Ветреная лондонская осень художественно разбрасывала по Косому переулку нарядные листья. Октябрь — сезон простуд, и колокольчик над дверью маленькой лавки с аккуратной вывеской «Снейк и Брайр»[3] не умолкал. Гермиона Грейнджер сидела в комнатушке за торговым залом, служившей ей кабинетом, и разбирала счета. Звяканье колокольчика и воркотня Элен с покупателями умиротворяли. Горячий чай в по-осеннему желтой кружке согревал. Счета были в порядке. Гермиона любила проводить дни в лавке. Сейчас дела уже не требовали ее ежедневного присутствия, как в первые месяцы после открытия. Сама Гермиона занималась сложными, штучными заказами; с рядовыми зельями — от простуды, бессонницы и прочих обыденных недомоганий — вполне управлялись два зельевара, Дакс и Айзек. За прилавком Гермиона стояла два дня в неделю. В остальное время в две смены орудовали две шустрые девицы. По твердому убеждению Гермионы, лавка зелий должна работать круглосуточно, и она с энтузиазмом воплотила это убеждение в жизнь. Публика вначале недоумевала, но очень скоро оценила мудрый ход. Сегодня «Снейк энд Брайр» — в обиходе «Снейк» — работал как часы и приносил небольшой, но стабильный доход, давая Гермионе чувство независимости. Последнее было для нее важнее денег — это и интересная работа... Порой случались невероятно сложные заказы, настоящий вызов ее живому уму и знаниям; и часто, слишком часто она ловила себя на горьких мыслях о том, что сказал бы о ее победах профессор Снейп. И надеялась, что он все же видит ее и одобряет, а может, даже гордится. Это утешало.
— Миссис Уизли! — звонкий голосок Элен вывел Гермиону из задумчивости. — Гермиона, — возбужденно зашипела Элен с блеском в глазах: «миссис Уизли» было для клиентов, наедине они общались не так формально. — Посетитель! Заказное зелье!
Гермиона усмехнулась. За шесть лет работы ей так и не удалось убедить Элен в одинаковой важности каждого пришедшего за помощью, как бы ни был он одет и сколько бы ни оставил в кассе денег — десяток сиклей или увесистый мешочек с галлеонами.
Элен, маленькая блондинка с кукольной внешностью, обладала, тем не менее, цепким умом и поразительно обращалась с цифрами. Лихо перемножив в уме два трехзначных числа, она расправилась с неясными сомнениями Гермионы на собеседовании и была принята на работу. Сейчас Гермиона искренне не представляла себе лавку без Элен Макгиди, которая, невзирая на взбалмошный нрав и своеобразные взгляды на жизнь, стала неотъемлемой частью Дела.
Клиенты любили очаровательную шутницу, а Элен прекрасно умела держать собственное мнение при себе, не переставая, впрочем, делиться им с Гермионой за редкой чашкой чая — умея рассердить ее и тут же рассмешить.
Де-юре, по составленному Гермионой графику, девушки работали, по неделе чередуя дневные и ночные смены. Де-факто, подменяли друг друга по необходимости, но Гермиона смотрела на это сквозь пальцы. Появляясь в лавке, она всегда знала, кого именно застанет, и этого было вполне достаточно.
Вторая девушка, Саша Венгер, отличалась от Элен как день от ночи. Молчаливая, темноглазая Саша быстро стала любимицей ночных посетителей. Что-то в ней располагало людей делиться своими бедами, зайдя за нужным зельем.
Если добавить сюда то, что «Снейк» принимал практически все, даже трудноисполнимые и экзотические заказы — в рамках закона, разумеется, — было неудивительно, что он процветал.
— Так ты свободна? Я его приглашу? Или просить подождать?
Гермиона безошибочно разобрала легкую обиду и демонстративное недоумение: почему она не бросила все дела и не встречает гостя с распростертыми объятиями? Ведь Элен ясно дала понять: гость важный. Гермиона подавила улыбку и кивнула.
— Пригласи, конечно. Спасибо, Элен.
Та довольно ухмыльнулась и, не теряя времени, упорхнула с порога. Спустя минуту в дверь постучались — деликатно, но настойчиво, намекая на важность дела. Гермиона научилась многое определять по стуку в дверь.
— Входите, — отозвалась она, вставая из-за стола встретить гостя, открыто заявлявшего о своей значимости. И сумела удержать на лице отработанное выражение деловитой доброжелательности, когда дверь распахнулась, и на пороге возник Драко Малфой.
Сказать, что это было неожиданно, значило не сказать ничего. После битвы за Хогвартс Гермиона не сталкивалась с Малфоем ни разу. Черты его расплылись в памяти белесым пятном, и само понятие «Драко Малфой» стало чем-то далеким и почти нереальным. Но сейчас он стоял в ее кабинете — застегнутый на все пуговицы, как его длинный черный плащ, — и разглядывал ее в упор, отчего в душе шевельнулось забытое раздражение. Она зачем-то взяла со стола чашку и поставила обратно.
— Здравствуй, Малфой.
— Грейнджер, — чопорно кивнул он в ответ, осматривая теперь ее маленький кабинет.
— Присаживайся. Выпьешь чаю, или сразу к делу? — К раздражению добавилось легкое беспокойство. Гермиона осознала, что живой Малфой спустя восемь лет с последней встречи — нечто большее, чем размытое пятно на задворках памяти.
— Сразу к делу, если не возражаешь.
— С чего бы мне возражать, раз ты уже здесь, — пробормотала она, садясь в кресло. За родным столом она почувствовала себя лучше. В конце концов, она на своей территории, и это Малфою от нее что-то нужно, а не наоборот. — Может, начнешь?
Он, наконец, опустился на стул, выпрямился и хрустнул пальцами.
— Я ведь могу рассчитывать на конфиденциальность, Грейнджер? — Малфой снова требовательно уставился на нее. — Так сказано в вашей рекламе. Я здесь поэтому.
— Разумеется, можешь, — Гермиона побарабанила по столу: его нервозность передалась и ей. Это раздражало все больше. — Мы не бросаем слов на ветер.
Малфой недоверчиво сверлил ее выцветшими глазами, и она начала закипать. А ведь он здесь еще и пяти минут не сидит. Старая любовь не ржавеет.
— Знаешь, Малфой, — ровно сказала она, пристально разглядывая его до отвращения аккуратную прическу, — настойка валерианы у нас в свободном доступе, девяносто пять кнатов за фиал. А если ты за чем-то посерьезней, то излагай. Я слушаю.
У Малфоя дернулась щека. Он расстегнул ворот, положил локти на стол и сплел пальцы.
— Мне нужна Селебра Вита.
Гермионе до сих пор казалось странным, что у ее ровесников появляются дети. Нет, она понимала — это естественно, но в голове не совсем укладывалось, что сами они перестали быть детьми. Эта инфантильность — а она считала именно так — ее удивляла: ведь они слишком рано повзрослели. Но, думалось ей, может, как раз поэтому? Может, они — по крайней мере, она, Гермиона, — проскочили какой-то важный этап формирования личности...
К первенцу Гарри и Джинни, новорожденному Джеймсу Поттеру, она питала смешанные чувства. Крохотный человечек, на удивление безмятежный и тихий, вызывал в душе нежность и волнение, но до сих пор Гермиона не могла привыкнуть к мысли, что Гарри и Джинни — отец и мать. Родители. Не могла соединить в голове их двоих и маленького Джеймса в одно целое. В семью.
Может, поэтому у них с Роном до сих пор не было детей.
Может, когда она наконец решится, все изменится...
Попытка представить отцом Драко Малфоя вогнала ее в ступор. Но вот он сидел перед ней и нервными пальцами, пронзительным взглядом, напряженной позой заявлял о своем желании им стать.
Как профессионал, она не должна была задавать следующий вопрос, но он вырвался сам собой.
— Почему ты пришел с этим ко мне?
Малфой скрипнул зубами.
— Ты только не думай, что мне это доставляет удовольствие. Можно сказать, я вынужден... Мне не нужна огласка. И, как ни странно, только в тебе я уверен.
Гермиона поняла, что последняя фраза его смутила, но продолжала молча наблюдать, как он злится, подбирая слова.
— В общем, я хочу заказать это зелье. Ты берешься или нет?
— Ну конечно, — ответила она после паузы. — Наш девиз: «Исполняем мечты».
— Прекрасно, — Малфой слегка растерялся. — Деньги вперед?
Гермиона покачала головой.
— Оплата по факту. Это тоже написано в нашем проспекте.
Малфой кивнул, пропустив мимо ушей намек на собственную невнимательность. Получив ее согласие, он как-то обмяк и выдохнул, расслабившись. Гермиона почувствовала легкий укол вины. Он всего лишь человек с человеческой проблемой, довольно серьезной притом. И он пришел за помощью, признав ее, Гермиону, лучшей в своем деле. Она догадывалась, чего стоило Малфою наступить на горло собственной песне, и ее раздражение поутихло, уступая место знакомому азартному интересу. За это она и любила свою работу.
— Ну что ж, начнем прямо сейчас?
— Что — начнем?
Облегчение на лице Малфоя сменилось недоумением.
— Хм... Ты знаком с процедурой приготовления Селебра Виты?
— Э-э... В общих чертах.
— Ясно. Не вникал, — ее спокойная уверенность слегка развеялась. Пришлось напомнить себе, что это работа, а Малфой — просто клиент.
— Тогда объясняю: в основу зелья входит... Так, Малфой, давай-ка проясним ключевой вопрос. По чьей... У кого из вас проблема?
Малфой побледнел, напрягся и, помолчав, выдавил:
— У меня. Колдомедики считают так, — поспешил добавить он. По тону было ясно, что сам он так не считает.
— Ясно, — Гермиона ободряюще улыбнулась, но вышло нервно. — Анализы с собой?
Малфой вытащил из кармана плаща аккуратные свитки.
— Значит, объясняю... В основу зелья в числе прочих компонентов входит твоя... сперма.
Малфой порозовел и воззрился на нее с немым возмущением. Гермиона развела руками.
— Иначе никак. Да не волнуйся, — добавила она с легким презрением, — я не буду использовать ее ни в каких иных целях, кроме твоих интересов. Это есть в договоре, который мы подпишем. Пункт пятый.
Она призвала из шкафа пергамент, коснулась его палочкой, и по бумаге побежали каллиграфические строчки.
Малфой фыркнул с независимым видом.
— И в мыслях не было. Где подписывать?
— Вот тут, справа. — Гермиона придержала пергамент пальцем. — Прочесть не хочешь?
Он дернул к себе лист, пробежал глазами текст, задержавшись на сумме, и размашисто расписался в указанном месте.
Гермиона невозмутимо подписалась со своей стороны, еще раз коснулась пергамента палочкой и протянула Малфою второй экземпляр.
— Я могу идти? — осведомился тот, пряча договор в бездонный карман плаща.
Гермиона подняла брови.
— А когда я получу материал? Ты же понимаешь, чем раньше начнем, тем раньше закончим.
— А... где ты предлагаешь мне это сделать? — Малфой неожиданно заинтересовался.
— Ну... Здесь.
— Серьезно? — восхитился он после недолгой паузы, расстегивая плащ. — То есть я сейчас могу раздеться, э-э-э... расположиться и заняться делом? Как удобно! Я тебе не помешаю? А твоя подружка — та, из зала, — не удивится?
Гермиона почувствовала, как щеки начинают гореть.
— Так, стоп. Боже... — она потерла виски. — Ну конечно же нет.
Малфой бросил плащ на спинку стула и снова сел, закинув ногу на ногу.
— Конечно же не помешаю или конечно же не удивится?
— Ты, наконец, развеселился, я смотрю, — заметила Гермиона, чтобы что-нибудь сказать, пока соберется с мыслями. Насмешливый взгляд Малфоя раздражал, сбивая с толку.
— Грейнджер, — уже второй раз он обратился к ней не безлично. По фамилии — девичьей фамилии. Как в школе. — Скажи, это со всеми так происходит или для меня исключение?
— Ты первый с таким заказом, — призналась она неохотно.
Малфой присвистнул.
— Понятно. Но ты должна была предусмотреть...
— Малфой, не вижу никаких проблем, — перебила она. Менторский тон последней фразы вывел из замешательства. — Мой кабинет — в твоем распоряжении. Я наложу необходимые чары и отлучусь по делам. Часа тебе хватит?
Он громко фыркнул, не сразу найдясь с ответом.
— Ты... Ты просто... Ну, Грейнджер! — на лице Малфоя появилось странное выражение: будто он был взбешен и в то же время боролся со смехом. Гермиона приняла еще более деловой вид.
— Ничего такого в этом нет. Ты не в курсе, очевидно, но... материал должен быть свежим, — только не краснеть снова! — и прислать его с совой или принести фиальчик не варианты.
Малфой оторопело молчал, таращась на нее. Пользуясь его растерянностью, Гермиона быстро призвала из шкафа пустой фиал и всучила Малфою. Несколько взмахов палочкой — и кабинет погрузился в полумрак, шкаф с папками обратился низким, мягким диваном, рядом появился столик с глянцевыми журналами. Малфой шумно выдохнул.
— Ну вот... Так лучше? — осведомилась она, незаметно вытирая об юбку вспотевшие ладони.
— Определенно, — пробормотал Малфой в каком-то помрачении, ошарашенно оглядывая преобразившийся кабинет.
— Отлично, — Гермиона не собиралась дожидаться, пока он опомнится. — Тебя никто не потревожит. Я вернусь через час.
Она взмахнула палочкой, зачаровывая дверь, и прежде, чем Малфой успел сказать хоть слово, вышла из кабинета.
Только там Гермиона позволила себе выдохнуть. Прислонившись к двери, она прикрыла глаза и почувствовала мелкую дрожь в пальцах.
Посетитель.
На пару мгновений она малодушно пожалела, что взялась за этот заказ, но лишь на пару мгновений. Тряхнув волосами, она прислушалась: за дверью было тихо. Хотя это ни о чем не говорило — Малфой мог сейчас орать и швыряться мебелью, чары не пропускали звук, — Гермиона успокоилась. Тихо улыбнувшись и покачав головой, она направилась в зал. Нужно предупредить Элен, чтобы не беспокоила посетителя, пока ее не будет.
— Привет! — Джордж помахал ей из-за прилавка и кивнул: «Подожди». В магазине, как обычно, толклась прорва народа. Гермиона улыбнулась в ответ и стала разглядывать яркую витрину с новинками.
Джордж Уизли. Человек, к которому Гермиона испытывала безмерное уважение и непреходящую жалость. Человек-половинка. Кто бы что ни говорил, она знала: близнец без близнеца — навсегда половинка. Джордж выбивался из сил, развивая дело, начатое с братом, и оно процветало. Лавка в Косом превратилась в большой магазин с филиалом в Хогсмиде. Джордж никогда никому не жаловался. И Гермиона никогда не заикалась о своей жалости, а и некому было. В Норе было заведено поддерживать и взбадривать, как бы ни била жизнь, но не жалеть. Гарри уже год как поселился в Годриковой впадине, твердо решив, что его сын должен родиться там. Гермионе не хватало Джинни — других подруг она не завела. Разве что Луна, но та сразу после войны уехала в Голландию и осталась там жить, бывая в Англии короткими наездами.
С Элен она тоже не могла говорить о Джордже. Вот только с молчуньей Сашей. Иногда. Задержавшись в лавке за полночь...
Странная девушка, о которой Гермиона почти ничего не знала, хотя та трудилась у нее не первый год. Но, как и ночные посетители, она питала к Саше странное доверие.
— Ты почему не на работе? — Джордж, как всегда, возник за спиной неожиданно, заставив Гермиону вздрогнуть. — Напугал?
— Есть немного.
— Извини.
На него невозможно было сердиться.
— Да что-то закопалась в счетах, устала немного. Посидим?
«Посидеть» у них означало выпить кофе, а иногда и пообедать в кафе неподалеку. Оно располагалось посередине между «Всевозможными волшебными вредилками» и «Снейком», так что это, по выражению Джорджа, было «по-честному».
— Можно и посидеть, — согласился Джордж и окинул взглядом торговый зал: шумные очереди, бойкие продавцы. Все шло своим чередом. — Пошли?
Он подхватил Гермиону под руку и галантно распахнул дверь.
С Джорджем они сблизились незаметно. Наверное, их объединила работа: открывая свою лавку, Гермиона много советовалась с ним, обретя в его лице неоценимую поддержку. В первые недели, пока она не убедилась в надежности своих девочек, Джордж заглядывал к ней почти ежедневно: перекинуться словечком, посмотреть, как идут дела. И от этого на душе теплело.
«Тебе необязательно работать, дорогая, — ненавязчиво намекала Молли, мечтая о внуках, — Рон и сам прилично зарабатывает...»
«Занимайся, чем нравится, если тебе это действительно нужно», — говорил Рон, не умея скрыть сожаление. Ему казалось, Гермиона не доверяет ему устраивать их безоблачное будущее, как положено мужчине.
И только Джордж понимал. Во всяком случае, она в это верила.
За чашкой зеленого чая, слушая болтовню Джорджа, Гермиона отметила про себя, что не задумываясь скрыла от него визит Малфоя. Обладая недюжинным запасом терпения, терпимостью Джордж Уизли не отличался. А Малфоев, мягко говоря, не любил. Совсем не любил. Ненавидел даже. Портить отношения с единственным, по сути, другом Гермиона не собиралась. Ложь — даже не ложь, всего лишь недомолвка, — претила ее природе, но... Слишком ясно виделась ей реакция Джорджа на такой рассказ. Нет, не станет она делиться.
Но выкинуть из головы Малфоя, оставленного в зачарованном кабинете, не получалось. Заметив в конце концов ее рассеянность и ответы невпопад, Джордж пригрозил, что если она еще раз посмотрит на часы, он трансфигурирует кусок сахара в банан и будет есть. Гермиона запротестовала, давясь смехом, — Джордж умел очень нетривиально есть бананы, и она опасалась, как бы он и впрямь не стал делать это на людях, — и засобиралась назад, в лавку. Джордж отпустил лишь взамен на обещание сходить в ближайшую субботу на квиддич с ним и Роном.
— Тебе надо развеяться, детка, — сурово заявил он, — ты плохо выглядишь. Такими темпами мне не удастся отбить тебя у Ронни — братец слиняет сам, а это уже неспортивно...
— Прекрати!
Из кафе Гермиона вышла, посмеиваясь, и улыбка все еще играла на губах, когда Элен с порога кинулась к ней с круглыми глазами.
А ветреная лондонская осень художественно разбрасывала по Косому переулку нарядные листья.
________________________
[1] Confido — «Я доверяю» (лат.)
[2] Celebra vita — «празднуйте жизнь» (лат.)
[3] Snake and Brier — «Змея и шиповник» (англ.), змея и шиповник — символы здоровья

— Ушел! — Элен таращила глаза и приплясывала на месте в крайнем возбуждении.
— Когда?..
— Да секунду назад! Вот прямо только что перед тобой!
Не проронив ни звука, Гермиона бросилась в кабинет и застыла на пороге. Комната вернулась в первозданное состояние — ни следа от той гламурной обстановки, что она создала для Малфоя перед уходом. Взгляд заметался по сторонам и остановился на столе: прямо посередине, на ее экземпляре договора стоял фиал.
Не сдержавшись, Гермиона выругалась. С момента, как она вернулась в лавку, не прошло и пары минут. Но когда именно ушел Малфой? Что, если...
Не додумав до конца, она вскинула палочку, срывающимся голосом произнесла заклинание и замерла. С полминуты ничего не менялось, а потом фиал, будто нехотя, замерцал фиолетовым. Гермиона шумно выдохнула. Торопливо наложив еще два заклинания, она села и уставилась на маленький пузырек.
— Идиот!.. — вырвалось у нее. Позади смущенно кашлянули. Гермиона вздрогнула и обернулась.
— Элен, боже, ты меня напугала!
Элен порозовела, но уходить и не думала: ее распирало любопытство.
— Кто это был?
— Ма... — Гермиона осеклась и усилием воли взяла себя в руки. — Марчелло... Бриони. Да, Марчелло Бриони, — она кивнула для убедительности и выразительно посмотрела на Элен, но та жаждала подробностей.
— Итальянец...
— Именно. Уехал в Лондон, чтобы не светиться. И ты, будь любезна, держи рот на замке.
Элен усердно закивала.
— Ты же знаешь, я могила! — Она приосанилась, давая Гермионе понять, насколько безгранично ей можно доверять. Гермиона серьезно кивнула в ответ и попросила вернуться в зал.
Когда Элен, преисполненная гордости от владения свеженькой тайной, важно удалилась, Гермиона заперла дверь, добрела до стула, без сил опустилась на него и шумно вздохнула. Взгляд остановился на фиале посреди стола, и она снова начала злиться. Ее всегда возмущало отсутствие логики в поступках людей. Что, если бы он не рассчитал, и она пришла чуть позже? Вряд ли Малфою хочется повторить все это. Или, может, он проверял ее пунктуальность? Гермиона чертыхнулась вслух. Ее бесило теперь и то, как он привел кабинет в порядок. Если он сделал это после... в общем, перед уходом, значит, здорово поднаторел в трансфигурации. Это преображение — не пустяковые чары, а весьма сложная, этапная мультитрансфигурация, предмет ее особой гордости. Никому из друзей еще ни разу не удалось обойти ее по времени. И вот черт знает откуда приходит Драко Малфой и взмахом палочки доказывает, что он не хуже. Малфой, чемпион по хвостатым кубкам на занятиях у Макгонагалл, едва не проваливший СОВ!.. Гермиона очнулась от мрачных размышлений и снова уставилась на фиал. Она успела с заклинанием. Значит, Малфой тоже все успел — именно в нужном порядке. Она еще пару минут сверлила взглядом флакон, а потом наконец встала и отправилась собирать с полок нужные ингредиенты. Первый этап варки Селебра Виты предстояло провести нынешним вечером, и на смену злости пришло приятное возбуждение. Как бы то ни было, у нее снова интересная работа.
Снова — вызов. И уж она постарается на славу, чтобы избавиться от Малфоя как можно скорее.
— Знаешь, шахматная логика и способность просчитать ходы разбиваются в пух и прах о твою работу, Гермиона.
Она вздрогнула и выронила перчатки.
— Господи, Рон! Как ты подкрался?
— Я не подкрадывался, — улыбаясь, Рон шагнул к растерянной Гермионе и подобрал перчатку. — Просто ты ушла в себя и ничего вокруг не замечаешь. Саша сказала, у тебя крутой заказ, — он напустил на себя озабоченный вид. — Если планируешь поселиться в лавке, я готов переехать и...
Гермиона рассмеялась.
— Рон, перестань.
— Не перестану. Я прождал тебя в «Золотом драконе» полтора часа. Думаю, что имею право порассуждать о твоей работе.
— О господи! Рон... Прости, — Гермиона залилась краской. Малфой до такой степени выбил ее из колеи, что она забыла про годовщину свадьбы. Что за черт!..
— Да ладно, — Рон обнял ее, и она прижалась щекой к его груди, вдыхая кожаный запах его любимой куртки. — Ну так что же это за работа, из-за которой ты готова здесь ночевать?
Гермиона смешалась. Третий раз за один несчастный день она вынуждена врать. Где Малфой — там ложь и неприятности, ничего не изменилось. Причем только здесь она? Гермиона подавила вздох.
— Иностранец. Довольно личный вопрос.
Рон поднял брови.
— Ну надо же. Надо думать, богач?
Гермиона кивнула с облегчением, видя, что Рон не настроен выпытывать подробности.
— Ну ладно, черт с ним, таким таинственным. Меня интересует другое, — его голос стал ниже и вкрадчивее. — Мы идем домой или, может, останемся здесь?
Гермиона подняла на него глаза, чувствуя, как щеки снова загорелись — на этот раз не от стыда. Иногда они так и делали: Рон приезжал за ней и... оба оставались в кабинете до утра. Так она натренировалась в преображении помещений несколькими взмахами палочки. В конце концов, это была их лавка.
— Ну так что скажешь? — Рон прижал ее крепче, поглаживая по спине. Его ладонь скользнула ниже и замерла, будто спрашивая разрешения. Гермиона порывисто вздохнула и прильнула к нему.
— Дома я предупредил, чтобы нас не ждали...
Ей даже не понадобилось преображать кабинет. Деликатная Саша никогда не тревожила их в такие вечера, и впереди была целая ночь — для них двоих.
И лишь позже, засыпая, Гермиона подумала, что диванчик, наколдованный ею днем для Малфоя, был куда удобнее того, на котором прикорнули сейчас они с Роном. Но колдовать не было ни сил, ни желания, и она лишь поежилась от дурацких мыслей, теснее прижимаясь к мужу.
В котле за стеной тихо мерцало остывающее зелье, таящее в себе часть Малфоя.
Наутро, ни свет ни заря проводив Рона на работу — в редакцию «Пророка», где он успешно трудился спортивным обозревателем, — Гермиона раздумывала, стоит ли поспать еще часок до пересменки девочек, и решила не ложиться. Она приняла душ, заварила себе чай и, завернувшись в плед, уселась на подоконник. В такой ранний час в Косом переулке было малолюдно: лишь хозяева лавок, магазинчиков и закусочных деловито спешили открывать свои заведения. В редкие дни Гермионе удавалось увидеть среди них Джорджа.
Он проводил ночи то там, то тут, и невозможно было угадать, откуда он появится наутро, одно было неизменно: он появлялся. И, заприметив Гермиону у окна, устраивал ей маленькие спектакли.
Сегодня Джорджа не было под ее окнами, и она улыбалась, думая о том, как пойдет с ним сегодня обедать и услышит завиральную историю о минувшей ночи. Или наоборот — правдивую, даже если неприглядную. Улыбка на ее губах увяла. У Джорджа не было постоянной девушки, зато было много непостоянных; легкий нрав и шальные глаза — рыжий балагур нравился женщинам и умел с ними обращаться. Но никакого желания связывать жизнь с одной из них Джордж не проявлял. Не то чтобы Гермиону это беспокоило, но ей хотелось, чтобы кто-нибудь изгнал из его глаз бесприютность, от которой так щемило сердце.
Она допила чай, сползла с подоконника и потянулась. Пора было браться за зелье. Мысли о Малфое омрачили легкий, нежный флер ее утреннего настроя, а Гермиона слишком ценила утренние часы, чтобы позволить этим мыслям завладеть умом. Интересно, озаботился ли он поиском каких-нибудь сведений о том, во что ввязался? Она склонялась думать, что нет, и на смену недовольству пришла мрачная веселость. Ладно, пусть он и отравляет ей жизнь, но то, что ему еще придется делать, утешит ее. Раз уж она в это ввязалась, надо довести дело до конца. Гермиона кивнула себе и, напевая для бодрости, отправилась переодеваться.
Полторы унции корня мандрагоры, четыре веточки аконита. Семь головок заунывника.
Письмо Малфою Гермиона отправила полчаса назад, и с тех пор душа была не на месте. Она, конечно, внушала себе, что он — всего лишь очередной клиент и, в конце концов, от нее зависит... Но все равно нервничала. И находила новые и разные причины для этого, методично нарезая ингредиенты. Если бы зелье сегодня не требовало присутствия Малфоя, Гермиона могла сейчас быть дома. Если бы этого зелья вообще не затевалось, она могла заняться другими делами. Если бы Малфой не был Малфоем, ей не пришлось бы изворачиваться, скрывая правду от Рона, Джорджа и даже Элен, придумывать этого придурочного богача-иностранца с проблемами. Марчелло Бриони — да кто это вообще?! Бриони... это ведь, кажется, дорогая марка магловской одежды? Бред, что только не всплывет в голове. Если бы...
— Ч-черт!
Острый серебряный нож соскользнул с твердого стебля и вонзился в палец. Гермиона прижалась к порезу губами, на глазах выступили слезы. Вот что выходит, когда голова во время работы занята черт-те чем, в сердцах выговорила она себе, шаря в аптечке одной рукой.
Залечив ранку, она несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, настраиваясь на работу и только, и вернулась к ингредиентам. У нее почти получилось выбросить из головы посторонние мысли, какая-то песенка замурлыкалась под нос... И в этот момент за спиной раздалось знакомое гнусавое: «Грейнджер?»
Гермиона подпрыгнула на месте и взвизгнула, выронив нож. На месте залеченного пореза зиял свежий — еще глубже.
— Я же извинился! — возмущенно нудил Малфой под руку, наблюдая, как она врачует многострадальный палец. Гермиона предпочитала отмалчиваться, опасаясь сорваться на нецензурщину, едва откроет рот. Сначала нужно успокоиться. Зелье требовало внимания и действий: через четверть часа — и ни минутой позже — Малфой должен положить в котел то, что принес. А кстати...
— Ты принес волосы?
