POV Гермионы

Меня не было в Англии пять лет.… Много, правда? Примерно столько же я живу в магловском мире… Смешно сказать, бывшая лучшая ученица Хогвартса и Героиня войны работает бухгалтером в каком-то затрапезном торговом центре.

Я беглец. Только бежала я не от лап Волдеморта, а от разрывающей меня на куски памяти. От потускневших волос мертвой Тонкс, от серьезно сдвинутых на переносице бровей не менее мертвого Люпина. От задорной улыбки Фреда с расколотой головой. От ужаса и боли в глазах миссис Уизли. И от отсутствия эмоций в глазах Джорджа…

Это было предательство? Бросьте! Я сделала всё для того, чтобы война была выиграна! Я достаточно пережила в своей жизни и не хочу быть героем светской хроники…

Вот так всегда: стоит только вспомнить об Англии, начинает противно сосать под ложечкой, словно я сбежала с поля боя, позорно показав спину. А я ушла с банкета, если это можно было так назвать, когда поняла, что если пробуду в этом дурдоме ещё хоть пять минут, меня можно будет смело отсылать в Мунго. Когда осознала кошмарную комичность происходящего в Большом зале: кушающие дети и трупы погибших в паре метров от столов. И Грох в проеме разбитых окон…

Я не прощалась. Да и кто бы мне позволил? Я по определению должна была остаться там, поднимать Хогвартс, возможно, стать женой Рона, родить ему кучу детишек… Я не против детей, и Рона любила. Наверное… Но находиться в Англии не могла ни секунды.

И тогда я ушла. И до последнего ждала, что меня окликнут. Я с чего-то решила, что это непременно должен быть Джордж. Но ни он, ни Гарри, ни Рон, ни кто-то другой так и не заметил моего ухода…

Папа и мама были на седьмом небе от моего желания остаться в мире маглов. Ну и что, что нет чудес. Ну и что, что работа бухгалтера скучна до зубовного скрежета. Зато спокойно.

Моя палочка лежит в бархатной коробке. Я достаю её только раз в году, чтобы аппарировать в Хогсмит к Визжащей Хижине. Ночью. За неделю или чуть больше до официальных празднеств. На пять минут. Этого вполне хватает, чтобы обеспечить мне два месяца кошмаров. Не то, чтобы они не снятся мне в течение всего остального года, просто в мае и июне я вижу всех погибших, а все остальное время только погасший взгляд Фреда…

Это ужасно, просыпаться ночью в холодном поту… Я пять лет пыталась понять, что значат эти сны, и почему именно Фред, не Тонкс, с которой мы были куда ближе. Не Коллин, погибший на моих глазах. А именно один из близнецов. И его пустой, мертвый взгляд. Я чувствовала, что это не просто так, но разбираться не хотела, ведь это значило вернуться туда… А мне было страшно.

И, что удивительно, я ведь не была влюблена в него. Фред мне даже не был симпатичен. Мы с ним и не общались, вот с Джорджем — да, но не с его братом. Только вот порой мне казалось, что именно из-за того, что он погиб, я не могу находиться в Англии больше пяти минут.

Мне неизвестно, что стало с моими друзьями, за всё пять лет я не получила ни одного письма от них, что ещё раз убедило меня в верности своего поступка. Если бы была нужна, они бы меня непременно нашли, видимо, в моём присутствии нет необходимости… Смею предположить, что у них всё в порядке. Гарри, скорее всего, счастливо женат на Джинн. Рональд играет в квиддич. Миссис Уизли наверняка стала счастливой бабушкой… Нет Фреда, но ведь жизнь не заканчивается с его смертью, ведь так? Уизли сильные. Они справятся. Да и Гарри их не оставит, и Кингсли…

Мерлин, да что ж такое-то?

— Ты опять не спишь…

— Констатация факта или вопрос, Майкл?

— Кактус…

Я фыркаю. Да, я колючая, особенно в такие ночи, особенно если меня оторвать от самобичевания, от попыток оправдаться…

— Майкл, иди спать.

— Я хочу тебе помочь, ты же знаешь, как я люблю тебя…

У меня начинается истерика. Майкл привык к этому, я вообще не знаю, как он меня терпит, может, и правда, любит. Я вот не испытываю к нему ничего. Совершеннейшая пустота. Самое смешное, что ему это прекрасно известно, другой бы давно ушел, но он терпит.

— Я уйду завтра, Майкл…

— Герм, ты не знаешь, что говоришь, — устало произносит он.

Я обещаю уйти с нашей первой ночи. Почти четыре года я говорю ему это, Майкл уже привык. Вот только в этот раз я чувствую, что именно так и будет. И пусть Трелони отказывала мне в даре предвидения, я почти уверена, что очень скоро моя жизнь изменится… Знать бы ещё, в какую сторону.



— Майкл такой хороший парень, Гермиона… — женщина расстроено покачивает головой.

— Да.

— Зря ты с ним так.

— Не надо, мам…

— Ты хочешь вернуться, да? — с тревогой спрашивает она.

— Не знаю, мам, я ничего не знаю. Порой мне кажется, что я совершила страшную ошибку. Пять лет меня гложет вина, пять лет мне снится лицо друга, и я никак не могу понять — почему…

Я встаю с жесткого кухонного стула и иду к раковине ополаскивать кружку.

— Тебе невыносимо с нами…

Знаю, что под «нами» мать подразумевает не только себя с отцом, но и всех маглов, и знаю, что ей больно. Даже хочу промолчать сначала, но я слишком долго держала всё в себе…

— Ты не понимаешь, мам, ты не была там. То, что вы видели в Косом переулке — это даже не верхушка айсберга. Вам просто никогда не понять, каково это держать в руках палочку, для вас это всего-навсего кусок полированного дерева. Вы никогда не почувствуете, как по телу проходит волна, как палочка становится продолжением тебя, как она дрожит в предвкушении заклинания, что вот-вот должно сорваться с неё… Знаешь как это больно знать, что ты другая. Смотреть в эти лица и думать, что сошла с ума, ведь если я заговорю об этом, меня мгновенно упекут в дурку, просто потому, что этого не может быть…

— Тогда может тебе стоит вернуться? — тихо произносит мама.

