«Когда цветок увянет, ты последуешь за ним». Вот от чего зависела его хрупкая, никому не нужная жизнь. Нежные бархатистые лепестки могут опасть, листья скукожиться и что останется от него, Драко Малфоя? Есть ли в этом хоть крупица логики?

Чувствовать, как под стеклянным куполом магией пульсирует роза, видеть легкое свечение вокруг стебля и знать, что вместе с жизнью цветка прекратится и его существование — вот он, его личный круг ада, которому не видно конца.

«Если ты зверь внутри, так будь же зверем и снаружи». Вот оно, еще одно его проклятье: лапы, покрытые густой шерстью, огромные когти, острые клыки и витые рога. Его лик был обезображен так сильно, что он сам не решился взглянуть бы на себя, даже если бы в его поместье остались целые зеркала.

Но ни розу, ни ужасающий облик Драко не мог назвать своим главным проклятьем. Венцом его злоключений считался призрачный огонек надежды, дарованный ему ведьмой.

«Но если до двадцати одного года ты встретишь девушку и вы полюбите друг друга — чары рассеются». Нет, что вы, это же проще простого. Любая юная девушка мечтает встретить жуткое чудовище и влюбиться в него. Может, девицам и нужно чудовище, но только для того, чтобы оно захватило красавицу в плен и её явился спасать прекрасный принц.

Драко не питал лишних надежд. Его собственное мнение, сформированное еще в детстве, ясно утверждало, что:

а) любви нет

б) если подобие этой эфемерной любви и существует, то возникает оно лишь при полном отсутствии мозгов у влюбленных

в) чтобы такое подобие возникло, влюбленные должны внешне нравиться друг другу. Красота — единственный двигатель всех сердечных чувств.

Стоило ли говорить, что такого мнения просто было придерживаться, когда он являлся счастливым обладателем лица с тонкими, чуть заостренными, но приятными глазу чертами, в меру мускулистого тела и довольно незаурядного ума. Сейчас же от всех его достоинств остался лишь ум, но Драко почему-то казалось, что с каждым днем он становится все глупее и глупее. Однажды раскрыв книгу, он с ужасом понял, что за пару лет жизни зверем он разучился складывать буквы в слова.

Страшным открытием для Драко стало осознание того, что он не только выглядит как зверь, но и живет повинуясь животным инстинктам. Поспать, поесть и больше ему ничего не требовалось. Только тягучие, полупрозрачные воспоминания…

…Мама смеется, когда он выхватывает книгу из её рук. Она резко вскакивает, едва не споткнувшись о подол платья, и бросается к нему. Он пытается удрать, его голые ступни щекочет молодая весенняя трава и ему как никогда хорошо. Теплые мамины руки хватают его под мышками, он вырывается, но как-то шутя. Ему нравятся мамины руки и её звонкий смех.

— А ну-ка, отдай, маленький шалунишка! — мама выхватывает из его рук книгу и отпускает его. — Разве так можно, Драко? Ты ведешь себя очень плохо, сегодня останешься без десерта, — она вовсе не сердита, наоборот, она улыбается ему, пусть и грозит пальцем.

Ему отчего-то очень хочется расплакаться, шмыгнуть носом, — ведь его только что отругали! Но почему-то никак не выходит. Может, если прижаться к маме и обнять её, у него получится? Тогда его точно не оставят без сладкого.

Мама смеется, обнимает его в ответ, прижимая его маленькую светлую головку к себе. Она зарывается носом в его мягкие пушистые волосы и недовольно говорит:

— Ладно, маленький проказник! Сегодня ты получишь клубнику, — он прижимается к ней еще сильней и она охает, - но только без мороженого!

Книга, забытая всеми, лежит в траве…

***

— «…Если ты вдруг споткнешься о булыжник, лежащий посреди тропинки, не торопись бросить его в кусты, а вдруг это тот самый камень?» Папа, ну скажи же, что это просто чудесно!

Отец только покачал головой.

