пэнси, зная слабость матери к сконам(1) с цукатами, прихватывала для нее пакетик, но только по пятницам — миссис Паркинсон следила за фигурой. Это был их маленький секретный ритуал, дань воспоминаниям о родине. Сконы — и непременно чай с бергамотом, и на несколько мгновений обе уносились душой в Британию. В эту пятницу уединение мадам и мадемуазель Паркинсон — так называли их здесь, во Франции, — нарушила незнакомая сова. Мать Пэнси давно уже настороженно относилась к неожиданным письмам, поэтому порывисто метнулась к окну, стремясь побыстрее разделаться с неизвестностью, что бы там ни ждало. Однако письмо было адресовано Пэнси, и Александра протянула его дочери, с тревогой наблюдая, как та вскрывает маленький конверт. Тревога усилилась, когда Пэнси удивленно подняла брови, а потом — пробежав глазами по строчкам, — тихо рассмеялась.
— Что там, детка? — деланно небрежно спросила Александра, вернувшись к чаю. — Что-нибудь веселое?
— Ага, — Пэнси кивнула, безмятежно улыбаясь. — Мои планы на выходные.
Она в два глотка допила чай и упорхнула наверх — в свою комнату. Нетронутые булочки остались сиротливо лежать в корзинке. Спустя пять минут, не больше, Пэнси сбежала по лестнице: красное шерстяное платье, зимняя мантия на легком беличьем меху, блестящие шальные глаза. Миссис Паркинсон смотрела на дочь с растущим беспокойством, но не улыбнуться ей в ответ просто не смогла. Пэнси подбежала к ней, чмокнула в обе щеки и заговорщицки шепнула:
— Скажи папе, что меня дернули на дежурство, ага?
— Пэнси! — укоризненно воскликнула Александра, но та лишь хихикнула и устремилась к дверям, бросив на бегу:
— Люблю тебя, мам!
— Ты вернешься завтра? — спохватилась миссис Паркинсон, но в ответ донеслось лишь: «Не знаю, если что — пришлю сову!», и через мгновение внизу хлопнула подъездная дверь.
— Я тоже тебя люблю, — растерянно пробормотала Александра, опустилась на диванчик и взяла в руки ароматно дымящуюся чашку.
Кто же, интересно, этот незнакомец, из-за которого так оживилась ее дочь? Здесь, во Франции, у нее не было друзей — кроме Драко Малфоя, который отчего-то больше года уклонялся от встреч. Но письмо было не от него: малфоевского филина с вычурным именем Александра изучила досконально. У нее изболелась душа, пока она наблюдала эту активную переписку: Пэнси очень скучала по Драко и хотела видеть не холеного черного письмоносца, а его хозяина. Поэтому миссис Паркинсон искренне обрадовалась, узнав от дочери об их случайной встрече под Рождество: со слов Пэнси, та сидела в кафе с коллегами, и там же оказался Драко... О его свадьбе с дочкой де Шанталей Александра знала из газет, но и Пэнси ничего нового ей не рассказала, что было немного странно. У миссис Паркинсон сложилось довольно четкое ощущение, что не все ладно в датском королевстве, но в конечном итоге это было не главным. Она радовалась за дочь, которая вновь обрела лучшего друга, а в подробности решила не вникать: в душу ей она давно не лезла — Пэнси сама делилась с матерью, если считала нужным. Однако сегодня это был не Малфой — а Пэнси показалась ей счастливой... Кто-нибудь с работы? Втайне от всех — и особенно от дочери — миссис Паркинсон надеялась, что та выйдет замуж за француза и полюбит эту страну... На скорое возвращение в Британию Александра не надеялась. Мужу, казалось, вообще безразлично, где жить. А вот Пэнси... Пэнси только и жила мечтой о возвращении домой, и по нескольким вскользь сказанным фразам миссис Паркинсон поняла, что и Драко, мятежная душа, тоскует по родине. Они вообще удивительно легко находили общий язык, эти двое — с раннего детства не разлей вода. Когда-то и миссис Паркинсон подумывала о Драко как о хорошей партии для дочери. Но потом все так изменилось... Пусть уж лучше дружат. Александра любила этого мальчика, но слишком все было сложно в их жизни, в этой проклятой войне и роли Малфоев в ней. Миссис Паркинсон вздохнула и, подумав, взяла из корзинки еще одну булочку.
Сразу по возвращении в палаццо Блейз получил сову от Малфоя — с известием о рождении сына. Прочтя письмо, Забини впал в легкий транс, не замечая возмущенно клекочущего филина, который топтался по подоконнику в ожидании ответа. Мозг Блейза, все еще пребывающего под впечатлением от вечера с Поттером, отчаянно требовал передышки. Поэтому, сделав титаническое усилие, он автоматически написал на чистом пергаменте с монограммой приличествующее случаю поздравление, выразив надежду на скорую встречу, отпустил Горация и рухнул в постель. Последней связной мыслью в его сознании мелькнул искренний протест: скорая встреча? Под Империусом! Проспав четырнадцать часов кряду, Забини очнулся с готовым решением: к кому идти за советом. Распорядившись насчет завтрака, — а утро у Блейза начиналось тогда, когда он просыпался, вне зависимости от положения стрелок часов, — он отправился в душ. Спустя полчаса он нашел на столе горячий кофейник и тосты, довольно хмыкнул и снова взялся за перо.
Они встретились банально: у Эйфелевой башни. Башня сияла, как новогодняя игрушка, и в гладких волосах Пэнси искристо мерцали яркие отблески. Рон снова испытал минутную неловкость, когда смотрел, как она приближается, но знакомый звонкий голос развеял его напряжение.
— Привет, рыжий!
Рон слегка оторопел, но тут же засмеялся — так озорно и по-детски прозвучало это «рыжий».
— Привет. С новым годом, — отозвался он, со смешанным чувством вглядываясь в блестящие глаза Паркинсон.
Они нигде не сидели на этот раз — ночь была слишком хороша, чтобы упускать ее. В этот раз все было иначе, и Рон разглядел неброскую красоту моста Мирабо, барельефы Нотр-Дамма, напомнившие хогвартских горгулий, шумную, развратную пестроту Пигаль, просторную роскошь Шанс-Элизе. Он вынужден был признаться себе — пока лишь себе: он здесь не столько из-за желания сменить обстановку, сколько из-за нее — смешливой девчонки, умеющей быть жестокой, когда нужно. Рону стало намного легче, когда он отбросил наконец неизменную настороженность и расслабился. Они бродили по заснеженному ночному Парижу, ели крэп(2) и болтали о детских годах, вспоминали школьных учителей и школьные истории, над которыми смеялись до сих пор; не подозревая, что так же смеялись и болтали летом девяносто девятого Драко и Гермиона. Рон обнаружил, что может спокойно слышать имя Малфоя, легко слетающее с губ Паркинсон — слышать, не закипая от бешенства. А Пэнси безудержно хохотала, слушая рассказы Рона о проделках близнецов, и притихла, отсмеявшись. Рон с удивлением понял, что она нервничает, но, прислушавшись к себе, тоже ощутил напряжение. Оно сквозило во встречном ветре, мелькало в свете фонарей, пронизывало их речь и быстрые взгляды. Словно оба знали о чем-то важном, но избегали об этом говорить. К полуночи — Рон даже не заметил, как — они вернулись к башне.
— А хочешь на смотровую площадку? — нерешительно спросила Пэнси, кусая губы. Рона бросило в жар. — Тебе понравилось там в прошлый раз, — напомнила она, улыбнувшись, и хотя смотрела на башню, Рон различил ее порозовевшие щеки. Что-то — не иначе внезапно обострившаяся сегодня интуиция, — подсказало: не от мороза.
— Да, понравилось, — кивнул он, беря Пэнси за руку. — Сейчас там должно быть очень красиво... да?
Она вскинула на него блестящие глаза, словно пытаясь прочесть на лице невидимые письмена.
— Да. Ночью там правда очень красиво. Увидишь сам.
Вид со смотровой площадки не разочаровал. Затаив дыхание, Рон озирал раскинувшийся внизу город. На этой высоте ему казалось, что можно разглядеть даже Лондон — если постараться. Здесь, наверху, ветру было гораздо привольнее, и он бушевал куда сильнее, чем у подножия башни. Пэнси шатнуло порывом, и Рон подхватил ее, крепко обняв за плечи. Насмешливый ветер швырнул ее волосы Рону в лицо, и тот машинально ухватил их, неловко дернув. Пэнси ахнула и развернулась к нему лицом — неугомонный порыв сдул с лица перепутанную гриву, и теперь она развевалась пиратским флагом, сливаясь с ночью.
— Ох, прости! Мне просто ветром... в лицо... — у Рона перехватило дыхание, но холодный воздух был ни при чем. Это было так неожиданно красиво: белое лицо, сощуренные глаза, подсвеченные зеленым, и струящиеся по ветру волосы — чернее самой ночи.
Пэнси засмеялась, но захлебнулась воздухом и вдруг покачнулась на каблуках, ловя равновесие. Рон рефлекторно прижал ее к себе. Она придушенно охнула, откинув голову, и он — плохо понимая, что делает, — поцеловал ее в приоткрытые губы.
Только несколько часов спустя, в уютном полумраке номера, наполненного приглушенным мерцанием свечей, — Пэнси ухитрилась зажечь их взмахом палочки, на мгновение вывернувшись из его захвата... Лишь в предрассветной полутьме, среди сбитых простыней... Лишь сейчас они оба понимали: вот это важное. И они знали об этом — знали с самого начала. Рон, ни с чего обрадовавшийся отсутствию в отеле свободных одноместных номеров; Пэнси, попросившая мать прикрыть ее вызовом на дежурство — они знали. Но ни один, ни другая не смели признаться себе в этой сумасшедшей тяге: ведь это лишь вторая в жизни осознанная встреча — а первая была случайной. Не смели признаться, но не смогли противиться... Прислушиваясь к ровному дыханию задремавшей Пэнси, Рон бездумно смотрел в потолок: на мысли не осталось ни сил, ни желания, а перед глазами крутились призрачные ночные образы. Узкое длинное тело, матово-белое в неверных бликах свечей... Черные волосы, разметавшиеся на подушках диковинными водорослями... Неожиданно сильные руки с тонкими пальцами, оставляющие отметины на его коже. Она так одуряюще, непривычно пахла: лилиями и чуть-чуть — морем. Она вспыхивала и стонала под его жадными руками — и он не мог остановиться, даже если бы хотел; не мог насытиться, напиться этим дурманящим запахом, прохладой ее кожи. Странно, но весь жар ее тела, казалось, оставался внутри, а кожа — оставалась прохладной, и этот контраст на время свел Рона с ума, да... И он не сравнивал. Сам не верил, но действительно не сравнивал Пэнси ни с Гермионой, ни с Габриэль, ни с одной из своих прошлых подружек. Пэнси Паркинсон, черт ее возьми, почему-то стояла отдельно от всех. Рон не мог сейчас четко ответить себе ни на один вопрос, но твердо осознавал: с сегодняшней ночи в его жизни были Гермиона Грейнджер, Пэнси Паркинсон — и все остальные. И он не станет сравнивать Пэнси с Гермионой и дальше — в этом не было смысла. Обе заняли в его душе совершенно разные и отдельные важные места, однако если Гермиона владела его помыслами в прошлом, то Пэнси... его настоящее? Будущее?.. Мысль, оформившаяся-таки среди транса, в котором он пребывал, Рона шокировала. Они ведь даже не знают друг друга по сути!.. Все его привычные установки возмущенно вопили, но что-то новое внутри — то самое нечто, найденное здесь, в Париже, под Рождество — шептало: почему нет? А знал ли ты Гермиону — на которой едва не женился, пройдя вместе огонь и воду, — знал ли? Разве мог ждать от нее тех шагов, что она сделала в последние годы? Сумел ли угадать, что светилось в ее ищущих глазах?.. Так что же ты терзаешься, Уизли? Вторая встреча или двадцать вторая — в том ли дело... В зыбком, беспокойном сне, незаметно овладевшем Роном, когда стало светать, он увидел Гермиону и Малфоя — на берегу моря. Рон не слышал голосов, но угадывал смех... на берегу в воде плескались дети. Не просыпаясь, он вздохнул и глубже зарылся лицом в черные волосы, пахнущие морем. А где-то под самой крышей не то мурлыкал, не то пел, не то смеялся неугомонный ветер.
Малфой. М-ма-алфой. Сама его фамилия звучала для нее надменно и лживо теперь. Он и есть такой — лживый подонок, ревностно охраняющий тайны, в которых погряз. Себя она лживой не считала: ведь свои цели оправдывала целиком и полностью. Он сам виноват, сам... Он и его семейка. Она была такой юной и свежей, ни дать ни взять — весенняя роза, когда ее отец и Люциус Малфой договорились об их с Драко помолвке. Она летала как на крыльях — еще бы: богатый красавчик, роскошный дом, галлеонов столько, что цифра не умещалась в ее маленькой головке — да и зачем? Считать их она не собиралась. Подружки исходили завистью, кисло поздравляя, но это не портило вкуса победы — легкой, свалившейся с неба прямо к ней в руки. О Драко Малфое она была наслышана от Дафны — та училась с ним на одном курсе. Разумеется, в Слизерине. Самые красивые, самые чистокровные, самые высокородные, самые богатые — самые лучшие, да, — это Слизерин. И никто ее не разубедил бы. Наслышана была — а теперь предстояло знакомство, и она хихикала с подружками, додумывая слухи, домысливая образ... Если бы кто-нибудь сказал ей тогда, как все обернется на деле, она бы просто не поверила.
— Драко Малфой. — Учтивый поклон, безупречные манеры, насмешливый взгляд. Касание теплых губ на ее руке.
— Астория Гринграсс. — Что с ее голосом? Что с ее коленками? Хорошо, что под длинным платьем не видно, как они дрожат...
Она влюбилась. С первого взгляда — глаза в глаза, — с первого звука его голоса, с первого касания. Вблизи Драко Малфой оказался ни сладким пупсиком, ни брутальным мачо. Обычный мальчишка — высокий и тощий, — с длинным носом, наглыми глазами и ломающимся голосом. Ее заворожили мелочи: очаровательная манера склонять голову набок, оценивающе разглядывая; резкий жест, каким он отбрасывал со лба светлую челку; неожиданно ухоженные руки с длинными пальцами. Смутное томление не давало ей спать ночами: мучительно хотелось снова почувствовать касание его губ... стоило подумать об этом, и кожа на руке — там, где он поцеловал ее при знакомстве, — начинала гореть. В таких сладостных грезах она витала ровно до тех пор, пока Дафна — буднично, вскользь — не проболталась сестренке о своей мимолетной интрижке с Драко. Астория испытала шок. Значит то, о чем она лишь с оглядкой мечтала, замирая сердцем, ее вероломная сестра давно познала — походя и бестрепетно? Она тихо возненавидела Дафну — за одно то, что его пальцы, его губы касались ее — и не только пальцы и губы... Эти мысли приводили ее в ужас: она вспоминала и теперь понимала значение их перемигиваний, ухмылок и недомолвок. Впервые в жизни Астория испытывала такую всепожирающую ревность.
А потом... Потом все так закрутилось, будь оно проклято. В этой стране стало страшно жить. Отец Астории, испугавшись связи с Пожирателями, разорвал помолвку и спешно выдал дочку замуж за кстати подоспевшего Блейза Забини, и тот увез ее в Париж. Война закончилась, но ей все равно было страшно и совершенно плевать — с кем, только бы уехать, сбежать, забыть... Забыть не вышло. И вот после всего, что было, — замужество, отъезд, развод, — она вдруг узнала: Малфой пытается начать жизнь заново. Только без нее. Астория снова перестала спать по ночам. Она не считала, что Драко заслуживает права на счастье и семью — на все, чего не было у нее самой. Она устроила слежку, долгую и изнурительную, и уже вконец отчаявшись, в один из вечеров встретила его в «Дохлой устрице».
В тот вечер Астория осознала: не будет ей покоя, пока в одном мире с ней живет Драко Малфой. Он не подозревал, каких усилий ей стоило не лишиться чувств при виде него. Что-то внутри — живое и очень, очень голодное — рвалось на волю, к нему. Уже очутившись в номере, с ним наедине, она все еще не до конца верила, что он здесь — Драко Малфой, ее несостоявшийся муж, ее горькая потеря и главная несбывшаяся мечта. Афродизиаком она запаслась давно — как только начала охоту на Малфоя. С тех же самых пор снимала номера в этих притонах под чужими именами. Блейз брезгливо называл это ее «криминальным талантом», что Асторию совершенно не смущало: ей тоже много чего в муже не нравилось, что, однако, никак не отражалось на любви к его деньгам. Обзаводиться сомнительными связями у нее действительно всегда получалось как-то само собой. И тот колдомедик-нелегал с Фарфелу, который долго и мучительно снимал с нее прощальный малфоевский Обливиэйт, оказался бесспорно полезен — и обошелся ей непристойно дорого.
Только такой дурак, как Малфой, мог надеяться, что после той ночи в гостинице достаточно стереть ей память — и уйти чистым. Когда дверь за ним захлопнулась, Астория сжала голову руками и застонала сквозь зубы. У нее болело все — все, даже волосы, которые по определению болеть не могли. Либо по ней пробежался гиппогриф, либо Малфой врет — нагло и цинично. Сидел у кровати с перепившей подружкой, нежно отирая со лба испарину?.. Да черта с два! С трудом добравшись до душа, она провела там не меньше часа и вышла в твердой и мрачной уверенности: ее поимели — причем во всех смыслах. Грубо, но качественно. И если от того, что творил с ней Драко ночью, она кричала и просила еще, то сделанного утром она ему не простит. Теперь уже Астория не сомневалась: он стер ее память, и ей до зубовного скрежета, до спазмов в ноющих мышцах необходимо было знать — почему.
________________________
(1) Сконы — традиционная британская выпечка в виде маленьких, чаще круглых, булочек или кексиков. (2) Крэп — французские блины, готовятся в небольших павильончиках и продаются с пылу с жару с различными начинками.
Take me to the magic of the moment on a glory night, where the children of tomorrow share their dreams with you and me. Take me to the magic...
Scorpions «Wind of Change»
— Ты заметил, какой он в последнее время странный?
Джинни задумчиво вертела в руках кусочек пергамента. Ответ Рона ее не удивил, она ожидала подобного.
— Странный? — Гарри сосредоточенно изучал турнирные таблицы по квиддичу. — В чем именно?
— Гарри! — она возмущенно развернулась к нему. — Ну как это в чем? Неужели ты не видишь?
Гарри вздохнул и сложил газету. Джинни присела на подлокотник кресла и стала втолковывать:
— Понимаешь, мы говорили с ним перед этим его французским семинаром. Он сказал, что вырос из маминых свитеров и домашних праздников... Что он хочет найти себя, — она примолкла, глядя в одну точку и рассеянно перебирая волосы Гарри. Он ловко просунул руку ей за спину и опрокинул Джинни себе на колени.
— И что? Хочешь сказать — нашел?
Она задумчиво посмотрела на Гарри, размышляя о своем.
— Вот в том и дело: что-то нашел. Или кого-то. Он там кого-то встретил, Гарри, я чувствую, — Джинни досадливо нахмурилась. — А кого — не говорит. «Пока не о чем», — передразнила она брата, и Гарри усмехнулся.
— Даже так?
— Именно, — Джинни кивнула. — «Пока»... Ну вот не поверю, что он и тебе ничего не рассказал!
Гарри внимательно посмотрел на жену, раздумывая, делиться или нет своими размышлениями, если Рон посчитал нужным скрыть подробности.
