Он падает, все падает и падает… Темная изорванная ткань шевелится, со всех сторон доносится шепот, заползающий в уши, заставляющий дрожать, будто от холода.
Я кричу, вырываюсь из крепко держащих меня чьих-то рук. Слышен голос, уверяющий, что все будет в порядке… я не верю, не будет, потому что кто-то упал туда, и его нужно вытащить. Вытащить, слышите?
Кричу это в лицо какому-то мужчине, а потом зажмуриваюсь, не желая видеть, слышать, чувствовать. Не хочу, не хочу! Не хочу так, не!..



Живу я в какой-то башне. Прямо как в сказке. Правда, я не помню, что за сказка, но это, наверное, неважно. Хожу на уроки, слушаю лекции, перемежающиеся дружескими хлопками по плечу от какого-то рыжего парня и сочувственными взглядами лохматой девчонки. У них еще имена такие… точнее, у парня имя нормальное, а вот у девчонки оно непроизносимое просто. Гер… Ге… в общем, что-то шекспировское.
Я не уверен в том, кто такой Шекспир, но точно знаю, что какая-то важная шишка. Может, я с ним встречался?
Как ни странно, никто не замечает, что я будто плаваю в пространстве и время от времени «выключаюсь», вообще не воспринимая окружающий мир. Шекспировская девчонка говорит, что это… что ж за слово, оно странное такое... а, вот! Депрессия. Вроде как у меня кто-то умер — а я это забыл. Ну ладно, это и к лучшему. Не хочу я помнить подобное, лучше уж так, как сейчас.
В общем, живу я, как все. Уроки какие-то делаю, правда, все сразу из головы вылетает. Поддакиваю девчонке, слушаю истории и шутки рыжего парня и иногда смеюсь. Нет, серьезно, он хорошо рассказывает все это! А то, что все, кого я знал раньше — ну, наверное, знал — не замечают, что я понятия не имею, кто они… Ну, мне же легче. Не лезут — вот и не надо.
Конечно, все не так радужно, как кажется, и постоянные головные боли очень мешают, но жить можно. Иногда перед глазами появляются картинки, в ушах звучат чужие голоса, но сам я не заморачиваюсь, а остальные шепчутся про какие-то видения. Короче, другие опять знают про меня больше, чем я сам. Но меня это не беспокоит — похоже, я просто уже привык.



— Гарри, так нельзя! — шекспировская девчонка опять сердится. Ну а что мне делать, если я не могу запомнить все эти формулы и рецепты? В голове все путается, я… постойте, меня зовут Гарри? Может, мне записать свое имя где-нибудь на ладони? А то оно постоянно испаряется из памяти.
Почему-то я твердо уверен, что на коже можно писать, хотя пером это сделать нереально — процарапаешь руку насквозь. Но чем тогда?
Мотаю головой, отмахиваясь от назойливо жужжащих вокруг мыслей. Они напоминают мне насекомых, которых никто не видит… точнее никто, кроме меня и одной девочки. Белокурая такая, вечно с волосами растрепанными. Над ней тут все смеются — понятия не имею, почему. Она называет мысли мозгошмыгами, ну а мне все равно: как ни назови, суть от этого не изменится.
— Гермиона, отстань от него, — за меня вступается рыжий… рыжий… ну как же его зовут?
Огорченно вздыхаю: имя опять ускользнуло. Девчонка тут же замолкает и обеспокоенно смотрит на меня.
— Прости, — тихо говорит она. Я пожимаю плечами: что уж там.
— Ничего, — говорю. Она утешающе дотрагивается до моего плеча и садится обратно на диван, снова пряча лицо за книжкой. Я снова перевожу взгляд на огонь.
Рыжий падает в кресло, стоящее рядом с моим, и сладко потягивается.
— Еще пара недель, и мы будем свободны, как ветер! — он широко улыбается.
Девчонка сердито вскидывается:
— С тем, как ты готовился к экзаменам, Рональд, ты должен все свое свободное время проводить в библиотеке, а не на квиддичном поле! Ты считаешь, что так хорошо сдал Защиту? А История магии! Ты ведь проспал абсолютно все лекции профессора Биннса! Как ты собираешься сдавать?
Только что прозвучавшее имя сразу же исчезает. Я невольно приподнимаюсь и тянусь рукой вперед, пытаясь поймать дразняще вильнувшего перед носом мозгошмыга. Но не успеваю, и тот залетает в камин, мгновенно вспыхивая. Не остается даже пепла.