— Разумеется, принес, иначе зачем бы я здесь?
— Хорошо, — может, если она сумеет обойтись минимумом слов, то и он не станет болтать и не задержится. — Приготовь их. Через... — она взглянула на часы, — тринадцать минут ты положишь их в зелье.
— Я?!
— Ты, Малфой, ты.
Нет, ни черта он не узнавал о Селебра Вите, кроме его цены.
— Знаешь, ты ничего не говорила о том, что собираешься выдергивать меня из дома — я, между прочим, завтракал с семьей, и это...
— Знаешь, что, Малфой, — взвилась Гермиона, теряя самообладание, — скажи спасибо, что я не выдернула сюда твою жену! Ты хоть что-нибудь знаешь об этом зелье? Ты что-нибудь видел в тексте договора, кроме суммы в конце?! Уверена, что нет, ни слова. Так вот сообщаю тебе, что в приложении номер один того самого договора — а твой экземпляр, между прочим, лежит у тебя дома, — по пунктам прописаны все этапы приготовления Селебра Виты и все, что требуется для успешного результата! — Хлопая глазами и открыв рот, Малфой напоминал детеныша гриндилоу с картинки из учебника по уходу за магическими созданиями за третий курс, злорадно отметила она и закончила: — Так что, будь любезен, просто делай, что тебе говорят, раз не удосужился разобраться, во что ввязался!
Она шумно выдохнула и замолчала, переводя дух. Ну вот, а собиралась обойтись минимумом слов.
Малфой ошарашенно моргнул и молча полез во внутренний карман плаща. Гермиона отступила на шаг и бессознательно обхватила рукоять палочки. Малфой вынул из кармана небольшой конверт и положил на стол.
— Что это?
— Волосы, — ровно ответил Малфой, не сводя с нее глаз. К щекам прилила кровь. Ну да, волосы... Она что, действительно на секунду решила, что он нападет? Гермионе стало стыдно за свою вспышку. Пусть он и тупой, поверхностный павлин, но ведь пришел за помощью, доверился — не кому-то, а ей. Может, стоит заказать табличку «Драко Малфой — ценный клиент», поставить на рабочий стол и смотреть на нее всякий раз, когда захочется его пришибить?
— Отлично, — так же сдержанно сказала она и снова посмотрела на часы, взмахнула палочкой и беззвучно наложила на Малфоя нужное заклинание. Тот открыл было рот, чтобы — опять! — возразить, но Гермиона коротко пригрозила Силенцио, и он благоразумно промолчал, решив, видимо, отложить возражения на потом.
— Давай волосы.
Хм, а когда Малфой молчит, не так уж трудно быть немногословной.
Он протянул конверт, где мерцали, окутанные защитными чарами, два светлых волоса: длинный и покороче. Гермиона внезапно представила Нарциссу. Ну невозможно было представить у Малфоя — жену.
Она кивнула и скороговоркой выпалила:
— Я накладываю заклинание, как только опускаю палочку — ты бросаешь в котел свой волос; я заклинаю зелье еще раз, опускаю палочку — ты бросаешь ее волос. Все ясно?
Малфой опять молча кивнул. Ох и выскажется он после... да и черт с ним.
Гермиона сосредоточилась и начала зачаровывать зелье.
Элен ловко расставила на столе кофейные чашки, исподтишка изучая клиента. Гермиона с трудом сохраняла присутствие духа. Перед приходом Элен у них с Малфоем состоялся короткий и странный разговор: выяснилось, что он не заморачивался со сменой облика, как она думала, а поступил проще и довольно неожиданно.
— Конфидо?..
Малфой поднял брови.
— А что в этом странного? Ты выдергиваешь меня сюда каждый день, так? Так. Не перебивай! — он остановил ее жестом, и она почему-то послушалась. Наверное, потому что ждала от него «выступления». — Я доверил тебе важное дело — интимного характера. Ты за него взялась, мы подписали договор. Чего ради мне маскироваться еще и от тебя?
Звучало здраво, спору нет. И Гермиона не могла объяснить, чем именно ее так потрясло его решение. Конфидо — отступление от классической установки, исключение в принципе действия маскирующих чар: все видели... Гермиона не знала, кого именно, проще говоря — Марчелло Бриони. Все, кроме нее — она видела Драко Малфоя и только. Все верно, просто Конфидо обычно применяли к близкому кругу: родные, друзья... И хоть это звучало разумно, в голове не укладывалось. Конфидо применимо лишь к одному человеку, и Малфой подвел под него Гермиону — это было еще удивительнее, чем пытаться представить себе его жену.
И сейчас ей было откровенно не по себе: она и Элен смотрели на Малфоя и видели разных людей — будто в комнате кривых зеркал.
— Что-нибудь еще?
Звонкий голос Элен выдавал любопытство, и Гермиона решила, что пора прекращать это рискованное лицедейство.
— Нет, спасибо, Элен. Возвращайся в зал, Айзек наверняка уже собрал очередь: он ведь не такой проворный, как ты.
Элен зарделась от похвалы и кивнула, неохотно забирая поднос.
— Если что-нибудь понадобится...
— Я непременно тебя позову, — перебила Гермиона, ослепительно улыбнувшись.
Элен шустро ретировалась, на прощание одарив Малфоя пронзительным взглядом.
— Напористая девица, — хмыкнул тот, когда дверь за ней закрылась.
— Немного любопытна, только и всего, — сказала Гермиона, уткнувшись в чашку с кофе. Лихорадочная нервозность ушла, сменившись непонятным сожалением.
— Когда ты вызовешь меня сюда в следующий раз и с чем?
Гермиона подняла на него усталый взгляд.
— Когда ты, наконец, изучишь инструкцию, Малфой?
Тот закатил глаза и прищелкнул языком.
— Почему я вообще обязан это делать? Разве ты не должна мне все разъяснить?
— Нет, — отрезала она и добавила для верности: — Прочти договор — убедишься.
— Грейнджер, ты вообще умеешь разговаривать? Или только читать?
— Так, — она стукнула чашкой о стол и поднялась со стула. — Думаю, разговор окончен. Боюсь, мне нужно работать, Малфой, ты ведь не единственный заказчик.
— О'кей, — он тоже встал, насмешливо глядя на нее сверху вниз. — Разумеется, тебе нужно работать. Если не ты, то кто?
Гермиона поняла, что если он не уйдет в ближайшие пару минут, ее, вполне возможно, хватит удар. Малфой тоже что-то понял по ее лицу и заткнулся, сосредоточившись на застежке плаща. Гермиона про себя честно отвела ему тридцать секунд и уставилась на перчатку с монограммой, чтобы отвлечься. Интересно, что видят другие? Вычурные вензеля? Буквы «М» и «Б», вышитые золотом? Она видела лаконичное «ДМ», гладким серым шелком на мягкой коже. Тонкие буквы сплетались, как змеи, и тем самым очень, по ее мнению, подходили Малфою.
Отведенные полминуты вышли, как раз когда он взялся за ручку двери.
— Жду сову, Грейнджер, — он отсалютовал ей и успел выйти за секунду до того, как она, плохо сознавая, что делает, схватила со стола любимую кружку: та была тяжелее кофейной чашки и очень удачно ложилась в руку...
Кружка уцелела. Взглянув на свои дрожащие пальцы, Гермиона аккуратно вернула ее на место, гордясь собой. Но не выпущенное на волю бешенство тяжело ворочалось в груди, мешая дышать, и в конце концов осело в голове — тупой ноющей болью. Часы показывали полдень.
Гермиона вздохнула и стала собираться на улицу. Работать она была неспособна — да и не было никаких срочных дел, как она сказала Малфою. Просто ей с чего-то захотелось показать ему свою значимость, и не менее страстно хотелось избавиться от него. Жаль, что не навсегда. Подойдя к окну, она ахнула: на тротуаре стоял Джордж и, улыбаясь, махал ей рукой. Гермиона радостно махнула в ответ и крикнула: «Сейчас выйду!»
Кажется, день еще можно было спасти. Накинув пальто, она заперла кабинет и поспешила к выходу, однако у дверей Джорджа не оказалось. Гермиона удивленно повернулась к Элен.
— Ты видела Джорджа? Стоял вот здесь минуту назад, — она указала на двери.
Элен озадаченно пожала плечами:
— Ушел!
— Когда?
— Секунду назад — прямо перед тобой...

Он появился внезапно — из маленького проулка между «Снейком» и примыкающим к нему магазинчиком для рукодельниц. Бесшумно выскочил позади и щекотно ущипнул за бока, как проделывал это в школе, притворяясь Фредом. И Гермиона, как и прежде, с визгом подскочила.
— Джордж!
— Гермиона! — передразнил он со смехом, и у нее не нашлось больше слов, потому что непонятно было: возмущаться или хохотать вместе с ним. Пока Джордж с явным удовольствием наблюдал за произведенным эффектом, она молча разглядывала его. Ветер топорщил рыжие волосы на затылке, конец небрежно намотанного полосатого шарфа свисал едва не до колен. Джордж оставался единственным из друзей Гермионы, кто продолжал носить школьный шарф — спустя столько лет. И она была уверена: делай это она, или Рон, или даже Гарри — никто не избежал бы косых взглядов и осторожных вопросов. Но Джордж Уизли плевал на общественное мнение, и общественное мнение почему-то покорно терпело. Гермиона невольно сравнила его с Роном: тот умел выглядеть брутально, а ее стараниями даже стильно, но — без небрежного шика, так присущего Джорджу.
— Ну, мы пойдем или постоим здесь еще, любуясь друг другом? Я, в принципе, не против: погода хороша.
— Куда пойдем? — встрепенулась Гермиона, выходя из задумчивости.
— Ты ведь куда-то собиралась, нет?
— С чего ты взял?
Джордж закатил глаза.
— Ты подошла закрыть окно и была в пальто. Замерзла?
Гермиона слегка покраснела.
— Ну... да. Да, собиралась. Знаешь, просто подышать, работала с утра.
— Да уж, — протянул он, осуждающе качая головой. — Ты с работы уже вторые сутки не уходишь, ты в курсе?
— Рон был со мной.
— О, как это романтично: годовщина свадьбы без отрыва от производства…
— Джордж, прекрати!
— Только и знаешь: Джордж, прекрати, Джордж, перестань…
— Да ладно, хватит, перестань!
— Вот видишь!
Гермиона рассмеялась, прикидывая про себя, сколько времени у нее есть, прежде чем зелье снова потребует вмешательства.
— Хорошо, перестала. Идем.
Немногие знали, что Косой переулок не просто переходит в другую улицу, и уж тем более не упирается в тупик, а заканчивается чудесным маленьким парком. И немудрено: вела туда заросшая плющом покосившаяся арка, на которой при большом желании и остром зрении можно было разобрать полустертые слова: «Безымянный сад». Но тому, кто не обманулся невзрачным входом и, движимый любопытством, проник под арку, открывался сказочный мир. Увитые дикими розами беседки, ажурные мостики через неглубокие ручьи, очаровательные холмы и узкие чистые тропинки между ними. Здесь никогда не бывало плохой погоды — по крайней мере Гермиона ни разу не попала под дождь, не видела туч и не замерзла. Кто создал это место, когда, почему оно было именно таким — она не нашла информации в открытых источниках, а копать глубже, против обыкновения, не стала, решив оставить Безымянному саду тайну, как часть его очарования.
— Итак, она…
— Замужем. — Джордж мельком взглянул на нее и снова сощурился на небо, жуя травинку. Гермиона прикусила язык, переваривая услышанное. Джордж не впервые крутил роман с несвободной дамой, и Гермиона не лезла с советами, однако про себя осуждала: рискованно и нечестно. Неправильно. Джордж, в отличие от нее, понятию «риск» придавал полярно противоположное значение, а отношения с замужними пассиями ценил за свободу от обязательств.
Гермиона подобрала в траве камень, обратила в клетчатую салфетку и стала выкладывать из сумки нехитрую снедь, прихваченную по дороге. Джордж наблюдал за ней из-под опущенных ресниц. Кусок пирога, пара яблок, тыквенный сок. Не то чтобы пикник — так, перекусить. Иногда они бродили по закоулкам Сада, но чаще просто сидели здесь, на зеленой поляне на берегу маленького холодного пруда. Здесь тоже была осень, и старый дуб, под которым развалился Джордж, ронял в черную воду листья-кораблики.
— У нее никчемный муж, которого она не любит, но вполне готова терпеть за деньги и имя, — монотонно произнес он. Гермиона взглянула на него, но промолчала. — Почему ты не говоришь мне, что думаешь об этом на самом деле? — Джордж рывком поднялся и сел ближе к импровизированному столу. Взмахом палочки он рассек яблоко на аккуратные дольки и захрустел, глядя на Гермиону.
— А что ты хочешь услышать? — она взяла целое яблоко и стала задумчиво перекатывать в руках.
— Не знаю. Правду. То, что ты об этом думаешь.
— О чем «об этом»? — она тряхнула головой, словно отгоняя муху, и выпустила яблоко из рук. — О твоей любви к разорению семейных гнезд? Ты уверен, что хочешь слышать мое мнение на этот счет? И неужели ты думаешь, что не знаешь его?
— Ты расстроена, — он дотянулся до ее локтя и тронул за рукав.
— Да, я немного расстроена, — Гермиона безотчетно покрутила кольцо на безымянном пальце. На внутренней стороне было выгравировано имя Рона, а на его кольце — ее имя. — Я расстроена, потому что ты дорог мне, и я не хочу, чтобы ты был одинок.
— Я не одинок, — улыбнулся Джордж, но она перебила:
— Ты понимаешь, о чем я. Ты не должен быть один всю оставшуюся жизнь. А порхая, как мотылек, от одного огонька к другому, ты не найдешь себе пары, Джордж, — она осеклась, испугавшись двусмысленности своих слов, но он снова потрепал ее по руке, рассеянно глядя куда-то вдаль, за пруд, за зеленый холм, за горизонт.
— Не надо дергаться, упоминая слова «пара», «двое», «половина». Я не инвалид, и со мной не нужно осторожничать, как с больным.
Его негромкий голос звучал ровно, отрешенный взгляд блуждал по траве, но Гермиона смотрела на его пальцы. Они словно жили отдельной жизнью, методично превращая аккуратные дольки в яблочное пюре и лохмотья кожуры. Пальцы-предатели. Она накрыла их рукой, и они замерли, а Джордж повернулся к ней.
— Что?
— Ничего, — Гермиона покачала головой и протянула ему кусок пирога. — Только не порти его, лучше съешь.
Джордж пару секунд смотрел на Гермиону, словно не понимая, о чем она толкует, потом улыбнулся и взял пирог.
— О'кей. И ты давай тоже.
Некоторое время они молча жевали, прихлебывая тыквенный сок, а потом скормили крошки уткам в пруду.
Иногда удавалось затащить сюда и Рона — и ему здесь тоже нравилось. Но все же он предпочитал квиддичные матчи.
В лавку Гермиона вернулась грустной, но отдохнувшей. Безымянный сад всегда оказывал на нее благотворное действие, успокаивал и снимал усталость. Она вспомнила деятельные пальцы Джорджа, терзающие яблоко. Ну вот и как бы она ему рассказала о Малфое? Ее раздражало, что Малфой, даже отсутствуя, пролезал в ее мысли и неожиданно показывался в неподходящие моменты. Хотя, разве были в ее жизни подходящие для него моменты?
Малфой-в-мыслях тащил за собой школьные воспоминания — ведь другого Малфоя Гермиона не знала. И это тоже не радовало: было, было там, далеко, в прошлом кое-что темное и неясное, о чем она давно запретила себе думать и почти уже забыла. Но появился Малфой, черт его дери, и скелет в шкафу глухо загремел костями. Шкаф...
Гермиона аккуратно поставила на стол, где тихо булькало в котле зелье, чашку с дымящимся кофе, присела и невидяще уставилась в окно.
Шестой курс — да, именно тогда ей начали сниться странные сны. Первым был тот, о подземельях мэнора, Темном лорде и Метке на руке Драко. После этого сна Гермиона полдня ходила сама не своя, вздрагивая при виде любого блондинистого слизеринца, — в каждом ей виделся Малфой, — а потом не выдержала и отправилась в Выручай-комнату, искать учебник Принца-полукровки. Сейчас уже и не вспомнить, почему он казался ей корнем зла. И вот там, в Выручай-комнате, с ней что-то случилось — или даже не там, она действительно не помнила. Она нашла дверь, а что было дальше — неизвестно. Очнувшись в полутемном коридоре, Гермиона поняла, что прошло несколько часов, но чем они были заполнены — она не знает. Это было ужасно, вот что она помнит до сих пор. Тогда она убедила себя, что дело в переутомлении и стрессе: это был нелегкий год. Впрочем, простых лет им в Хогвартсе не выпало. А вот после... После этот странный провал обрел новое значение.
Когда Рон лишил ее невинности, ей бы и в голову не пришло, что что-то не так, если бы не его неловкое замечание, которое открыло ей глаза: лишать было нечего. Проблема была не в Роне — он отнесся к этому довольно ровно, проблема была в ней самой. Смущенная и расстроенная, Гермиона была оглушена. В отличие от Рона, которого даже не стала ни в чем разубеждать, посчитав это ниже своего достоинства, она-то твердо знала, что никогда и ни с кем... Однако, факты говорили сами за себя. Спортом она особенно не занималась, все свои несерьезные травмы помнила наперечет. Оставалась вероятность врожденного дефекта, но, будучи дочерью врачей, Гермиона просто не могла бы об этом не знать. Тогда впервые она связала свое потрясение с тем провалом в памяти, и по спине пополз мерзкий холодок. Неужели кто-то воспользовался ею — в школе!.. — и не погнушался заклятием?
Разумеется, она ни с кем это не обсуждала, и со временем, наверное, сумела бы похоронить паршивые мысли глубоко в подсознании — все равно разобраться было уже нереально. Сумела, если бы не сны.
Они приходили редко, но запоминались — может, потому что были очень просты и, казалось, бессмысленны.
Лунный свет вырывает из темноты жуткую громадину Исчезательного шкафа, внутри что-то скребется, этот звук вгоняет в ступор, и она стоит, окаменев, и неотрывно смотрит, и слышит, слышит этот страшный шорох, а он все громче и громче, и вот уже звенит в ушах, и сейчас случится что-то страшное, окончательное, и остались жалкие секунды, но она их упустит и останется здесь, уже навсегда, навсегда... Все. Тишина, собственная постель, рядом Рон. Только сон, только проклятый шкаф — что в этом страшного?! Гермиона не понимала, но чувствовала связь Шкафа с тем днем, Днем Провала в Памяти. Шкаф привел в Хогвартс Пожирателей, но было что-то еще... Чей-то страх. Чье-то отчаянное одиночество. И она чувствовала их остро, как свои.
Запах пыли, душно, ей хочется выйти, но она не знает — как, где дверь; а перед ней раскрытая ладонь, призрачно-белая в голубом холоде лунного луча, и на ней птица, мертвая маленькая птица, просто воробей, только мертвый, и хочется закричать, пронзительно и отчаянно, но горло сдавило, и воздуха нет, нет, как нет выхода отсюда, никогда, никогда, никогда... Точка. Гермиона просыпалась в слезах, не понимая их причины, и давилась рыданием — зарывшись в подушку, чтобы не разбудить Рона.
Холодные камни пола, мантия комком на коленях, снова темнота и проклятая луна в высокое стрельчатое окно, и у окна — высокая худощавая фигура, она видит только спину, только черный силуэт, облитый зеленоватым светом, и хочет окликнуть, и боится сделать это, а незнакомец, будто услышав, медленно поворачивается, и она почти видит его лицо... Обрыв связи. Гермиона снова в своей спальне, но Рон не спит — обнимает ее за плечи и гладит по волосам, баюкает как маленькую, встревоженно заглядывает в глаза.
— Что с тобой?
— Плохой сон. Я кричала?
— Нет... Плакала. Так горько, так... — он не находит слов, а ей становится еще хуже. Потому что незнакомец из сна ее не пугает: он вызывает чувство фатальной утраты и невыносимой тоски. Что, что она, черт возьми, там потеряла? Эти сны — воспоминания? Кто-то показывает ей кусочки прошлого, которые никогда не сложатся в целую картинку.
Гермиона прижимается к мужу, крепко, как только может, и прячет зареванное лицо у него на шее, трется мокрой щекой о легкую щетину, ищет спасения и забытья.
И почти находит, и сны постепенно отступают... А потом приходит Драко Малфой.
Из транса горьких воспоминаний ее вывел звук таймера. Гермиона встала, неуверенно, как сомнамбула, взяла с полок нужные ингредиенты и механическими движениями стала нарезать. Странно, но сейчас рука ее была точна, и пораниться не грозило, хотя она вряд ли осознавала, что именно сейчас крошит. Ее несло по волнам памяти. Третий курс: казнь клювокрыла, насмешки Малфоя, ее отличный удар. Они с ребятами еще долго его вспоминали. В тот момент ее просто трясло от ярости, и сейчас все вставало перед глазами так ярко, словно было вчера. Гермиона аккуратно ссыпала в котел с зельем нарезанное, прикрыла крышкой, перевела таймер и лишь после этого бросила нож, бухнулась на стул и с силой потерла руками лицо. Она неравнодушна к Малфою, и так было всегда, с первой встречи. Она криво усмехнулась — еще как неравнодушна, — вспомнив порезанный палец, чайную кружку. Перчатку с монограммой. Гермиона потрясла головой. Пора ей самой попросить у Элен валерьяновой настойки. Ничего, Малфой ей — точнее, Селебра Вите, — не понадобится еще целых пять дней: приличный срок, чтобы привести нервы в порядок. А сейчас надо послать сову Рону, может, получится отправиться домой вместе. Она мечтательно вздохнула. Хотелось в нормальный душ и в свою постель; хоть и в лавке все это было, но дом есть дом. Всего два дня, а она вымоталась, словно работала неделю, и голова совершенно дурная: школьные воспоминания вместе с Малфоем и близнецами, казалось, вылезают из ушей, и Рон непременно ее разоблачит. Гермиона взглянула на котел с мирно дремлющим зельем и вышла в кабинет.
Сегодня задерживался Рон: сдавали пятничный номер. Убежала, шумно распрощавшись со всеми, Элен; неторопливо собрались и ушли Айзек с Даксом; появилась Саша, и они выпили кофе, наслаждаясь тишиной и покоем перед ночным наплывом — Саша называла это так, и Гермионе случалось убеждаться: она права.
В отличие от Рона, она не могла запросто явиться к нему в редакцию, как он в лавку. То есть Рон, конечно, не раз настаивал, что она может, но ей было неудобно мешать. Там вечно царил аврал, веселая паника и нескончаемый, какой-то фееричный бардак, из которого неведомо каким чудом вылетал в мир очередной свеженький номер «Пророка». Гермионе в редакции всегда были рады, но она чувствовала себя не в своей тарелке, предпочитая дожидаться мужа в лавке или дома.
— Сегодня хорошая выручка, — заметила она, глядя, как Саша копается в кассе. Та кивнула, соглашаясь. — В этом месяце с деньгами будет хорошо, — добавила Гермиона больше для себя, чтобы избавиться от нездорового ощущения связи с Малфоем. Это все воспоминания о дурацких снах — они окутали ее, как душное пыльное покрывало. Слишком много Малфоя в ее голове.
Он. Просто. Клиент. Точка.
Когда Рон прислал третьего патронуса с извинением, она с сожалением вздохнула и, наконец, засобиралась. Обернувшись у дверей, Гермиона случайно поймала странный Сашин взгляд — задумчивый и будто сочувствующий, — но та быстро отвела глаза и занялась витриной. Точнее, сделала вид, отметила про себя Гермиона, слегка растерявшись. Однако, спрашивать было неловко, от Саши таким путем ничего не добиться: замкнется и слова не проронит. Да и вообще — просто показалось. Она постаралась выбросить из головы глупости и твердо пообещала себе завтра взять валерьянки. Просить у Саши не хотелось: Гермиона боялась, что снова увидит этот странный взгляд, и это уже не покажется.
Попрощавшись, она вышла на улицу и с наслаждением вдохнула морозный воздух. Ночи стали почти по-зимнему холодны, намекая, что дневное солнце — лишь иллюзия, скоро зима вернет себе трон и завоюет мир. Как Темный лорд. На этом месте Гермиона поздравила себя с чемпионством по дурным мыслям по итогам дня, решительно шагнула в сторону выхода из Косого и тут же ахнула от неожиданности: он появился внезапно — из-за угла...

Фонарь осветил выступивший из темноты черный силуэт, и Гермиона вздрогнула. Ее охватило чувство дежавю: темная фигура в лунном свете из ее давнего сна. В полном смятении она отпрянула назад, но фигура сделала еще пару шагов и превратилась в Рона.
— Черт, как ты меня напугал! — дрожащей рукой она провела по лбу, стирая холодную испарину.
— Прости, — Рон торопливо подошел и обнял ее за плечи. — Я не хотел пугать. Это был сюрприз, — его голос звучал так покаянно, что Гермиона не сдержала улыбки, хотя сердце еще колотилось.
— Ну хорошо, ты прощен. Сюрприз удался, — у нее вырвался нервный смешок.
— Правда? — Рон заглянул ей в глаза и улыбнулся в ответ. — Смотри, что у меня есть, — он порылся в кармане и вытащил что-то, протянув руку под свет фонаря. Гермиона прищурилась, всматриваясь: три билета на квиддич. Она вспомнила вчерашний разговор с Джорджем и усмехнулась, покачав головой. Шустрый парень. Ну что ж, она пообещала.
— Отлично, Рон. Я как раз на днях подумала, что давно с вами не выбиралась.
— Да ладно? Ты правда пойдешь?
— А ты сомневался и все равно взял билеты?
Рон довольно хмыкнул.
— Ну, в принципе, я почти не сомневался: Джордж тебя сдал.
— Заговорщики, — рассмеялась Гермиона и спрятала билеты Рону в карман. — Идем домой? Ты устал и, конечно, голодный.
— Я ел, — запротестовал тот, но ей было известно, как питается муж на работе. Если вообще не забудет.
— Разумеется, ты ел, просто это было давно, а на дворе уже ночь. Идем домой...
Они обнялись и аппарировали в Нору.
Суббота прошла прекрасно. Гермионе было тепло и уютно в компании Рона и Джорджа, и даже ощущение, что Фред стоит в очереди за сливочным пивом и вот-вот подойдет, не отравляло чудесную атмосферу этого дня.
«Огни Барселоны»— команда с романтическим названием взорвала прошлый чемпионат, буквально растерзав соперников одного за другим. И вот теперь испанские звезды прибыли в Британию на отборочный матч одной восьмой финала Кубка Европы — такое даже Гермионе было жалко пропустить. А вот Гарри и Джинни приехать не смогли, хотя ждали и собирались: заболел малыш Джеймс. Прозаичная простуда, хвала Мерлину, но Джинни предпочла перестраховаться. Отчасти Гермиона была этому даже рада. Джинни на раз выудила бы из нее тайну о Малфое.
На трибуне она сидела между Роном и Джорджем и сначала молча краснела, когда в острых моментах — а их в игре было немало — оба вскакивали с мест и разражались трехэтажными тирадами в полный голос. Впрочем, вся трибуна хозяев поля вела себя так же, а кто-то и запасся файерболами из «Всевозможных волшебных вредилок». К концу матча Гермиона не помня себя вскакивала и орала не хуже прочих.
— Азартная женщина! — подмигнул Джордж, прежде чем ненадолго смыться под невнятным предлогом. Гермиона была уверена, что он играет на тотализаторе и, невзирая на победу гостей, не так уж сильно расстроен. Она одарила Джорджа укоризненным «я-все-про-тебя-знаю» взглядом и хихикнула, а Рон засмеялся и повлек ее к выходу.
— Подождем его на улице, выпьем еще по пиву, идет?
Настроение было прекрасным, несмотря на проигрыш «Паддлмир Юнайтед» на домашнем поле. Тем более, по очкам они вели — до тех пор, пока Родолфо Эмери, ловец «Огней», не схватил снитч уже в подмерзшей траве, в таком невозможном штопоре, что весь стадион ахнул в едином порыве, мысленно похоронив лихого испанца. Но тот поднялся на ноги, ослепительно улыбаясь, и небольшой сектор болельщиков из Барселоны взорвался победным ревом, зашелся боем барабанов и торжествующими воплями дудок.
— Не последняя встреча, — заметил Рон, отпивая сливочного пива, и Гермиона охотно кивнула, соглашаясь. — Теперь нам будет, наконец, кого противопоставить Родолфо в следующем сезоне.
Переговоры о трансфере Мирослава Билича из «Загребских коршунов» в «Паддлмир» велись с лета, и эта тема регулярно обсуждалась в Норе, так что Гермиона волей-неволей была в курсе дел.