— Ну, вообще-то он там встретил Малфоя, — медленно произнес он в конце концов.
Джинни открыла и закрыла рот, часто моргая.
— А... как? Где?
— В баре после семинара. Знаешь, в Париже есть такая улица — вроде нашего Косого переулка. Ну и... вот, — скомканно закончил Гарри, толком не начав. Джинни ошарашенно смотрела на него, и он почувствовал, как лицу становится жарко. Хорошо, что уши и щеки не пылают у него фонарями, как у Рона. Гарри не любил врать Джинни, но это не его тайна, и святое право Рона хранить ее ровно столько, сколько посчитает нужным.
— Знаешь, Джин, — решительно заявил он, сгребая жену в тесные объятия, — скажу тебе одно: все у него в порядке. Думаю, наш Рон на верном пути... Каким бы он ни был, этот путь, — задумчиво пробормотал он, зарывшись лицом в рыжую гриву.
— Ну, если ты так говоришь, — с сомнением протянула она, кошачьим движением потершись о его щеку. — Я первая порадуюсь, если его наконец отпустит... гермиономания.
Гарри щекотно фыркнул ей в шею, заставив хихикать.
— Гермиономания — прямо в точку.
— Ну, это же правда, — Джинни хмыкнула. — Скажи, а Забини сильно изменился? — вопрос прозвучал так невинно, что Гарри опять не удержался от смешка, хоть и слегка помрачнел.
— Внешне — нет, волосы слегка отрастил... такой европеец. А так... Что я о нем знал, чтоб судить?
— Вообще да, ты прав, пожалуй, — Джинни снова задумчиво посмотрела на него.
— А почему такие разные вопросы? — поинтересовался Гарри, легонько щелкнув ее по веснушчатому носу. — Я не против, но как-то мысли у тебя странно скачут...
Взгляд Джинни из задумчивого стал загадочным, щеки порозовели. Она приподнялась и обвила руками шею мужа, заглядывая в глаза.
— А ты вообще готовься: скоро еще и настроение начнет скакать, — прошептала Джинни таинственно, наблюдая, как расширяются его зрачки.
— Ты хочешь сказать... — враз охрипшим голосом выдавил он.
— Хочу, хочу, — Джинни закивала с довольным видом. — Уже пять недель. Хотела точно убедиться, прежде чем тебе скажу.
— Джинни... — Гарри крепко прижал ее к себе и тут же, спохватившись, ослабил объятия. — Я люблю тебя, — прошептал он с чувством, ощущая в животе странный трепет, будто проглотил снитч, — люблю тебя.
— И я тебя люблю, — Джинни спрятала лицо у него на груди и мечтательно вздохнула. — Давай никому пока ничего не скажем? Съездим куда-нибудь — только мы одни, без всех? На пару недель… что скажешь?
Гарри приподнял ее лицо, внимательно вгляделся в сияющие глаза и молча поцеловал.
Ветер ворвался в форточку и взъерошил ему волосы, но он не заметил.
Как только семейный доктор вынес заключение, что Доминик практически оправилась, и разрешил гулять и вообще потихоньку возвращаться к обычному образу жизни, она начала упрашивать Драко покататься с ней. «Ну хоть совсем недолго, chéri, я буду осторожна, клянусь», — уверяла она с блеском в глазах, и ни увещевания матери и свекрови, ни веские убеждения отца ее не останавливали. Доминик выбрала Драко последней инстанцией, и он пребывал в растерянности: мнения Нарциссы и Бланш были для него достаточно авторитетны, но жена становилась все настойчивее — и добилась-таки желаемого. В один из по-весеннему солнечных дней на конюшнях подобрали для нее самую кроткую кобылку — невысокую, длинногривую, буланой(1) масти, — и, оставив сына на попечение бабушек, Драко и Доминик неторопливо проехались по поместью. Сам Малфой предпочитал крупного резвого жеребца по кличке Азраэль — на нем он и охотился по осени, хорошо изучив его привычки. Конь удивлял собачьей преданностью хозяину, несмотря на то, что до знакомства с Драко принадлежал Филиберу; однако, когда Малфой его выбрал, Азраэль сделал ответный выбор и с тех пор признавал лишь Драко. Нет, характер его нельзя было назвать дурным: он не буянил, не брыкался, был довольно предсказуем. Но любому, кто не был Драко Малфоем, не стоило ждать, что Азраэль станет слушаться малейшего движения, слова, даже мысли — напротив, хитрое животное норовило прикинуться туповатым и слабослышащим, подчиняясь наезднику без особой охоты. В целом можно было сказать, что эти двое — Драко и Азраэль — нашли друг друга. Малфой припоминал, что такое же безоговорочное взаимопонимание связывало в свое время отца и его красавицу Артемиду. Доминик просто светилась восторгом: она устала сидеть дома, ей не терпелось вернуться к активной жизни. В своей короткой голубой дубленке, похожей на кусочек неба, с разбросанными по плечам отросшими волосами и с румянцем на щеках она выглядела, как весна, и Драко невольно залюбовался женой. Воображение нарисовало размытую картину: он и она, на своих лошадях, и между ними — белоголовый мальчишка на ухоженном мохнатом пони... Картинка задрожала и осыпалась каскадом осколков. «Так могло быть... — пронеслось-прошелестело в голове, — так могло быть...» Предвкушение чего-то радостного мешалось в груди Малфоя с щемящей тоской, предчувствием беды. Ветер трепал лошадиные гривы, забирался под одежду, дразнил нежными, звонкими надеждами, и сердце сладко замирало, боясь верить. К Франции подбиралась весна...
Пока в шато Эглантье царила хрупкая идиллия, между островом и материком — до самого февраля — кипела оживленная переписка. Блейз временами жалел, что обратился к Паркинсон, но не было другого человека на земле, кому можно без опаски доверить такого рода тайну и получить действительно дельный совет. Вот только теперь позиция Пэнси его смущала, приводя мысли в полный разброд.
«Дай им немного времени, Блейз. Просто дай им немного времени», — писала она.
«Разве недостаточно времени он уже потерял?!» — возражал Забини.
Но Пэнси с непонятным упорством стояла на своем. Драко выглядел счастливым — насколько вообще это было возможно, учитывая обстоятельства, — ему нужна эта передышка.
«Неужели ты не чувствуешь ветер, Блейз?.. Ветер нынче совсем непрост, дует то к нам, то от нас; он скоро принесет с собой что-то, я чувствую. Не торопи события... Наши стены сделаны из бумаги, а жизни — из стекла; этот ветер одним порывом может сбить с ног, и тогда зимняя пурга унесет его прочь(2). И не будет уже ничего, Блейз, ничего и никого. Просто дай Дракону шанс — он чертовски ему нужен. Дай ему отдохнуть перед дорогой, пока ветер не унес его...»
Забини не знал, что думать, и по-прежнему не знал, что делать. Паркинсон иногда удивляла неожиданно мудрыми суждениями и на Прорицаниях ходила в любимицах у Трелони, но все же, все же... Ветер, видите ли. Хотя он тоже отметил: ветер этой зимой был каким-то аномально непредсказуемым, будоражил душу и селил в ней сомнения и смутные предчувствия. Блейз чувствовал ветер, но боялся того, что он может принести.
В середине февраля, когда Доминик была уже в состоянии принимать гостей, Забини навестил Малфоев — полный решимости хоть что-то предпринять. Однако при виде маленького семейства решимость его начала таять, как мартовский сугроб под солнцем. Для Блейза его лучами стали их лица, их глаза. Драко разительно отличался от себя самого тогда, на Сицилии. Нет, он не сиял, как именинник, — той безмятежности, какая бывала в детстве, уже не вернуть никому из них. Каждый нес на шее свой камень несбывшихся надежд, невосполнимых потерь. Однако в глазах Драко читался смысл — ему было для чего жить сейчас. Доминик стала еще прозрачнее, но словно светилась изнутри — сильным, ровным светом: в ней поселились уверенность и гармония. А маленький Малфой... Как июньский одуванчик — светленький и пушистый, и улыбка во весь беззубый рот, и беззвучный смех, и голубые глазенки. Роскошные белые розы, привезенные Блейзом, — первоклассные, лично им выбранные и срезанные, — как нельзя лучше вписались в атмосферу, царящую здесь. У Забини не повернулся язык — не нашлось подходящего момента, как убедил он себя, — разрушить этот маленький солнечный мирок, чьи обитатели не подозревали, как хрупки его стенки. А ветер уже подобрался совсем близко и бушевал за окнами, грозя и хохоча.
— Правда?! — Гермиона поперхнулась и отставила чашку — едва не мимо стола. — Джин... О, Джинни, поздравляю! Это... это просто чудесно! Ох, как же я рада! — она сорвалась с места, плюхнулась на диван рядом с розовой от удовольствия подругой и крепко ее обняла.
Кира на коленях у Джинни весело пискнула, вцепившись одной рукой в воротник ее платья, другой — в волосы матери.
— Да, Гарри тоже счастлив, — призналась та, улыбаясь Гермионе, и обе не сговариваясь посмотрели на живот Джинни.
Кира тоже уставилась вниз.
— Семь недель, значит, — протянула Гермиона, подсчитывая в уме.
— Ага, прямо под Рождество, — Джинни слегка покраснела и довольно хихикнула.
— Подумать только, — мечтательно произнесла Гермиона, — к следующему дню рождения у Киры уже будет подружка...
— Или друг! — возразила Джинни, и обе засмеялись.
— Ой, да, конечно! Живешь в мире девчонок, — Гермиона махнула рукой, — и мысли только о них... Иногда пытаюсь представить: был бы у меня мальчик...
— И?
— И не могу, — она развела руками. — Так странно, что ее вообще когда-то не было.
Джинни слушала завороженно, бессознательно поглаживая еще совсем плоский живот.
— Ох, а как Луна обрадуется, — Гермиона оживленно вскочила и вернулась в свое кресло. — Давай ее разыграем: скажем, к примеру, что...
— Мисс Грейнджер, мисс Грейнджер! Там гость... — у внезапно возникшего в комнате Тоби был растерянный вид.
— Опять? — вырвалось у Гермионы. Джинни бросила на нее встревоженный взгляд. — Кто на этот раз?
Тоби смущенно потоптался на месте.
— Мистер Гарри Поттер, мисс Грейнджер.
— Гарри?! — в один голос воскликнули Гермиона и Джинни.
— А почему не через камин? И чего ты его не впустил? — Гермиона выглядела озадаченной.
— Мисс Грейнджер, мистер Поттер просит вас подойти к воротам с маленькой мисс Кирой. Он говорит: сюрприз, — Тоби в волнении ломал узловатые пальцы и таращил глаза. — Тоби звал мистера Поттера в дом, но мистер Поттер отказался, мистер Поттер хочет видеть мисс Грейнджер и маленькую мисс у ворот. Мистер Поттер сказал: «сюрприз»...
— Хорошо, хорошо, Тоби, — сказала Гермиона, переглянувшись с Джинни: та в недоумении пожала плечами. — Ну, пойдем? Узнаем, что там чудит твой муженек?
Джинни хмыкнула и встала, передавая Киру Гермионе, а та укутала девочку в пушистый плед, принесенный Тоби.
У решетки ворот действительно маячил темный силуэт, и Гермиона, приближаясь, всматривалась в него с необъяснимой, но нарастающей тревогой. Гарри не был склонен к эксцентричным поступкам, но Тоби не сумел бы соврать — разве что под Империусом. А кому придет в голову наложить Империус на домашнего эльфа? Да и непохоже было...
— Гарри? — оклик Джинни прервал ее мысли. — Гарри, что за шутки?
Фигура у ворот помахала рукой, по-прежнему храня интригующее молчание. Гермиону вдруг окатило волной паники.
— Джин... — начала она, замедляя шаг, но было уже поздно: они почти достигли ворот, и в следующий момент их ослепила вспышка, разорвавшая густые сумерки. Щелчок, и еще две вспышки — одна за другой, — и торопливый, дробный, удаляющийся топот. Почти ничего не видя, Гермиона выхватила палочку.
— Петрификус Тоталус!
— Ступефай!
Заклинания сверкнули за оградой и пропали втуне: псевдо-Гарри стремительно убегал к границе антиаппарационного барьера в лесу, куда так много раз аппарировала к Драко Гермиона.
— СТУПЕФАЙ!!!
Отчаянное заклинание Джинни вспышкой отскочило от кованого герба на ограде и угодило в несчастного Тоби. Домовик пролетел почти до парадной лестницы и остался лежать, похожий на кучку тряпья.
— О, черт! — выругалась Джинни, а Гермиона только сейчас осознала, как крепко прижимает к себе дочку, пряча ее личико в складках собственной мантии.
— Прости, солнышко, — с трудом выговорила она, трясущейся рукой пряча палочку. Кира что-то мяукнула в ответ и закопошилась, пытаясь высунуть наружу любопытный нос. Она, похоже, ничуть не испугалась — в отличие от матери.
— Пойдем в дом, — Джинни, оглядываясь, решительно обняла Гермиону за плечи и подтолкнула вперед. — Надо срочно послать Гарри сову!
Они заторопились к дому. У ступеней Джинни осторожно подняла жалобно кряхтящего эльфа, и обе, каждая со своей ношей, скрылись за дверями мэнора.
И все-таки в конце февраля Блейз и Пэнси сидели в «Устрице» вместе с Драко. Время, проведенное Блейзом в шато, не затмило в душе память о другой матери, другом ребенке... и в той картине очень не хватало третьего. Он не хотел заполнять эту пустоту, лишая отца французского кроху-одуванчика, с которым имел счастье познакомиться две недели назад. Он хотел, чтобы Драко знал о британской малышке — о своей дочери. Поначалу все трое непринужденно болтали — Малфой, по крайней мере, был весел. Однако вскоре он заметил лихорадочное напряжение, владевшее обоими его друзьями и, переводя внимательные глаза с Пэнси на Блейза, осведомился:
— Вы, ребята, хотите мне что-нибудь рассказать, не так ли?
Пэнси поперхнулась легким вином, которым они отмечали встречу. Забини похлопал ее по спине, преувеличенно заботливо предложил по очереди стакан воды, салфетку, заклинание, колдомедика... Драко, заинтересованно наблюдавший за этим маленьким спектаклем, решил вмешаться.
— Ты в порядке, Пэнс?
Та кивнула, не глядя на него, и отпила еще вина.
— Блейз? Вернемся к моему вопросу?
Забини глубоко вдохнул — как перед прыжком в воду, — медленно выдохнул, закурил длинную сигарету из портсигара Пэнси и наконец ответил:
— Понимаешь ли, в чем дело, amico... Так вышло, что Новый год я встречал в Британии.
Малфой насторожился и неуловимо подобрался, словно вцепившись глазами в лицо Блейза. Тот глубоко затянулся и продолжил, осторожно подбирая слова:
— Ну и раз уж так сложилось, решил проведать Малфой-мэнор... ну, мало ли что... все-таки — второй год без хозяев, — он бросил на Драко быстрый взгляд: тот прищурился, скрывая выражение глаз. — И... встретил там... встретил там Грейнджер.
Малфой откинулся на спинку стула, забарабанив пальцами по столу. Притихшая Пэнси нерешительно положила руку на его запястье. Забини отпил вина, потушил тлеющий фильтр и снова закурил.
— Блейз! — не выдержал Драко, выбивая сигарету из своей пачки. — Ну не Грейнджер же тебя так шокировала! Что там произошло такое, в мэноре, что ты весь перетрясся и цедишь слова в час по чайной ложке?
Забини сглотнул, отпил еще вина и выговорил на одном дыхании:
— У тебя, amico, в мэноре подрастает дочь, вот что произошло, — и выпрямился на стуле, как студент, сдающий С.О.В.
Пару мгновений лицо Малфоя не менялось ни на йоту, потом он побледнел и облизал враз пересохшие губы.
— Что?..
— Дочь, Малфой, дочь. Ее зовут Кира, и скоро ей будет год. Так что ты дважды отец, Дракон, — растолковала Пэнси.
Она и Блейз не сводили с Малфоя глаз, словно опасаясь, что тот впадет в буйство. Бокалы на столе и впрямь тоненько зазвенели, грозя разлететься вдребезги, но Драко взял себя в руки: Пэнси ощутила, как одеревенели от напряжения мышцы под ее пальцами. Драко в упор смотрел на Забини, но, наклонившись вперед, тот понял: Малфой его не видит. Драко понимал, что не имеет права судить ее за принятое решение, но обида — по-детски злая — резанула сердце и выплеснулась непримиримым:
— Почему? Почему не сказала — мне?..
— Она собиралась. А потом вышел «Пророк» с твоей колдографией. Твоей и Доминик, — негромко напомнил Блейз, и обида, подломив крылья, камнем упала и рассыпалась в пыль. Он лишил ее права хода и проиграл, проиграл по-крупному. Осознание свершившегося накрыло его с головой. Дикие крики за больничной дверью... Сморщенное розовое личико... Непривычная — хрупкая, драгоценная — тяжесть на руках... Первые улыбки, первый смех, узнавание в новых глазах — все это у него могло быть еще год назад! И первых шагов своей дочери он тоже не увидит? Все это в считанные секунды вспышками пронеслось в голове, и Малфой скрипнул зубами в бессильной ярости. Ну нет, он должен найти выход, должен, должен...
— Драко, тише! — Пэнси что было силы сжала его руку, и он опомнился. Один из бокалов все же треснул и развалился надвое: Пэнси торопливым «Репаро!» восстановила его и теперь убирала винное пятно. Малфой молча наблюдал за ней, совершенно не представляя, как себя вести и о чем говорить. Ему хотелось остаться одному — и в то же время раздирали бесчисленные вопросы. Мерлин всемогущий, скрытный Забини, сидящий прямо перед ним с тревожными глазами, каких-то пару месяцев назад видел его, Малфоя, дочь! Видел Гермиону... Был в его родном доме, который сам Драко уже много месяцев видел лишь во сне. Первое потрясение уступало место лавине эмоций, и он просто терялся — с чего начать, — когда в раскрытое по случаю потепления оконце влетела небольшая очковая сова(3) и без церемоний приземлилась на Малфоя, требовательно впившись когтями в плечо. От неожиданности тот вздрогнул и чертыхнулся, но тут же узнал сову Нарциссы, и сердце почему-то упало. Странные мысли бились в голове, пока он отвязывал записку, злясь на непослушные пальцы, — мысли о ветре. Оконная створка стукнула по откосу под порывом холодного воздуха, словно отвечая этим мыслям.
Доминик так пристрастилась к конным прогулкам, а день был таким солнечным, и ветер — таким зовущим, что она не усидела дома и, уложив сынишку спать, отправилась к конюшням. Драко пару часов назад аппарировал в Париж — на встречу с друзьями; она не вдавалась в подробности: надо, значит надо. Ей безусловно нравился обаятельный, гостеприимный Блейз, понравилась и заводная, веселая красавица Пэнси, с которой Доминик познакомилась месяц назад: Драко с ее одобрения пригласил подругу в шато. Доминик многое о них услышала от мужа в эти дни — волшебные, светлые дни, — когда они разговаривали совсем как добрые друзья, словно наверстывая долгие месяцы напряженного молчания и его постоянных отлучек. Доминик была счастлива — по-настоящему, каждой частичкой души. И это осознание счастья придавало ей уверенности в себе, неведомой никогда прежде, и смелости совершать безрассудные поступки — вот как сейчас. Улыбаясь собственным мыслям, она вошла в просторное светлое помещение, терпко пахнущее сеном и слегка — навозом, и привычно направилась к своей буланой красавице: поздоровалась, угостила яблоком, погладила теплую, шершавую шею — самую кромку, там, где грива топорщится, начиная рост. Однако, седлать не торопилась, хотя Альзан — конюший эльф — с готовностью ждал чуть поодаль. Что-то будто мешало ей, что-то неуловимое... словно хотелось чего-то нового. Медленно развернувшись, Доминик подошла к деннику напротив, вытащила из кармана еще одно яблоко и протянула угощение высокому вороному жеребцу. Тот дружелюбно всхрапнул, аккуратно сцапал яблоко с ладони и уютно захрустел. Доминик с нежностью прошептала: «Азраэль…», и осторожно погладила шелковистую морду. Черный как смоль красавец Азраэль — чистокровный верховой редкой для своей породы масти — любимый конь ее мужа. Вот чего ей сегодня хотелось. В другой день, когда Драко будет дома, у нее не будет шанса прокатиться на нем, значит — сегодня, сейчас.