Внимания на меня не обращают: мои друзья все еще спорят — хотя, пожалуй, вернее будет сказать «ссорятся»:
— Как-нибудь справлюсь и без твоих поучений!
— Если ты провалишься на экзамене, я со стыда сгорю!
— С чего это? Ты мне что, мамочкой заделаться решила? Я не желаю торчать в пыльной библиотеке, лучше мы с Гарри на метлах погоняем!
— Гарри все еще запрещено летать, — неожиданно успокаивается девчонка. — И в отличие от тебя, он взялся за ум — хотя к учебе это, конечно, не относится, — она бросает на меня укоризненный взгляд, и я пожимаю плечами. — Но теперь он хотя бы не выступает против Амбридж. А вот ты все еще злишь ее, и из-за этого твои оценки по ЗОТИ скатились ниже некуда!
Смутно припоминаю какую-то дамочку в розовом. Это и есть… ну вот, опять забыл. Ладно, неважно. Первое время она злорадно поглядывала на меня, но потом, когда заметила, что я не понимаю и не реагирую, перестала.
— Ничего, вот приедет Гарри летом к нам, и мы оторвемся за весь год! — воодушевленно восклицает рыжий. Потом, словно что-то вспомнив, поворачивается ко мне и хмурится: — Гарри, ты ведь приедешь, да?
Неопределенно дергаю головой, мол, «не знаю». Замечаю, как девчонка поджимает губы, и снова смотрю на огонь. Не хочу вмешиваться в их разборки, не хватало только еще одну лекцию выслушать в исполнении Ге… Гер… в общем, в ее исполнении.
Больше они не пытаются втянуть меня в разговор, и остаток вечера я провожу, завороженно наблюдая за танцем языков пламени в камине.



После окончания экзаменов медленно, лениво собираю чемодан. Выхожу на улицу и сажусь в карету, погладив перед этим нервно переступающего с ноги на ногу коня. Тот выглядит странно, но красиво.
В одной карете со мной оказываются девочка с мозгошмыгами, сестра рыжего парня — ее лицо я помню совсем уж смутно — и какой-то мальчик… не знаю его. Мальчик представляется, я киваю в ответ и смотрю в окно. Имя, как обычно, не запоминаю, да и внешность сразу вылетает из памяти.
Потом, приехав на станцию, мы пересаживаемся в поезд. Поездка проходит мимо меня, я дремлю на сиденье, уткнувшись лбом в холодное стекло окна. Когда раздается свисток, и поезд останавливается, поднимаю чемодан и клетку со своей совой — как и со всем остальным, у меня нет ни одной догадки, откуда она взялась, и как ее зовут — и прохожу по коридору, почти врезавшись в какого-то блондина. Тот что-то кричит мне вслед, но я не останавливаюсь и вскоре добираюсь до площадки выхода. Спускаюсь вниз и иду вперед, сам не зная куда.
— Гарри! — продолжаю идти. — Гарри! — на меня налетают сзади и хватают за руку, заставляя затормозить и повернуться. Сзади стоит шекспировская девчонка, а еще к нам бежит уже запыхавшийся рыжий.
— Почему ты просто уходишь? — обиженно спрашивает она.
Пожимаю плечами:
— Мне надо идти.
— А, тебя дядя ждет? — она понимающе кивает.
Рыжий наконец-то подбегает к нам и сильно хлопает меня по плечу:
— Ну что, дружище, я пришлю сову. Мы заберем тебя в конце июля, и свой день рождения отпразднуешь у нас, хорошо?
Киваю, хотя не знаю, о чем он вообще. Ничего, по ходу дела разберусь, я привык уже.
Мы прощаемся, и я тащу чемодан и сову куда-то вперед. Интересно, а куда мне теперь идти? Тогда, в том месте, где кто-то упал (умер?), я не думал, меня просто отвели куда-то, а потом я пришел в себя уже в башне. Потом провел пару месяцев в замке, где эта башня, собственно, и находилась. Но сейчас, когда я уехал оттуда, куда мне отправляться?
По наитию иду прямо в стену, даже не пытаясь свернуть. Раз уж я уже установил, что сошел с ума — а как еще объяснить все эти заморочки с памятью и восприятием? — то бояться мне нечего. Может, это вообще галлюцинация, я сейчас спокойно иду по тротуару, и никакой стены впереди нет.