— Ну, Гермиона, думаю, что ты видела вещи по-необычней этого глупого камня желаний.

Ей было все равно, что говорит папа по поводу всех этих книг, все равно история про волшебный камень просто великолепна! Ну и что такого в том, что ее написал маггл? Наоборот, это делает ее еще более необычной — человек, не знающий о существовании чародейства, пытается придумать что-то магическое. Сама попытка уже заслуживает восхищения.

— Нет, папа, ты не прав! Эта книга…

— «Совершенно необыкновенна и очень интересна, ты ничего не понимаешь!» — Томас закончил ее фразу, слышанную им тысячи раз и рассмеялся, откидываясь на спинку кресла.

Гермиона обиженно надулась и отвернулась от отца. Пальцы ее провели по мягкому ворсу ковра, взгляд задержался на рамках на стенах.

«Столько лет прошло, а кажется, что мама… только вчера…» — подумалось Гермионе, когда на глаза ей попалась фотография Эммы Грейнджер.

— А что там с тем парнем из деревни? Бойд, кажется? — задремавший было Томас потянулся, громко зевнув.

— Ты про Бойда Слэттери? — Гермиона сдула прядь волос, падавших ей на лицо и отвернулась от фотографий. — Он все еще думает, что я составлю ему идеальную партию.

— Для него - да.

— Конечно, он красив, но мне порой кажется, что в детстве его слишком уж часто роняли — до того он глуп. Он совершенно невыносим!

Томас улыбнулся, невольно залюбовавшись своей дочерью: такая же чувствительная, как и мать, внешне походившая на свою бабушку и ставшая отражением его собственного мировозрения Гермиона была живым напоминанием о всех близких ему людях и его несбывшихся мечтах.

— Почему же ты считаешь его невыносимым? Бойд неплохо за тобой ухаживает, вспомни только тот букет, что он подарил тебе на прошлой неделе.

— Ты о тех полевых маках, что опали раньше, чем он донес их до нашего дома? — и она заливисто рассмеялась. Глядя на нее, Томас не смог сдержать улыбки. - Нет, невыносим он не поэтому. Бойд невежествен, но самое плохое в том, что он ни капли не стыдится и даже гордится этим.

Слов у мистера Грейнджера в ответ не нашлось. Вспомнилось лишь красивый точеный профиль Бойда и его бессвязная речь.

***

Бойд Слэттери растянулся в кресле, сперва подвинув его ближе к камину. Пламя обдавало обутые в сапоги ноги приятным теплом и Бойд довольно щурился.

Вокруг кипела жизнь, привычная для сельских харчевен: за стойкой, сидя на высоких стульях, спорили о «высоком» двое стариков, хозяйка харчевни протирала стаканы вафельным полотенцем, за столами пили пиво работяги с железной дороги.

Рядом расположился местный подпевала Льюис Карон, довольно упитанный и приземистый малый. Льюис громко похрапывал, невольно заставив Бойда поморщиться. Бойд наклонился к Льюису и отвесил ему подзатыльник. Тот даже не проснулся, но храпеть перестал.

— Хэй, Бойд! — к нему подскочили уже изрядно подвыпившие Кид и Дик, главные деревенские заводилы. — Чего насупился, а? Никак наша богиня тебе опять от ворот поворот дала?

Дик загогатал, ударяя товарища по спине в знак одобрения. Только Кид дожидался ответа.

— С чего ты взял? — Бойд посмотрел на него исподлобья.

— Да с того, что эта девчонка тебе вечно отказывает!

Голова Бойда усиленно заработала: как же заткнуть за пояс Кида и Дика?

— А вот спорим, что завтра я замуж ее позову, а она пойдет? — выкрикнул он, в упор смотря на Бойда.

— А давай! Посмотрим, пойдет ли!