— Седлай Азраэля, Альзан, — попросила она эльфа, и тот изумленно переспросил. — Да, да, я хочу сегодня поехать на нем, — в кротком голосе Доминик прорезалось нетерпение. Решившись, она хотела уже сесть в седло и выбраться на воздух, подставить лицо ветру и пройтись легкой рысью — на большее не отважится, да ей и не нужно.
Доминик очень любила лошадей — с детства, но была совершенно бесталанной наездницей; отец ласково звал ее «тяжелым случаем». Умные и своенравные животные отвечали взаимностью, но чувствовали ее опаску и нетвердую руку и подчинялись неохотно, позволяя себе шалить. Драко удалось добиться кое-каких успехов: Доминик стала гораздо увереннее держаться в седле, и на своей смирной кобылке не боялась пробовать даже легкий галоп. Но она еще ни разу не выезжала одна, поэтому сейчас сердце сладко екало и замирало от страха и радости. Альзан вывел оседланного коня и помог Доминик на него взобраться, не прекращая причитать и сокрушаться на предмет безрассудства молодой хозяйки. Она почти не слышала увещеваний конюшего, поглощенная новыми ощущениями. Азраэль оказался еще выше, чем ей виделось со стороны; от взгляда вниз у нее засосало под ложечкой, но пасовать не хотелось. Новизна этого приключения, затеянного ею самой, приводила Доминик в восторг. То-то поразится Драко, когда она расскажет ему вечером о своей прогулке — расскажет небрежно, словно о чем-то обыденном, а в его глазах появятся удивление и восхищение и, может быть, даже гордость... Счастливо улыбнувшись своим мечтам, Доминик помахала эльфу рукой и подзадорила Азраэля.
________________
(1) Буланая — желтовато-песочная или золотистая с черными гривой, хвостом и нижними частями ног. (2) «…наши стены сделаны из бумаги, а наши жизни — из стекла, что этот ветер одним порывом может сбить с ног, и тогда зимняя пурга унесет нас прочь…» (с) «Леденцовые туфельки» (The Lollipop Shoes) Джоанн Харрис, 2007. (3) Очковая неотропическая сова — вид сов семейства совиных. Ранее включался в род неясыти.
Time keeps on slipping away and we haven’t learned So in the end now what have we gained?
Sanctus Espiritus, redeem us from our solemn hour Sanctus Espiritus, insanity is all around us
Within Temptation «Our Solemn Hour»
Но сердце твое сжигает рассвет, Тебя уже нет, меня уже нет, Меня с тобой нет. Но сердце мое, сгорая, молчит: Что было — прошло, уже не болит, Совсем не болит...
Света «Прерванная жизнь»
Это было чудесно. Встречный ветер бил в лицо и трепал волосы, от него захватывало дух. Отбросив смущение, Доминик смеялась в голос и понукала Азраэля, но чуткое животное, угадав неопытную наездницу, шло ровно и аккуратно, не переходя на галоп. Впрочем, Доминик это ничуть не расстраивало. Она едва заметила вспышку, сверкнувшую на периферии зрения, и уж точно не успела связать одно с другим, когда Азраэль вдруг сбился с шага, громко заржал и круто взвился на дыбы. Доминик взвизгнула и судорожно схватилась за гриву, теряя здравую мысль не выпускать из рук повод. Азраэль страшно захрапел, еще раз встал на дыбы и резко пустился в галоп. От животного ужаса, объявшего все ее существо, у Доминик пропал голос, и она лишь беспомощно открывала рот, захлебываясь воздухом. Ветер швырял волосы ей в лицо, и она ничего не видела, кроме мелькания мутных пятен вокруг. Конь несся все быстрее, совершенно не реагируя на ее отчаянные попытки удержаться, и она почти выскользнула из седла. Седельная лука больно впилась в живот, так что потемнело в глазах, но неожиданно ясно Доминик осознала: впереди — овражек. Небольшой и неглубокий, но Драко не успел научить ее прыгать...
Их встречи как-то незаметно успели стать частыми, а разговоры — интересными, глубокими и невозможно, рвано, на грани шизофрении — разными. Однажды Рон рассказал ей о диком магловском обычае хоронить своих усопших на третий день. Пэнси уже не помнила, к чему это пришлось, но его отец был настоящим кладезем познаний о мире маглов, и Рон кое-что запоминал... И сейчас, стоя на холодном, беспокойном ветру, в окружении скорбно шуршащей толпы — почти беспросветно черной, — Пэнси представляла, как Доминик лежит в одной из роскошных комнат шато или в палате «Сен-Низье» — сутки, другие, третьи, — такая хрупкая, бледная, маленькая... и безвозвратно, непоправимо мертвая. Пэнси передернуло, и она проглотила вновь подступившие слезы. Со вчерашнего дня, когда они с Блейзом стремительно аппарировали вслед за Драко, прошла, казалось, целая вечность. Все эти люди, начавшие прибывать еще до рассвета... оцепеневшие, словно ударенные Фризом, де Шантали... плачущая Нарцисса. И Драко — бледный как стена, с горящими глазами и лихорадочной жаждой действий. «Я боюсь смотреть в глаза своему сыну, Пэнс...» — шептал ее Дракон, как в бреду, а она поила его попеременно огневиски и успокоительным, плюнув на несовместимость: Малфоя один черт ничего не брало. Она оставляла его на Блейза и шла утешать Нарциссу, успев только послать матери записку с Горацием. Мастера ритуальных услуг в спальне Бланш колдовали над бездыханным телом со сломанной шеей, безжизненной куклой, что еще несколько часов назад была жизнерадостной молодой матерью. Осиротевший Доминик, порученный армии безутешных домовиков и Нарциссе, заходившей к малышу каждый час, просыпался и тихо плакал, и снова засыпал в слезах, не зная, но непостижимо угадывая: в его мире что-то сломалось навсегда. Этой безумной ночи, казалось, не будет конца, но они пережили ее — Мерлину ведомо как. И теперь стояли здесь — на величественно мрачном семейном кладбище де Шанталей, среди могил и памятников, древних и недавних, на пронизывающем ветру, который принес-таки беду, как и предчувствовала Пэнси. Она смотрела только на двоих: Доминик и Драко, Драко и Доминик. При жизни эта девочка так часто улыбалась, что Пэнси невольно ждала: улыбнется и сейчас, вот-вот, стоит только немного подождать... Но люди — плачущие и бесстрастные, шепчущие и молчаливые, женщины и мужчины — подходили, прощались, отходили... а Доминик не улыбалась. Совсем как Драко. Он — наглухо застегнутый в черное — поразительно напоминал ей себя самого на шестом курсе Хогвартса. Горе сделало его моложе, и лишь глаза... Пэнси смотрела на молодого мальчика со старыми глазами и чувствовала, как медленно, неотвратимо наваливается тоска. Война давно закончилась... а молодые и красивые умирают все равно. Нечестно, тупо крутилось в голове. Нечестно, неправильно, черт... И неожиданно холодная мысль: кто-то ответит. Кто-то должен ответить — тот, кто виновен, — и кто-то ответит.
Мысль влезть в воспоминания Азраэля пришла Малфою сразу, как только он увидел свежую газету — ближе к вечеру, после похорон. Как удар под дых, как выстрел в спину, «Мажик де Пари» с колдографией в половину полосы… Заснеженный Малфой-мэнор, Гермиона, ослепленная вспышкой, прячет сверток в пестром одеяле, совсем как он прятал ее за собой — у таможенного терминала летом девяносто девятого… А ниже другой снимок: вороной жеребец, взвившийся на дыбы, и фигурка с развевающимися по ветру светлыми волосами. Драко с маниакальным вниманием разглядывал снимки и мазохистски перечитывал кричащий заголовок, до тех пор пока Пэнси не отобрала у него проклятую газету, и тогда он отправился на конюшни, не в силах находиться в осиротевшем доме: потрясало, каким пустым он стал без Доминик. Пэнси осталась с Нарциссой и Бланш, а Блейз последовал за Драко, и то, что он увидел, стало для него откровением. В других обстоятельствах, наверное, ни ему, ни Драко не пришло бы в голову потрошить мозги лошади, но Малфоем двигали мощные силы: ненависть и отчаянная жажда мести. Две смерти за два года в его ближайшем кругу, а до того — вернувшаяся почти с того света мать, это было слишком. И еще кое-что придало ему решимости, подозревал Забини: новость о дочери. Словно кто-то поджег запал, и от первого взрыва детонировали давно заложенные мины... По пути к конюшням Малфой отрывисто объяснил Блейзу, что животное мыслит образами, и по идее ничего невозможного в его затее нет. Азраэль просто покажет ему, что его так напугало в родном — охраняемом! — поместье, и если это была птица, некстати вспорхнувшая из кустов, Драко сам пристрелит жеребца. Для Авады ему не хватит ненависти к любимой лошади... но оставить Азраэля жить после убийства Доминик — пусть и непреднамеренного — он просто не сможет... Молча слушая друга, Блейз чувствовал, как от пугающей Малфоевой логики у него по коже ползают мурашки. Ему было безумно жаль Доминик, он успел прикипеть душой к этой светлой, как солнечный блик, девочке, чье имя полощут теперь таблоиды, но убивать лошадь — а Забини знал о непостижимой связи Драко и Азраэля — не казалось ему верхом благоразумия. Впрочем, трудно было ждать от Малфоя здравых решений сегодня, и Блейз решил просто быть рядом... и быть готовым ко всему. У входа в конюшни Драко, не замедляя шага, жестом приказал конюшему эльфу следовать за ним, стремительно прошел вперед и остановился перед денником Азраэля. С минуту постояв так — молча глядя на неподвижного коня, — он вошел в денник и прикрыл дверь. Блейз обмер: Азраэль даже не был привязан, а разве известно, как именно он среагирует на вторжение в сознание?.. Но протестующий возглас замерз у него на губах, горло перехватило, а волоски на коже встали дыбом. Забини вспомнил лопнувший бокал в «Устрице» и подумал, что Драко, будучи на взводе, бессознательно подавил его волю — как и волю эльфа, открывающего и закрывающего рот, будто онемевшая лягушка. Блейз мог поклясться: конь виновато понурился, опустив голову к самому полу. Малфой вполголоса сказал Азраэлю несколько слов — Блейз не разобрал, — и тот поднял морду. Забини ужаснулся: рядом с мощным животным Драко выглядел бледной тенью с горящими глазами. Коню хватит одного удара огромными копытами, чтобы вышибить из него дух. Драко обеими руками ласково погладил шелковистые скулы и прислонился лбом к лошадиной морде. Жеребец затих, прядая ушами, вслушиваясь в неразличимый Блейзу шепот хозяина. Малфой прижался еще сильнее, Азраэль вздрогнул, глухо всхрапнув, и душа у Забини ушла в пятки. Эльф-конюший рядом скорчился на полу, в безмолвном отчаянии колотясь головой об усыпанный опилками пол. Конь мелко дрожал всем телом, но Драко не отпускал его голову — оба словно впали в транс. Блейзу на секунду показалось даже, что фигуры в деннике окутал мерцающий туман, но он моргнул, и видение исчезло. Наконец Малфой выпустил Азраэля и, пошатываясь, отступил. Конь тоже отпрянул к противоположной стене, нетвердо перебирая ногами, как новорожденный жеребенок. Драко вытащил из кармана невесть как оказавшиеся там куски сахара и в раскрытой ладони протянул их Азраэлю. Тот коротко заржал и хлестнул хвостом по бокам. Драко ласково позвал его — раз, другой, — и жеребец, осторожно вытянув шею, собрал мягкими губами сахар и захрустел, кося глазом на хозяина. Его бока нервно ходили, но конь успокаивался. Малфой постоял в деннике еще минуту и вышел в проход — к потрясенному Блейзу. Старый конюший, обретя дар речи, бросился Малфою под ноги, невнятно причитая. Забини разобрал кусочки покаянных фраз: «...маленькая хозяйка...», «...хозяин Драко рисковал...», «...не уберег, не уберег...». Малфой, скривившись, присел на корточки, крепко встряхнул эльфа и отчетливо, с расстановкой произнес:
— Успокойся, Альзан. Маленькая хозяйка сама все решила, слышишь? Я знаю, ты пытался ее остановить. Но маленькая хозяйка сама все решила. — Конюший поднял на него глаза, полные слез, и Малфой жестко повторил: — Все, Альзан, все. Я сказал: ты не виноват. Позаботься об Азраэле, — бросил он, поднимаясь на ноги, и кивнул на коня: тот все еще дрожал, а шкура блестела от пота, словно его крепко загнали нынче вечером.
Эльф часто закивал и тенью скользнул в денник. Малфой коснулся руки Блейза, который так и не произнес ни слова:
— Пойдем...
— Ну и... как? — спросил Блейз, только когда они покинули конюшни, и прокашлялся: голос звучал хрипло.
— Паршиво, — помолчав, ответил Драко. — Но Азраэль не виноват.
Блейз подумал, что, окажись оно по-другому, Малфой без колебаний пристрелил бы любимую лошадь, но облегчение, звучащее в его голосе, было искренним.
— Драко… ты хоть осознал, что сделал это без палочки? — не выдержал Забини, во все глаза таращась на изможденного Малфоя. Тот окинул его бессмысленным взглядом.
— Без палочки?.. Ну значит, без… — Чужой, отсутствующий голос — сейчас его это не волновало. — Вспышка... — Драко потер лоб и провел ладонью по осунувшемуся лицу. Выглядел он после диковинного сеанса легилименции не менее загнанным, чем его конь. — Это была вспышка колдокамеры, Блейз, да. Его напугала уже первая, но они сделали еще пару снимков. Понимаешь — чтобы было из чего выбрать... — голос Малфоя прервался от душившей его злости.
Забини обнял Драко за плечи, и тот глубоко вздохнул, стараясь успокоиться.
— Стервятники. Убийцы... — Малфой грязно выругался сквозь зубы и вытащил из кармана сигареты. — Будешь?
Блейз взял сигарету, они остановились и закурили, вспоминая сегодняшние газеты.
— Драклова мать! — вырвалось у Малфоя. — И где был Поттер, когда эти твари подобрались к мэнору?
Забини похлопал его по плечу.
— Бьюсь об заклад, amico, вокруг мэнора уже выставлены вооруженные посты.
Малфой сплюнул под ноги.
— Да знаю... Просто обидно, черт.
Блейз снова положил руку на плечо Драко. Сочувственным пустословием того было не успокоить, но Блейз знал: важно дать другу ощутить, что он не один сейчас... что он справится. Малфой судорожно вздохнул и в две глубокие затяжки добил сигарету.
— Идем...
До дома они дошли в молчании, и лишь у парадных дверей Драко в упор взглянул на Блейза и тихо, но с чувством сказал:
— Спасибо.
Тот молча обнял друга. Драко несколько раз вздрогнул всем телом — беззвучно, напомнив Блейзу беднягу Азраэля, — затих на пару мгновений и мягко высвободился. Забини с тревогой следил, как он снова потер лицо и резко выдохнул, подняв голову к небу. К ночи подморозило, и дыхание вырывалось в колкий воздух облачками пара.
— Спасибо, — повторил Малфой. — За вчера, за сегодня... за все.
Блейз — в который раз — хлопнул его по плечу. Драко слабо улыбнулся, и они вошли в траурно убранный дом.
— Я знаю, кто это, — глухо произнес Драко, ни на кого не глядя, — знаю, кто нас сдал. Кто натравил на нас журналюг.
Пэнси с Блейзом переглянулись, и последний осторожно переспросил:
— Знаешь? И... кто же это?
Малфой наконец поднял глаза.
— Одна наша общая знакомая, Блейз. Я бы сказал, больше чем знакомая.
Забини слегка отпрянул, прозревая. Пэнси настороженно переводила глаза с одного на другого.
— Ты серьезно? Но почему?..
— Сейчас поймешь, — и Драко скупо, без видимых эмоций рассказал о встрече с Асторией и о том, чем она закончилась.
— Но ты ведь стер ей память! — потрясенно воскликнул Забини, потирая лоб, будто откровения Драко ударили его.
Малфой нехорошо оскалился.
— О, моя бывшая... наша бывшая всегда тяготела душой ко всякому сброду, какого полно, скажем, на Фарфелу. Мне надо объяснять, что за деньги можно сделать почти все... при наличии смекалки и желания?
— И даже снять Обливиэйт... — выдавил Блейз, мрачно взглянув на Драко.
— Именно, — подтвердил тот, откидываясь на спинку дивана.
— Проклятье! — выругалась Пэнси, порывисто вскочила и принялась мерить шагами комнату. Драко безучастно следил за ее метаниями. — И что мы можем сделать? Ты же не собираешься сидеть сложа руки, зная, кто... кто убил твою жену?
Малфой вздрогнул и покачал головой. Блейз бросил на Пэнси предостерегающий взгляд, но та лишь с вызовом тряхнула волосами и посмотрела на Драко.
— Нет. Не собираюсь. Эта сучка достойна Авады, а не Обливиэйта, и должна быть наказана.
— Драко! — Пэнси опустилась на пол у его ног, испуганно заглядывая в глаза. Малфоя накрыло ощущение дежавю: они уже так сидели — в лионской квартире, — а в это время Астория, возможно, сливала пройдохе-газетчику, жадному до сенсаций, все, что сумела разнюхать, додумать и вообразить своим мелким, но мстительным умишком.
— Успокойся, Пэнс, — чужим голосом мягко сказал он, погладив подругу по волосам. — Я сказал: «достойна Авады», а не «пойду убью эту тварь». — Пэнси смотрела недоверчиво, очевидно, представляя именно такой вариант. — Это первое, а для второго мне нужен... Поттер, — задумчиво сказал Драко.
Пэнси слегка покраснела, а Блейз вздрогнул.
— Что? — с подозрением спросил Малфой, вглядываясь в лица обоих. Пэнси поднялась и, сев на диван рядом с ним, принялась внимательно изучать свой безупречный маникюр.
— Ничего, — сказал Забини, с недоумением глядя на Пэнси. Он-то имел «счастье» пообщаться с Поттером — и весьма близко пообщаться — совсем недавно, а она чего смущается? Непохоже на Паркинсон. — Ничего, просто... просто как раз виделся с Поттером... под Новый год.
Блейз прокашлялся и замолчал. Драко слегка изменился в лице.
— Виделся где? В мэноре?..
— И в мэноре... тоже, — признался Забини. — Понимаешь, вышло так неожиданно. Все время, что я там был, Поттер торчал при Грейнджер, как сторожевой пес. Будто этой зверюги недостаточно, — добавил он чуть тише. Малфой невольно улыбнулся, вспомнив Оскара. Тот, должно быть, здорово вымахал без него. — Кстати, Поттера этот пес не любит, — заметил Блейз.