— Я сбежала. Я могу сколько угодно оправдывать себя тем, что всё самое страшное уже было кончено, но это не правда! Самое страшное было впереди. Надо было похоронить погибших. Надо было восстановить разрушенное. Нужно было заставить себя жить без близких людей… Я просто убежала от этого, опасаясь за свой рассудок. Знаешь, что было самым страшным? Вовсе не то, что творилось во время боя, страшное началось позже… Когда пришло осознание. Ты не видела своих друзей, с улыбками стоящих посреди Большого зала, и ты не видела их глаза. Как в звенящей тишине разливался жуткий крик, его нельзя было услышать, его можно было лишь ощутить. И каждый взгляд кричал — горько, больно… Люди улыбались, а их глаза кричали! Все тогда потеряли близких, и каждый задавался одним единственным вопросом: «Почему именно он? Почему не я, не кто-то другой, а именно он?» Я чуть не умерла, когда встретилась глазами с Джорджем… Мама, он выл, понимаешь, он корчился словно в агонии! Ты представляешь, каково это стоять и смотреть на друга, упавшего на колени перед телом своего близнеца и опустившего руки… И единственное, что осталось живо на его спокойном лице — это глаза. В них отражалось то, что творилось за этим отрешенным спокойствием.

— Гермиона… — ей страшно, чувствую это кожей, я не смотрю на неё, предпочитая разглядывать причудливый узор на обоях. Горлу вдруг становится мокро, я подношу к нему руку и ощущаю, как намок ворот водолазки. Надо же — слезы…

— Вот от этого я ушла, мама, ушла, лишь один раз оглянувшись, когда мне послышался окрик. Я сама его выдумала, мне нужен был повод остаться, хотя бы маленький знак, но его не последовало.

— Тебе нужно вернуться, ты сведешь себя с ума здесь…

— Зачем? — я оборачиваюсь и смотрю в печальные светлые глаза матери. — Я там не нужна, сейчас, когда все уже отпущено и позабыто тем более. Мне не пришло ни единого письма за все эти годы, это ли не показывает, что необходимости во мне нет?

— Письма были, — тихо произносит мать, так тихо, что мне кажется, будто я ослышалась.

— Что?

— Письма были. Первый год особенно часто, потом постепенно сошли на нет.

— Мама? — у меня подкашиваются ноги, я опираюсь спиной о разделочный стол, чтобы не упасть.

— Отец, он не хотел, чтобы ты возвращалась туда, он сказал, что ты уже выбрала, и незачем тебе бередить раны… Мы подумали, что так будет лучше…

— Где они? — сухими губами спрашиваю я, уже зная ответ.

— Отец их сжигал, не распечатывая…

Я опускаю голову, закусываю губы, чтобы с них не слетели обидные слова в адрес матери, они с отцом хотели мне добра…

— Мы совершили ошибку. Тебе нужно вернуться туда, хотя бы для того, чтобы убедится, что с твоими друзьями всё в порядке. Мы с отцом никуда не денемся…

— Нет, мам, то, что они мне писали, а я не ответила, лишь всё усложняет. Гарри может и поймет, но не Рон…

Нет, мама, Рон никогда не простит. Он, мама, даже слушать меня не станет…



Три дня я ходила как побитая. Работа не отвлекала. Ночью на меня смотрели ничего не выражающие голубые глаза на мертвом лице. Днём хмурое небо давило на плечи…

Может, мама права? Может, стоит вернуться, просто чтобы убедится в том, что у них всё в порядке? Вдруг они даже смогут понять меня? А если нет… Что ж, я ведь сама виновата.

Как же больно… Чувство вины, которое я с успехом подавляла в течение прошедших лет, накрепко поселилось в душе и не давало мне покоя ни днём, ни ночью. В темное время суток я сидела на кухне своей маленькой квартирки, прямо на холодном полу, и смотрела в пустоту, до слез напрягая глаза, боясь закрыть их, потому что не была уверена, что перенесу очередную встречу с мертвым взглядом Фреда. Потому что мне чудился в нём укор. Словно это я во всем виновата… Бред какой-то…

Я раскачивалась из стороны в сторону, обхватив руками колени. Со стороны это, наверное, смотрелось не слишком красиво…

Бессонные ночи и невнимательность на работе привела к тому, что начальник настоятельно порекомендовал мне взять отпуск. А я, неожиданно для себя, согласилась, абсолютно не представляя, чем буду заниматься три месяца, накопившихся за пять лет работы без отпусков и почти без выходных.

И вот сегодня, отсчитав вслед за часами двенадцать ударов, я неловко поднялась с пола, стараясь не обращать внимания на болезненное покалывание в затекшей ноге, и достала из самого дальнего уголка письменного стола бархатную коробку.

Моя палочка…



Визжащей Хижины больше нет. Сгорела вместе с телом поверженного шпиона… На её месте теперь черный мраморный обелиск… А чуть левее, в сторону замка, аккуратные ровные рядочки белых надгробных плит. И они светятся в ночи, отражая луну…

Там я не была, не пойду и сегодня. Просто оставлю веточку орхидеи, сорванную в саду моей мамы у обелиска, и аппарирую домой.

На черный мрамор опускается белоснежный цветок, и я с трудом удерживаю себя от того, чтобы не рвануть со всех ног от этого давящего места. Я сделаю всё так, как делала четыре раза до этого…

Разворачиваюсь, чтобы выполнить заведенный ритуал: спуститься вниз по тропинке и уже оттуда вернуться в свою квартирку. Три минуты на то, чтобы постоять перед памятником, отдавая должное погибшим пять лет назад людям. И по минуте на восхождение и спуск. Все просчитано вплоть до шагов. Но взгляд внезапно натыкается на сгорбленную фигуру у могил. И я сперва решаю уйти, но потом узнаю в этой худой высокой фигуре Джорджа. И остаюсь. Более того, я против воли начинаю подходить к нему.

Он сидит на коленях, словно только что на них рухнул, и его ноги неестественно вывернуты, руки безвольно опущены вдоль тела, голова свешена на грудь.

Я уже стою за его спиной и всё ещё не могу решиться позвать его, нарушить страшную тишину, помешать его горю. На могильном камне отчетливо видна надпись:

Фред Уизли

1 апреля 1978 — 2 мая 1998…

— Джордж.

Это произношу не я, от обелиска по тропке спешит молодой мужчина, длинные забранные в хвост волосы даже сейчас в лунном свете отдающие в рыжину, наводят на мысль о Билле.

— Пойдем, брат.