***

Гермиона улыбнулась, вспомнив лицо Бойда, когда дверь закрылась у него перед носом. А как выглядел его пиджак? Сначала чистый, «с иголочки», а потом весь в придорожной пыли и пятнах от травы. Вот смеху-то было, когда Бойд явился к ней и предложил стать его супругой! Причем сам Бойд был до конца уверен в ее согласии, а все сомнения невесты аргументировал как «небольшой шок от счастья». Ведь Гермионе в мужья достается «лучший парень в Уилтшире, красавец и трудяга». Только вот Бойд не ожидал, что его предложению она не рада.

Смахивая пыль с полок, Гермиона размышляла, почему отец еще не вернулся: ярмарка закончилась три часа назад, приближалось время ужина, а его все не было.

В дверь постучали. На пороге оказался мистер Дженкинс, их сосед. Старик нервно кивнул на предложение присесть, отказался от чая и потянул свой торопливый и сбивчивый рассказ.

— Понимаешь, Гермиона, мы с Томом вместе ехали на ярмарку, остановились на шоссе, ну, перекусить чтобы и он сказал, что хочет поехать другой дорогой. Я это, того, не поверил ему, что есть короче путь, поехал по длинной, а с Томом договорился встретиться у автолавки.

Гермиона, памятуя на излишнюю вспыльчивость мистера Дженкинса, терпеливо слушала его, изредка кивая.

— Так вот, того, этого, я его весь день прождал, ничего не успел, домой возвращался, злой был, как собака! И вдруг еду по шоссе и вижу: машина его у того «короткого пути» стоит, а его рядом нет. Пропал наверное. Так я сразу к тебе.

Гермиона резко сорвалась с места и через мгновение исчезла за дверью, проигнорировав все восклицания мистера Дженкинса. Вскоре она, в верхней одежде, стояла у входной двери и дожидалась, пока мистер Дженкинс наденет обувь.

***

Колючие ветви цеплялись за полы ее пальто, а ноги проваливались в рыхлую сырую землю. Мистер Дженкинс давно остался позади и наверняка уже вернулся к машине. Только когда листья под ногами стали шуршать вдвое тише (а хромой старик создавал очень много шума), Гермиона без опаски достала из кармана пальто волшебную палочку и произнесла поисковое заклинание над отцовским шарфом.

Синяя дымовая стрелка над полупрозрачным магическим компасом упорно указывала на восток и Гермиона уже начинала сомневаться в точности заклинания. Она брела вперед, с каждым шагом увязая в земле все сильней и сильней.

Вдруг над головой у нее просвистела птица и через секунду прямо перед ее лицом промчался коричневая сипуха. Она летела чуть впереди и вскоре Гермиона заметила, что стрелка заклинания указывает в том же направлении, что и то, которому следует сова. Вскоре она перестала следить за стрелкой и лишь продолжала выискивать сипуху среди ветвей.

Сова на мгновение пропала, но только Гермиона вышла из зарослей, как увидела ее вновь — сипуха стремительно летела к помпезному особняку. Подойдя к ограде, Гермиона остановилась, на секунду задумавшись. Взгляд её шарил по внутреннему дворику, расположившемуся за кованными воротами. Рука ее немедля потянулась к ручке, когда на глаза ей попалась такая знакомая шляпа. Стоило потянуть на себя, как ворота сразу открылись.

***

Томас, обессилев, растянулся на ворохе соломы, сложенной в углу камеры. Солома вовсе не грела и сквозь нее он чувствовал холодный пол. От стен пахло мхом и плесенью, с потолка свисала паутина, которую уже много лет как покинул создатель.

Сквозь зарешеченное окно были видны ворота и небольшой внутренний дворик со сломанным фонтаном. Замок представлял собой холодящую душу картину: крошившийся в некоторых местах камень, потемневшие доспехи в коридорах, поблекшие люстры и разбитые зеркала. Портреты, замершие перед зрителем, перешептывались за его спиной, а каменные горгульи протягивали к неосторожному гостю свои лапы.

Хозяин замка был под стать своему дому: огромное, больше лошади, Чудовище, с похожей на львиную мордой, с витиеватыми рогами и когтистыми лапами. Страх сковал Томаса при виде этого монстра и когда Чудовище приблизилось к нему, он не сдвинулся с места.