— Ну да, у него есть на то причины, — криво усмехнулся Драко, вспоминая встречу в мэноре, вцепившегося в аврорскую ногу щенка и обиженный визг, когда Поттер отшвырнул его к стене. — А что же Уизлетта? Держу пари, была не против. Святые узы дружбы, — пафосно протянул Малфой, ощущая укол зависти, тут же сменившийся стыдом: ему ничуть не меньше повезло с друзьями. Видимо, все же не зависть, скорее... ревность. Конечно, никаких оснований для нее не было: Драко хорошо изучил Гермиону и считал, что неплохо знает Поттера. Ревновать ее к нему было по меньшей мере глупо. Малфой бесился оттого, что у Поттера была возможность видеть Гермиону, слышать ее, быть рядом — в любой момент. У Драко такой возможности не было, и он чувствовал: запас терпения, чтобы дальше мириться с этим фактом, исчерпан.
— Очевидно, — кивнул Забини. — Так вот, когда я собрался домой, он тоже со всеми распрощался, и мы вышли вместе. И как-то так получилось... в общем, аппарировали в кабак.
Брови Малфоя взлетели вверх.
— Да, — подтвердил Блейз и продолжил: — В «Дырявый котел», вот так неоригинально. Если вкратце, то... Amico, знаешь, он достаточно лояльно настроен по отношению к тебе, — Забини взглянул на Малфоя: тот скептически качнул головой, но в глазах загорелся жадный интерес. — Он сказал что-то вроде... в общем, что готов помочь, только ты ведь... ты тогда еще... — Блейз смешался, не зная как произнести вслух «ты ведь был еще женат», но Малфой его понял. По осунувшемуся лицу пробежала судорога, и он жестом остановил друга.
— Что ж, — сказал он после минутной паузы, справившись с эмоциями, — а теперь я уже... И самое время напомнить Поттеру о его благих намерениях.
— Могу устроить тебе встречу с Поттером, — так же медленно, словно сомневаясь, ответила Пэнси. — И сейчас мне пора идти, а вечером... я пришлю тебе сову. Хорошо?
— Ну... да, конечно, — протянул ошарашенный Драко. — Я буду ждать. Только я не понимаю, как ты...
— Не надо ничего понимать, — перебила его Пэнси, — пока не надо. Я все вам объясню... позже, — она мельком взглянула на обалдевшего Забини и твердо закончила: — Сейчас это не самое важное. Все, мне пора. Держись, Дракон. Скоро увидимся, — Пэнси быстро поцеловала Малфоя в щеку, махнула на прощание Блейзу и скрылась за дверями.
Драко и Блейз переглянулись и не сговариваясь пожали плечами.
* * * Драко аккуратно притворил за собой тяжелую дверь и в замешательстве застыл на месте. Бланш сидела у окна, уронив голову на скрещенные руки, выбившиеся из прически волосы скрывали лицо. Он не знал, какими словами можно вымолить прощение у женщины, только что потерявшей единственную дочь. Теперь Малфой знал, что такое иметь ребенка, и страшился даже намека на мысль: каково это — его потерять. Собравшись с духом, он неслышно подошел к неподвижной фигуре и опустился на колени рядом, осторожно коснувшись безвольно свесившейся с подоконника руки. Бланш вздрогнула и подняла голову:
— Драко...
Малфой кивнул, собираясь с мыслями. Сухие воспаленные глаза тещи, казалось, оставляют на его лице ожоги. Глядя в пол, Драко заговорил, с трудом подбирая слова:
— Бланш, не знаю... не знаю, сможете ли вы когда-нибудь простить меня... — он замолчал, ощутив на своей щеке прикосновение холодной ладони.
Малфой выполнил ее просьбу и заговорил снова — уже не отводя глаз. Как ни крути, разговор этот откладывать было нельзя.
— Бланш, я понимаю: Доминик — единственное, что осталось у вас от дочери, но...
— Не дочери, — снова прервала его Бланш, поднимая глаза, полные невыразимой тоски. Драко решил, что ослышался, но она повторила: — Доминик нам не родная дочь.
Слова стоили ей мучительных усилий, но прозвучали отчетливо, оглушив Малфоя до звона в ушах. Он с ужасом предположил, что теща сошла с ума — прямо сейчас, на его глазах, — но та не выглядела сумасшедшей.
— Коллопортус! — Бланш взмахнула палочкой в сторону двери и бессильно опустила руку, закрыв глаза. «Муффлиато!» — беззвучно добавил Драко, повинуясь внезапному порыву.
— Родным стенам перестали доверять, — с горечью прошептала Бланш, качая головой. Драко сглотнул и промолчал.
— Доминик — магла, — продолжила Бланш чуть громче. — Была... маглой. Я не могла иметь детей... а Филибер очень меня любил. В отличие от его родителей. — Она тяжело вздохнула, вспоминая что-то, неведомое Малфою. — Мы решили это вместе. Никто не должен был догадаться — и никто не догадался. — Бланш помолчала, рассматривая свои руки. Драко в оцепенении ждал. — Мы специально выбрали магловский приют — чтобы сложнее было обнаружить следы, если бы кто-то решил покопаться в истории... Не думала, что этот день когда-нибудь настанет.
Драко вздрогнул: новый приступ вины окатил его ледяной волной, но Бланш не заметила. Она с головой окунулась в свое прошлое.
— Девочка была сиротой. Ее несчастная мать умерла сразу, как только произвела ее на свет... Она успела лишь дать дочери имя — Доминик, — отдав ее в руки божьи(1), — Бланш слабо улыбнулась. — Она была очаровательна, моя девочка, просто маленький ангел. Так смотрела — будто нас только и ждала: чтобы мы пришли и забрали ее, бедную крошку, такую одинокую, Мерлин... Едва увидела свет — и сразу осиротела. Я не могла ее не взять, — Бланш как-то беспомощно пожала плечами. — А ее глаза? Ты знаешь их цвет… что это, если не судьба? Мы взяли ее, а она взяла наши с Филибером сердца и больше не выпускала из рук... — она потерянно покачала головой и глубоко вздохнула. — Твоя жена была маглой, Драко, и твой сын — маглорожденный.
Малфой даже удивился, насколько слабо его взволновали эти факты — а вот их смысл... Маглорожденный сын. Сердце кольнуло острой жалостью, смешанной с застарелым страхом. На Драко пахнуло войной. Пришлось сделать усилие, чтобы напомнить себе: война позади, маглорожденным больше не угрожают гонения и истребление... А если такая угроза вновь возникнет — Малфой сделает все, чтобы она не коснулась его ребенка. Его не беспокоило, что сказал бы о подобной установке отец: Люциус Малфой так же пожертвовал бы собственной шкурой ради спасения своего сына. При этом ему было плевать на всех полукровок в мире; но когда речь шла о его крови — пусть и разбавленной магловской, — выбор не стоял... как и для Драко теперь.
— А знаете, Бланш, — медленно заговорил он, решительно отбросив мысль о том, что, возможно, сказанное прозвучит цинично, — это ведь многое упрощает.
Бланш взглянула на него — обреченно, без удивления.
— Мой обман всему виной. Я знала, что буду наказана рано или поздно, — с горькой усмешкой она добавила: — Не думала, что наказание придет в виде... тебя.
— Бланш... — Драко потер виски, — Доминик ваш внук и всегда им останется. Разумеется, он будет это знать, и вы будете с ним видеться. — Он помолчал, собираясь с мыслями, Бланш молча ждала. — Но я забираю его домой. Мерлин свидетель: я сделаю все, чтобы вернуться в Британию, и мой сын отправляется со мной. Бланш медленно кивнула, не произнеся ни слова, — слов было сказано более чем достаточно. Пришло время действий.
Разговор с Филибером вышел менее эмоциональным и более деловым. За привычно уже запечатанными Коллопортусом дверями они обсудили детали исков, без промедления подаваемых семьей де Шанталь и Малфоем к «Мажик де Пари», первой давшей скандальный материал с колдографиями мэнора, Гермионы — в компании с мелкой Уизли-Поттер — и Доминик. Драко с горечью думал, что снимки его несчастной жены, должно быть, идут сейчас недешево: еще бы — сделанные за несколько минут до смерти... Проклятые стервятники! Отец в свое время крепко держал журналюг в узде, и те ели у него с руки. Драко не имел сначала денег, потом — желания для этого. Он давно не жаждал славы и публичности, а хотел всего лишь покоя, покоя и любви. С мечтами стать вторым Люциусом Драко расстался. Жена-магла — погибшая жена-магла, безжалостно поправился он, — маглорожденная любовница, дети-полукровки. Люциус, наверное, переворачивается в гробу. Хотя, как знать... Снейп как-то сказал ему с портрета, что там все видится иначе. В любом случае это была его, Драко Малфоя, реальность, и он больше не собирался от нее бежать. Пора взять жизнь в руки и обуздать, как ополоумевшую лошадь.
____________
(1) Доминик — от dominicus (лат.) — «принадлежащий господину», в данном случае — Богу, Господу.
It’s your day believe it, it’s your date with destiny It’s to late to leave it, after all it’s your it’s your party Call it luck, call it fate…
Kosheen «Catch»
Очередная встреча весьма кстати была назначена в Лионе, и Пэнси похвалила свою верную интуицию. Сейчас, на взметнувшейся волне интереса к Малфоям в частности и британским событиям девяносто седьмого в целом, совсем не хотелось светиться в Париже, рискуя попасть на перо — а то и под объектив — ушлым писакам. Пэнси всегда недолюбливала репортеров, хотя и прекрасно сознавала, что именно благодаря их бесстрашной наглости и беспринципности в прессе появляются самые горячие новости, которые так интересно читать и обсуждать... Но после гибели Доминик, после бесцеремонного вторжения в Малфой-мэнор Пэнси возненавидела журналистов всеми фибрами души. Было что-то старомодно-романтичное в том, как они уславливались о следующей встрече... об этом всегда заговаривал Рон, и Пэнси это нравилось. Всякий раз, как наступало время расставаться, у нее внутри что-то замирало. Но Рон спрашивал ее о графике дежурств на следующей неделе, и это замершее что-то облегченно вздыхало и урчало довольной кошкой. Хилые совы из почтовых отделений Лиона и даже Парижа через Ла-Манш не летали, а маячить в камине Норы, рискуя нарваться на Молли или Артура Уизли Пэнси не улыбалось. Она воспринимала Рона совершенно отдельно от его семьи и старалась не задумываться о чем-то дальше их еженедельных встреч. Когда Пэнси, распрощавшись с Драко и Блейзом, добралась наконец до дома, времени оставалось лишь на то, чтобы вкратце описать матери похороны и печальную обстановку в шато. Расстроенная Александра попыталась убедить дочь остаться дома и отдохнуть, но та решительно отмела ее увещевания, согласившись лишь выпить чашку кофе перед уходом. Александра смотрела на дочь — такую красивую, такую взрослую, — и сердце щемило от противоречивых чувств: гордости и тревоги. К кому она так стремится, кто зажигает ее глаза... кто завладел ее душой? Александра лишь молилась про себя, чтобы таинственный незнакомец не использовал невольную власть над сердцем дочери ей во вред. Малышка Пэнси выросла, но в ее глазах Александра видела ту смешную курносую девчонку, какой она была и навсегда останется — ее маленькая дочка.
Как ни спешила Пэнси, Рон уже слонялся у входа в кафе, когда она появилась.
— А почему здесь, не вошел? — поинтересовалась она, жадно вглядываясь в хмурое веснушчатое лицо. Недели ей с лихвой хватало, чтобы соскучиться до мурашек.
— Чего ты тут одна будешь маячить, — буркнул он в ответ, поглядывая по сторонам. — Там мест полно. Пойдем, — и приобняв за талию, Рон повлек ее к дверям, на ходу зарывшись носом в ее макушку и сердито чмокнув. «Это ж только Уизли может чмокнуть сердито», — подумалось Пэнси, и она невольно улыбнулась.
Сделав заказ — макиато(1) для нее, двойной эспрессо для него, макаруны(2) для обоих, — Пэнси и Рон заговорили одновременно.
— Ваши газетчики — просто звери!
— Рон, послушай, я хочу тебя кое о чем попросить.
Поглядев друг на друга, оба замолчали и снова заговорили в унисон.
— Они не наши! Я не француженка!
— И о чем же?
Несмотря на невеселые темы для разговора, оба засмеялись. Респектабельный, неторопливый официант принес заказ. Пэнси вспомнила шустрого гарсона, который обслуживал их в парижском кафе в день открытия семинара... целую вечность тому назад. Когда у Драко еще не родился сын, а его жена была жива, и никто не знал о его дочери. И да, была некая логика в том, что сейчас она обращается за помощью именно к Уизли: ведь если бы не он, Пэнси вообще не оказалась бы в тот вечер в «Устрице»... не встретила бы Малфоя. Рон закурил, и Пэнси, пользуясь паузой, наконец заговорила первой — сразу о деле, без реверансов.
— Забини был в мэноре под Новый год, ты наверняка знаешь, — она покосилась на Рона, но тот лишь невозмутимо кивнул. — Перед отъездом домой у них с Поттером состоялся разговор, и тот вроде как выразил намерение помочь... — Пэнси снова взглянула на Рона. Тот вопросительно приподнял брови. — Могу лишь догадываться, но что-то мне подсказывает: голос Поттера имеет достаточный вес в Министерстве, чтобы к нему прислушались. Если он того захочет, — добавила она и раскрыла портсигар. Щеки слегка горели. Уизли молча ждал. Она вздохнула и продолжила: — А раз предлагал, значит — хочет. Тогда Драко был женат, сейчас — свободен. — Малфоя рядом не было, и ей ни к чему было щадить чьи-то чувства, кроме собственных, а с ними она неплохо справлялась. Но после слов о новом статусе Драко горло слегка сдавило, и на мгновение Пэнси ощутила пропасть между собой и рыжим. Какое дело ему до малфоевской беды?.. Зачем вообще она это затеяла? — И он твердо решил вернуться домой.
Пэнси перевела дух и вытащила сигарету. Рон протянул руку и щелкнул зажигалкой — та самая, ее рождественский подарок. Она благодарно кивнула и откинулась на спинку стула. Пропасть или нет — она обещала, она сделает все возможное. В пасмурных глазах Уизли Пэнси не могла читать как в раскрытой книге и невольно сравнила его с Драко. Если смотреть вообще, отстраненно — у этих двоих немало общего: серые глаза, чистая кровь, одна школа. Даже женщину в разное время выбрали одну. А точнее, даже и не одну, цинично спохватилась она, неторопливо затягиваясь, наблюдая за выражением лица Рона и тщательно следя за собственными пальцами. Школьные годы: Уизли и Грейнджер, Драко и Пэнси. Две тысячи первый: Грейнджер и Малфой... Пэнси и Рон. Молчание затянулось, и она внутренне собралась, подбирая аргументы, но Уизли погасил сигарету и произнес:
— Хорошо.
Пэнси вздрогнула.
— То есть?..
— То есть — да, я поговорю с Гарри, — терпеливо пояснил Рон, беря ее за руку. — Малфой мне больше не враг. Я сказал бы — никто, но это не так. Он твой друг, а ты... ты мне дорога, — просто закончил он, без улыбки рассматривая ее лицо.
Он так умеет смотреть, подумалось растерянной Пэнси, будто гладит — прямо по сердцу.
— Ну... Спасибо, Рон, — поблагодарила она, только теперь осознавая, каким тяжелым был камень, свалившийся с ее души. И с этого момента словно пала какая-то преграда, мешающая свободно говорить; лопнула болезненная струна, что тревожно звенела всякий раз, когда речь заходила о Малфое. Пэнси рассказала Рону о подозрениях Драко; об исках, которые собираются предъявить к «Мажик де Пари» он и де Шантали; о планах разыскать и наказать вероломную Гринграсс... Она больше не боялась задеть его, причинить боль нежеланным воспоминанием, некстати упомянутым именем. Лишь гадала: вспомнил ли и он истеричный выкрик
«Да он же здесь! Поттер здесь! Хватайте его!..»(3)
издерганной перепуганной девчонки в слизеринском галстуке — в Большом зале Хогвартса накануне финальной битвы… Ее тронуло, что рыжий не предлагал помощи — это было бы странно. Да, он встречал ее у дверей кафе сегодня ночью, беспокоился, да. И Пэнси была уверена: знай он лионский адрес — встретил бы у подъезда... она была одна — поэтому. А в предполагаемые рейды на Фарфелу она отправится с Драко и Блейзом. Кажется, Рон наконец допустил, что они для нее — примерно то же, что для него Поттер и Грейнджер. И вот этим дорожила уже она сама.
Она не хотела такого — Мерлин свидетель, она не желала смерти малфоевской жене. Она всего лишь хотела, чтобы было по-честному... по справедливости. Малфой обошелся с ней мерзко и подло — так что преступного в ее ярости, что странного в желании отомстить? Она, Астория Гринграсс, никого не убивала, и ее совесть чиста... Но панический страх — не есть признак чистой совести, не так ли? Он не давал ей спать по ночам со дня выхода злополучной статьи — страх мести Малфоя. Все пошло не так, все... а начиналось неплохо. Нанятый ею частный сыщик прекрасно справился с задачей, выследив ее бывшего муженька, — сыщик, нанятый на его же деньги. Астория находила это весьма остроумным. А Блейз-то, Блейз! Кто бы мог подумать, что драклы понесут его в Британию... Но пьянка с Поттером вообще ни в какие ворота не лезла! Впрочем, эта необъяснимая встреча пришлась как нельзя кстати: пронырливый малый, отрабатывая аванс, ловко снял с поттеровской мантии волосы, которые потребовал Ремер... она лишь догадывалась, зачем. Скандал вышел громкий, как ей и хотелось. Только вот эйфории она не ощутила: внезапная смерть блаженной Малфоевой женушки сломала вымечтанный, выстроенный план Астории, превратив увлекательную игру в преступный замысел. И то, что Малфой ее найдет, вопрос лишь времени. Будь он проклят! Ведь не любил эту свою несчастную француженку, но как же — посягнули на его собственность... А может, это приступ паранойи? Настроение ее менялось несколько раз на дню: от панического страха к лихорадочной бесшабашности и обратно... но ночами так и не спалось.
На поиски колдомедика-нелегала, вернувшего Астории память, у Малфоя, Забини и аврора Паркинсон ушло два дня. В первый они бродили по Фарфелу с праздным видом, заходя в роскошные заведения и подозрительные лавчонки, присматриваясь и прислушиваясь. Неброская одежда, отвлекающие чары, скрывающие лица и аврорскую мантию Пэнси, — они ничем не выделялись из толпы. Когда стемнело, и Пэнси оповестила Драко, что еще десяток ярдов, и ей откажут ноги, все трое зашли перекусить в «Устрицу». Ужин прошел в молчании: Блейз и Пэнси слишком устали и проголодались, чтобы разговаривать, а Малфой, казалось, мысленно уже возвращался в примеченные места, куда они собирались нагрянуть завтра. Вместо еды он заказал себе черный кофе, но и к нему почти не притронулся, лишь с отсутствующим видом курил и смотрел в дальнее окно — куда несколько дней назад ворвалась с дурной вестью Нарциссина сова. Пэнси с Блейзом переглядывались, но молчали: убеждать Малфоя поесть — или вообще в чем-либо убеждать, пока он вот такой — было бесполезно и чревато вспышкой раздражения. А на то, чтобы чинить разбитые бокалы и выслушивать резкости, а потом извинения, у Пэнси не осталось душевных сил.
На следующий день цель была обнаружена — в неприметной аптекарской лавчонке с облупившейся вывеской и мутными окнами. Пока Забини
— ...Я не возражаю, но все-таки интересно: почему я?
— У тебя самая лощеная морда, Забини, а у Пэнс свои задачи...