Меня будто нет, мужчина даже не посмотрел в мою сторону, словно я была невидимым призраком. Он опускается на колени возле брата, и его руки ласково обнимают плечи Джорджа. А я понимаю, что они вот-вот аппарируют, и чувствую вдруг, что должна, просто обязана что-то сказать. И если я вдруг скажу это «что-то», мне уже не будет дороги назад, в теплую, пусть и чужую, но спокойную постель Майкла, к моим ненавистным, но таким привычным гроссбухам…

— Рон… — мой шепот похож на стон. Рыжик поднимает голову, горько и как-то по чужому усмехается, и я понимаю — он не ответит…

— Рон, пожалуйста… Что произошло?

— Возвращайся туда, откуда пришла, Гермиона. Нечего тебе здесь видеть. Прости, что мы испортили твою прогулку, но… — его голос ломается, трескается.

— Рон… — я вдруг осознаю, что наделала, сбежав тогда, и затыкаю внутренний голос, который орет, что моё присутствие ничего бы не изменило. Мне необходимо понять, что произошло, и почему тот, кого я всегда считала одним из самых сильных людей на земле теперь сидит на коленях перед могилой своего близнеца, словно сломанная марионетка…

— Я бываю в Мунго. Спросишь у регистраторши, мне сообщат, — коротко и вроде даже зло бросает Рыжик и проваливается в туннель аппарации, унося с собой брата…

А я остаюсь… Пытаюсь заставить себя аппарировать домой и забыть эту встречу, как страшный сон. Разворачиваюсь, чтобы спустится по узкой извилистой тропке мимо черного обелиска, где белеет ветка положенной мною орхидеи, вниз, туда, откуда я могу вернуться в квартиру Майкла, который меня ждёт, знаю, хоть я и ушла от него неделю назад…

Но прохожу место аппарации, уверенно иду в Хогсмит к Кабаньей голове, где неприветливый Дамблдор-младший грубо выговаривает мне что-то о ночных шатунах и выдает ключи от убогой комнаты.

Это моя первая ночь в Англии. И, кажется, далеко не последняя.

POV Гермионы

Людная улица, заброшенная витрина, пыльный манекен. Нет, я же не пойду туда? Но ноги сами несут к грязному стеклу, губы сами называют имя и цель визита. И вот я уже стою перед стойкой регистратуры в мало изменившемся за пять лет холле магической больницы.

— Здравствуйте, могу чем-нибудь помочь? — молоденькая блондиночка с грустными глазами.

— Я ищу Рональда Уизли.

— Мистер Уизли сейчас занят, вы можете подождать его в кафе для посетителей, он подойдет, как освободится, — вежливо отвечает регистраторша и теряет ко мне всякий интерес.

И вот я почти час сижу на неудобном стуле отвратительно светлой столовой Мунго, в пластиковом стаканчике нечто слабо напоминающее безнадежно остывший кофе, к которому я даже не притронулась.

Хлопает дверь, и я слышу быстро приближающиеся шаги. На стул против меня опускается мой друг, надеюсь, не бывший, хотя взгляд его довольно далек от теплого и дружеского.

— Гермиона, у меня не так много времени. Говори, зачем ты здесь, и уходи.

Он изменился. Отрастил волосы, повзрослел и, кажется, не спал сотню другую лет, настолько уставший у него вид.

— Если я скажу: прости меня. Простишь?

— Мне не за что тебя прощать, Гермиона. Разве только за то, что ты тратишь моё время. Зачем ты здесь?

— Я не знаю… Я…

Молодой человек болезненно кривится и слегка потирает виски.

— Послушай, ты же не просто так исчезла, Мерлин знает куда, пять лет назад. Значит, решила что-то для себя. Что изменилось?

— Рон…

Он отводит глаза.

— Все плохо, Гермиона. Очень… — а потом в его голосе появляется непривычная, незнакомая твердость. — Тебе незачем это знать. Возвращайся туда, откуда появилась. Ты ничем не поможешь, только больнее сделаешь себе…

— Рональд Билиус Уизли! — по части металла в голосе мой друг мне всегда уступал, очень зря он надеялся, что отвяжется от меня так легко. — Рассказывай всё по порядку. — А потом вдруг что-то внутри ломается, и я чувствую, как по моим щекам текут слёзы. — Рон, я сделала ошибку. Я струсила, но вдруг ещё не поздно…

— Поздно, Гермиона… — как-то обреченно шепчет он и долго молчит, а потом тяжело вздыхает и говорит. И хоть он не произносит ничего ужасного, рассказывая о том, как теперь живут мои друзья, каждое его слово впечатывает меня в холодный больничный кафель, каждый его взгляд доставляет не меньше боли, чем незабвенная Лестрейндж в Малфой-Меноре:

— Я учусь на четвертом курсе Академии Колдомедицины. Работаю, как видишь в Мунго, сначала был санитаром, теперь дорос до ассистента. Пришлось много времени потратить на то, чтобы соответствовать требованиям. Спасибо МакГонагал и Флитвику… Гарри и Джинн ждут третьего, Флёр и Билл воспитывают Мари. Перси и Чарли погружены в работу…

— Что с Джорджем, он странный…

Рональд горько усмехается.

— Он теперь такой всегда. Со дня похорон Фреда.

— Он такой апатичный…

— Апатичный?.. — его голос почти срывается на крик, но в кафе кроме нас больше никого нет, поэтому некому укоризненно смотреть и недовольно бурчать о неуместном поведении. — Гермиона! Он больше не тот человек, которого ты знала! Это лишь его физическая оболочка. Полное отсутствие разума. Только то, что я работаю при Отделении Душевнобольных, спасает его от принудительной госпитализации!

— Этого не может быть, Рональд…

— Уходи. Возвращайся туда, откуда пришла, — молодой человек встает, но я успеваю ухватить его руку.

— Пожалуйста, Рон, позволь мне помочь.

Он не смотрит на меня, долго молчит, а потом тихо произносит:

— Жди здесь. Дежурство закончится, я приду. — И он уходит, а я даже не интересуюсь, когда именно закончится это его дежурство…



POV Рона

Сначала я не понимал. Потом ненавидел. Потом обижался. А потом успокоился… Перестал орать ночами: «Как? Ну как ты могла бросить меня? Бросить нас всех?»