Она тоже отхлебнула из бутылки, повернулась к толпе болельщиков, покидающих стадион, и замерла, едва не подавившись. По аллее, где под раскидистым деревом стояли они с Роном, неторопливо вышагивал Драко Малфой, ведя под руку стройную, высокую девицу в приталенной мантии, отделанной мехом — по мнению Гермионы, слегка не по сезону. Длинные светлые волосы, приметное кольцо — у Малфоя на руке красовалось такое же... Так вот она, его жена.
Словно почувствовав на себе взгляд, Малфой повернул голову в ее сторону и изменился в лице, но тут же справился с эмоциями. Сделать вид, что они незнакомы, ему удалось блестяще, лишь дернулась бровь, и только. А вот при виде Рона Малфою стоило усилий совладать с собой. Гермиона завороженно наблюдала за его лицом, по которому словно бежала рябь — как от ветерка по воде. Она не слышала, как он фыркнул, но рассмотрела, как раздулись его ноздри, и прищурилась, тяжело дыша. Малфой сверкнул глазами, отвернулся и что-то сказал своей долговязой спутнице. Та посмотрела в сторону их дерева и насмешливо скривила губы. Гермиона стиснула узкое горлышко, и бутылка, выскользнув из руки, упала в траву.
— Ты чего? — встрепенулся Рон, и до нее дошло, что все это время он продолжал говорить, а она не слышала ни слова.
Гермиона нагнулась поднять бутылку, а когда выпрямилась, Малфои уже скрылись из вида, затерявшись в людском потоке. Кляня себя за безалаберность и лихорадочно соображая, что ответить Рону, она не видела Джорджа: как он замедлил шаг и отвел глаза — увидев Малфоев со своей стороны; как перехватил ее взгляд, прикованный к претенциозной парочке; как перекатились желваки на его скулах.
Собравшись с духом, Гермиона открыла рот, чтобы выпалить чушь о том, как у нее на минутку закружилась голова, но Джордж ее опередил.
— Ну, вот и я! — он приобнял ее и Рона, подкравшись сзади и внимательно посмотрел сначала на нее, потом на него. — Вы заждались? Какие у нас планы на этот чудесный день? Устроим дебош в «Дырявом котле»? Отправимся постебать магловское кино?
Гермиона с усилием улыбнулась и покачала головой.
— Может, просто домой? Я могу испечь тыквенный пирог... или яблочный, — поспешно предложила она, видя демонстративное разочарование на лице Джорджа и удивление Рона. — А потом можно славно посидеть во дворе...
— А еще — перемотать пару клубков, или вымыть окна, или вычистить чердак, в общем, оторваться по полной, — с отвращением перечислил Джордж и возмущенно уставился на нее. — Грейнджер, я тебя не узнаю. Какого черта?
Он довольно редко называл ее девичьей фамилией, и это значило, что он настроен решительно.
— Ронни, где ты оставил ту очаровательную крошку, что верещала на трибунах громче нас? Она сейчас подойдет или мне пойти ее поискать, пока ты проводишь эту почтенную матрону в ее резиденцию и вернешься поразвлечься?
— Джордж, прекрати, — сердито оборвала его Гермиона, — она перед тобой. Просто предложила. Мало ли... может, Рон устал!
Она повернулась к мужу, словно ожидая, что тот действительно пожалуется на усталость, и она не будет выглядеть дурой.
Рон, озадаченно наблюдавший за их перепалкой, уверенно покачал головой.
— Ничуть я не устал, с чего ты взяла? Голосую за кино, а после можно и в «Котел», — он подмигнул Джорджу и на всякий случай примирительно улыбнулся Гермионе.
— Дай пять, братишка! — Джордж хлопнул Рона по растопыренной ладони и взглянул на Гермиону, задержавшись чуть дольше, чем требовалось, по ее мнению. Впрочем, она не придала этому значения: ее слишком занимала собственная реакция на Малфоя. Сказать честно, больше всего ей хотелось сейчас оказаться одной — наедине с бушевавшими внутри эмоциями. Она не любила чего-то не понимать, особенно в самой себе.
А еще было стыдно перед Роном. «Какого черта, — безмолвно взывала она к своей совести, пока они неторопливо шли к магловскому кинотеатру, — мне ведь нечего скрывать?..» Слово «скрывать» оказалось ловушкой, и Гермиона в нее попалась. Скрывать было что, и прибавлялось не с каждым днем — с каждым часом.
Кино, «Дырявый котел», Косой переулок и даже Лютный.
Нора, лавка, Безымянный сад. Рон и Джордж, Эмили и Саша, Дакс и Айзек.
Гермиона поймала себя на томительном ожидании четверга — дня, когда Малфой снова понадобится зелью.
В воскресенье она вместе с Молли затеяла масштабную уборку на чердаке — спасибо Джорджу за нечаянную идею. Артур сбежал в министерство, сославшись на неотложные дела, Рон с Джорджем тоже попытались соскочить, но не так успешно, и были сосланы в сад ловить гномов. Молли, ища объяснения ее неукротимой энергии, дипломатично поинтересовалась, не намечается ли прибавления в семействе. Гермиона отговорилась автоматически, совершенно не задумываясь, и снова нырнула с головой в уборку: она не могла сидеть на месте. В лавке, куда тянуло как магнитом, она не могла находиться тоже, раздираемая ожиданием встречи с Малфоем. Ее потрясла вспышка ревности, охватившая ее при виде Драко с женой после квиддича. Занимая себя всевозможными делами, она пыталась разобраться в собственных чувствах и мыслях, но выходило из рук вон плохо.
В понедельник вечером Рон пригласил ее в «Золотого дракона», и со второго захода у них получилось провести приятный вечер за вкусным ужином и бутылочкой хорошего вина.
Во вторник и среду Гермиона просто тихо сходила с ума, чем раздражала себя неимоверно. Селебра Вита готовилась идеально, как предписано, без сучка и задоринки — тем сильнее она нервничала, опасаясь испортить зелье ближе к финалу. Такого не бывало со школьных времен. Открывая лавку, Гермиона чувствовала себя достаточно уверенной для этого, и ни разу за годы работы так не переживала за результат. И еще кое-что ее настораживало: внезапно возникающее желание — даже не желание, порыв — схватить котел и выплеснуть тщательно оберегаемое содержимое на пол...
В четверг утром Гермиона появилась в лавке так рано, что застала Сашу, которая устало собиралась домой. До прихода Элен они успели выпить по чашке кофе. Гермиона болтала о пустяках: рассказала о субботнем матче и походе в кино, о вечере в «Золотом драконе», порхая от темы к теме. Саша слушала, кивая и уместно улыбаясь, как, впрочем, и всегда. Гермиона опасалась и ждала: не мелькнет ли в ее глазах то самое выражение странного сочувствия, но Саша словно задернула шторы на окнах. Тревожная мысль окончательно улеглась на дно души, и она отпустила Сашу отдыхать, тем более что каблучки Элен уже простучали по мощеному тротуару за окном.
Выпив кофе и с ней, Гермиона, наконец, заставила себя уйти в кабинет, проверить зелье — оно по-прежнему было в порядке — и отправить сову Малфою. В записке было всего несколько лаконичных строк, но они потребовали от нее полтора часа времени и уйму сил, и последнее было ужасно. Потому что теперь оставалось самое трудное: ждать. Реакции Малфоя и его самого — Гермиона не сомневалась, что вскоре он заявится сюда лично, и боролась с малодушным желанием сбежать. Но до обеда было еще далеко, а на столе скопились кое-какие бумаги, которые требовали ее внимания. Она попыталась сосредоточиться, но не вышло: мысли то и дело возвращались к Малфою. В сердцах Гермиона оттолкнула от себя пергаменты и с тоской уставилась в окно. Как это глупо, в конце концов: ее будоражит безудержная энергия, которую невозможно пустить в толковое русло. Она мерила шагами кабинет, не желая брать в компанию проницательную Элен с ее любопытными расспросами об иностранце, и даже к котлу с зельем старалась не подходить, памятуя о внезапных порывах его уничтожить. Благо Селебра Вите сегодня нужно было лишь время, но не ее участие. А вот завтра...
Дверь распахнулась так неожиданно, что Гермиона вздрогнула и выронила стопку пергаментов, которые снова взяла в руки, глубоко задумавшись. Документы веером рассыпались по полу, и она присела их собрать, но Малфой, бесцеремонно ворвавшийся в кабинет, ее опередил. Выхватив палочку, он резким взмахом заставил пергаменты собраться в стопку, взметнуться в воздух и звонко шлепнуться на стол.
— К черту твои бумажки!
Гермиона медленно поднялась, не сводя с него глаз, словно аврор перед свихнувшимся террористом. От глупого сравнения ей стало смешно, и она подавила желание выкрикнуть что-нибудь подходящее случаю, вроде: «Брось палочку и руки вверх!»
— В чем дело, Малфой? Ты забыл поздороваться, кстати.
— Ах да, мы ведь давно не виделись, — прошипел он, убирая палочку.
— С субботы, — вырвалось у Гермионы. В его присутствии контролировать себя было трудно, и она твердо решила, что поэтому так нервничала последние дни.
Малфой прищурился.
— Именно. Только — поправь меня, если ошибаюсь, — в субботу мы как бы друг друга не узнали, не так?
— Так-то оно так, — Гермиона начала закипать, — только своей жене ты как будто нашептал совсем обратное — поправь меня, если я ошибаюсь.
— Да ты наблюдательна, Грейнджер, и память у тебя хорошая, это работа так тренирует?
— Не жалуюсь, — отбила она, раздражаясь все больше. — И да, работа развила во мне полезные навыки, Малфой. Например, изучать бумаги, прежде чем поставить на них свою подпись.
Малфой скривился, будто куснул лимон.
— Хорошо, что ты сама перешла к делу. Ни к чему тратить время на идиотскую болтовню. Как ты это объяснишь?
— Что именно? — Гермионе стоило труда выровнять голос: она дрожала от ярости.
— Это нелепое условие: провести у тебя завтрашнюю ночь.
— Не у меня! Знаешь, Малфой, я устала тебе повторять: прочти договор. Я тебе не учитель, чтобы разжевывать прописные истины по нескольку раз.
Она понимала, что если сейчас даст волю чувствам и пошлет Малфоя к чертям собачьим, он может и расторгнуть пресловутый договор, но ее это почти уже не волновало — на фоне рисуемых в голове сладостных картин мести.
— Ты хотя бы представляешь, как я объясню это жене?
Гермиона опешила.
— Назови хоть одну причину, с какой стати я должна это представлять?! Проблема у тебя, а я пытаюсь ее решить! Ты уверен, что правильно оцениваешь ситуацию?
«Правильно оцениваешь ситуацию»?.. Это она сказала? А куда девалось готовое вылететь «Сгори в аду, Малфой, да не забудь прихватить с собой свою жену»? Гермиона мысленно поаплодировала своей выдержке.
— Ты невыносима, Грейнджер, — Малфой осуждающе покачал головой, всем видом выражая крайнюю степень утомления от бесполезных споров с тупой ослицей, ночей не спящей ради составления планов по сживанию его, Драко Малфоя, со света.
«А ты тщеславный идиот, неспособный признать собственную несостоятельность и на все готовый, лишь бы выглядеть идеалом, до которого тебе как до луны на метле».
Она прикрыла глаза, пытаясь сосчитать удары сердца, но кровь шумела в ушах, не давая сосредоточиться. Тем не менее, каким-то чудом взять себя в руки удалось.
— Слушай, Малфой... Если ты не в состоянии договориться с собственной женой, которая тебе так безгранично доверяет, просто захвати с собой думосбор и слей туда завтрашнюю ночь. Ты будешь здесь один, в кабинете; в зале — ночной продавец, она тебя не потревожит. Выспаться не придется, но ты уж решай сам. А если ты не явишься сюда завтра вечером в назначенное время, я просто уничтожу чертово зелье, и можешь не возмещать мне издержки. Лучше купи себе скоростную метлу.
— За каким дьяволом мне скоростная метла?..
— Да неважно, — Гермиона криво усмехнулась, представляя Малфоя, летящего к луне, с развевающимися жидкими волосенками и в ведьмовском колпаке. — Ты свободен. Я тебя не задерживаю. И повторять больше не буду, — добавила она, видя, что он собирается возразить.
Малфой поджал губы, встал и молча вышел, стукнув дверью слишком аккуратно, чтобы счесть это хамством. Но это было именно оно, и он знал, что она поймет правильно.
Глядя в пустоту, Гермиона постояла еще несколько минут, пока не обнаружила, что искусала щеку изнутри. Сначала вернулись сны, теперь — дурацкие привычки. Что за дерьмо.
Повинуясь порыву, она схватила пальто, выбежала на улицу, не взглянув ни на кого в зале, и аппарировала к воротам Безымянного сада. Минуя их с Джорджем поляну, Гермиона бежала вглубь рощицы, пока не подогнулись ноги, а тогда упала в прихваченную инеем траву и расплакалась.
Словно кто-то перевел стрелки на несколько часов вперед. Кажется, только что она вбежала в скрипучие ворота Сада, а теперь вокруг сгустились сумерки, грозя скорой темнотой. Гермиона вздохнула, чувствуя себя выпотрошенной, усилием воли поднялась и побрела к выходу. Хорошо, что это место так любит своих немногочисленных гостей: проваляйся она полдня на осенней земле в обычном лесу — уже приходила бы в чувство под присмотром спецов из Мунго. Вяло передвигая ногами и не думая ни о чем, она вышла в переулок и с сожалением прикрыла за собой ворота. Уходить не хотелось, в душе царил полный раздрай. Гермиона погладила прутья, бархатные от ржавчины, уловила за спиной шорох и резко обернулась.
Фонарь осветил выступивший из темноты черный силуэт...

— Джордж, — выдохнула Гермиона, прислоняясь спиной к решетке ворот. — Что... Что ты здесь делаешь?
— Я был в «Снейке», тебя там не оказалось; что тебя нет в Норе, я знал, — невозмутимо перечислил тот, — несложная цепочка умозаключений и неплохое знание твоей непостоянной натуры привели меня сюда.
Она слабо улыбнулась, опираясь на заботливо протянутую руку, и прошептала:
— Я совершенно без сил.
— Мадам желает продолжить путь на руках верного рыцаря?
Гермиона тихо рассмеялась, пихнув Джорджа в бок, и напомнила себе, с кем разговаривает. Она и рада была собраться, если бы не проклятая слабость. Словно все силы ушли в землю — вместе со слезами. Это беспокоило и настораживало, но даже думать над этим сейчас было физически трудно.
— О'кей, раз тебе получше, как я вижу, может, расскажешь, что ты здесь делала? Время не сказать чтоб подходящее, не считаешь?
Сквозь привычно шутливый тон звучала тревога.
Гермиона взяла себя в руки и, тщательно подбирая слова, начала отвечать:
— Я просто устала, наверное. В последнее время много работы... навалилось. Знаешь, то-се... Может, это просто осень. Погода не ахти...
Джордж бросил на нее косой взгляд, и она порадовалась, что в неверном свете фонарей не разглядеть ее заалевших щек. Ну да. Легкий утренний морозец, сухие, солнечные дни. Определенно не худшая осень в жизни. Навалилось работы? В ее отлаженном как часы заведении? Дурацкие отговорки, ясно как день. С другой стороны... Малфой, ночующий в ее кабинете. Не лучшая в мире тема для разговора с Джорджем.
— Ты же всегда любила осень.
Он же не уймется.
— Я любила не осень. Просто сентябрь для меня несколько лет подряд означал Хогвартс, друзей и волшебство. И день рождения, — добавила она, подумав.
— Ну, день рождения у тебя был до и будет после, — улыбнулся Джордж, и Гермиона ухватилась за брошенную соломинку.
— Ну да. А сейчас сентябрь прошел, и любить нечего, — вздохнула она, разводя руками.
Джордж снова странно на нее взглянул, но на этот раз в его глазах мелькнуло что-то новое. У Гермионы екнуло в груди. Господи, да что с ними со всеми, что происходит вообще? Странные взгляды, странные поступки, странные мысли. И она в эпицентре чего-то, подспудно назревающего, но еще скрытого непрозрачной завесой; а невидимый враг — в разы опаснее врага явного, ибо как бороться с невидимым?..
— День рождения и друзья, — сказала она, чтобы сгладить, наконец, этот неловкий момент. — Больше осень любить вроде не за что. Кстати, о днях рождения, — вспомнила она с облегчением, — Чарльз приедет к Молли на праздник?
Джордж фыркнул.
— Думаю, после всех сов, что она посылала ему насчет прошлогодней неявки, он уже сидит на чемоданах.
Гермиона подавилась смешком, закашлялась и, не сдержавшись, расхохоталась. В этот смех — до слез, до колик — вылилось все напряжение минувшего дня. Глядя на нее, засмеялся и Джордж. Так они и ввалились в Нору, задыхаясь и кашляя: смеяться в воронке аппарации — не шутки. И никому не стали ничего объяснять: ни ворчавшей Молли, ни Артуру, ни Рону, который появился следом за ними — после того, как тоже заглянул в «Снейк» и не обнаружил там жены.
— Как дела с нашим иностранцем?
Элен поставила на край стола поднос с чашками, кофейником и зеленой бутылочкой, присела на стул и с любопытством посмотрела на Гермиону.
— М-м? — отозвалась та, с трудом выныривая из задумчивости. Последние полчаса она просидела за столом, совершенно безучастно разглядывая витиеватое письмо о повышении арендной платы. Наш иностранец?.. — Все идет по плану, — Гермиона изобразила деловитую сосредоточенность. — Свое зелье он получит в оговоренный контрактом срок... И уберется домой.
Элен бросила на нее острый беличий взгляд и тут же опустила ресницы.
— Послушай, — она взяла с подноса бутылочку, — ты в последнее время немного напряжена и выглядишь усталой... Я попросила Айзека сварить тебе укрепляющее зелье, — Элен наполнила из бутылочки чашку Гермионы и подвинула к ней. — Давай-ка выпей. Это поможет.
Гермиона смягчилась, тронутая такой заботой.
— Спасибо, милая. Это то, что нужно, — она сделала глоток. — О, даже вкусно. Айзек молодец, передай ему.
— Обязательно, — сверкнула улыбкой Элен. — Когда закончится, принесу еще. Тебе нужно больше отдыхать.
— Отдохнем. Вот закончим с этим заказом, и все войдет в колею... — Гермиона осеклась. Допив зелье, она аккуратно отставила чашку и взглянула на часы. — Пора нашему гостю появиться.
Элен с готовностью кивнула и встала, забирая поднос.
— Если понадобится помощь — до девяти я здесь.
— Спасибо, — Гермиона благодарно улыбнулась Элен и проводила ее взглядом, не в силах отвести глаз от закрывшейся двери.
Скоро она вновь отворится, и появится Малфой. Больше всего на свете ей хотелось оказаться подальше отсюда. Но она не знала силы, способной сдвинуть ее с места сейчас.
...И все равно ему удалось застать ее врасплох.
По въевшейся привычке Гермиона решила перепроверить, все ли готово к предстоящей ночи — ночи во имя Селебра Виты. Собственно говоря, проверять было почти нечего: узкий серебряный нож, похожий на ритуальный кинжал, и котел с зельем ждали на столе в полном порядке. Недостающими ингредиентами были Малфой и волшебная палочка. Гермиона машинально нажала пальцем на кончик ножа, проверяя остроту.
Задумавшись, она не услышала негромкого стука двери.
— Так-так-так, Грейнджер, — прозвучало за спиной.
Она замерла, вцепившись в край стола.
«Так-так-так, Поттер!» — явственно всплыло в голове, и перед глазами пронеслись обрывки школьных будней. Гнусавое, торжествующее «так-так-так» означало неприятности и обещало беду. Школа, чертов Малфой, школа и он... Что-то еще с этим связано, что-то, постоянно ускользающее. Так-так-так — застучало в висках. Гермиона сжала пальцы в кулаки, унимая легкую дрожь, и повернулась к Малфою. Увидев ее, тот слегка изменился в лице, но все же договорил:
— И чем сегодня мне придется здесь заниматься?
— Займись самообразованием, не теряй времени, — буркнула она, пытаясь разобрать навязчиво лезущие в голову неясные воспоминания.
Неожиданно Малфой взмахнул палочкой и, глядя куда-то вниз, произнес:
— Эпискеи!
Гермиона почувствовала, как палец кольнуло и тут же окутало приятным теплом. Растерянно оглядев руку, она увидела исчезающий крохотный порез и потек крови.
— Тергео, — выпалил Малфой, еще раз поспешно взмахнув палочкой: кровь исчезла. Гермиона ошеломленно таращилась то на собственную руку, то на него. Она, видимо, укололась кинжалом и даже не заметила, но важно совсем не это. «Эпискеи», «Тергео»... у нее кровь. Это уже было!
— И не говори, что опять я виноват, — Малфой поднял руки, будто защищаясь. — Почему ты все время пускаешь себе кровь при виде меня? Это что, какой-то ритуал?
Ритуал... Темная магия... Незнакомые заклинания... Знакомый голос.
— О господи, — еле выговорила Гермиона, оседая на край стола, чтобы не упасть. — Господи... нет. Не может быть.
— Грейнджер, ты в себе? — Малфой обеспокоенно вгляделся в ее лицо. — О чем ты говоришь? С кем вообще ты разговариваешь?
Она неверяще смотрела на него во все глаза.
— Это был ты! Ты, черт тебя дери! Там, в Выручай-комнате!
Малфой побледнел и отшатнулся, опасливо озираясь на дверь.
— Где я был? Что ты несешь, Грейнджер, ты свихнулась, что ли? Ты слишком много работаешь.
— А ты слишком много себе позволяешь! — выкрикнула Гермиона, теряя остатки самообладания. Невероятно, но картинка сложилась — впервые за много лет; словно в темной комнате, где она блуждала, натыкаясь на углы, вспыхнул свет, и неясные тени обрели сущность. Она вспомнила.
...Тот давний сон — о подземелье Малфой-мэнора, где Драко получил Черную Метку, — наградил Гермиону манией почище, чем у Гарри, который как одержимый преследовал Малфоя весь шестой курс, подозревая во всех смертных грехах. Но в тот проклятый день она отправилась в Выручай-комнату, пропустив решающий квиддичный матч, вовсе не за ним — она хотела найти учебник Принца-полукровки. Однако нашла не книгу, а Драко...
— Я вспомнила, понял? Шестой курс, Выручай-комната — и ты, чинишь там этот проклятый шкаф!
Малфой сглотнул, облизал губы и прищурился.
— Ты, значит, вспомнила. Ну что ж, давай поздороваемся заново, Грейнджер.
Гермиону затрясло. Слишком много информации обрушилось на нее, слишком неожиданно. Слишком не вовремя.
...Они стоят друг напротив друга, по ее подбородку ползет струйка крови из-под лопнувшей корочки на губе. Той зимой простуды Гермиону просто преследовали. Она ждет нападения, но Драко удивляет. Он поднимает палочку и произносит: «Эпискеи... Тергео», заживляя ранку и убирая кровь. Она до сих пор помнит свой шок от его действий. Оказывается, она помнит... все это время помнила. Это пряталось в глубинах подсознания, запертое заклинанием Малфоя.
«Обливиэйт!» — и все обрывается. Нет Исчезательного Шкафа, нет шестнадцатилетнего слизеринца, произносящего черные заклинания, которых нет и быть не может в школьной программе. Нет мертвой птицы, знаменующей очередную неудачу Малфоя. Нет Гермионы, шарящей по его карманам в поисках пачки сигарет. Нет его рук, прижавших ее к каменному полу, нет шелковистых волос, щекочущих шею; нет его губ, касающихся ее лица.
«— Так что, Грейнджер? Что скажешь?.. Все еще хочешь, чтобы я тебя отпустил?..»
Всего этого нет, как и мантии, брошенной ей на колени, и худощавой фигуры на фоне окна, и криков, доносящихся со стадиона. Ничего не было — все развеялось, как дым малфоевских сигарет. Одним взмахом палочки уничтожен день из жизни Гермионы Грейнджер. А он — он ведь все эти годы помнил. Жил с этим — невозмутимо, не моргнув глазом. Прошел мимо, стряхнув пепел на ее школьную мантию. Гермиону захлестнула ярость, густо замешанная на горькой обиде.
— Поздороваемся? То есть мне пожелать тебе здравствовать? Почему ты не сдох в финальной битве, Малфой? Почему бы тебе не погибнуть в бою, как множество твоих и наших соратников? Почему именно ты выжил? Зачем?
Малфой побледнел еще сильнее, а на щеках загорелись алые пятна.
— Хочешь снова обсудить наших и ваших, Грейнджер? Хочешь поговорить о войне и наших ролях в истории?
— Нет! — вырвалось у нее. — Я хочу поговорить о нас! Почему ты сделал то, что сделал? Почему я?
— Да ну? Все я? Мне казалось тогда — я и сейчас уверен, — ты хотела этого не меньше меня!
— Не меньше?..
— Да! — Малфой тоже разъярился и перестал оглядываться на дверь. — Да, я хотел тебя, и по сей день себя за это ненавижу!
Он рванул застежки плаща и не глядя швырнул его на спинку дивана.
— Тебя, маленькую дрянь, дешевую выскочку, грязнокровку. Я не должен был, но хотел. Особенно, когда ты разобралась, наконец, со своими чертовыми зубами.
Он хмыкнул, а Гермиона глубоко вдохнула, чувствуя, что ей не хватает воздуха. Она не понимала, почему стоит и слушает эти внезапные откровения.
— Не то чтобы я испытывал недостаток в плотской любви, — он заметил, как она его слушает, и взял себя в руки, приняв высокомерный вид. — И когда я получил тебя — там, в Выручай-комнате, — мне вполне хватило. Я больше в тебе не нуждался.
— Восхитительно, — выдавила Гермиона. — Я в тебе вообще не нуждалась. Ты не имел права так со мной поступать, ты... ты...
Драко Малфой стал ее первым мужчиной. Она не знала, как произнести такое вслух, да что там — она не знала, как уложить это в голове и как жить с этим дальше.
— Да что ты, — усмехнулся Малфой, пока она подыскивала подходящие слова. — А тогда тебе понравилось. Я отлично помню и уж точно не ошибаюсь. Зачем ты явилась в Выручай-комнату, вместо того чтобы скакать на трибунах? Зачем, Грейнджер?
Гермиона поняла, что никогда не убедит его в своих истинных мотивах в тот далекий день. Да и сама уже не была уверена в них.
— Я искала не тебя, но доказывать ничего не собираюсь. Ты дрянь и подонок, Малфой, дважды: за то, что сделал, и за Обливиэйт после.
Он прищурился и снова по-змеиному облизал губы.
— Если ты действительно вспомнила все, то не можешь отрицать: я предлагал вариант оставить память. От тебя требовалось всего лишь честное слово — я готов был поверить.
«— Все, что ты здесь видела, ты забудешь, переступив порог. Ты никому и никогда не расскажешь ни обо мне, ни о птице, ни о… прочем. Я даю тебе один единственный шанс, Грейнджер, здесь и сейчас: ты дашь мне слово — и я ему поверю. Только здесь и сейчас. И поверь — ты его не нарушишь. Я жду…»
Да. Да, черт возьми, он оставлял ей шанс. Она сделала выбор сама. Потому что невыносимо было бы встречаться с ним день за днем в школьных коридорах и видеть равнодушный взгляд, скользящий мимо. Обливиэйт — и она снова не знает, что эти капризные губы могут не только брезгливо кривиться, уродуя бледное лицо; блеклые, вечно прищуренные глаза в темноте светятся, как у кошки; а руки умеют быть нежными, а взгляд — ласковым... Теперь, наверное, он смотрит так на свою жену. А она, Гермиона, какого-то дьявола снова помнит.
— Что же твой чертов Обливиэйт оказался так недолговечен?
— Ну согласись: для шестикурсника и несколько лет — весьма неплохой результат, — он внимательно присмотрелся к ней и вкрадчиво произнес: — Знаешь, если тебе так невыносимо сознавать, что ты потеряла, мы можем повторить. Обещаю, на этот раз Обливиэйт будет окончательным.
Остатки здравомыслия вопили Гермионе, что рукоприкладство недопустимо и безобразно, но она лишь мысленно отмахнулась, приближаясь к Малфою. В конце концов, она не собирается развязывать драку, но уж на пощечину имеет святое право.
Звук удара прозвучал пистолетным выстрелом. Только Малфой не собирался благородно подставлять другую щеку: он молниеносно схватил Гермиону за руки и швырнул на диван. И прежде чем упасть, она внезапно вспомнила о Джордже — наверное, просто потому, что за последние годы привыкла думать о нем в трудную минуту. Или он сам ее приучил, Джордж...