выносил мозг древнему стручку за стойкой, придирчиво выбирая «бодрящие — ну вы меня понимаете» зелья, а Пэнси с безмятежным видом озирала косметическую витрину в противоположном углу, Драко обогнул прилавок и тенью скользнул в неприметную дверь. Стручок-аптекарь не заметил вторжения, но забеспокоился: подозрительные глазки забегали по лавке и остановились на Пэнси, почти проглядевшей дыру в стеклянном шкафчике.
— Простите, мадемуазель, не могу ли я чем-то вам по...
Забини не успел капризно возмутиться и вернуть себе внимание продавца: раздался глухой стук, сменившийся сдавленным стоном и невнятным угрожающим бормотанием — за обшарпанной дверцей, где скрылся Малфой, — и в считанные мгновения все в лавке резко изменилось.
— Петрификус Тоталус! — Блейз обездвижил аптекаря, и тот грохнулся на пол возле кассы.
Дверь за прилавком распахнулась, и раздался оклик Малфоя:
— Сюда! Пэнс, твой выход...
Паркинсон легким движением палочки сбросила ненужные больше чары и решительно вошла в комнатушку. Забини удостоверился в беспомощности аптекаря, дико вращающего глазами, жестом посоветовал тому не шуметь — будто это было возможно! — кинул взгляд на входные двери и последовал за Пэнси.
Снег валил и валил, засыпая Малфой-мэнор, словно зима, чуя скорый конец, решила отыграться напоследок. Гермиона, вцепившись в подоконник, смотрела на розарий: сквозь снежную завесу и стекло, смутно различимые, алели цветы. Луна добилась своего — в мэноре снова цвели розы, те самые, Forever Young... Те, с которых все началось. Гермиона не разбиралась в розах, но этот сорт она уже не забудет никогда. Странно... Когда-то давно, в прежней жизни, она страдала оттого, что уже не станет частью прошлого Драко Малфоя. А теперь у нее за плечами сложилось, сплелось, собралось мозаикой собственное прошлое, в котором не было его — и никогда не будет. Своеобразный отыгрыш? Что-то вроде того...
Гермиона пребывала в смятении — все эти дни после визита в мэнор ушлого репортера, обнаглевшего настолько, чтобы принять облик Гарри. Тот клял себя за неосторожность, а она и Джинни хором его разубеждали: ну кто мог предположить подобное?.. На самом деле, по прошествии нескольких дней Гермиона уже воспринимала случившееся как должное. И охрана по периметру поместья, как и предполагал Забини, и прогулки с Кирой в глубине сада — подальше от ограды. А ей так хотелось выйти куда-нибудь отсюда, погулять по Лондону, показать дочке мир за пределами мэнора — ведь той вот-вот исполнится год, а она и не подозревает, что за привычной кованой оградой что-то есть. Но друзья убедили ее переждать, пока уляжется шумиха, и нежелание подвергать Киру опасности победило, но... Гермионе было очень обидно это вынужденное затворничество. Она металась по дому птицей в клетке, и беспокойство ее передавалось не только дочери, но даже псу, и домовикам — те вдруг раньше времени принялись наводить в доме порядок, готовясь к весне. В воздухе витало предчувствие перемен. Гермионе как никогда не хватало Малфоя. Узнав из газет о трагедии с его женой, она узнала и о его сыне, оставшемся сиротой. Потрясение, вызванное этой новостью, напомнило ей себя давнишнюю — беременную, одинокую и брошенную, — и Гермиона снова ощутила знакомую горечь во рту. Таков на вкус обман — тех, кого любишь больше жизни, кому отдаешь себя целиком. Лишь их обман ранит смертельно, непоправимо, лишь их предательство способно сломать... Но она не сломалась — снова устояла, и лишь кофейная горечь на языке не желала исчезать. Малфой — вдовец и, как бы это ни звучало, свободен. Что теперь будет — с ним, с ней, с... их детьми?
С Гермионой творилось странное. Вечерами они с Луной, уложив Киру, засиживались у камина до глубокой ночи, и она говорила, говорила и говорила, лихорадочно блестя сухими глазами — о своих страхах и сомнениях, о тоске по Драко, о своих тревожных, бессмысленных снах, — и трепала за уши Оскара, покорно сносящего нервную ласку, лежа у ее ног. Луна не менее терпеливо выслушивала сбивчивые излияния ее души, и подливала Гермионе свой неизменный чай, и ненавязчиво утешала — так, как умела она одна, — понимая: подруге нужно, чтобы ее выслушали, а в советах она не нуждается. Днем Гермиона почти не отходила от Киры, словно опасаясь, что та вдруг исчезнет прямо на глазах, но время от времени застывала, глядя в одну точку, словно выпадала из реальности в одной ей ведомый мир. Повышенное внимание к дочери, впрочем, объяснялось замечательным фактом. В тот самый вечер, когда Малфой, не ведая, что творит, постигал беспалочковую магию в конюшне, а Гермиона с Кирой — в компании Луны и забежавшего на полчаса Гарри — гуляли в саду, наслаждаясь безветренной погодой, его дочь вдруг замерла и уставилась на крестного с необычно сосредоточенным выражением. Спустя пару мгновений на голову Гарри обрушился целый сугроб с дерева, под которым он стоял. Гермиона ахнула от неожиданности, Луна захлопала в ладоши, а Кира залилась радостным смехом, выговаривая: «Хари, Хари! Хари, уф!», изображая, видимо, как отфыркивается от снега Гарри. Тот, со смехом вытряхивая снег из-за ворота куртки, со значением подмигнул Гермионе.
— Поздравляю! Еще толком не ходит, но уже колдует.
— Ох, не рано ли? — Гермиона выглядела встревоженной и сбитой с толку. — Это нормально?.. Нет, я читала о таких случаях, но не знаю — она такая активная, теперь с нее вообще глаз нельзя спускать…
— Ну, твоя девочка ведь самая талантливая, так? Мы все это сотню раз слышали, так чего ты удивляешься? — Гарри снял очки и высушил их взмахом палочки, пряча улыбку.
Гермиона беспомощно всплеснула руками, не найдя что ответить, и посмотрела на Луну. Та тоже улыбалась.
— Не беспокойся. Такими темпами, как она развивается, Кира быстро научится управляться со своими способностями. Она же и твоя дочка, правда?
Из последней фразы для Гермионы ярче всего прозвучало именно «и»…
И когда вечером, в последнюю субботу февраля, Тоби сообщил о гостях у ворот — «миссис Поттер и мистер Уизли», — Гермиона была уверена, что ослышалась, или домовик перепутал фамилии. Меньше всего она ожидала увидеть на пороге Джинни и… Рона. Взвинченные нервы сдали, и она бросилась ему на шею, уткнулась лицом в грудь и расплакалась, ощутив, как он прижал ее к себе, поглаживая по волосам. Только сейчас Гермиона осознала, как соскучилась по нему, как подтачивало душу их молчаливое противостояние, как глубоко на задворки сознания она задвинула мысли об этой бескровной войне. «К черту, к черту… — твердила она про себя, поливая слезами холодную куртку Рона, — к черту все это! Мне нужны оба — Драко и Рон, я устала, так устала, хватит с меня войны, хватит!..»
Когда первые эмоции улеглись, Гермиона отлучилась уложить Киру, но прежде заново познакомила ее с Роном. Она повернулась, держа дочку на руках, и неуверенно взглянула на него, а Джинни, улыбнувшись, подтолкнула брата локтем. Рон задумчиво всматривался в лицо малышки, а та разглядывала его с уморительно серьезным выражением и в конце концов издала невнятное мяуканье, хотя уже вовсю выговаривала коротенькие слова — на свой лад, конечно. Но для загадочного рыжего дядьки слов в своем арсенале Кира пока не подобрала, и даже Рон улыбнулся, слегка смутившись. Когда наконец все устроились у камина, и Тоби сервировал столик к чаю, Гермиона обратилась к Джинни с вопросом, а где же Гарри, на что та многозначительно кивнула на брата. Рон коротко объяснил растерянной Гермионе, что Гарри отправился на во Францию — на встречу с Малфоем, которую организовал им он сам. Выслушав его, Гермиона очень аккуратно поставила на столик свою чашку и стиснула руки на коленях, пытаясь унять внезапную дрожь.
— Прости, но какое отношение имеешь к этому ты?
Джинни опередила брата, который не особенно торопился с ответом:
— На этот счет у нас великая тайна, дорогая, и делиться ею мы не упорно не желаем, понимаешь ли, — она вздохнула, осуждающе глядя на Рона.
Тот невозмутимо допил свой чай, и Гермиона в полном замешательстве машинально наполнила его чашку. Рон благодарно кивнул, и она поймала его взгляд: что-то промелькнуло в нем, что-то, понятное лишь ей — ей, сломавшей в свое время стереотипы, не побоявшись поставить на кон все, во что верила. Она даже подалась вперед, не веря угаданному, и Рон отвел глаза, но уши предательски вспыхнули. Гермиона резко выдохнула, сморгнув выступившие слезы и улыбнулась дрожащими губами. Джинни, потрясенно наблюдавшая их безмолвный короткий диалог, решила вмешаться:
— Вы, ребята, кажется, поняли друг друга, а? Я рада, конечно, давно пора. Но меня начинают бесить все эти тайны, все вокруг что-то знают, кроме меня!
Гермиона бросила на нее виноватый взгляд, а Рон со смехом притянул надувшуюся сестру к себе и чмокнул в висок.
— Не дуйся, Джин. Тебе нельзя волноваться. Я же говорил тебе тогда, помнишь? Все узнаешь…
Гермиона с неподдельным интересом прислушалась.
— Ро-он?..
— И ты узнаешь, наберитесь терпения, девочки, — поддразнил ее Рон, все так же улыбаясь.
Гермиона не узнавала его. Они давно не виделись — непростительно давно, — и нынешний Рон, сидящий у камина в Малфой-мэноре, улыбающийся и спокойный, не переставал ее удивлять… приятно удивлять, конечно. Гермиона представила встречу Драко и Гарри, и сердце заколотилось о ребра, будоража кровь, наполняя душу предчувствием перемен.
Аврорские полномочия Паркинсон заставили агрессивного поначалу специалиста без лицензии быстро скиснуть и признаться в том, что да, приходила дамочка, нет, разумеется, не представилась — он не спрашивает имен, господа авроры могли бы сами сообразить... Схлопотав от Малфоя совсем не магический, но чувствительный тычок за дерзость, мошенник притих и покорно позволил слить образ незнакомки в прихваченный специально для этого думосбор. А после того, как Пэнси пообещала, что он отделается солидным штрафом вместо ареста, донельзя благодарный нелегал извлек из видавшей виды тумбочки невообразимо истрепанный, пухлый блокнот и отыскал в нем даты ее визитов, охотно сдав «господам аврорам». Ни Малфой, ни Забини, молчаливо стоящий у двери, приглядывая за злосчастным аптекарем, не стали разубеждать прощелыгу. Судя по тому, что тот не узнал Драко — или сделал вид, что не узнал, — ему было глубоко плевать, кто они, лишь бы только побыстрее оставили его в покое. Поскольку больше ничего полезного вытянуть из него не удалось, «авроры» засобирались на выход. На прощание Пэнси забрала засаленный, но увесистый мешочек галлеонов, пообещала нелегалу держать его на контроле, выписала квитанцию на кусочке пергамента и многозначительно припечатала прямо на ветхую обложку книжицы с паролями и явками. Колдомедик вздрогнул и подобострастно закивал головой, поглядывая на Паркинсон со страхом и уважением. Проходя через крохотный торговый зальчик, Забини направил палочку на изнывающего от неподвижности аптекаря и снял заклинание, после чего дверь за всеми троими захлопнулась, и хрипло звякнул колокольчик, знаменуя их маленькую победу.
— Прогуляем? — Блейз насмешливо кивнул на карман Пэнси, где покоился штраф.
— Разбежался, — отрезала та, показав ему язык. — Все строго по инструкции, и я действительно взяла его на контроль. Никогда не знаешь, кто и как может пригодиться, Блейзи.
Малфой задумчиво посмотрел на подругу, словно что-то вспоминая, а потом обнял обоих и искренне сказал:
— Спасибо, ребята. Без вас все было бы дольше и сложнее, но это даже не главное... Просто спасибо, что вы есть.
Пэнси растроганно поцеловала его в губы — пылко, но целомудренно — а Блейз хлопнул по плечу. Оба знали, что Малфой может не произнести подобного больше ни разу в жизни, а может и повторить, но и без слов им было ясно, кто они друг для друга. И в этот день обед в «Устрице» прошел в куда более теплой атмосфере, нежели предыдущий.
У лионского «Ле Турег», где несколько дней назад встречались Рон и Пэнси, Гарри появился позже Малфоя, сразу увидев его профиль через стекло. Драко сидел за столиком у окна над чашкой кофе и курил, глядя прямо перед собой. Гарри вспомнил, что с их последней встречи прошло почти два года, и хотя он видел колдографии Малфоя в той скандальной статье, при виде его живого, совсем рядом, сердце забилось чаще. Гарри поднялся на ступеньку и открыл дверь.
Когда он подошел к столику, Малфой вскинул глаза — и вблизи они уже не казались отрешенными.
— Поттер.
— Малфой.
Гарри сел и обнаружил, что столик сервирован на двоих: помимо кофе здесь был изящный серебряный чайник и чашка побольше кофейной — очевидно, для него.
— О! Ты и мне заказал?
— Как видишь.
— А почему чай, а не кофе?
— Я случайно знаю, что ты предпочитаешь, Поттер, а память у меня хорошая.
Гарри подавил искушение возразить — мол, его вкусы могли и измениться, — но в конце концов они здесь не для пикировок.
— Что ж, тогда спасибо, — Гарри налил себе чаю и добавил три куска сахара, покосившись на Малфоя с легким вызовом, — не смог удержаться. Тот лишь неуловимо шевельнул бровью и вытащил из пачки очередную сигарету.
— Ладно, Малфой. Давай сразу к делу, — Гарри отпил чая и тоже закурил, предоставив Драко говорить первым. Маленький ритуал, позволяющий собраться с мыслями — и заодно прикрыть их от визави.
— Как скажешь, — согласился Малфой, и Гарри царапнула эта непривычная покладистость. — Если я правильно понял, в твоих силах сократить мой... срок, — на последнем слове Драко чуть поморщился, и Гарри не без удовольствия отметил прореху в броне его вежливой сдержанности. Нынешний «французский» Малфой контрастировал с тем, мэнорским, который посылал на хер аврора и смеялся ему в лицо, несмотря на собственную бесправность. Неожиданно Гарри стало противно, и захотелось покончить с этим делом как можно быстрее, и вернуться домой, к Джинни...
— Как я уже сказал, у меня хорошая память, Поттер. — Малфой неожиданно подался вперед и заговорил тихо, но с напором: — Я помню все, включая Выручай-комнату и Запретный лес. Мои французские адвокаты очень хороши, но не в их силах вытащить меня в Британию раньше срока. И знаешь, я пойму и поверю, если ты сейчас скажешь, что приехал в Лион за сувенирами, а сюда забежал поздороваться со мной.
Договорив, Малфой снова выпрямился и, не отрывая жесткого взгляда от Гарри, выпил махом весь свой кофе. Не-ет, нет — тот же. Гарри смотрел на Малфоя и думал, что если отрезать тому его белый хвост с этой бархатной ленточкой, то будет магл маглом — в своей кожаной куртке и черных джинсах. Все черное — магл в трауре. Или Малфой на деловой встрече. Малфой, переживший войну, падение и ссылку; потерявший отца, любовь, родину и жену; сам дважды ставший отцом. Малфой, сумевший сохранить себя — каким бы он ни был.
— Не за сувенирами, — ответил он в конце концов и затушил сигарету, дотлевшую до самого фильтра. — За тобой.
___________________
(1) Макиато — Caffè macchiato (итал.), кофейный напиток, изготавливаемый из порции эспрессо и небольшого количества молока. Также известен как эспрессо макиато. (2) Макаруны — «Macaroons» или «macarons»(фр.), традиционное французское миндальное печенье. (3) «Дары Смерти» Джоан Роулинг (глава 31 «Битва за Хогвартс»).
Hо есть на свете ветер перемен, Он прилетит, прогнав ветра измен, Развеет он, когда придет пора Ветра разлук, обид ветра. Сотни лет и день и ночь вращается Карусель-Земля. Сотни лет все в жизни возвращается Hа круги своя.
«Ветер перемен»(1)
Мерлин всемогущий, да как же это вышло?! Какого черта она влезла во все это, зачем?.. Малфой проклят, проклято само его имя и весь его род — ей стоило держаться подальше и забыть, что вообще была знакома с ним когда-то! И проклят день, когда она придумала имя для их не родившегося — не зачатого! — сына, и Люциус, испоганивший все, и Блейз со своим «спасительным» вариантом... Гореть в аду сыну, как горит его отец — а она была уверена, это так. Это было бы справедливо. Куда справедливее, чем Австралия. Мерлин, почему Австралия?.. Откуда он это взял? Выглядел так, словно что-то вспомнил, озарило... Проклятье. И Непреложный обет — скотина, какая скотина! А как он шипел... Асторию до сих пор передергивало от воспоминания о мрачной радости в глазах Малфоя. Она даже отшатнулась тогда, но его пальцы так цепко впились ей в руку — точно когти хищной птицы! — что моментально появились синяки. А Блейз скрепил Обет, поставив жирный крест на ее жизни... Твари, мстительные твари, твердила в отчаянии Астория, забывая, кто развязал эту войну. Что ей делать до скончания веков на краю света, где даже времена года — с ног на голову? Она молода, черт возьми, а он просто взял и сломал ей жизнь! Она рвала и метала, выкрикивая проклятия и круша все, что попадалось под руку... пытаясь заглушить страх и тоску. Тоска — вот что крылось глубоко под ненавистью, и Астории еще только предстояло испытать ее в полной мере.
— Ох, Драко, даже не верится: ты свободен, — снова повторила Пэнси, в сотый раз поправляя кружевные оборки вокруг личика Доминика. Тот беззубо улыбался, следя за ней глазами. Блейза она тоже то и дело окидывала беспокойным взглядом, которого тот избегал, и тонкие ноздри Паркинсон возмущенно вздрагивали, точно у норовистой лошади. Только смотреть на Малфоя она избегала сама: боялась расплакаться. Драко чувствовал ее нервозность сквозь летучую улыбку, что вспыхивала и гасла на лице, как тревожный сигнал маяка, и мягко увещевал: все будет хорошо, доберутся без происшествий, ребенок под защитой, в вагоне — пара авроров, любезно отписанных Поттером. Для подстраховки... Пэнси кивала и улыбалась, улыбалась и кивала, и смотрела мимо Драко. Забини все больше молчал, бросая нетерпеливые взгляды в сторону парома. Его пространные отговорки не обманули Пэнси: в Британию Блейза звало отнюдь не только желание помочь другу. Хитрый лис запал там на кого-то. Этот томный блеск в его глазах она знала со школьных времен. И замкнулся он как раз после ее предельно короткого и скупого на подробности рассказа о... дружбе с Уизли.
Когда она сообщила об этом друзьям — дождавшись результата встречи в «Ле Турег», — Драко подавился вином, которым они отмечали удачный исход малфоевского дела. Прокашлявшись, он мудро воздержался от сарказма, за что Пэнси была ему весьма благодарна. Она стала как-то неожиданно беззащитна во всем, что касалось Рона, и непременно вышла бы из себя, напрочь утратив самообладание, вздумай Драко ее высмеять. Хотя удивляться было нечему: Малфою ли судить... Блейз и не пытался шутить — напротив, в его глазах мелькнуло что-то вроде облегчения. Смуглые щеки надежно скрывали румянец, если он и был: краснеть Забини давно разучился. В отличие от белокожего Рона, подумала Пэнси, и невольная улыбка тронула губы: она вспомнила, как смешно пылают уши рыжего, когда ей удается его смутить...