Я сломал себя, наступил на горло гордости и собственным желаниям. И вместо формы сборной Англии по квиддичу теперь белоснежный врачебный халат. Вместо пива в баре вечерами в компании друзей или симпатичных девушек — восстанавливающее зелье и люди-растения в звуконепроницаемых палатах. Вместо умной красивой жены проститутка в Лютном раз в неделю…

Я бы мог поступить так, как поступили Чарли и Перси, просто сделать вид, что ничего не происходит, но тогда… Тогда Джинн, впадающая в истерику от одного только понимания, что стало с её любимыми братьями, вряд ли смогла быть хоть немного счастлива. А сейчас она мать двух прелестных близнецов — Фреда и Джорджа. Счастливая мать… У мамы есть теперь внуки, которые заменяют ей потерянных сыновей, а могло бы закончиться тем, что в Отделении Душевнобольных Мунго под пациентов с фамилией Уизли было бы отведено две палаты — для матери и сына. Пока мне удается отвоевывать у докторов право самому оказывать брату необходимую помощь, но сил уже не хватает. А помощи ждать неоткуда. Не от Флёр же с Биллом… У них своих проблем полон рот…

Усилием воли встать, подойти к шкафчику, достать Восстанавливающее. Залпом выпить… Я почти наркоман… Я уже не могу жить без этого гадостного зелья. Если я его не выпью, я засну как минимум на неделю, а этого допускать нельзя… Я сплю по два часа в день, когда удается. Я боюсь спать. Боюсь, что однажды, проснувшись, обнаружу, что брат снова аппарировал на кладбище и расщепился… Боюсь, что Джорджа кто-нибудь увидит, что его запрут в эти страшные белые клетки с мягкими стенами. Брат не должен там оказаться…

С чего бы она вдруг пришла? Пять лет моя бывшая девушка не отвечала на письма и вообще никак не общалась с нами… Совесть замучила? Но позвольте, она же не была обязана нянчиться с моей семьёй, у неё своя жизнь… Мерлин, пусть она уйдет! Я старательно затаптываю всколыхнувшуюся где-то в груди надежду. НИ-ЧЕ-ГО нельзя изменить. Да и не дождется она меня. Специально задержался на дежурстве… Ну, не просидит же она без малого двадцать часов в больничном кафе.

Я уже хочу уйти домой, воспользовавшись камином, уверенный, что девушка не дождалась, но любопытство, извращенное, отдающее мазохизмом любопытство, заставляет меня спуститься в столовую.

Тишина. Негромкий скрип двери. И она, обреченно уронившая голову в ладони рук. Так и просидела? Даже позу не поменяла… Я некоторое время неверяще смотрю на хрупкую женскую фигурку, склоненную над столом. А потом неожиданно мягко произношу:

— Пойдем, Герм.

Девушка отнимает руки от лица, и я с ужасом вижу, что она будто постарела… Что ей словно не двадцать четыре года, а давно уже за сорок. Я оставил тут молодую расстроенную ведьму, а нашел разбитую старуху… Знаю, что это всего лишь горе и усталость. Понимаю, что это пройдет, но вид бледного лица подруги, её горестно искривленные губы, морщинки у глаз, ставшие более заметными…

— Ты уверена?

Гермиона кивает, тогда я беру её за руку и аппарирую в свою квартиру…

POV Гермионы

Аппарация обрывается, и я оказываюсь в кромешной темноте. Меня окутывает тишина и мрак, я словно попала в могильный склеп глубоко под землёй…

Рональд отпускает мою руку и зажигает свечу, в неясном свете которой с трудом можно разглядеть небольшую, уютную, но неряшливую кухоньку, в центре которой мы находимся. Окно завешено плотной тяжелой тканью, не пропускающей свет… На столе, возле свечи, кусок пергамента, на котором неаккуратным подчерком написана пара строк. Рон подносит его к свече и мне удается разобрать из-за спины друга несколько слов: «Здравствуйте... все как обычно… Поел. Нолли Спок»

— Это сиделка. Смотрит за Джорджем, пока я на учебе или в Мунго, — поясняет молодой человек и вдруг неловко переступает с ноги на ногу.

Он устало проводит по лицу, несколько раз глубоко вздыхает, а потом подходит к кухонному шкафу и, достав большую темную бутыль, наливает из неё в явно не свежую чашку остро-пахнущее зелье. Я принюхиваюсь — восстанавливающее… Два шага — разделяющее нас расстояние. Моя рука опускается на его руку, не давая поднести чашку к губам:

— Когда ты последний раз спал, Рон?

Он переводит на меня утомленный взгляд и горько усмехается:

— Не помню.

— Иди спать. Тебе необходимо отдохнуть…

— Я не могу, Герм… Ты не понимаешь. Джордж он… Сейчас почти май. Он будет каждую ночь аппарировать туда… — мой друг говорит это тихо, словно через силу.

— Я побуду с ним. — Парень отрицательно качает головой, но я уверено сжимаю его руку. — Рон, я побуду с ним, я буду держать его руку, если он и трансгрессирует, то вместе со мной, а я уж смогу в случае чего выровнять аппарацию…

— Герм, — он пытается протестовать, вот только переспорить меня всегда было сложно.

— Хорошо. Пойдем.

И он ведет меня за руку в темный провал коридора, и мне некстати вспоминается, как мы вот так же, рука в руку, идем по темным смрадным туннелям под Хогвартсом к Тайной Комнате за зубом василиска. И моя свободная рука сжимает палочку, а Рон держит красивую Чашу…

Коридор заканчивается. Я слышу сдавленное: «Ты точно уверена?» Сжимаю его руку, подтверждая своё намерение, голосу — не доверяю, а кивка он не увидит. Раздается негромкий щелчок, и я чувствую, как открывается дверь. Не вижу, а именно чувствую, потому что там, в комнате, такая же абсолютная темнота, что и во всей остальной квартире.

Молодой человек отпускает мою руку, оставляя меня на пороге, а сам медленно движется во мрак. Он что-то произносит и в помещении засвечивается слабый ночник, в тусклом свете которого я вижу почти лишенную мебели комнату, пол которой устилает мягкий дорогой ковер и много-много различных подушек. И там, среди этих подушек, я вижу Джорджа в нелепой, неестественной позе сломанной и брошенной куклы.

Рональд присаживается перед ним на колени, ласково отводит с его лица упавшую на лоб спутанную рыжую прядь:

— Привет, брат… Прости, что я долго, но сегодня был просто сумасшедший день, я так устал… Ты не обидишься, если я не побуду с тобой этой ночью? — Джордж остается безучастен к мягким словам Рона, мой друг тяжело вздыхает. — А к тебе пришли. Посмотри — это Гермиона. Ты же помнишь Гермиону?