— Что ты забыл в моем доме?! — зарычало Чудовище, выставляя на обозрение клыки.

Заикаясь, Томас рассказал, что свернул не туда, заблудился и случайно забрел в этот замок. Но Чудовище лишь рыкнуло, что научит его находить дорогу и уже через полчаса Томас разглядывал стены своей камеры.

Где-то в углу пискнула крыса. Возможно, день здесь будет идти за год. Томас прикрыл глаза и заснул.

Спал он беспокойно, все время ерзал и вертелся с боку на бок. Во сне ему видилась деревня, кухня в его доме и дочь, которая суетилась у плиты. Они ужинали, но никто из них и слова не произнес. Сон постепенно превращался в туман, Томас проваливался куда-то в глубь. Гермиона вдруг позвала: «Папа!»

Открыв глаза, Томас увидел у решетки ту, что снилась ему. Гермиона сжимала ладонями прутья клетки, а возле ее ног лежал его любимый шарф.

— Папа, — вновь позвала Гермиона. Он поднялся и подошел к решетке, тоже опустился на колени. — Не волнуйся, сейчас мы уйдем отсюда, — и Гермиона вытащила волшебную палочку. Она пробормотала заклинание и решетка постепенно начала плавиться, как шоколад, оставленный на солнце.

Вдруг рука её дрогнула и палочка отлетела куда-то в конец коридора. Гермиона еще не видела, кто ударил ее по руке, но Томас уже дрожал от страха. То самое Чудовище нависло над его дочерью и Гермиона, почувствовав чужое дыхание, обернулась.

Чудовище оскалилось и зарычало:

— Что ты делаешь в моем доме?!

Гермиона сжала отцовскую руку и посмотрела Чудовищу прямо в глаза.

— Отпусти его.

— А что я получу взамен? — Томасу на мгновение показалось, что чудовище хитро ухмыляется.

Гермиона осмотрелась, будто размышляя, что она может отдать. Голос ее дрогнул, когда она ответила:

— Я останусь вместо него.

Чудовище кивнуло и отперло клетку. Томас вырывался и кричал когда монстр поднял его и понес прочь из замка. «Пусть лучше я, старик, останусь — мне будет проще здесь гнить». Он звал ее, но Гермиона не слышала — она сидела на полу, уткнувшись лицом в колени. Она сбежит, только сначала найдет свою палочку.

***

Чудовище вернулось за ней через несколько минут. Когда Гермиона было поднялась, чтобы пройти в свою новую клетку, он рыкнул, указывая ей на неправильность действий.

— Ты будешь жить не здесь. Идем.

Они прошли по бесчисленным коридорам, стены которых были украшены картинами в позолоченных рамах, теперь разорванные так, что невозможно было разобрать ни одной детали; зеркалами в давно потемневшей оправе, усеявшими пол осколками; факелами в резных подставках в виде змей, которые не зажигались уже много лет. Чудовище освещало им путь, держа в когтистой лапе подсвечник, в котором догорали две свечи.

Заметив, как заинтересованно Гермиона рассматривает резной плинтус и барельефы, расположенные почти у потолка, Чудовище с нескрываемой гордостью и удовольствием заметило:

— Сделаны в середине шестнадцатого века. Однажды здесь побывала Елизавета I и она особенно восторгалась именно этими барельефами.

— Зачем ты рассказываешь мне это? — Гермиона отвела взгляд, пообещав себе, что никогда больше не взглянет на эти проклятые барельефы.

— Ты останешься здесь навсегда. Будет неплохо, если мой дом понравится тебе.

В одном из коридоров они остановились у двустворчатой резной двери, сохранившей еще некоторый лоск и блеск. Чудовище распахнуло их перед ней и на мгновение Гермиона действительно захотела здесь остаться: если бы не пыль, толстым слоем покрывшая поверхность туалетного столика и прочей мебели и плотно задернутые портьеры, не пропускавшие и капли света, в этой комнате могла бы поселиться королева.