...Его руки по-прежнему были нежными. Когда он этого хотел.
Не дав опомниться, Малфой вцепился ей в плечи, придавил к дивану и просунул колено между ее ног. Гермиона билась, как кролик в силке, но унизительная поза вынуждала, извиваясь, тереться о его колено. В ушах шумело от ярости и возбуждения. Малфой наклонился так близко, что растрепавшиеся волосы касались ее лица, и прошептал:
— Здесь удобнее, чем на каменном полу, верно?
Гермиона задохнулась, проваливаясь в дежавю, как в Омут Памяти: от него пахло так же, как тогда.
— Пошел ты, — хрипло прошептала она, из последних сил сопротивляясь неизбежному, и Малфой грубо встряхнул ее, сильнее прижимая к дивану.
— Что, если нет, Грейнджер?
«Он издевается, — пронеслось в голове, — он играет со мной...»
Она чувствовала, как ускользает сознание, перед глазами повисла красная пелена, за которой маячила ухмылка — на тех самых причудливо изогнутых губах. Плохо сознавая, что делает, Гермиона потянулась к ним и ощутила, как Малфой напрягся всем телом и на мгновение замер, а потом стиснул ее в объятии. Он бесцеремонно скользнул языком по ее шее; впился губами в ямку над ключицей, и она откинула голову назад, не сдержав стона. Все как тогда, и даже это: она снова подчиняется ему, снова лишена разума и воли. Сквозь дурман, окутавший сознание, она силилась понять — почему? Но Малфой уже срывал с нее одежду, и его горячие пальцы на ее коже безжалостно изгнали остатки рассудка. Гермиона выгнулась навстречу, рванула рубашку, не обращая внимания на брызнувшие в стороны пуговицы, и жадно вонзила ногти в его спину. Малфой зарычал и выпрямился, подхватывая ее за бедра и резко подтягивая к себе. Она вскрикнула, когда он вошел в нее — резко и глубоко, — но его это не остановило. С каждым движением он старался проникнуть еще глубже, еще дальше, и Гермиона жаждала того же. Малфой перехватил ее руки, царапающие его бедра, и потянул на себя, поднимая ее с дивана. Она распахнула глаза, встретив его затуманенный взгляд. Малфой с силой провел ладонями по ее спине и резко насадил на себя — раз, другой, и еще, — пока она не вскрикнула, содрогаясь в оргазме. Мгновение спустя кончил и он, глухо застонав, и обессиленно откинулся назад. Гермиона распласталась на его груди. Ни единой мысли в голове — всепоглощающая пустота, вне времени, вне пространства. Она вдыхала солоноватый запах Малфоевой кожи и наслаждалась иллюзией, зная, что долго она не продлится. Блуждая взглядом по раскиданной одежде, Гермиона снова окунулась в свои новообретенные воспоминания. Вот она приходит в себя на жестком каменном полу Выручай-комнаты — странно, что та не подстроилась под них в определенный момент, ведь оба хотели одного и того же. Может быть, волшебное могущество в стенах Хогвартса все же ограничивалось школьными рамками приличия... Вот она видит силуэт Драко у окна на фоне сумеречного неба. Вот он медленно приближается, услышав ее возню, и бросает мантию ей на колени — прикрыться... Гермиону вдруг охватила холодная обреченность: что, если сейчас он снова поведет себя как Кай, плененный Снежной Королевой? Что, если...
Додумать она не успела. Словно почуяв напряжение, Малфой поднял руку и ласково погладил ее по голове. Гермиона замерла, как напуганный зверек, но рука никуда не делась: пальцы перебирали ее спутанные волосы, забирались под них, легко скользили по шее, заставляя покрываться мурашками. Она подняла голову и заглянула ему в лицо. Малфой смотрел на нее молча и без улыбки — словно не его рука ласкала ее сейчас.
Гермиона спрятала лицо у него на груди, совершенно не представляя, о чем говорить. Возможно, она предпочла бы, чтобы он встал, оделся и вышел, не говоря ни слова. Вышел навсегда. Рациональная ее часть хотела именно этого. Но другая половина, долгие годы похороненная вместе с воспоминаниями о ночи в Выручай-комнате, сегодня обретала очертания и воплощалась внутри первой, заявляя о себе. Эта темная половина, как тут же про себя окрестила ее Гермиона, хотела Малфоя еще и еще. Вот такого, как есть: мерзкого и подлого, наглого и невыносимого, а еще — нежного, страстного и непредсказуемого, выворачивающего ее наизнанку одним своим появлением.
Малфой опередил ее, прошептав на ухо несколько слов.
— Что? — выныривая из тревожных мыслей, Гермиона подняла голову.
— Есть у тебя здесь душ? — повторил он, усмехнувшись. — Я, знаешь, консервативен в вопросах гигиены. Заклинания заклинаниями, а все же лучше старого доброго горячего душа ничего нет.
— Есть... — она машинально кивнула на узкую дверь с матовым витражом.
— Ты позволишь?
Гермиона приподнялась, выпуская его из себя, и перекатилась на бок. Пошарив по дивану, она инстинктивно прикрылась тем, что нашла: это оказался его плащ.
Малфой снова усмехнулся и подчеркнуто неторопливо направился к душевой, давая Гермионе возможность разглядеть себя во всей красе. Лишь когда дверь за ним закрылась, она резко выдохнула, осознав, как была напряжена. Все тело истомно ныло, но на сознание обрушился беспощадный факт: она только что изменила мужу. Гермиона — Грейнджер — изменила — мужу. Как одна из тех дамочек, с которыми крутит романы Джордж.
Господи, как такое вообще могло произойти?..
Тупо глядя в пол, она слушала, как шумит в душе вода. Черт бы его побрал. Внутри разгоралось восстание — причем двустороннее: здравой части Гермионы Грейнджер и ненормальной. Это первая врезала ей под дых тяжелым и грязным словом «измена»; вторая — вторая только что трахалась с Малфоем в собственной лаборатории. И наслаждалась.
Машинально прижимая к груди плащ, она встала и медленно подошла к зеркалу. В нем отражалось бледное лицо с тенями вокруг блестящих глаз. Дрожащими руками она отвела со лба волосы и всмотрелась в отражение. Гермиона-разумная безмолвно осуждала ее из глубины потемневших глаз. Нет, увы: принять ее сторону невозможно. Только не сейчас, когда в метре от нее плещется голый Малфой. Гермиона-безумная? Что ж... кажется, пора познакомиться.
Шум воды прекратился, и Гермиону ударила волна паники. Сейчас он выйдет и увидит ее — дрожащую и нагую во весь рост. Такое точно не прописано в договоре...
Дверь душевой открылась, выпуская Малфоя. Он намотал на бедра пушистое голубое полотенце и выглядел забавно. Несколько секунд он молча смотрел на Гермиону со странным выражением лица, а потом предложил:
— Может, поменяемся?
До нее внезапно дошло, что его плащ до сих пор прикрывает ее наготу, и Гермиону бросило в жар — от мысли, что он сейчас может скинуть полотенце, и... Однако в следующее мгновение она обнаружила, что протягивает Малфою плащ.
— Отличная мысль. Давай полотенце.
Он помедлил секунду, а потом, вызывающе глядя ей в глаза, сдернул полотенце и небрежно протянул. Гермиона быстро подхватила его, не отпуская взгляда ниже Малфоева лица, и в два счета преодолела несколько шагов до ванной.
Лишь за закрытой дверью, пустив воду, она судорожно выдохнула и опустилась на дно душевой кабины. Горячие струи били по коже, заливали глаза и нос, и это как будто помогало прийти в себя.
* * *
— Кровь?!
— Да, кровь, что в этом странного?
Он задавал идиотские вопросы, она раздражалась — оба вели себя как обычно. Словно он просто пришел, и она стала объяснять, что от него требуется сегодня ночью. Словно не было дивана, и разбросанных вещей, и криков, и стонов... И душа тоже не было. Малфой не вламывался к ней, бесцеремонно вскрыв замок заклинанием; не прижимал ее к стене, не обращая внимания на протесты.
— Ты уколешь палец этим ножом, пустишь в зелье девять капель — ровно девять, запомни! Если все сделаешь верно, зелье покроется пеной и через минуту станет прозрачным.
— Я понял, Грейнджер. Не говори со мной, как с первокурсником.
После душа, превращенного Малфоем в совместный, Гермиона послала его к черту и отправила патронусов Рону и Джорджу, передав, что остается на ночь в лавке и не нуждается в помощи, а лишь желает сосредоточиться. О том, что с Роном предстоит как минимум серьезный разговор, а от Джорджа придется выслушать немало свежих мыслей об ее чрезмерной нагрузке, она решила подумать завтра. В сегодняшнем графике просто не осталось свободных строк.
— Я буду говорить с тобой, как считаю нужным, пока не удостоверюсь, что ты не пустишь мои труды книзлу под хвост.
— Не то чтобы я был идиотом, Грейнджер, но ладно, о'кей. Удостоверься.
Он выпрямился на стуле, как прилежный ученик, и окинул ее откровенно раздевающим взглядом. Гермиона швырнула на стол кинжал и отошла к окну, пытаясь собраться с мыслями. С момента, когда Малфой пересек порог лаборатории, как будто прошла вечность. Ей казалось, эта ночь никогда не кончится: время остановилось, и они двое останутся здесь навсегда, дожидаясь утра, которое не наступит. Дурацкое ощущение нереальности притупляло стыд и боль от свершившейся измены. Будто она проснется — и ничего не было. Только как она проснется, если утро не наступит?..
— Ты там уснула?
— А что ты хочешь, Малфой? Принести тебе кофе? — огрызнулась она через плечо.
— Я бы не отказался.
Она и спиной чувствовала, как он ухмыляется, это слышалось в его голосе, который вонзался ей в мозг, но вызывал мазохистское желание слушать снова и снова. «Говори, Малфой. Говори, тяни свои гадкие словечки, гундось, будто твой нос забит дерьмом, хами, идиотничай. Говори».
Кто бы ее спросил, зачем ей это надо.
— Ты перепутал двери, здесь не кафе. — Господи, что за хрень они несут? — И забудь о кофе и вообще обо всем, кроме воды, до трех ночи.
— Да ладно, — разочарованно протянул он, — ты не предупреждала.
— Так предупреждаю. А ты что, притащил с собой огневиски скоротать ночку? Малфой, мы ведь не в игрушки играем, в конце-то концов, — она, наконец, повернулась к нему. В голосе сквозили отчаяние и усталость. — Какого черта мы делаем?..
Он помрачнел и оперся локтями о стол.
— Не знаю. Просто... Черт, не знаю, что на меня нашло.
— Дважды, — съязвила она, не удержавшись.
— Это все ты — со своими воспоминаниями, — он злобно сверкнул на нее глазами. Гермиона не поверила: эта дрянь винит ее за собственные... преступления. Да, черт возьми, преступления; есть у них срок давности или нет, ей плевать.
«А ты как будто была не против — и тогда, и сейчас», — прозвенел в голове предательский голосок, который взбесил ее больше, чем все малфоевские выходки разом. Именно потому, что говорил правду.
— Ты все это начал, — процедила она сквозь зубы. — Ты, избалованный, наглый, жалкий сукин сын! Ты не был мне нужен никогда. Просто применил силу, ты же всегда должен получать то, что пожелаешь, правда, Малфой? Может, кровь у тебя и чистая, но мысли и желания — грязь! У тебя черная душа, и никакая кровь ее не отмоет.
Малфой дернулся, как от пощечины, и Гермиона мрачно возликовала.
— Ну почему же, — прошипел он, сжавшись, — может, я надеюсь отмыться твоей кровью. Грязной и правильной. Черная душа, грязная кровь — а ну как минус на минус да и даст плюс?
Гермиона вспыхнула, открыла рот и снова закрыла. Пошел к черту. Просто провались, ублюдок, провались в ад. Дай мне забыть о тебе и вернуться к жизни.
Она сжала и разжала кулаки, запрещая рукам трястись, и взглянула на часы.
— Без четверти три, Малфой. Соберись и приготовься.
Он будто сдулся: шумно выдохнул и обмяк на своем стуле.
— Извини.
Гермиона не поверила ушам.
— Что?
— Я сказал: извини, — повторил Малфой. Таким тоном он, наверное, обещал своим домашним эльфам хорошую трепку.
Гермиона скривилась. Что ж, сам факт извинения от Драко Малфоя стоит внимания. Как редкий артефакт. Но принимать этот нежданный подарок она не хотела, потому что не знала, что с ним делать. «Извини»? За все, что она вспомнила? За все, что уже не забудет, будь оно проклято; за давнее и недавнее прошлое; за то, что сделала она сама? «Извини»?! Это смешно.
— Ты готов?
— Да, — отозвался Малфой, закатывая рукава. Она придирчиво наблюдала, как он протирает пальцы дезинфицирующим зельем, не в силах отвести глаз, как недавно завороженно следила за пальцами Джорджа. Руки так много могут сказать о человеке, даже если он не раскрывает рта или несет какую-нибудь чушь. Руки не лгут.
Лицо Малфоя было непроницаемо. Пальцы — подрагивали, сгибались и выпрямлялись с легким хрустом.
— Не волнуйся. Будь аккуратен. Если хочешь, я буду считать вслух, — предложила она.
Малфой поднял на нее изучающий взгляд, помолчал и согласно кивнул:
— Давай. Так будет надежнее.
Гермиона отогнала ехидную мысль о том, как он только что расписался в собственной неуверенности, так как мысль была детской и дурацкой. А Малфой как раз серьезен, и это вызывало нежеланное уважение.
Оба, не сговариваясь, взглянули на часы: секундная стрелка, подталкивая минутную, подбиралась к двенадцати.
— Пора. — Гермиона сняла крышку с котла, и Малфой занес над ним руки. — Давай!
Серебряный нож без колебаний вонзился в белую кожу, и сразу выступила кровь. Малфой аккуратно надавил на подушечку раненого пальца.
— Раз...
Алая капля падает в зелье, расходясь разводами.
— ...два...
Селебра Вита становится бурым и начинает волноваться.
— ...три...
Зелье прошивает едва различимыми искорками.
— ...четыре...
На поверхности закручивается темная воронка.
— ...пять...
Воронка все глубже, красная капля летит прямо в центр.
— ...шесть...
Поглотив и эту каплю, воронка смыкается и исчезает, оставив глянцево поблескивать ровную поверхность.
— ...семь...
Кровь растекается на зелье, как на льду.
— ...восемь... Малфой, приготовься.
Кровь исчезает, словно впитываясь в зеркально-темную субстанцию.
— ...девять, все! Убирай руку!
Пару мгновений никто не дышал. Зелье проглотило последнюю каплю крови и не сразу, словно подразнив, тихо вскипело белоснежной пеной.
Малфой и Гермиона напряженно переглянулись и снова уставились на котел. Тиканье часов казалось грохотом. Пена начала медленно оседать, оставляя на краях котла исчезающие кружевные узоры. Спустя минуту в идеально прозрачном зелье отразились склоненные головы.
— О боже, — только и сумела пробормотать Гермиона, опираясь на стол.
— Я все сделал правильно? — в требовательном вопросе звучало глубокое волнение. — Была пена, и зелье стало прозрачным. Значит, все правильно, так?
Она подняла на него глаза и не удержалась от улыбки. Каким бы он ни был, сейчас Малфой выглядел ребенком, которому было чрезвычайно важно услышать, что он молодец.
— Да. Да, ты все сделал правильно.
Он благодарно улыбнулся и с облегчением вздохнул. А Гермиона, все еще улыбаясь, снова ощутила сильнейшее желание опрокинуть котел с идеальным зельем ему под ноги.
Чтобы увидеть, как перекосит его лицо и как задрожат его руки.
Которые по-прежнему были нежными.
Когда он этого хотел.

Это не могло долго продолжаться. Если на то пошло, это вообще продолжаться не должно было.
Зелью больше не нужно было ничье вмешательство, только время. Немного времени — три недели. Двадцать один день, в течение которого Малфою незачем здесь появляться.
Он ушел лишь под утро, когда начали заниматься первые рассветные лучи. Гермиону не тревожило, что Саша его увидит: во-первых, для всех, кроме нее, он по-прежнему оставался странным иностранцем с дурацким именем, а во-вторых... Саша — это Саша.
Она наблюдала в окно, как Малфой вышел на улицу, остановился и посмотрел вверх. Гермиона вздрогнула. На мгновение показалось, что сейчас он помашет ей, совсем как Джордж, но он, конечно, этого не сделал. Лишь едва заметно усмехнулся, не сводя с нее глаз. Она проводила его взглядом до самого поворота в маленький проулок, откуда было удобно аппарировать, и потрясла головой, пытаясь прийти в себя.
Остаток ночи они провели на диване. И немного на полу. А началось со стола, откуда ей так мучительно хотелось сбросить к черту котел с драгоценным зельем...
Гермиона-безумная ликовала. Гермиона-разумная впадала в отчаяние. Она не знала, как ей управляться с собой — такой. Странной. Чужой.
Гермиона села на стул и уронила голову на скрещенные руки. Дверь открылась без стука, деликатно скрипнув. Приблизились тихие шаги. На стол, коротко звякнув, аккуратно опустилась чашка, распространяющая дивный кофейный аромат. Шаги незамедлительно удалились. Еле слышно притворилась дверь.
Саша — это Саша.
И ничего не нужно объяснять.
— Тебе не мешало бы отдохнуть.
Рон сидел на пуфике у лестницы и настороженно вглядывался в лицо Гермионы.
— М-м, — невнятно отозвалась она, вешая пальто.
Сколько раз она делала это? Вешала пальто на один и тот же рожок, ставила туфли на одну и ту же полку. Сколько завтраков, обедов и ужинов провела в одной и той же кухне за одним и тем же выскобленным столом? Все это составляло ее жизнь: рогатая вешалка, полосатые коврики, скрипучая дощечка — седьмая от входной двери. Эта дощечка была, видимо, неким талисманом дома Уизли — так, по крайней мере, предположил, виновато пожимая плечами, Артур. Все махнули на нее рукой, и Гермиону это возмущало... поначалу. Сколько дней она билась над этой дощечкой? Рон сначала посмеивался, а когда перестал, Гермиона прекратила делиться с ним этой проблемой. Да, скрипучая дощечка, не признававшая авторитета Гермионы Грейнджер и плюющая на самые хитроумные заклинания, была проблемой. Она нарушала гармоничную картину мира и бросала вызов.
Чертова дощечка... Гермиона колдовала над ней украдкой, втайне от домашних. Потому что было уже странно так заморачиваться над подобной ерундой. Ну то есть все считали это ерундой, а Гермиона устала объяснять, насколько нет.
Сколько раз...
А сколько раз Драко Малфой имел ее на диване? А в душе?
Проклятье.
—? Гермиона, ты меня слышишь?
Рон не собирался довольствоваться ее неопределенным «м-м», а значит, диалога не избежать. Она вздохнула и попыталась сосредоточиться на том, что он говорит.
— Слышу. Ты же знаешь, я не могу сейчас: у меня лавка, у меня этот дорогой заказ...
— Ничего с твоим заказом не случится, — отрезал он, поднимаясь с пуфика. — Судя по всему, ты вложилась в эту работу слишком уж самоотверженно. Посмотри на себя.
Гермиона машинально бросила взгляд в зеркало. Ее безумное альтер эго развратно подмигивало в отражении: «Сколько раз?.. Сколько раз, дорогая, сколько разразраз...»
Она тряхнула головой, отводя глаза. Рон понимающе хмыкнул.
— Я как муж требую законного внимания, — он обнял ее за плечи и поцеловал в затылок. Гермиона усилием воли подавила желание отстраниться: ей казалось, что, несмотря на горячий душ, она насквозь пропахла Малфоем. — Пойдем, налью тебе чаю.
Она позволила ему увлечь себя на кухню, где витал коричный аромат — верная примета яблочного пирога. Гермиона безучастно наблюдала, как Рон возится с чайником, и старалась не разреветься.
Да, все это составляло ее жизнь: уютное тепло кухни, где она так редко готовила, но никогда не оставалась голодной; запахи пирогов. И глаза Рона, ее мужа, выжидающе-настороженные. Всегда. Он всегда ждал ? ее прихода и того, что однажды она не придет. А потом придет сказать, что уходит. Гермиона ведь не из тех, кто способен исчезнуть без объяснений, он это знал, и она знала. Они не говорили о таком — да и с чего бы? — но она чувствовала: он всегда ждет.
Боги, боги, Рон, не надо бояться. Твои страхи радостно призовут к тебе боггарта, и он обернется реальностью.
— Ну как? — с беспокойством поинтересовался Рон, глядя, как она отпивает чай.
— Замечательно, — Гермиона благодарно улыбнулась.
Чай и впрямь удался: пахнущий травами, и немного костром, и, в общем, летом, он успокаивал не хуже настойки Элен.
Рон довольно ухмыльнулся.
— Так что скажешь насчет отдыха?
Гермиона обреченно уставилась в чашку, ища ответ в рисунке чаинок.
— У тебя уже есть варианты?
— Ну, я думал, может, махнем на море? На пару недель?.. Ну хорошо, хотя бы на неделю, — поспешно исправился он, видя, как она меняется в лице. — Солнце, чайки. Пляж. Будем валяться на песке, ужинать в прибрежных ресторанчиках, собирать ракушки.
В его голосе, глазах, позе было столько надежды. Гермиона не выдержала и улыбнулась, сдаваясь. Может, и в самом деле поездка пойдет ей на пользу. Она заслужила отдых, в конце-то концов.
«Отдыха у моря заслуживают примерные жены, — вкрадчиво шепнул мерзкий голосок новообретенного безумия. ? Те, кто не изменяет хорошим мужьям не пойми с кем, в закрытом кабинете, наврав всем про цейтнот...»
— Заткнись, — беззвучно шепнула Гермиона, — заткнись ты, тварь.
— Прости, что? — озадаченно переспросил Рон.
— Отличная идея, — «повторила» она, вложив в голос максимум сердечности. — Когда отправляемся?

Ньюпорт неожиданно пришелся Гермионе по душе. Мелкая галька пляжа под расстеленным покрывалом вполне сходила за СПА-процедуры; парусные лодки сновали по волнам, украшая горизонт. Это место славилось приятным климатом: мягкая зима и нежаркое лето. Рай для любителей парусного спорта. Осень тоже вполне хороша, заключила Гермиона, твердо пообещав себе отрешиться от всех тревог и событий последних дней.
По утрам она просыпалась раньше Рона и любовалась им спящим. Он всегда спал очень крепко и тихо, едва различимо дыша; во сне беспокойная морщинка на лбу разглаживалась, придавая ему безмятежный вид. И Гермиона не видела его глаз — и извечного ожидания в них. А ведь это недоверие, грустно думала она, с нежностью разглядывая лицо мужа. Он так умеет любить, но так и не научился доверять.
Un-confido...
Невидимые пылинки танцевали в первых солнечных лучах, по номеру разносился запах кофе, заставляя Рона открывать сначала один глаз, принюхиваться и только потом открывать второй. Гермиона тихо смеялась и раздергивала занавески.
Днем они ели жареную индейку и паштет из вырезки в ресторанах на набережной, гуляли по зеленым паркам, бродили по базарчикам, выбирая сувениры на память; раз даже сплавали под парусом в открытое море. Гермиона ощущала себя девчонкой, отпущенной на волю птицей, больным, победившим рецидив. Она позволяла морю врачевать свои странные, невидимые раны и не вспоминала о Малфое. Ни днем, ни утром, ни вечером. Вот только ночи... Их ночи стали другими — для Гермионы.
Ее всегда коробила болтовня девчонок о том, кому, когда и что приходилось имитировать. И Джинни грешила этим, и даже Луна разок туманно призналась. Гермиона не то чтобы осуждала, но тихо гордилась тем, что у нее-то все по-настоящему...
Здесь, в Ньюпорте, она поняла: ей просто повезло. И везло долго, несколько лет, так долго, что лимит везения был, по-видимому, исчерпан. Она больше не хотела собственного мужа. Вероломно изменив ему с Малфоем, гребаным хорьком, как предпочитал называть его Рон до сих пор, — изменив всего раз, — она больше не хотела его как мужчину. Открытие потрясло ее, но не сразу. Сначала она искала причину в смене климата (ну да, они ведь уехали в чертову Африку), в накопившейся усталости (раньше она же никогда не уставала), в стрессе (стресс — это вам не какая-нибудь там война). Впервые, отдаваясь Рону, она не теряла мысли, а методично перебирала их, силясь побороть панику; при этом не забывала двигаться в такт и издавать нужные звуки в нужных местах, чем шокировала сама себя. Откуда в ней это? Неужели в женщине такое заложено на уровне инстинктов? Неужели все без исключения обречены на это — рано или поздно? Нет, скорее всего, это с ней что-то не так, и если не пройдет само, ей обязательно помогут в Мунго...
В терзаниях она неожиданно быстро уснула, и во сне пришел Малфой.
Проснувшись среди ночи, горячая и мокрая, Гермиона в ужасе поняла, что в Мунго ей не помогут. Потому что все с ней было в порядке. Два часа привычных и проверенных ласк мужа не разбудили ее, а несколько минут проклятого сна — где был тощий Драко Малфой со своими длинными пальцами и шелковой челкой — довели до исступления.
Гермиона осторожно поднялась с кровати, чтобы не разбудить Рона, хотя его не потревожил бы и сход лавины с крыши отеля, и, пошатываясь, побрела в ванную.
В зеркале отразилась Гермиона-безумная в полный рост, торжествуя и хохоча.
Она моргнула, отгоняя наваждение, и дрожащей рукой отвернула кран.
Малфой, черт тебя дери. Что с ней творится? Она не просто ненавидела его — так, что сердце сбивалось с ритма и тяжелело дыхание, — она боялась: себя и своих реакций на него. Проклятый... проклятая... Она прикрыла глаза, глубоко дыша, пытаясь остановить безумную мешанину образов в голове.
Малфой в плаще и перчатках;
плащ Малфоя на диване;
зелье пеной оседает на краях котла;
Рон болтает с Элен, поджидая Гермиону;
пальцы Джорджа крошат яблоко;
Рон протягивает ей билеты на квиддич в свете ночного фонаря;
Рон встречает ее в Норе, буравя своим ищущим взглядом;
Малфой толкает ее на диван и нависает сверху, шипя что-то...
Рука, не повинуясь отчаянному зову разума, прошлась по груди, задев сосок, заставив стиснуть зубы; скользнула по черному атласу халата и отвела подол...
...Малфой врывается в душ, замирает на мгновение, пожирая глазами ее всю — от влажных волос до пяток;
Малфой впивается ей в губы садистски-жестким поцелуем, душит зародившийся крик;
Малфой вжимает ее в стену душевой, его член упирается ей в поясницу, а его пальцы — скользкие, наглые — уверенно проникают туда, где все еще горит острое и болезненное желание, еще такое новое и чужое;
Малфой вскидывает ее бедра и насаживает на себя, вколачиваясь грубо и торопливо, не заботясь о том, что ее голова бьется о стену, и она не замечает этого; его мокрые губы на ее мокрых щеках, его волосы забиваются ей в рот — насквозь мокрые, но все же белые, белые до невозможности...
Тусклая лампочка нервно мигнула несколько раз, передавая неведомое сообщение. С тихим звоном лопнул стакан, и осколки ссыпались в керамическую раковину, расписанную садовыми цветами. Гермиона с придушенным стоном сползла на пол, рука бессильно упала с пылающего бедра. Рон никогда не доводил ее до стихийных выплесков магии. Малфою достаточно было присниться.
— Гермиона? — осторожный стук в дверь и тревога в голосе. Снова тревога, как и в глазах. Еще не остывшее возбуждение мгновенно обратилось вспышкой раздражения. — Гермиона, ты в порядке?
«Да, черт возьми, Рон, вот сейчас я в порядке. Я кончаю, видя Драко Малфоя во сне, а ты перестал меня возбуждать, представляешь, ты со всеми своими чертовыми страхами и заезженными ласками, со своими вечными тревогами — пе-рес-тал, слышишь, я не хочу тебя, господи, Рон, просто заткнись и уйди сейчас, уйди...»
— Я в порядке, Рон, — выдавила она, кое-как совладав с собой. — Встала попить воды и задела стакан спросонья. Тебе нужна ванная? Я сейчас выйду.
— Да нет, я просто услышал звон и решил... Извини, все нормально. Ладно, я спать.