Молодой человек легко поднимает голову брата, и я вижу взгляд Джорджа. И понимаю, что не могу вздохнуть… И чувствую, как подкашиваются мои ноги… А когда я, наконец, смогла сделать вдох, подле меня уже был Рональд, шепчущий что-то о том, что он предупреждал…

— Все хорошо… Просто помоги мне подняться, — слабо произношу я, и мой друг уверено ставит меня на ноги, неожиданно ставшие ватными, и я мельком отмечаю, что за пять лет его большие добрые руки стали в разы сильнее… Он подводит меня к брату, замершему безжизненной марионеткой на полу. Я почти падаю перед Джорджем на колени, и Рональд не успевает меня придержать.

— Здравствуй… — и не могу произнести имя, вернее, не могу произнести его спокойно. Мне требуется несколько минут, чтобы восстановить дыхание. — Давно не виделись.

Ноль реакции, ни движения век, ни изменения дыхания. Ни-че-го… И чтобы поверить в то, что он по-прежнему жив я накрываю ладонью неловко вывернутую руку, и не чувствую ожидаемого холода. Она теплая, живая…

— Иди, Рон. Иди отдыхать, — я даже не повернула головы в сторону друга. Не смогла оторвать взгляда от совершенно ничего не выражающих голубых глаз Джорджа. — Иди. Всё будет в порядке.

И я слышу, как Рональд поднимается с корточек, некоторое время стоит подле нас, а потом выходит, плотно затворив за собой дверь.



Тогда, на могиле Фреда, я не смогла рассмотреть его, больше увлеченная Роном, нежели его старшим братом. Но теперь…

Теперь, вглядываясь в такое знакомое лицо, я с ужасом понимала, как ошибалась все эти пять лет. Я ошибочно полагала, что вижу лицо мертвого Фреда, а видела безжизненное лицо Джорджа и именно этот пустой, ничего не выражающий взгляд…

За пять лет, что прошло с нашей последней встречи, он почти не изменился, если не принимать во внимание полное отсутствие жизни в нём. Словно живой мертвец… Те же рыжие волосы, неровно остриженные явно неумелым парикмахером. Вот только раньше они всегда были аккуратно причесаны, а сейчас собраны в неумелый хвост, а несколько выбившихся прядей некрасиво спутались. Мягкие непонятного цвета штаны и вытянутая футболка — вот и вся одежда. И это вместо ярких дорогих рубашек и стильных костюмов… Или магловских выцветших джинсов и теплых свитеров грубой вязки… На штанах темные грязные пятна… Видно, так и не привели его одежду в порядок после кладбища, то ли Рональд не успел, то ли не посчитал нужным, находя, что брату теперь все равно. А вот я не могла смотреть на эти бурые разводы. Рука сама делает взмах палочкой, губы сами произносят очищающее заклинание… Ну вот, теперь хоть одежда в относительно приличном виде…

И я всё смотрю в эти мертвые глаза и с каждой секундой всё сильнее сомневаюсь, что Джордж действительно жив. И его теплая рука под моей ладонью меня уже не убеждает, мне требуется более веское доказательство наличия жизни в этом теле. И тогда я близко-близко наклоняюсь к его лицу, но как не стараюсь, не могу расслышать его дыхание. Я почти пугаюсь, с силой сжимаю его безвольную ладонь, опускаю голову на его грудь и успокаиваюсь, лишь услышав тихое мерное биение сердца… И чувствую, как по щекам текут горячие слезы. Уже мало понимая, что делаю, я крепко обнимаю острые плечи. Слышу свой срывающийся шепот:

— Прости меня, пожалуйста, Джордж. Я не знала. Я даже предположить не могла, что это ты… Я думала, это Фред. Если бы я догадалась сразу… Прости меня, пожалуйста. Я теперь никуда не уеду, слышишь? Я всегда буду рядом, веришь?

Я понимаю, что говорю странные вещи, но они искренни, их словно говорит моя душа, хоть разум не вполне понимает значения сказанных мною слов.

А в его груди ровно бьется сердце… И, толи я прислушалась, толи действительно его удары стали громче, только это мерное биение становится более отчетливым, и мне даже кажется, что я слышу его дыхание…

Я не заметила, как заснула, крепко-крепко прижимаясь к болезненно-худому телу. И в эту ночь, обнимая Джорджа, я впервые за пять лет увидела, пусть и во сне, задорные улыбки близнецов…



POV Рона

Я долго стоял под упругими струями воды. Мне всегда доставляло удовольствие ощущать спиной прохладу кафельной плитки, а грудью горячую воду. Длинные волосы, которые все не хватает времени подстричь, набухли и облепили шею, словно щупальца осьминога…

Я пытался проанализировать свои ощущения. То, что я чувствовал к внезапно вернувшейся в мою жизнь девушке… Когда-то я её любил, но это было давно. Да и назвать это серьезным чувством язык не поворачивался. Мы просто тянулись друг другу в те страшные дни, пытаясь найти в тесных объятиях утешение и защиту. Испуганные подростки, которых жизнь заставила преждевременно повзрослеть. Мне это взросление далось особенно тяжело.

Я всё ещё хочу знать, почему Гермиона тогда сбежала. Я всё ещё помню странный взгляд Джорджа, когда тот узнал о побеге новоявленной Героини войны. Помню, но понять не могу. Те дни прошли как в тумане. И происходившие тогда события беспорядочно хранятся в голове, словно вещи в неаккуратно собранном чемодане — не поймешь, что, где и для чего…

А потом стало и вовсе тяжело. Джордж перестал реагировать на происходящее вокруг, и сначала все думали, что это просто шок, ну, а после… Теперь старший брат состоит на учете в Мунго, как потерявший разум. И никто, даже я сам и моя семья не верит, что когда-нибудь Джордж вернется.

Меня вдруг посетила мысль, что пока я нежусь под душем, Гермиона могла несколько раз сбежать, как тогда — пять лет назад. Я грустно улыбаюсь, отрицательно качаю головой, споря с самим собой. Нет. Никуда Гермиона теперь не уйдет… Вот только не понятно, ради кого она это делает… Ради меня или ради моего безумного брата…

Выйдя из ванной, некоторое время стою в коридоре, вытираю волосы, решая, стоит ли зайти и проверить, как там брат и подруга, или можно сразу идти спать. А потом понимаю — стоит.

