Сколько Аргус себя помнил, миссис Норрис всегда находилась где-то рядом те годы, что он работал в Хогвартсе: следовала за ним во время ночных обходов, помогала ловить малолетних нарушителей порядка и просто была. Была рядом с ним. Ставшие уже такими родными жёлтые глаза поблёскивали в темноте коридоров, напоминая, что он не один остался, что он не одинок. Нежное мяуканье, в котором уже начала так ясно звучать хрипотца, успокаивало пошаливающее сердце. Мягкую шерсть дымчатого оттенка, за которую школьники именовали её драной мочалкой — чтоб их, мелких негодников! — всегда было приятно расчёсывать, гладить и взъерошивать. Миссис Норрис в такие минуты томно прикрывала глаза и особенно чарующе мурлыкала.

Он подобрал её уже взрослой кошкой — в тот вечер шёл дождь, да что там — настоящий ливень. Аргус возвращался с очередного проваленного собеседования — никто не хотел брать на хорошую работу сквиба, от которого отказался весь его род. Везде требовалась хоть капля магии — даже самый жалкий помощник помощника заместителя зельевара при аптеке и тот должен был уметь зажечь Люмос, наколдовать слабенькие щитовые чары или воспользоваться заклинанием левитации — а как иначе поднимать на полки все эти тяжёлые корзины? Что уж говорить про более оплачиваемые профессии?

И в тот же вечер миссис Норрис стала его счастливым талисманом. В тот самый вечер пришло письмо от директора Хогвартса с приглашением на должность завхоза. Его, жалкого сквиба, пригласили работать в школу чародейства и волшебства! Как он радовался тогда, в порыве обуявшего счастья он расцеловал кошку, сладко дремавшую на кровати и, уставившись в её очумелые глаза, сказал:

— Ты вернула меня к жизни.

И правда, после того, как она появилась в его доме, всё стало легче получаться. Нет, магия не вернулась к Аргусу, но домашние дела стали проще, еда стала не такой пресной на вкус, да и на душе воцарился покой.

Как он бесился позже, когда наглые школьники издевались над ней! Он сыпал отработками как из рога изобилия, угрожая поговорить с директором и вернуть телесные наказания. Как он убивался, когда чёртов василиск сделал миссис Норрис камнем. Аргус хотел найти его и бить, бить до тех пор, пока от проклятой змеи не осталась бы кровавая каша. Он искренне жалел о том, что не мог колдовать — ради неё он произнёс бы и непростительное. Авада Кедавра. Два коротких слова и его славная кошечка была бы отомщена. Ненависть переполняла его и он вымещал её, по привычке, на попадающихся под руку школьниках — отработки, отработки, отработки... Как он жалел, что телесные наказания запретили! Его не успокаивало даже то, что мандрагоры скоро созреют и из них изготовят зелье, способное пробудить от каменного сна. Он ждал этого мгновения с нетерпением, но жажда мести не покидала его до того самого момента, пока мальчишка Поттер не убил василиска, забрав даже его мечты. Но когда миссис Норрис вернулась к нему живая и невредимая, то он забыл про месть, проклятущую змеюку, Поттера... Счастью его не было предела.

Она ведь была в его жизни единственной женщиной, хоть и кошкой, — он поверял ей все свои горести и обиды, тягости и трудности жизни всеми покинутого сквиба. Она появилась в самый тяжёлый момент и фактически спасла его от так назойливо мелькавшей мысли о самоубийстве. Она была его светом, его надеждой и его любовью. Единственной.

Ну, почти единственной... До миссис Норрис была та, другая. Та самая. Но про неё было невозможно сказать, что она принадлежала ему или что он принадлежал ей. Слишком уж другой она была, слишком уж велико было различие между ними.

Аргус её любил. Ещё как любил — она была чудесной, неземной и завораживала так, что дыхание замирало и ком застревал в горле, а руки тряслись настолько, что всё падало. Когда Аргус шёл к ней, то потел от волнения так, что стыдно было потом поднять руки — пот проступал и сквозь плотную ткань пиджака тоже. Волосы тоже были мокрыми и липли ко лбу — не очень привлекательная картина, особенно, когда хочешь познакомиться с девушкой. Он казался себе воплощением неуклюжести, бестолковости и непроходимого идиотизма рядом с ней.

Она же... Она была богиней. Богиней в летящих платьях, струящихся по телу: то обволакивающих как вторая кожа, то раскрывающихся как лепестки красивейшего цветка. Её волосы хотелось пропускать сквозь пальцы и зарываться в них лицом — медово-русые, с дымчатыми переливами, пахнущие чем-то сладким. Не приторным, нет. Так пахнет молоко матери, так пахнет детство и так пахнет любовь. В её глазах всегда была нежность, а улыбалась она так, что казалось, будто сердце остановится от восхитительности момента. А голос! Голос... Чудесный, с хрипотцой, такой мягкий и приятный: он был готов его слушать вечность. Аргус думал, что смог бы поклоняться ей всю жизнь, но судьба повернула иначе. Она развела их по разные стороны — он принадлежал к миру магии, хоть и являлся презренным сквибом, порочащим свой род. Его богиня же была из мира магглов, мира машин, непрекращающегося шума и нестерпимой вони.

Они встретились случайно — Аргуса не должно было там быть, в том душном автобусе жарким летним днём. Но он там был, безнадёжно опаздывающий на важную встречу с очередным работодателем и поэтому воспользовавшийся маггловским транспортом — чёртова неспособность колдовать! Он влетел в закрывающиеся двери, запыхавшийся, ловящий широко открытым ртом воздух, и остановился, уперев руки в колени, пытаясь отдышаться. Лёгким прикосновением на его плечо легла рука, а нежный голос участливо спросил:

— Вам нехорошо?

Он поднял взгляд и окончательно потерял возможность дышать — просто утонул в этих глазах золотисто-карего оттенка.

Однажды они чуть было не заговорили по-настоящему, не как в безумный день их знакомства, — в тот день шёл дождь, да что там — настоящий ливень. Она вбежала в автобус, прикрывая сумочкой безнадёжно мокрые волосы, и, неловко споткнувшись на ступеньке, упала прямо в объятия Аргуса.

— Вы... вы... — от неожиданности он не мог выдавить из себя ни слова.

— Простите, извините, — проговорила она, лучисто улыбаясь — в тот миг сердце Аргуса замерло и безраздельно стало принадлежать ей.

— Я... — он не успел начать говорить, как она уже твёрдо встала на ноги и, поблагодарив его, растворилась в толпе пассажиров.

В следующий раз она не обратила на него ни малейшего внимания, хоть Аргус и стоял непозволительно близко — на расстоянии вытянутой руки — и тщательно отгораживался газетой. Ему было стыдно за то, что тогда он ничего не смог сказать. Очень стыдно.

Потом он ещё много раз ездил на том самом автобусе, но больше никогда не встречал ту девушку. Ту, которая запала в его сердце. Ту, которую он считал той самой.

Отчаявшись, он почти переступил тонкую грань и чуть не лишил себя жизни, но появление миссис Норрис, кошки, которая стала его талисманом, его единственной, спасло его.

Иногда, сквозь сон, Аргус чувствовал, как будто кто-то гладит его по голове, касаясь легко-легко, словно это и не касание вовсе, а слабое дуновение ветра. Он сетовал на сквозняки, но где-то глубоко в душе лелеял мысль о том, что это был человек.

Девушка.

Та самая.