— Спустишься к ужину. Другую одежду можешь поискать в гардеробе. И…

Но Гермиона захлопнула дверь прямо перед его носом. Чудовище, не помня себя от гнева, стукнуло о дверь когтистой лапой, но не услышало в ответ ни звука. Он зарычал, завертевшись волчком возле двери от бессилия.

— Ты снова хочешь в башню?! Я могу устроить тебе прекрасную ночь в обществе крыс! Ты спустишься к ужину или… — в комнате что-то звякнуло, словно разбилось. — Нет уж, послушай: ты будешь ужинать вместе со мной и… — вновь послышался треск. — Прекрати бить вазы и статуэтки!

Гермиона, хитро улыбаясь, со всей силы бросила фарфоровый графин в стену. За дверью слышалось лишь тихое бормотание и, подойдя поближе, она смогла расслышать ворчание хозяина замка: «Вздорная, своенравая!.. Наверняка разбила любимую мамину вазу! И это она должна снять…» - Чудовище удалялось и слова становились все глуше и неразборчивей.

***

К ужину она не спустилась. Никогда в жизни она не пожелала бы плакать перед врагами, а Чудовище она тут же записала в недруги, поэтому стоило шагам за дверью стихнуть, как она бросилась на кровать и зарыдала навзрыд. За судорожными вздохами пришла апатия и беспокойный сон.

Серые, цвета грозового неба, глаза смотрели на нее во сне. Звериная морда Чудовища менялась, превращалась в чье-то чужое, но знакомое, человеческое лицо. Словно она когда-то видела его, только забыла, где и когда.

Проснувшись, она с безразличием заметила, что осколков на полу больше нет. Старинные часы с маятником переметнули большую стрелку на цифру семь. «Пока Чудовище ужинает, можно незаметно проскользнуть и сбежать. Пусть и без палочки, куплю себе новую, но сначала нужно уйти отсюда».

Коридоры были пусты. К счастью, Гермиона помнила, в каком порядке шли картины на ее пути в спальню и теперь с трудом, но все же нашла дорогу назад в холл. Ее пальто лежало на полу той же бесформенной кучкой, какой она его оставила, когда Чудовище потребовало снять верхнюю одежду.

Пока она спала, пошел сильный снег: почти все деревья покрылись белоснежным покрывалом. Конец ноября на удивление выдался дождливым, а тут… Нет, пешком ей не добраться.

У замка виднелась черепичная крыша конюшен. Ведь можно взять коня и тогда Чудовищу будет труднее ее догнать, если он спохватится. В одном из денников смирно ужинал черный конь. На табличке, прикрепленной к столбу, потемневшими металлическими буквами значилось: «Вихрь».

Если когда-то ей удалось оседлать дракона, то с лошадью она и подавно справится. Когда-то в детстве Гермиона брала уроки верховой езды и сейчас ей это пригодилось. Инструктор не учил их седлать лошадь, но она часто наблюдала за его работой и теперь могла кое-что вспомнить.

Через десять минут она уже отпирала ворота. Лошадиные копыта увязали в снегу, но с каждой минутой Гермиона была все дальше и дальше от замка.

Погода становилась все хуже и хуже, подул сильный ветер, подхватывая снег. Гермиона не помнила, в какую сторону ей нужно ехать, чтобы добраться до шоссе.

Заунывный волчий вой осколком стекла полоснул по сознанию, ее постепенно окружали голодные звери. Кольцо вокруг смыкалось все сильней и на Гермиону, словно морская волна, накатили отчаяние и страх. Она стегнула коня, но он лишь встал на дыбы, громко заржав.

Мгновение и Гермиона оказалась на снегу, окруженная волками. Звери смыкали круг и один из них уже готовился к прыжку. Страх парализовал ее, она просто смотрела на надвигающуюся опасность и почему-то в голову приходили лишь бесполезные без палочки заклинания.