Пара шагов, и его перестало быть слышно. В этом номере интересная звукоизоляция: она не слышит его шагов, а он слышит звон стекла. Стоял под дверью, что ли? Гермиона снова подавила гнев, поражаясь: что за бес в нее вселился?.. Она вынула из кармана палочку, вяло бросила: «Репаро» и вернула стакан на полку. Умылась холодной водой, вытерла лицо мягким полотенцем, тонко пахнущим лавандой, постояла с закрытыми глазами. Прислушалась к себе: гнев улетучился, внутри царила пустота. Ни Малфоя, ни Рона, ни ее самой. Космос, вакуум, черная дыра. Может, кто-то проклял ее? Открыв глаза, она безразлично оглядела свое отражение. Гермиона-безумная убралась куда-то в темные глубины души.
До поры до времени.
...До конца недели дни и ночи повторяли друг друга, как братья-близнецы. В Нору Гермиона вернулась отдохнувшей и вымотанной одновременно. Дела в лавке шли без сбоев; Джордж, как ни странно, по-прежнему крутил роман с той же мадам. Все это Гермиона воспринимала, улыбалась, раздавала сувениры, повторяла, как им повезло с погодой, — да, в Уэльсе не так много солнечных дней, и, похоже, все достались им с Роном... А в груди раскачивался безумный метроном, отсчитывая минуты до завершения варки Селебра Виты.
До встречи с Малфоем.
И когда Рон сообщил ей, что они приглашены на вечеринку, метроном ударил по ребрам изнутри — так, что перехватило дыхание. Ежегодная вечеринка «Ежедневного Пророка» была заметным событием в Лондоне, попасть на нее стремилось большинство мало-мальски известных светских фигур. Рон — как сотрудник газеты — принес целых три приглашения и раздувался от гордости: это было действительно большой удачей.
— Чувствую себя ВИП-персоной, — выделывался Джордж, — столько дел, столько дел... Не забыть бы забрать смокинг из чистки. Извини, мам, не смогу помочь тебе с покупками в субботу: у меня запись на маникюр горит, сама понимаешь...
Молли качала головой, сдерживая смех, а Гермиона отстраненно улыбалась, думая о новом платье. Внезапно ей захотелось купить новое платье и, возможно, новые туфли... и вообще захотелось на эту вечеринку. Ее давно так не тянуло выйти в свет, она не особенно любила звездные тусовки. Но метроном заходился будоражащей аритмией.

Клуб «Пачмент»[1] встречал гостей феерическим освещением и оглушал музыкой, вырывающейся басами из-за толстых стен и отдающейся в груди. Метроном Гермионы радостно откликнулся и подхватил безумный ритм, заставив бороться с дрожью в пальцах. Она возбужденно озиралась по сторонам, крепко держась за локоть Рона и постоянно ощущая присутствие Джорджа с другой стороны. Чем ближе они подходили к дверям, окруженным нереальным свечением, постоянно менявшим цвет, тем больше Гермиона чувствовала себя звездой с парой хорошо одетых секьюрити по бокам, и ничего не могла с этим поделать. Возможно, следует чаще выходить на люди, промелькнуло в голове, чтобы не приходить в такой дурацкий восторг от какой-то вечеринки, сборища богатых пустозвонов и...
Мысль оборвалась: Рон показал швейцару приглашения, и все трое оказались внутри.
Вечеринка обрушилась на них бурей звука, ураганом цвета, сиянием — драгоценностей, шампанского, блестящих глаз гостей и хозяев.
Гермиона взглянула на Рона — его запонки в виде драконов, привезенные из Ньюпорта, сверкали не хуже бриллиантов в диадеме какой-то пафосной девицы прямо перед ними; повернулась к Джорджу — тот держался с неповторимо пренебрежительным выражением завсегдатая подобных тусовок. Украдкой оглядев себя в огромном зеркале — алое платье-тюльпан, глянцевая волна кудрей на голом плече, — она сделала вывод, что они потрясающе выглядят, безупречно вписываются, и, может быть, стоит просто расслабиться и забыть обо всем, раз уж она здесь.
Подлетевший официант в причудливой изящной маске одарил каждого бокалом с искрящимся шампанским, Гермиона отпила, фыркнула от ударивших в нос пузырьков и рассмеялась. Джордж, незаметно ускользнувший вперед, обернулся и нетерпеливо махнул им рукой. Рон крепко обнял ее за талию и увлек за собой — в великолепный, сверкающий хаос праздника...
— Подумать только, какие люди, — раздалось над самым ухом, гнусаво-протяжно, до боли знакомо. — Я и не знал, что вы посещаете подобные места, миссис Уизли.
Гермиона вздрогнула всем телом, словно попала под высокое напряжение, и выронила бокал. Ударившись о мраморную плитку, он разлетелся вдребезги, а она просто стояла и смотрела на осколки, не в силах обернуться.
— Ну что вы так нервничаете, право, это всего лишь случайная встреча давних знакомых, миссис Уизли, — Малфой вышел из тени, шевельнул палочкой и спустя мгновение подал ей бокал — снова наполненный ледяным шампанским.
Гермиона безропотно приняла его и ополовинила одним махом, не сводя глаз с Малфоя.
Она не спросит его, какого черта он здесь делает, — глупее ничего не придумать. Ему в подобном месте самое место, скаламбурила она про себя, сконцентрировавшись на том, чтобы не упасть вслед за своим бокалом. Она была уверена, что так же разобьется вдребезги, но простое «Репаро» тут не поможет.
— Что же мы молчим, миссис Уизли, — продолжал вполголоса ерничать Малфой, исполнив учтивый полупоклон. — Вы шикарно выглядите, надо сказать.
Он тоже выглядел шикарно, чего уж скрывать. Гермиона невольно сравнила его с Джорджем: оба нарядные, изящные, и эта небрежная манера держаться...
Она быстро обернулась: Рон стоял в дальнем от нее углу, в окружении стайки девчонок в ярких нарядах — якобы спортивных фанаток, на деле поклонниц секс-символов от спорта. Заодно с ними юные фанатки почему-то обожали и Рона, а может, им действительно нравились его яркие, живые обзоры. В любом случае, Гермионе всегда льстило наличие у мужа маленького круга своих поклонниц. Джорджа не было в поле зрения.
— Неужели вы меня боитесь, миссис Уизли? — еще тише протянул Малфой, держась на дозволенном приличиями расстоянии. И ни дюймом дальше. — Я почти разочарован. Совсем недавно вы производили впечатление не только красивой, но и довольно смелой женщины...
— Заткнись, — прошипела Гермиона, не выдержав. Лицо горело, к глазам подступали слезы. Она молча возблагодарила полумрак клуба и бухающие басы музыки, иначе — она была уверена — он расслышал бы, как грохочет ее сердце, проклятый безумный метроном, зазвавший ее сюда. Прямо в западню, которой она так избегала... в которую так рвалась.
— Фу, это же грубо, миссис Уизли, — почти прошептал Малфой, по-прежнему держась вполоборота к ней, в-вежливые-мать-их-пол-оборота, и она парадоксальным образом слышала его шепот сквозь шум музыки и крови в ушах. — Где ваши манеры?
— А где твоя жена? — буркнула она, проклиная себя за вопрос, из последних сил удерживаясь от шага к нему.
— Полагаю, в обществе своих милейших знакомых, которых я на дух не переношу, — скучающе бросил он в ответ. — Позволю себе нескромный ответный интерес: а где ваш муж, дорогая миссис Уизли?
— Еще раз назови меня «миссис Уизли», и я выцарапаю тебе глаза, — выдавила она, еле сдерживаясь. Ее трясло — ей хотелось думать, что от злости.
Малфой, наконец, соизволил повернуться к ней и уставился в упор. Его глаза — светящиеся в темноте, как у кошки, — казалось, обожгли ей лицо.
— Как же мне называть вас, миссис Уизли, — вкрадчиво прошептал он, нимало не смутившись, — если вы крепко замужем, и как раз за Уизли? Тем-самым-Уизли, звездой спортивной колонки?
Взгляд бесцеремонно опустился ниже, обжигая теперь ее шею... грудь... и еще ниже...
Гермиона поперхнулась воздухом и поспешно отпила еще шампанского.
— Следишь за спортивными обзорами, Малфой?
— А как же, — он сдул белую прядку, упавшую на лоб, выбившись из аккуратной прически, — я люблю спорт. Жаль, что пишут о нем бездари вроде вашего мужа, достопочтенная миссис Уизли, но выбирать особенно не из чего, так что...
Время вдруг замедлилось и потянулось плавно, кадрами замедленной съемки магловского кинофильма. Вот она непринужденно отводит руку с бокалом в сторону, делает неуловимое движение, и в следующем кадре золотистое содержимое тягучей струей движется прямо в лицо Малфою...
Она могла выносить его насмешки над собой — черт знает почему позволяя это, — но не над Роном. Не над Роном, которого она... которому... она с этим ничтожеством...
Что-то взорвалось в атмосфере — а может, от ярости лопнул сосуд в ее голове? — и время вернулось к прежнему ритму. Гермиона с изумлением обнаружила свои запястья крепко, до боли, сжатыми Малфоем. Свободной рукой он развернул и толкнул ее в темноту ниши за их спиной и неожиданно выпустил. Гермиона споткнулась о какой-то пуфик у порога и рухнула на мягкий бархат круглой софы, издав задушенный вопль отчаяния. Опять, опять! Опять он хватает ее и швыряет, и снова его хриплое дыхание за плечом, и через мгновение он снова будет сверху...
Нет, ее трясло не от злости, кричало тело каждой клеткой. Ее трясло от желания — безумного, черного как ночь, как беспросветная депрессия, суицидально острого, смертельного желания. Трясло и разрывало в ожидании, в предвкушении.
Малфой резко задернул шторы алькова. Спустя миг его дыхание опалило шею, и Гермиона откинула голову с глухим стоном. Она не видела Малфоя, но ощущала его каждым дюймом кожи. Тяжесть его тела — уже узнаваемая, постыдно и яростно желанная, — вдавила ее в мягкий диван, и мир за шторами провалился в небытие вместе с Роном, Джорджем и вечеринкой; ошметки гордости и здравомыслия никчемным пеплом растворились в раскаленном воздухе.
— Ты действительно думаешь, что я явился сюда из любви к спорту?.. — тихий смех — такой привычный и всегда неожиданный. Дрянь, ничтожество... Он даже сейчас смеется над ней.
Вне себя, Гермиона вслепую рванулась на голос и впилась зубами в горячую плоть, молниеносно наслаждаясь беззащитной упругостью. Малфой охнул и резко втянул воздух сквозь зубы. Всего лишь плечо... ей хотелось вцепиться ему в горло.
— Ах ты, сучка, — прорычал он и дернул за плечи, опуская ниже.
Неописуемый дикий восторг овладел ею пополам с жаждой мести.
Это не могло долго продолжаться. Если на то пошло, это вообще продолжаться не должно было.
Последний крик сознания утонул в медном привкусе крови из прокушенной Малфоем губы.
___________________________
[1] Parchment — пергамент (англ.), аллюзия на магловский клуб «Paper»

Это не было похоже на безумие — это было безумием. Это не было сексом, это было войной: не на жизнь, насмерть. Они не стремились что-то друг другу доказать, они хотели друг друга уничтожить. Царапины, ссадины, укусы; ее волосы, намотанные на его кулак, его кровь у нее на языке. Шипение от боли и придушенные стоны.
За зачарованной шторой терпеливо ждал их мир, в котором Драко Малфой был примерным семьянином с респектабельным домом и красавицей женой. Мир, где Гермиона Уизли была верной женой и успешным зельеваром. Где они не встречались после школы. Мир-театр, мир-иллюзия. Единственная реальность сгустилась здесь, в горячем мраке алькова: боль, кровь, проклятия. И сведенные сладкой судорогой мышцы... и секундный обморок от невыносимого наслаждения... Концентрат жизни.
Гермиона выгнулась, выворачивая шею, пытаясь спрятать в бархатной подушке сдавленный стон. Малфой поймал ее за подбородок и, задыхаясь, выговорил:
— Кричи!
Она замотала головой, сотрясаясь в судорогах и жалобно поскуливая.
— Кричи! Я... наложил заглушающие чары... Никто не услышит... Кричи, мать твою, Грейнджер!
И она закричала — как раненая птица.
— О господи... — выдохнул Малфой и дернулся, вбиваясь в нее глубже, чем казалось возможным. — О боже-е, Грейнджер, черт тебя дери...
Еще один отчаянный рывок, и он со стоном обмяк, придавив ее всей тяжестью обессиленного тела. Никто и никогда не проникал так глубоко внутрь, думала Гермиона, уткнувшись лицом ему в шею, вдыхая запах его пота.
Никто и никогда... Во всех отношениях.
Малфой восстановил дыхание, перевернулся и вытянулся рядом, закинув руку за голову. Гермиона различила в темноте его острый профиль и смутные очертания бледного тела — до расстегнутых брюк, которые он не удосужился снять. Спохватившись, она ощупала собственное платье, пытаясь определить размер понесенного ущерба, и не определила.
— Когда ты успел наложить заглушающее? — спросила она для того, чтобы хоть что-то сказать.
— Я этого не делал.
— Что?!
— Ты так глупо сейчас выглядишь, Грейнджер, — она слышала, что он улыбается. — Наверное, такая же красная, как твое чудесное новое платье. Оно ведь новое, да?
— Скотина! — прошипела она сквозь зубы, вскакивая на ноги. В приступе охватившей ее паники пришла мысль о Роне, и сердце заныло. Он, наверное, ищет ее. Гермионе казалось, прошла целая вечность, ну или, по крайней мере, несколько часов. Наверное, ищет. И не дай бог найдет!
Она судорожно оправила платье и снова плюхнулась на круглый диван, силясь разглядеть, целы ли чулки. Разумеется, нет: как могли уцелеть чулки, если сама душа ее была разодрана в клочья? Гермиона нашарила палочку и принялась возиться с одеждой.
— Люмос, — прозвучало за спиной. Она вздрогнула, щурясь от света, но не обернулась. — Да не дергайся ты, — проворчал Малфой, поднимаясь с софы. — Неужели в темноте удобнее? Или тебе так противно смотреть на меня?
Гермиона молчала, раздраженная насмешкой в его голосе, и он продолжил, расходясь:
— А может, вам, миссис Уизли, кажется, что если оставить все в темноте, то ничего будто и не было, а?
Гермиона устало подумала, что уже не реагирует так остро на фамилию Рона в устах Малфоя. Следом пришла мысль о мысли — она сказала, пусть и про себя: «фамилия Рона». Почему она не отождествляет себя и фамилию собственного мужа — после стольких лет?!
— Ты не мог бы заткнуться, Малфой, я пытаюсь сосредоточиться, — до чего безжизненно это прозвучало. После... после Малфоя, как после свидания с вампиром, на нее накатывали жуткая апатия и бессилие.
— А, так тебе мешает свет? Хорошо, извини. Я все исправлю. Нокс!
Альков снова погрузился во мрак, и сразу после света он был просто непроницаемым.
— Черт, — выдавила Гермиона через пару минут, отчаявшись проморгаться и хоть что-нибудь разглядеть. — Зажги свет. Я не могу одновременно светить и колдовать.
Малфой поцокал языком.
— Без моей помощи не обойтись, Грейнджер? Или мне все-таки заткнуться, и посидим в темноте? Тебе придется сделать выбор.
— Господи боже, Малфой, ты нашел время для препирательств! Просто помоги!
— Ну хорошо, хорошо, только не ной, — он снова зажег свет на конце палочки, обошел софу и встал рядом, наблюдая, как Гермиона возвращает наряду первозданный вид. Она постаралась абстрагироваться от его присутствия и почти убедила себя, что это торшер. Тем более что Малфой любезно промолчал несколько минут. Она оглядела себя спереди, ощупала спину и нехотя подняла глаза.
— Посмотри на меня сзади — все ли в порядке?
— О, да с удовольствием. Повернись, — он отошел на шаг, умолк на мгновение, а потом прошептал несколько слов. Под лопаткой защипало и моментально прошло. Гермиона вспомнила эту ссадину и свое удивление насчет того, что Малфой царапается не хуже нее. Как чертова кошка.
— Все? — спросила она сквозь зубы вместо «спасибо». — Надеюсь, ничего не пропустил?
— Ты думаешь, мне интересно, чтобы твой недалекий муж заподозрил неладное и прикрыл твою лавочку? Мне нужно мое зелье.
Гермиону обуяла злость. И — ревность? Злость не на хамоватый тон и эгоистичный смысл, а на то, что здесь и сейчас, с ней, он ни на секунду не забывает, что ему нужно от нее. Зелье. Наследник. Которого ему родит его жена. Его жена, его семья, его сын... Или его дочь, какая, к черту, разница. Она, Гермиона, со всеми своими проклятыми терзаниями, риском и даже гребаными синяками от его пальцев, идет мимо, фоном, транзитом.
— Скажи, Малфой, — она повернулась к нему, дрожа от ярости, — а со своей женой ты ведешь себя так же? В постели? Ты выкручиваешь ей руки, таскаешь за волосы? Она лечит синяки каждое утро?
Он мгновенно замкнулся, поджав губы и скрестив руки на груди.
— Это абсолютно не твое дело, Грейнджер.
— Миссис Уизли, — звенящим голосом напомнила она.
— Не твое дело, — едва ли не по слогам повторил он.
— Как и мой муж — не твое! Почему, как ты смеешь себе позволять все это по отношению ко мне, какого черта?
— Ты хочешь этого сама, Грейнджер.
— Я тебе хоть раз об этом сказала?
— Зачем говорить? Все написано у тебя на лице. Твое тело говорит за тебя. Любой суд оправдает меня после пары думосборов.
— И ты разоришься на алиментах собственной жене!
— О, она обойдется мне дешевле, чем ты думаешь. И потом, дорогая, — Малфой прищурился, — ты же знаешь: в обществе на мужскую и женскую измену смотрят по-разному.
От его правоты к глазам опасно близко подступили слезы. Гермиона сглотнула и глубоко вдохнула. Не то чтобы ниже падать было некуда, но пока есть куда, она обязана удержаться. Перед Малфоем она не расплачется, пусть даже не надеется. Пусть проваливает ко всем чертям и упивается своей неуязвимостью, потому что ей и правда некому жаловаться — ни на него, ни на себя. Малфой снова прав: она хочет всего того, что он делает с ней; хочет до безумия, и само это желание причиняет ей боль, но от этого не исчезает, а лишь разгорается...
Малфой, следивший за выражением ее лица, неожиданно шагнул навстречу и коснулся локтей. Легко и осторожно — будто не он бесцеремонно выламывал их некоторое время назад.
— Эй, — он подцепил согнутым пальцем ее подбородок, заставляя поднять голову и взглянуть на него. Такое дружески-сочувственное «эй», вроде как они друзья навек, и ей грустно, а он сейчас утешит. Черта с два. — Взбодрись, Грейнджер. Ты же на вечеринке, в конце концов. Тебя ждут, ты не забыла? Иди же, повеселись, детка, — он наклонился и прошептал ей на ухо: — Если ты чувствуешь себя в плену, держу тебя там не я.
«Повтори это, когда в следующий раз будешь заламывать мне руки!» — едва не выкрикнула она, но удержалась, сцепив зубы. Все удачные ответы придут к ней после, когда она будет валяться без сна в супружеской постели. О да, тогда она разнесет Малфоя в пух и прах, уничтожит и заставит подавиться собственным сарказмом, но только потом. А сейчас — сейчас он снова уходит: усмехаясь, получив желаемое. Уходит победителем в очередном сражении их необъявленной войны.
А она остается ни с чем. Даже когда он появится в следующий раз, она угадать не в силах. Он уходит, и часть ее уходит вместе с ним. Он выцарапал, выгрыз эту часть, и из невидимо зияющей раны, пульсируя, вытекала кровь.
Он вышел первым. Непринужденно огляделся: расслаблен и в то же время начеку. Наглый кот, ворующий чужое мясо. Но это хорошо... Пусть ворует. Это только на руку. А что там наше мясо? Хотя, вернее было бы говорить о сметане, именно в нее она превратилась. Всегда такая твердая и принципиальная, такая до отвращения правильная Гермиона Грейнджер-Уизли трахается на вечеринке с Драко Малфоем под носом у собственного мужа. О боги, куда катится мир? Конечно, обыкновенная амортенция ее бы не взяла, а вот интересная модификация с добавлением толченого Латродектус мактанс[1] оказалась в самый раз... Верный глаз, твердая рука, точный расчет — вот залог успеха.
О, вот и она, героиня бульварного романа. Да, пожалуй, теперь ничего уже не требуется. Рыбка глубоко на крючке. Чего стоит этот потерянный взгляд, нервные движения; как пугливо она озирается по сторонам — словно ждет, что сейчас ее повяжут авроры и прямо из клуба упекут в Азкабан. Что ж, миссис Уизли, пора вам слететь со своего пьедестала. Давно пора. Остается лишь запастись шоколадными котелками и сливочным пивом и с удовольствием наблюдать за вашим головокружительным полетом.
Вниз.
— Кто это здесь у нас? Такой красивый и прячется?
Гермиона почти не удивилась, что именно Джордж нашел ее первым. И впервые в жизни ей было тревожно рядом с ним. Она боялась рассказать ему, что работает с Малфоем, теперь она с ним спит — боже всемогущий, а как ей не бояться?.. У нее возникло отвратительное чувство, что Джордж при желании способен прочесть ее как открытую книгу. В авроры надо было идти, а не торговать приколами.
Гермиона через силу улыбнулась, лихорадочно соображая, как объяснить свое отсутствие в последние — полчаса? Час? Она не знала, сколько прошло времени, ей казалось — вечность.
— А я... Я искала здесь... Элен! — она изумленно уставилась на помощницу, которая засверкала в ответ ослепительной улыбкой. «Какого черта ты тут делаешь?» — едва не вырвалось у Гермионы, но она вовремя прикусила язык. Она ведь только что ее искала, не так ли, ну так вот и нашла.
Элен тем временем подошла к ним, цокая нарядными каблуками сквозь гул музыки.
— Привет! Чудесная вечеринка, правда?
Гермиона кивнула, празднично скалясь и беспомощно придумывая, как не обнаружить свое удивление. Впрочем, болтушка Элен сама пришла ей на помощь.
— Я так благодарна мистеру Уизли за приглашение, просто слов нет, такое счастье быть здесь! Я видела Тиару Гринфилд и Элисона О'Корвина прямо как вас сейчас, представляете? Это невообразимо! Мне впечатлений хватит на год, да что там, я детям своим буду рассказывать, с кем тусовалась на одной вечеринке, — Элен захлебывалась от восторга. Джордж и Гермиона молча внимали, не имея шанса вставить хоть слово. — Жаль, Саша не смогла прийти, а ведь мистер Уизли и ей подарил приглашение, такая щедрость, он так добр, обязательно нужно найти его и поблагодарить. Вы не подскажете, где он сейчас? — Элен подождала секунду, пока Гермиона молчала как рыба, не зная, что ответить, и с любопытством повернулась к Джорджу. — Мистер Уизли, вы не видели мист... вашего брата?
— Бога ради, Элен, зови кого-нибудь из них по имени, у меня голова кругом от твоих Уизли! — выпалила Гермиона и поправилась, смешавшись: — Слишком много мистеров Уизли. — Две пары глаз с интересом изучали ее, и хотелось провалиться прямо сквозь переливающийся пол. — Короче, вы меня поняли, — она махнула рукой и нервно осмотрелась по сторонам. — Пойду найду еще шампанского...
— Да не надо никуда идти, — Джордж щелкнул пальцами, и возле них материализовался официант с подносом. Гермиона схватила бокал — ее прежний, кажется, остался валяться в темном алькове — и отпила сразу половину. Не лучший выход, но ей нужно было прийти в себя и хоть немного успокоиться. Кроме того, когда пьешь шампанское, можно не отвечать на вопросы, а Джордж явно намерен задать парочку. Нет, к черту. Надолго этого бокала не хватит, и ей просто необходимо побыть одной — хоть несколько минут.
— Я поищу Рона, — бросила она, разворачиваясь к Джорджу и Элен спиной, словно отражая атаку.
— А зачем ты искала Элен?..
Вопрос Джорджа повис в воздухе, словно не услышанный. Хвала богам за грохочущую музыку.
То, что ты ищешь, тоже ищет тебя — никогда еще любимое выражение Гермионы не работало так издевательски буквально. Сделав пару шагов, она врезалась в Рона, по-видимому, тоже искавшего и нашедшего.
— Хвала Мерлину, Гермиона! Спаси меня, — взмолился он, хватая ее за плечи.
Она взглянула на мужа в упор: раскрасневшийся, с растрепанными волосами, галстук сбился набок, в глазах пляшут искры смеха.
«Родной», — беззвучно произнесла она одними губами. В этом слове были чувства: благодарность, нежность — бездна нежности, — материнская тревога... И ни унции секса. А ведь еще совсем недавно был, и что? Где все, что было? Неужели так бывает — так быстро?
Она стремительно обняла Рона за шею и поцеловала в губы: крепко, долго, вспоминая недавние дни и словно пытаясь вернуть потерянное одним моментом. Ощутив на спине его теплые, сильные руки, она заглянула ему за плечо и увидела Малфоя. Да что там Малфой, ей показалось, будто весь зал пялится на них.
Глаза Драко — светящиеся, как нарисованные звезды под стробоскопами. Непонятная растерянность на лице Джорджа. Жадный взгляд Элен.
Мир завертелся вокруг, утягивая Гермиону в разноцветную воронку. Откуда это поганое чувство, что она пытается вернуть безнадежно утраченное и одновременно теряет едва обретенное? Это ведь ее законный муж, правда? А кто тогда этот надменный хлыщ, сверкающий своими замороженными глазами за спиной Рона? А франтоватый красавчик Джордж — какого черта он так странно смотрит на них сейчас? И как, пропади все пропадом, занесло сюда Элен, какие, на хрен, пригласительные?..
Господи, да что им всем от нее нужно, что происходит вообще?..
Гермиона изумленно ощутила, как пол уходит из-под ног, и последним, что она увидела, были огни ламп под потолком: красные и зеленые.
* * *
— Ну-с, кто ответит мне, какой компонент поможет избежать побочных действий от применения эйфорийного эликсира?
Гермиона тянет руку, и профессор жестом приглашает ее ответить. Он сегодня выглядит странно: что-то не так с его глазами. Будто кто-то проколол ему зрачки, и чернотой залило белки, их больше не видно — сплошная чернь. Это глаза чудовищной птицы... Глаза ворона. Гермионе становится не по себе.
Она встает, и слизеринцы как по команде дружно разворачиваются на местах и смотрят на нее. На их лицах — бледных, смуглых, розовых — те же вороньи глаза, маслянисто-черные и блестящие.
Она озирается на друзей — видит ли это еще кто-нибудь, кроме нее? — но все сосредоточенно водят перьями по пергаментам.
— Ну же, мисс Грейнджер! Что с вами? Вы проглотили язык? — Снейп, мигая птичьими глазами, требовательно постукивает палочкой по ближайшей парте.
Парализованная ужасом, Гермиона по-рыбьи разевает рот и не может произнести ни слова: не только от страха, но и потому, что ни черта не помнит. Абсолютно ничего не помнит об эйфорийном эликсире, ни единой зацепки. Она в панике скользит взглядом по лицам, обращенным к ней. Паркинсон, Нотт, Гойл... Малфой. Гермиона вздрагивает: его глаза не почернели — напротив, светятся, светятся как у кошки; и он по-кошачьи облизывается, глядя на нее. Гермиона завороженно следит за его языком, не в силах пошевелиться. Снейп опять раздраженно скрипит, но она не обращает внимания, сосредоточившись на Малфое. Она боится моргнуть и снова увидеть остальных — пустые черные дыры на месте их глаз. Почему, бьется в голове единственная мысль, почему он не превратился в ворона? Это ведь какое-то заклинание, и она вспомнит его, если очень постарается, обязательно вспомнит. Это так важно, понять — почему; важнее урока, отработок и баллов, важнее жизни.
Малфой медленно поднимается, так же игнорируя профессора, и приближается к ней. Слизеринцы по-прежнему неподвижно пожирают ее глазами. Гриффиндорцы идиотически прилежно прильнули к партам. Слова Снейпа превратились в сплошной неразборчивый гул. Гермиона слышит только Малфоя — когда он подходит к ней, останавливается на расстоянии шага и поднимает палочку.
— Ты забыла ответ, Грейнджер? Ты забыла? Или, может, ты не готовилась к уроку?
Глаза жжет оттого, что не она мигает, но молча смотрит, смотрит, смотрит на него, пытаясь бороться с нарастающим страхом.
— Хорошо, я тебе помогу, — Малфой переходит на свистящий шепот, — я тебя выручу. Я знаю одно заклинание, которого ты — ты, Грейнджер! — не знаешь, и я тебя научу.