Тихо подхожу к плотно затворенной двери, которая податливо отворяется в ответ на легкое нажатие ручки. Осторожно вхожу в комнату и замираю на пороге от увиденной картины: Джордж лежит с закрытыми глазами, за пять лет, что он находится в этом состоянии, я ни разу не видел, чтобы брат даже моргнул, его голубые глаза всегда широко распахнуты и пусты. И первая моя мысль отдается в груди страшным коктейлем из страха, боли и облегчения: Джордж умер… А потом замечаю, как мерно поднимается и опускается кудрявая голова моей бывшей девушки, мирно покоящаяся на груди брата, и я понимаю, что тот жив… Вид уверено двигающейся при каждом вздохе груди Джорджа заставляет изумиться вторично, все пять лет дыхание старшего брата можно было уловить, лишь поднеся близко-близко к его губам зеркальце…

Я смотрю, как крепко во сне Гермиона обнимает Джорджа, и невольно улыбаюсь. И понимаю, что если брату все равно, то у девушки однозначно затекут все мышцы, но отбрасываю мысль осторожно левитировать их на стоящую рядом кровать — слишком боюсь разбудить, спугнуть это эфемерное состояние покоя и умиротворения, что читается сейчас на родном лице… И в моей груди оживает, казалось бы, давно погибшая надежда, может, у Гермионы действительно получится справиться с недугом и вернуть моей семье Джорджа, у неё ведь всегда и всё получалось…

Я некоторое время ещё стоял и смотрел на спящих, а потом так же тихо, как и вошел, покинул комнату, чтобы впервые за безумно огромное количество времени спокойно отдохнуть. Что-то внутри меня уверенно говорило, что сегодня не будет ни аппараций, ни каких либо других проблем…

POV Гермионы

Я проснулась от боли в затекших мышцах. Плечи и шею буквально свело, но едва я вспомнила, как оказалась в такой ситуации, неприятные ощущения несколько притупились. Первым делом я прислушалась к ровному биению сердца человека, на груди которого проснулась.

Тук-тук.

Тук-тук.

Вот глупо так лежать и улыбаться, да и радоваться-то нечему… То, что в этом теле теплится жизнь, ещё не значит, что он когда-нибудь вернется, но я ничего не могла поделать, губы сами растянулись в улыбке…

Определить время в квартире братьев Уизли было делом довольно трудно выполнимым. Вокруг стояла оглушающая тишина, а плотные шторы надежно защищали от внешнего мира. Но понять который час было необходимо…

Я медленно поднялась, посмотрела на спящего Джорджа, сейчас трудно было поверить, что этот человек душевно болен. Просто спящий парень, на лице которого трепещут тени от длинных светлых ресниц… Он просто обязан жить, не так, как сейчас, а в полном смысле этого слова!

— Джордж… — шепчу я, и его ресницы чуть подрагивают, а тусклый свет, причудливо падающий на его лицо, создает обманчивую иллюзию легкой улыбки.

Я закрываю глаза, чтобы не вселять в себя ненужную надежду, а когда открываю, то вижу пустой взгляд его голубых глаз… И тяжело вздыхаю…

— Когда же тебя кормят? — тихо произношу я и слышу ответ вошедшего в комнату Рона:

— Скоро придет миссис Спок, она готовит ему еду.

Я оборачиваюсь, мой друг выглядит совсем иначе, нежели вчера. Видно, что ему всё-таки удалось отдохнуть — исчезла усталость из взгляда, темные круги под глазами… Чистые волосы собраны в аккуратный хвост…

— Мне нужно идти на занятия. Потом восьмичасовая смена в Мунго, — тихо продолжает он.

— У тебя же вчера было дежурство, — не понимаю я.

Рон улыбается:

— Так то дежурство, Герм. И потом, прошли почти сутки. Вы проспали даже дольше, чем я. — И отчетливо понимаю, что он очень доволен этим фактом. — Есть хочешь? Имеется свежий чай и печенье…

— А как же?.. — мне не удается закончить, Рональд перебивает меня:

— С ним всё будет в порядке, вовсе не обязательно находится рядом постоянно, днём Джордж не аппарирует. До сих пор не понимаю, как ему удается определять время…

Эта его фраза заставляет меня задать давно интересующий вопрос:

— Рон, почему так плотно задернуты шторы?

Парень некоторое время молчит, а потом тихо произносит:

— Джордж не очень хорошо переносит свет, а мне он почти не нужен… Так проще.

Я киваю, мысленно не соглашаясь с другом.

— Пойдем. Попьешь чай. Миссис Спок придет через полчаса, как раз успеем позавтракать, я вас познакомлю и пойду…

— Надолго?

— Часов двенадцать. Сиделка обычно уходит, не дожидаясь меня, и последние часы смены проходят как на иголках.

Я не вижу его лица, в этот момент мы как раз движемся по непроглядно темному коридору в сторону кухни, но чувствую, что мой друг грустно улыбается.

— Не переживай. Я никуда не денусь.

Рональд оборачивается и благодарно смотрит на меня:

— Я знаю, Герм. Спасибо, хоть мне и не понятны твои мотивы. Вряд ли это чувство вины или жалость. По крайней мере, очень на это надеюсь…

Я молчу, потому что не могу сейчас точно дать определение тому чувству, что заставляет меня находиться в этом импровизированном склепе. Вина, жалость — они есть, но их перебивает другое, название которому я не могу дать даже в мыслях.

На кухне одиноко горит всё та же свеча. На столе кружка с горячим чаем и вазочка с печеньем. Я удивленно смотрю на Рона, он пожимает плечами:

— Я уже позавтракал… — парень некоторое время молчит, а потом тихо говорит, словно извиняясь. — Я почти не ем дома, поэтому у меня нет нормальной еды… Но камин работает, ты можешь заказать себе что-нибудь, там на полке справочник. Вечером я принесу продукты…

— Хорошо, Рон.

Я не люблю чай, но мой друг об этом не знает, эту нелюбовь я приобрела за прошедшие пять лет. Чтобы не обидеть молодого человека я давлюсь горячим напитком, закусывая его пресными печенками, подозревая, что приготовил их ни кто иной, как Хагрид. И, хоть я стараюсь не показать, что не в восторге от предложенного завтрака, Рону удается это заметить. За прошедшие годы он изменился, стал более чутким и внимательным человеком…

— Прости, Герм. Это печенье малопригодно в пищу, знаю. Но его почему-то очень любит сиделка.

— Брось. Все нормально, — успокаиваю его я. — Просто с недавнего времени я стала сладкоежкой. — Улыбка выходит несколько слабой…

Разговор явно не клеится… Мы молчим. Я отвлеченно грызу невкусное мучное изделие, Рональд смотрит под ноги…

В соседней комнате раздается шум, я нервно дергаюсь, но Рон спокойно поясняет:

— Это миссис Спок.