Меньше всего Гермиона ожидала, что перед ней возникнет огромное лохматое чудовище, хозяин замка посреди леса.

Волки скалились и бросались на него, но Чудовище успешно отбивалось. Несколько раз острые зубы впивались в него, но ненадолго. В конце концов стая, зализывая раны, скрылась в чаще.

Через мгновение Чудовище упало на землю.

***

— А теперь потерпи, — но Чудовище все равно зашипело от боли и отдернуло лапу.

Гермиона убрала с лица намокшую от пота прядь волос, смочила марлю и вновь приготовилась обработать его раны.

— Ты как капризный ребенок! Сиди смирно!

Чудовище снова рыкнуло, баюкая больную лапу. Он виновато взглянул на нее и, подумав с секунду, позволил обработать рану.

***

— Закрой глаза. Не открывай!

Гермиона нахмурилась: ей никогда не нравились сюрпризы. Чудовище потянуло ее за руки, а вскоре его когтистые лапы сняли повязку с ее глаз.

Свет ударил ей по глазам и зрение временно расфокусировалось. Но стоило ей вновь увидеть мир четко, как Гермиона не смогла сдержать восторженного вздоха. Стеллажи с книгами, доходившие до потолка, окружали ее со всех сторон.

— Нравится? Это все твое.

***

Огромные окна библиотеки, нескрываемые шторами, пропускали в комнату теплый солнечный свет. На трон взошла весна — приближался май, нежный и кроткий, усыпанный жасмином.

Если бы он только мог сказать ей! Мог сказать девушке, бывшей ему бельмом на глазу многие годы, как сильно он любит ее!

Драко с каждым днем становился все более и более хмурым: его двадцатиоднолетие приближалось, лепестков у розы почти не осталось, а свечение, ранее походившее на розовое солнце, становилось все более тусклым.

Нет времени ждать — сегодня вечером он все ей скажет. Домовики неплохо справляются с музыкальными инструментами, так почему бы ему и Гермионе не потанцевать?

***

Ткань юбки струилась между ее пальцев, как молоко, все-таки интересно, откуда в замке взялись платья, если в нем живет лишь Чудовище? Бальные туфли, непривычные для ее ног, все же смотрелись великолепно. Последний локон закреплен шпилькой и вот она уже прошла по коридору к бальному залу.

Лестница казалась Гермиона самой длинной, которую она только видела. Чудовище ждало ее внизу, нервно одергивая сюртук. «И где он только достал его?»

Ее маленькая ладонь в кремовой перчатке легла в его огромную лапу, зазвучали первые аккорды вальса. Гермионе было неважно, откуда доносится эта музыка, как долго они танцуют и зачем. Этот момент был наполнен волшебным очарованием, встречающимся лишь в романах и сказках. Ноги ее двигались в такт музыке без устали, а пышное платье развивалось, словно огромное облако.

Прекратили они лишь когда наступила глубокая ночь. Чудовище взяло Гермиону под руку и вывело на балкон. Гермиона улыбалась ему, не подозревая, кто именно скрывается в теле зверя. Для Драко важнее всего были ее глаза, добрые, теплые, не требовавшие слов.

— Нравится ли тебе здесь? — он стоял напротив нее, облокотившейся о резную колону, увитую розами — его насмешниками.

— Мне кажется, — Гермиона задумчиво взвесила бутон розы в своей ладони, — что я жила здесь всю свою жизнь.

— Ты хочешь остаться в моем замке?

На секунду Гермиона задумалась, ощущая всю неподъемность этого вопроса. Хочет ли она? Безумно. Но как же папа? Он ведь немолод, а как рассеян, ему трудно жить без нее!

— Я хотела бы, но у меня есть отец. Он один и я бы возвратилась к нему, если бы могла.

Чудовище отвернулось, облокотилось о перила и, закрыв глаза, сказал:

— Так возвращайся. Я отпускаю тебя.

Драко было безумно приятно, когда ее руки в шелковых перчатках обняли его. Но сам он никак не мог заставить себя в ответ.