Сердце колотится все быстрее, на лбу выступает испарина, Гермиона задыхается, но по-прежнему не может сдвинуться с места. Малфой поднимает палочку, и она не способна даже зажмуриться, ей остается лишь покорно ждать. Он произносит: «Конфидо!», и она вспоминает, да, вот же оно, то заклинание, что уберегло Малфоя от вороньих глаз; это оно дало ему власть двигаться, и говорить, и видеть; дало власть над ней. Все это молнией прошивает оживший мозг, и в этот момент классная комната наполняется шумом. Слизеринцы и гриффиндорцы слаженно, как солдаты, поднимаются с мест. Внезапно наваждение спадает, и первые снова обретают человеческий вид, а вторые — превращаются из китайских болванчиков в людей.
Галстуки — красные и зеленые, зеленые и красные; мантии, воротнички…
Гермиона в смятении оглядывает себя и с ужасом осознает, что она абсолютно голая, ее одежда испарилась, и все тело покрыто багровыми ссадинами — следами от зубов. И она знает, чьих.
И в десятках глаз, устремленных на нее, она читает то же знание. И на лицах, окруживших ее, блуждают оскалы.
А на лице Малфоя — улыбка.
И он отступает в сторону, освобождая проход…
* * *
— Гермиона! Гермиона, очнись, слышишь? Ты меня слышишь?
Она сощурилась от мелькающих огней, все еще часто дыша и не сразу сообразив, что лежит на полу... и снова одета.
— Что с-случилось?
Дар речи тоже вернулся, и, вспомнив недавнюю беспомощность, она передернулась.
— Ты в обморок упала, — Рон был встревожен, но не перепуган, из чего Гермиона сделала вывод: ненадолго. — Закрыла глаза и... сползла, я сразу не понял, что с тобой.
Она оперлась на его локоть и, покачнувшись, поднялась на ноги. Люди поблизости таращились на нее с любопытством и до отвращения напоминали жуткоглазых слизеринцев из ее дикого видения. Только Малфоя среди них не было. Она отвернулась и потерла виски.
— Гермиона, как ты себя чувствуешь? — Рон нелепо растопырил руки, страхуя ее, словно младенца, делающего первые шаги.
— Я в полном порядке, Рон, ты... — она попыталась улыбнуться, но договорить ей не дали.
— Думаю, лучше ей отправиться домой.
Гермиона обернулась и встретилась глазами с Джорджем. Он смотрел непривычно жестко — так, если бы знал о ней нечто такое, что она скрывала. По позвоночнику пробежал неприятный холодок.
— Может быть, я решу сама, уйти мне или остаться? — она достаточно овладела собой, чтобы голос звучал ровно, не выдавая внутренней дрожи. — Я же сказала: я в порядке...
— И все-таки, я считаю, лучше домой, — с нажимом повторил Джордж и добавил: — Вам обоим, — переводя взгляд на Рона. Так, словно ее здесь не было. Гермионой овладели гнев и растерянность.
— Правда, Гермиона, Джордж прав, — Рон обнял ее за талию. — Ты переутомилась, и неудивительно. Я тоже устал, честно говоря.
Гермиона возмущенно попыталась вырваться, но Рон удержал ее — осторожно, но неожиданно крепко. Она и сама устала — боги, как ее вымотал этот бесконечный безумный вечер!.. — но тот факт, что эти двое решали за нее, выводил из себя. Такое положение дел каким-то образом перекликалось с отвратительной беспомощностью, сковавшей ее в видении. Как вообще она умудрилась увидеть все это за несколько мгновений?..
Рон переглянулся с Джорджем и кивнул, аккуратно, но настойчиво увлекая Гермиону к выходу.
— Да какого черта! — воскликнула она, сдаваясь. Хотелось плакать и драться, но предательская усталость навалилась, захлестывая с головой. Зеваки расходились. Элен куда-то испарилась. Малфой исчез. Джордж оставался.
Лишь они с Роном покидали праздник, и Гермиона не знала, что сейчас было хуже — уйти или остаться.
Но она совершенно точно боялась остаться один на один с Джорджем.
Это не было похоже на безумие — это было безумием…
____________________________________
[1] Latrodectus mactans (лат.) или Черная вдова — вид пауков, распространённый в Северной Америке и ввезённый в Австралию и Океанию

Два дня. Два долгих дня неизвестности, с сухими горящими глазами и ноющим сердцем, в четырех стенах — родных и ненавистных. Два дня апатии и фальшивых улыбок, вопросов ни о чем и пластмассовых ответов. Два дня без Малфоя.
И без Джорджа — тот не появлялся в Норе после памятной вечеринки.
Повисшая неизвестность сводила Гермиону с ума. Мысли тупо бежали по одной орбите, не желая дать ей ни минуты передышки.
Когда она увидится с Малфоем?
Когда увидится с Джорджем?
И что, черт возьми, она скажет им обоим?
Рон пытался было уговорить ее заглянуть в Мунго, все еще беспокоясь о ее здоровье, но безуспешно. Гермиона была тверда как камень: с ней все в порядке. А минутное помрачение сознания — не стоящая внимания ерунда. Она давно не бывала на таких громких мероприятиях; шум, духота и перевозбуждение, и алкоголь, конечно же — только и всего. В конце концов Рон сдался, поверив и, как ей показалось, успокоившись.
Весь день после вечеринки он провел рядом с ней, и если бы не чудовище, сжирающее Гермиону изнутри, она наслаждалась бы этим днем. Раньше, тысячу лет назад, она любила такие тихие домашние выходные, когда лениво тикают часы, Рон задумчиво перебирает гитарные струны, валяясь на кровати, а с кухни тянет яблочным духом. Иногда под вечер приходил Джордж и тащил их куда-нибудь, а если нет — можно было сидеть во дворе и любоваться уходящим солнцем, болтая обо всем на свете, или сыграть в волшебные карты с Артуром и Молли, или просто читать что-нибудь любимое... А ночью — раз за разом познавать радость взаимной любви, даря друг друга нежной, искренней страстью.
А иногда — и об этом она не рассказывала никому — они с Роном играли в шахматы. На раздевание. Это была его идея, конечно же, Гермионе не пришло бы в голову так пошло уравнять шахматы с плюй-камнями, так она и сказала ему, но все-таки повелась... Рон не блистал одаренностью по всем статьям, не хватал с неба звезд, тем дороже она ценила его немногие таланты. В шахматах он был действительно силен. И когда попробовал поддаться, Гермиона разнесла его в пух и прах, желая выигрывать честно и никак иначе. Со временем она в полной мере оценила прелесть этой шальной задумки. С одной стороны, она совершенствовалась в величайшей игре всех времен, тренируя логическое мышление. С другой — поскольку Рон почти всегда побеждал, доска частенько оказывалась на полу, а фигуры приходилось потом собирать по углам при помощи Акцио. Он находил безумно сексуальным зрелище голой и сосредоточенной Гермионы за шахматной доской. Сказать честно, он тоже нравился ей в таком виде; хотелось бы еще почаще оставлять его без трусов первым...
И это было правдой, ее настоящим совсем недавно. Ее жизнь была простой, а душа — чистой, пока Малфой не вскрыл запыленные замки и не показал Гермионе, что на самом деле там хранилось все годы без него.
В эту субботу не было ни шахмат, ни гитары, ни книг. Большую часть дня Гермиона тупо лежала на кровати, притворяясь дремлющей, а Рон просто был рядом — притихший и задумчивый. А в воскресенье, когда Гермиона проснулась, его уже не было. Она не слишком встревожилась: иногда он и по воскресеньям забегал в редакцию, но обычно предупреждал накануне. А может, готовит ей какой-то сюрприз?..
Чувство вины напоминало боль от невралгии. Эта боль может означать проблему где угодно — в сердце, в мышцах, в позвоночнике. Так или иначе, она грызет и грызет, мешая дышать, и не позволяет игнорировать себя.
Зато отлучка Рона избавляла от необходимости смотреть ему в глаза. Гермиона была уверена: там отражался Малфой, который снился ей всю ночь. Это не было жутким видением, как в клубе, просто сон — без начала и конца. Просто Малфой: сверху, снизу, рядом... вокруг. Малфой, заполнивший мир и ставший миром, потому что ничего, кроме него, она не видела, не слышала и не осязала.
В доме было тихо: Молли с Артуром еще накануне отправились погостить в Годрикову впадину. Ни Рона, ни Джорджа — тихо и пусто.
Пусто без Малфоя.
Гермиона взвыла, зарылась лицом в подушку и замерла, прислушиваясь к себе. Раньше она не замечала своего сердца: бьется и бьется, все ровно. Все нормально. Теперь она постоянно слышала его, и каждый удар отдавался болью, словно сердце работало с перегрузками, как минимум за двоих.
Нет, она не переживет этот день, если вот так — в тишине и напряженном ожидании. Почему бы не притвориться, будто все как раньше: обычное утро обычного воскресенья, обычная Гермиона. Просто притвориться, и плевать.
Спустя полчаса она покинула Нору, и дом погрузился в сонное ожидание, лишь ветер слабо шевелил цветастые кухонные занавески.
Гермиона брела по Косому переулку, не в силах решить: хочется ей попасть в лавку как можно скорее или наоборот — до дрожи страшно. Она проникла в переулок через «Дырявый котел», как много лет назад, когда впервые приехала сюда с родителями покупать учебники для Школы чародейства и волшебства. И палочку, и мантию, и котел. Это было восхитительно, но сильнее всего Гермиону очаровывали и манили волшебные книги. Книги дарили ей целые миры, новые жизни, ответы на множество вопросов, вот только на сегодняшние ответить не могли — ни волшебные, ни обыкновенные. Или она читала не те книги.
Косой переулок не был бесконечным. Оказавшись перед лавкой, Гермиона увидела через стеклянную витрину пропавшего мужа. Рон стоял, облокотившись на прилавок, и болтал с Элен. Та положила голову на скрещенные руки и смотрела на Рона снизу вверх, ее лица Гермиона не видела — только блестящие белокурые волосы, живописно рассыпавшиеся по прилавку. Продуманно живописно.
Гермиона смотрела, как шевелятся губы Рона, как он улыбается уголком рта, как двигаются брови. Она знала его мимику как свою, даже лучше: на мужа она смотрела чаще, чем в зеркало, пожалуй... Только не в последние дни.
— Ты чего не заходишь?
Легкая рука коснулась ее плеча, и Гермиона вздрогнула. Саша умела подкрадываться неслышно, словно кошка. Она перевела дух.
— Ты меня напугала.
— Ну прости, — Саша сделала виноватый вид, и Гермиона улыбнулась. От того, что Саша была рядом, ей стало легче. — Так мы войдем или постоим еще здесь? Я, в принципе, не против. Погода хорошая, — Саша прищурилась на восходящее солнце. Господи, как они с Джорджем похожи, внезапно подумала Гермиона, вспоминая недавнюю прогулку, и от мысли о нем стало не по себе.
— Да нет, пойдем, конечно. Погода правда хороша, вот я и задержалась, — она снова улыбнулась, скрывая напряжение, и Саша кивнула.
Гермиона, в общем, и не ожидала, что Рон поведет себя как застуканный на месте преступления, виноватый и тому подобное. В ее голове не укладывалось понятие его измены, это же… это же Рон. Ее муж. Иногда ей казалось: так было всегда и будет всегда. Казалось странным, что когда-то она была одна, ни с кем, ничьей. А вот кокетство Элен немного выбило из колеи, и Гермиона не понимала, как ей реагировать и реагировать ли вообще.
— А я не думал, что ты сегодня тут появишься, — Рон тоже выглядел удивленным, только не так, как она. — Решил сделать тебе сюрприз, вот, видишь, — он потрогал ящичек, обитый потертой кожей, куда они складывали выручку перед тем, как отправить в Гринготтс. — Вчера был удачный день.
Ну вот, как она и думала. Ни капли смущения, лишь немного растерян, но это обычно для Рона, и так мило, так привычно…
— А я не нашла тебя дома и отправилась искать, — она улыбнулась, когда он притянул ее за талию и поцеловал в висок, шепнув: «Привет». Гермионе было слегка неловко разговаривать здесь, при Элен и Саше, она не любила мешать личное с работой, невзирая на степень доверия. А вот Элен, похоже, не смущало абсолютно ничего: она невозмутимо сияла улыбкой.
— Очень кстати мистер Уизли заглянул, мне хотелось еще раз поблагодарить его за вечеринку, — она мельком взглянула на Рона, тот машинально улыбнулся. Саша тоже поприветствовала его и, не поздоровавшись с Элен, шмыгнула в подсобку. Гермиону охватило ощущение беспомощности. Что-то происходит тут, у нее под носом, а она совершенно потеряла контроль и может лишь сохранять его видимость. Она посмотрела на Рона, словно ища помощи.
— Ну ты как, останешься? — он смотрел на нее с трогательной заботой, от его рук исходило надежное тепло. Гермионе не хотелось выходить за пределы этого островка безопасности, но внутри ныло, пело и звало что-то ненавистное ей. Она бы вырвала это ненавистное с корнем, с кровью, но вот незадача: без этого она не сможет дышать и просто умрет.
— Ага. Раз уж я здесь. Ты отдохни от меня, — она погладила его по плечу, — и знаешь… Прости, ладно?
— За что? — Рон поднял брови, и она чуть не заплакала.
— Со мной бывает трудно, я знаю.
— Ну так и я не сахар, — хмыкнул он, ласково приглаживая ей волосы. — Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, — пробормотала она ему в свитер, вдыхая кожаный запах неизменной куртки.
Элен тактично отвернулась к стеллажам с акционными зельями, поправляя рекламные таблички.
Гермиона стояла у окна и допивала бог знает какую по счету чашку кофе, не чувствуя вкуса. Она не сделала ровным счетом ничего: дела валились из рук, цифры вылетали из головы, она ни на чем не могла сосредоточиться. На столе мирно томилось зелье, в зале шла торговля, за окном по небу бежали облака. Все были чем-то заняты, и только она не могла найти себе места в целом мире, потому что не чувствовала себя целой, а наоборот — растерзанной на куски. Как душа убийцы на крестражи. Саша безропотно носила ей кофе, не навязываясь в компанию, и Гермиона была ей благодарна. Если бы сегодня была смена Элен, она бы, наверное, не осталась в лавке. Уцепившись за эту мысль, Гермиона заставила себя решить, куда бы она направилась в таком случае, и, разумеется, первым местом, что пришло-таки в голову и не вызвало бурного протеста, был Безымянный сад. За Садом вспомнился и Джордж, и поход на квиддич, и Малфой со своей долговязой женой; и она снова запсиховала. До такой степени, что в сгустившихся сумерках за окном померещился Драко в своем долбаном плаще и перчатках… Нет! Не померещился. Она поперхнулась и заморгала, всматриваясь: он стоял под окном и пялился прямо на нее, не делая попыток войти. Просто стоял и смотрел.
Гермиона почувствовала, как сердце завибрировало, передавая дрожь рукам и ногам с кровью по венам, как электричество по проводам. Она медленно опустила чашку на подоконник. Малфой не шевельнулся. Редкие прохожие огибали его, словно фонарный столб. Гермиона отступила от окна к вешалке, взяла с нее пальто и сумку, завороженно следя за окном. Малфой оставался там. Она усилием воли оторвала взгляд от неподвижной фигуры и шагнула к выходу.
— Что ты здесь делаешь?
Он молча наблюдал, как она нервно шарит по карманам, ища перчатки.
— Что ты здесь делаешь? — повторила она с нажимом, раздражаясь и ликуя одновременно. Он явился сюда, когда она боялась даже надеяться; что-то внутри нее знало, и заставило поверить, и погнало сюда, и удержало до сумерек, и она дождалась.
— Я здесь стою, Грейнджер, — сказал он, наконец, и добавил, прежде чем она успела разразиться истеричной тирадой: — И жду тебя.
Брань, готовая сорваться с языка, замерзла на губах. Он ждет. Ее. Он пришел за ней.
— И… и что же теперь?
Дура. Спросила бы «зачем»… хотя бы для проформы.
— Погуляем?
Она растерялась, действительно растерялась. От этого вот детского «погуляем» — не «пройдемся», не «прогуляемся» даже. Будто они договариваются — на большой перемене в Хогвартсе — сгонять в Хогсмид на выходных.
— Погуляем где?
Малфой кивнул, словно главным было ее согласие, а отвечать необязательно, и, крепко взяв ее за руку, дернул в щель между лавкой и рукодельным магазином. Она успела лишь сдавленно мяукнуть, прежде чем ее завертело в воронке аппарации, и спустя мгновение они очутились в веселом многоцветном аду.
Гермиона не могла определить, где именно они оказались. Вокруг оглушительно рвались петарды, сверкали фейерверки; горела факелами толпа разряженных людей. Она инстинктивно прижалась к Малфою, и его рука обвила ее талию, удерживая на ногах. Гермиона оглушенно озиралась по сторонам, пока взгляд не выхватил всполохи огромного костра в сотне ярдов от них: огонь пожирал человека в шляпе, привязанного к маленькому помосту. От ужаса она потеряла дар речи, но тут же сообразила, что это чучело. Господи, как она могла забыть, что маглы празднуют ночь Гая Фокса[1]?..
Гермионой овладел истерический приступ, и она согнулась пополам, давясь смехом. Малфой встряхнул ее, пытаясь понять, в чем дело, и она расхохоталась ему в лицо. Немного узнав его за минувшие недели, Гермиона понимала, что стоит ждать пощечин, рывков и синяков на запястьях от его пальцев, но не могла остановиться. Однако он удивил. Пристально всмотревшись в ее лицо, Малфой вдруг улыбнулся, развернул спиной к себе и заключил в кольцо своих рук, терпеливо ожидая, пока она успокоится.
Поглазев на догорающее чучело, они взялись за руки и побрели, выбираясь из толпы. Гермиона пребывала в каком-то дурмане от нереальности происходящего. Оба молчали, не зная, о чем говорить. Слишком много впечатлений за короткий срок. Слишком шумно, слишком далеко от дома, слишком странно — по крайней мере, так чувствовала она. Но от Малфоя, казалось, исходили волны того же напряжения, и она жадно ловила их, глотая и впитывая, собираясь с силами. А еще внутри вертелось и кружилось сумасшедшее ощущение внезапного праздника, которое будоражило и заставляло сердце замирать от предчувствия чего-то — сладкое, но уже отравленное ядовитой, смертельной горечью.
Костер пылал посреди какой-то площади, а по периметру ее обрамляли ярмарочные шатры. Зазывалы громко расхваливали свои аттракционы и дергали за рукава, заманивая к себе. Гермиона непроизвольно притормозила у палатки с потертой вывеской: «Цыганское гадание». Сердце екнуло, побуждая зайти, хотя ей не хотелось. Она не доверяла цыганам. В голове, как выцветшая фотография, всплыли отцовские предостережения. Он не любил цыган и категорически не верил в предсказания. Гермиона грустно усмехнулась про себя: у нее, в отличие от папы, прорицания входили в школьную программу…
— Хочешь зайти? — Малфой взглянул на нее без улыбки, но глаза насмешливо блестели.
— Хочу, — с легким вызовом ответила она. Теперь точно стоило заглянуть в этот неуловимо мрачный, хоть и разряженный шатер. Никогда она не велась на подначки так легко, как с Малфоем. Но эту мысль она отбросила, это теперь получалось у нее довольно легко.
— Тогда идем, — он потянул ее за руку, и она шагнула за бархатный полог.
— Ты выйди, — старая цыганка с суровым, смуглым лицом безапелляционно указала Малфою на выход.
Тот поднял брови, собираясь возразить, но она прищурила глаза, и Малфой, стушевавшись, отступил. Гермиона подавила улыбку, наблюдая, как легко гадалка расправилась с его самоуверенностью. Та проводила Малфоя мрачным взглядом и повернулась к ней. Ее глаза были чернее ночи, совсем как у профессора Снейпа, и Гермиона, внезапно оробев, протянула ей раскрытую ладонь, но цыганка шлепнула по ней, и она отдернула руку. Взглянула на засаленную колоду Таро, лежавшую рядом, однако гадалка неуловимым движением спрятала карты куда-то в складки своих юбок.
— Не нужна мне твоя рука, и карты не нужны, — буркнула она, сверля Гермиону своими чернущими глазами. — Ведьма ты, светишься. И так все про тебя вижу. И красавец твой, — она мотнула головой в сторону выхода, — ведьмак.
Гермиона обалдело таращилась на цыганку. «Светишься»?.. Она понимает, что ли, что они волшебники?
— Не могу я тебе имен никаких назвать, хоть и вижу твою беду, и злодеев с тобой рядом вижу, но не скажу. Нельзя нам про вас говорить, вот так-то. Скажу, что могу. Думаешь ты, злодей он, — цыганка снова кивнула на полог шатра, — а он не злодей, он душа заблудшая. Как ты. Связь меж вами, ниточка тянется-тянется, издалека тянется, из прошлого. Он там глупость сотворил, ты знаешь какую, кабы не глупость та, вы бы ниточку эту связали и развязали, и были бы свободны, а так нет, настигла расплата, вас обоих, но не он виноват сейчас, не он, — цыганка монотонно забормотала, качаясь из стороны в сторону: — Раненое сердце, приоткрыта дверца, больно тебе делает, что творит, не ведает… Лучше бы ты цыганам доверяла, — она остро зыркнула на Гермиону блестящим, как у птицы, глазом, — чем всякой швали. Змею на груди пригрела ты, ведьма, и знать не знаешь, что она змея.
Гермиона внимала странным речам цыганки, как завороженная, боясь пошевелиться. Та замолчала, словно прикидывая, что еще может сказать безнаказанно.
— Рыжего опасайся, — неохотно добавила гадалка, — рыжий беду принесет. По глупости своей да вашей, зато змеюку вычислишь по нему. Иди, ведьма. Иди. Ничего не скажу больше.
Гермиона отчаянно стиснула ненужные гадалке руки на груди, безотчетно моля глазами: еще, еще! Уловив в скрипучем голосе отзвук сочувствия, она жаждала еще хоть слова, чтобы понять; ведь близка разгадка, она чувствовала, что близка, только руку протяни, но пока мозаика не складывается, не хватает, не хватает кусочка…
— Иди, сказала! — цыганка выкинула пальцы вилкой в жесте, отгоняющем злых духов. — Иди вон!
Гермиона поднялась и, спотыкаясь, пошла прочь из шатра. Ей вдруг перестало хватать воздуха. Где-то там, за пологом, ждет ее Малфой. Ждет ли?..
— Ждет. — Она вздрогнула и обернулась. Цыганка смотрела на нее по-прежнему сурово, но где-то в глубине глаз снова отсвечивало сочувствие. — Ждет тебя. Иди и лови, что вам осталось.
— Ну что? — Малфой старался казаться безразличным, но не был старой цыганкой, чтобы как следует владеть своими чувствами: горящие глаза выдавали его с головой. И да, он действительно ее ждал.
Гермиона пожала плечами, подбирая слова.
— Ничего особенного. Оказывается, они, цыгане, почти ничего не видят про нас, волшебников. Ты знал?
— Еще не хватало, — фыркнул он презрительно. — Какие-то бродяги-шарлатаны, с чего бы мне знать о них?
— Ну, насчет Ночи костров ты почему-то в курсе, — она пристально всмотрелась в его лицо. Заблудшая душа…
Малфой дернул подбородком, не желая развивать тему. Нет, она не будет терпеть это больше. Не сегодня.
— Малфой, — Гермиона взяла его за руку, и он не отнял ее. — Зачем ты пришел за мной? Зелье еще не готово. Что тебе понадобилось у моей лавки?
Он одарил ее раздраженным взглядом и скривил губы, борясь с собой.
— Пойдем отсюда, мне здесь неуютно, у этого чертова шатра.
— Хорошо, — согласилась она, — мне тоже. Вернемся в город, посидим где-нибудь?
Она поверить не могла, что говорит это — Драко Малфою, чокнутому ублюдку, который постоянно причиняет ей боль; говорит так, будто они парочка влюбленных. Будто в их извращенных отношениях есть что-то нормальное.
— Да, давай. Уберемся отсюда побыстрее. Иди ко мне.
Он протянул ей руки, чтобы аппарировать. Она говорит, и он отвечает. Будто они сожгли написанный черновик и начали с чистого листа. «Иди ко мне»…
И она пошла.
— Да, я знаю про ночь Гая Фокса, — Драко поболтал ложечкой в кофе без сахара и отложил в сторону. — Я тогда просто помешался на тебе. Дошел до того, что стащил в библиотеке учебник по магловедению и тайком изучал его, пытаясь выискать что-нибудь этакое… Сам не знаю, что именно. Но учебник про маглов как-то приближал меня к тебе. Как-то так.
Гермиона смотрела на него во все глаза, боясь поверить, что он это говорит. Что это вообще он, Малфой.
— Ты очень странный… Драко, — выговорила она, замирая от его имени, озвученного собственным голосом. — Ты сегодня непохож на себя.
— Я знаю, — он нервно схватил ложку и снова принялся мешать кофе. — Знаю, — повторил он, поднимая на нее глаза. — Знаю, что непохож, но не знаю, что с этим делать.
— Может, просто покончим с этим? — каждое слово далось ей с таким трудом, будто в шее торчал нож, а она сидела прямо и пыталась говорить. С ножом в горле.
Малфой посмотрел на нее, как голодный пес, у которого отбирают кость, и он собирается биться за нее не на жизнь, а насмерть.
— Видишь ли, Грейнджер, я не могу покончить с тобой. Это преступление, за которое я как минимум сгину в Азкабане, как максимум — поцелуюсь с дементором.
— О чем ты?!
— О тебе. Я не могу отказаться от тебя, пока ты жива. Покончить «с этим» означает покончить с тобой. Иначе никак. Я просто не могу. Ты мне нужна, — растолковал он по слогам, как ребенку. — Необходима как воздух. И я сам себе не верю, что сижу здесь и несу всю эту херню, — Малфой отпил остывшего кофе и поморщился.
Как, будь трижды проклят, он умудряется говорить такие вещи с таким невозмутимым видом? Нет, ему не всегда это удается, она уже знает, видела. Но иногда удается слишком хорошо — вот как сейчас.
— Почему ты это делаешь, Малфой?
— Делаю что?
— Иди к черту, — она со злостью скомкала салфетку и отшвырнула в сторону. — Хватит изображать ледяную глыбу. Ты вообще слышишь, что ты говоришь? Ты видишь — кому?! Почему ты сидишь как истукан и строишь из себя сфинкса, ты говоришь о чувствах, Драко! То, что происходит между нами, это чувства. Боль, злость, страсть — понимаешь или нет? Почему бы не перестать корчить из себя памятник? Ведешь себя, как шизофреник, Малфой, раздвоение личности налицо!
Малфой слушал ее молча и ошарашенно, порозовевшие щеки и сверкающие глаза спорили с напускным безразличием. Здесь, в уютном магловском кафе на окраине Лондона Гермиона не боялась, что он ее ударит, или швырнет, или выкрутит ей руки. Вокруг было полно людей, и привлекать внимание осторожный Малфой не станет. Это придавало ей упоительного бесстрашия. Как давно хотелось бросить ему все это в лицо — откровенно, без чертовых двусмысленных шпилек, которые он так любит.
Она ждала от него резкости и яда; под его оскорблениями у нее уже начала нарастать драконья шкура, и со временем, наверное, она смогла бы стать почти неуязвимой. Но Малфой перегнулся через маленький столик и поцеловал ее — так, как целовал в Хогвартсе, в Выручай-комнате, тысячу лет назад. Без прокушенных губ и лязга зубов. По-осеннему сладко и горько сразу, ласково и обреченно; а ее рука грелась в его ладони; а ложка тихонько вращалась в полупустой чашке от напряжения магии между ними двоими. И Гермиона почти поверила, что все закончится хорошо. Бог его знает, как, но как-нибудь… Главное, хорошо. Потому что когда он целует ее так, иначе и быть не может…
— Какого дьявола здесь происходит?
Гермиона дернулась, и чашка полетела на пол, разбившись вдребезги.
— К счастью, — резюмировал Джордж, подмигнув ей, и, если бы не его смертельная бледность, она почти поверила в его спокойствие. — Репаро.
Водрузив чашку перед Гермионой, он повернулся к Малфою, тоже вскочившему на ноги. Они почти одного роста, Джордж чуть выше, ни к селу ни к городу отметила она, переводя глаза с одного на другого и судорожно соображая, что сказать.
— Джордж, это… это мистер Бриони…
— Что ты несешь, — бросил он сквозь зубы, взглянув на нее с презрительным сожалением, от которого Гермиону передернуло. — Считаешь, я не в своем уме? Неспособен узнать Малфоя лишь потому, что того каким-то гребаным ветром занесло в магловское кафе?