...Тогда проницательная Пэнси и заподозрила Блейза в сердечной привязанности, и лишь гадала: кто? Вспоминая позже подробности его рассказа о днях в мэноре, она перебирала варианты. Младшей Уизли он не видел — да и не сунулся бы Забини к поттеровской жене. Не столько потому, что не дурак, а больше оттого, что та совсем не в его вкусе. Грейнджер? Святое, да и не мазохист Забини. Кто там еще? Кто же... Пэнси изумилась собственной догадке: Лавгуд?! Мысли лихорадочно заработали, а на лице играла глупая улыбка, пока она вспоминала чудную девчонку с Рэйвенкло. Чистокровная, с прибабахом, из команды Поттера... Вроде была замужем за убийцей рептилий Лонгботтомом. Что же, выходит, разбежались они?.. Вряд ли семейная Лавгуд жила с Грейнджер в мэноре, а ее муженек, распробовав вкус славы, сие покорно терпел... Значит, свободна? А что — хорошая выйдет парочка разведенок... У Пэнси внезапно потеплело на душе. В самом деле, стерв и охотниц за состоянием Блейза в его жизни перебывало более чем достаточно. Лавгуд точно нужно не это. И что-то там Блейз болтал о розах — вот вам и общий интерес.
А что нужно такой, как она — что ж, затем, видимо, Забини, вдохновленный примером друзей, и засобирался вместе с Малфоем: выяснить это. Пэнси раздражала лишь его патологическая скрытность, хотя в глубине души она признавала, что не возникни патовая ситуация с выездом Драко, неизвестно, когда решилась бы на откровенность она сама.
— Да, да... конечно. Драко! Ты же будешь выходить на связь через камин?
— Само собой, милая, хоть каждый день. Покажу тебе дочку.
— О... Обязательно. Я буду очень ждать! Я... — голос предательски сорвался.
— Ну что ты, котенок, ну перестань, — Драко обнял ее вздрагивающие плечи и прошептал на ухо: — Обещаю, я сделаю все, чтобы вытащить тебя отсюда. Аврорат есть и в Британии, а у тебя и связи там налажены...
— Малфой!
Драко довольно ухмыльнулся.
— Ну, вот ты и взбодрилась.
Пэнси улыбнулась сквозь слезы, качая головой.
— Я буду скучать. Я очень, очень за тебя рада, Дракон, но я буду чертовски скучать по тебе.
— Знаю, малыш, знаю, и я буду. Но ты просто поверь мне... Я обещаю. И Уизли, думаю, в стороне не останется.
Пэнси слегка порозовела, но в этот раз Малфой, похоже, не шутил. Она кивнула и еще раз обняла его, а после — молчаливого Блейза, успев шепнуть тому: «Удачи!» Забини на миг замер, благодарно прижал ее крепче и отпустил, похлопав по спине.
— И тебе удачи, Пэнс. Скоро увидимся.
Провожая взглядом их спины, Пэнси сморгнула набежавшие слезы, вскинула голову и глубоко вдохнула соленый воздух. Ветер с Ла-Манша трепал ее волосы, и казалось, что жизнь наконец обрела смысл. Она решила в это поверить. Развернувшись, Пэнси покинула пустеющий причал и уверенно зашагала вперед. Ветер мягко подталкивал в спину и желал счастливого пути.
Из клиники Джинни вернулась в прекрасном настроении: результаты анализов были превосходны, самочувствие — тоже, а вечером они с Гарри ждали в гости Рона. Ну не прекрасна ли жизнь? Джинни считала, что да. Гарри и Рон в гостиной слегка удивили, поскольку вечер еще не наступил... Вид у обоих был немного странный — очевидно, она застала их врасплох, — но ей были рады. Рона просто распирало: уж она-то знала, как он волнуется, когда наконец решается рассказать о чем-то. Джинни чмокнула брата в щеку, вопросительно заглянула в глаза и подсела на диван к Гарри.
— Ну, я готова слушать.
Гарри хмыкнул и нежно поцеловал жену.
— Только обещай не нервничать.
— Отличное начало! Такое всегда успокаивает...
— Я серьезно, — Гарри слегка нахмурился. — Все хорошо, просто... может показаться неожиданным. Ну да.
— Ой, давайте рассказывайте без предисловий, а? Я спокойна, как сфинкс, — в доказательство Джинни села в позу лотоса и прикрыла глаза, изображая медитацию.
— Хорошо. Ты помнишь, как недавно я ходатайствовал в Министерстве о досрочном разрешении для Малфоя вернуться в Британию. — Джинни кивнула, слегка нахмурившись, и Гарри продолжил: — И помнишь, конечно, что мы встречались с ним во Франции. — Джинни еще раз нетерпеливо кивнула. — Но ты не знаешь, с чьей подачи я этим занимался, так?
— Так... Зато знаю, что Рон мотается туда как на работу, — неуверенно сказала она, медленно прозревая.
— В самую точку. Организовать Малфою встречу с Гарри меня попросила Пэнси... Паркинсон, — Рон покраснел под ошарашенным взглядом Джинни, но глаз не отвел и добавил: — И да, я мотаюсь во Францию из-за нее. Я же обещал рассказать тебе...
— Паркинсон?!
— Паркинсон, Паркинсон, — подтвердил Рон, слегка раздражаясь. — Знаешь другую Пэнси, знакомую с Малфоем?
Гарри академически кашлянул, глядя в окно, и успокаивающе погладил Джинни по плечу. Та словно и не заметила.
— Эту... — она поискала слова, но ничего цензурнее «капризной сучки» не нашла, — которая вопила: «Давайте сдадим Поттера Волдеморту»?.. Ты к ней таскаешься каждые выходные? К этой истеричной, подлой стерве? — Джинни все-таки не выдержала. — Мерлин, Рон!..
— Что, Джин? Что? — он внезапно замолчал, напоровшись на предостерегающий взгляд из-за очков, и глубоко вздохнул, беря себя в руки. — Истеричная стерва теперь служит в аврорате, — произнес он негромко, но с нажимом.
— Неудивительно, — фыркнула в ответ Джинни. — Наверное, очень хочется домой, а если она станет хорошей...
— Джинни, перестань, — урезонил ее Гарри, примирительно поглаживая по плечу, но она вывернулась из-под его руки и заходила по комнате.
— Перестать? Перестать — что? Напоминать вам обоим, кто есть кто?
— Мы отлично помним, — отчеканил Гарри, и она перевела дух, нервно теребя волосы. — Только война закончилась, Джинни, закончилась, а ты все воюешь? — Она закусила губу, метнув на мужа гневный взгляд, но тот, как и Рон, разглядел подступающие слезы. — Иди сюда, — мягко предложил он, примирительно протягивая руки, — иди, милая, сядь и успокойся, — он снова обнял Джинни и ласково погладил по голове, когда та неохотно вернулась на диван, решая, как вести себя дальше. Изнутри раздирали противоречия.
Рон смотрел на нее с непонятным выражением. Она мрачно отвернулась и уткнулась носом Гарри под мышку.
— Ну почему-у, почему вы все посходили с ума? — простонала она, сдаваясь. Черт с ними со всеми, пусть творят что хотят. Но она ведь не магловский телевизор, чтобы по команде переключаться с неприязни на симпатию, верно? И она совершенно не обязана любить вчерашних врагов, как это делают ее сумасшедшие друзья — а теперь и родственники. Даже Гарри — Гарри! — запросто пьет в кабаке с Блейзом Забини...
— Нет, ну я понимаю — Гермиона, — снова возмутилась она, поворачиваясь к брату. — Она, если решила, упрется насмерть... Но ты-то, ты! Ты сколько крови из нее выпил за Малфоя, не забыл?
Рон усмехнулся и развел руками.
— Ну не всем же повезло, как тебе, так идеологически правильно влюбиться... — он осекся, словно испугавшись собственных слов.
Джинни покачала головой, печально улыбаясь.
— Вот даже как, братик, влюбиться? Ну что же, за что боролся, на то и напоролся. Ладно, — неожиданно подвела она итог, — я рада, по крайней мере, что ты больше не мучаешь ни себя, ни ее. В конце концов, это твоя жизнь, и я тебе не мама... Мерлин, еще мама не знает...
Рон задумчиво смотрел на Джинни, и на его лице читалась озабоченность, но вовсе не тем, что скажет мама. Гарри не выдержал и расхохотался. Джинни в недоумении уставилась на него.
— Что смешного? Может, и тебе завести дружбу с какой-нибудь... Буллстроуд?
— Э-э... Не хотел тебе говорить, но когда я был в Лионе, мне встретилась очаровательная тоненькая блондинка. За чашкой кофе она рассказала, что когда-то давно была толстой угрюмой брюнеткой и училась на Слизерине... Ой!
Не успев увернуться от чувствительного хука в живот, Гарри повалился на диван и захохотал еще громче. Рон поднял брови и невольно заулыбался, глядя на него; засмеялась и Джинни. Да, любимых не выбирают... И может, любовь сделала их немного другими, но они не перестали быть собой — никто из них. Джинни, по-прежнему улыбаясь, погладила живот. Жизнь продолжается... и она прекрасна.
Дом выглядел... иначе. Дом выглядел почти так же, как и до войны. Малфой остановился у древней ограды, которую пощадили война, авроры и время. Ровные плиты подъездной дорожки и цветы — в марте! — по обеим ее сторонам, до самого крыльца. Цветы в снегу. Драко стряхнул оцепенение и прижал ладонь к бронзовому гербу: металл моментально потеплел, а пальцы слегка закололо, и в следующий момент ворота бесшумно растворились. Дом узнал, Дом ждал и дождался Хозяина. Малфой шагнул на землю мэнора и ощутил незнакомую дрожь, пронизавшую его с головы до ног. Он вернулся домой, и хотя чувство нереальности не покидало его, британский воздух уже проник в поры, и Драко тихо изумлялся: как он мог жить без этого так долго? Да и жил ли?.. Чувство нереальности усиливала предстоящая — уже вот-вот! — встреча с Грейнджер. Продолжая даже про себя называть ее по фамилии, Малфой словно цеплялся за невидимый барьер, позволяющий ему держаться на ногах — и держаться прямо. Потому что он боялся: как она встретит?.. То, что она по-прежнему жила в его доме, давало надежду. Поттер, пересекший Ла-Манш, чтобы снова спасти его, дарил надежду. Та ночь, что едва не свела Драко с ума, дарила, дарила надежду и до сих пор заставляла сердце заходиться... И выбора у него не было, но он и не хотел выбирать. Как бы ни встретила — это все еще она, Грейнджер, Гермиона. Он оставил ее в мэноре одну, а теперь его ждали двое... Его девочки. И он тоже вернулся не один.
— Вот мы и дома, слышишь, сынок? — шепнул Драко свертку, и в ответ раздалось тихое кряхтение. Малфой поправил на плече небольшую, но объемистую сумку, в которой из его вещей были только дорожный несессер и портрет профессора Снейпа, тщательно окутанный защитными чарами, и с шумом втянул носом влажный воздух. Пахло весной — решительной, безрассудной, вступающей в свои права. Он не успел сделать и шага в направлении дома, как на дорожке перед ним возник Тоби и придушенным от счастья голосом проскрипел:
— Хозяин Драко! Хозяин Драко вернулся домой! Хозяин...
Малфой, не сдержавшись, радостно ухмыльнулся.
— Да, Тоби, я вернулся. И не один, как видишь.
Старый эльф перевел на сверток выпуклые глаза и снова взглянул на Малфоя.
— Тоби знает. Все в доме знают, хозяин Драко. В доме снова молодой хозяин, и молодая хозяйка, и мисс Грейнджер, — морщинистое лицо домовика лучилось счастьем. — И хозяин, хозяин Драко вернулся!
Молодая хозяйка.
Малфой почувствовал, что задохнется и умрет — прямо здесь, на подъездной дорожке, среди цветов, — если не увидит свою дочь.
— Идем, Тоби, сейчас же. Я слишком долго был в пути.
Домовик поклонился, подметая ушами землю, и засуетился.
— Слышите, хозяин Драко, слышите?
Из-за парадных дверей отчетливо донесся лай и приглушенный скрежет — словно кто-то отчаянно рвался наружу.
Драко снова ухмыльнулся.
— Оскар. Мерлин, как же я скучал...
No second chance?..
Он верил в обратное.
К концу месяца Гермиона вконец измоталась. Она знала, что Драко вернется где-то в марте, но март подходил к концу, а его все не было. Она устала напряженно ждать, вздрагивая от каждого шороха, и даже Тоби избегал лишний раз попадаться на глаза, потому что она прожигала его неизменно выжидающим взглядом, который тут же сменялся отчаянным разочарованием. В эти дни Гермиону восхищала дочь: вот уж кому точно не грозил нервный срыв. Кира ловила настроение матери, но не проявляла ни грана беспокойства — лишь потешно морщила в недоумении чистый лобик. У Гермионы вошло в привычку разговаривать с дочкой, как со взрослой. Бедную Луну она совсем извела своими метаниями, хоть та и под Круциатусом не признала бы это, а Кира слушала мать с удовольствием и восторженно лепетала, и Гермиона находила успокоение в этих забавных «диалогах».
— Совсем скоро твой первый день рождения, котенок, — ласково сказала она дочери за два дня до важного события. — Крестный Гарри обещал тебе особенный подарок, помнишь?
— Хари. Ня-я, — в обычной напевной манере ответила та.
Гермиона тихонько засмеялась.
— Да уж, «ня» должно быть достойным... А то мы припомним, кто дразнил нас кроликом.
Кира забавно хекнула — словно щенок чихнул, — с деловым видом сползла с дивана и направилась к Оскару, не успевшему ретироваться. Гермиона вздохнула, все еще улыбаясь. Дочка довольно резво осваивала новые слова, выговаривая их на свой лад; особенно запоминающиеся перлы Гермиона записывала в небольшой альбом, куда вклеивала и самые яркие Кирины колдографии. Она делала это «для истории», для себя, конечно же... но в первую очередь — для Драко. Он пропустил рождение, первую улыбку, первые слова и шаги дочери. Но Гермиона собирала и бережно хранила для него пойманные мгновения, представляя, как будет показывать, сопровождая своими комментариями. Но иногда... иногда что-то темное внезапно поднималось в душе, и в эти моменты ей мучительно хотелось, чтобы он никогда сюда не возвращался — в их маленький мир, самое дорогое, что у нее было. Ее саму пугали эти всплески, но... они были. Чем они были — обидой? Злостью? Страхом? — Гермиона не хотела разбираться, восставая сердцем против собственной тяги к самоанализу. Она боялась того, до чего может докопаться. Тьма нехотя отступала, обещая вернуться, и Гермионе снова до слез хотелось Малфоя — чтобы вошел, обнял, прижал... и развеял тьму. Она верила — изо всех сил, — что он сумеет это сделать... что все поправимо... что еще не поздно. А пока Кира повторяла — или пыталась — любые слова, которым учила ее мать, кроме одного. Слово «папа» вгоняло ее в необъяснимый ступор, и выговаривать его Кира отказывалась наотрез.
Утром неожиданно солнечного дня накануне Кириного юбилея Гермиона проснулась отдохнувшей, хотя обычно после зелья Сна без сновидений в голове ощущалась неприятная тяжесть. А вот Кира ни с того ни с сего раскапризничалась, завтракать согласилась с боем и в качестве реванша расколотила любимую кружку. Гермиона взмахнула палочкой, собирая осколки воедино, и обескураженно всмотрелась в обиженно кривящееся личико дочери.
— Да что с тобой, котенок? Почему ты нервничаешь, что не так?
Кира беспокойно завертелась и уставилась на мать мокрыми глазами. Гермионе чудилось — а может, и нет, — что их голубизна начинает отсвечивать серым.
Единственное, что дочка встретила с энтузиазмом — прогулка. Денек выдался по-настоящему весенним, и Гермиона с облегчением вздохнула, когда они вышли на воздух и Кира наконец заулыбалась, щурясь на солнце.
— Ну, теперь-то ты довольна, кроха моя?
Кира радостно взвизгнула и переступила ножками. Гермиона засмеялась, подхватила дочку под мышки и, нараспев пересчитывая ступеньки, стала спускаться с лестницы. Оскар, неторопливо потрусивший следом, вдруг остановился, уставился в сторону ворот и потянул носом воздух. Гермиона встревоженно посмотрела туда же и, ничего подозрительного не обнаружив, кликнула пса. Тот еще раз принюхался, фыркнул и побежал догонять хозяек.
О послеобеденном сне не могло быть и речи. Кира сидела на диване, не выпуская из рук серебряной погремушки, и поминутно взглядывала на дверь. Гермионе давно передалось ее волнение, камня на камне не оставив от утреннего благодушия. Она сама не понимала, что мешает ей успокоить дочь валериановым зельем или заклинанием, но вместо этого она отослала эльфов и пыталась выведать причину Кириного беспокойства. Отчаявшись добиться ее внимания, Гермиона взяла дочку на руки и подошла с ней к окну. Кира любила смотреть на возрожденный розарий, топчась на широком подоконнике, где когда-то сидел ее отец, и солнце вырезало в проеме окна контуры его угловатой фигуры, а в воздухе витал неуловимый запах роз... Вот как сейчас. Гермиона зарылась лицом в Кирины кудряшки, пытаясь понять, мерещится ли ей розовый аромат. Та строптиво заерзала, пытаясь вырваться, развернулась спиной к окну и вдруг замерла. Гермиона бессознательно прижала дочку к себе и обернулась к дверям: там...
...стояла у окна его единственная сбывшаяся мечта, самая дорогая пропажа, держа на руках...
...что-то, завернутое в мех и пашмину, из-под которых выглядывали бледно-голубые кружева. Она осторожно поставила Киру на ноги, и та вцепилась в ее руку, не сводя глаз с...
...очаровательного создания в непослушных кудряшках, собранных лентами в два смешных хвостика. Знакомые до рези в сердце темные брови и яркие глаза, которым — вне всякого сомнения — невозможно лгать. Кира... его дочь. Его...
...сын. Сын Драко и Доминик, маленький британец французского происхождения, крохотный сирота, платящий за ошибки родителей, еще не зная даже, как его зовут.
Крепко сжимая ручку дочери, Гермиона до боли в глазах вглядывалась в фигуру на пороге. Драко Малфой, любимый и ненавистный, ее единственный — во всей вселенной и ее короткой длинной жизни — Драко вернулся домой. Не в силах стряхнуть с себя странное оцепенение, она молча смотрела, как он, не отрывая от нее по-осеннему выцветших, но пронзительных глаз, медленно идет навстречу; как опускается на колени — прямо на ковер — и так же молча переводит взгляд на Киру. Едва лишь глаза отца и дочери встретились, Кирина ладошка выскользнула из внезапно ослабевшей материнской руки, и Кира сделала несколько нетвердых шагов к Малфою — сама. Тот протянул руку, и она вцепилась в его пальцы, радостно пискнув. А затем, притихнув на мгновение, серьезно всмотрелась в его лицо и старательно выговорила:
— Па-па.
