Прозрение всегда внезапно. Оглушающе неизбежно. Обезоруживающе правдиво.

Прозрение и слава — единственные вещи, к которым он никак не мог привыкнуть за всю свою жизнь. Наверное, уже никогда и не сможет.

— Гарри? — его лучшая подруга сидит напротив, явно окликая не в первый раз. Он снова отвлёкся, снова потерял нить разговора, разглядывая её. — Ты опять витаешь в облаках, да?

Мягкая улыбка, тёплые интонации в голосе. Она его не ругает, не отчитывает, не журит. Она просто сидит напротив, чуть улыбаясь, и смотрит на Гарри своими невыносимо-огромными глазищами, и от этого взгляда ему снова хочется в небо.

Хочется, как раньше, запрыгнуть на свою старую потрёпанную «Молнию», посадить Гермиону впереди — ведь он единственный, с кем она решается летать — мчаться до облаков и обратно, выписывая круги, но избегая крутых поворотов. Хочется снова ощущать ветер в волосах, слепнуть оттого, что её волосы закрывают обзор, вдыхать знакомый аромат её кожи и лететь, лететь, лететь...

— Прости, — он неловко жмурится от полуденного солнца, бьющего прямо в глаза. Сегодня воскресенье, время их еженедельного кофе. Последние пятнадцать лет Гарри любит воскресенья гораздо больше остальных дней недели, — кажется, эта жара меня окончательно расплавит.

— Мы можем пойти внутрь, почему ты не сказал сразу?

— Нет-нет, — удерживает Гермиону за руку, заставляя сесть обратно, — мне и здесь неплохо, просто я немного устал.

То, что его пальцы задерживаются на её запястье чуть больше требуемого, кажется, замечает только он.

— Как дети? — Странная, несвойственная им пауза затянулась, и Гарри переводит разговор в безопасное русло. О детях Гермиона говорит уже спокойно, хоть и не с большим энтузиазмом. После развода, по магическим законам, дети должны оставаться с родителем, который сможет обеспечить им полную опеку. Но секретарь второго заместителя министра по особо важным делам без чёткого графика и отпуска явно не устраивала Административный Суд в качестве того самого "родителя". Хоть и сама его учредила, если уж быть до конца откровенным.

— Хорошо. Хьюго закончил второй курс, увлёкся маггловедением и травологией, — Гермиона отводит взгляд, крутя в руках чашку с эспрессо, делает небольшой глоток, — а Роза поражает Малфоя своим талантом к зельеварению.

— Малфоя? — от удивления Гарри давится кофе. О нём мало что было известно, только то, что они с матерью уехали на материк. — А что он делает в Хогвартсе?

—Малфой защитил докторскую и получил степень. А теперь преподаёт в школе продвинутый курс зельеварения в свободное от научной работы время. — Гермиона пытается равнодушно пожать плечами, но сразу понятно, как она гордится дочерью. Пятый курс, а уже признание, пусть и Малфоя. Если даже Гермиона говорит, что он специалист, значит это действительно так.

— От Рона никаких вестей?

Она только качает головой.

Гарри не уверен, стоило ли заводить этот разговор. Он не хочет делать подруге больно, но и промолчать тоже не в силах.

Рон, конечно, очень любит своих детей. А как их любят все остальные Уизли — и не сказать. Но всё-таки Гарри считает, что Рон поступил бесчестно по отношению к бывшей жене: мать не должна лишаться своих детей. Она не должна видеть их только по вторым средам месяца и нечётным выходным. Она не должна урывать полчаса своего обеденного перерыва, чтобы мчаться по каминной сети в Хогвартс и, нарушая все предписания суда, обнимать своих детей в неположенный для этого день. Гермиона не должна искать повода с ними увидеться.

Конечно, Молли и Артур сразу ей сказали, что она может приходить в Нору всегда, когда сможет. Мол, они её ждут. Но перед работой — в пять утра — Гермиона появиться не может, все ещё спят. А после — часто далеко за полночь — все спят уже.

Вот и получается, что дети видят дядю Гарри чаще, чем собственную мать.

— Он давно не писал, у него постоянные командировки, — Гермиона поводит плечом, — тоже мне "Отец года".

В последнее время она хотя бы перестала игнорировать его существование, а это прогресс, надо признать.

— Мне жаль, — Гарри протягивает ладонь и касается её руки. Гермиона сжимает его пальцы в ответ, молчаливо выражая благодарность. Усталость, сквозившая в её глазах все эти годы, кажется, начинает отступать. Сегодня она выглядит посвежевшей и не такой мрачной. Может, Гермиона подстриглась? Обычно, когда Гарри не может понять, что изменилось в его девушке, он наобум говорит о причёске. И это почти всегда работает.