К нам на кухню входит пожилая невысокая женщина с неприятным лицом.

— Мистер Уизли, — она учтиво кланяется моему другу, даже не глядя в мою сторону, а у меня от её сухого голоса пробегают мурашки по спине.

— Добрый день, миссис Спок. Как спали?

— Приемлемо, спасибо.

— Познакомьтесь, это наша с Джорджем старая подруга — мисс Грейнджер.

Женщина оборачивается ко мне, и у меня буквально леденеет сердце от её холодного взгляда. И ЭТО сиделка? Я кидаю удивленный взгляд на Рона, но он лишь передергивает плечами и продолжает: — Она теперь будет помогать Вам с уходом за моим братом.

— Благодарю, — миссис Спок недовольно поджимает губы.

— А теперь простите, мне пора. Герм, есть какие-нибудь пожелания в плане продуктов?

— О, да! Кофе! — чуть более эмоционально, чем требовалось, говорю я. Рональд усмехается, а женщина презрительно кривится…

Чувствую, мы с ней не поладим…



— Только не говорите, что вы кормите Джорджа этим? — почти просительно произношу я, с ужасом взирая на коричневую кашеподобную бурду.

— Вас что-то не устраивает, мисс Грейнджер? — совершенно невыразительный голос…

— Но это же не съедобно!

— Эта пища применяется в Мунго. Я готовлю её по специальным рецептам, выданным мне мистером Уизли. Ещё вопросы?

— Но это же не съедобно! — попугаем повторяю я.

— Мисс Грейнджер, — женщина поворачивается и недовольно смотрит на меня. — Я сиделка со стажем, у меня есть диплом, подтверждающий мои профессиональные навыки. Смею вас уверить, что колдомедики далеко не дураки и прекрасно знают, что требуется их пациентам, и как их кормить.

— Но это даже на вид несъедобно! — продолжаю возмущаться я, тогда женщина резко ставит тарелку с коричневой жижей на стол и зло чеканит:

— Это. Высокопитательная смесь. Обеспечивающая. Брата. Мистера Уизли. Всеми. Необходимыми. Питательными. Веществами. Для. Поддержания. В. Его. Теле. Жизни! — А потом равнодушно добавляет: — Уверяю вас, брату мистера Уизли всё равно.

Я молчу. Что есть силы сжимаю кулаки, чтобы не порвать мерзкую старуху за это её равнодушие, за её злые глазки. Куда смотрел Рональд, когда нанимал для Джорджа в сиделки подобную мегеру?

Женщина разворачивается, подхватывает со стола тарелку и идет в комнату Джорджа, обронив на ходу:

— С процессом кормления я справлюсь без вас.

И я останавливаюсь посреди кухни, с непониманием пялясь в спину этой кошмарной женщины. Мне требуется некоторое время, чтобы хоть как-то прийти в себя и успокоится.

Но потом я медленно иду в спальню Джорджа и замираю на пороге от увиденного: эта мерзкая старуха, буквально оседлав безвольное тело, жестко вцепившись сухими пальцами в щеки Джорджа, дабы заставить его открыть рот, с самым брезгливым видом тыкала ему в лицо ложкой с жутким месивом, которое она гордо называла «пищей». Весь его подбородок и вся его футболка была вымазана в этой субстанции. А взгляд женщины был настолько злой, что меня захлестнула волна почти неконтролируемой ярости…

Откуда взялись такие силы, что я буквально одной рукой вышвырнула так называемую сиделку из комнаты Джорджа? Откуда взялись силы сдержаться и не убить её прямо там, в коридоре? А достаточно спокойно прошипеть:

— Сейчас вы, миссис Спок, выдадите мне всё, что касается ухода за моим другом, что включает в себя — его распорядок дня, рецептуру питания и так далее. Это понятно? — не дождавшись ответа, я продолжила. — А потом вы уберетесь из этой квартиры. И если вы посмеете не обеспечить меня требуемой информацией или вдруг по склерозу забудете что-нибудь более менее важное, то можете забыть о своей карьере, да и о расчете тоже можете забыть, уж я-то постараюсь!

Старая карга только открывала и закрывала рот, а потом затараторила, совсем иным тоном:

— Мисс Грейнджер, вы просто не понимаете, по-другому его совершенно не возможно…

— Заткнитесь, сделайте милость! — яростно шепчу я. — Делайте то, что вам сказано. И убирайтесь из этого дома!

Тетка злобно зыркает на меня и, резко развернувшись, топает на кухню.

— Потише, пожалуйста, — шиплю я ей вдогонку, она останавливается, но ответить не решается и дальше уже ступает куда мягче.

А я влетаю в комнату к Джорджу. Нахожу первую попавшуюся чистую тряпку и осторожно утираю его лицо.

— Ещё бы ты хотел жить. С таким-то отношением, — тихо говорю я, не чувствуя, как по щекам текут слёзы. — Ну, ничего, Джордж, я теперь не дам тебя в обиду. Твой брат просто очень занят, он не знал, прости его. Но теперь всё будет иначе, слышишь? — Он бессмысленно смотрит куда-то поверх моего плеча. — Я тебе обещаю, Джордж.

И чтобы доказать себе и ему правдивость и искренность своих слов, осторожно касаюсь губами липкой щеки, которую у меня так и не получилось оттереть. Взмах палочки, чтобы очистить одежду. Тихий шепот:

— Подожди, я только выпровожу миссис Спок и приведу тебя в порядок, хорошо?

Я знаю, что он не ответит, но не спросить не могу, не могу с ним не говорить. Я уверена, что там, за пустотой, в его взгляде всё ещё есть тот Джордж Уизли, которого я знаю с одиннадцати лет, и я сделаю всё, чтобы вытащить его…



Миссис Спок с непередаваемым выражением лица кинула передо мной на кухонный стол стопку пергаментов.

— Это всё? — сухо поинтересовалась я.

Старуха кивнула.

— Больше не задерживаю.

Женщина развернулась и покинула, наконец, квартиру Уизли. А я осталась, отрешенно перебирая сухие пергаментные листы, исписанные аккуратным почерком, явно не принадлежащим бывшей сиделке Джорджа, и думала, какой разнос я устрою своему другу сегодня вечером за подобный промах. Чуть приведя в порядок мысли, несколько утихомирив эмоции, я отправилась в комнату к, теперь уже моему, подопечному.