***

Бойд, потрясая ружьем, сорванным со стены харчевни, вскочил на бочку:

— Чудовище заслуживает смерти! Этот монстр свел с ума старика Грейнджера, держит в плену его дочь! Вы хотите, чтобы он сделал с вами то же самое?

Шахтеры, зашедшие пропустить после работы пару стаканчиков, одобрительно гаркнули. Эти люди, воспитанные в деревенской местности, впитали суеверность и неприязнь к всякого рода монстрам с молоком матери.

— Так вперед! Не дадим в обиду наших матерей, жен, сестер и детей! — Бойд соскочил на пол и, расталкивая толпу, направился к двери. Шахтеры, похватав инструменты, бросились за ним.

Пусть Бойд и был не семи пядей во лбу, но язык у него был подвешен неплохо.

***

Гроза бушевала в тот день, когда горел парк вокруг замка Чудовища. Домовики, едва отбившиеся от шахтеров, теперь тушили пожар, поглотивший половину сада, разбиваемого несколькими поколениями хозяев замка. Никто из эльфов и не подозревал, где их хозяин.

Чудовище цеплялось когтями за парапет, не обращая внимания на порезы с запекшейся кровью и рваную рубашку. В оконном проеме завис Бойд, из ружья целившийся «монстру» прямо в сердце. Но Бойд не торопился — его тянуло на красивый финал, сопровождаемый лирическим отступлением.

— Ты думаешь, ты нужен ей? Считаешь, что она тебя любит?

Драко отворачивался, стараясь не смотреть в глаза своему убийце. «Не верь ему, не слушай» — гудело в голове. Но он не мог не верить, не смел не сомневаться.

— Я хочу, — Бойд, смакуя свои слова и роль палача, продолжил: — Чтобы ты умер с мыслью: Гермиона тебя презирает! Ты не нужен ей, жалкий тупой монстр. А теперь мне пора сделать свою работу.

Бойд уже было собрался спустить курок, как чья-то рука ударила его по локтю. Приклад ружья чуть не сломал ему ребра; Бойд покачнулся и осел на подоконник. Через секунду, потеряв равновесие, он полетел вниз, задев Чудовище, не сумевшее удержаться. Гермиона, словно в стоп-кадре видела, как Чудовище падает на балкон, расположенный ниже на три этажа, как он лежит, не шевелясь. С розы под колпаком готовился упасть последний лепесток.

***

Драко не видел ее лица и не слышал голоса, только белое полотно, раскинутое в его сознании. Он словно очутился на вокзале, залитом ярким светом, безлюдном, где был только он и фигура в белом, шедшая к нему. Драко чувствовал, что тоже должен идти ей навстречу.

Силуэт приобретал четкость и Драко узнал в нем свою мать. Она подошла вплотную к своему, прижалась к нему и вдруг оттолкнула. «Возвращайся, Драко… Возвращайся».

Когда он открыл глаза, его ослепило коралловое свечение, яркое, как солнечный день. Драко ожидал увидеть привычные когтистые лапы, но вместо них рассмотрел длинные бледные руки в обрамлении рваных рукавов. Он разглядывал их, словно огромное чудо и ощупал лицо: все то же, юношеское, но с щетиной.

Неужели?.. Разве она любит его? Разве не презирает? Если и не презирает, то будет, как только увидит, кем оказался зверь.

Драко оглядывался, надеясь, что ее уже нет здесь, что где-то там, далеко, Гермиона произнесла слова любви и поэтому проклятье спало. Но ее мягкие руки обхватили его за плечи и он обернулся, боясь посмотреть в ее карие глаза.

Потрясением для него стал тот миг, когда Гермиона уткнулась лицом ему в плечо и, касаясь уха теплым дыханием, прошептала:

— Все равно люблю! Плевать!

Он, трясущимися от счастья руками обнимая ее в ответ, сказал:

— Люблю, до безумия.

Когда ее губы нашли его, роза рассыпалась на тысячи песчинок.