Но Гермиона не такая, как те, с кем он встречался. Она никогда не обидится, если Гарри не заметит новую стрижку или обновлённый гардероб. Она не станет отчитывать его за опоздание на приём у министра, не будет советовать, как ему жить.

Она просто пожмёт плечами, возьмёт его за руку, положит голову на плечо, как бы говоря: "Это ты, такой, как есть. И я всегда буду с тобой".

Гарри может ей доверять так, как никому больше. Даже Рону, хоть тот никогда после случая в лесу его не подводил. Но он подвёл Гермиону, когда пошёл на поводу у Молли и решения Суда. Он подвёл своих детей, которые теперь расплачиваются за родительские ошибки.

Трио распалось много лет назад, как только победные страсти улеглись и мир понял, что можно снова расслабиться и жить, как жил до этого. Что можно крутить романы, заводить семьи, говорить вслух что думаешь и не напрягаться. Маги снова начали делить общество на бедных и богатых, чистокровных и магглорожденных, Пожирателей и Героев... Гарри мысленно сплёвывает, невольно кривясь. Всё, за что они боролись, пошло прахом, и от этого в душе поселилась перманентная тоска. Точнее, у него она просто переродилась из той, что была при Волдеморте, и если он давно научился с этим жить, то смотреть на бесплодные попытки Гермионы было практически невыносимо. То, как она пыталась прорваться сквозь толщу бюрократии, искоренить закостенелые древние и абсолютно бессмысленные взгляды магического сообщества, старалась пробиться выше секретаря какого-то там заместителя по каким-то там делам, отказывалась от помощи...

— Гермиона, разреши помочь. Я знаю, что ты сильная и всё сможешь сама, но Рон порой упрямей осла. — Можно даже постараться ему не врезать, хотя при каждой редкой встрече кулаки сжимаются сами по себе, а к лицу примерзает маска неискреннего радушия. За все эти годы, что Гарри провёл в политике, выдержка у него что надо. Правда, только если дело не касается Гермионы.

— Нет, — она только качает головой, — прошло уже семь лет, Гарри, даже если Рон решит переиграть дело, ни один суд за это не возьмётся.

Суд, может, и не возьмётся. Но вот разговор "по душам" с её бывшим мужем кое-что должен прояснить.

— А как там твоя Мелинда? — Её попытка сменить неприятную тему была ясна как день. Что ж, Гарри терпеливый, и он умеет ждать. Так грубо вмешиваться в её личную жизнь он не имеет права, но, в случае чего, он всегда здесь. Всегда поможет и поддержит. Ведь они друзья.

— Миранда, — машинально поправляет он, заметив, что перенял у неё эту привычку, — никак, мы расстались.

— Гарри-Гарри, — Гермиона неодобрительно на него смотрит, но не хмурится и вообще выглядит расслабленной, даже умиротворённой, — она была милая и, как мне показалось, толковая. Что с ней не так?

"Она не ты".

— Она... Мы не сошлись характерами.

— Ты всё время это говоришь. — Гермиона подзывает официанта и заказывает себе вина. Гермиона и вино. В полдень. — Будешь?

От неожиданности Гарри кивает.

В конечном счёте можно притвориться, что они в Греции или на каком-нибудь солнечном пляже Сардинии.

— Придумал бы что-то посущественней, с твоими-то талантами. — В уголках её губ прячется лукавая улыбка, которую Гарри не видел уже много месяцев. Он снова на несколько мгновений словно возвращается в прошлое.

В те счастливые времена, когда всё было ясно как день: есть враг, которого нужно уничтожить, и есть друзья, ради которых он пойдёт на всё. Ему казалось, что так будет всегда — плечом к плечу с Роном, рука об руку с Гермионой. Где-то на периферии маячила Джинни, она была милой и влюблённой, временами слишком пылкой, даже сумасбродной, но никогда не принадлежала ему по-настоящему. Да и Гарри в этом не нуждался.

У него уже была "его" Гермиона, и этого казалось вполне достаточно. До тех пор, пока...

До тех пор, пока они с другом не увидели самый кошмарный страх Рона, показанный тем медальоном.

До тех пор, пока Гарри не понял, что у него могло бы быть.

Тогда-то он и прозрел.

— Гарри, если ты снова углубился в свои мысли, то поделись ими со мной. Я хочу знать, что способно настолько отвлечь тебя от нашего разговора.

"Ты".

Но как ей об этом сказать?

Как объяснить то, что зарыто так глубоко, похоронено под столькими слоями лжи и самообмана, что он сам уже практически в это поверил?