Она похолодела. Малфой застыл как громом пораженный, кажется, одновременно с ней сознавая: он не наложил чары. Он забыл. Он не подготовился к уроку. Но она уже не может ему помочь, хоть и помнит заклинание. А глаза Джорджа черны как ночь, и волосы едва не потрескивают от ярости. Может, это из-за него вращалась ложечка?.. Господи боже, какая, к черту, ложечка. Что ей делать? Что с ними будет?
Вопросы пронеслись в ее голове и бесследно исчезли, потому что в следующую секунду кулак Джорджа, описав короткую дугу, влетел в лицо Малфоя, и раздался грохот падающей мебели и бьющейся посуды.
Два дня. Два долгих дня он подозревал и осмысливал, а потом просто пришел.
Опасайся рыжего, рыжий принесет беду…
__________________________________
[1] Ночь Гая Фокса (англ. Guy Fawkes Night), также известная как Ночь костров (англ. Bonfire Night) и Ночь фейерверков (англ. Fireworks Night) — традиционное для Великобритании ежегодное празднование (но не государственный праздник) в ночь на 5 ноября.

А она что здесь делает?..
Не в силах смотреть на поверженного Малфоя и разъяренного Джорджа, Гермиона огляделась по сторонам и увидела ее. Астория Малфой сидела через пару столиков, вертя в руках незажженную сигарету, и не сводила глаз с Джорджа и Драко.
Накатила злость: она словно не видела ее, Гермиону. Не брала в расчет. Будто услышав, Астория повернула голову и впилась в нее взглядом. Гермиону обдало холодом слизеринских подземелий, горло сдавило змеиным кольцом. Она рефлекторно сглотнула и взялась рукой за спинку стула. Внезапной легилиментной вспышкой пришло осознание: ненависть в глазах Астории — не из-за Драко... не столько из-за него.
Морщась от боли в голове, Гермиона отвернулась от Астории и посмотрела на Джорджа.
— Ты...
— А ты?!
— Но как...
— Просто!
— И это...
— И это — все.
Невидимая точка с шипением прожгла в груди дыру.
Малфой, пользуясь неподвижностью Джорджа, рывком поднялся на ноги, вытер кровь с губ, осторожно ощупал челюсть. И замер, тоже увидев свою жену. Гермиона перехватила его взгляд, и ее снова объял холод. Будто ненависть Астории впиталась в кожу и заполыхала в груди — ее, Гермионы, собственной ненавистью. В глазах Драко смешались ярость и... восхищение? Да, именно. Он любовался Асторией, любовался собственной женой, шлюхой и лживой стервой. И та выпрямилась, с вызовом вздернула подбородок, начисто игнорируя Джорджа. Словно пришла сюда одна. Словно они вообще незнакомы. Гермиону замутило, перед глазами поплыли круги. Как они похожи, как стоят друг друга и подходят один другому. Господи боже, что делает здесь она?.. За что ей это — боль, стыд, острое чувство собственной никчемности — раз за разом, удар за ударом? В кого она превратилась?
«Ненавижу», — произнесла она одними губами. Кому — Драко? Себе? Астории?
Джорджу?
Враги стали любовниками, друзья врагами, мир рухнул. Еще недавно у нее было все и не было Малфоя. Он вломился в ее жизнь, но все время лишь забирал, ничего не давая взамен, и теперь все летело в пропасть.
Обрывки мыслей проносились в голове со скоростью гринготтской тележки. Может, позволить Джорджу избить Малфоя до полусмерти? Хватит крохотного повода, чтобы спустить курок, а маглам все равно. Кто-то позаботился о чарах Разнаваждения, Джордж или Астория — какая, к дьяволу, разница. Гермиона не сомневалась в превосходстве Уизли в этом поединке. К черту магию, к черту палочки. Посмотреть, как Драко будет истекать кровью, увидеть синяки на его — а не ее — коже. Посмотреть на Асторию: что будет делать она?
Или уйти первой — хоть раз, в порядке исключения. Не удостоив и взглядом никого из Малфоев.
Да, она могла бы уйти первой, но не успела. Драко обогнул столик, держась подальше от Джорджа, — при этом умудрился сделать вид, что Уизли здесь как бы и вовсе нет, — и направился к Астории. Та поднялась ему навстречу, вцепившись в сумочку и по-прежнему вызывающе задирая подбородок. Малфой что-то прошипел ей в лицо, она оскалилась и бросила что-то резкое в ответ. Малфой порылся в кармане, вытащил голубоватую бумажку, швырнул на стол и, крепко взяв жену за локоть, потащил к выходу. Астория покорно последовала за ним, и спустя мгновение Малфои покинули кафе — вместе с чарами. Маглы начали с любопытством коситься на застывших Гермиону и Джорджа, на разбитую чашку и сдвинутые стулья.
— Пора бы убираться отсюда, — сказал Джордж, и Гермиона сжалась от безнадежности в его голосе, знакомом и чужом одновременно. Джордж не должен так звучать, только не он.
— Куда же мы пойдем? — спросила она так же мертво.
Словно не услышав, он вытащил из кармана купюру и бросил на стол, повторив жест Малфоя. Он закрыл их с Драко счет, а тот чуть раньше — счет Джорджа и Астории. Чистокровные волшебники и магловские деньги. Это просто символы, чертовы знамена путаницы, в которую превратились их жизни.
Джордж молча взял ее за руку и потащил к дверям, как Малфой Асторию. Взял крепко и выше кисти — как если бы опасался касаться ее кожи. Будто она прокаженная.
«Такая и есть», — в отчаянии подумала Гермиона, стараясь не спотыкаться. Но острая обида, пронзившая грудь, никуда не делась. Это ведь все еще она, что бы ни сотворила, все еще...
На улице они свернули за угол, нырнули в переулок, потом еще один, и еще — Гермиона не разбирала дороги.
В какой-то подворотне Джордж, наконец, остановился, и она догадалась: отсюда они аппарируют. Он повернулся к ней и отчаянно прижал к себе — так сильно, что она задохнулась. Его глаза у самого ее лица казались огромными и были такими же черными, какими стали при виде Малфоя. Ее и Малфоя. Целующихся.
Гермиона зажмурилась, всем сердцем желая оказаться подальше отсюда, от Джорджа, от всех и всего, просто исчезнуть, развеяться прахом, превратиться в дождь. Он встряхнул ее, заставляя вернуться к реальности.
— Посмотри на меня.
Какого черта.
Ей не хватало воздуха, сердце заходилось.
— Посмотри на меня!
Его губы почти касались ее лица. Теперь он не брезгует ею?..
Она посмотрела — и вздрогнула: слишком много боли. Боль стояла в глазах непролитыми слезами, дрожала в ресницах.
Слишком много боли.
Слишком много безнадежности.
— Дьявол... — он отшатнулся и крепко взял ее за плечи. — Держись.
И мир снова завертелся, потеряв Гермиону где-то в жерле вулкана.
Казалось странным, что в Безымянном саду ветер по-прежнему шевелил кроны деревьев, безмятежно плавали утки, еле различимые в темноте. Здешний покой до физической боли диссонировал с бурей в душе у Гермионы, и было трудно дышать.
Джордж перенес их прямо на берег пруда, минуя Косой переулок и проржавевшие ворота, и отпустил ее, едва коснувшись ногами земли. Она почти упала, но удержалась на ногах — удержалась на обиде и злости, все так же терзавших измученное сердце.
Рон. Элен. Драко. Гадалка. Астория. Джордж.
Слишком много для нее, слишком, черт возьми, много — как это выдержать?..
Не осознавая прежде, как дорожит Джорджем, Гермиона лишь сейчас понимала, как боится его потерять. Тем больнее было видеть его профиль на фоне подсвеченного полной луной неба — словно вытесанный из камня, и такой же холодный.
— Почему ты ничего не сказал? — в отчаянии Гермиона сорвалась на крик. — Почему, Джордж? Мы бы справились с этим... вместе...
— Нет, Гермиона, — жестко отрезал он, — вместе мы бы не справились.
— Но так нельзя! — По ее лицу потекли слезы.
— Можно, — пожал плечами Джордж. — Можно. Только так и можно. Ты не моя и моей не будешь, точка. К чему все это сейчас? Этот разговор, он не нужен. Просто забудь.
Сквозь слезы Гермиона смотрела, как он поигрывает палочкой, пристально глядя перед собой. Когда Джорджу было плохо, он всегда вертел что-нибудь в пальцах, они говорили за него — когда молчали глаза и улыбались губы. Было ли это всегда, или он научился?
— Как же я забуду, — прошептала она хрипло, — как забуду, если ты всегда рядом?
— Я могу уйти.
Он спрятал палочку в карман и заложил руки за спину.
Одна. Совсем одна.
— Посмотри на меня, — попросила она, — пожалуйста... Посмотри.
Джордж повернулся к ней, и по коже побежали мурашки от его горящих и холодных одновременно глаз.
— Не надо уходить. Ты нужен мне... очень нужен.
— Гермиона, прекрати.
— Не надо... — она всхлипнула и опустилась на землю, не в силах больше держаться на ногах, — не надо так со мной. Я даже себе... даже себе не могу объяснить, как это... с-случилось.
Джордж не шевелился — ей не нужно было смотреть, чтобы знать. Ветер трогал бахрому на концах его щегольского шарфа, который так ей нравился.
Друг. Советчик. Брат.
— Я хочу умереть, — прошептала она, уронив голову на грудь и вцепляясь в растрепанные волосы. — Хочу умереть. Чтобы все закончилось, просто ничего не было, не было...
— Проклятье! — Джордж вдруг оказался рядом с ней, на коленях, на подмерзшей траве. — Что ты несешь? Что ты творишь? Гермиона... Ч-черт, — он схватил ее за плечи и сильно встряхнул.
— Хватит меня трясти! — она заорала, сорвавшись на визг. — ХВАТИТ МЕНЯ ТРЯСТИ! Хватать! Тащить! Ломать мне руки, рвать мои волосы, хватит! Я не кукла, мать вашу, не кукла, я живая! Я — еще — живая!
Джордж побледнел как стена, ловя ее руки, пытаясь унять истерику. Гермиона не находила сил встать — она не знала, как вообще еще дышит, — но попыталась отползти.
— Я не хочу больше видеть ни его, ни тебя! Я не могу больше, я просто больше не могу! Ненавижу! Ненавижу! Нена... — она захлебнулась рыданием и закашлялась, тяжело и надсадно, как древняя старуха. Джордж наконец поймал и стиснул ее запястья — своими длинными, беспокойными, неповторимыми пальцами.
— Что случилось, Джордж? — она, кажется, сорвала голос, и теперь он звучал хриплым и чужим. — Что с тобой, ты больше не брезгуешь касаться меня? А вдруг заразишься и больше не будешь в белом, а станешь уродом, как и я? Не боишься, что и с тобой будет покончено?
Джордж осторожно взял в ладони ее залитое слезами лицо и вгляделся. Его собственное лицо укрыла тень, и Гермиона не видела его глаз, и не хотела видеть. Она сказала ему, что не хочет больше видеть, какого черта он все еще здесь?
— Дура, — прошептал он потрясенно, — маленькая сумасшедшая дура. Ты будешь жить, пока я дышу. Я никуда не уйду, Гермиона, я буду рядом. Ты ни черта не понимаешь.
Она слушала, покорно обмякнув в его руках, жалея, что не может сидеть так вечно. Никуда не идти и ничего не решать. Она устала так, словно прожила сотни лет, сотни лет каторжного труда, не видя белого света. Что за смертельная усталость?..
А Джордж все говорил и говорил — тихо и непрерывно, будто, все-таки начав, уже не мог остановиться.
И его слова против ее воли оставляли на сердце кровоточащие порезы, заставляя снова чувствовать, возвращая к жизни. Возвращая к боли.
— Я всегда видел тебя: в толпе, на квиддичных трибунах, в Большом зале, на лестницах, в темноте. Всегда различал твое лицо среди прочих. Я чуял тебя спиной, если ты подходила сзади. Я всегда угадывал, где ты будешь, куда бы ты ни делась. Любая девчонка в школе могла быть моей, когда я хотел, и лишь с тобой... — он судорожно втянул воздух и продолжил, не сводя с нее глаз, которых она по-прежнему не различала, не смея пошевелиться. — Лишь с тобой я пасовал. Черт знает, почему. Но даже Фред не шутил на эту тему. Он как-то попробовал, — Джордж запнулся, но совладал с дрогнувшим голосом. — И мы подрались. Тебе было четырнадцать, а мы дрались из-за тебя, Гермиона.
Он помолчал, словно не веря, что произносит это вслух. Она задерживала дыхание — оно казалось ей слишком шумным.
— Я ждал тебя. Ждал, пока ты повзрослеешь, чтобы было прилично, наконец, позвать тебя на свидание. Но, — Джордж развел руками, и ее мокрым щекам сразу стало холодно без них, — я не успел. Я не успел, — повторил он медленно, опять не веря и удивляясь. — До сих пор мне кажется, что сплю. Утром проснусь — и все как надо. Школа... Фред со своими шутками. Единственный на земле такой. Ты. И ничего непоправимого.
Гермиона открыла было рот, но закрыла, беззвучно подавившись слезами. В горле стоял ком размером с планету.
— Он же никогда не был особенно шустрым, братишка, Ронни-Рон, — задумчиво произнес Джордж, словно сам себе, глядя в землю. — А поди ж ты... Сумел разглядеть главное. Тогда еще нельзя было угадать, в какую красавицу ты вырастешь, — он мельком взглянул на нее, усмехнувшись, и снова уставился под ноги. — Но что-то в тебе было, и кто видел, тем ты могла бы легко управлять, если бы знала. Если бы тебе это было нужно. Дулась, сердилась, смеялась — маленький лягушонок. Смешная, нескладная. Как новорожденный жеребенок — толком не знала, как обращаться с этими длинными ногами и когда уместно заржать, а когда лучше не высовываться.
Гермиона попыталась нахмуриться, но не сдержала печальной улыбки.
— Эти твои забавные зубы, волосы во все стороны, — Джордж протянул руку и пропустил между пальцами прядь ее волос. — Это сейчас ты научилась с ними управляться. И с зубами давно разобралась. Ты быстро училась решать, все увереннее стояла на ногах. А я пропустил, когда птенчик оперился и встал на крыло.
Он вздохнул и потер руками лицо. Впервые она видела Джорджа таким обреченным и разобранным. Словно он тоже нес на себе всю тяжесть мира, и наконец сдался. Она понимала его — как никто другой. Но он ее не поймет. Никогда.
— Мне трудно даже жить с тобой под одной крышей. Знать, что за стенкой ты — не со мной. И так будет всегда. Я люблю Рона, видит бог, люблю. И вы, ребята, реально можете быть счастливы до конца дней. Я никогда не позволял себе ни шага за черту, Гермиона, никогда. Ты знаешь, правда?
Она знала. Джордж был абсолютно, стопроцентно, непрошибаемо прав. И эта правота прибавила еще пару бетонных блоков на ее плечи.
— Почему — он? Какого дьявола? Когда я увидел вас сегодня... — его голос снова прервался, и она бы поспорила, от ярости или боли. А может быть, поровну. — Клянусь, я шел убить. Вас обоих. Гермиона, я намеренно не искал тебя в других, я знал: бесполезно. Ты слишком... непостижима. И мне плевать, говорят так или нет, — отрезал он, угадав ее непроизвольный порыв поправить. Он действительно чувствовал ее. — Больше того, я специально выбирал красивых пустышек, маленьких бездушных шлюшек: чтобы раз за разом убеждаться в этом. Скажи, что я мазохист. Я даже спорить не буду, и на это мне плевать тоже. Я смирился, что ты с Роном. Но ни с кем другим. И я не знаю, — он вздохнул так измученно, что защемило сердце, — я не знаю, что делать, когда выйду за ворота. Уехать, бежать, вычеркнуть тебя из жизни и вырвать из сердца. Не выйдет, нет. И не только потому, что я чертов слабак, просто ты пустила корни так глубоко, что уничтожить мою связь с тобой значит уничтожить себя самое.
«Я не могу отказаться от тебя, пока ты жива. Покончить «с этим» означает покончить с тобой. Иначе никак».
Эхо, эхо и отражение, кривые зеркала. Только Малфой скорее покончил бы с ней, а Джордж — с собой.
Ее точно кто-то проклял.
Гермиона чувствовала, что за эту ночь постарела на сотню лет — настолько все изменилось. И Джордж потерян, потерян навсегда — как друг и брат. Многие знания — многие печали, кто же это сказал?..
— Тебя сдали, ты знаешь? — неожиданно сказал он, и у нее перехватило дыхание. Да неужели же Саша?.. Но как узнали? И за что?
Она подумала о Роне, и стало совсем худо. А что, если прямо сейчас он тоже все знает? Все минувшие дни в дьявольском мороке меркли рядом с мыслью, что Рон узнает. Он не заслужил. Это... Этому нельзя случиться, нельзя, невозможно.
Гермиона собралась с силами и поднялась на ноги. Джордж снова ее опередил, оказавшись рядом. Она благодарно оперлась на его руку и подняла голову, чтобы сказать — что? Что все уладится? Что они научатся, преодолеют, смогут и бла-бла-бла?.. Никто из них, наверное, не сумел бы объяснить, как это произошло. Но его губы скользнули по ее щеке и коснулись уголка рта... Всю нежность, годами согреваемую пламенем безответно перегорающей страсти, Джордж вложил в один поцелуй. Все отчаяние и покаяние, непомерным грузом грозившие сломать ей хребет, переплавились в ее ответный.
И Земля на мгновение остановила свой ход.
Колесо судьбы, не теряя времени, развернулось в одному богу ведомую сторону.
И уже слыша тихие шаги, Гермиона поняла: вот и конец. Всему сразу. Руки Джорджа все еще лежали на ее спине, когда они обреченно повернулись на шум.
Как можно быть готовым к такому? Как бы ни трепала ее жизнь, она не была готова увидеть Рона — сейчас. Она словно унеслась вперед во времени и вернулась, убедившись в очевидном: объясниться она не сможет.
Она сама бы себе не поверила.
Словно кто-то разыграл этот день по нотам, и не только этот день.
Кто-то. По нотам.
А она что здесь делает?..

Ветреная лондонская осень художественно разбрасывала по Лютному переулку нарядные листья... Так было тогда, в тот проклятый день, когда Малфой пришел, чтобы сломать ее мир. Сейчас же по небу неслись облака, изорванные в клочья, как ее злосчастная жизнь.
Гермиона отвернулась от окна и уставилась в засаленное меню, озаглавленное «Драконья отрыжка». Очаровательное место. В сравнении с ним «Кабанья голова» выглядела безобидной кофейней. То, что она была здесь, достойно венчало историю. Гермиона поежилась: то ли тянуло от окна, то ли мороз драл по коже от воспоминаний. Она бы многое отдала, чтобы их не иметь.
Забыть, как Рон вызвал Джорджа на дуэль и как она кричала: «Не смейте! Это братоубийство! Так нельзя, нельзя!» Но бледный Рон смотрел мимо нее, а Джордж удерживал за плечи и тоже на нее не смотрел. Все вокруг смотрели мимо и сквозь Гермиону, и, увязнув в самом эпицентре катастрофы, она больше ни на что не влияла и ничего не контролировала. Только рисковала стать чьим-то ненужным трофеем...
Она даже не пыталась нести чушь вроде «Рон-ты-все-неправильно-понял»: ни один мужчина на земле неспособен понимать правильно, застав любимую целующейся с другим. Ни один — ни Рон, ни Джордж, ни кто-то еще.
Забыть бы, как Рон сжал палочку побелевшими пальцами, и рука застыла на полпути к боевому положению; а Джордж опустил свою и просто молча ждал, глядя ему в глаза. И Рон зарядил в него Экспеллиармус, завладев палочкой, а Джорджа отшвырнуло к ногам Гермионы.
Теперь палочка жила в их спальне — на полке в изголовье кровати — постоянным напоминанием о случившемся. Джордж был жив, но палочка больше не принадлежала ему, потому что это была дуэль. Палочка жила на полке, а Рон — в раскладном кресле: в те недолгие часы, что проводил дома. Он почти перестал вылезать с работы, а может, не только с работы — черт знает, откуда. Зато Джордж, будто наложив на себя епитимью, исправно ночевал дома. Гермиона знала это наверняка: их комнаты разделяла всего лишь дощатая стена, зачарованная на звуконепроницаемость. Если бы можно было зачаровать стену, выросшую между нею и им, между нею и Роном. Каждое утро Гермиона благодарила небеса за то, что Молли и Артур еще не вернулись. Молли тут же почует беду, и одному богу известно, что ей ответить... что ответит каждый из них.
— Будете чего заказывать, мисс?
Гермиона вздрогнула и повернулась на голос. У стола на коленях стоял лысый детина с черной повязкой на лице. Единственный глаз смотрел на нее с осуждением.
— Будете чего заказывать или еще посидите, занимая место?
Гермиона оглянулась по сторонам. Трактир был заполнен посетителями едва ли на треть. Она посмотрела на официанта и запоздало поняла: перед ней карлик, а вовсе не коленопреклоненный. Тихо фыркнув, она быстро пролистала меню. «Драконья отрыжка», о боги. Что можно придумать омерзительнее, дерьмо тролля? О нет. Не может быть... Но вот, желтым по черному, в списке закусок: «Троллье дерьмо». Подается со спаржей».
Да, она на самом дне.
Гермиона перевернула еще пару страниц, всмотрелась и ткнула пальцем в верхнюю строчку.
— Вот это, пожалуйста. «Драконью кровь». — Все же не отрыжка. — И два бокала.
— Принято, — карлик скупо кивнул и удалился, довольно ловко переваливаясь на коротких, но могучих ногах. Гермиона покачала головой, словно все еще удивлялась, что приняла такое решение. Но особенного выбора ей никто не предложил.
Да, она многое отдала бы, чтобы забыть. Только вот у нее ничего не осталось, ничего и никого.
И раз уж она не наложила на себя руки, то в этом положении начала ощущать некое подобие свободы. Принимать решения — только самой, только за себя, ни с кем не советуясь, тем более что и не с кем. В этом что-то было. Пугающее, но дающее слабую надежду.
«...И ничего непоправимого».
Хотелось бы верить, Джордж.
Хотелось бы верить.
Проводив карлика глазами, Гермиона снова принялась ковырять свежие раны. Забыть бы Элен... Лицемерная, завистливая тварь, хитрая как сам дьявол. Эту боль забыть вряд ли удастся.
Обезоружив Джорджа, Рон немного постоял, глядя на палочки — свою и отвоеванную, — и с места аппарировал прочь. Джордж поднялся на ноги и, чертыхнувшись, схватился за поясницу. Гермиона испуганно взяла его за плечо, но он аккуратно отвел ее руку.
— Не надо... Я в порядке.
— Как трогательно, — пропела Элен, до того не сказавшая ни слова. — Пустилась во все тяжкие, дорогая? Не ожидала, что тебя так занесет. Все успокоительное Айзека пришлось споить Саше, но, согласись, мое зелье куда интереснее.
— Вот, кстати, эта сука тебя и сдала, — негромко сказал Джордж, обращаясь к оглушенной Гермионе.
— Если бы ты имел хоть какое-нибудь значение, я бы заставила тебя извиниться, — холодно бросила Элен, едва взглянув на него. Куда больше ее занимала Гермиона. — Но, к счастью, мне нужен другой Уизли.
— Ты... Ты о Роне? — выдавила Гермиона, прозревая.
— Разумеется, о нем, — усмехнулась Элен. — Ради чего все затевалось-то... Слава богу, это, наконец, закончилось. И так удачно.
— Элен... Элен, — Гермиона никак не могла собраться с мыслями и подыскать нужные слова. Ее лихорадило. Элен продолжала насмешливо изучать ее, склонив голову набок, как любила делать Беллатрикс Лестрейндж.
— Да что «Элен», что? Что ты можешь сказать — теперь? Где твоя хваленая сила, где твердость, принципиальность? Ты же недостойна его, Грейнджер, — она приблизилась, по-змеиному тихо и быстро, и Гермиона отшатнулась, разглядев под насмешкой настоящее бешенство. Глаза Элен горели холодным, расчетливым безумием. — Тебе всегда везло: любящие родители, золотой билет в лучшую школу, отличные друзья, титул героини, чистокровный муж, любимая работа. Ты хотя бы осознаешь, насколько тебе везло? А за что, собственно? Я считаю, с тебя достаточно. Я обошла тебя по всем статьям, грязнокровка. А ты...
Хлесткий звук оборвал ее пламенную речь. Гермиона не успела открыть рот, как Джордж одним шагом приблизился к Элен и отвесил такую затрещину, что та чудом удержалась на ногах.
— Не мечтай, сука. Тебя и близко не будет рядом с моим братом.
Элен отбросила волосы с лица и выпрямилась, с ненавистью прожигая его взглядом. На скуле горело алое пятно.
— Увидим, кто посмеется последним, Джордж. Я люблю его с самой школы... больше жизни люблю. И уже не остановлюсь, а ты... Ты даже и не человек больше, так — жалкая половина.
Бледный Джордж коротко замахнулся, но Элен исчезла прежде, чем ее слова растаяли в холодном воздухе, отравляя его, словно яд. И Гермиона чувствовала себя отравленной: кости ломило, кожа горела, слезились глаза. Джордж стоял с опущенной головой, глядя себе под ноги.
— Джордж... Видишь, не я одна виновата во всем, — она тщательно выбирала слова, сосредоточившись на том, чтобы не упасть. Ноги были ватными, но глубоко изнутри поднималась горячая волна гнева. Может, даже ненависти. — Эта дрянь... Я совершенно не разбираюсь в людях. Как можно быть такой слепой?
Джордж медленно повернулся к ней, словно возвращаясь из сумеречного мира.
— О чем ты, Гермиона? Твоей вины здесь нет. Она довольно подробно все объяснила, и наши воспоминания в суде здорово помогут...
— О чем ты, Джордж? Я хочу просто забыть это и жить дальше. Будет трудно, но нужно постараться.
— Но как ты докажешь Рону свою невиновность? Мне одному он уже не поверит!
— Джордж, в этом нет смысла. Он не поверит, а если поверит, все равно не простит. Он никогда не простит ни меня, ни тебя. Он просто не умеет — так, — ее голос дрогнул. — А кроме того, к тебе меня Элен не привораживала.
— Это не ты меня поцеловала...
— Но я позволила и ответила. — Джордж промолчал, лишь по скулам перекатились желваки. Вспомнив, как он увернулся от ее руки, Гермиона криво улыбнулась: — Тебе все же придется коснуться меня. Если не хочешь добираться но Норы пешком.
Вместо ответа Джордж шагнул к ней и крепко обнял.
Одноглазый карлик принес заказ, хмуро посмотрел на Гермиону, на пустой стул напротив, открыл бутылку и, ни слова не говоря, налил вина в один из бокалов. Она растерянно поблагодарила и проводила взглядом его широкую спину, перетянутую лямками длинного грязного фартука.
Всего один осторожный глоток подернул сознание легким дурманом. Если честно, а вилять сейчас ей было не перед кем, объятия Джорджа она забывать не хотела. Что, если она все-таки выбрала не того брата?..
Гермиона поставила локти на стол и уперлась лбом в сложенные руки. Чертово зелье все еще не выбродило до конца в ее крови.
Зелья, зелья... Все началось с зелья, правда не с того, о котором она думала. Селебра Вита была готова, и день, когда заказчик за ней явился, она тоже хотела бы забыть. К тому времени она уже успела побывать в Мунго, и знала, что ее недомогания — не только от приворотного Элен.
Встречи с Малфоем Гермиона ждала, как приговоренный ждет казни. С той ночи, ночи Гая Фокса, они не виделись — он даже не снился ей. С утра она слонялась в лавке тенью, но так было лучше: здесь была Саша, а дома было пусто и страшно. Саша молча обняла Гермиону, когда та нерешительно вошла в двери, звякнув колокольчиком, и не понадобилось много слов. Саша просила прощения, что не поделилась подозрениями, когда кое-что в поведении и действиях Элен ее насторожило — хотела убедиться, не наговорить на невиновную... Гермиона просто закрыла ей рот. Никто не мог быть слеп больше, чем оказалась она сама. Элен в лавке больше не было: по словам Саши, она ворвалась туда среди ночи, злая как фурия, похватала свои вещи, на вопрос Саши злорадно расхохоталась, а потом зажала рот и беззвучно затряслась. Сашу передергивало, когда она вспоминала ее перекошенное лицо, залитое слезами, и грохот захлопнувшейся двери. Саша собралась с духом и послала сову в Нору, но Рон ничего не ответил... А рано утром, еще в сумерках, явился Джордж. Он принес откуда-то пакет пончиков, водрузил их на витрину и скупо объяснил Саше, что произошло накануне. Он извинился за Рона и Гермиону, предложив даже подежурить несколько часов, раз она осталась без сменщицы. Саша успокоила его, сказав, что скоро придут Айзек с Даксом, и как-нибудь они продержатся, пока Гермиона не подберет новую продавщицу, а Джордж все равно остался до рассвета — дожидаться, пока откроется магазин Олливандера. Он ушел за десять минут до появления Гермионы. Будто знал заранее.