Малфой дрогнул лицом, беззвучно шевельнул губами и, притянув дочку ближе, прижал ее к груди. Кира тут же заворковала, ничуть не сопротивляясь, а Драко поцеловал пушистую макушку. Гермиона, все так же молча глядя на Драко и детей, судорожно вздохнула, на негнущихся ногах подошла и опустилась рядом. Малфой, ловко устроив Киру на сгибе локтя — та охотно плюхнулась на его колено, — взял Гермиону за руку и прижался губами к холодным пальцам. Она снова резко вдохнула, словно что-то сдавило ей горло, мешая дышать, и снова вгляделась в его неуловимо чужие глаза, возвращая себе право смотреть и смотреть — до одури, до головокружения, — пока не уйдет этот налет чужих туманов, не развеется пелена чужих взглядов, похожая на дымчатое стекло... Он покорно открывался навстречу, признавая ошибки, каясь в грехах; взгляд говорил, кричал, шептал — куда больше слов. Время для слов было впереди — много времени... Глядя на Киру, котенком льнущую к отцу, Гермиона ощутила, как лед, сковавший сердце при виде высокой, сутуловатой фигуры в дверях, дал трещину и начал таять, размывая комок в горле, подступил к глазам и заструился по лицу. Она закрыла глаза, чтобы вернуть слезы назад, и потянулась вперед — к нему, кого так долго ждала, кого проклинала и о ком молилась. Потянулась всем своим существом, не глядя и зная, и горячие губы, так часто снившиеся ей одинокими ночами, коснулись ее губ — жадно, нетерпеливо, но осторожно, — обещая: долгие бархатные ночи, солнечные дни и бесконечную нежность. Гермиона поймала это обещание, с усилием оторвалась от его губ и взглянула в родные бездонные глаза: дымчатое стекло разбилось, истаяв, как и ледяная броня ее сердца. Они вместе, и ничто и никто больше не в силах это изменить. Она верила в это и видела, что верит он.
— А почему ты пригласил сюда меня?
Странно. Война, плен, развод. А глаза чисты, как у ребенка. Как ей это удалось?
— А почему ты согласилась?
Улыбка — вот что в ней самое манящее, вот в чем ее волшебство. Не в палочке. Астория не умела так улыбаться, да и никто не умеет.
— Мне стало интересно.
— Сходить в кафе?
— Сходить с тобой.
Такие простые слова. Почему он очарован ими, как магл — Орхидеусом? Потому что она непосредственна и искренна? Возможно... ему так не хватает этого — очень, очень давно.
— Я заметила: ты смотрел на меня. Когда гостил у нас под Новый год.
Черт... Гостил у нас — это так мило. Послушал бы Малфой. Нет, она необыкновенна — он не ошибся.
— Ты тоже смотрела. На меня.
— Да, мне и тогда было интересно. Мне интересны все люди — мы ведь очень разные... Интересен мир: он так велик, а видишь, как правило, совсем небольшую его часть...
— Хочешь посмотреть его? Посмотреть мир? Бывать в незнакомых местах, узнавать новых людей?
— О да, мне это понравится, даже очень. Я знаю.
— И я знаю: точно понравится.
Так, теперь не облажаться, не спугнуть — как бабочку неосторожным движением. Не обидеть...
— Позволь пригласить на мою виллу? Это на Сицилии. Буду рад видеть вас у себя вместе с Гермионой и Драко. Он уже бывал там...
— Со своей женой?
— Д-да. С Доминик.
— Я знаю. Их сына зовут так же. Это очень печально: такая смерть и вся эта история с газетами. «Придира» никогда не наживался на чужом горе...
Ей действительно жаль Доминик, она не врет. Просто не умеет. А «Придира» — это тот журнальчик для укуренных, что издавал ее отец? Ну да, там скорее написали бы о сезонных миграциях растопырников(2), чем о межконтинентальном скандале. Растопырники гораздо интереснее светских разборок...
— О да. Она была чудесной девочкой. Знаешь, думаю, хорошо, что она не успела узнать о Грейнджер: одним разбитым сердцем меньше.
Немного цинично, но... С ней можно только честно. Только таким, какой есть. Он чувствует это, двигаясь на ощупь, как в темноте. Он вообще не уверен, что это правильно — то, что он делает, — но точно знает, где и с кем хочет быть сейчас.
— Пожалуй, ты прав. Страдать по чужой вине больно. Правда, страдать по собственной — гораздо больнее...
Чертовски метко.
— Мы точно хотим говорить о страданиях сейчас?
Смех — мелодичный, колокольцевый. Он ей идет.
— С удовольствием сменю тему. Предложишь?
— Как насчет цветов? Ты ведь любишь цветы, я помню желтые георгины.
— О-о... не напоминай. Они так и остались желтыми, а должны были вернуться в первоначальный вид...
— Всего лишь неудавшийся эксперимент, не морочься, зато как смешно!
Снова колокольчиковый смех. Он будет шутить как можно чаще, чтобы его слышать.
— Я покажу тебе мои розы — они великолепны. Я серьезно: мои розы лучшие в Европе.
— О... Наверное, там очень красиво — там, где ты живешь?
— Очень. А еще тепло, и пахнет морем, и целый пляж черного песка.
— Черного? Ты шутишь?..
— Вовсе нет!
— Ты улыбаешься! Смеешься надо мной?
— Ну что ты, Луна...
— Ты смеешься!
— Ты и сама смеешься!
— Ну да... С тобой весело, Блейз.
— Я рад.
А еще со мной интересно. Просто поверь — и убедишься.
— Черный песок... Я хочу это увидеть.
— Обязательно увидишь. Оно того стоит.
Ветер все не унимался — весна в этом году обещала быть такой же безудержной и буйной. Настоящий ветер перемен, и наконец-то он задул в нужную сторону, сметая преграды, неся удачу. Де Шантали выиграли процесс против старейшей газеты магической Франции, а Малфой исхитрился еще и выбить штраф из британского «Пророка» — за покушение на безопасность его ребенка. К Гермионе Грейнджер он не имел официального отношения, а признанный ребенок — иное дело. Выигранный судебный процесс, однако, не мог вернуть к жизни Доминик Малфой, которой не суждено было увидеть ни наступающей весны, ни молодого человека — на вид итальянца, — в одиночестве пришедшего навестить ее последний приют. Ветер трепал его черные волосы и зачарованные белые ленты на надгробии, словно обижаясь на невнимание. «Она была счастлива, amico, — прошептал чуть слышно итальянец кому-то невидимому, — она была счастлива с тобой. Просто поверь». Он вытащил из-за пазухи небольшую колдографию и легким движением палочки закрепил ее на черном мраморе. На снимке безудержно хохотала белокурая Доминик, а рассерженный Малфой выговаривал ей за неосторожность. За их спинами сверкали струи воды из фонтана в виде слона.
«Спи спокойно, cara(3), — тихо сказал итальянец, прощаясь. — Ты все же сумела сделать его счастливым...»
Кладбище давно опустело, и некому было видеть, как смеется в лучах заходящего солнца вечно юная Доминик. На этом снимке она и Драко навсегда остались вместе.
___________________
(1) из к/ф. «Мэри Поппинс, до свидания!» муз. М.Дунаевский, сл. Н.Олев (2) Растопырник (авгурей), (англ. Murtlap) — волшебное существо, похожее на крысу, живёт на побережье Британии (с). (3) Cara — дорогая (итал.)
We're leaving together, But still it's farewell And maybe we'll come back, To earth, who can tell?
Europe «Final Countdown»
— Мерлин, ну почему здесь всегда такая толчея? — Драко обвел глазами пеструю массу людей, заполняющую «Флориш и Блоттс». — Почему хоть часть этой толпы ради разнообразия не может закупиться пораньше?
— Ты прекрасно знаешь: раньше нужных учебников в магазине нет, — резонно заметила Гермиона. — Кира, детка, не грызи волосы, ты останешься лысой в конце концов, — добавила она, заметив, что дочка, зачарованно тараща глаза по сторонам, сунула в рот кончик длинной косы. — Не ворчи, — снова обратилась она к мужу, — лучше посади Доминика на плечи: ему ничего не видно... Кира, да прекрати же есть волосы!
Драко покосился на ботинки сына, незаметным движением направил на них палочку, шепнул пару слов и, убедившись, что подметки идеально чисты, подхватил Доминика. Гермиона с дочерью пробрались к прилавку и, тщательно сверяясь с длинным списком, выбирали разнокалиберные книги. Драко держался поближе к выходу и терпеливо отвечал на сыплющиеся градом вопросы сына.
— ...да, конечно, ты тоже поедешь в Хогвартс через год, ты же волшебник…
…нет, необязательно Слизерин, с твоими мозгами тебе вообще светит Рэйвенкло…
…да, Кира будет на втором курсе…
…нет, я не знаю, куда распределит ее Шляпа…
…и да, ты сам будешь на втором, когда в Хогвартс поедут Бри и Джеймс…
…и нет, я не думаю, что Рэйвенкло, раз уж его родители оба из Гриффиндора…
…да, конечно, вы сможете дружить все равно, мы же с мамой подружились...
Драко вздохнул с облегчением, когда Гермиона, отдуваясь и крепко держа за руку взбудораженную Киру, выбралась из толпы.
— Ну вот, теперь к Олливандеру и в «Волшебный зверинец»... — она наморщила лоб, сверяясь со списком в своей голове, которому доверяла больше пергамента.
— Палочка, мам? Мы идем выбирать мне палочку? — срывающимся от волнения голосом воскликнула Кира, подпрыгнув от нетерпения.
— Ну конечно, котенок, — серьезно ответила Гермиона, переглянувшись с Драко. В ее глазах плясали веселые искры. — Ведь ты же волшебница, и едешь в Школу чародейства и волшебства.
Кире очень нравилось слышать это, и она не переставая терзала родителей вопросами с того самого дня, как получила письмо с хогвартским гербом. Драко скорее почувствовал, чем услышал обиженное сопение сверху; он ловко снял сына с плеч, устроил на руках, как маленького, и шепнул на ухо:
— Хочешь пойти на квиддич в ближайшую субботу?
Доминик изумленно открыл рот.
— А бабушка?..
— А мы и бабушку с собой возьмем. Не уверен, что она вспомнит, когда последний раз была на игре, — Драко подмигнул сыну, и тот прыснул.
— Эй, заговорщики! — Гермиона с притворной суровостью сдвинула брови. — Ваши планы не для девочек?
— Не для всех! — Доминик показал сестре язык, за что был поставлен на ноги и получил воспитательный шлепок.
Кира с превосходством фыркнула и задрала нос. После этого все семейство покинуло наконец книжный магазин и отправилось в лавку Олливандера.
В великом мастере, который был стариком еще в детстве Драко и Гермионы, с трудом можно было узнать прежнего таинственного и странноватого мистера Олливандера. Война, плен, пытки и последующие годы, казалось, оставили живыми лишь его неизменно пронзительные глаза — в остальном он напоминал высохшую мумию. Кира и Доминик вошли следом за Гермионой и застыли на месте, потрясенно озирая бесконечные ряды полок, забитых длинными коробочками, уходящие в пыльную темноту. Драко, вошедший последним, аккуратно прикрыл дверь и ободряюще похлопал по плечам оробевших детей. Гермиона пристально вгляделась в глубину лавки, а хозяин появился внезапно, словно из ниоткуда.
— О... какая честь. Мисс Грейнджер, — хрипло проскрипел Олливандер, цепко обежав Гермиону выцветшими глазами, осторожно посмотрел на Драко и детей и с легким поклоном исправился: — Простите... миссис Малфой?..
— Совершенно верно, мистер Олливандер, — подчеркнуто вежливо ответил за жену Драко. — Мы здесь, чтобы выбрать палочку для нашей дочери: она едет в Хогвартс в этот четверг.
Гермиона бросила на мужа быстрый взгляд, но ничего не сказала — только согласно кивнула. Олливандер посмотрел на притихшую Киру.
— Какая прелестная юная леди, — прошелестел он, ощупывая ее глазами, снимая нужные мерки: похоже, он теперь вполне обходился и без своих инструментов, как обходятся без палочки опытнейшие волшебники. — М-да, эхм... Кедр... Нет, нет — июнь... Декабрь? — забормотал старый мастер вполголоса, не сводя глаз с совершенно завороженной маленькой клиентки. Драко озадаченно поглядел на Гермиону.
— Декабрь? Причем тут декабрь? Она родилась в марте...
— О да, никаких сомнений, мистер Малфой, — ажитированно воскликнул Олливандер, иссохшие руки взметнулись, точно крылья. — Эту рыбку ни с кем не спутаешь... — он ласково оглядел Киру и кивнул своим мыслям. — И тем не менее, это не ива и не липа, никак нет, господа... Сейчас, один момент, пожалуйста, — старик отступил в тень и будто растворился в тени древних стеллажей.
Гермиона погладила дочь по голове.
— Не грызи косичку, милая. — Она с улыбкой повернулась к мужу и пояснила: — Он говорит о друидах, Драко. Галльский календарь, помнишь? А, ладно, — она снисходительно махнула рукой, и в этот момент из пыльной тьмы бесшумно вынырнул Олливандер, держа в руках три коробочки.
— Вот... — он аккуратно разложил их на прилавке, — вряд ли потребуется больше, — и выверенным движением раскрыл первую. — Пожалуйста, мисс, попробуйте-ка эту.
Гермиона ободряюще подтолкнула Киру вперед. Та несмело протянула руку и осторожно обхватила пальцами резную рукоять.
— Взмахни, — шепнул Олливандер, и Кира сделала неуверенное движение рукой.
Из палочки вырвался сноп голубых искр и запахло паленой шерстью; Доминик взвизгнул и отскочил, Олливандер схватился за бородку, возвращая ей первоначальный вид. Кира с любопытством поглядела на строптивую палочку.
— Не то, не то, — забормотал Олливандер, осторожно вытягивая палочку из Кириных пальцев, и поспешно предложил следующую коробку.
Драко подобрался и облокотился на прилавок, судя по всему — готовый в случае чего подхватить дочь и аппарировать подальше. Но вторая же попытка увенчалась успехом: Кира взмахнула палочкой — уже увереннее, — и с ее конца сорвалась крохотная фея в розовой искристой дымке, вспорхнула Кире на плечо, тоненько хихикнула и растворилась, оставив еле уловимый запах озона. Все, включая Олливандера, потрясенно смотрели на смущенную и гордую Киру; старик опомнился первым.
— Восхитительно, бесподобно, молодая леди, я так и думал: яблоня и драконья жила, да. Вы совершите немало чудес с этой палочкой... Берегите ее, молодая леди.
— Хорошо, — с достоинством кивнула Кира, с трудом скрывая распирающий ее восторг.
Гермиона и Драко переглянулись. Олливандер заметил это и прищурился, пряча искры в светлых глазах.
— Как я помню, миссис... Малфой, сердечная жила и в вашей палочке... — он взглянул на Драко, — как и в палочке вашего отца, мистер Малфой, прошедшей долгий путь.
Драко коротко кивнул и вытащил кошелек, выдавая нетерпение. Олливандер поспешил упаковать выбранную палочку, Гермиона ласково, но твердо пресекла Кирин протест: той хотелось немедленно получить палочку в распоряжение и творить чудеса, идя по улице. Доминик таращился на сестру с такой чистой, незамутненной завистью, что она в порыве великодушия тут же пообещала подарить ему свой омнинокль перед отъездом в Хогвартс. Доминик повеселел, и все семейство, поблагодарив Олливандера, покинуло лавку, битком набитую не только палочками, но и воспоминаниями. Старик проводил их задумчивым взглядом и долго еще стоял так, сгорбившись над прилавком, пока не звякнул колокольчик у дверей, возвещая о новых посетителях.
Вечером следующего дня Кира взахлеб хвасталась Нарциссе купленным в «Волшебном зверинце» совенком, палочкой, мантией и даже новенькими учебниками. Доминик, расстроенный грядущим отъездом сестры, храбро это скрывал, но не выпускал из рук подаренного омнинокля. Билеты на субботний квиддич лежали на прикроватной тумбочке, а Гермиона обещала, что год пролетит быстро, да и на Рождество Кира приедет домой. Доминик верил — он всегда верил приемной матери, — и улыбался. Нарцисса терпеливо учила Киру заплетать французскую косу и хвалила скромные внучкины успехи. Гермиона то и дело срывалась с места, вспоминая о чем-то еще; старый Тоби метался между нею, Нарциссой, детьми и Драко. Впрочем, последний почти не доставлял хлопот — как и дремлющий у камина Оскар. По мере того как в собачьей шкуре прибавлялось седины, пес становился все флегматичнее, и отдыхать у камина от изобретательных игр Киры с Домиником давно стало его любимым занятием.
Драко в состоянии, близком к медитации, сидел в кресле у окна с бокалом коньяка, наблюдая за домашней суетой, и думал о наступающей годовщине их с Грейнджер свадьбы. Они поженились семь лет назад — в две тысячи четвертом. Кире сшили очаровательное платье — серебристое, струящееся, простого покроя, но чарующе элегантное, — точную копию свадебного наряда Гермионы, а Доминику — крохотный, но шикарный костюм, как у Драко. Свою вторую свадьбу Малфой помнил до мелочей, хотя она не была и вполовину столь многолюдна и торжественна, как давняя церемония в Жюрансоне... Друзья со стороны жениха к тому времени стали неотделимы от друзей невесты: Пэнс и Уизли, Забини и Лавгуд... Конечно же, Поттеры. Драко насмешила мысль о том, что сказал бы отец, увидев — в прежней жизни — в Малфой-мэноре сразу трех Поттеров, включая маленького Джеймса Сириуса... Драко нервничал, чертовски волновался в тот день, поэтому рассмешившая мысль довела до конфуза: он поперхнулся шампанским, и оно потекло из носа... Гермиона очень смеялась, просто до истерики: она тоже нервничала. К моменту с шампанским она уже сменила, наконец, фамилию — последней из их маленькой семьи. Кира стала Малфой прежде, чем научилась это выговаривать, — почти сразу по возвращении Драко. Нарцисса воспринимала происходящее с олимпийским спокойствием и нежной полуулыбкой. В свою очередь, гости держались с ней очень вежливо и осторожно — все, кроме Паркинсон. Та всегда любила его мать, и Нарцисса отвечала взаимностью, что дарило их общению свободу. Но все это было для Драко на втором плане в день свадьбы. Он легко вынес даже присутствие Джинни, которая в другое время его раздражала, и эта вполне обоюдная неприязнь давно стала темой для шуток всех их волей-неволей общих друзей. В тот день Драко попросту не отличал Джинни Уизли-Поттер от домашнего эльфа, настолько был поглощен событием, вершившимся в его жизни: Гермиона Грейнджер наконец согласилась стать его женой... ...На этот раз клятву у алтаря он давал сердцем. И самое дорогое, что у него есть — кроме улыбок его детей, — доверие в глазах Грейнджер, необратимо становящейся Малфой. Драко отчетливо понял это, надевая ей на палец обручальное кольцо, и сердце сладко замерло, когда Гермиона сделала то же самое. И поцелуй — Мерлин, он был словно первым для них обоих. Первый поцелуй в новой жизни. А потом раздались аплодисменты. Драко поднял голову и наконец увидел ее — не Пэнс, не Нарциссу, не Лавгуд даже, — Джиневра Поттер смотрела на него в упор и звонко аплодировала новобрачным, прикусив губу, — словно удерживая улыбку. Драко еле заметно кивнул, ответив ей таким же пристальным взглядом, и с того дня их вражда приняла статус вооруженного перемирия... Вслед за Джинни захлопали одновременно обалдевший Поттер и Пэнси, потом Забини и Лавгуд, Уизли, Нарцисса — с глазами на мокром месте, домовики... Драко подхватил смеющуюся Гермиону на руки и закружил: ее переливающееся платье засверкало под солнцем. Малыши отреагировали по-разному: Доминик залился смехом, а Кира ни с того ни с сего разревелась. Гермиона обеспокоенно закрутила головой, но Нарцисса тут же оказалась возле внуков и отвела в сторонку, ласково щебеча что-то умиротворяющее. Надо сказать, между Кирой и Нарциссой сразу установилась мистическая связь. Нарцисса заплетала внучке французские косы и мимоходом, в игре обучала манерам и прочим девичьим премудростям, а Кира рассказывала бабушке обо всех важных и дорогих детскому сердечку происшествиях и открытиях. Драко был убежден: через пару лет Нарцисса станет поверенной самых сокровенных тайн его дочери...