Я оказываюсь прав, потому что беспрепятственно прохожу сквозь кажущуюся нерушимой кирпичную кладку. Но за ней находится не тот же вокзал — поезда на рельсах справа нет, внезапно исчезли все совы и коты, а люди внезапно сменили наряды.
Правда, у меня нет времени, чтобы задуматься над вывертами собственного сознания: ко мне подскакивает грузный мужчина и, схватив за руку, ведет к машине, в которую и запихивает вместе со всей поклажей. Я не дергаюсь, на меня накатывает какая-то апатия.
Мы куда-то едем; по дороге мужчина разглагольствует о ненормальных, таких, как я. Странно, откуда он знает, если никто за два месяца ничего не понял? Может, он следил за мной? Или я и до того был сумасшедшим, а он знал меня раньше?
Закрываю глаза и откидываю голову на спинку сиденья.



Жизнь здесь столь же скучна, как и в замке. Какие-то люди, мальчик на пару лет старше меня. Правда, я не уверен, сколько мне самому лет, но если судить по внешности, то около четырнадцати. Хотя, может, просто ростом не вышел, да и телосложение у всех людей разное. Кто знает.
Я здесь кто-то вроде прислуги. По обрывкам фраз хозяев дома сделал вывод, что мои родители были им что-то должны и погибли, не отдав долга. А я теперь за них, видимо, расплачиваюсь — и попутно меня обеспечивают жильем, питанием, кое-как одевают и обучают. В целом, я благодарен этим людям, ведь без них я бы вырос на улице… точнее, не вырос бы, загнулся б в раннем детстве. Наверное. Не знаю.
Головные боли все еще мучают, но уже не так сильно. Иногда перед глазами сами по себе всплывают картинки, отображающие мою жизнь за последние полгода. Только за него, остального я не помню просто. Да и это видится мутно. Например, кто держал меня там, где кто-то умер, я уже не помню. Ну… с конца мая не помню, если честно. Но вроде бы кто-то знакомый. Во всяком случае, ощущение от него, как от знакомого.
Я теперь вообще людей по ощущениям определяю. Потому и оставался рядом с шекспировской девчонкой и рыжим — они чувствовались как хорошие знакомые, даже друзья, наверное. А вот от учителей разным веяло. Одного я так вообще ненавидел. Не сам, конечно, это ощущалось как ненависть. «Предыдущий» я, может? Тот, кто помнил все это, помнил всех этих людей…
Интересно, что же все-таки со мной произошло? Я и правда был ненормальным раньше, или моя «депрессия» вылилась вот в такой неожиданный эффект?
Видения тоже вот, это уж точно не признак нормальности. Ходит какой-то лысый красноглазый чудик, о чем-то думает — мне иногда достаются обрывки его мыслей, но там слишком много заумных слов вроде «трансмутации», «амнезии» и «квази»-чего-то, так что я даже и не пытаюсь запомнить, знаю, что бесполезно. Чудик этот живет, как все: читает газеты, завтракает, с кем-то разговаривает. Переговоры какие-то ведет, руководит кем-то. Непонятно только, почему я вижу именно его, а не кого-нибудь вроде того старика, что вечно сверкал своими очками, когда я проходил мимо. Хотя от этого чудика тоже веет чем-то знакомым — может, в этом причина?
Вот только я никак не могу разобрать, чем именно.
Кстати, имя у чудика тоже жуткое, длинное и непонятное. Бедный, в детстве из-за этого наверняка обзывались. На «в» как-то. Да еще и иностранное вроде — ну, во всяком случае в английском я таких слов не встречал.
Ко мне периодически прилетают совы с письмами и с газетами. Письма я не читаю, сразу выбрасываю, а вот газеты пролистываю — там картинки очень занятно движутся, как живые, только черно-белые. А еще забавно наблюдать за тем, как меняется тон статей: если в начале каникул этого чудика (в газетах его обзывают Сами-Знаете-Кем и Тем-Кого-Нельзя-Называть) всячески боялись и ненавидели, то к середине августа о нем пишут уже почти с уважением и почтением. Видно, «смена власти» — так обычно говорят по телевизору, который постоянно смотрит мужчина, забравший меня с вокзала.
И все-таки: почему я так часто вижу этого чудика в снах и «видениях»?