Как осмелиться открыть правду самому близкому человеку? Правду, которая может всё разрушить.

Нет, он не может так с ней поступить.

Он — её поддержка, плечо, опора. У неё трудные времена, тяжёлые годы, сложная ситуация. И Гарри готов на всё, лишь бы ей стало легче.

И ей правда становится легче, по крайней мере, последние несколько недель Гермиона гораздо больше улыбается и чаще шутит. Она носит яркие вещи, ходит на разные выставки (иногда зовёт его с собой), не расстраивается постоянно, когда речь заходит о детях или Роне. Ей действительно лучше, и Гарри не может всё это у неё забрать только потому, что любит.

Именно потому, что любит.

— Так что там с... Как её, говоришь? — Гермиона прекрасно помнит, как звали каждую из его девушек. Тем, кто задерживался у него больше чем на полгода, она даже рассылает поздравительные открытки на праздники. С Герти они до сих пор общаются и, кажется, ходят в один спортзал.

— Миранда ушла сама,— ему всё же приходится сознаться, — я её не выгонял.

— Ты никого не выгоняешь, просто начинаешь отдаляться, — Гарри кажется или он слышит горечь в голосе Гермионы? — Ты же мечта всех женщин магической Британии от тринадцати и до ста пятидесяти лет. Что её не устроило?

"Ты".

Кажется, он начинает повторяться.

— Она сказала, — как бы это завуалировать? — что не потерпит конкуренции.

Гермиона как-то слишком знакомо поводит бровью, и что-то на краю сознания Гарри судорожно вспыхивает. Но не успевает он это заметить, как она уже переводит тему на новый проект в Министерстве, билль о правах оборотней и очередную поправку в закон об эльфах.

Гарри может слушать её часами, разглядывая заученные за столько лет черты родного лица. Как она хмурится, когда говорит об очередной загвоздке в продвижении закона, как улыбается, когда рассказывает об успехах детей, как хитро прищуривает глаза, выдавая чью-то нелепую тайну, как смущается, когда...

— Грейнджер, ты где? Я стою уже битый час на этой адской жаре. Имей совесть, невозможная женщина, мы опаздываем, — ...когда белый павлин, склоняя голову в поклоне, напоминает ей о свидании малфоевским голосом. — Ты хочешь, чтобы Нарцисса снова полвечера язвила по поводу нашей пунктуальности?

Гермиона гладит птицу по голове таким привычным жестом, что у Гарри неприятно давит под ложечкой. Вот кого ему напоминает то движение бровью. Вот с кем она ходит почти на все выставки, вот кто на самом деле причина её улучшенного состояния...

— Кажется, не у меня одного перемены в личной жизни, — ему стоит огромного труда удержать маску наигранной весёлости и лёгкого удивления на лице. Воздух очень медленно покидает лёгкие, и Гарри уже не уверен, что вспомнит, как вдохнуть его снова.

— Это... В общем... Понимаешь, это всё так внезапно, — Гермиона окончательно тушуется, потупив взгляд в опустевшую чашку, — я сама не поняла, как это произошло. Я собиралась тебе сказать сегодня, но мы как-то отвлеклись на разговор о Роне и детях.

Дети.

Роза.

"...защитил докторскую и получил степень".

"...преподаёт в школе продвинутый курс зельеварения».

"...Роза поражает Малфоя своим талантом".

— Я правда собиралась сказать тебе сегодня. — Гермиона пытается накрыть его ладонь своей, но Гарри осторожно убирает руку со стола.

Он хочет спросить. А смысл?

Он хочет понять, зачем теперь что-то говорить.

Он хочет знать, неужели ей было настолько плохо, что она кинулась в объятия Малфоя, вместо того чтобы найти утешение и поддержку в лучшем друге?

"Чего тебе не хватало, Гермиона?"

— Понимания, — кажется, ему не удаётся сдержаться, потому что голос Гермионы сиплый, с нотками обиды, — обычного понимания, Гарри.

— И...

— И ты не поверишь, но Драко мне его дал.

— То есть...

— Он решился, Гарри. — Она смотрит на него, не мигая, и Гарри не хочется верить в то, что рано или поздно всё равно станет ясно как день.

Гермиона ждала.

Всё это чёртово время с момента развода — ждала.

Ждала, когда он признается. Когда скажет ей истинную причину, почему так и не женился, почему каждая его девушка — полная её противоположность.

"Потому что они — не ты".

Прозрение всегда внезапно. Оглушающе неизбежно. Обезоруживающе правдиво.

Прозрение безжалостно, сильно в своей неожиданности и всегда несвоевременно.

По крайней мере, так всегда было в жизни Гарри.

И, кажется, он уже с этим смирился.