Без Саши было бы совсем худо. Но сейчас, у себя в кабинете, где каждая бумажка напоминала ей о Малфое, Гермиона чувствовала себя в одиночной камере. Она боялась подходить к окну, чтобы не увидеть там Малфоя, и мучительно хотела, чтобы он явился быстрее... И он пришел.
— Привет.
Дежавю: тот же плащ, та же чопорность. Гермиона кивнула, не найдя сил ответить.
— Как я понимаю, зелье готово, — он прошел вперед и сел на стул, не дождавшись приглашения. — Я могу рассчитаться?
— Зелье готово, Драко, — голос звучал глухо и безжизненно. — Готово, но оно тебе не нужно.
— Почему? — напряженно произнес Малфой после паузы.
Гермиона заставила себя посмотреть ему в глаза.
— Потому что ты не бесплоден.
Малфой сглотнул. Как завороженная, она наблюдала за острым кадыком. Казалось, сейчас он прорвет кожу и кровь хлынет на стол, заливая договор.
— Ты хочешь сказать, моя жена...
— Я не хочу говорить о твоей жене. — Накатившая злость возвращала ей силы. — Я говорю о том, что знаю. Ты можешь иметь детей, Драко. Я проверила в Мунго.
Она положила руку себе на живот, и Малфой побледнел.
— Ты беременна.
— Точно. И от тебя.
Он застыл на мгновение, потер лицо.
— Боже...
Гермиона молчала, оставляя право хода ему. Она не хочет больше решать. У нее нет на это сил.
— Я не разведусь, — глухо произнес он, потом убрал руки от лица и продолжил: — Но если ты уйдешь от Уизли, я смогу содержать тебя и... ребенка.
Боль — тупая и приглушенная, ведь она знала, что он не разведется. Даже после ночи Гая Фокса, даже после всего, что ей сказал. Это не Джордж, это Драко. И часть его теперь в ней.
Малфой поднял голову и взглянул ей в глаза. Она видела: это далось ему с не меньшим трудом, чем ей.
— Тем не менее, я должен оплатить свой заказ.
Увесистый мешочек с монетами опустился на договор. Гермиона молчала и не двигалась, по-прежнему держа руку на животе. Малфой встал, не сводя с нее глаз, медленно натянул свои перчатки.
— Дай мне знать о своем решении.
И вышел из кабинета, не оглянувшись. Словно все повторяется — перчатки, дверь, — словно время повернуло вспять.
Время.
Гермиона лихорадочно перебрала в голове многочисленные полезные связи, которыми обзавелась за годы работы зельеваром, и схватилась за перо.
Спустя полчаса она сложила и запечатала исписанный лист пергамента, оделась и вышла, направляясь к почте.
Селебра Вита, дорогое и редкое зелье, перелитое в большой непрозрачный фиал, осталось стоять на окне.
Гермиона отпила еще немного вина и бросила взгляд в сторону дверей. От старого лекаря-нелегала в дебрях Лютного переулка, которому безликая лондонская сова принесла записку Гермионы, протянулась длинная и путаная цепочка. И на конце ее обнаружился человек, имеющий нужное. Он заломил хорошую цену, конечно, но она готова была заплатить. Объявленная сумма оказалась настолько символичной, что Гермиону пробрала дрожь. Она не верила в случайности, но выбор сделан, и отступать было поздно. Да и некуда.
Колокольчик над дверями хрипло звякнул, она в который раз подняла глаза и замерла. В трактир входил Драко Малфой собственной персоной. Не успел он оглядеться по сторонам, как на него налетели две вульгарно одетые девицы, торопившиеся на воздух.
— Поосторожнее, бородатый! — воскликнула одна, а вторая залилась пьяным смехом. Малфой брезгливо посторонился и наконец увидел Гермиону.
«Бородатый»... Господи, да он воспользовался все тем же Confido, настроенным на нее. Весь кабак видел бородатого, как оказалось, мужика, бог весть какого еще — она до сих пор не знала, как он выглядит. Если вспомнить восторги Элен, то довольно импозантно... но Элен лучше не вспоминать. Мысли неслись с бешеной скоростью те несколько секунд, пока Малфой приближался, и Гермионе захотелось плакать. Зелье или нет, она поняла, что он уже никогда не станет для нее пустым местом. Даже если задуманное пройдет удачно. Она все равно будет помнить — все.
— Мисс Гордон, я полагаю, — Малфой учтиво поклонился и сел напротив. Увидев вино и два бокала, одобрительно поднял брови. — Благодарю за вашу предусмотрительность.
Не дожидаясь официантов, Малфой налил себе и добавил Гермионе, не спрашивая, надо ли.
Она думала, как забавно вышло с маскировкой. Она ведь тоже подошла нестандартно, по принципу: хочешь спрятать, положи на видное место. Никаких чар — только на голос. Цветные линзы и белокурый парик с длинной челкой. Оказывается, ее брови так выразительны, что если их спрятать, лицо совершенно меняется, то же и с цветом глаз...
— За удачный исход? — Малфой поднял бокал, и Гермиона сделала то же самое.
— Да.
— Странно...
— Что именно?
— Мисс Гордон, — протянул он, откидываясь на спинку стула. — В этом месте многие скрывают свою истинную внешность. Я беседую с вами и даже не знаю, кто передо мной. Парень или девчонка, натворившие глупостей? Мужчина или женщина, а может, и вовсе обезумевший старик?
Гермиона внимала молча, разглядывая Драко из-под накладных ресниц. Он так и не завязал со своим маленьким криминальным хобби, несмотря на внешнюю респектабельность.
— Судя по тому, что вы располагаете нужной суммой, лет вам достаточно. И... — Она затаила дыхание, но Малфой неожиданно улыбнулся: — И все. Вы можете быть кем угодно, и где угодно взять эти деньги. Детектив из меня никакой, и подробности меня волнуют мало. Предлагаю покончить с этим и разойтись.
— Отлично, — Гермиону одолело необъяснимое разочарование. Но она ведь и не ждала, что он ее узнает, правда? — Я хочу видеть товар.
— Деловой подход, — Малфой снова ухмыльнулся, взмахнул палочкой и прошептал заклинание, укрывая стол от лишних взоров. На столе появился темный сверток. Гермиона медленно развернула бархат и завороженно уставилась на свой заказ. Ключ к надежде. Хроноворот тускло поблескивал под лампой латунными гранями, белый песок внутри был тоньше пыли. Однажды у нее уже получилось сыграть со временем, и получилось неплохо. Она рискнет еще раз.
— На нем Следящие чары, — предупредил Малфой, выводя ее из транса. — Я сниму их сразу, как только получу деньги.
Гермиона смерила его взглядом и одним движением спрятала хроноворот в сумку.
— Снимай чары, Малфой.
На стол опустился тяжелый мешочек с вышитыми инициалами «ДМ». Она даже не открывала его. Глаза Драко полезли на лоб, и, не дожидаясь, пока он опомнится, Гермиона устремилась прочь.
Ветреная лондонская осень художественно разбрасывала по Лютному переулку нарядные листья...

Хогвартс-экспресс дал длинный приветственный гудок и выпустил из трубы облако густого дыма. Гермиона с удовольствием втянула ноздрями знакомый и будоражащий мазутный запах — запах путешествий и приключений, перемен и важных решений. «Не бойся менять своих решений», — когда-то говорила ей бабушка, и эти слова врезались в память. Сейчас ей трудно, почти невозможно было представить, как сложилась бы ее жизнь, не измени она тогда, почти двенадцать лет назад, мучительно принятого решения. Правда, менять его было еще мучительнее, но это был ее выбор. А значит, единственно верный.
Она огляделась, ища знакомые лица. Вот Уизли... Рон, слегка обрюзгший, но все еще в форме. Вместо кожаной куртки — элегантное пальто, которое смотрится на нем, как футляр. Лаванда — прежние буйные кудри сменила стильная стрижка до плеч. И рыжая девочка рядом — вот уж кто от души кудряв! Гермиона знает: девочку зовут Розой.
Рядом Гарри, все такой же подтянутый, в слегка затонированных очках, которые ему очень идут. Джинни — чуть раздавшаяся, что, как ни странно, ей даже к лицу. И оба маленьких Поттера: старший с видом ветерана покровительственно объясняет что-то младшему. Тот вникает, раскрыв рот, и жадно осматривается по сторонам: ему все в новинку и не верится, что совсем скоро он станет настоящим волшебником, как и брат, и мама, и папа.
Рон нашел ее почти через год. Он сам так захотел: Гермиона не просила Сашу держать ее адрес в тайне. Нашел, чтобы попросить развода, и она не задержала его. Они поговорили в прихожей — неловко, скомканно, с трудом подбирая слова. В какой-то момент она различила в его глазах вспыхнувшее чувство, но не успела толком разобраться: из спальни донеслось хныканье. Гермиона извинилась, и Рон поспешил уйти. То, что было в его глазах, погасло. Следующие несколько лет они не виделись.
Драко снял ей квартиру, как и обещал. Но сначала... Она до сих пор не могла спокойно вспоминать день, когда он передал ей хроноворот.
Вылетев из трактира, Гермиона метнулась в ближайший закоулок и, не думая, аппарировала в Безымянный сад. Он по-прежнему оставался для нее убежищем. Но она недооценила реакцию Малфоя: тот выскочил на улицу сразу за ней и черт знает как успел отследить направление.
В Безымянном саду, в отличие от лондонских улиц, первый снег задержался, укрыв тонким белым пледом траву и палую листву. В этот снег Гермиона приземлилась на четвереньки, как кошка, и по-кошачьи зашипела, обожженная холодом. В Саду неизменно было комфортно, всегда, без исключений; а сейчас он будто отторгал ее, словно она здесь чужая... и привела чужака. Малфой упал очень близко и сшиб ее с ног.
— Что ты делаешь? — отчаянный хриплый шепот прямо в ухо оглушил. Гермиона забилась, вырываясь, почуяв знакомую несвободу: одной левой он изловчился выкрутить ей руки, правой перехватил поперек живота.
— Пусти! — задыхаясь, выкрикнула она, но он лишь сжал ее крепче.
— Что ты творишь?!
Она остановилась и вздохнула глубоко, как только смогла.
— Это мое решение. Ты просил — я сообщила.
— Дура!
От изумления Гермиона осела на землю, вынудив Малфоя опуститься, и оказалась у него на коленях.
— Я боялся твоего решения, я даже видеться с тобой боялся. Я думаю о твоем... нашем... об этом ребенке, думаю о тебе и схожу с ума. Грейнджер, все это безумие.
— О-о, — она захлебнулась холодным воздухом от ярости, — ты даже не представляешь, насколько. Ты вообще ни черта не знаешь, Малфой! Ни черта! Меня опоили приворотным, вот что, и, веришь ли, довольно жестоким приворотным, я бы не взглянула в твою сторону, будь ты проклят! Никогда! Это просто... просто чертова болезнь, ты — болезнь, меня ломает, но я выживу без тебя!
— Ложь, — он зарылся лицом в ее фальшивые кудри, — ложь.
Да, она лгала — безбожно. Не Малфою даже, самой себе. Она отлично помнила, что и как испытывала в его присутствии... До того, как Элен начала приносить ей зеленые бутылочки, раскусив лже-Бриони. Господи, как они были неосторожны, они оба. Их беспечность привела к полному краху. Элен — на ее месте мог быть кто угодно — лишь удачно подлила масла в огонь, который обернулся пожаром и превратил несколько жизней в пепелище.
— Грейнджер... — он ослабил хватку, руки зашарили по ее груди. — Гермиона... Не отталкивай. Я не причиню тебе боли, я больше не хочу.
— Ты только рискни, — выдохнула она, пытаясь сопротивляться, но уже понимая: к черту. Все летит к черту, как и летело. Тело ее предает, и если бы только тело. Проклятый Малфой. Он нужен ей, господи, как же он нужен...
Драко торопливо сбросил пальто, расстелил на снегу и опустил на него Гермиону. Она подчинялась с покорностью куклы, позволяя ему делать с ней все, что он захочет. Малфой задрал подол ее узкого шерстяного платья и судорожно вздохнул, увидев кружевные резинки чулок. Он сам научил ее любить такие. Расстегнув брюки, он с силой огладил ее бедра и развел их, теряя терпение. Она задохнулась, когда он, не снимая, сдвинул трусики в сторону и вошел. Она так долго жила без этого, несколько дней и ночей — целую вечность без него. Малфой двигался в ней размеренно и мощно, Гермиона подавалась навстречу, страстно желая еще сильнее, еще глубже... Желая боли. Как раньше. Но Драко берег ее — оказывается, он прекрасно умел. Чувствуя приближение развязки, она отрывисто застонала, и Малфой выскользнул из нее. От потрясения она едва не закричала: внутри пульсировало, сжималось и молило заполнить зияющую пустоту. Драко навис над ней, опираясь на руки и тяжело дыша. Гермиона вглядывалась в его лицо, знакомое до мельчайших деталей, и смятенно думала, каким он бывает разным. Порой она смотрела на него, и дух захватывало от тонкости его красоты. Но через мгновение совершенные черты искажались, и перед ней был совсем другой, ненавистный, Малфой.
Он опустился на локоть, перевернулся на спину и усадил Гермиону на себя. Снова ощутив его внутри, она задвигалась, как хотелось: яростно насаживаясь, залезая руками под его джемпер и рубашку, расцарапывая грудь...
Когда она выгнулась с хриплым стоном, Драко крепко взял ее за талию, рывком поднялся, стиснул ее в объятии и тоже глухо застонал ей в шею.
— Убери... эти чертовы волосы, — пробормотал он, слегка отдышавшись. — Хочу видеть твои.
Гермиона медленно сняла пару заколок-невидимок, стащила парик и бросила на снег. Одну за другой вынула шпильки из скрученных волос и тряхнула головой. Малфой не сводил с нее глаз, пока она это делала, и с наслаждением зарылся пальцами в спутанные пряди. Гермиона вспомнила, как недавно на этом же месте касался ее волос Джордж, рассказывая печальную историю своей любви. Она вдруг ощутила, как морозен воздух, как холодна стылая земля, на которой они так беспечно расположились. Ей бы следовало поберечься сейчас. Хотя какая разница? Она все равно решила повернуть время вспять. Беречь жизнь, которой скоро просто не случится...
Гермиона со вздохом отстранилась, поднялась и перешагнула ноги Малфоя, оправляя платье.
— Мне пора, — ответила она на немой вопрос в его глазах.
— Подожди, —? он поерзал, торопливо натягивая брюки, и тоже встал. — Что ты решила?
Потрясающе. Как можно выглядеть потрясающе в расстегнутых штанах? И все же Малфой именно так и выглядел. Рубашка навыпуск из-под перекошенного джемпера, ремень свисает... У Джорджа шарф, у этого ремень. Порыться у Фрейда, что ли, почему она постоянно замечает болтающиеся концы? Гермиону скрутил приступ истерического смеха, и она зажала рот рукой, беззвучно давясь. Смех перешел в рыдание.
Драко шагнул было к ней, но она стремительно выхватила палочку и наставила на него, качая головой.
— Даже не думай. Не подходи ко мне.
На лице Малфоя проступила обида — медленно и четко, как начерченные пальцем буквы на запотевшем от дыхания стекле.
— Но как я узнаю, что не бесплоден? — выкрикнул он в отчаянии.
К горлу подкатил комок. Вот о чем он беспокоится. Вот что в приоритете. Чертов Малфой, ему ведь тоже больно — не так, как ей, но больно. Он не умеет этого показать. А она не сумеет с ним жить. Они способны только разрушать друг друга, и ребенок в ее чреве — абсурдный, невозможный парадокс, злая насмешка над природой. Только почему она его так хочет?
Гермиона отступила, держа Малфоя на прицеле. Она почти не различала его лица сквозь застилающие глаза слезы.
— Я тебе скажу. Сразу, как только придешь, — выдавила она, изо всех сил борясь с дрожью в голосе.
— А как я буду без тебя? — теперь и его голос дрогнул. Поздно, Драко, чертовски поздно, непоправимо.
Она пожала плечами, кривя дергающиеся губы. Пора убираться отсюда. Ей все труднее справляться с собой. Она не может больше портачить, слишком многое стоит на кону.
К черту. Перечеркнуть, вырвать страницы, сжечь дотла и развеять пепел. Гермиона знала: она единственная будет все помнить, и ей придется научиться с этим жить. Назад, назад, вернуться к точке отсчета. Для начала она откажет Элен в приеме на работу.
У Саши и Джорджа столько общего ? надо только навести его на нужные мысли...
И пусть Рон забирает ее из лавки каждый вечер ? каждый.
И никакого Малфоя.
К черту.
— Экспеллиа...
— Протего!
Она отразила заклинание рефлекторно: она ждала нападения. Ждала с того самого момента, как бросила деньги на стол и назвала Малфоя по имени. Ждала, даже когда едва не теряла сознание под ним несколько минут назад, и оказалась права. Он атаковал, но она была готова. Он сам отучил ее доверять.
Un-confido.
Прощай, Малфой.
Его отбросило к дереву и приложило о вековой корень, но он уже поднимался на ноги, и у Гермионы больше не оставалось времени.
— Прощай, Драко, — повторила она вслух, поднимая голову. Эра унижений позади, и больше никому она не позволит обращаться с собой так, как позволила ему. И он все равно повержен... а что сама разбита, так об этом она думать не станет.
И Гермиона исчезла из Безымянного сада, навсегда запомнив Драко таким: потерянным, растрепанным.
Любимым.
Гермиона почувствовала, что кто-то смотрит на нее, и обернулась. Поискав глазами в вокзальной толчее, она напоролась на его взгляд — тяжелый и острый, как меч Гриффиндора. Рядом Астория с тревожным лицом быстро говорит что-то несомненно важное сыну. Желанный наследник Малфоев вырос красивым мальчиком, пошел в мать: тонкая кость, шелковые даже на вид светлые волосы; классические черты лица. Впрочем, все это присуще и Драко, но у его сына черты остаются правильными вне зависимости от выражения. Он не такой... разный. И этим совсем чужой.
Драко отрешен от своего семейства, он смотрит на Гермиону, словно они на вокзале одни. В его взгляде множество вопросов, неизменное обвинение и лютая тоска. Она изучила все это давным-давно и читает в его глазах, как в старой записной книжке, истрепанной и рассыпающейся на листки; но выбросить ее невозможно — она уже стала крестражем. Драко Малфой — ее крестраж, в нем навеки похоронена часть ее души.
Он смотрит только на нее. Интерес к ребенку он потерял, едва узнав его пол. В его мире нашлось место лишь для одной девочки с грязной кровью. Гермиону это обижало до слез, но она сумела принять это как данность. Разве у нее был выбор?.. Их с Драко отношения всегда были дикими, извращенно ненормальными, и останутся такими до смерти. Иного не дано.
Он вытерпел недолго. Письмо пришло, когда Джулии едва исполнился год. Расспросы издалека, вежливый интерес... Словно он не отец ей, а друг семьи или что-то вроде. Но Гермиона знала Драко — лучше, чем хотелось бы, — и письма предсказуемо изменились. Да, это была девочка, а не наследник, продолжатель фамилии. Да, Гермиона жила с другим мужчиной и даже вышла за него замуж. Но как собственник Малфой справлялся с собой даже эти полтора года, она не представляла. Ему, наверное, было трудно. И плохо, и больно, и грызло осознание, что нечто важное вырвалось из-под контроля...
Зов крови — страшная, неодолимая тяга — заставляла его писать эти письма, писать ядом, кровью, слезами. Она чуяла это за выверенными строками. Но он научил ее многому, и в том числе мстительности. Гермиона не была такой, и это тот самый случай, когда учитель, спохватившись, жалел о подаренных знаниях.
Только Малфой не думал, когда учил, а она не знала, что учится. А теперь у нее были муж и дочь с его фамилией, а у Малфоя — дыра в сердце и осознание потери.
Гермиона не тешилась иллюзиями: однажды он придет и предъявит права на часть себя, присвоенную ею. Он просто не сможет жить, зная, что где-то его родная дочь зовет отцом другого. Вопрос времени. Но Гермиона будет готова: она ждет этого дня с момента, когда услышала: «Вы беременны»...
Она отвечает ему таким же долгим тяжелым взглядом, это диалог. Она знает: Малфой так же читает в ее глазах. Ему известно, как и за что она его ненавидит; и он принимает ее всю — так же, как и она его. Никто из них не предполагал, насколько прочной окажется связь, основанная на зелье из ненависти и запретной страсти. Его рецепт они не встречали даже в книгах из Запретной секции; они сварили его сами, и сварили на совесть. Даже профессор Снейп, скрипнув зубами, отписал бы по двадцать баллов обоим факультетам, но... Оценить свою работу могут лишь они сами. И Гермиона уверена в своем превосходстве: пусть сначала она потеряла все, но такой ценой у нее появилась Джулия. А ее дочь стоит целого мира, тысячи миров.
Все чаще Гермиона думает — не может не думать — о том, что ее малышка будет учиться со своим сводным братом, и рано или поздно кровь даст о себе знать. Зов крови страшен в своей неотвратимости, но Гермиона надеется, что у нее есть еще время придумать, что с этим делать.
— Пойдем поздороваемся, — Джордж трогает ее за локоть, и она отворачивается от Малфоя. По крайней мере, Джулия и Скорпиус точно не попадут в одно купе, а может, и в один вагон. Он Малфой, а она Уизли, и неистребимая по сей день вражда послужит ей защитой.
— Да, пойдем, — Гермиона улыбается Джорджу и берет его под руку. Джулия семенит следом, крепко вцепившись в ее руку и жадно озираясь по сторонам, впитывая новые звуки, запахи и краски.
Джордж пришел на следующий день. Гермиона не успела оставить своего адреса даже Саше, и одному богу известно, как он разыскал ее, но тем не менее утром стоял на пороге. Явился помочь разобрать вещи и обустроиться на новом месте.
— Ты?
— Я.
— Джордж...
— Гермиона, — он поднял руку, давая понять, что останется, невзирая на ее возражения. Но она не хотела возражать. Она не спала ночь, разрываясь на части от одиночества в этой чужой квартире, наедине со своими страхами, и больше не хотела быть одна. Внутри с угрожающим треском рвалась перетянутая в последние недели струна, а Гермионе было все равно: она уже не могла сопротивляться.
— Джордж, — всхлипнула она, сползая по стенке, — Джордж, я...
— Молчи, — он снова был рядом, снова обнимал, защищая от всего мира. И почему-то только у него получалось защитить ее от нее самой. Защитить слепо, безоговорочно; раз и навсегда приняв ее такой, какая есть. Такой, какой она стала.
— Джордж, мне так страшно, — она плакала, уткнувшись лицом ему в грудь, подвывая и всхлипывая; и в слезах было столько горечи, что его рубашка должна была задымиться. — Мне так чертовски, до смерти страшно.
— Я знаю, — он гладил ее по волосам, и прижимал к себе, и целовал в макушку, и баюкал, как маленькую. — Я знаю. Я с тобой, я никуда не уйду.
И он никуда не ушел. С ее молчаливого согласия, которое не играло большой роли. Он слишком долго ее ждал, чтобы отказаться теперь.
Примирение с Уизли стало для Гермионы одним из самых больших потрясений в жизни. Она страшилась представить, что думали о ней Молли и Артур; от неизвестности — как представил все Рон? — становилось дурно. Спустя неделю после их возвращения из Годриковой впадины Джорджу надоело слушать ее ночные шаги за стенкой.
— Тебе не стоит так нервничать сейчас.
— Я не нервничаю, Джордж. Больше похоже, что схожу с ума.
— Я буду в Норе сегодня. Если пообещаешь мне, что перестанешь психовать. Я постараюсь все уладить.
— О господи, я...
— Нет, не ты. Позже, но не сейчас.
— А... Рон?
— Я поговорю с Роном. Обещание за обещание. Идет?
И она пообещала, конечно же, пообещала. Она готова была даже к проклятиям, это даже логично; все что угодно лучше неизвестности. Она чувствовала себя отвратительно в сложившейся ситуации. Исчезнуть вот так было подло, Артур и Молли такого не заслужили. Но объясняться с ними было выше ее сил. О Роне она старалась не думать. Он первый не заслужил того, что произошло, однако сделанного не воротишь. Она правда хотела попытаться, но изменила решение, и отступать не собиралась.
Разумеется, Гермиона не ждала, что будет легко, — и легко не было. В Норе она появилась лишь спустя два месяца после рождения Джулии. Девочка сломала барьер в сердцах старших Уизли. Гермиона настояла на том, чтобы Джордж сказал всю правду, не желая растить дочь во лжи. Может, это единственное, что она усвоила, но усвоила крепко. Не то чтобы это было очень честно и порядочно — взваливать на Джорджа такую миссию, — но он, судя по всему, знал, на что шел. Гермиона поражалась его терпению и силе; возможно, и Рон был таким, но с Роном ей не выпали подобные испытания. Впервые в жизни она почувствовала себя по-настоящему защищенной. По-настоящему в безопасности. И, словно раненая птица, начала возвращаться к жизни, оттаивать душой.
В одну из ночей этой личной оттепели она решила, что ему не стоит спать за стенкой.
В один из дней Гермиона Грейнджер и Джордж Уизли тихо, без свидетелей узаконили свои отношения и вернулись домой под одной фамилией. Стала Уизли и маленькая Джулия — девочка, в чьих жилах не было ни капли рыжей крови.
Разумеется, Малфой отказался оплачивать квартиру, едва узнал, что там поселился Джордж. Несколько дней они с Гермионой вели ожесточенную переписку, и она получила удивительные уроки мастерства уничтожения людей посредством эпистолярного жанра. У нее сложилось ощущение, что если бы Малфой задался целью убить ее письмом, он сумел бы это — без всяких чар. Читая его послания, она краснела, бледнела и пила успокоительные, глотала слезы и проклинала день, когда он родился. А потом снова плакала, и благодарила судьбу за все случившееся, и не желала изменить ни одной проклятой минуты этой проклятой связи, и сжигала письма, таясь от Джорджа. Он убил бы Малфоя посредством кулачного боя, не вдаваясь в изощренные тонкости пера и пергамента, если бы узнал, что с ней творится из-за этой переписки. К счастью, она была бурной, но короткой: к своей гордости, Гермиона сама оборвала ее. Немного позже Драко писал еще несколько раз — словно в пустоту, — но после того, как она все же ответила, упомянув, что родится девочка, он замолчал надолго. Гермиона поставила жирный крест на Малфое и научилась жить настоящим.
Вот уже почти два года, как прошлое подкараулило ее в книжном магазине и снова попыталось разрушить ее жизнь. Однако Гермиона стала иной. Ей было чем дорожить, и она научилась это делать. А также научилась гораздо искуснее скрывать то, что должно остаться тайной, категорически, под страхом смерти. Чертов Малфой опять ее нашел, и она смирилась с мыслью, что это какой-то старый кармический долг. Не будь Джулии, может, их связь удалось бы разорвать, но она была. И, не зная ровным счетом ничего о своем настоящем отце, невидимым стальным шнуром связывала свою мать и его сквозь время и расстояния.
Они с Драко видятся очень редко: два-три раза в год. Никогда в одних и тех же местах; не допуская ни малейшего риска. Оба слишком дорожат тем, что имеют. Оба любят тех, кто им доверился и от них зависит, кто простил и принял; кому они благодарны. Но разорвать цепь, которой они повязаны, не под силу ни одному. Однажды Джулии придется узнать, кто ее отец; Драко — осознать, что он потерял; Скорпиусу — познакомиться с сестрой; Джорджу — пережить это, снова испытав себя на прочность и верность. Как и Астории.
А пока...
Пока Гермиона стояла на перроне вокзала и держала за руку главную любовь своей жизни — темноволосую и сероглазую, любопытную и смешную, шаловливую и сообразительную. Лучшую девочку в мире.
И она знала, что сделает все, чтобы Джулия была счастлива. Она справится, потому что никогда больше не останется одна против всего мира. Она снова обернулась и отыскала глазами Малфоя: тот все сверлил ее обжигающим взглядом. Гермиона нашла руку Джорджа и сжала теплые пальцы.
Хогвартс-экспресс дал длинный предупредительный гудок и выпустил из трубы облако густого дыма.
Пора.
~FIN~