Свадьба Драко и Гермионы запомнилась всем. Именно в этот день Рон Уизли сделал историческое предложение руки и сердца Пэнси Паркинсон, а та его приняла. С тех пор, как Уизли выбил для Пэнс разрешение вернуться на родину — и она вернулась, — эти двое практически не расставались. Драко — да и всех заинтересованных, если честно, — удивляло вовсе не это неослабевающее стремление быть рядом друг с другом, а тот факт, что Пэнси умудрилась подружиться с будущей свекровью. Гермиона рассказывала ему, как однажды в разговоре на эту тему Молли решительно пресекла бестактные вопросы семейства, объявив, что-де родная дочь от нее законно упорхнула, зато Молли обрела еще одну, и вообще: от Паркинсонов в войну она лично зла не видела, и кому какое дело, кто с кем дружил или дрался в школе. А Поттер как-то обмолвился, добродушно усмехаясь, что в его теще с годами изрядно прибавилось лояльности...
Свадьбу Уизли и Паркинсон отгуляли зимой: в память об их судьбоносной встрече. Отец Пэнс появился буквально на пару часов, сославшись на загруженность делами; и в самом деле, его европейский бизнес процветал, позволив приобрести в подарок молодым симпатичное поместье на южном побережье. К зятю и его семейству Терренс Паркинсон отнесся светски приветливо и совершенно спокойно, и у Драко сложилось впечатление, что ему, в общем-то, все равно — настолько он доверял выбору единственной дочери... А вот с матерью Пэнси у Молли сложилось не сразу. Им словно мешал какой-то барьер — прозрачный, но прочный; они были очень разными, две неожиданно породнившиеся женщины с такими непохожими судьбами. С Артуром у Александры проблем в общении не возникало, но преграду между ней и Молли разрушило лишь рождение общей внучки Брианны...
А вот Блейз и Лавгуд не торопились связывать себя узами брака. Правда, они настолько органично переплелись и вросли друг в друга — иначе и не скажешь! — что общие друзья периодически забывали, что эти двое даже не женаты. Казалось, им это не нужно. Казалось, Забини и Лавгуд долго искали друг друга — в темноте, с завязанными глазами, и не зная, кого и что они ищут, — а нашли абсолютно случайно, столкнувшись лбами... Собственно, так оно и было. А найдя и обретя наконец, просто и естественно полетели бок о бок, как два голубя в недосягаемой высоте. Тогда, в две тысячи первом, Драко, Гермиона, Луна и дети приехали-таки к Блейзу, провели незабываемый месяц на Сицилии, а потом вернулись в мэнор — вчетвером. Лавгуд осталась погостить еще... И в Британии они с Блейзом объявились лишь спустя два года. Два года странствий по всему миру, экзотичные совы с разных концов света, неожиданные выходы на связь из европейских, азиатских, северных и южных стран — вот и все, чем пришлось довольствоваться их друзьям, в конце концов уставшим удивляться чокнутой парочке. Кстати, героический Лонгботтом тоже нашел себе пассию — Ханну Олмонд, или Эрхарт… что-то в этом роде, — и насколько знал Драко, у них уже подрастает второй мальчишка...
— ...мне, где ты витаешь? Драко? — ласковый голос жены вывел Малфоя из транса воспоминаний, и он улыбнулся, с хрустом потягиваясь.
— О! — Гермиона игриво подмигнула. — Самое время, кстати. Нужно сказать что-то Луне и Блейзу. Мы что-нибудь решили?..
Драко откинулся в кресле и мечтательно поглядел на жену. Может, звучит банально, но все одиннадцать лет — с того дня, как Гермиона Грейнджер появилась у ворот Малфой-мэнора с охапкой алых роз, и до дня сегодняшнего, проведенного в хлопотах и сборах их общей дочери в Хогвартс, — его любовь к ней только крепла. Он не любил представлять, как сложилась бы его жизнь, не появись в ней Грейнджер, движимая своей болезненной порядочностью, но иногда все же пытался — и отбрасывал эти мысли с суеверным страхом. Может, и живет где-то в параллельном мире Драко Малфой, не пустивший в свою жизнь Гермиону Грейнджер; великолепный Малфой, король французского света, сокрушительно одинокий сердцем, превратившийся в своего отца. Или — безразличный и равнодушный, или даже — почему бы и нет, в конце концов? — по-своему счастливый... И пусть живет. Драко реальный — Драко-здесь-и-сейчас — не хотел никакого иного счастья или несчастья без Гермионы. Его просто не было без нее — такого, какой он есть, и каким сумел наконец полюбить себя.
— Ну и что ты молчишь? — она нетерпеливо подбоченилась. — Где мы будем седьмого?
Драко умиротворенно вздохнул и покачал головой, улыбаясь.
— Скажи: мы не приедем. Позволь мне тебя удивить.
Щеки Гермионы слегка порозовели.
— Решено! — она склонилась над ним и легко коснулась губами щеки. — Удиви меня...
От ее хрипловатого полушепота Драко бросило в жар, но он лишь ласково провел ладонью по ее щеке. За это он еще больше любил свою жену: с ней так увлекательно было играть...
— Непременно, дорогая. Тебе понравится, — промурлыкал он вполголоса и поиграл бровями.
— Пап, ты не забыл про квиддич?.. — сын.
— Бабушка, а ты приедешь к нам на Рождество? — дочь.
— Гермиона, детка, у тебя осталось то зелье от седины? Твое действует дольше всех остальных, просто чудо… — мама.
— Тоби, принеси, пожалуйста, два фиала «Канус Ремовери» из кабинета… Нет, не голубых, а аквамариновых! — жена.
И портрет отца, который соизволил заговорить с ним лишь после свадьбы — после того, как живущая в мэноре Гермиона стала Малфой... Как-то не ладилось у Драко с портретами.
Семья...
Кингс-Кросс, как всегда, обрушился на них восхитительно-тревожной мешаниной звуков и запахов, мельтешением лиц и пестрых одежд, повсеместной суматохой вокруг чемоданов и тележек. Переход на платформу 9¾ привел детей в неописуемый восторг, а вид Хогвартс-экспресса, готового к отправке, с валящим из трубы дымом до слез растрогал Гермиону с Нарциссой, да и Драко ощутил щемящий трепет в сердце. Пока Гермиона давала Кире какие-то очень важные наставления, коим не было числа, а та послушно кивала, едва сдерживая нетерпение; пока Доминик, открыв рот, жадно разглядывал поезд и толпящихся людей; пока Нарцисса с терпеливой нежностью отвечала на бесконечные вопросы внука-почемучки, Драко просто смотрел на дочь. Смотрел — и не мог оторваться, осознавая, что та становится по-настоящему взрослой — прямо сейчас, у него на глазах, в свои неполные двенадцать. Следующие семь лет в этот день она будет, как сегодня, уезжать в Школу, где ждет ее новая жизнь, новые люди, друзья и, наверное, враги... Новая жизнь — ее и только ее. Границы ее мира стремительно раздвигаются, распахиваются заветные двери, зовут и манят грядущие взлеты и падения... Разворачиваются и трепещут пока еще хрупкие крылышки, но совсем скоро она станет на крыло — его кроха, его малышка, его райская птичка. В груди кольнуло, и Драко на мгновение почувствовал себя старым и ненужным. Гермиона вдруг обернулась к нему, будто поймав накрывшую его тоскливую волну, и в ее глазах он прочел опровержение. Он нужен, и никто другой не сможет занять его место в их жизнях. Кира тоже уставилась на Драко — его глазами, и он устыдился своей эгоистичной минутной слабости. Хвала Мерлину за них — он бы выжил и один, но только с ними рядом он мог жить, здесь и нигде более было его место. Он подмигнул дочке и послал обеим воздушный поцелуй.
Хогвартс-экспресс издал оглушительный гудок, побуждающий студентов и новичков немедля прощаться с родными и занимать последние свободные места. Гермиона торопливо обняла дочку, поцеловала в макушку и уступила Киру Нарциссе. Драко дождался своей очереди и, пока обе промокали платочками непрошеные слезы, опустился перед Кирой на корточки и заглянул ей в глаза.
— Слизерин или Гриффиндор, папа? — на родном личике было написано крайнее смятение. — Что мне выбрать, если Шляпа предложит?!
Драко осторожно сжал ее маленькие, холодные от волнения руки.
— Эй, котенок! Не волнуйся так: ты поймешь сама. Просто слушай свое сердце... — он положил ее ладошку к себе на грудь и накрыл рукой. — Слышишь?
Кира, помедлив, кивнула.
— Это мое сердце. Оно говорит мне, как сильно я тебя люблю. — Дочка улыбнулась, шмыгнув носом, и Драко продолжил: — А это — твое. — Драко приложил Кирину ладонь к ее собственной груди. — И ты слушай его, слушай всегда, даже если кто-то старший и очень умный говорит тебе: «Забудь» или «Возьмись за ум». Кивни и улыбнись — но следуй только за своим сердцем.
Кира пытливо всмотрелась в его глаза, кивнула несколько раз и, шумно вздохнув, повисла у него на шее.
— Я люблю тебя, папа, — шепнула она в самое ухо Драко.
— И я люблю тебя, котенок. Больше всех на свете! Все, беги, пора... И не забывай писать! — крикнул он убегающей дочке, напомнив себе самому Гермиону с ее бесконечными напутствиями, и ухмыльнулся.
— Хорошо! Обязательно! Пока, Доминик! Не скучай! — Кира помахала семье рукой, уже стоя на площадке тамбура, и Хогвартс-экспресс, испустив на прощание торжествующий гудок, начал набирать скорость.
Возвращались с вокзала окутанные флером сложной смеси чувств: гордой радости за Киру и грусти о ее отъезде. Доминик рассекретил Нарциссе планы на субботний квиддич, и та неожиданно охотно согласилась. Гермиона, с улыбкой наблюдая за ними, мягко отказалась, сославшись на заброшенный в суматохе последних дней магазин. Доминик сосредоточенно задумался над чем-то. Внезапно его личико озарилось очередной идеей, и лицо Драко в тот же миг обрело выражение покорной обреченности. Гермиона, не сдержав смеха, фыркнула, Нарцисса с интересом приподняла бровь, а Доминик выпалил:
— А можно, я позову Джима с Алом?
Драко долго вздохнул. «Можно, я позову Джима с Алом» означало неминуемое: «Отличная мысль, с удовольствием сходим» Поттера и даже, при особом «везении», Джиневры и дивный денек на стадионе в прелестной теплой компании с последующим не менее теплым вечерком на площади Гриммо, либо в мэноре...
— Конечно, малыш. Зови. Будет весело.
Нарцисса с Гермионой переглянулись и спрятали одинаковые улыбки, думая, что он не видит, а Драко, в свою очередь, спрятал свою — куда талантливее, к слову...
Лавку с зельями Гермиона и Драко открыли в тот год, когда он вернулся. Доходов от французских виноградников вполне хватало на содержание мэнора и достойную жизнь семьи, так что смысла Гермионе возвращаться в Мунго не было. Но она не собиралась сидеть без дела и, перебрав несколько вариантов приложения своих талантов, загорелась идеей открыть магазин зелий, которые варила бы сама. «У тебя есть твои виноградники, — планомерно дожимала она сомневающегося Драко, — есть дело, которое ты изучил и продолжаешь изучать; ты ездишь в другие страны, знакомишься с новыми людьми, видишь результат своей работы и наслаждаешься им. Я тоже хочу все это, понимаешь?» Разумеется, он понимал, и в итоге, скрепя сердце, сделал все — что она позволила сделать — для открытия лавки в Косом переулке... Дело пошло довольно быстро, помощников Гермиона подыскала толковых, и вскоре вся ее маленькая команда процветала. Зелья из «Феликс Фелицис» отличались качеством и быстро прославились, ассортимент постоянно ширился, появились хорошая репутация и постоянная клиентура. Туда же перекочевал и портрет профессора Снейпа, и Драко подозревал, что профессор стал куда более доволен жизнью, чем скитаясь вместе с Малфоем и наблюдая за сложными перипетиями его жизни...
Уже дома Гермиона поделилась с Драко наблюдением, и он согласился: на вокзале было мало знакомых лиц. Немногие из боевого выпуска девяносто седьмого обзавелись детьми раньше или в один год с Малфоями... Вообще, если задуматься, они не особенно стремились расширять круг общения. Драко, не будучи по натуре склонным к публичности по доброй воле, не мог не заметить: Гермиона, живя с ним, вольно или невольно переняла эту черту. Вдобавок война и нелегкие месяцы разлуки навсегда перекроили их души на иной лад. Нет, затворниками они не были, просто друг друга, детей и круга близких с лихвой хватало для душевной гармонии. Нарцисса, после истечения срока своей ссылки живущая на два дома в разных странах. Поттеры — со своим шумным выводком. Уизли — Пэнси, Рон и малышка Брианна. Забини и Лавгуд. Случайных людей в их окружении не было: они достаточно долго шли к своему трудному счастью — борясь в том числе и с самими собой, — чтобы дорожить им в полной мере.
Велев Тоби помалкивать, Драко бесшумно поднялся по лестнице и подошел к спальне. Из-за двери слышалось негромкое пение Гермионы — судя по голосу, она перемещалась по комнате. Улыбаясь, он немного послушал и мягко толкнул дверь.
— Ты? А остальные?.. А как же квиддич? — ахнула она.
— А как же магазин? — парировал Драко.
— Да вот, управилась быстрее, чем планировала... — Гермиона замялась, и он сдержал ухмылку. Его перфекционистка жена крайне редко признавала, что лавка вполне способна успешно функционировать без ее неусыпного контроля и подольше нескольких дней — настолько грамотно Гермиона организовала работу и подобрала людей. Просто ей нравилось то, чем она занималась, постоянно совершенствуясь в мастерстве и заражая своим энтузиазмом всю команду. Она даже подумывала открыть магазинчик во Франции, чтобы ездить туда вместе с Драко, — он посмеивался и называл это «покорить Европу», — но пока это были лишь наметки.
— А я прямо почувствовал, знаешь? Что ты здесь, — протянул он низким голосом и увидел, как в ее глазах вспыхнули темные огни. — Думаю, у нас есть пара часов. Дети уломали Поттеров на парк аттракционов после квиддича, — прошептал он, приблизившись, и взмахом палочки опустил тяжелые шторы, а на стенах разом вспыхнули свечи, превратив день в ночь.
— А Нарцисса это выдержит? — пробормотала Гермиона, закрывая глаза и откидывая голову, когда губы Драко заскользили по ее шее.
— Должна, — тихо фыркнул он в самое ухо, и по ее телу пробежала дрожь. Ее руки обвили его шею, потянули ленту, и светлые волосы рассыпались по плечам. Она обожала портить идеальную прическу Драко, и его это невероятно заводило. Он стремительно подхватил ее на руки и шагнул к кровати.
— О-о, Драко... — застонала Гермиона, когда его подрагивающие от нетерпения пальцы ловко пробежались по застежке блузки и коснулись горячей кожи. Ее руки потянулись к его ремню, и Драко сдавленно охнул, когда ее пальцы проникли за пояс брюк. Опершись на локоть, он освободился от них и помог Гермионе избавиться от лишней одежды. Она выгнулась, прижимаясь к нему всем телом, и Драко тихо зарычал, теряя голову, покрывая жадными поцелуями ее тело, а она билась в его бесстыдных руках, отзываясь стонами и вскриками на требовательные прикосновения...
— Знаешь, мне кажется, мы тоже будем гореть, как эти свечи, — задумчиво сказала Гермиона. — Вечно…
Ее голова уютно покоилась на груди Драко, и он готов был если не гореть, то просто вечно лежать вот так, вдыхая яблочный запах ее волос.
— Я согласен вечно гореть хоть на костре — если рядом будешь гореть ты, — произнес он с продуманным пафосом и ухмыльнулся, пользуясь тем, что она не видит.
— О, я очень ценю это, Драко, — он забыл, что Гермионе совершенно необязательно смотреть на него, чтобы иметь представление о выражении его лица. — Если маглы возродят инквизицию, я непременно буду настаивать, чтобы нас привязали на соседних столбах.
Пока Драко придумывал достойную реплику, Гермиона извернулась и заглянула ему в глаза.
— Лучше признайся, что ты задумал на седьмое сентября? Куда ты меня повезешь?
— Ха, — Драко принял загадочный вид. — Мама и Доминик уезжают в понедельник, и раньше вторника я ничего тебе не скажу.
Билеты в Америку были надежно спрятаны в заново зачарованном ящике комода — где Гермиона в его отсутствие хранила подаренный им кулон с отворотным зельем.
— Ну хорошо, пусть будет сюрприз, — ее голос звучал покладисто, но в глаза по-прежнему горели, выдавая какую-то тайну.
Драко пристально вгляделся в ее лицо, и Гермиона вдруг порозовела и опустила ресницы.
— А ты что за сюрприз мне готовишь? — он притянул ее ближе и стал очарованно, как всегда в такие моменты близости, рассматривать ее темные зрачки с золотистыми крапинками на радужке. Это ему никогда не надоедало.
Гермиона помолчала, отвечая ему долгим сияющим взглядом.
— Я беременна, Драко.
Оскар, мирно дремавший под дверью спальни, шевельнул ушами: из комнаты донеслись возгласы и счастливый смех. Пес слабо забил хвостом, вздохнул и улегся поудобнее.
В портретной галерее на третьем этаже Люциус горделиво посмотрел на Абрахаса.
— Мой мальчик не подвел, я всегда говорил тебе...
Абрахас Малфой довольно кивнул и ухмыльнулся, не став напоминать, сколько часов провел Драко в этой галерее, прежде чем отец снизошел до разговора... как долго не желал признавать эту девочку, влившую в род Малфоев так необходимую свежую кровь. Все к лучшему в этом лучшем из миров — старый Абрахас постиг это куда раньше своего сына, и тем более внука, а теперь и правнуков.
Далеко от мэнора — за лугами — вышла из леса олениха с парой нежношерстых оленят и, чутко прядая ушами, поглядела в сторону поместья. Налетевший ветерок принес ей запахи человеческого жилья. Олениха развернулась и грациозно прыгнула в подлесок, сигналя детям белым маячком хвоста. Малыши, неуклюже переступая тонкими ножками, последовали за матерью, и спустя минуту на лугу носился лишь ветер.
FIN
Автор данной публикации: Halfblood
Julia. Первокурсник.
Факультет: Равенкло.
В фандоме: с 2010 года
На сайте с 11.05.18.
Публикаций 20,
отзывов 15.
Последний раз волшебник замечен в Хогсе: 20.04.21
Если бы все повернулось иначе и у Гарри Поттера был бы брат? Каким бы стал мир? Величайшие темные волшебники из ныне живущих объединяются против своего собрата, возжелавшего власти.
Уникальные в своем роде описания фильмов и книг из серии Поттерианы.
Раздел, где вы найдете все о приключениях героев на страницах книг и экранах кино.
Мнения поклонников и критиков о франшизе, обсуждения и рассуждения фанатов
Биографии всех персонажей серии. Их судьбы, пережитые приключения, родственные связи и многое другое из жизни героев.
Фотографии персонажей и рисунки от именитых артеров