Рано утром в последних числах августа сова приносит очередную газету. В этот раз там кое-что новенькое: пишут, что Сами-Знаете-Кто все обдумал и решил сменить курс, взяв под опеку своего бывшего врага. Что, мол, тому плохо живется у магглов, и это надо срочно исправить.
С трудом вспоминаю, что «Сами-Знаете-Кто» и есть красноглазый чудик. А кто тогда его «бывший враг»?
Впрочем, это, наверное, неважно.
Через пару часов, когда я мою посуду, оставшуюся после завтрака, в дверь звонят. Споласкиваю руки, вытираю их и иду открывать дверь. От человека на пороге — темные волосы, серые глаза, обычный, в общем — веет тем самым знакомым, что никак не определяется в «видениях».
— Доброе утро, — здороваюсь.
— Гарри Поттер, — он улыбается. Улыбка почти не фальшивая, я чувствую это, хотя неестественная. Не привык улыбаться, видно. — Вот мы и встретились снова.
— Да, — отвечаю неопределенно, привык уже. Хотя мне почему-то кажется, что уж чудик-то знает о моей странно-выборочной памяти.
— Ты ведь читал газету, — он не спрашивает, утверждает. — Идем со мной, мальчик. Ты…
Он говорит что-то еще, но я уже не слушаю. Бросаю:
— Подождите минутку, пожалуйста, — и убегаю наверх. Влетаю в комнату, хватаю клетку с совой и снова спускаюсь. Я должен пойти с ним — не знаю, почему, но в этом я твердо уверен.
— Я готов, — говорю, кивая на клетку — мол, вот и вся моя поклажа.
Он недоверчиво поднимает брови, потом пожимает плечами и указывает на калитку. Иду вперед, выхожу за ограду; он следует за мной. Берет за руку, велит крепко держаться, и вокруг внезапно темнеет, а нас будто сдавливает в шланге. Неприятное ощущение.
Дальше темнота расступается, и я вижу большой дом. По нему видно, что много лет он стоял заброшенным, но сейчас там живут. Иду к воротам — те открываются, стоит лишь коснуться створок.
Оборачиваюсь. Он наблюдает за мной с усмешкой-улыбкой на лице. Лицо это, кстати, стремительно меняет свои очертания, становясь уже знакомой мне будто восковой маской — невероятно белая (если бы сам не видел, то ни за что не поверил бы, что человеческая кожа может быть такого цвета) кожа, красные глаза, голова без малейшего следа волос.
Отвожу взгляд и невольно натыкаюсь на чудесный вид справа. Кладбище. Дом находится рядом с кладбищем.
Ну, не мне судить, даже если фантазия у владельца дома настолько нестандартна. В чем-то это даже необычно — хоть не скучно, и то благо.
Вздыхаю, перехватываю клетку поудобнее и шагаю внутрь.



Живу я хорошо. Целыми днями читаю, иногда в доме, а иногда на улице. Время от времени разговариваю о чем-то с периодически приходящими людьми. Я их не знаю, они обо мне слышали — всех все устраивает. Все так же листаю газеты, особо не вчитываясь в текст, рассматриваю картинки. Кому-то моя жизнь покажется нудной, но мне неплохо.
Чудика, кстати, зовут Том. Единственное имя, которое у меня получилось запомнить. Уж не знаю, что там насчет длинной непонятки на букву «в», но я его зову Томом. Он вначале морщился — но ведь он сам предложил, когда я попытался назвать его чудиком, не сумев подобрать другого слова! Так что сам виноват.
И раз его зовут Том, то в детстве его, видимо, все-таки не дразнили.
Я слышал, что того старика с мерцающими очками убили. Не уверен, что именно я думаю насчет этого, но скорее всего мне все равно. Еще к нам в дом пытались пробраться какие-то люди, хотели увести меня с собой, но на шум вышел Том, и их как ветром сдуло. Я даже рад был, не хочу отсюда уходить.
Я уже почти не помню время, проведенное в замке. Да и лето постепенно стирается из памяти, хотя прошло всего-то полгода. Сам не знаю, какие это вызывает ощущения. Тоже равнодушие, наверное. Меня вообще мало что волнует.
В общем, жизнь моя мне нравится. Никто не беспокоит, не теребит постоянно с вопросами, играми или учебой. Делаю, что хочу, да и компания неплохая — Том, когда не замыкается в себе, очень интересный собеседник. И менять я ничего не хочу. Другие не поймут, но мне хорошо в своем мирке. Вот так.