— Ну что, Джордж. Думаю, неплохо было бы принять водные процедуры, как считаешь? — я даже не испытывала неловкости, как-то не задумывалась над этим, твердо уверенная, что надо смыть с него ощущения прикосновений той гнусной женщины. — Ты уж прости, но мне придется тебя левитировать, у меня просто не хватит сил поднять тебя…

Перед тем, как перенести Джорджа в ванную комнату, я чуть трансформировала саму ванну, изменив ее край так, чтобы в образовавшуюся выемку можно было положить голову молодого человека, и наполнила емкость теплой водой. Раздевать безвольное тело пришлось на весу, но это было куда как проще, чем, если бы Джордж сидел.

Осторожно опустила его в воду, примостила голову на край ванны, медленно стянула резинку, запутавшуюся в волосах. Рыжие пряди тут же рассыпались по белой эмали, и я, не удержавшись, некоторое время пропускала их сквозь пальцы, находя в этом извращенное удовольствие…

Первым делом я собиралась вымыть его голову, но возникла проблема, в его открытые глаза мог попасть шампунь, а мне вовсе не хотелось причинять другу боль. В отличие от миссис Спок, я была твердо уверена, что Джордж всё чувствует и понимает.

— Тебе нужно закрыть глаза, слышишь? — я осторожно надавила на веки, но требуемый результат не получила, и мне тогда вдруг подумалось, что, возможно, ему просто страшно… — Не бойся, Джордж, я рядом. Я буду с тобой говорить, а как только смою шампунь, ты снова сможешь открыть глаза. Ты мне веришь?

Он поверил, вторая попытка закрыть его глаза закончилась удачно.

Я осторожно намочила его волосы, стараясь как можно аккуратнее массировать голову, чуть не плача от силы возникшего во мне чувства, определить принадлежность которого я так и не смогла. Некая смесь боли, вины и необычайной нежности, такой, которой я никогда в жизни не испытывала…

— Знаешь, у тебя очень хорошие волосы. Чуть подравнять, и будет просто замечательно. Правда, если хочешь, то можно подстричь тебя коротко, но мне больше нравится твой великолепный хвост. У братьев Уизли это стало, наверное, уже отличительной чертой — ярко рыжие «лисьи» хвосты…

Это могло бы показаться глупым со стороны — разговаривать с человеком, который, по общему мнению, просто не может тебя ни услышать, ни, тем более, ответить тебе. Но в глубине души я верила, что Джордж меня понимает, более того, я даже представляла себе его ответы, что создавало ощущение диалога…

— Да, я думаю, что пока я не буду тебя стричь. Вот поправишься и сам решишь, лишать ли себя подобной красоты или нет.

Теплой струей воды осторожно смыла мыльную воду с его головы, слегка промокнула лицо, а когда убрала полотенце, Джордж снова бездумно пялился в пустоту перед собой своими невероятно синими сейчас глазищами.

Было не очень удобно его мыть. Во-первых, это весьма пикантное занятие, ну а во-вторых, у меня отсутствовал навык подобных процедур… Но, в конце концов, я справилась, лишь один раз едва не утопив его, когда скользкое тело выскользнуло у меня из рук, пока я мыла мочалкой его спину. После этого я осторожно отирала мягким полотенцем воду, текущую из носа и краешек губ. Перепугалась страшно и всё шептала, что-то о том, чтобы Джордж простил меня, не сердился, что в следующий раз я буду более аккуратной…

Вынув молодого человека из ванны и плотно укутав его большим махровым полотенцем, держа всё так же на весу, я отлевитировала его в спальню, опустив на заранее застеленную чистым бельем постель. Тщательно высушила заклинанием волосы, аккуратно расчесала рыжие пряди, решив пока не собирать их в хвост, а оставить так. Бережно вытерла его тело, стараясь не думать о том, что делаю, переодела его в чистую пижаму, на поиски которой потратила битых десять минут, и, в конце концов, тупо призвав её и постельное белье Accio. И только когда чистый переодетый Джордж утопал в подушках на кровати, я занялась его стрижкой.

Особого опыта в этом деле у меня так же не было, но в своё время я неплохо равняла себе волосы. С пятой попытки мне удалось подравнять рыжие пряди так, чтобы их вид полностью меня удовлетворил.

Следующие два часа я провела на полу комнаты, изучая рецепты того, чем его кормила бывшая сиделка, а также рецепты используемых в лечении зелий и распорядок дня Джорджа. Было не очень хорошо видно, но открыть окно и впустить в комнату больше света я пока не посмела, решив обязательно это сделать, но чуть позже. Думалось мне, что на сегодня с Джорджа вполне хватит впечатлений…

Но его необходимо было кормить, кроме того страшного варева, в доме братьев Уизли больше ничего не было, а сходить за продуктами я не могла, ведь это означало оставить молодого человека одного… Я прочла рецепты, проверила коричневую бурду на состав, убедившись, что это действительно очень полезная, хоть и совсем невкусная пища. За неимением альтернативы, мне пришлось, скрепя сердце, разогревать «кулинарный шедевр» миссис Спок и нести его больному.

— Джордж, тебе надо поесть, — тихо произнесла я, присев рядом с парнем на корточки. — Я знаю, это не особенно вкусно, но полезно, а тебе нужны силы…

Я попыталась легко надавить на его подбородок, чтобы открыть рот, да куда там! Молодой человек напрочь отказывался есть. Мне было стыдно, но заменить мерзкую, быстро остывающую жижу было не чем.

— Прости, но больше ничего нет… Я проверила, это действительно очень полезно, хоть и выглядит вовсе не аппетитно. Джордж, пожалуйста, поешь. Я обещаю, что с завтрашнего дня твоё меню изменится. Теперь готовить тебе буду я. Мне конечно очень далеко до твоей мамы, но я готовлю явно лучше твоей бывшей сиделки. Ты мне веришь?

Молодой человек отсутствующим взглядом буравил стену над моей головой. Я вздохнула, ещё раз попробовала надавить на подбородок парня, и Джордж послушно открыл рот! Если мне кто-нибудь скажет, что этот человек окончательно лишился разума и превратился в бездушную оболочку, я убью его на месте!

Он глотал очень медленно, но сам. Мне почти не приходилось провоцировать глотательный рефлекс, поглаживая горло. И когда Джордж проглотил последнюю ложку коричневой гадости, я порывисто поцеловала его в щеку, отстраненно удивляясь легкости, с которой это получилось…